Глава IV. Лисий

§ 1
Хотя мы стараемся располагать ораторов в хронологическом порядке, такой метод может вводить в заблуждение, ведь время их жизни и периоды их деятельности в значительной мере друг друга перекрывают. Ок. 390 г, когда Андокид ещё сочинял свои речи, Лисий был уже в расцвете сил, Исократ уже составил себе репутацию. а Исей начал приобретать уже известность. Таким образом, было б опрометчивым пытаться проследить в сочинениях одного влияние на других. Современники, выступая и сочиняя, все они могли чему–то учить и сами что–то узнавать, но мы вряд ли сможем сказать, что один в полном смысле был предшественником или же учеником другого.
Лисий был по происхождению сиракузянином; его отец Кефал, очаровательный портрет которого даёт нам Платон в начальных главах «Государства» был приглашён Периклом поселиться в Афинах, где и родился Лисий. Псевдо–Плутарх даёт в качестве даты его рождения 459 год и Дионисий даёт тот же самый; но они основываются на предположениях. Известно, что он отправился в Фурии в возрасте 15 лет, а Фурии были основаны в 443 году. Но нет доказательств, что Лисий отправился в Фурии в год их основания; мы знаем только, что он не мог родиться раньше 459 года. Традиция сообщает, что он прожил 80 или 83 года и позднейшая известная его речь датируется приблизительно 380 годом, так что если мы допустим, что он умер вскоре после 380 года, то будем последовательны [1]. Нынешняя точка зрения. поддерживаемая Блассом, что Лисий родился не раньше 444 года имеет мало данных в свою поддержку. Она основана главным образом на утверждении Псевдо–Плутарха, что Лисий не ездил в Фурии до смерти его отца и предположении, что Кефал был жив в 430 году, времени когда происходили данные сцены «Государства». Но Бласс сам собрал примеры ненадёжности датировок Платона.
Таким образом, Лисий отправился в Фурии со своими братьями Полемархом и Евтидемом. Как сообщают, он учился у сиракузского ритора Тисия. После потери афинянами армии в Сицилии в 413 году Лисий и его братья оказались среди 300 лиц, обвинённых в том, что они симпатизировали Афинам и были изгнаны из Фурий. Они возвратились в Афины в 412 году. С этого времени до 404 года братья жили в процветании и благополучии, сделав значительное состояние как владельцы мастерской по производству щитов, где они эксплуатировали 120 рабов.
У них было много друзей; они принадлежали к самому высшему разряду чужестранцев, тем кому была дарована исотелия и данные Платона и Дионисия делают ясным, что они вхожи были в самое культурное и утончённое общество; они гордились отправлением всех тех общественных обязанностей, которые выпадали на их долю.
Судьба переменилась к сыновьям Кефала, когда в 404 году успешный переворот привёл к власти Тридцать тиранов. Сам оратор даёт яркое описание того как произошло их разорение.
Тридцать, говорит он нам, заявили что «должны очистить город от преступников и обратить остальных граждан к добродетели и справедливости. Двое из их вождей обратили внимание на то, что иные из метеков были недовольны новой конституцией; эти метеки богаты, так что их наказание не только моральный долг, но и хороший финансовый шаг. Их мнение легко взяло верх у их коллег«для которых убивать людей было нипочем, а грабить деньги было делом желанным». Имя оратора оказалось в списке и он был арестован за пирушкой в собственном своём доме. Он описывает как это случилось (Contra Eratosth., 8-10): «Я спросил Писона, не согласен ли он за взятку освободить меня; (9) он ответил, что да, если взятка будет большая. Я сказал, что готов дать талант серебра; он согласился на это. Хоть я и знал, что он ни богов не боится, ни людей не стыдится, но все–таки, при данных условиях, мне казалось крайне необходимым взять с него клятву, (10) Когда он, призывая гибель на свою голову и на голову своих Детей, дал клятву, что за талант освободит меня, я вошел в спальню и открыл сундук». Вид его содержимого, а там было около шести талантов в золоте и серебре, а так же некоторое количество столового серебра, что было слишком для честности Писона. «Я стал просить его дать мне денег на дорогу; но он отвечал, что я должен быть доволен, если сам останусь цел».
Лисий, схваченный, передан был Дамниппу и Феогниду для содержания в доме первого и Дамнипп, который. как кажется, был мягкосердечней остальных, согласился поговорить с Феогнидом ради Лисия. Ведь тот знал Феогнида и полагал, что он за деньги всё сделает. И пока они меж собою это дело обсуждали Лисию удалось ускользнуть незамеченным через заднюю дверь и на следующий день спастись, уплыв на корабле в Мегару. ; его брат Полемарх был арестован Эратосфеном и казнён.
В изгнании, продолжавшемся менее года, Лисий выказал себя истинным другом демократии. Он дал противникам олигархии 200 щитов, рекрутировал для них новобранцев и давал денежные дары. Когда в 403 г. олигархия пала, экклесия, по предложению Фрасибула, проголосовала за предоставление ему гражданства; но вследствие какого–то нарушения формальностей её постановление было объявлено незаконным и он тотчас же утратил эту свою привилегию. С этого времени и примерно до 380 года он активно занимался написанием речей, лишь немногие из которых были произнесены им самим. Его производительность должна была быть весьма значительной, так как Дионисий приписывает ему не менее 200 судебных речей.
Обвинение Эратосфена в 403 году было, насколько мы знаем, его единственным личным контактом с афинской политикой. «Олимпийская речь» показывает нам Лисия обращающимся к много более широкой аудитории олимпийских игр 388 года. Умер он, по расчетам древних, вскоре после 380 года, в возрасте около 80 лет.
§ 2
Как в политике мы устали слышать о справедливом Аристиде, так в литературе совершенные писатели менее восхищают. чем должны бы. Как в латинской литературе Теренций восхваляемый всеми за чистоту своего стиля менее читается, чем грубый Плавт, так и в греческой Лисий, почитаемый древними образцовым аттическим прозаиком [2], менее ценим, чем Демосфен.
Пользуясь обыденным языком как литературным средством, Лисий, благодаря своему исключительному умению и мастерству, возвышает его до такой простоты и точности в выражениях, что она никогда не была превзойдена другими авторами. Но эта простота обманчива (Horace, Ars poetica, 240-242):
Я бы составил мой слог из знакомых для всех выражений,
Так чтобы каждому легким сначала он мог показаться,
Но чтоб над ним попотел подражатель иной.
До сих пор пока мы не проанализируем какое–нибудь место из его речей или же не попытаемся подражать его стилю, мы не сможем понять сколь велика роль искусства в той структуре, которая кажется нам столь естественной.
Плавность утомляет нас, через некоторое время, своей монотонностью и многие читатели с облегчением отвращаются от совершенства Лисия к более выразительной неровности Антифонта или разнообразному великолепию Платона. Лисий даёт нам великолепный пример чистейшей прозы, но относительно грубый средний вкус предпочитает что–либо менее утончённое, менее тщательно очищенное от естественных примесей, от которых речь как бы делается жизненной, менее свободное от окраски, которая придаёт характерность.
Далее мы рассмотрим только общее впечатление, производимое языком, отдельно от более личных элементов стиля.
Как оратор, Лисий при первом знакомстве с ним разочаровывает. Он выглядит лишённым огня и подчиняющим силу точности.
Для этой кажущейся вялости и слабости мы должны сделать некоторые скидки. Так мы должны помнить, что судим о нём главным образом по речам написанным для других и касающимся таких дел, которые по самой своей природе часто незначительны и в своих подробностях малоинтересны.
Было б нерезонным требовать каких–либо иных качеств, чем ясное изложение фактов от речи по поводу расхищения опекуном имущества подопечного (Against Diogition) или от обвинения Никомаха, не внесшего своевременно отчёта по должности. Такие речи имеют немалое опосредованное значение: для юристов, как содержащие подробности аттических законов; для обычных читателей, так как помогают ощутить в подробностях картину общественной и частной жизни в Афинах. Нам не следует поспешно судить о писателе оттого. что рассмотрев образцы его речей мы найдём, что они менее привлекательны и впечатляющи, чем иные из более знаменитых образцов.
Единственную речь в которой глубоко вовлечены личные чувства Лисия — обвинение Эратосфена, мы рассмотрим позже. Из других его речей нет ни одной, которую, взятую в целом, можно было бы сравнить с лучшими из публичных или же судебных речей Демосфена. Хотя Лисий часто имел дело с судебными процессами людей публичных, эти процессы никогда общественной значимости не имели. Это было не его делом пролагать определённую политическую линию, чтобы город ей последовал. ; это было не его делом пробуждать апатичный народ к непрерывным и решительным действиям. Мы не можем поверить, чтоб любая из его речей обращалась или предназначена была для обращения к афинскому народу в целом.
Даже когда он касается событий имевших место в ходе тирании Тридцати, хотя чувства были всё ещё в волнении, всё же создаётся впечатление, что только та часть общины, которая была непосредственно заинтересована в организации или же напротив в пресечении переворота, была так же непосредственно заинтересована и ходом наказания или оправдания тех, кто играл в нём второстепенные роли; большинство принимало, с большим или меньшим нежеланием, перемены и теперь, когда все треволнения остались в прошлом стремилось искать лучшего в настоящем; политическая память в Афинах была короткой.
В этом отношении позиция Демосфена очень отличалась; главная его деятельность была не после кризиса, но во время национальной опасности. Он обнаружил в обществе великие возможности, и он до них поднялся.
Великий энтузиазм стремится порождать великие личности, будь то ораторы или государственные деятели. Одарённый человек под влиянием великой созидательной идеи и при исключительных возможностях, становится Периклом; крайне благоприятное сочетание таких возможностей смогло породить Александра.
В наши дни более красноречива обычно оппозиция и во все времена дело, потерпевшее поражение, производит более выдающиеся личности.
Демосфен приобрёл свою великую репутацию отчасти исключительными своими способностями, но по большей части всё же тем, что использовал представившиеся ему благоприятные возможности, тем что боролся с национальной апатией и чужеземной агрессией за благородный идеал — за свою концепцию афинской свободы. И меньший ум мог бы засверкать при подобных обстоятельствах; а с другой стороны Демосфен, если б не имел удобного случая произнести свои Филиппики, оставался бы почти в одном разряде с такими ораторами, как Лисий.
§ 3
Лисий не менее прост в распределении содержания своих речей, чем в языке. Практически каждую из дошедших до нас полностью речей можно разобрать по четырём её элементам — введению, рассказу, доказательству и заключению. Введение или заключение могут быть очень краткими; рассказ может быть настолько самоочевиден, что в доказательстве практически нет необходимости или с другой стороны, может и не быть никаких фактов для рассказа, так что кроме самого обвинения требовалось только накопление доказательств; но порядок частей, как кажется, был неизменным. Мы уже видели, что Андокид подсознательно делил рассказ, если в нём содержалась длинная история и перемежал его частями с доказательствами. Исократ, утверждавший необходимость тех делений, которые Лисий молчаливо принимал, сам порой отступал от собственных своих правил, в то время как Исей с помощью умелого подразделения и перемены частей, умудрялся, как сказал Дионисий «перехитрить» [3] судей.
Но в этих ограниченных пределах Лисий достаточно гибок; хотя форма речи и была точно установлена, его художественное чутьё требовало разнообразия в деталях. Дионисий заметил, что сочинив двести речей, он ни разу не использовал дважды одно и то же предисловие. Ведь для иных ораторов было вполне обычным делом вновь использовать в зачине речи фразы. уже служившие введением к прежним речам и даже целиком заимствовать такие проэмии из речей своих предшественников или же из пособий по риторике.
Лисий со своим превосходным инстинктом уместного, составлял для каждой речи проэмий приспособленный к её требованиям. Его гибкость и разнообразие в этой узкой сфере просто восхитительны. Так же замечается и немалое разнообразие в способах завершения речей; хотя многие из его заключений говорят в разных выражениях практически одно и то же, в них ему почти всегда удаётся сказать это образом, подобающим именно данной речи, чем любой другой.
И поскольку существует разнообразие в их формах, потому существует великое разнообразие и в деталях выражения. В них очень мало формальных особенностей на которые мы могли бы опереться если б захотели спародировать его стиль. Да и в самом деле есть одна или две неизбежных общих фразы, которыми он часто пользуется, но даже и они время от времени предстают в различных формах [4].
§ 4
Лисий очень сильно варьирует структуру предложений и то порождает периоды чётко продуманные, с тщательно сбалансированными фразами, то пишет в стиле, лишённом всякой периодичности; так же он варьирует его форму, смешивая два способа — вставляя в середину периода парентезу или относительное предложение, которое держит нас в напряжении и присоединяя к концу периода дополнительный член который, с технической точки зрения нарушает его симметрию. Доказать эти тезисы подробно невозможно без большого числа примеров, коротко же можно утверждать, что в речах наиболее серьёзных, затрагивающих общественные интересы, стиль более периодический; в некоторых же из частных речей на сравнительно тривиальные темы стиль более прямолинейный и простой.
Но очень часто велико разнообразие в пределах одной и той же речи; как указывают Бласс и другие исследователи рассказ обычно ведётся в простом стиле [5], в то время как для доводов и доказательств применяются более разработанные периоды. Как я отмечал уже в предыдущей главе кажется естественным пользоваться разными стилями в рассказе и в доказательстве и можно далее продолжить эту мысль, что судьи, разбирающие серьёзные дела более ожидают от оратора тщательно отделанного стиля речи, чем разговорной простоты, которая допустима в мелких делах полицейского суда. Но даже маловажные частные речи Лисий пишет не по одному лекалу и мы чувствуем, что он варьирует свой стиль и в частности строит фразу в соответствии с характером того, для кого он пишет. Так юный Мантифей столь же прост в речи, сколь простосердечен в мыслях, в то время как калека, который, как мы чувствуем, был большим мошенником, порождает многоречивые ряды ловких, искусных антитез, таких как следующая (За инвалида, 17-18): «Богатый откупится деньгами от суда, а бедного нужда заставляет быть смирным; молодой вправе рассчитывать на снисхождение старых, а старого за проступок осуждают равно и молодые и старые; (18) сильный может обижать кого хочет без вреда для себя, а слабому нельзя ни защищаться от нападающего, который ему хочет нанести оскорбление, ни одолеть того, кого он сам обижает, желая нанести ему оскорбление».
§ 5
Но одного разнообразия в построении предложения всё же недостаточно для обрисовки характера — необходимой части дела профессионального спичрайтера, который стремится быть реалистичным. Для того, чтобы речь подходила говорящему нужно чтоб не только лишь слова и фразы, но и выражаемые ими чувства соответствовали бы характеру говорящего. Этот эффект Лисий и пытается создать и достигает в этом немалого успеха.
Мы сейчас можем извлечь из его речей то, что составляло характер говорящего только лишь отчасти, ибо не имеем никаких данных относительно интонации или манеры произнесения.
Однако, мы всё же в состоянии, из различного рода данных, составить представление о многих говорящих. Так обвиняемый в лихоимстве (Or., XXI) длинно и скучно перечисляет все свои заслуги перед государством, сообщая так же сколько денег было им потрачено на литургии (§§ 1-10); всё это, по мысли Лисия, должно привести слушателей к выводу что тот, кто так мало желает для себя и расходует всё своё имущество на благо родины, не имеет никаких мотивов к столь несправедливому деянию, как брать взятки.
Речь в защиту Мантифея рисует нам живой и привлекательный портрет молодого афинянина хорошего происхождения и воспитания, который представлен преисполненным модной манерности и имеющим непреодолимое стремление отличиться в качестве оратора в экклесии, ибо он прошёл уже хорошую службу в поле. Речь его простосердечна и самоуверенна, но никоим образом не хвастлива (§§ 18-21): «(18) Равным образом не уклонялся я никогда и в других случаях от полевой и гарнизонной службы: всегда в числе первых я шел в поход, в числе последних отступал. А при суждении о гражданах честолюбивых и исполняющих свой долг надо принимать в соображение такие факты, а не относиться с ненавистью к человеку за то лишь, что он носит длинные волосы: такие особенности не вредят ни отдельным лицам, ни всему государству, а от людей, храбро идущих в бой с врагом, вы все получаете пользу. (19) Таким образом, по внешнему виду, члены Совета, нельзя любить или ненавидеть человека; нет, надо судить о нем по делам его: часто люди, говорящие тихо, одевающиеся чинно, бывают виновниками больших бедствий; а другие, напротив, не обращающие внимания на подобные мелочи, часто оказывают вам великие услуги.(20) Я заметил, члены Совета, что некоторые осуждают меня еще за то, что я в такие молодые годы решился говорить перед народом. Но, во–первых, говорить публично меня заставила нужда для защиты моих личных интересов; а во–вторых, я и сам нахожу, что честолюбие развилось во мне больше, чем бы следовало; но у меня в душе живет память о том, что мои предки никогда не переставали принимать участие в общественной жизни; (21) а к тому же я вижу (надо уж говорить правду), что вы только таких людей сколько–нибудь цените. Зная такой взгляд ваш, кто не почувствует в себе стремления делом и словом служить на благо отечества? Наконец, за что вы можете осуждать подобных людей? Ведь судьями их являются не другие, а вы».
Резко отличается от этой картина изображающая инвалида (Or., XXIV), который защищается от обвинения в получении от государства пенсии на ложных основаниях. Он выглядит слишком много распространяющимся о своей беспомощности, бедности и немощи, в то время как тон его в течение всей речи насмешливый и он почти что не пытается скрывать свой злобный нрав (§§ 1-3 ; 10-12 ; 19-20): «(1) Члены Совета! Я почти что благодарен своему противнику за то, что он возбудил против меня это дело. Раньше у меня не было повода дать отчет в своей жизни, а теперь благодаря ему я получил его. В своей речи я постараюсь показать, что он лжет, а что я своей жизнью до нынешнего дня скорее заслуживал похвалы, чем зависти: не по другой какой причине, думается мне, он возбудил против меня это дело, а только по зависти. (2) А кто завидует тому, кого все жалеют, пред какой подлостью, как вы думаете, остановится подобный человек? Ведь если он сделал на меня ложный донос из–за денег…; но если он говорит, что мстит мне по личной вражде, то это ложь: с таким подлым человеком я никогда не был ни в дружбе, ни во вражде. (3) Значит, члены Совета, уже сразу видно, что он завидует мне, — именно, что я, несмотря на свой недостаток, более, чем он, честный гражданин. Да, члены Совета, по моему мнению, телесные недостатки надо уравновешивать душевными достоинствами, это верно. Если, например, направление ума у меня и весь вообще образ жизни будет в соответствии с моим недостатком, то чем же я буду отличаться от него?» … (10) Что касается моей езды верхом, упомянуть о которой перед вами он решился, судьбы не боясь и вас не стыдясь, то об этом разговор короток. Все, имеющие какой–нибудь недуг, члены Совета, конечно, направляют свои старания и помыслы на то, чтобы сделать постигшее их страдание как можно менее болезненным. Один из них — я: попавши в такое несчастие, я нашел себе в езде на лошади облегчение, когда мне предстоит более или менее далекий путь по необходимым делам. (11) Но самое главное доказательство, члены Совета, того, что я езжу не из чванства, как он утверждает, а вследствие своего недуга, — это вот какое. Если бы у меня было состояние, я ездил бы на муле, а не на чужой лошади; но так как я не могу его купить, то часто бываю вынужден брать чужую лошадь. (12) Если бы он видел, что я езжу на муле, то молчал бы (что тут мог бы он сказать?): так не глупо ли с его стороны, члены Совета, на том основании, что я езжу верхом на лошади, которую выпрошу у кого–нибудь, стараться уверить вас, будто я здоров? Еще: он не указывает в своем обвинении, как на признак моего здоровья, то, что я хожу с двумя палками, тогда как все ходят с одной: так не глупо ли приводить вам в доказательство моего здоровья то, что я езжу на лошади? Ведь я прибегаю и к тому, и к другому средству по одной и той же причине»… (19) Далее, он говорит, что у меня собираются разные негодяи и в большом числе, — люди, которые свое состояние промотали и теперь ищут случая напасть на тех, кто хочет сберечь свое. Но вы все должны иметь в виду, что он, бросая такой упрек мне, обвиняет меня не больше, чем всех занимающихся разными мастерствами, и моих посетителей обвиняет не больше, чем посетителей всех других ремесленников. (20) Ведь каждый из вас имеет обычай заходить куда–нибудь: — один — в парфюмерный магазин, другой — в цирюльню, третий — в сапожную мастерскую, четвертый — куда придется; чаще всего заходят куда–нибудь поблизости от рынка и очень редко — куда–нибудь далеко от него. Таким образом, если кто из вас признает негодяями моих посетителей, то, очевидно, признает такими же и тех, кто бывает у других; а если этих, то и всех вообще афинян, потому что вы все имеете обычай заходить куда–нибудь и там проводить свободное время».
Другой хороший пример его реализма в обрисовке характера — речь «Об убийстве Эратосфена». Лисий, кажется, представляет нам здесь речь того типа, что присуща глупому человеку низшего среднего класса который, на его же собственный взгляд, ничуть не лучше своих соседей, хотя и не хуже. Кроме того, вся эта речь — важный вклад в наши знания о внутреннем устройстве афинского дома (§§ 11-14): «(11) Время шло, господа, и вот как–то я вернулся неожиданно из деревни; после обеда ребенок стал кричать и капризничать: его нарочно для этого дразнила служанка, потому что тот человек был в доме; впоследствии я все узнал. (12) Я велел жене пойти и дать грудь ребенку, чтобы он перестал плакать. Она сначала не хотела, потому будто бы, что она давно не видалась со мной и рада была моему возвращению. Когда же я стал сердиться и велел ей уходить, она сказала: "Это для того, чтоб тебе здесь заигрывать с нашей девчонкой; ты и раньше выпивши приставал к ней". (13) Я смеялся, а она встала и, уходя, как будто в шутку заперла дверь за собой и ключ унесла. Я, не обращая на это никакого внимания и ничего не подозревая, сладко уснул, потому что вернулся из деревни. (14) На рассвете она вернулась и отперла дверь. Когда я спросил, отчего двери ночью скрипели, она отвечала, что в комнате у ребенка потухла лампа и тогда она послала взять огня у соседей. Я промолчал: думал, что так и было. Но показалось мне, господа, что лицо у нее было набелено, хотя не прошло еще и месяца со смерти ее брата; но все–таки и тут я ничего не сказал по поводу этого и вышел из дома молча».
§ 6
Но хоть Лисий и выказывает чутьё драматурга в изображении характера, он однако редко пользуется театральными эффектами, чтоб взять верх над чувствами судей. Он более полагается на логику, чем на сострадание и страх и выказывает умеренность языка, подобающую самоограничению, характеризующему его стиль в целом. Он избегает любого преувеличения; даже рассказ о своём собственном аресте выдержан в бесстрастном, почти безличном стиле. Несомненно, что Лисий, таким образом, сильно выигрывает в достоинстве. Сцена в тюрьме, описанная Андокидом, более взывает к нашим чувствам, но несомненно, что торжественность подобной сцены у Лисия более впечатляюща ( Сontra Agoratus, §§ 39-40): «(39) Затем, господа судьи, когда они были осуждены на смерть и им предстояла казнь, они созвали к себе в тюрьму родных: кто сестру, кто мать, кто жену, кто другую какую родственницу, какая у кого была, чтобы перед концом жизни проститься в последний раз со своими. (40) Дионисодор также призвал к себе в тюрьму сестру мою, бывшую за ним замужем. Узнав об этом, она пришла в траурном платье… как и было естественно, когда ее муж был в таком несчастии».
Затем заключённый распорядился своими домашними делами и «также и жене своей, которую он считал беременной от него, завещал, если у ней родится сын, сказать ему, что его сгубил Агорат, и велеть ему мстить за него Агорату как убийце».
Здесь нет и намёка на такие рыдания и плач, какие описывает Андокид; тихий пафос рассказа сам по себе воздействует на чувства. На иных слушателей этот стиль оказывает большее воздействие, чем несдержанность горя и такого рода мест вполне достаточно, чтобы опровергнуть обычное обвинение а адрес Лисия, что у него отсутствует пафос.
§ 7
Лисий не лишён был чувства юмора и иногда пользуется сарказмом, который в зависимости от конкретных обстоятельств может быть то мягким и шутливым, то горьким до жестокости. Так в «Эпитафии» он замечает: персы полагали, что их шансы на победу будут наиболее велики если вторгнуться в Грецию « пока в Греции будет всё ещё длиться раздор относительно наилучшего способа защиты от вторжения».
Другие примеры сарказма можно найти в речи «За калеку». Иногда сарказм вводится с помощью игры словами, как например βουλευειν – δουλευειν в «Филоне» (§ 26): «человек, так явно, как он, предавший свободу, по справедливости должен бы был бороться на суде не из–за места в Совете, а защищать себя от рабства и полного лишения гражданских прав». Из нескольких примеров в «Никомахе» можно процитировать один, в сравнении с другим сходным местом у Андокида: «он сделался из раба гражданином, из нищего — богачом, из подьячего — законодателем». Впрочем это намного менее эффектно, чем неожиданный оборот в сходном примере у Андокида» [6].
Наконец, фрамгент речи против сократика Эсхина содержит длинный юмористический пассаж. У Эсхина была мания занимать деньги, которые он никогда не возвращал: «соседям его разве не приходится так плохо от него, что они бросают собственные дома и нанимают другие подальше? Сколько ни соберет он взносов, взносы других он присваивает себе, а своих не платит; они разбиваются об этого кабатчика, точно о беговой столб. К его дому с самого утра приходит столько народа требовать уплаты долгов, что прохожие думают, что он умер и что народ сошелся на его похороны» и так далее в комическом духе и заканчивает язвительным замечанием о его жене, что «у неё легче пересчитать зубы, чем пальцы на руке».
§ 8
Лисий сочинил чрезвычайно большое количество речей; из 425 ему приписываемых, Дионисий считает подлинными 233[7]. До нас дошло 34, целиком или с некоторыми пробелами. 127 речей известны по заголовкам или по небольшим фрагментам.
Так как мы не можем проследить в хронологической последовательности развитие его стиля, то наиболее удобной классификацией его речей будет деление по их предназначению.
Эпидиктические (торжественные по случаю) речи.
Фрагмент «Олимпийской речи» (http://simposium.ru/ru/node/733), несомненно подлинной, представляет собой интересный образчик такого рода сочинений.
Софисты ранее уже пользовались удобным случаем, который великое собрание всех греческих государств предоставляет для выражения национальных чувств и хотя возможно произнесение здесь речей было введено ими главным образом для демонстрации своего ораторского искусства, всё ж вошло в обычай пользоваться случаем для обсуждения важнейших политических вопросов. Так Горгий проповедовал здесь необходимость объединения греков, а позднее Исократ в своем «Панегирике» призывал отложить в сторону мелкие распри между городами для пользы греческой нации.
В 388 г. Дионисий Сиракузский направил на Олимпийский праздник великолепное посольство. Лисий, понимая, что этот деспот Запада, покоривший важнейшие города Сицилии, победивший Карфаген и угрожавший теперь городам Великой Греции, мог стать, особенно в союзе с Персией серьёзной угрозой независимости самой Греции, призвал греческие города отбросить их взаимную враждебность ради общего блага и предвкушая их вражду к тирану, призвал их снести палатки дионисиева посольства и разграбить их сокровища. В сохранившемся фрагменте он напоминает своим слушателям, что многие из греков уже в руках тиранов или же под властью варваров. А произошло это из–за слабости, вызванной внутренним раздором. Власть должна опираться на господство на море и Дионисий и Александр оба обладали сильным флотом.
«Поэтому вам следует прекратить войны между собою, единодушно стремиться к общему спасению, стыдиться прошлого, бояться за будущее, подражать предкам, которые у варваров, желавших завладеть чужой землей, отняли их собственную и, изгнавши тиранов, сделали свободу общим достоянием».
Он призывает Спарту стать во главе греков. Содержание конца речи известно нам только из «довода» (argument), но фрагмент достаточно велик, чтоб судить о том, что речь обладала простой, но величавой композицией.
В «Эпитафии» (http://simposium.ru/ru/node/707) или погребальной речи идёт речь об афинянах, павших в Коринфской войне 394 года, хотя год её точно установить невозможно. Для выполнения такой услуги афиняне обычно выбирали ораторов с установившейся репутацией. Лисий, не будучи гражданином, не мог быть для этого выбран и если речь эта действительно была произнесена, то едва ли была сочинена им; практикующим публичным ораторам обычно не требовались услуги профессиональных логографов [8].
Выдержка из заключения (§§ 79-81) даст нам общее представление о её стиле: «Поэтому надо считать их в высшей степени счастливыми, так как они окончили жизнь в борьбе за величайшие и лучшие блага, не предоставляя себя в распоряжение судьбе и не ожидая естественной смерти, но выбрав себе самую лучшую. И действительно, память о них не может состариться, честь, оказываемая им, желанна всем. (80) Их оплакивают за их природу как смертных, а прославляют как бессмертных за храбрость. Поэтому их погребает государство; в честь их устраивают состязания в силе, уме и богатстве на том основании, что погибшие на войне заслуживают почитания наравне с бессмертными. (81) Я, с своей стороны, считаю их счастливыми и завидую их смерти и думаю, что им одним стоило родиться на свет, так как они, получив в удел тело смертное, благодаря своей храбрости оставили по себе память бессмертную. Однако надо соблюдать древние обычаи и, уважая закон отцов, оплакать погребаемых».
В этом заключении нет ничего удивительного или необычного; оно напоминает фрагмент из погребальной речи Горгия, особенно в натянутых, повторяющихся противопоставлениях между «смертный» и «бессмертный». И по форме и по содержанию она бесконечно ниже знаменитой речи Перикла, которая несмотря на все свои изыски стиля, отмечена истинным чувством. «Эпитафия» Лисия звучит фальшиво; образы её слабы, она содержит очень мало ссылок на умерших и не дарует живым никакого утешения. Ссылки на Персидскую войну является частью риторического убранства, возбуждавшего приливы желчи у Аристофана, в то время как исторические ссылки, подобающие обстоятельствам произнесения речи слишком неопределённы и расплывчаты, чтобы соответствовать конкретному случаю. Таким образом, на основе внутренних данных мы вправе счесть, что это не реальная речь, а риторическое упражнение, декламация.
Возникает дальнейший вопрос, составлена она Лисием или нет. Составитель декламации мог позволить себе вольности, какие не могли б иметь место в реальной речи. Однако, трудно поверить. чтобы Лисий мог так погрешить против вкуса, чтобы обсуждать войны амазонок или предаваться преувеличениям в начальных разделах: «весь мир во веки веков не сможет составить речи, достойной их подвигов» и «везде, во всем мире люди, оплакивающие свои бедствия, тем самым прославляют их доблестные деяния».
Всё это не годится ни для Коринфской войны, ни для любой другой войны во время жизни Лисия и он никогда б не смог сказать ничего столь неподобающего [9].
Речь эта, вероятно, упражнение, составленное сочинителем имевшим пред собой речь Перикла и другие речи ей подобные. Она и в самом деле цитируется Аристотелем, но однако он не приписывает её Лисию [10]. Общее отсутствие сдержанности в тоне, столь характерной для Лисия, делает её подозрительной и служит сильнейшим доводом против её аутентичности.
Лишь один фрагмент (XXXIV (http://simposium.ru/ru/node/734)) сохранился от речи составленной для выступления в экклесии. Судя по её заголовку, она была составлена против некоторых предложений отменить или ограничить древнюю конституцию после падения Тридцати (403 год). Дионисий сомневается была ли она действительно произнесена, но тем не менее считает, что она написана в стиле подходящем для публичных прений [11]. Исторически весьма многозначительно, что оратор дерзает сравнивать отношения Афин со Спартой с отношениями Аргоса и Мантинеи. Афиняне должны были сильно пасть духом, чтоб стерпеть подобное сравнение.
Публичные процессы
Эти γραφαι подпадают под различные разделы; здесь и все преступления против государства включая измену, святотатство, растрату, действия против конституции, уклонение от военной службы, незаконные требования помощи от государства или против государства олицетворяемого физическими лицами, напр. убийство или покушение на убийство. По степени важности они ранжируются от государственной измены (напр. «Эргокл») и преднамеренного убийства (напр. «Эратосфен») до попытки калеки (речь XXIV) получать незначительную пенсию под ложным предлогом.
«За Полистрата» (http://simposium.ru/ru/node/723) (речь XX) (411 – 405 гг.). Эта речь озаглавлена «Речь в защиту Полистрата от обвинения в попытке ниспровергнуть демократию». Полистрат обладал должностью при Четырёхстах и даже был членом этого органа. Суть выдвинутого против него обвинения неясна, но так как в качестве наказания предлагался только штраф, то оно не могло быть столь серьёзным, как подразумевает заголовок. Современные учёные, всецело на основании её стиля, полагают, что речь неподлинная. Построение её подчас сбивчиво, аргументация невнятна, стиль рыхлый. Такого рода доводы против подлинности субъективны и труднодоказуемы. Так речь «Против Феомнеста» имеет недостатки, недостойные Лисия и однако, по мнению тех же самых учёных, несомненно подлинная.
Следует напомнить, что данная речь на несколько лет более ранняя (ок. 407 г.), чем любая из речей признаваемых подлинными и возможно в наиболее ранних произведениях оратора следует ожидать менее точности и законченности.
От речи XXI (http://simposium.ru/ru/node/9074), по обвинению в лихоимстве, сохранилась только вторая половина. Первая часть, в которой речь шла о конкретных обвинениях, утрачена. Обвиняемый выдвигает свои выдающиеся общественные заслуги в качестве доказательства, что он не такой человек, чтоб за взятки предавать свою страну. Датируется она приблизительно 402 годом.
«Против Эргокла» (http://simposium.ru/ru/node/730) (речь XXVIII), «Против Эпикрата» (http://simposium.ru/ru/node/729) (речь XXVII) и «Против Филострата» (http://simposium.ru/ru/node/9075) (речь XXIX) можно объединить в качестве речей, произнесённых общественным обвинителем, все в 389 году; они предполагают, что предыдущие ораторы выступили уже с обвинениями, так что им самим осталось только резюмировать их. Ораторы были энергичны и кратки, но безличны. В столь формальных речах не было необходимости применяться к характеру говорящего, как мы это видим повсюду. Эргокл был осуждён и казнён за сдачу греческих городов в Азии и обогащение путём присвоения казённых денег. Филострат был его подчинённым и сообщник. Эпикрат также был обвинён в присвоении казённых денег, которые ему были доверены.
Речь «Против Никомаха» (http://simposium.ru/ru/node/9076) (XXX) датируется примерно 399 года. Единственное обвинение против Никомаха состояло в том, что он будучи назначен пересмотреть некоторые законы, тянул с этой работой, не закончил её в установленное время, что вызвало большой перерасход казённых денег, не без собственной его выгоды. Хотя Никомах был, в худшем случае, непрактичен и неосторожен, обвинитель обливал его грязью, главными образом в связи с его низким происхождением, ведь его отец был вольноотпущенником.
«Речь против хлебных торговцев» (http://simposium.ru/ru/node/724) (XXII) — простая, без претензий речь на основе законов о спекуляции хлебом; торговцам запрещалось получать выгоду более чем в один обол с форма зерна против его себестоимости и монополизировать торговлю, сосредоточивая её в одних руках. Датировка её неясна, возможно около 390 года.
«Речь о конфискации имущества у Никиева брата» (http://simposium.ru/ru/node/721) (XVIII).ок. 396-385 гг. Брат Никия Евкрат был казнён Тридцатью в 404 г. , а через несколько лет было внесено в народное собрание предложение о конфискации его имущества Сыновья и племянник Евкрата выступили против этого предложения. Сохранившийся фрагмент большей частью состоит из просьб о милосердии, которые очень необычны в речах Лисия.
«Речь в защиту солдата» (http://simposium.ru/ru/node/714) (IX) (394-387 гг.) представляет собой защиту Полиэна, обвинявшегося в неуплате штрафа; аутентичность её сомнительна, хотя доводы против её аутентичности неубедительны.
«Речь в защиту имущества Аристофана» (XIX) (http://simposium.ru/ru/node/722) (387 г.) — ещё одно дело о конфискации имущества. Речь очень тщательно выстроена, потому что дело было очевидно очень трудным.
«Речь против Эвандра» (XXVI) (http://simposium.ru/ru/node/728) (382 г.) — значительный фрагмент речи по поводу испытания (δοκιμασια). Леодамант, будучи избран в 381 году первым архонтом, был отвергнут при докимасии как непригодный и запасной кандидат — Эвандр, стал бы архонтом, если б смог пройти докимасию. Но его враги, ссылаясь на его действия во время олигархии, не смотря на то, что он был безупречен со времени восстановления демократии, полностью отказывали ему в доверии. Горечь и несправедливость этой речи необычны для Лисия, но её подлинность несомненна.
«Речь в защиту Мантифея» (http://simposium.ru/ru/node/719) (XVI) (ок. 392 г.), «Речь против Филона» (XXXI) (http://simposium.ru/ru/node/731) (405-395 гг.) и ошибочно называемая «Речь в защиту по обвинению в ниспровержении демократии» (XXV) (402-400 гг.) все имеют отношение к докимасии. В речи против Филона больше горечи, чем в речи против Эвандра, но это вполне оправданно, ведь Филон, если то, что сообщается о нём — правда, был отъявленным мерзавцем.
«Речь за калеку» (XXIV) (http://simposium.ru/ru/node/726) так же имеет отношение к докимасии, но иного рода. Государство давало пенсию некоторым лицам, которые по причине телесной немощи не могли содержать себя и не имели других средств к жизни. Против ответчика по этому делу выдвигалось обвинение, что он претендовал на пенсию, хотя был сравнительно здоров.
«Речь против Эратосфена» (http://simposium.ru/ru/node/716) (XII) (403 год) — самая знаменитая из речей Лисия, в некоторой степени имеющая дело с современной политической жизнью. Она обычно классифицируется как речь по обвинению в убийстве, но кажется более вероятным, что она была произнесена при сдаче Эратосфеном отчёта в своей деятельности (ευθυνα). Ведь амнистия, объявленная после изгнания Тридцати особо предусматривала чтоб любой, из Тридцати, Десяти и Одиннадцати, кто пожелал бы представить отчёт о своей должности, подлежал амнистии [12]. Эратосфен и Фейдон были единственными, кто воспользовался этой возможностью.
Последняя точка зрения находит некоторую опору в том факте, что только первая часть речи (§§ 1-37) имеет отношение к убийству Полемарха; остальная, большая её часть (§§ 37-100) более касается нрава Эратосфена и преступлений Тридцати в целом.
«Речь против Агората» (http://simposium.ru/ru/node/717) (XIII) (400-398 гг.). Он обвиняется в том, что будучи доносчиком, обвинил во время тирании Тридцати Дионисодора — родственника его теперешнего и обвинителя и тот был казнён. В речи много исторического материала, но обвинитель строго придерживается обвинения в убийстве, политических вопросов касаясь бегло, лишь по ходу дела.
«Речь об убийстве Эратосфена» (http://simposium.ru/ru/node/706) (I), неясной датировки интересна главным образом изображением домашней жизни среднего класса Афин.
«Речь в защиту против обвинения Симона» (http://simposium.ru/ru/node/708) (III) (после 394 года) и «Речь о нанесении раны с заранее обдуманным намерением» (IV) (неясной датировки) — обе в защиту от обвинения в нанесении ран с целью убийства (τραυματος εκ προνοιας). Обвиняемый второй из них, желая доказать. что он был прежде в хороших отношениях с обвинителем, рассказал необычайную историю подкупа. Он заявил, что обязался способствовать назначению обвинителя судьёй на Дионисиях на том условии, что если тот будет назначен, то должен присудить награду хору филы обвинителя. Обвинитель даже записал это в условие, но к несчастию он не был избран и награда досталась хору, который или пел лучше или организовал подкуп с большей ловкостью.
«Речь за Каллия» (http://simposium.ru/ru/node/710) (V) (датировка неясна) — защита, вероятно, от обвинения в святотатстве. Точное обвинение неизвестно.
«Речь о священной маслине» (http://simposium.ru/ru/node/712) (VII) (ок. 395 г.) в защиту лица, обвиняемого в том, что он срубил священную маслину и выкорчевал её пень — святотатство, наказуемое изгнанием и конфискацией имущества.
«Речи против Алкивиада I (http://simposium.ru/ru/node/718) и II (http://simposium.ru/ru/node/9073) (XIV-XV) (ок. 395 г.) — первая по обвинению в дезертирстве, вторая — в уклонении от военной службы — две различные стороны одного и того же обвинения. Обвиняемый, сын великого Алкивиада, предпочёл служить в кавалерии, хотя служить имел право лишь в гоплитах. Молодой Алкивиад, вероятно, расплачивался за грехи его отца, которому посвящена половина обвинительного акта По этому вопросу, мы можем сравнить содержание этой речи с речью Исократа в защиту Алкивиада и с речью против него приписываемой Андокиду, но возможно более поздней.
Речи на гражданских процессах
«Речь против Феомнеста» (http://simposium.ru/ru/node/715) (X) (384-383 гг.) — речь по обвинению человека, незаконно выступившего в народном собрании, так как ранее он бросил щит в сражении; уличённым в таком позорном поступке выступать в народном собрании запрещалось. Оратор придал совершенно непропорциональную длину тем словесным увёрткам, с помощью которых обвиняемый пытался избежать правосудия. Доводы весьма искусны, но из–за ничтожности самого предмета речи, она лишена интереса, кроме разве изучающих стилистику Лисия [13].
«Речь против Диогитона» (http://simposium.ru/ru/node/732) (XXXII) (400 год) — воистину превосходное изложение дела против бесчестного опекуна. Вдобавок к умелой трактовке финансовых деталей, здесь много драматического мастерства в описании и изображении характера персонажей.
«Речь об имуществе Эратона» (http://simposium.ru/ru/node/720) (XVII) (397 год) касается διαδικασια (встречного иска о возврате той или иной части конфискованного в казну имущества), т. е иске между отдельным лицом и государством. Оратор выдвигает, для уплаты долга, иск по поводу собственности Эратона (которая была конфискована).
«Речь против Панклеона» (http://simposium.ru/ru/node/725) (XXIII) (датировка неясна). Панклеон, против которого было выдвинуто какое–то неизвестное нам обвинение и по поводу которого обвинитель утверждал, что он является метеком, заявил, что он гражданин Платей и таким образом неподсуден закону, по которому его обвиняли. В конце концов он оказывается беглым рабом.
Эти две последние речи почти полностью состоят из рассказа.
Неподлинные или сомнительные речи
«Речь против Андокида» (http://simposium.ru/ru/node/711) (VI) (399 год). Обычно считают, что эта речь не принадлежит Лисию и наиболее серьёзный довод в пользу этого тот, что автор допустил в ней грубые просчёты. Как заметил Джебб, он сделал по крайней мере три дискредитирующих признания, способных серьёзно повредить его делу. Но, однако, это действительно может быть речь, направленная против Андокида. Она содержит некоторые утверждения, несогласные с признаниями самого Андокида, но, как мы уже видели, это не может служить доказательством, что Андокид всегда правдив. На основании общего совпадения с утверждениями Андолкида мы можем допустить, что она была составлена неким оратором–современником, а не, как иногда предполагают, неким поздним софистом. Она и в самом деле могла быть произнесена на процессе Андокида в 399 году.
Речь Лисия о любви (http://simposium.ru/ru/node/735). Федр в диалоге Платона, который назван его именем, читает вслух речь Лисия, которую критикует Сократ. Если понимать Платона буквально, мы должны будем поверить в то, что он зачитывает подлинное сочинение Лисия; но есть что–то слишком уж навязчивое в попытках Платона создать такое впечатление и у большинства читателей, возможно, создаётся впечатление, что Платон следует своему обыкновению — старается придать им самим созданному мифу видимость подлинности и создаёт имитацию слишком близкую к оригиналу, чтобы быть названной пародией. В этой связи мы можем сравнить воспроизведение им речи Аспазии в «Менексене».
Речь «Жалоба товарищам по поводу злословия» (http://simposium.ru/ru/node/713) (VIII) не имеет никаких разумных оснований быть атрибутируемой Лисию, ведь она столь банальна, что едва ли может быть даже сочинением какого–либо уважающего себя фальсификатора. Возможно, её следует считать упражнением в декламации. Оратор сетует, что вынужден отказаться от дружбы с ними, вследствие их дурного поведения в отношении него; они продали ему больную лошадь и обвиняли его в том, что он побуждал других клеветать на них. Он поэтому порвал с ними дружбу.
Отрывки из шести следующих речей сохранились в цитатах у различных авторов: «Против Кинесия» (http://simposium.ru/ru/node/740) (Athen., XIII, 551d); «Против Тисия» (http://simposium.ru/ru/node/741) (Dion., de Demos, XI), «За Ференика» (http://simposium.ru/ru/node/742) (Dion ., de Isaeo, VI); «Против сыновей Гиппократа» (http://simposium.ru/ru/node/739) (Ibid); «Против Архебиада» (http://simposium.ru/ru/node/738) (Ibid., X), «Против Эсхина» (http://simposium.ru/ru/node/736) (Athen., XIII, 611e -612 c). Отрывки из других речей у Свиды, Гарпократиона и других крайне незначительны.


[1] Две утраченные речи за Ификрата 371 и 354 гг были объявлены Дионисием поддельными; ведь так как он принял дату рождения Лисия за 459 год, он был обязан заключить, что эти речи ему не принадлежат.
[2] Dion, de Lysia, 2 : της Αττικης γλωττης αριστος κανων.
[3] Καταστρατηγει.
[4] E.g δεινον δε μοι δοκει ειναι ει νυν μεν… τοτε δε etc и αξιον δ ενθυμθεναι οτι…
[5] Примеры многочисленны: напр. речь Полиэна («За солдата», §§ 4-5) демонстрирует такую простоту в рассказе, какой не мог бы превзойти и Геродот.
[6] Lysias, Nicomachus, § 27 ; Andocides, de Myst, § 93.
[7] Ps. — Plut., Lives of the Ten Orators ; Dion, de Lys, XVII, διακοσιων ουκ ελασσους δικανικους γραψας λογους.
[8] Однако, Сократ в «Менексене» Платона (236в) говорит, что знаменитая «Погребальная речь» Перикла была сочинена для него Аспазией.
[9] Упоминание амазонок и общая неопределённость исторической обстановки имеют близкую параллель в «погребальной речи» в «Менексене» Платона, которая обычно рассматривается как пародия.
[10] Rhet., III, 10,7.
[11] De Lys., XXXII.
[12] Andoc., de Myst., § 90.
[13] Вторая речь с таким же названием — только эпитома первой.
Ссылки на другие материалы: