X. Первая речь против Феомнеста

Феомнест, молодой афинянин, был привлечен к суду неким Лисифеем за то, что выступал оратором в Народном собрании, хотя бросил щит в сражении; это по афинским законам считалось преступлением, и таким трусам запрещалось говорить перед народом. Но Феомнест был оправдан. Свидетелями против Феомнеста выступали некто Дионисий и гражданин, говорящий эту речь. Для довершения своего триумфа Феомнест подал в суд жалобу на Дионисия за ложное свидетельство и добился его осуждения. Тогда наш оратор с своей стороны привлек Феомнеста к суду за оскорбление словом, именно за то, что Феомнест при разбирательстве дела, возбужденного Лисифеем, сказал по адресу нашего оратора, что он убил своего отца.
Афинский закон против оскорбления словом наказывал штрафом в 500 драхм (около 125 рублей) за употребление некоторых оскорбительных слов, например "человекоубийца", "отцеубийца", "матереубийца", "бросатель щита" и др., как "непроизносимых". Феомнест указывал в своей защите, что он не произнес по адресу своего противника слова "отцеубийца", запрещенного законом, а сказал, что он убил своего отца. Опровержению такой казуистики и посвящена наша речь.
Оратор - сын стратега и сам храбрый воин, по его словам, 32 лет. Дело это сперва рассматривалось третейским судьей, но соглашение между противниками не было достигнуто; тогда оно поступило на суд гелиастов и слушалось в 384/383 г., как видно из § 4.

* * *

(1) Господа судьи, в свидетелях, я думаю, у меня не будет недостатка, потому что, как я вижу, в числе вас, судей, находятся многие из тех, которые присутствовали тогда, когда Лисифей внес исангелию[1] против Феомнеста, обвиняя его в том, что он говорил в Народном собрании, не имея на то права как бросивший оружие. Именно во время этого процесса Феомнест утверждал, что я убил своего отца.[2] (2) Если бы он обвинял меня, что я убийца его отца, я простил бы ему эти слова, потому что считал бы такое обвинение пустым, не заслуживающим ни малейшего внимания; равным образом, если бы им было сказано по моему адресу какое-нибудь другое бранное слово, запрещаемое законом, я не привлек бы его к суду, потому что за оскорбление словом, по моему убеждению, судятся только люди мелочные, слишком склонные к сутяжничеству. (3) Но в данном случае, когда дело идет об отце моем, оказавшем так много услуг и вам и отечеству, я считаю, во-первых, позором для себя оставить безнаказанным человека, бросившего такое обвинение; а во-вторых, хочу узнать от вас, понесет ли он наказание за это, или он один из всех афинян пользуется привилегией делать и говорить, что ему захочется, вопреки законам.
(4) Мне, господа судьи, тридцать два года; а со времени вашего возвращения[3] теперь идет двадцатый год. Таким образом, как видите, мне было тринадцать лет, когда отец мой был казнен Тридцатью. А в эти годы я не знал, существует ли олигархия, да и не в силах был помочь ему против этого злодейства.[4] (5) Кроме того, я пошел бы неправильным путем, если бы ради денег задумал покушение на его жизнь: все досталось старшему брату Панталеонту, который, ставши опекуном нашим, не отдал нам отцовского наследства. Таким образом, господа судьи, по многим причинам я должен желать, чтобы он был жив. Конечно, необходимо об этом упомянуть, но много говорить незачем: вы все достаточно хорошо знаете, что я говорю правду. Но все-таки я представлю вам свидетелей этого.
(Свидетели.)
(6) Таким образом, господа судьи, об этом факте он,[5] может быть, не будет ничего говорить в своей защитительной речи, а заявит вам то, что он имел наглость говорить и у диэтета,[6] именно, что, если сказать про кого-нибудь, что он убил отца, то это не относится к числу слов, запрещенных законом, так как-де закон не это запрещает, а не дозволяет называть человекоубийцей. (7) А я думаю, господа судьи, нам[7] надо спорить не о словах, но о значении их, и все знают, что всякий, кто убил кого-нибудь, есть и человекоубийца, и кто есть человекоубийца, тот и убил кого-нибудь. Да, много работы было бы у законодателя писать все слова, имеющие одно и то же значение; но он, поставивши одно слово, этим обозначил все. (8) Если бы кто сказал про тебя, Феомнест, что ты бил отца или мать, ты считал бы себя вправе потребовать от него удовлетворения; а если бы кто сказал, что ты колотил родителя или родительницу, то нельзя думать, что ты считал бы нужным оставить его безнаказанным, так как он не употребил ни одного запрещенного слова, (9) Хотелось бы мне тебя спросить (ты ведь по этой части специалист и изучил это дело так, что можешь и на практике применять его, и говорить о нем): в законе сказано: "кто скажет про другого, что он отбросил щит, тот подлежит ответственности", - так если бы кто сказал про тебя, что ты кинул щит, ты не стал бы с ним судиться? Ты ограничился бы тем, что сказал бы,[8] что "кинуть щит" нисколько тебя не касается? Ведь "кинуть" и "отбросить" также не одно и то же. (10) Предположим еще, что ты попал бы в коллегию Одиннадцати.[9] Если бы кто привел к тебе человека и жаловался бы, что тот снял с него плащ или стащил хитон, ты тоже не принял бы этой жалобы, а отпустил бы преступника на том же самом основании, что он не назван в жалобе "похитителем одежды". Точно так же, если бы кто увез из города парня на продажу[10] и попался бы, ты не назовешь его "похитителем рабов", если хочешь воевать со словами, а не хочешь обращать внимания на суть дела, для обозначения которой все люди употребляют слова. (11) Далее, подумайте вот о чем, господа судьи. Мне кажется, он, по своей индифферентности и нежеланию утруждать себя, никогда даже не ходил в Ареопаг.[11] Как всем вам известно, в этом месте, при разборе дел об убийстве, обе стороны в своих клятвах употребляют не это слово, а то, которым я обруган: именно, истец клянется, что ответчик "убил", а ответчик - что "не убил". (12) Какой же абсурд был бы - человека, совершившего убийство, хотя бы он называл себя "человекоубийцей", освободить на том основании, что истец в своей клятве употребил слово "убил". И в самом деле, чем отличается этот способ доказательства от того, которым он будет пользоваться? Затем, ты сам за оскорбление словом привлек к суду Лисифея,[12] который сказал, что ты кинул щит. А между тем о кидании щита в законе ничего не говорится, а закон назначает штраф в пятьсот драхм[13] с того, кто скажет про другого, что он "отбросил щит".
(13) Таким образом, когда тебя обругают и тебе надо наказать врага, тогда ты толкуешь законы в таком же духе, как и я теперь; а когда ты вопреки законам обругаешь другого, тогда ты думаешь, что не должен нести ответственность. Разве это не возмутительно? Неужели ты настолько ловок, что умеешь поворачивать законы как хочешь? Или у тебя такая сила, что, по твоим расчетам, людям, оскорбленным тобою, никогда не удастся получить удовлетворение? (14) И как тебе не стыдно? Ведь ты настолько глуп, что надеешься иметь преимущество пред другими гражданами не за заслуги перед отечеством, а за то, что твое преступление осталось безнаказанным. Прочти мне закон.[14]
(Закон.)
(15) Итак, господа судьи, я думаю, вы все видите, что я говорю правильно, а он так бестолков, что не может понять смысла сказанного в законе. Поэтому я хочу дать ему наставление об этом предмете на основании других еще законов: быть может, он хоть теперь на трибуне научится и на будущее время не будет доставлять нам хлопот. Прочти мне эти древние законы Солона.
(Закон.)
(15) Итак, господа судьи, я думаю, вы все видите, что я говорю правильно, а он так бестолков, что не может понять смысла сказанного в законе. Поэтому я хочу дать ему наставление об этом предмете на основании других еще законов: быть может, он хоть теперь на трибуне научится и на будущее время не будет доставлять нам хлопот. Прочти мне эти древние законы Солона.
(16) Закон. "Нога у него должна быть заключена в колодку (ποδοκάκκη) в течение пяти дней, если гелиасты усилят наказание".
Эта ποδοκάκκη, Феомнест, есть то, что теперь называется "быть заключенным в дереве" (ξύλον).
Так, если тот, кто был заключен в нем, после своего освобождения стал бы обвинять коллегию Одиннадцати при сдаче ими отчета в том, что он был заключен не в ποδοκάκκη, а в ξύλον, разве его не сочли бы сумасшедшим? Читай другой закон.
(17) Закон. "Пусть он представит поручителей, поклявшись (ε̉πιορκήσαντα) Аполлоном". "Если он боится процесса, пусть бежит" (δρασκάειν).
Это ε̉πιορκήσαντα значит "поклявшись" (ο̉μόσαντα), а δρασκάξω - то, что мы теперь называем "бежать" (άποδιδράσκω).
"Кто не пускает (α̉πίλλεν) в дверь, когда в доме находится вор". Это άπίλλειν значит "не пускать" (α̉ποχλείειν): не спорь об этом.
(18) "Деньги отдать в рост (στάσιμον), по каким процентам хочет отдающий".
Это στάσι̃μον, милый мой, значит не "вешать", а "взимать процент", какой хочет. Прочти еще конец вот этого закона.
(19) "Которые (женщины) открыто (πεφασμένως) ходят" (πολου̃νται)[15] и "платить за повреждение слуги (οι̉κη̃ος) и рабыни".[16]
Обрати внимание: πεφασμένως - значит "открыто" (φανερω̃ζ), πολει̃σθαι - "ходить" (βαδίζω), а οι̉κη̃ς - "слуги" (θεράποντοζ). (20). Таких слов много и других, господа судьи. Но, если он не чурбан, то, думаю, он понял, что вещи теперь остаются теми же, какими были прежде, а некоторые слова мы употребляем теперь не те, что прежде. Он это нам покажет: он уйдет с трибуны, не сказав ни слова. (21) А если нет, то прошу вас, господа судьи, вынести справедливый приговор, приняв во внимание, что гораздо больше неприятности человеку услышать, что он убил отца, чем услышать, что он бросил щит. Я, по крайней мере, предпочел бы оказаться кинувшим все щиты, чем иметь такую репутацию по отношению к отцу.
(22) Итак, хотя он был виновен в инкриминируемом ему преступлении и хотя ему грозило меньшее наказание, тем не менее он не только был вами помилован, но даже добился того, что человек, выступавший свидетелем против него, был приговорен к лишению гражданских прав.[17] Так неужели мне не удастся наказать его, когда я видел, что он сделал то, что и вам известно,[18] тогда как я сам сохранил свой щит; когда мне пришлось выслушать такое нечестивое, возмутительное поношение; когда мне, в случае его оправдания, грозит страшное несчастие,[19] а ему ничтожное наказание,[20] если он будет признан виновным в оскорблении словом? (23) Что вы мне поставите в упрек? Может быть, то, что я заслужил это поношение? Нет, вы и сами этого не скажете. Или то, что ответчик лучше меня по своим нравственным качествам и предки его были лучше моих? Нет, он и сам не может на это претендовать. Или то, что я бросил оружие и за оскорбление словом привлек к суду человека, который сохранил его? Нет, не такие слухи ходят по городу. (24) Вспомните, что тогда вы ему сделали большой, отличный подарок: кто при этом не пожалеет Дионисия, попавшего в такое несчастие, выказавшего себя героем в сражениях, (25) который, уходя из суда, говорил, что это был для нас в высшей степени несчастный поход:[21] много наших в нем было убито, а те, которые сохранили оружие, по жалобе бросивших его, подверглись осуждению за лжесвидетельство; лучше бы было ему погибнуть тогда, чем, вернувшись на родину, испытать такую горькую участь? (26) Поэтому не жалейте Феомнеста: он заслужил брань, которую ему пришлось выслушать; и не прощайте ему его дерзкой выходки, его бранных слов, недозволенных законом. И в самом деле, какое несчастие может быть для меня больше этого, когда мне пришлось услышать столь позорное обвинение, брошенное мне относительно убийства отца, такого достойного человека? (27) Отец мой много раз бывал стратегом;[22] много и других опасностей делил он с вами; как врагам он не отдавался в руки, так и согражданами никогда не бывал осужден при сдаче отчета; шестидесяти семи лет он был приговорен к смертной казни во время олигархии[23] за свою приверженность к вашей демократической партии. (28) Разве я не должен воспламениться гневом на Феомнеста за такое поношение и защитить отца, считая, что и его касается это оскорбление? Ведь в самом деле, что может быть ему больнее, как не то, что ему, погибшему от врагов, бросают упрек, будто он убит своими детьми? Еще и теперь, господа судьи, при ваших храмах берегутся трофеи,[24] хранящие память о его храбрости, а трофеи, свидетельствующие о трусости Феомнеста и его отца, берегутся при храмах наших врагов: так свойственна трусость их натуре. (29) Кроме того, господа судьи, чем больше они ростом и моложе с виду, тем больше они должны возбуждать ваш гнев: несомненно, что они, обладая физической силой, слабы духом.
(30) Как я слышал, господа судьи, Феомнест хочет сослаться на то, что он сказал это под сердитую руку, за то, что я дал показание, одинаковое с показанием Дионисия. Но вы, господа судьи, имейте в виду, что законодатель не оказывает никакого снисхождения гневу, а карает говорящего, если только он не докажет, что сказанное им соответствует действительности. А я уже два раза давал показания по этому делу: ведь я еще не знал тогда, что вы оказываете снисхождение бросившему щит и караете того, кто это видел.
(31) Не знаю, что мне прибавить еще к сказанному по этому делу; прошу вас только вынести Феомнесту обвинительный приговор: имейте в виду, что более важного процесса, чем настоящий, для меня быть не может. Сейчас я выступаю истцом по делу об оскорблении словом, но при этом же голосовании вашем я являюсь и в качестве обвиняемого в убийстве отца, хотя я один, как только достиг совершеннолетия, привлек к суду в Ареопаге коллегию Тридцати.[25] (32) Помните об этом и защитите меня, отца моего, установленные законы и принесенную вами присягу.[26]


[1] Исангелия — донос, сделанный по особо важному государственному делу.

[2] См. примеч. 4.

[3] Возвращение демократии в Афины в 403 г., после свержения Тридцати. См. введение к речи XII, отдел 57.

[4] Из того, как оратор опровергает взводимое на него обвинение, видно, что Феомнест утверждал, будто отец оратора, как добрый патриот (§27), был казнен Тридцатью по доносу сына. «Нет, хочет сказать оратор, к доносу на отца не могли меня побудить политические мотивы, потому что, будучи 18 лет, я даже не знал, существует ли олигархия; но своему малолетству я не мог ему оказать никакой помощи (по-видимому, Феомнест ссылался на этот факт, чтобы показать вероятность доноса сына на отца). Не мог я желать смерти отца и ради получения наследства, так как должен был ожидать, что имущество попадет под опеку старшего брата» (§ 5). Таким образом, слово «убил» в § 1 надо понимать не буквально, а в смысле «был виновником его смерти (посредством доноса)». То же в речах XII, 34; XIII, 33.

[5] Т. е. Феомнест.

[6] Истец сперва обращался к начальству, к которому относилось дело, причем заявлял о желании судиться у диэтета; тогда по жребию ему назначался один или несколько дизтетов. Недовольные решением диэтетов могли апеллировать к суду присяжных. Диэтеты были государственные и частные; они занимались решением частных дел, относящихся к нарушению прав и обязательств. Государственные диэтеты выбирались ежегодно по жребию из граждан, которым шел 60-й год. Частные диэтеты, или полюбовные судьи, выбирались по добровольному соглашению тяжущихся, обыкновенно в числе трех.

[7] Переведено по конъектуре.

[8] Переведено по чтению, принятому в издании Фробсргера.

[9] Коллегия Одиннадцати состояла из десяти членов, избиравшихся жребием по одному из филы, и одиннадцатого — секретаря. Их ведению подлежали главным образом тюрьмы и исполнение смертных приговоров. Но и им самим принадлежало судопроизводство в тех случаях, когда преступление было очевидно или преступник, сознавался, как, например, при форме процесса, которая называется «апагоге», т. е. «отведение» к подлежащему начальству человека, взятого на месте преступления, особенно при преступлениях, направленных против жизни или имущества: убийстве, воровстве, грабеже, похищении людей и т. п.

[10] Похищением людей с целью продажи их в рабство занимались профессиональные разбойники, «андраподисты». Как мы сказали сейчас, суд над ними входил также в компетенцию коллегии Одиннадцати.

[11] См. введение к речи III.

[12] См. выше, § 1.

[13] См. введение к этой речи.

[14] См. примеч. g к речи I. Разумеется закон об оскорблении словом.

[15] Переведено по чтению, принятому в издании Фробергера.

[16] То же.

[17] Разумеется упоминаемый в § 24 Дионисий. Человек, осужденный за ложное свидетельство, подвергался денежному штрафу, причем к этому могла быть еще прибавлена «атимия», т. е. лишение гражданских прав (полное или неполное).

[18] Т. е. бросил щит. Оратор нарочно не произносит этих «непроизносимых» слов, чтобы не подвергнуться наказанию.

[19] Какое разумеется несчастие, видно из § 31: он будет признан убийцей отца.

[20] Штраф в 500 драхм. См. введение.

[21] Поход 394 г., во время Коринфской войны. См. примеч. 27 к речи II.

[22] Стратеги были высшие военные начальники. Их было 10; они назначались ежегодно по выборам (не по жребию, как большинство должностных лиц).

[23] Т. е. во время правления Тридцати.

[24] Оружие, отнятое у врагов, которое, по обычаю, приносилось в дар богам и вешалось в преддверии храма.

[25] При удалении Тридцати в Элевсин (см. введение к речи XII, отдел 58) в Афинах остались только двое членов этой коллегии — Фидон и Эратосфен. Их только и мог привлечь к суду оратор, — очевидно, в отмщение за казнь отца. Дело разбиралось в Ареопаге, потому что они обвинялись в убийстве с обдуманным намерением. См. введение к речи III.

[26] Перед вступлением в должность вновь избранные по жребию гелиасты давали присягу судить по законам и постановлениям народа и Совета, а в случаях, законами не предусмотренных, — по нелицеприятному убеждению решать обо всем, что содержится в жалобе, и выслушивать одинаково речи обвинителя и обвиняемого.