XX. Речь в защиту Полистрата

Речь в защиту Полистрата принадлежит к той серии речей, дошедших до нас под именем Лисия, которые были произнесены в судебных процессах, относящихся к преступлениям непосредственно против государства, каковы измена, лихоимство, присвоение казенных денег. К этой категории принадлежат речи XX, XXI, XXII, XXVII, XXVIII, XXX.
К заглавию ее в рукописях ("в защиту Полистрата") Гарпократион (автор "Словаря к десяти ораторам", живший во II или IV в. н. э.) добавляет слова: "защита по поводу обвинения в попытке низвержения демократии". Но из самой речи нельзя определить в точности смысл обвинения. На основании речи можно заключить только то, что преступление Полистрата имело политический характер и находилось в связи с олигархическим переворотом Четырехсот 411 г. (см. введение к речи XII, отдел 6 и сл.). Полистрат (лицо неизвестное) занимал разные должности во время олигархии и был выбран в Совет четырехсот (см. введение к речи XII, отделы 17, 19 и 20). Между прочим, он занимал должность составителя списков полноправных граждан при олигархии и вместо пяти тысяч внес в списки девять тысяч человек (см. введение к речи XII, отдел 25). На передачу власти Пяти тысячам олигархи решились лишь ввиду крайней опасности, угрожавшей им. И действительно, составлением списков Полистрат занимался в последние дни правления олигархии, так как пробыл в должности члена Совета только восемь дней: ему пришлось уехать в Эретрию и принять участие в морских сражениях, где он был ранен. Через несколько дней по возвращении его в Афины государственный строй изменился. Демократическая реакция обратила свой гнев не только против верхушек олигархии, как Фриних и Антифонт, но и против мелких сторонников ее: они были лишены гражданских прав (подвергнуты атимии). Аристофан в своей комедии "Лягушки" (стих 686 и сл.), поставленной на сцене в самом начале 405 г., советует афинянам "уравнять граждан и уничтожить террор; а если . кто сделал ошибку, сбитый с ног в борьбе ловкими маневрами Фриниха, такому поскользнувшемуся надо дать возможность снять с себя вину и загладить прежние ошибки. В городе не должно быть никого, лишенного гражданских прав... Тем, которые, как и отцы их, вместе с вами участвовали много раз в морских сражениях, которые одного с вами рода, вы должны простить по их просьбе это единственное несчастие. Смягчите же гнев свой вы, умнейшие по природе, от души сделаем всех людей родными, полноправными гражданами, кто только будет нам помогать сражаться на море. А если мы проявим в этом высокомерие и чванство, да еще в такое время, когда город наш носят волны в своих объятиях, то когда-нибудь после, в будущем, мы увидим, что поступили безумно".
Такое положение дел Аристофан рисует нам в 405 г., т. е. спустя почти пять лет после низвержения олигархического правления. Из нашей речи также можно заключить о большом числе судебных процессов против приверженцев олигархии, об их страхе перед судом, о добровольном удалении из отечества или из города к войску, чтобы не быть на глазах народа и не попасть под суд, о сикофантах (обвинителях), от которых бывшие участники правления Четырехсот откупаются взятками. В числе людей, подвергнувшихся каре, был и Полистрат. Тотчас после падения Четырехсот он был приговорен к большому штрафу; возможно, что это было при сдаче им отчета по какой-либо должности, которую он занимал. Потом против него был возбужден второй судебный процесс, при котором и сказана эта речь. Обвинители опять предлагали суду приговорить его к штрафу; но, так как он не мог бы выплатить его, то его, как несостоятельного государственного должника, постигла бы атимия (лишение гражданских прав), которая должна была простираться и на его детей.
Полистрату теперь уже с лишком 70 лет; поэтому речь в его защиту произносит средний из троих его сыновей; но сам он присутствует на суде.
Время судебного процесса можно определить приблизительно на основании упоминаемых в речи событий. После олигархического переворота Четырехсот прошло уже несколько лет; но война еще продолжается, и власть в Афинах принадлежит демократии. Упоминаются сражения в Геллеспонте, в которых участвовал сын подсудимого (разумеются сражения 411 или 410 г.); но нет никаких указаний на сражение при Аргинусских островах (летом 406 г.) или на последующие события. Ввиду этого дата нашей речи должна быть между 411 и 406 гг.
Таким образом, эта речь оказывается самой ранней из всех речей, дошедших до нас под именем Лисия, и вообще единственной в этом собрании, произнесенной ранее падения коллегии
Тридцати. Но большинство новых критиков отвергает ее принадлежность Лисию на основании некоторых ее особенностей литературного характера.

* * *

(1) Мне кажется, вы должны гневаться не на имя Четырехсот, а на поступки некоторых из них. Одни из них, правда, вошли в состав этого Совета с злым умыслом, но другие не имели в виду при этом ни государству, ни кому-либо из вас сделать какое-нибудь зло, а, напротив, были настроены благожелательно. Одним из таких является вот этот Полистрат. (2) И действительно, он был выбран членами своей филы как человек, относившийся хорошо и к членам своего дема,[1] и ко всему народу; а между тем его обвиняют в том, что он относился недоброжелательно к народу, хотя он был выбран членами своей филы, которые лучше всех могут судить о достоинстве своих сочленов. (3) Зачем ему было желать установления олигархии? Может быть, он был в таком возрасте, что мог достичь чего-нибудь у вас, выступая как оратор? Или он надеялся на свою физическую силу, чтобы производить насилия над кем-нибудь из ваших? Нет: вы видите его возраст, благодаря которому он может и других отвращать от таких поступков. (4) Кто пожелал другого государственного строя, будучи лишен гражданских прав за какое-нибудь преступление, совершенное им в прежнее время, тот мог действовать ввиду прежних проступков ради личных интересов; но за Полистратом не было ни одного такого проступка, из-за которого он мог бы ненавидеть демократию ради личных интересов или ради детей. В самом деле, один из них был в Сицилии, другие в Беотии, так что даже ради их он не мог желать перемены государственного строя. (5) Ему ставят в вину, что он занимал много государственных должностей, но никто не может доказать, что он исправлял их нехорошо. А я думаю, что при тогдашних обстоятельствах были виновны не такие люди, а те, которые хотя занимали мало должностей, но исправляли их не ко благу отечества. Ведь изменяли отечеству не хорошие должностные лица, а бесчестные. (6) Между тем Полистрат, сперва бывший архонтом в Оропе,[2] не изменил и не ввел там другого государственного строя, тогда как все другие власть имевшие изменили афинскому делу. Они уклонились от ответственности и. признали сами себя виновными, а Полистрат, не считавший себя виновным, подвергся наказанию. (7) Виновных обвинители выгораживают за взятки; а от кого им нет барыша, тех выставляют виновными. И одинаковые обвинения предъявляют как к тем, кто высказал какое-нибудь мнение в Совете, так и к тем, кто этого не делал. А Полистрат ни одного даже мнения не высказывал о демократии. (8) А я думаю, такие лица не заслуживают какого-либо наказания с вашей стороны, если они к вам были настроены благожелательно, хотя и не были во вражде с коллегией Четырехсот. В самом деле, кто говорил против них, те были частью изгнаны, частью казнены, так что если кто и хотел оказать им сопротивление в защиту вас, то всех удерживал страх и испуг потерпевших. (9) А кто стал бы им повиноваться, никаких враждебных замыслов не питал бы против них, не выдавал бы их секретов, тех они стали бы назначать на их место. Таким образом, государственный строй у вас не легко бы переменился. Поэтому несправедливо наказывать их за благожелательное настроение к вам. (10) Мне кажется несправедливым, что наравне с людьми, говорившими не в пользу народа, та же участь постигнет и человека, ничего не сказавшего. В течение семидесяти лет Полистрат не совершил никакого проступка против вас; неужели он сделал что-нибудь в восемь дней? Люди, всю жизнь бывшие негодяями, стали хорошими при сдаче отчета, подкупив обвинителей; а которые у вас всегда были хорошими, те станут негодяями? (11) Однако при первых обвинениях отцу инкриминировали разные несуществующие преступления, и между прочим говорили, будто Фриних[3] - его родственник. Если кто захочет, пусть в предоставленное для моей речи время[4] засвидетельствует, что он - родственник Фриниху. Но это обвинение было лживое: он даже не был его другом детства: он был беден и пас скот в деревне, а отец мой воспитывался в городе. (12) Достигши зрелого возраста, отец мой сделался сельским хозяином, а Фриних пришел в город и стал сикофантом, так что они были совершенно не похожи по душевным свойствам. Когда Фриних должен был уплатить штраф казне, отец не дал ему денег; а между тем в подобных случаях всего скорее обнаруживаются друзья. А если отец был из одного с ним дема то из-за этого он не должен терпеть какой-либо вред; иначе и вы окажетесь виновными, потому что он - ваш согражданин. (13) Кто же может быть в большей степени другом народа, как не тот, кто, несмотря на ваше постановление передать правление пяти тысячам граждан, тем не менее, занимая должность составителя списков, внес в списки девять тысяч человек,[5] чтобы никто из бедных граждан[6] не относился к нему враждебно, но чтобы ему можно было вносить всех, кто захочет, а кому нельзя, тем доставить удовольствие. Однако демократию уничтожает не тот, кто увеличивает число граждан, а тот, кто уменьшает. (14) Отец мой не хотел ни принести присягу, ни составлять списки, а его принудили штрафами и наказаниями. Когда его принудили и он принес присягу, то он только восемь дней ходил в Совет, а потом уехал в Эретрию.[7] Там он показал свою храбрость в морских сражениях и вернулся сюда раненым, а тем временем государственный строй уже успел измениться. И вот он, хотя ни разу не высказал своего мнения и ходил в Совет не больше восьми дней, был приговорен к такому большому штрафу;[8] между тем многие из людей, говоривших против вас и все время остававшихся в Совете, избежали наказания. (15) Я говорю это не из зависти к ним, а из жалости к нам: те, которые считались[9] виновными, оправданы по просьбам лиц, выказавших свою преданность вам при тогдашних обстоятельствах, а действительно виновные откупились от обвинителей и были признаны даже вовсе невиновными. Как же мы несчастны! (16) Коллегию Четырехсот обвиняют, что они были дурны. А между тем вы сами, по убеждению тех лиц,[10] вручили власть Пяти тысячам. Но если вы сами при такой многочисленности склонились на убеждения, то не должен ли был каждый отдельный член коллегии Четырехсот оказывать повиновение? Нет, не они виноваты, а те, которые обманывали вас и вредили. А Полистрат дает вам много доказательств своей преданности вам, и между прочим то, что если бы он стремился к какому-нибудь перевороту относительно демократии, то он не уехал бы через восемь дней по вступлении в члены Совета. (17) Но можно сказать, что он уехал с целью наживы, подобно некоторым другим, которые грабили и тащили. Однако никто не скажет, что он присвоил себе хотя что-нибудь ваше: все ему поставят скорее в вину, но только не его должность.[11] Обвинители тогда ничем не выказывали своей преданности народу и не помогали ему; а теперь, когда народ сам себе глубоко предан, они помогают с виду вам, но на самом деле самим себе. (18) Не удивляйтесь, господа судьи, что он был приговорен к такому большому штрафу. Обвинители начали процесс против него, когда он был один, без нас, и выиграли его. Если даже кто и мог дать показание в его пользу, не мог выступить свидетелем из страха перед обвинителями; а в пользу их давали даже ложные показания из страха. (19) Да, поистине вы поступите несправедливо по отношению к нам, если, оправдывая людей, не могущих отрицать присвоения ваших денег, на основании просьбы кого-либо, вы не окажете милости нам, несмотря на нашу преданность демократии и несмотря на полную невиновность отца перед вами. Если бы пришел иностранец и стал просить у вас денег или претендовал на честь быть записанным в число "благодетелей",[12] вы дали бы ему это; а нам не дадите возможности пользоваться у вас всеми гражданскими правами? (20) А если некоторые враждебно отнеслись к вашим интересам или высказали мнение неблагоприятное, то в этом не виноваты отсутствовавшие, раз уже вы оправдали и присутствовавших. Подобным образом, если кто из здешних граждан делает предложение не полезное и склоняет вас в пользу его, то не вы виноваты, а тот, кто вас обманывает. (21) Они сами заранее признали себя виновными и покинули отечество, чтобы не подвергнуться наказанию; а других виновных, хоть в меньшей степени, чем те, но все-таки виновных, страх перед вами и перед обвинителями заставляет не оставаться на родине, а быть в походах, чтобы умилостивить вас или воздействовать на обвинителей. (22) А отец явился на суд ваш, потому что не был ни в чем виноват перед вами, тотчас после тех событий,[13] когда и у вас была вполне свежа память о том, что произошло, и когда он всего легче мог быть изобличен: он полагался на то, что за ним нет никакого преступления и что он, имея справедливость на своей стороне^ выиграет этот процесс. А что он был сторонником демократии, это я вам докажу. (23) Прежде всего, сколько ни было походов, он ни от одного не уклонялся, во всех участвовал, как могут засвидетельствовать знающие это члены дема. Затем, хотя он мог свое имущество обратить в деньги и не приносить вам никакой пользы, он предпочел, чтобы вы знали о его состоянии, чтобы не иметь возможности быть бесчестным, если бы даже он и захотел быть таким, но чтобы вносить военные налоги и исполнять литургии.[14] Нас он тоже приучил быть как можно более полезными отечеству. (24) Меня он послал в Сицилию,[15] и я там был для вас небесполезен,[16] так что кавалеристы знали, как я был храбр, пока войско было цело. Когда же войско было уничтожено и я спасся в Катану,[17] я стал делать оттуда набеги, занимаясь мародерством, и вредил неприятелю, так что было выделено в виде десятины добычи с лишком тридцать мин[18] для богини[19] и на выкуп солдат, бывших в плену у неприятеля. (25) А когда катанцы стали принуждать меня служить в гоплитах, я стал гоплитом и тут же не уклонялся ни от какой опасности, так что все знают, каким храбрым я был, как служа в кавалерии, так и служа в гоплитах. Я представлю вам свидетелей этого.
(Свидетели.)
(26) Вы выслушали свидетелей, господа судьи. А каково мое отношение к демократии, я вам покажу. Когда пришел туда[20] один сиракузянин с текстом присяги,[21] хотел приводить нас к присяге и обращался к каждому из бывших там афинян, я сейчас же высказался против него, пошел к Тидею[22] и рассказал ему об этом. Тидей созвал солдат на сход; толков было немало. Я позову свидетелей, слышавших, что я сказал.
(Свидетели.)
(27) Рассмотрите теперь еще письмо отца, которое он дал для передачи мне, - рассмотрите, было ли в нем что-нибудь благоприятное для демократии или нет. В нем говорилось р домашних делах, а еще было сказано, чтобы я вернулся лишь тогда, когда дела в Сицилии будут в хорошем положении. А между тем интересы ваши и тамошних жителей были одни и те же; поэтому, если бы он не относился доброжелательно к отечеству и к вам, то он ничего подобного не написал бы.
(28) Я покажу вам еще, каково отношение к вам младшего брата. Во время набега изгнанников,[23] которые не только здесь[24] вредили вам, чем могли, но и из крепости грабили вас, он выехал из ряда всадников и убил одного из изгнанников. Я представлю вам в свидетели этого самих присутствовавших при этом лиц.
(Свидетели.)
(29) А старшего брата[25] знают как его товарищи по оружию, так и те из вас, которые, оставаясь здесь, были в Геллеспонте:[26] они признают, что в храбрости он не уступит никому на свете. Взойдите сюда!
(Свидетели.)
(30) Так не должны ли мы получить от вас благодарность, если мы - такие граждане? Разве справедливо, что за ложное обвинение отца перед вами мы должны погибнуть,[27] а за нашу преданность отечеству не получить никакой пользы? Нет, несправедливо. Напротив, если из-за ложного обвинения его нам приходится страдать, то за свою преданность мы имеем право спасти и его и себя. (31) Ведь не из корыстных целей, чтобы получить денег, мы оказывали вам услуги, а затем, чтобы в случае, если попадем когда под суд, мы могли просить у вас помощи и получить заслуженную благодарность. Так вы должны поступать даже ради других, зная, что если кто будет ревностно служить вам, то вы принесете пользу не одним нам: наше отношение к вам вы испытали еще прежде, чем вы нуждались в нас; но вы пробудите рвение в других, если будете по заслугам награждать за услуги, оказанные кем-либо вам. (32) Не оправдайте же скверной пословицы, что зло люди помнят больше, чем добро. В самом деле, кто захочет на будущее время быть честным гражданином, если люди, делающие вам добро, будут поставлены ниже тех, кто делает вам зло? А дело обстоит так, господа судьи! Вы должны высказать мнение о нас, а не о деньгах. (33) Пока был мир, у нас было недвижимое имущество; отец был хорошим сельским хозяином. Но, когда враги сделали вторжение,[28] мы лишились всего этого. Таким образом, уже по этой причине мы ревностно служили вам, зная, что нам не из чего выплатить штраф: за свою ревностную службу вам мы считаем себя вправе получить благодарность. (34) Мы видим, господа судьи, что если подсудимый, приведя своих детей, плачет и жалуется,[29] то вы жалеете детей, что они из-за него лишатся гражданских прав, и прощаете проступки отцов ради детей, хотя еще не знаете, какими они будут, когда вырастут, - хорошими или дурными. Что же касается нас, то вы знаете нашу преданность вам и полную невиновность отца. Поэтому гораздо справедливее с вашей стороны оказать милость тем, кого вы уже испытали, чем тем, о ком вы не знаете, какими людьми они будут. (35) С нами случилось нечто противоположное тому, что бывает с другими людьми. Другие ставят около себя детей и молят вас о пощаде; а мы вот поставили его, отца, и молим вас не делать нас из полноправных - бесправными, из граждан - людьми, не имеющими отечества. Пожалейте и отца-старика, и нас! А если вы нас несправедливо разорите, то разве будет ему приятно жить с нами в одном месте или нам друг с другом, когда мы недостойны и вас и отечества? Нет, мы все трое[30] просим вас позволить нам послужить с еще большим усердием. (36) Итак, мы просим вас ради того, что есть дорогого у каждого, у кого есть сыновья, пожалеть ради их, а кто одних лет с нами, пожалеть нас ради отца и оправдать. Не мешайте же нам служить на благо отечеству, как мы этого хотим! Это будет жестокая ирония судьбы, если мы, спасшись от неприятелей,[31] со стороны которых естественно было мешать нашему спасению, у вас не найдем даже спасения.


[1] См. примеч. 15 к речи XVI. Полистрат был выбран членами своей филы в число «составителей списков». Как сообщает Аристотель (Афинское государственное устройство, XXIX), олигархи 411 г. постановили «избрать из каждой филы по го человек старше 40 лет, которые должны составить список 5000, поклявшись над отборными жертвами». Таким образом, составителей списков было 100 человек. Одним из них и был Полистрат. См. введение к речи XII, отдел 17.

[2] Ороп — город, лежавший на границе Аттики и Беотии, из-за которого афиняне и беотийцы вели постоянную борьбу; в 506 г. им овладели афиняне; в 411 г. он отошел к беотийцам. Афиняне посылали туда особых наместников — архонтов.

[3] См. введение к речи XII, отделы и, 13, 24, 25.

[4] В большинстве случаев время, отведенное для речи в суде, контролировалось посредством водяных часов («клепсидры»): обеим сторонам давалось равное количество времени, но количество его изменялось сообразно величине и важности дела; на время чтения законов, свидетельских показаний и других документов клепсидру останавливали. Чтобы показать свою уверенность в правоте дела, ораторы иногда предлагали противнику говорить еще в срок, назначенный для их собственной речи.

[5] См. введение к речи XII, отдел 25.

[6] В список пяти тысяч должны были быть внесены только состоятельные граждане, именно «те, которые по имуществу и физическим своим качествам способны приносить наибольшую пользу» (Фукидид, VIII, 65, 3) и которые поэтому «способны доставить тяжелое вооружение» (Фукидид, VIII, 97, I. См. введение к речи XII, отдел 16). Судя по тому, что Полистрат своей властью мог увеличить список, надо думать, что именно на него была возложена ответственность за составление списков, т. е. он был чем-то вроде старшины среди ста составителей списков.

[7] Эретрия — город на острове Эвбее. О поражении афинского флота в сражении при этом городе см. введение к речи XII, отдел 25.

[8] Штраф, которому был подвергнут Полистрат в первый раз. См. введение.

[9] Т. е. согражданами.

[10] Разумеются указанные в § 15 «виновные».

[11] Какая это должность, неясно; можно предполагать, что Полистрат участвовал в бою при Эретрии в должности стратега; поэтому он и противополагается другим, «которые грабили и тащили».

[12] Когда иностранец оказывал государству важные услуги, ему могли дать титул «благодетеля», с которым соединялись разные привилегии.

[13] Т. е. правления Четырехсот.

[14] См. примеч. 4 к речи III.

[15] Поход афинян в Сицилию в 415 г. См. примеч. 1 к речи XVIII.

[16] Переведено по конъектуре Гервердена.

[17] Катана — город в Сицилии у подошвы Этны. Он был на стороне афинян.

[18] Приблизительно 750 рублей.

[19] Афине, считавшейся главной покровительницей афинян.

[20] В Катану.

[21] Афиняне, спасшиеся в Катану, должны были дать присягу в том, что они заключат союз с сиракузцами и не будут делать набегов.

[22] Тидей был, вероятно, каким-нибудь военным лицом; можно думать, что он тождествен с тем Тидеем, которого Ксенофонт («История Греции», II, I, 16) называет одним из стратегов в сражении при Эгос-Потамосе.

[23] См. примеч. 10 к речи XVIII.

[24] «Здесь», т. е. в Афинах, где олигархические гетерии старались вредить демократии (см. введение к речи VIII и введение к речи XII, отдел 3). «Из крепости», т. е. из Декелей (см. введение к речи XII, отдел 5, примеч. 10 к речи XVIII и примеч. 16 к речи XIV).

[25] На основании того, что в § 28 оратор говорит о младшем брате, а в § 29 — о старшем, надо заключить, что сам оратор — средний из трех братьев.

[26] Граждане, которые не участвовали в сицилийском походе, а оставались в Афинах и в 411 или 410 г. были в Геллеспонте, где происходили морские бои между афинским и спартанским флотом при Киноссеме и Абидосе (осенью 411 г.) и Кизике (весною 410г.).

[27] Под словом «погибнуть» оратор, вероятно, разумеет лишение гражданских прав (атимию), как видно из слов § 35: «молим вас не делать нас из полноправных — бесправными». См. введение.

[28] «Мир» — так называемый «Тридцатилетний» мир со спартанцами с 445 до 431 г., прерванный Пелопоннесской войной, во время которой спартанцы часто опустошали Аттику (см. речь VII, 7).

[29] О стремлении подсудимых разжалобить судей см. примеч. 3 к речи XIV.

[30] Трое сыновей (см. выше, примеч. 25); так как речь идет о позволении служить, то отец не имеется в виду, вследствие его старости.

[31] Переведено по конъектуре Зака.