До нас дошли два стиха Тимона об Эпикуре, и они отнюдь не благосклонны (фр. 51):

Физик, по счету последний, стыд позабывший самосец,
Отпрыск учительский, всех превзошедший на свете невежда.

Этот нелестный портрет свидетельствует о ненависти и презрении, которые навлекал на себя Эпикур. Правда, нетрудно нарисовать и другую картину. Сын школьного учителя с Самоса был также предметом страстного поклонения и находил твердых приверженцев; Лукреций, в - I в., воспевает его в латинских стихах как дарующего спасение бога; во II в. некий Диоген, гражданин небольшого города Эноанды, в Малой Азии, распорядился возвести высокую стену и высечь на ней, в назидание прохожим, письмена - фрагменты сочинений и краткие изречения Эпикура.
Эпикур, родившийся в - 341 г., хронологически является первым подлинным основателем новой школы в эллинистическую эпоху. Оригинальность его мышления и его способа преподавания создают впечатление, что с ним открывается новая страница в истории философии: во многих отношениях он - прототип философа эпохи эллинизма. Эпикур прекрасно сознает свою оригинальность: он учился у разных учителей, но не смущаясь заявляет, что ничего от них не воспринял и что в философии он самоучка. После преподавания в различных перипатетических школах, где он обзавелся несколькими друзьями и множеством недругов, Эпикур обосновывается в самом сердце греческого мира и учреждает собственную школу у афинских стен, в знаменитом Саду, где и преподает до самой смерти 270).
Сад Эпикура даже в институциональном плане - подлинно "новая школа": это уже не открытый центр свободного исследования и преподавания, без школьной ортодоксии, какими были платоновская Академия и Ликей Аристотеля, а целая община, где жили мужчины и женщины (что, естественно, вызывало пересуды, тем более что там преподавали этику наслаждения), дети и взрослые, молодые и старые. Вот как Эпикур начинает Письмо к Менекею, где излагает суть своей этики:
"Пусть никто в молодости не откладывает занятия философией, а в старости не устает заниматься философией; ведь никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым для здоровья души. Кто говорит, что еще не наступило или прошло время для занятия философией, похож на того, кто говорит, что для счастья или еще нет, или уже нет времени. Поэтому и юноше и старцу следует заниматься философией" (§ 122)[1].
Общность жизни в Саду Эпикура основывается на усвоении доктрин учителя, на его личном влиянии на всех и каждого, на скрепляемой дружественными узами, но иерархической организации, несколько напоминающей монастырскую. Эпикурейская "секта" имеет черты религиозного объединения, ранее уже наблюдавшиеся у пифагорейцев. Но группа эпикурейцев, по крайней мере поначалу, является гораздо более узкой, чем пифагорейский союз. Еще одно различие (возмутительное с точки зрения традиционной гражданской этики) состоит в том, что адепты эпикуреизма воздерживались от участия в общественных делах: от города им нужны были только мир и безопасность, "отрицательные" условия поиска индивидуального счастья и спокойного существования маленькой общины друзей внутри большой социальной общности.
В новой школе - новая педагогика. Тимон - и не он один - обвинял Эпикура в "невежестве". В определенном смысле это справедливо; в самом деле, Эпикур решительно отвергал традиционное образование, "общую культуру", основанную на чтении и комментировании поэтов, занятия изящными искусствами и словесностью. Отвергал он и высшую культуру, которая начала развиваться, в особенности в Академии, на базе математических наук: все бесполезное для счастья - вредно, ибо отвращает от того, что для него полезно. Единственное, что необходимо, - это философия, вернее сказать, философия Эпикура. Только она одна не тщетна, потому что создана по точной мерке болезни, которую призвана врачевать: эту болезнь составляет несчастье.
"Пусты слова того философа, которыми не врачуется никакое страдание человека. Как от медицины нет никакой пользы, если она не изгоняет болезней из тела, так и от философии, если она не изгоняет болезни души" (приведено у Порфирия, Письмо к Марцелле, 31 = фр. 221 Usener)[2].
Чтобы успешно преподавать философию, Эпикур много писал; и так как болезни души не похожи одна на другую, его наставления отличаются разнообразием. Он предусмотрел и шоковую терапию (лаконичные максимы для запоминания наизусть), и более продолжительное лечение (краткие изложения, предназначенные для чтения и перечитывания), и длительный режим (для тех, кто практически излечился, но, возможно, нуждается в том, чтобы поддерживать свое душевное здоровье, углубленно изучать доктрину Эпикура, оживлять в памяти ее основные элементы и достойно отвечать ее противникам). Впрочем, он не замыкался в названных литературных жанрах. Раскаленная лава Везувия пощадила некоторые ценные фрагменты его огромного трактата О природе в 37 книгах, дошедшие до нас на обожженных папирусных обрывках. Судьба кратких изложений и максим Эпикура оказалась более счастливой: они воодушевили древних на то, чтобы передать их потомкам. Книга X труда Диогена Лаэртского содержит изложение эпикурейской физики - Письмо к Геродоту; изложение теорий Эпикура относительно метеорологических явлений - Письмо к Пифоклу; уже упоминавшееся Письмо к Менекею, касающееся этики; и, наконец, собрание изречений под названием Главные мысли. Первые четыре изречения, иногда формулируемые еще более кратко, получили название Tetrapharmakon ("Четверолекарствие"), отражающее терапевтическую задачу Эпикура. Вот их перевод.
I. Существо блаженное и бессмертное ни само забот не имеет, ни другим не доставляет, а потому не подвержено ни гневу, ни благоволению: все подобное свойственно слабым.
II. Смерть для нас ничто, ибо что разложилось, то нечувствительно, а что нечувствительно, то для нас ничто.
III. Предел величины удовольствий есть устранение всякого страдания. А где есть удовольствие, там, пока оно есть, нет страдания, или печали, или того и другого вместе.
IV. Непрерывная боль для плоти недолговременна. В наивысшей степени она длится кратчайшее время; в степени, лишь превышающей телесное наслаждение, - немногие дни; а затяжные немощи доставляют плоти больше наслаждения, чем боли[3].
Сохраненные Диогеном Лаэртским тексты, широко известные и часто трудные для понимания, остаются основой знания эпикурейской доктрины. Но сейчас все больше используются и другие документы, прямые или косвенные; изучение их очень важно для общей оценки доктрины, не столь простой, как может показаться нашему читателю, а возможно, и не такой простой, какою она была задумана ее создателем.
В сущности, эпикуреизм, как мы видели, отвечает на одно всеобщее настоятельное требование - требование счастья. Избранный им способ ответа диаметрально противоположен подходу Платона. Эпикур не разделяет искателей счастья на тех, кому досталась "философская натура", и тех, кто таковой не наделен. Он и не думает советовать им долгие пути "восхождения", которые призывал совершать Платон: речь не о том, чтобы хоть на время выбраться из пещеры, где протекает наша реальная, практическая жизнь, и не о том, чтобы спуститься назад, дабы управлять государством. Страждущая душа нуждается не в обращении, а скорее, наоборот, в своего рода разубеждении, в возврате к непосредственной достоверности, от которой ее отдалила искусственная, подавляющая культура. Чтобы жить счастливо, несомненно, надо обладать знаниями о мире и человеке, надо приобрести такие знания; ибо наши несчастья происходят от невежества, от иллюзий и мифов, заполняющих пространство, которое оно оставляет пустым. Но для действительных знаний установлен точный предел: есть неведение, губительное для счастья, и есть иное, нисколько не вредное; рассеивать стоит только первое.
"Если бы нас не смущали подозрения, не имеют ли к нам какого отношения небесные явления или смерть, и если бы не смущало неведение пределов страданий и желаний, то нам незачем было бы даже изучать природу" (Главные мысли, XI)[4].
Стали бы мы разговаривать с презренным философом, который любит истину не ради нее самой, "всей душою" (выражаясь опять-таки словами Платона), а только ради сопряженного с нею блага? Дальше мы увидим, что определенные аспекты методологии Эпикура дали повод для обвинений в безразличии к научной истине. Но следует сразу же сказать, что Эпикур, судя по всему, занимался физикой больше, чем предполагала эта, очевидно, чисто утилитарная программа, увлекался ли он своими теориями как некой интеллектуальной игрой или же был вынужден подробно разрабатывать их, чтобы ответить на возражения противников. И, главное, надо сказать, что для него само знание - это "веселая наука": счастье - не внешняя цель по отношению к познавательному усилию как временному средству; оно есть внутреннее вознаграждение познавательной деятельности.
"Во всех занятиях плод обретают по завершении трудов, в философии же удовольствие сопутствует познанию: наслаждение не следствие изучения, изучение и наслаждение одновременны" (27-е из собрания Изречений, называемых ватиканскими, так как они сохранились в манускрипте библиотеки Ватикана).
Примем это заманчивое приглашение и последуем за Эпикуром в его философских изысканиях.