X. Четвертая речь против Филиппа

Переводчик: 

ВВЕДЕНИЕ ЛИБАНИЯ
И эта речь имеет одинаковое содержание с предыдущей и не прибавляет ничего нового и особенного кроме рассуждения о единодушии. Видя враждебное отношение богатых к бедным, Демосфен старается прекратить между ними раздор, причем демократам советует не требовать отобрания в казну имущества богатых, богатым же не возражать против раздачи государственных денег бедным. Кроме того, он убеждает афинян отправить посольство к персидскому царю для переговоров о союзе.

РЕЧЬ
(1) Признавая вопрос, обсуждаемый вами[1], граждане афинские, и важным, и необходимым для государства, я постараюсь сказать о нем то, что считаю полезным. Конечно, немало ошибок было совершено, и не за короткий срок они накопились, приведя наши дела в расстройство. Но во всем этом, граждане афинские, нет в настоящее время ничего более печального, чем то, что мыслями своими вы далеки от этих дел и уделяете им внимание только в то время, пока сидите здесь, слушая разговоры о них, или, когда узнаете какую-нибудь тревожную новость; а затем, едва лишь уйдете отсюда, как ни один из вас уже не только не заботится, но даже и не помнит об этом. (2) Наглость и захватнические наклонности, которые проявляет Филипп в отношении ко всем людям, действительно так велики, как вы о них слышите; а что его нельзя от этого удержать словом и речью перед народом, это, конечно, знает всякий. Кто не имеет никаких других данных, чтобы судить об этом, тот пускай примет в расчет вот что. Мы никогда еще ни в одном случае, где надо было высказаться по вопросу о справедливости, не оказывались побежденными и не бывали признаны неправыми, но всюду всех побеждаем и превосходим силою своего слова. (3) Ну и что же - разве от этого у него идут дела плохо, или у нашего государства хорошо? Да ничуть не бывало! Ведь всякий раз, как он после этих речей идет с оружием в руках, готовый смело подвергать опасности все свое достояние, между тем как мы сидим здесь, сложа руки, - одни, высказав справедливые соображения, другие, прослушав их, - тогда, естественно, я думаю, дела проходят мимо речей, и все обращают внимание не на речи, хотя бы и справедливые, которые мы когда-нибудь высказывали или могли бы теперь высказать, а на то, что мы делаем. А речи не могут спасти никого из тех, кто подвергается насилию; о них уж ни к чему и распространяться. (4) И вот теперь граждане в государствах разбились на две такие части: одни люди не хотят ни держать кого бы то ни было в подчинении путем насилия, ни самим быть чьими-либо рабами, но хотят оставаться гражданами в свободном государстве и под покровительством законов на началах равноправия, а другие, наоборот, стремятся властвовать над согражданами, хотя бы ради этого пришлось самим быть в подчинении у кого-нибудь - у такого человека, с помощью которого, по их расчету, они могли бы добиться своей цели. При этих условиях приверженцы такого человека[2], - люди, стремящиеся к установлению тираний и династий[3], взяли верх повсюду, и я не знаю, остается ли еще хоть одно государство с прочным демократическим управлением кроме нашего. (5) К тому же верх взяли люди, устраивающие в государствах дела с помощью того человека, и достигли этого всеми средствами, какими сейчас вершатся дела: первое из всех и самое действительное - это то, что они имеют человека, готового для их защиты платить деньги всем, кто нуждается в получении их; второе и ничуть не менее важное - это то, что всегда, в какое бы время им ни потребовалось, у них в распоряжении есть сила, готовая привести к покорности противников. (6) Мы же уступаем им, граждане афинские, не только в этом отношении, но мы не можем даже пробудиться от спячки и похожи на людей, выпивших мандрагоры[4] или еще какого-то снадобья в этом роде. Затем, мне кажется (нужно, я полагаю, говорить правду), этим образом действий мы навлекли на себя такой позор и пренебрежение, что из людей, подвергающихся уже непосредственной опасности, одни спорят с нами насчет гегемонии[5], другие насчет места, где должно состояться заседание союзного совета[6], а некоторые решили обороняться лучше собственными силами, чем действовать заодно с нами[7].
(7) Так для чего же я говорю и распространяюсь так об этом? Конечно, клянусь Зевсом и всеми богами, вовсе не для того, чтобы вызывать против себя озлобление. Нет, я хочу только каждому из вас, граждане афинские, внушить мысль и вселить такое убеждение, что беспечность и легкомыслие, проявляемые изо дня в день, дают себя почувствовать, как в частной жизни, так и в государствах, не сразу же после того, как сделано то или иное упущение, но обнаруживаются в конечном итоге всех дел. (8) Смотрите, что было с Серрием и Дориском[8]. Это были первые места, потерянные по беспечности после заключения мира; многим из вас они, может быть, даже неизвестны. Между тем, когда захват их был оставлен нами без возражения и даже без внимания, это привело к потере Фракии и союзника вашего Керсоблепта[9]. Когда затем Филипп снова увидел, что и это оставляется без внимания и что от вас не посылается туда никакой помощи он принялся за разрушение Порфма[10] и устроил, как крепкую опору против вас, тиранию насупротив Аттики - на Эвбее[11]. (9) Ввиду того, что этому не придавалось значения, чуть не были взяты Мегары[12]. Вы и к этому отнеслись совершенно равнодушно и не выразили никакого беспокойства на этот счет, не дали даже ему понять, что не допустите таких действий с его стороны. Тогда он подкупом взял Антроны[13], а немного времени спустя захватил власть в Opee[14]. (10) Еще о многом я уж не упоминаю, как-то: о Ферах[15], о походе на Амбракию, о резне в Элиде и о тысячах других дел; говоря об этом, я вовсе не имел в виду перечислить всех пострадавших от насилий и обид со стороны Филиппа, но только хотел вам показать, что Филипп не перестанет наносить обиды всем людям, а некоторые области даже подчинять своей власти, если кто-нибудь его не остановит.
(11) Есть[16] такие люди, которые имеют обыкновение, еще не выслушав рассказа о положении дел, сейчас же спрашивать: "Так что же надо делать?" Но спрашивают они вовсе не для того, чтобы, услыхав на это ответ, что-нибудь сделать (тогда они были бы самыми полезными людьми на свете), но только чтобы отделаться от оратора. Но все-таки нужно сказать, что следует делать. Прежде всего, граждане афинские, вам надо твердо признать самим про себя то, что Филипп ведет войну против нашего государства и что мир он уже нарушил; что он относится к нам недружелюбно и является врагом всему нашему государству и даже самой почве государства - прибавлю еще - и богами обитающим в городе (да погубят они его окончательно!), но ни с кем не воюет он так ожесточенно, как с свободным государственным строем, ни против кого не питает таких злобных замыслов и ни о чем вообще не хлопочет он так усердно, как о том, чтобы низвергнуть этот строй. (12) И сейчас это приходится ему делать до некоторой степени в силу необходимости[17]. В самом деле, рассчитывайте это так. Он хочет властвовать, а в этом он видит противников только в одних вас. Преступления против вас совершает он уже с давних пор и это сам отлично знает. Владея вашим прежним достоянием, он через это обеспечивает себе обладание всем остальным: так если бы он упустил их рук Амфиполь и Потидею, тогда не мог бы и оставаться у себя на родине. (13) Таким образом он знает обе эти вещи: и то, что сам имеет враждебные замыслы против вас, и то, что вы это замечаете. Но поскольку он считает вас за благоразумных людей, он и думает, что вы вправе его ненавидеть. Помимо этих столь важных соображений[18], он знает отлично, что, если даже он всех остальных подчинит себе, никакое владение не будет у него прочным, пока у вас будет демократическое правление, но что, если только его самого постигнет какая-нибудь неудача, каких много может случиться с человеком, тогда все находящиеся сейчас в насильственном подчинении у него придут к вам и у вас будут искать себе прибежища. (14) Ведь вы по природе не имеете такого свойства, чтобы самими польститься на чужое и забрать в руки власть, а наоборот, - способны помешать другому в захвате ее и отнять у похитителя, и вообще готовы оказать противодействие любому, кто стремится к власти, и всех людей готовы сделать свободными. Поэтому он и не хочет, чтобы выгодам его положения угрожала стоящая наготове свежая сила приносимой вами свободы[19], и расчет его не плохой и не напрасный. (15) Таким образом в первую очередь нужно вот что - признать, что он враг свободного государственного строя и демократии и враг непримиримый; во-вторых, надо ясно себе представлять, что все решительно свои теперешние действия и все замыслы он направляет именно против нашего государства. Нет ведь между вами ни одного настолько непонятливого человека, который мог бы вообразить, что Филипп стремится завладеть только трущобами во Фракии (в самом деле, как же иначе можно было бы назвать Дронгил, Кабилу, Мастиру и все те местечки, которыми он, как говорят, сейчас владеет?) и что ради приобретения их терпеливо переносит и труды, и непогоды, и крайние опасности, (16) но что не гонится за обладанием афинскими гаванями, верфями, триерами, *серебряными рудниками, такими большими доходами*, всем местоположением и славой - не дай бог ни ему, ни кому-либо другому подчинить наше государство и сделаться властелином над всем этим! - и что всем этим он предоставит владеть вам, а ради проса да полбы, спрятанных во фракийских погребах, проводит зиму в этой яме. (17) Быть этого не может! Нет, и это, и все остальное он предпринимает ради того только, чтобы завладеть местами здесь. Так вот каждый из вас должен знать это и отчетливо представлять себе, и потому нельзя, клянусь Зевсом, от оратора, выступающего с наилучшими советами и соблюдающего полную справедливость, требовать, чтобы он внес письменное предложение с объявлением войны: этого могут требовать только люди, которые желают найти, с кем бы начать войну, а не действуют на благо государства. (18) Да вот смотрите. Если бы при первом же случае, когда Филипп нарушил мир, или хоть при втором, или при третьем (таких ведь случаев, следовавших один за другим, было много), кто-нибудь внес письменное предложение о том, что надо воевать с ним, а Филипп вот так же, как и теперь, когда никто из вас не вносит предложения о войне, оказывал помощь жителям Кардии[20], - разве тогда не был бы тотчас же схвачен человек, написавший такое предложение, и разве не стали бы все обвинять его в том, что из-за него Филипп подал помощь жителям Кардии? (19) Поэтому не ищите, на кого обратить свою ненависть за те преступления, которые совершает Филипп, и кого отдать на растерзание его наемникам; а если вынесете постановление, что надо вести войну, тогда уж не думайте спорить между собой о том, нужно или не нужно было вам это делать, но, каким способом ведет войну он, таким же ведите и вы по его примеру, тех, кто уже сейчас обороняется[21], снабжайте деньгами и всем, в чем они нуждаются, а сами делайте взносы, граждане афинские, и снаряжайте войско, быстроходные триеры, лошадей, корабли для перевозки конницы и вообще все, что требуется для войны. (20) Ведь смешно сказать, как сейчас мы относимся к делам, и сам Филипп, я думаю, не мог бы пожелать, клянусь богами, чтобы наше государство действовало как-нибудь иначе, чем так, как вы действуете теперь: вы запаздываете, растрачиваете средства, ищете, кому бы поручить дела, возмущаетесь, друг друга обвиняете. А что за причина этого - я вам объясню да расскажу также и то, как вам это прекратить. (21) Ни разу еще ни одного дела, граждане афинские, вы не поставили и не подготовили правильно с самого же начала, но всегда только гоняетесь вслед за событиями, а потом, когда запоздаете, бросаете начатое дело; затем, случись опять что-нибудь иное, снова начинаете готовиться и поднимаете суматоху. (22) А это не годится[22]. Никогда нельзя добиться нужного успеха посылкой одних вспомогательных отрядов, но следует снарядить целое войско, снабдить его продовольствием, назначить к нему казначеев и государственных рабов, установить по мере возможности самую строгую бережливость в деньгах и после этого уже требовать отчета в денежных вопросах с этих лиц, а в военных действиях - с военачальника и не оставлять никакой отговорки для этого начальника, чтобы плыть не туда, куда следует, или действовать не так, как указано. (23) Если вы все так сделаете и подлинно пожелаете держаться такого образа действий, тогда вы принудите Филиппа честно соблюдать мир и оставаться в пределах своей страны или же будете вести войну на равных условиях с ним. И, как теперь вы стараетесь разузнать, что делает Филипп и куда он отправляется, так, может быть, да, может быть, *граждане афинские*, тогда он будет беспокоиться, куда пошло войско нашего государства и где оно должно появиться.
(24) С другой стороны, если кто-нибудь думает, что это сопряжено с большими расходами, со многими трудностями и хлопотами, он рассуждает совершенно правильно. Но когда он представит себе последствия, какие ожидают наше государство в дальнейшем, если оно не согласится на эти меры, тогда он увидит все преимущество самим добровольно исполнять то, что требуется... В самом деле, пусть бы даже кто-нибудь поручился - из богов, конечно, так как из людей никто бы не мог быть надежным поручителем в таком важном деле - за то, что, если вы будете оставаться спокойными и все предоставите своему течению, он не придет в конце концов сюда против вас самих; (25) тогда все-таки позорно, клянусь Зевсом и всеми богами, и недостойно вас и установившейся славы нашего государства и деяний наших предков - из-за собственной беспечности ввергнуть в рабство всех решительно остальных греков, и я лично согласился бы скорее умереть, чем это предложить. (26) Впрочем, если кто-нибудь другой говорит так и это вам представляется убедительным, пусть будет по-вашему - не обороняйтесь, бросьте все на произвол судьбы. Но если никто не разделяет такого взгляда, - наоборот, если мы все знаем, что, чем больше владений мы позволим ему захватить у нас, тем более упорного и сильного будем в нем иметь врага, тогда где же тот предел, до которого мы будем все отступать? Чего мы ждем? Когда же, граждане афинские, у нас явится желание исполнять свои обязанности? - "Тогда, клянусь Зевсом, когда это будет необходимо". (27) Но то, что можно назвать необходимостью с точки зрения свободных людей, не только есть налицо, но у нас давно уже позади; что же касается той необходимости, какая бывает у рабов, то надо молиться, чтобы она никогда не наступала. А в чем разница? В том, что, если для свободного человека необходимостью бывает стыд за происходящее (и я не знаю, какую еще можно бы назвать другую выше этой), то для раба это - побои и телесные наказания (да минует нас это!), о чем и говорить-то не пристало.
(28) Затем, конечно, граждане афинские, всякие проволочки с такими обязанностями, которые каждый должен выполнять личным трудом и на собственные средства, неуместны, никоим образом не допустимы, но все-таки они могут находить хоть некоторое оправдание. А вот если вы не хотите даже слушать о таких делах, которые следует не только прослушать, но и обсудить, это уже заслуживает всяческого осуждения. (29) Вы обыкновенно ни о чем не хотите слушать, пока не настанут, как теперь, решительные события, и ничего не хотите обсуждать в спокойных условиях; но в то время, как тот человек готовится, вы вместо того, чтобы самим делать то же самое и со своей стороны приготовляться, относитесь беспечно, и если кто-нибудь говорит об этом, того гоните с трибуны[23]; когда же узнаете о падении или хотя бы об осаде какого-нибудь города, тогда только начинаете слушать и готовиться. (30) Между тем выслушать и обсудить дело нужно было именно в то время, когда вы этого не хотели, теперь же нужно бы уже действовать и пользоваться сделанными приготовлениями, тогда как вы еще только слушаете. Разумеется, такие привычки и приводят к тому, что вы одни из всех людей поступаете совсем не так, как остальные: остальные люди обыкновенно, прежде чем приняться за дело, занимаются обсуждением, а вы - тогда, когда дело уже сделано.
(31) Так вот я и буду говорить о том, что остается и что давно следовало бы сделать, но не потеряло значения и теперь. Ни в чем вообще не нуждается наше государство для предстоящих ему теперь дел в такой степени, как в деньгах. Сложилось само собой благоприятное стечение обстоятельств, и, если мы сумеем воспользоваться им надлежащим образом, тогда, может быть, у нас все и выйдет, как нужно. Прежде всего, те люди, которым персидский царь верит и которых считает в числе оказавших ему услуги, ненавидят Филиппа и ведут с ним войну[24]. (32) Затем, помощник и сообщник Филиппа во всех его замыслах против царя, схвачен и увезен[25], и таким образом обо всех этих делах царь услышит не по обвинениям со стороны нас, у которых он может предположить желание говорить в своих собственных расчетах, а со слов самого исполнителя и руководителя, что придаст тем сообщениям достоверность, и останется еще слово за нашими послами, которое царь тогда выслушает с особенным удовольствием (33) - именно о том, что надо совместными силами отомстить нашему общему обидчику и что для царя гораздо опаснее будет Филипп, если нападет сперва на нас, потому что, если мы, оставшись без помощи, потерпим какое-нибудь несчастье, он уже без всякого опасения может пойти против него[26]. Так вот насчет всех этих вопросов, я думаю, и надо отправить посольство, чтобы оно договорилось с царем, и надо отказаться от нелепого взгляда, который много раз причинял нам ущерб: "да он варвар", или "он общий враг для всех" и все тому подобное. (34) Так я нередко вижу, как кто-нибудь, с одной стороны, высказывает опасения против лица, находящегося в Сузах или Экбатанах[27], и утверждает, будто оно враждебно относится к нашему государству, хотя оно и прежде помогло нам поправить дела государства[28], да и теперь предлагало это (если же вы вместо того, чтобы принять предложение, отвергли его, в этом не его вина), а с другой стороны, тот же человек говорит совершенно в ином духе про грабителя греков, растущего вот так близко у самых наших ворот в середине Греции. Таким рассуждениям я лично всегда удивляюсь и боюсь этого человека, кто бы он ни был, поскольку он не боится Филиппа.
(35) Далее, есть и еще одно дело, которое весьма вредит нашему государству. Опороченное несправедливой бранью и недостойными речами, оно дает предлог людям, которые не хотят вовсе исполнять справедливых требований в свободном государстве. И на него именно, как вы увидите, сваливают вину за все упущения у нас в делах, когда кто-нибудь не выполняет своих обязанностей. Хотя я и весьма боюсь говорить об этом, но все-таки скажу. (36) Я думаю, что с пользой для государства сумею высказать справедливые соображения и в защиту бедных против богатых, и в защиту состоятельных против неимущих. Если бы нам удалось устранить из обращения, как те нарекания, которые некоторыми несправедливо делаются на зрелищную казну, так и опасение, что этот порядок рано или поздно приведет к какому-нибудь крупному несчастью, тогда не было бы дела более важного для государства, которое мы могли бы внести со своей стороны и которое вообще могло бы более укрепить все государство в целом. (37) Но смотрите на дело вот с какой точки зрения. Я скажу сперва о людях, которые, очевидно, находятся в нужде. Было недавно у вас такое время, когда доходы у государства не превышали ста тридцати талантов[29], и все-таки тогда среди людей, могущих по состоянию исполнять триерархию или делать взносы[30], не было никого, кто бы отказывался от исполнения падавших на него обязанностей под предлогом, что не имеет избытков, и у нас и триеры плавали, и деньги находились, и все обязанности мы выполняли. (38) После этого судьба на наше благо умножила общественное достояние, и теперь получается дохода четыреста талантов вместо прежних ста, и при этом никто из состоятельных людей не только не терпит никакого ущерба, но всякий получает еще прибыль, так как все состоятельные приходят, чтобы получить свою долю в этом - и правильно поступают. (39) Так какое же есть у нас теперь основание бранить за это друг друга и находить в этом отговорку, чтобы не исполнять ничего *из своих обязанностей* или, может быть, мы завидуем бедным за эту помощь, явившуюся им от самой судьбы? Я со своей стороны не мог бы обвинять их за это, да и не нахожу справедливым. (40) Да ведь и в частных домах я не вижу ни одного решительно человека из людей в зрелом возрасте, который так относился бы к старшим или был настолько несознателен и неразумен, что отказывался бы сам делать что-нибудь, если все не будут делать того же, что и он: он подлежал бы в таком случае ответственности по законам о худом обращении[31], так как, я думаю, справедливость требует исполнять по отношению к родителям тот долг, который определен им одинаково и природой, и законом, и выполнять его чистосердечно. (41) И вот, как у каждого из нас в отдельности есть свой родитель, так и всех вообще родителей надо считать общими родителями всего государства в целом, и у них не только не следует отнимать ничего из тех благ, которые дает им государство, но даже, если бы не было этих благ, так надо бы изыскать их откуда-нибудь еще, чтобы ни в чем у них не было недостатка по нашей невнимательности. (42) Так вот, если богатые будут держаться такого взгляда, их образ действия, мне кажется, будет не только справедливым, но и полезным. И в самом деле, лишать кого-нибудь в государственном порядке необходимых средств - это значит вызывать у многих недовольство существующим положением. А нуждающимся я посоветовал бы отказаться от того требования, которым недовольны состоятельные и за которое справедливо осуждают их. (43) Сейчас я постараюсь таким же образом, как только что сделал относительно бедных, объяснить и точку зрения богатых, не побоявшись высказать правду. Именно, по моему мнению, нет вообще ни одного настолько низкого и жестокого по умственному складу человека, - не говоря уж про афинян, *но и среди остальных людей*, - кто бы стал сожалеть, видя, что эту помощь получают люди бедные и нуждающиеся в необходимом. (44) Но в чем же выходит тут затруднение и чем это дело вызывает против себя неудовольствие? Это бывает тогда, когда видят, что некоторые люди начинают переносить этот порядок от общественной собственности на частную, и что, хотя оратор, предлагающий это, становится у вас сейчас же великим, прямо бессмертным по своей неприкосновенности, но все-таки тайный приговор бывает отличен от явного шума одобрений[32]. Вот это и вызывает недоверие и даже возмущение. (45) Да, граждане афинские, нужно установить между собой справедливые взаимоотношения в государстве, - богатые должны иметь уверенность, что у них жизнь вполне обеспечена принадлежащей им собственностью и что им за нее нечего бояться, в случае же опасности они обязаны отдавать ее отечеству на общее дело ради спасения; остальные должны общественное достояние считать общим и иметь в нем свою долю, а частную собственность каждого отдельного лица - достоянием владельца. Так и малое государство становится великим, и великое спасается. Итак, если говорить о том, что требуется от обеих сторон, то сказанным, вероятно, все это исчерпывается, а как это может быть осуществлено - это должно быть установлено законом[33].
(46) Что касается настоящего положения вещей и теперешнего тревожного состояния, то это имеет много причин, идущих издалека. Об этом, если вам угодно слушать, я и хочу рассказать. Вы, граждане афинские, отступились от того основания, которого завещали вам держаться ваши предки: вставать во главе греков и, имея наготове постоянное войско, защищать всех притесняемых; это вы теперь, послушавшись некоторых политических деятелей, признали за излишнее дело и за напрасную трату средств, зато в том, чтобы прозябать в спокойствии и не исполнять никаких обязанностей, но уступать одно за другим все свои владения и отдать их таким образом во власть другим, - в этом вы стали находить удивительное счастье и важное средство к безопасности. (47) А воспользовавшись этим, вот этот другой человек занял тот пост, на котором следовало бы стоять вам, и он стал славным и великим и властителем многих областей, - и это естественно; действительно, то почетное, великое и славное дело, из-за которого все время спорили друг с другом величайшие из наших государств, теперь он взял на себя всеми покинутое, после того как лакедемоняне потерпели неудачу[34], фиванцы оказались занятыми фокидской войной, а мы не хотим о нем думать. (48) Вот так, в то время, как на долю всех вообще остался только страх, ему достается много союзников и большая сила; вместе с тем всех греков теперь обступили со всех сторон столько таких трудностей, что нелегко даже найти нужный совет.
(49) Но если, граждане афинские, теперешние обстоятельства создают, как я полагаю, угрозу для всех, то никто во всем свете не подвергается большей опасности, чем вы, не потому только, что против вас более всего направляет свои замыслы Филипп, но и потому, что сами вы наиболее бездеятельные из всех людей. К тому же, если вы, видя у себя большое количество товаров и изобилие продовольствия на рынке, так очарованы этим, что не замечаете никакой опасности для государства, то вы недооцениваете положение дел и неправильно судите о нем. (50) Конечно, о состоянии рынка и праздничной ярмарки, плохо или хорошо они снабжены, по этим данным, пожалуй, можно судить, но насчет государства, которое, по представлению того, кто бы всегда хотел властвовать над греками, одно только могло бы дать ему отпор и вступиться за свободу, - о таком государстве судить надо, клянусь Зевсом, не по тому, хорошо ли снабжено оно товарами, но по тому, может ли оно рассчитывать на преданность союзников и достаточно ли сильно оно своим вооружением. Вот на что надо смотреть в нашем государстве. А это все у вас ненадежно и отнюдь не в благополучном состоянии. (51) Вы убедитесь в этом, если взглянете на дело вот с какой точки зрения. Когда в делах у греков было наиболее тревожное состояние? Да другого такого времени, как теперь, никто, пожалуй, не укажет. Действительно, в прежнее время греческий мир всегда разделялся лишь на две таких стороны - лакедемоняне и мы, а из остальных одни подчинялись нам, другие им. Царь же сам по себе внушал недоверие одинаково всем; но если он оказывал поддержку тем, которые терпели поражение на войне, он сохранял за собой доверие лишь до тех пор, пока не добивался равновесия между теми и другими, но после этого уже и те, кого он спасал, ненавидели его не менее, чем те, которые были его врагами с самого начала. (52) А сейчас, во-первых, у царя установились дружественные отношения со всеми греками, и хуже всего эти отношения именно с нами, если только теперь мы хоть немного не поправим их. Во-вторых, повсеместно образуется много простасий[35] и, хотя на первенство заявляют притязания все, но на деле все отступились от этого и только все завидуют и не доверяют друг другу, а не тем, кому следовало бы; все держатся особняком, сами по себе - аргосцы, фиванцы, лакедемоняне, коринфяне, аркадяне, мы. (53) Но хотя весь греческий мир разделился на столько частей и на столько династий[36], все-таки, если сказать откровенно всю правду, ни у кого из них в государственных учреждениях и советах нельзя увидать, чтобы греческие[37] дела обсуждались так редко, как у нас; и это естественно: любит ли кто-нибудь нас, верит ли нам или боится - все равно никто не вступает с нами в переговоры. (54) А причина этого не в какой-нибудь одной ошибке, граждане афинские (тогда легко было бы вам это исправить), но во многих и разнообразных ошибках, сделанных за все время; все их одну за другой я не стану перечислять, но назову только одну, к которой восходят все остальные, причем попрошу вас, если буду говорить откровенно сущую правду, отнюдь не сердиться на меня за это. Выгоды всякого благоприятного положения у вас проданы, и вы получили на свою долю праздное существование и покой; прельстившись этим, вы не возмущаетесь против своих обидчиков, а награды достаются другим людям. (55) Конечно, всех вообще примеров такого рода не стоит нам разбирать сейчас; скажу только об одном[38]: всякий раз как зайдет речь об отношениях к Филиппу, сейчас же встает кто-нибудь и заявляет, что не надо заниматься пустыми разговорами и писать предложение о войне, и сейчас же прибавит к этому для сравнения одно за другим: "какое хорошее дело - мир!" - "как тяжело содержать большое войско!" или: "некоторые люди хотят расхищать государственные деньги!" или еще какие-нибудь речи в этом же роде, стараясь придать им вид как можно более правдоподобный. (56) Но, конечно, относительно соблюдения мира не вас надо убеждать, поскольку вы и так вполне убеждены в этом и потому сидите, сложа руки, но того, кто войною только и занят: если он согласится на это, то с вашей стороны все это уже есть налицо. А тяжелыми надо считать не те затраты, которые мы делаем на свое спасение, но бедствия, которые постигнут нас в случае, если мы не согласимся на эти затраты; разговоры же о том, что "будут расхищены государственные деньги", надо прекращать, изыскав меры к их сохранению, а вовсе не отказываясь от собственной пользы. (57) Но меня возмущает уже само по себе то обстоятельство, как некоторые из вас сокрушаются при мысли, что будут расхищены деньги, хотя от вас зависит и беречь их, и карать грабителей, но не сокрушаются о том, что Грецию всю, вот так - одно место за другим, расхищает Филипп и притом расхищает, собирая силы против вас. (58) Так в чем же, значит, причина такого несоответствия, граждане афинские, почему про одного человека, который так явно совершает преступления, захватывает города, никто из этих людей ни разу не сказал, что он совершает преступление и является зачинщиком войны, а между тем ораторов, которые советуют не допускать этого и не оставлять без помощи эти города, они обвиняют в том, будто они затевают войну? Это потому, что вину за огорчения, ожидающие нас от войны (неминуемо ведь, конечно, неминуемо, что от войны бывает много горя), они хотят свалить на тех ораторов, которые обычно предлагают ради вашей пользы наилучшие меры. (59) Они думают, что, если вы единодушно и согласно будете обороняться против Филиппа, вы его победите, и им не дадите возможности получать деньги в качестве наемников, а если, наоборот, после первой же тревоги вы начнете обвинять кого-нибудь и привлекать к суду, тогда сами они будут выступать в качестве обвинителей против них и достигнут этим сразу двух целей - ив ваших глазах приобретут себе славу, и от него получат деньги, а вы за то самое, за что следует покарать их, будете карать людей, которые в своих речах защищали вашу же пользу. (60) Вот на что они рассчитывают и на чем строят свои обвинения, будто некоторые люди хотят затеять войну. Но я лично знаю хорошо, что, хотя до сих пор никто из афинян не писал предложения относительно войны, Филипп захватил уже многие города, принадлежащие нашему государству, и вот теперь послал помощь в Кардию[39]. Конечно, раз мы сами не хотим видеть того, что он воюет с нами, он был бы самым безумным из всех живых людей, если бы сам стал раскрывать это. Действительно, уж раз сами обижаемые отрицают это, что же еще делать обидчику? (61) Но что мы будем говорить тогда, когда он пойдет уже против нас самих? Он, конечно, и тогда не будет говорить, что воюет, как не говорил и орейцам, когда его воины были уже в их стране, как еще раньше того не говорил ферейцам, когда подступил уже к их стенам, и как не говорил вначале олинфянам до тех пор, пока не вступил со своим войском в самую страну их. Или, может быть, и тогда про людей, которые станут призывать к обороне мы все еще будем говорить, что они затевают войну? В таком случае нам остается только... быть рабами: ведь другого нет ничего. (62) Да кроме того, и опасность, которая угрожает вам, совсем не такова, как всем остальным: ведь Филипп хочет не просто подчинить своей власти наше государство, а совершенно его уничтожить. Он знает отлично, что рабами быть вы и не согласитесь, и хоть бы даже согласились, - не сумеете, так как привыкли главенствовать, затруднений же ему доставить при случае будете способны более всех остальных людей, взятых вместе. Ввиду этого он и не пощадит вас, если выйдет победителем. (63) Итак следует иметь в виду, что борьба сейчас предстоит за самое существование, и потому людей, явно продавшихся ему надо Ненавидеть и* запороть на колоде. Нельзя ведь, никак нельзя одолеть внешних врагов государства, пока вы не покараете врагов внутри самого государства, но вы будете натыкаться на них, как на подводные камни, и по необходимости не поспевать за теми. (64) Как вы думаете, почему теперь он надругается над вами (иначе никак нельзя, мне кажется, назвать то, что он делает) и не прибегает даже к обману, хотя бы под видом благодеяния, как это делает по отношению ко всем остальным, но уже прямо угрожает? Так, например, фессалийцев он путем многих подачек вовлек в теперешнее состояние рабства; а уж сколько раз он обманывал злополучных олинфян, когда сначала отдал им Потидею, потом и еще много других мест, про то и сказать никто не мог бы. Вот теперь он старается обольстить фиванцев, передав им под власть Беотию и избавив их от долгой и тяжелой войны. (65) Таким образом все они получили какие-нибудь выгоды сами для себя, но за это одни уже теперь поплатились, как всем известно, другие еще поплатятся, когда только настанет время. А вы - я молчу о том, чего вы лишились прежде, - но как вы были обмануты при самом заключении мира, скольких владений вы лишились при этом! Разве не покорил он фокидян, Пилы, области во Фракии, Дориск, Серрий, самого Керсоблепта? Разве сейчас не завладел он государством кардийцев и разве не признает этого сам? (66) Почему же к вам он относится совершенно иначе, чем ко всем остальным? - А потому, что из всех вообще государств в одном только вашем предоставляется свобода говорить на пользу врагам и, получив взятку, без страха выступать перед вами, хотя бы вам пришлось лишиться вашего собственного достояния. (67) Не было бы безопасно в Олинфе высказываться в пользу Филиппа, если бы заодно с этими людьми не был облагодетельствован и народ олинфский предоставлением в его распоряжение Потидеи. Не было бы безопасно в Фессалии высказываться за Филиппа, если бы народ фессалийцев не был облагодетельствован тем, что Филипп изгнал у них тиранов и вернул им участие в Пилейской амфиктионии. Не было это безопасно в Фивах, пока он не отдал им Беотию и не разгромил фокидян. (68) А вот в Афинах, хотя Филипп не только отнял Амфиполь и землю кардийцев, но и обращает Эвбею в укрепленный оплот против вас и теперь идет походом на Византию, можно безопасно говорить в пользу Филиппа. Да и недаром же некоторые из этих людей быстро делаются из нищих богатыми, из неизвестных и бесславных славными и именитыми, а вы, наоборот, из славных бесславными и из богатых бедными; (69) для государства ведь богатством я считаю союзников, доверие и общее расположение, а всем этим как раз вы теперь и стали бедны. А вследствие того, что к этим вещам вы относитесь беспечно и предоставляете их своему течению, он благоденствует и велик, и страшен всем - грекам и варварам, а вы одиноки и унижены, блистаете изобилием продовольствия на рынке, но до смешного слабы в подготовке того, что нужно для войны.
(70) Между тем некоторые из ораторов, подавая свои советы, руководятся, как я наблюдаю, одними соображениями, когда дело касается вас, и другими, когда касается их самих; именно, вам они говорят, что надо оставаться спокойными, даже если кто-нибудь действует вам во вред, сами же они никак не могут у вас оставаться спокойными, хотя никто не наносит им вреда. Но если бы кто-нибудь, не допуская никакой брани, спросил тебя, Аристомед[40]: "Скажи, пожалуйста, - в чем тут дело? - раз ты знаешь определенно (никого ведь нет, кто бы не знал таких вещей), что жизнь частных людей идет без потрясений, без хлопот и опасностей, тогда как жизнь политических деятелей сопряжена с обвинениями, неустойчива и полна изо дня в день борьбы и невзгод, так почему же все-таки ты избираешь не ту спокойную и безмятежную жизнь, а эту полную опасностей?" - что бы ты на это ответил? (71) Да, если бы мы предложили тебе указать по правде самое лучшее, какое можешь, основание, - именно, что на все это ты идешь ради чести и славы, тогда я не понимаю, почему же себе самому ты считаешь нужным для достижения этого все делать - и трудиться, и подвергаться опасностям, между тем, когда дело идет о государстве, ты советуешь ему бросить без раздумья все, как пришлось. Ведь, не скажешь же ты, что тебе самому надо занимать в государстве видное положение, тогда как государству нашему никакого значения среди греков не нужно иметь. (72) Также я не вижу и того, чтобы безопасность нашего государства требовала от него заниматься только своими собственными делами, а чтобы тебе, наоборот, было опасно не вмешиваться вовсе, подобно всем остальным, в чужие дела; нет, напротив, я вижу, что именно для тебя от твоей деятельности и вмешательства во все дела происходят крайние опасности, тогда как для государства - от бездействия. (73) Или, клянусь Зевсом, может быть, у тебя есть дедовская или отцовская слава, и позорно будет, если на тебе она кончится, тогда как у государства предки были неведомые и ничтожные? - Нет, и это не так! У тебя отец был вор, если он был похож на тебя, а у нашего государства отцами были такие люди, которых знают все греки, поскольку благодаря им сами они *дважды* спаслись от величайших опасностей. (74) Но, как видно, некоторые политические деятели не умеют относиться к делам личным и к делам своего государства так, как того требует справедливость и гражданское сознание. Нет, - если из этих людей некоторые, едва выйдя из тюрьмы, забывают про себя, кто они, разве справедливо допустить, чтобы наше государство, которое до сих пор главенствовало над остальными и занимало первое место, теперь находилось в полном бесславии и унижении?
(75) Хотя много еще я мог бы сказать и о многих делах, я все-таки кончаю, так как думаю, что и сейчас, и во всякое другое время дела государства приходят в упадок не от недостатка речей; но это бывает тогда, когда вы, прослушав обо всех необходимых мерах и единодушно признав правильность сделанных предложений, после этого с таким же вниманием, сидя здесь, слушаете ораторов, которые хотят губить и портить все это, и это вы делаете не потому, чтобы не знали их (вы знаете отлично, едва поглядев на человека, кто говорит за плату и действует в пользу Филиппа и кто в самом деле имеет в виду наилучшие цели), но только для того, чтобы, обвинив последних и подняв на смех и разбранив это дело, самим ничего из своих обязанностей не исполнять. (76) Вот вам истинная правда, наилучший совет, высказанный со всей откровенностью, просто из преданности, - речь, не пропитанная ради лести ни пагубой, ни обманом не способная принести деньги оратору, но зато и не направленная на то, чтобы предать дела государства в руки врагов. Итак, надо или покончить с этими обычаями, или уж никого другого не винить в плохом состоянии всех дел, кроме самих себя.

ПРИМЕЧАНИЯ
Введение
Эта речь по своему содержанию тесно примыкает к речи "О делах в Херсонесе" и "Третьей речи против Филиппа". Основная точка зрения и тут сводится к тому, что, хотя некоторые боятся поддержкой своих союзников против Филиппа вызвать разрыв с ним, на самом деле Филипп уже ведет войну; но вместе с тем оратор предостерегает от открытого разрыва и призывает действовать по примеру самого Филиппа и энергично готовиться к войне. Датировка ее - несколько сбивчивая. Древний ритор Дионисий Галикарнасский и александрийский ученый Дидим (оба - деятели конца I в. до н. э.) относят ее к 341-340 гг.; другие относят ее к 342-341 гг. Однако упоминание в ней некоторых событий указывает на несколько более раннюю дату: Эвбея и город Орей еще в руках приверженцев Филиппа (§ 8, 9, 68), тогда как Эретрия была освобождена в 340 г., а Орей в 341 г., кроме того, говорится о походе Филиппа против Византии, который относится к концу 340 г. Странным является то, что часть этой речи (§ 11, 13-27 и 55 - 70) повторяет дословно или в переработке места из речи "О делах в Херсонесе", часть (§ 12 -13) - из "Второй речи против Филиппа". Неожиданностью оказывается та часть (§ 35 - 45), в которой ведется защита раздачи зрелищных денег, тогда как в других речах Демосфен боролся против этой системы. Целый ряд подобных соображений говорит как будто против принадлежности ее Демосфену. Однако наличие некоторых ценных исторических данных не допускает считать ее за простую декламацию поздней эпохи, а стилистическая близость с речами Демосфена приводит к заключению, что в ней надо видеть обработку подлинных материалов из каких-то речей оратора, сделанную неизвестным ритором позднейшего времени.
План речи
Вступление (§ 1-10). Бездействие афинян и энергия Филиппа (§ 1-3); предательство некоторых людей (§ 4 - 6); необходимость дать отпор Филиппу (§ 7-10).
Главная часть (§ 11 - 74). I. Необходимость борьбы против Филиппа (§ 11 - 27): 1) все действия Филиппа направлены против Афин (§ 11 -14); 2) афинянам необходимо организовать оборону (§ 15-23); 3) важность этого в данный момент (§ 24 - 27). II. Решение и средства (§ 28 - 34): 1) необходимость иметь готовое решение (§ 28-30); 2) средства можно получить от персидского царя (§ 31-34). III. О зрелищном фонде (§ 35 - 45): 1) общее значение вопроса (§ 35 - 36); 2) обязанность богатых делиться с бедными (§ 37-42); 3) обязанность бедных не посягать на состояние богатых (42-45). IV. общий упадок (§ 46-69): 1) отступление от прежней политики Афин (§ 46-48); 2) опасное положение Афин (§ 49-50); 3) сравнение с прошлым (§ 51-52); 4) упадок интереса к общегреческим делам (§ 53); 5) продажность политических деятелей (§ 54-59); 6) захватническая политика Филиппа (§ 60-62); 7) помощь ему предателей (§ 63-69). V. Разоблачение своекорыстной деятельности Аристомеда (§ 70-74).
Заключение. Необходимость решительных мер против предателей (§ 75-76).


[1] Слова «вопрос, обсуждаемый вами» отсутствуют в цитатах у риторов Аристида и Гермогена, вследствие чего исключаются некоторыми издателями. Неясность мысли, получающуюся вследствие этого, они объясняют плохой сохранностью начальной части речи.
[2] Т. е. люди второго направления, но под этим общим обозначением разумеются приверженцы Филиппа.
[3] Термин «династия» имеет у греков специальное значение «правления небольшой кучки аристократических родов» (Фукидид, III, 62). Ниже, в § 53, этот термин прилагается к группам государств.
[4] Мандрагора (Scopolia — семейства Solanaceae) — растение, из корня которого добывалось наркотическое средство; этому средству древние приписывали усыпляющее действие. Древние критики считали выражение «выпивших мандрагоры» вульгарным и недостойным Демосфена.
[5] Неизвестно, кого именно подразумевает здесь оратор. В 338 г. перед битвой при Херонее афиняне разделили гегемонию с фиванцами.
[6] Город Халкида (на Эвбее) возражал против устройства заседания в Афинах.
[7] Дело идет о Византии. Первоначально она отвергла союз с Афинами, но во время произнесения «Третьей речи против Филиппа» уже изменила точку зрения (см. IX, 19 сл.).
[8] Серрий и Дориск — во Фракии. Филипп захватил их после того, как афиняне уже присягнули на соблюдение мира (см. VII, 37; VIII, 64; IX, 15 сл.).
[9] Керсоблепт — фракийский царек (см. VIII, 64).
[10] Порфм — гавань города Эретрии (на Эвбее), бывшая оплотом демократии (см. IX, 58 и XVIII, 71).
[11] О насаждении Филиппом тирании на Эвбее см. VIII, 36.
[12] Поход Филиппа на Мегары в 343 г. был отбит благодаря помощи афинян.
[13] Антроны — город в южной Фессалии на берегу Малийского залива, захвачен в 342 г.
[14] Орей — город на северной оконечности Эвбеи. О взятии его Филиппом см. IX, 59-62.
[15] Феры — город в Фессалии, в 352 г. отнятый Филиппом у тирана Пифолая, в 342 г. занят гарнизоном Филиппа.— Об экспедиции Филиппа в Амбракию (город в Эпире) в 343/342 г. см. IX, 27, 34, 72; VII, 32. — Элида — область Пелопоннеса, захваченная Филиппом с помощью местной аристократии. Об избиениях там см. XIX, 260. Ср. IX, 27 и XVIII, 295.
[16] В этом месте (§ 11) — переработка из VIII, 38-40.
[17] В этом месте (§ 12 — 13) — переработка из VI, 17-18.
[18] В этом месте (§ 13 — 16) — переработка из VIII, 41-45.
[19] О борцах, которые остались без пары, см. прим. 22 к VIII, 42, ср. прим. 15 к V, 15.
[20] Кардия — город на Херсонесе, см. VIII, 58 и ниже, § 60.
[21] Имеются в виду действия Диопифа, о котором см. речь «О делах в Херсонесе» (VIII).
[22] В атом месте (§ 22 — 27) переработка из VIII, 47-51.
[23] Греческие слушатели нередко сводили или даже силой стаскивали не понравившихся ораторов с трибуны.
[24] Дело идет о персидских сатрапах (см. ниже, XI, 5), среди них особенно о Менторе. В 340 г. он оказал помощь городу Перинфу, осажденному Филиппом.
[25] Гермий из Атарны был агентом Филиппа, известен, как друг Аристотеля. Его арест и казнь относятся к 341/340 г.
[26] Это соображение, как известно, сбылось впоследствии: после Филиппа Александр докончил покорение и с помощью самих греков пошел на завоевание Персии.
[27] Персидский царь. Сусы и Экбатаны — столицы Персии. В дальнейшем имеется в виду не один определенный царь (Артаксеркс III Ох, 359-338 гг.), но вообще властитель Персии. Артаксеркс присылал в Афины посольство с предложением дружбы в 344/343 г. Древний ученый Дидим говорит, что это посольство было однако отвергнуто афинянами.
[28] В 394 г. афинский полководец Конон, находясь на службе у персидского царя Артаксеркса II Мемнона (404-358 гг.), разбил спартанский флот близ Книда; после этого в 393 г. он восстановил так называемые Длинные стены, разрушенные после окончания Пелопоннесской войны. Мирные предложения персидского царя отвергнуты были афинянами а 344/343 г.
[29] 130 талантов — около 312 тыс. рублей. Показание довольно неясное. К взносам союзников это не может относиться, так как после Союзнической войны (357-355 гг.) они понизились до 60 талантов (т. е. около 150 тыс. рублей), по Эсхину (II, 71), или даже до 45 талантов (108 тыс. рублей), по Демосфену (XVIII, 234). Скорее всего здесь имеется в виду сумма подоходного налога из времени финансовых затруднений в связи с Союзнической войной (357-355 гг.). Дидим, греческий ученый I в. до н. э., относил это ко времени после разгрома в Пелопоннесскую войну.
[30] О чрезвычайных взносах см. прим. 12 к VIII, 23; прим. 27 к XIV, 25.
[31] Закон «о худом обращении» имеет в виду невыполнение сыновних обязанностей по отношению к отцу или худое обращение опекуна с опекаемыми, мужа с женой и т. п. Здесь это представление распространено на все вообще государство.
[32] В пору финансовых затруднений в Афинах нередки были случаи, когда судьи произносили обвинительные приговоры против богатых ради того только, чтобы конфискацией их имущества поправить финансовое положение государства. Защитительная речь богача встречается с одобрением, но приговор, несмотря на это, выносился обвинительный. Таким образом, не только общественное достояние идет в раздел между всеми, но и имущество частных лиц в случае их осуждения. Впрочем, данное место содержит много неясного.
[33] Такой закон нам неизвестен.
[34] Имеется в виду поражение спартанцев при Левктрах и Мантинее (371 и 362 гг.); фиванцы были заняты так называемой Священной войной (355-346 гг.). Ср. эту мысль в «Третьей Олинфской речи» (III, 27 сл.).
[35] «Простасия» — «покровительство» — то же, что у римлян патронат, ср. простат — патрон (прим. 29 к «Третьей Олинфской речи»), в данном случае разумеется патронат одного государства над другими.
[36] См. прим. 3 к этой речи.
[37] Имеются в виду дела общегреческого характера в противоположность местным.
[38] В этом месте (55-70) начинается переработка из VIII, 52—67.
[39] См. прим. 29 к VIII, 58.
[40] Аристомед, по прозвищу «Медный» — какой-то политический деятель этого времени, которого нередко осмеивали в современных комедиях (см. Дидим, «О Дем.», 9, 61 сл.). Он берется в данном случае как образец пошлого политикана-честолюбца.