Прежде чем перейти непосредственно к обозначенной проблеме, сделаем оговорку, что связь Фемистокла с проведением остракизмов в Афинах так или иначе рассматривалась в исторической литературе еще до масштабных археологических исследований. Открытие же новых источников, и в особенности - остраконов с именем Фемистокла, привело к тому, что эта идея получила широкое распространение и не менее широкое толкование. При этом, сама проблема распадается на несколько составляющих. Они такие.
Во-первых, был ли Фемистокл инициатором изгнания лишь Аристида, или, может, он является ответственным и за другие остракизмы этого периода? В последнем случае - каковы причины обуславливали его участие в организации этих остракизмов, иначе говоря, каково их политическое направление?
Во-вторых, и в связи с вышесказанным, - в чем заключается суть остракизма, каким временем датируется его появление в Афинах и возможно авторство Фемистокла в его внедрении?
И, наконец, в-третьих, - определение значимости остраконов как источников для изучения политической ситуации в Афинах 480-х лет, места Фемистокла в периоде.
Нет сомнений, что наиболее убедительными являются те выводы, которые подкрепляются максимальным количеством источников, причем источников по возможности разнотипных. С этой точки зрения выгодно отличается остракизм Аристида, который обычно датируется 483/2 г. до Р. Х. Источники (Plut. Arist. VII, XXV; comp. Arist. - Cato; Them. XI; Nep. Arist.; Arist. Athen. pol. 22. 7) вполне вероятно свидетельствуют, что остракизм Аристида стал следствием происков Фемистокла, который, таким образом, укрепил свое положение, устранив из Афин главного соперника и оппонента. Мы еще вернемся к этому событию в дальнейшем, сейчас же только указанием видно, что все эти сведения связывают изгнание Аристида с инициативой Фемистокла. Только Аристотель, рассказывая о строительстве флота Фемистоклом во время архонства Никодема, нейтрально отмечает: "В это время был подвергнут остракизму Аристид, сын Лисимаха". Сюда же можно отнести и свидетельство Геродота (Hdt. VIII. 79) относительно появления Аристида в афинском лагере перед Саламином: характер взаимоотношений Фемистокла с Аристидом на момент встречи, несмотря на некоторые разногласия в освещении ее источниками, что позволяет считать это место из Геродота косвенным свидетельством в пользу других источников.
Таким образом, в исторической традиции на протяжении достаточно длительного времени (по крайней мере с V века. до Р. Х. до II ст. Р. Х.) бытовала мысль относительно ответственности за изгнание Фемистоклом Аристида. У Непота и особенно у Плутарха (Plut. Arist. XXV. 7; comp. Arist. - Cato. II), это изгнание стало результатом поражения в политической борьбе: "...в политической деятельности Аристид потерпел поражение и был подвергнут остракизму сторонниками Фемистокла" и, наконец, у Аристотеля (Arist. Ath. pol. 22. 7), - хотя и не достаточно четко, - что это изгнание товариществовало во времени с принятием морского закона Фемистокла.
Из всего сказанного можно сделать вывод, что остракизм Аристида стал следствием политической борьбы, и в особенности - следствием его противостояния Фемистоклу. Этот остракизм был использован Фемистоклом для устранения своего политического соперника, и таким образом есть основания считать, что остракизм на то время использовался как средство политической борьбы. Это отнюдь не противоречит его сущности у Аристотеля (Arist. Athen. pol. 22. 1-4; Pol. 1284 а 17, 36) и Диодора (Diod. XI), но только приближает нас к реалиям политической ситуации рассматриваемого периода. Более того, с Аристотеля, на наш взгляд, следует, что Фемистокл воспользовался этим оружием для устранения последнего препятствия в осуществлении им своей морской программы.
Вместе с тем, понимание той или иной остракофории только как "сведение счетов" враждующими политиками не может казаться вполне удовлетворительным. Наряду с политическими мотивами при определении "кандидатов" для остракизма неизбежно играли определенную роль и мотивы личные, субъективные, даже, возможно, случайные. Заслуживает в этой связи внимание на известный анекдот с остракизмом Аристида, переданный Плутархом (Plut. Arist. VII), суть которого сводится к тому, что наиболее вероятной жертвой очередной остракофории становился человек, хорошо известный в Аттике, имя которой было у всех на устах.
Очевидно, остракизм лучше всего может быть понятным в контексте общественно-политической борьбы периода. По условиям идентификации конкретных политиков с той или иной социально-политической, или же экономической программой вообще, остракизм означал, в конечном счете, политический выбор народа, определение широкими гражданскими массами основных политических альтернатив.
Таким образом, остракизм Аристида может быть понятным как результат совпадения различных факторов, как субъективного, так и - что является на наш взгляд определяющим - объективного характера, а именно: результатом усиления объективно-демократических тенденций в развитии полиса, связанных с дальнейшей переориентацией Афин "в сторону моря", то есть с продолжением осуществления военно-морского строительства, военно-морской программы Фемистокла.
Все это в том числе означает, что, как и в предыдущий период, объективно-демократическая тенденция в развитии полиса прокладывала себе дорогу через преобразования в военно-политической сфере, то есть через перераспределение роли различных слоев гражданского населения В защите гражданской общины, роли, которая, в конечном итоге, определяла их место в политической организации Афин. Внешнеполитические обстоятельства играли, таким образом, роль своеобразного катализатора общественно-политического развития Аттики этого периода; сказать точнее - напряженная ситуация греко-персидских войн способствовала более полному привлечению гражданского коллектива к делу защиты полиса, стимулировало это привлечение сохранением и усилением враждебного окружения Афин, что в свою очередь стимулировало повышение значимости различных прослоек гражданства, даже наибеднейших из них, фетов (сp. Arist. Pol. 1327 a 41-1327 b 3).
Все это одновременно означает и то, что борьба различных политических тенденций, которая проявлялась в противоборстве их конкретных субъектов, реализовалась на данном этапе в значительной степени, хотя, конечно, и не абсолютно, в борьбе различных военно-политических программ. Это кажется, понимали уже в древности, когда связывали с различными политическими фигурами разные битвы, которые привели к разным последствиям: с Марафоном и Платеями - Мильтиада и Аристида, победу гоплитов, торжество "правильного" полисного устройства (сp. Arist. Pol. 1304 a 25), с Саламином же и Артемисием - Фемистокла, "корабельной черни" и порчу политического устройства (Plato. Gorg. 519 a, 455; Arist. Pol. 1304 a 22; и тому подобное). Несмотря на уже отмеченную категоричность в политической оценке этих мероприятий, их далеко идущие последствия в целом точно подмечены.
Однако под военно-политической программой можно понимать и более широкое понятие, которое содержало в себе и такие элементы, как отношение к активным боевым действиям, стремление к обеспечению мира, определение внешнеполитических ориентиров и союзников, опора на которых могла бы способствовать укреплению как приемлемых ориентиров в полисе, так и собственного положения в полисной жизни. В пользу этого можно привести и разнообразные свидетельства в источниках, в том числе и известную лаконофильскую позицию Кимона (Plut. Cim.), рассуждения Аристотеля о зависимости полисного устройства от влияния в более поздние времена на внутреннюю политику греческих полисов демократических Афин или олигархической Спарты (Arist. Pol. 1307 b 20-25) и тому подобное.
В таком случае, нет ничего невозможного в том, что политическая борьба 480-х годов проявлялось в форме борьбы за определение тех или иных внешнеполитических приоритетов как видимой части глубинных тенденций социально-политического развития Афин. Поддержка экклесией того или иного направления внешней политики и определение средств ее осуществления приводила к усилению конкретных ее выразителей, избранию их на такие ключевые должности как стратегия, а в период, предшествовавший реформе 488/7 г. до Р. Х., - и в архонты, хотя, как это было показано выше, и в пореформенный период оставались определенные возможности для использования архонтата в политических интересах.
Возможно, стремлением к укреплению своего внутренне-политического положения сближением с Персией и объясняется "медизм" Алкмеонидов, их "странное" поведение в 490 г. до Р. Х., по поводу чего дискуссии среди историков не прекращаются еще и сегодня, хотя проблема была поставлена еще Геродотом (Hdt. VI. 121).
Апелляция к внешней силы вообще была широко распространена в эллинском мире, в особенности - в Афинах, со времен, по крайней мере, Писистрата, когда была предпринята попытка опереться на помощь фиванцев, наксосцев и эретрийцев (Arist. Athen. pol. 15.2-3). Это совсем не противоречит преобразованиям Клисфена, как иногда считают, но только развивает уже приведенное мнение Геродота относительно особенностей его борьбы; нет никаких препятствий для переноса подобного заключения и на послеклисфеновскую эпоху. Потесненные на политической арене другими политическими силами, Алкмеониды вполне могли обратить свои взгляды на сравнительно отдаленную, но угрожающе приближавшуюся Персию, тем более если брать во внимание весьма напряженные отношения со Спартой (последняя, к тому же, ставила цель изменить государственный строй Афин, что предполагало в том числе и полное устранение от любой власти Алкмеонидов).
Подобное толкование позиции Алкмеонидов кажется достаточно вероятным. Субъективно стремясь оставаться на позициях демократических установлений времен Клисфена, они вполне могли вести борьбу за укрепление собственного положения в рамках этих установлений. Однако такое стремление своим объективным содержанием выходило за пределы демократического развития и может быть понятным как проявление тенденций к укреплению личного влияния за счет преодоления влияния всех других политических сил, то есть тенденции узко-олигархической так сказать, генократической, которая существовала в то время обычно в форме раннегреческой тирании.
Мы вполне осознаем всю противоречивость приведенных рассуждений, их уязвимость для критики. Однако, во-первых, мы распространяем такую оценку политических устремлений Алкмеонидов не на весь V век, но только на его начало; во-вторых, нам кажется, что лишнее предположение, пусть и ошибочное, при любых обстоятельствах может способствовать лучшему пониманию периода, тем более, когда в результате его опровержения появляются новые аргументы; и, в-третьих, это, обычно, не распространяется на всех Алкмеонидов вообще и в одинаковой степени. Нет нужды повторять, что в это время афинский род уже не всегда выступал солидарно и что среди его представителей могли находиться люди разной политической ориентации. Но вот изменилась так же радикально и традиционная психология Афин? Как и любое традиционное явление по своей сути, она характеризовалась достаточно высокой инерционностью, для преодоления которого требуется значительное время. В этой связи кажется возможным распространение репутации рода в целом (или же значительной его части) на всех его членов, даже если на то нет особых оснований. Вспомним хотя бы репутацию Перикла и его idee fixe в связи с Килоновой скверной Алкмеонидов - событием более отдаленным, хотя, возможно, и более эффектным, учитывая ее сакральный характер. Однако настолько уже действительно Килонова скверна была серьезным обвинением в сравнении с обвинениями в медизме после славной победы при Марафоне? Вопрос и сегодня остается открытым.
Таким образом, Алкмеониды могли выступать в глазах афинян и как влиятельные лица, которые стремятся к укреплению своего положения и пользуются авторитетом у демоса (Ксантипп: Arist. Athen. pol. 22.6), и как проперсидски настроенные, хотя и с совершенно отличными от предательских мотивам, политики (Мегакл: Arist. Athen. pol. 22. 5-6). Это второе обстоятельство ставило их на одну доску с действительными "друзьями тиранов", о которых пишет Аристотель. Все это заодно вполне могло "подвести" их под закон об остракизме, задача которого состояла не просто в борьбе со сторонниками свергнутых тиранов, но с тиранической тенденцией в развитии полиса вообще, - кто бы не выступал в роли ее субъекта.
Но в таком случае мы можем сделать и вывод, что эти остракизмы в значительной степени стали следствием внешнеполитической ориентации их жертв, что остракизм был, таким образом, и выявлением отношения демоса к предлагаемой ими внешнеполитической программе. И, следовательно, это могло одновременно быть и проявлением симпатии к программе диаметрально противоположной. Можно также предположить, что выразителями такой программы в глазах народа были все доблестные марафономахи, в том числе и в первую очередь - стратеги этой кампании, включая Аристида (а возможно - и Фемистокла?). Но наиболее последовательным, как и наиболее конструктивным ее выразителем выступал на данном этапе Фемистокл, с его стремлением к личному усилению через утверждение в экклесии и других демократических органах своих военно-политических мер.
Таким образом, остракизм Алкмеонидов, как и Гиппарха, как и третьего, неизвестного нам "сторонника тиранов" (Arist. Athen. pol. 22. 3), стал подтверждением гражданским коллективом выбора в пользу проектов Фемистокла, - хотя и косвенным, через изгнание действительных или подозреваемых сторонников примирительных настроений по отношению к Персии, как частного случая примирительных настроений в Афинах в отношении их возможных внешнеполитических соперников вообще. И, итак, остракизм стал своеобразным индикатором, отражением и логическим следствием той политической борьбы, которая развернулась в Афинах после Марафона, после поражения морской экспедиции Мильтиада, и которая, очевидно, стала продолжением политической борьбы предыдущего десятилетия.
В пользу такого развития событий свидетельствуют несколько обстоятельств. Первой из них может считаться связь Фемистокла с осуществлением морских приготовлений в Афинах в 490-е годы. Второй - живучесть, актуальность самой идеи морских приготовлений в Афинах, что нашло свой отпечаток в экспедиции Мильтиада против островов, поражение которой с одной стороны, дискредитировала ее в глазах афинян, а с другой - способствовала оживлению политической борьбы за выбор новых внешнеполитических приоритетов и средств их обеспечения; это, в том числе предусматривает и сохранение актуальной для полиса, хотя и не очень привлекательной для широких масс, идеи морских приготовлений, среди сторонников которой своей активностью отличался Фемистокл; возможно именно об этом периоде идет речь у Плутарха (Plut. Them. V), который вкладывает ему в уста слова о зависти к лаврам Мильтиада; В конце концов, в пользу окончательного решения в результате остракизма Аристида судьбы морских приготовлений Фемистокла вполне вероятно говорят некоторые источники, и особенно - Arist. Athen. рои. 22. 8; в этой связи можно предположить, что остракизм Аристида оказался лишь кульминационным моментом длительной борьбы; он окончательно решил судьбу морской программы в целом, завершил длительный этап в ее реализации.
Вместе с тем, кроме априорных рассуждений, в пользу такого течения событий существуют и прямые свидетельства. Имеются в виду остраконы с афинской агоры, которые подтверждают остракизмы Мегакла, Ксантиппа и, возможно, третьего "друга тиранов" и одновременно с очень показательным постоянством воспроизводят имя Фемистокла как кандидата для тех же остракофорий. Таких остраконов с именем Фемистокла насчитывается уже более тысячи, и количество их все возрастает по мере новых раскопок. Из многочисленных выводов, которые обычно делаются на основании их анализа, для нас здесь являются значимыми следующие: среди большого количества остраконов с именем Фемистокла значительная часть может быть отнесена к остракизмам 480-х годов, когда Фемистокл не был изгнан, в том числе - и к остракизму 487 года; целая группа остраконов с именем Фемистокла количеством в 191 экземпляр была сфабрикована одной группой людей, то есть приготовленные заранее для раздачи гражданам перед "черепкованием", но почему-то не розданы.
В пользу справедливости таких рассуждений могут свидетельствовать и археологические данные. Имеются в виду остраконы с именами ведущих политических деятелей периода, обнаруженные в ходе раскопок 1930- 1960-х годов различными экспедициями. Они могут использоваться одновременно и как сугубо статистическое подтверждение известности и влиятельности Фемистокла в 480-е годы, и как отражение действительной политической взаимосвязи между Фемистоклом и Аристидом.
Как справедливо отмечает Е. Подлецкий, из анализа остраконов следует по крайней мере вывод, что Фемистокл статистически был одним из наиболее "популярных" кандидатов для остракизмов течение 480-х гг. Из 1658 черепков, составляющих группу I в обзоре Подлецкого, 568 содержат надписи с именем Фемистокла, то есть примерно третья часть всех остраконов. В группе же II с более 9000, найденных в 1965-1966-х годах в Керамику, на судьбу Фемистокла приходится 1696 остраконов. Как уже отмечалось, ученые пришли к выводу, что эти остраконы относятся к археологическим слоям, которые соответствуют периоду Афин в 480 г.
Не в зависимости от того, какое значение придавать остракизмам, такая широкая репрезентация имени Фемистокла подтверждает вывод о его значимости, популярности и влиятельности в течение 480-х лет - вывод, который вытекает и из других наших источников. Как уже было сказано выше, это в том числе уточняет значение Hdt. VII. 143 о Фемистокле как такого, что только "недавно" попал в состав "первых". Здесь только отметим, что остраконы с именем Фемистокла были найдены в одном слое с тремя остраконами Аристида и выше, чем три другие против Мегакла, сына Гиппократа. На этом основании они датируются 483 г. до Р. Х., то есть годом изгнания Аристида.
Вместе с определением археологических слоев с остальными остраконами как таковых, предшествующих взятию Афин персами в 480 году, этот вывод обычно используется для датировки находок с агоры, то есть группы с 373 черепков. Несмотря на всю приблизительность датировал методом стратификации, он в этом случае кажется приемлемым: выводы, полученные с его помощью, хорошо согласуются с рассмотренными выше сообщениями письменных источников, а также с логикой общественно-политических процессов этого периода. В этой связи особый интерес представляет группа из 191 остракона, найденных на северном склоне Акрополя и опубликованных Оскаром Броннером в 1938 г.По мнению ученого, все они были заготовлены для одной и той же остракофории, выполненные на одинаковом материале (большинство - на донышках киликов, 10 - на донцах скифосов, 26 - на маленьких частях ваз) и ограниченным кругом людей; Броннер идентифицирует все надписи только с 14-ю почерками. Кроме того, по его мнению, они не были использованы по назначению, но выброшены с неизвестной причине. На основании внешней схожести с остраконами с агоры, которые содержали имя Аристида, Броннер даже считает, что они были заготовлены для остракофории 482 года, которым датируется остракизм Аристида. Возможно, это действительно слишком конкретизированные суждения, и остраконы с северного склона Акрополя относятся к какому-то другому году. Для нас, собственно говоря, важен сам факт организации остракофории определенного лица, в данном случае - Фемистокла. Это может подтверждать тезис о росте в тот период роли агитации и демагогии в политической борьбе, то есть в формировании "общественного мнения". Точная идентификация авторов заготовленных остраконов на данном этапе исследования вопроса практически является невыполнимым и любой способ конкретизации по необходимости будет погрешить приблизительностью и абстрактностью.
Таким образом, в наиболее общем виде вывод может сформулирован так: остраконы с именем Фемистокла были заранее заготовлены соперниками или даже врагами Фемистокла с целью нейтрализации его активности как политического лидера. Коннор настаивает на их принадлежности к одному из аристократических "клубов", так называемых "гетерий", которые часто проявляли значительное влияние на политическую жизнь Афин. Несмотря на несколько модернизаторский подход к оценке событий, что проявляется в его постоянном стремлении находить параллели с современной политической борьбой в США, эта гипотеза может оказаться конструктивной. Особенно же в том случае, когда под "гетериями" в те времена понимать более или менее стабильное сообщество самых активных сторонников одного и того же политического курса, возможно, к тому же связанных между собой личной дружбой или родственными связями. Иначе говоря, под "гетериями" можно понимать сообщество наиболее активных выразителей, "субъектов" имеющихся политических тенденций в развитии полиса, то есть наиболее деятельную часть "политических партий" этого периода.
Исходя из сказанного, можно сделать вывод, что приготовление остраконов с именем Фемистокла было делом довольно широкого круга лиц, которые руководствовались политическими мотивами и симпатиями, которые были не согласны с направлением социально 0 политических планов Фемистокла и, к тому же, опасались роста его политической активности в Афинах. Таким образом, группа из 191 остракона Фемистокла вполне соответствует сущности остракизма как оружия в политической борьбе и, одновременно, средства ограничения чрезмерного влияния отдельной личности. Если принять за вероятную датировку этой группы остраконов годом остракофории Аристида, то заманчивой кажется мысль о том, что они были изготовлены соперниками Фемистокла именно для препятствия прохождению в экклесии морского закона. Скорее всего, что это были сторонники Аристида, который выступал за сохранение порядков, которые установились в Афинах после реформ Клисфена, за ориентацию на ополчение гоплитов, отказ от активной морской политики, в особенности - направленной против греческих соседей Афин, в особенности, возможно, - против Эгины. (О жизни Аристида на Эгине см.: Demosth. 26 II, 6).
Однако остраконы сообщают нам и о других "кандидатах" которые, очевидно, были достаточно известными, а, таким образом, и влиятельными в Афинах. В остальных пяти группах коллекции остраконов с агоры, в которых значительный процент составляют остраконы Фемистокла, наблюдается симптоматическое чередование имен - от Алкмеонидов до Аристида. Из всей совокупности имен, которые можно датировать периодом до 460 года, исследователи выделяют достаточно длинный список Алкмеонидов как известных нам по другим источникам, так и неизвестных. Вторым после Фемистокла в списке Мейгса и Льюиса стоит Калликсен, сын Аристонима "Алкмеонид" с 263-мя остраконами. Другой неизвестный Алкмеонид, Гиппократ с Алопеки, "занимает" по количеству остраконов (125) четвертое место. К Алкмеонидам может быть, кажется, отнесен и еще один Гиппократ, сын Анаксилея (Anaxileos), представлен десятью остраконами.
На основании этих данных обычно делается вывод о борьбе в 480-е годы между Фемистоклом и Алкмеонидами, в которой каждая сторона использовала любое доступное ей пропагандистское оружие, как, например, историю со щитом и Килонову скверну против Алкмеонидов. Такая трактовка источников возможно и слишком категорична, но, как мы видели, не противоречит основным реалиям политической борьбы Афин того периода. Собственно говоря, речь шла о влиянии на демос различных политических лидеров, которое реализовалось в поддержке народом (экклесией) той или иной политической программы.
Таким образом, у Алкемеонидов и Фемистокла было достаточно оснований (как политических, так и личных) для политического противоборства вообще, и особенно - после устранения Мильтиада, которое расчистило для других путь к усилению своего влияния. Хотя (судя по статистике археологических источников, а также принимая во внимание предыдущие и последующие перипетии политической борьбы - роль Алкмеонидов в начале V века до Р. Х., роль Фемистокла в принятии морского закона 483/2 года до Р. Х. и др.) и можно, очевидно, говорить о них как о наиболее влиятельных и авторитетных в широких кругах афинского демоса силах, состав выразителей политических альтернатив ими не исчерпывается. Кажется вероятным, что находки остраконов в какой-то степени могут компенсировать умолчания этого периода афинской истории нашими письменными источниками, и имена, которые становятся нам известными, имеют непосредственное отношение к политической борьбе 480-х гг. Во всяком случае, в пользу этого могут свидетельствовать остраконы с именами лиц, которых мы встречаем на страницах Геродота, Аристотеля и Плутарха в прямой связи с теми или иными фактами биографии Фемистокла: Аброних, сын Лисикла (Hdt. VIII. 21; Thuc. I. 91. 3), Мелантий, афинянин, начальник кораблей, который помогал восставшим против персидского владычества ионийцам (Hdt. V. 65), Мнесифил, который в античных источниках считается наставником Фемистокла.
Эти совпадения являются весьма существенными. Они позволяют, кроме всего другой, довольно серьезно относиться как к свидетельству письменных источников относительно описываемых событий, так и до самых остраконов и, таким образом, эти совпадения могут служить аргументом для принятия заключения о борьбе между Фемистоклом и Аристидом как определяющей для всего 483/2 г. до Р. Х., о борьбе, которая, возможно, стала кульминационным моментом для всего их противоборства, которое началось несколько раньше.
Из этого, в том числе, следует, что остраконы могут рассматриваться как достаточно надежные источники для реконструкции событий, о которых мало, вскользь, или же неконкретно упоминают письменные источники. Особое значение, таким образом, приобретает интерпретация источников с Керамика, найденных в течение 1965-1966 годов и выделенных Подлецким во вторую группу.
Уже отмечалось, что из более чем девяти тысяч остраконов 1696 принадлежат Фемистоклу, большинство же, 4647, - Мегаклу, сыну Гиппократа. Несмотря на противоречивость датировки, большинство исследователей считает, что остракони Фемистокла в своей массе относятся до года остракизму Мегакла, то есть - к 487/6 г. до Р. Х. 68, о чем извещает Аристотель (Arist. Athen. pol. 22. 3). В пользу этого очевидно, могут служить три остракони из одной части ободка кратера, на которых написаны имена и Фемистокла, и Мегакла, хотя определенные трудности для такого вывода составляет остракон Кимона, выполненный с части, что почти не вызывает сомнений, того же самого чернофигурного кратера: обычно это служит аргументом для датировки находок 471 г. до Р. Х., то есть годом остракизма самого Фемистокла. Однако более вероятным кажется 486 г. до Р. Х. Что же до упоминания о Кимоне, то оно может быть довольно легко объяснено: слава его отца, Мильтиада, в особенности после опалы последнего, вполне могла ему послужить плохой службой. Это именно тот случай, когда особенно четко проявилось уже отмеченное свойство остракизма, согласно которой в сферу его действия попадали лица, единственной виной которых была их общая известность в Афинах.
И, наконец, Каллий, сын Кратия с 760 остраконами занимает в этом списке третье место. Из них 11 содержат такие эпитеты, как "medos", или "ek medon". Это, а также их соседство с остраконами Мегакла и Фемистокла, дает основания идентифицировать Каллия с третьим остракованным "другом тиранов", о котором, не упоминая его имени, говорит Аристотель (Arist. Athen. роl. 22. б).
В результате полная картина остракизмов следующая: 488/7 - Гиппарх; 437/6 - Мегакл; 486/5 - Каллий; 485/4 - Ксантипп; 484/3 - Аристид. При этом, непременным и статистически весьма "популярным" для остракофорий рассматриваемого периода (по крайней мере - с 487/6 года, года остракизма Мегакла) был Фемистокл.
Из этого легко сделать вывод, что именно борьба между фемистоклом и его соперниками (начиная с "друзей тиранов", Алкмеонидов и завершая Аристидом) была определяющей для политической жизни Афин в 480-х годах; что за своим внешними проявлениями она была борьбой за преобладание среди широких слоев гражданского населения Афин (в особенности - демоса), в полисных институтах (экклесия, Ареопаг, архонтат, стратегия, Буле, тому подобное); средством достижения такого преимущества было принятие или отклонение экклесией политических, и в особенности - внешнеполитических или даже военно-политических программ, или же поддержка оппозиции программ; что по своей глубинной сути эта борьба была отражением и проявлением борьбы между различными тенденциями в развитии полиса, причем, с остракизмом Аристида демократическая тенденция усилилась и нашла свое выражение в принятии морского закона Фемистокла, закона, который на много лет определил характер основных как внутренне-, так и внешнеполитических альтернатив.
Крайний вывод из всего вышесказанного (и в особенности - из анализа различных источников) состоит в том, что за всеми этими остракофориями угадывается фигура Фемистокла, который использовал (или даже специально ввел для достижения своих политических целей) институт остракизма, то есть выступал в роли инициатора и организатора изгнания своих политических соперников. Мы в целом разделяем точку зрения относительно возможности активного использования Фемистоклом остракизмов для достижения своей цели, однако только с учетом изложенных выше соображений. Кроме того, неоправданной, на наш взгляд, является детализация картины политической борьбы этого периода попытки определить союзников Фемистокла в каждом из остракизмов (Аристида - против Мегакла и Ксантиппа; Кимона - против Алкмеонидов и "друзей тиранов" и т. п): при современном состоянии источников это пожалуй, слишком смело, хотя, конечно, сама по себе идея относительно временного союза различных политических сил и деятелей вполне конструктивная.
Что же касается времени введения остракизма, то эта проблема имеет свою значительную историографию. Отметим только, что и после появления публикации и исследований фрагмента византийской рукописи XV века (Codex. Vatic. Gr. 1144), в литературе можно встретить попытки датировки введения остракизма 480-ми годами, точнее - годом его первого использования, и связать его с именем Фемистокла. Отметим также, что, принимая в целом введение остракизма Клисфеном (или же, по крайней мере, во времена Клисфена), - перемена в его механизме (то есть передача функций народному собранию) имела не меньшее значение, чем сам процесс его первоначального введения и представляет собой перемену в конституции Афин; что такую перестройку институтов полиса нельзя отделять от борьбы за внешнеполитическую программу и политику морских вооружений Фемистокла; что, далее, эта перестройка не могла конституироваться сама по себе, но должна была иметь заинтересованного в ней инициатора; и, наконец, что этот инициатор должен был быть уверенным в том, что предложенный им механизм не уничтожит его самого. Учитывая все это, а также активность, популярность" и неуязвимость для остракофорий 480-х гг. Фемистокла, можно прийти к выводу о возможности его инициативы в изменении механизма действия остракизма, хотя, конечно, настаивать этом нет никакой необходимости. Для нас важно уже то, что объективно остракофории 480-х годов расчистили путь морской программе Фемистокла, а остракизм Аристида 483 года знаменовал собой его окончательную победу и успех.