Расцвет творчества Плутарха, его "акмэ" (т. е. возраст около 40 лет) приходится на время правления Нервы и Траяна, официально развертывавшегося под декоративным лозунгом "римского мира" (pax Romana). Внутренние классовые противоречия эпохи ускользают, разумеется, из поля зрения Плутарха и лишь частично находят отзвук в его отдельных пессимистических замечаниях: в указании, например, на обезлюдение Эллады ("Об упадке оракулов", 8, р. 413), в преклонении перед старинной музыкой, в увлечении далекими веками героического прошлого и в том скорбном настроении, какое видно в его изложении легенды о смерти великого Пана ("Об упадке оракулов", 17, р. 419). Плутарх склоняется перед культурным наследием великого прошлого Греции, на основе духовных ценностей которого он и пробует строить жизнь современного ему общества, индивида, семьи и целого коллектива.
В философии Плутарха всесторонне используются труды его предшественников, причем он, подобно многим другим писателям, писавшим на философские темы, был эклектиком. Наиболее сильное и устойчивое влияние оказал на Плутарха его афинский учитель, глава Академии Аммоний, бывший, по-видимому, сторонником того мистически окрашенного платонизма, который впоследствии, уже во II в., получает значительное распространение. Важнейшим сочинением Платона, на котором сосредоточивается внимание толкователей, в это время становится "Тимей".
К мистическим учениям позднейшей Академии, и в частности к воззрениям Ксенократа, восходят, вероятно, плутарховские рассуждения о демонах и их роли в системе мира; от Спевсиппа и Гераклида Понтийского идет математическая и астрономическая струя в космологии Плутарха. Вместе с тем покладистость и гибкость, столь типичные для Плутарха, очень определенным образом проявляются и в эклектизме его мышления. В этом направлении толкали его и господствующие умственные течения эпохи, допускавшие самое удивительное смешение идей. Так, например Плутарх, постоянно полемизирующий со стоиками, в то же время во многих случаях в слегка переработанном виде излагает стоические учения, причем иной раз это делается под видом толкования Платона.
Плутарх допускает два существенных в мире начала: Божество, которое расценивается, как начало добра, и Материю, являющуюся условием для существования зла. Сама по себе эта материя безразлична, или, скорее, в ней совмещаются противоборствующие стремления: ей присуще тяготение к божеству, но есть в ней и иной принцип, проявляющийся в беспорядочном движении ("Об Исиде и Осирисе", 45, р. 369а - d, "О рождении души в Тимее", 6-7, р. 1014 d слл.). Для создания мира "единое" (монада) соединяется с неопределенной двойственностью, (неопределенной диадой); первое понимается как начало формирующее, второе - как нечто приемлющее форму. Наряду с этим дуалистическим взглядом в плутарховской космологии встречаются, однако, и представления, близкие к историческому монизму: душа как один из составляющих мир элементов понимается не только как сознание божества, но и как часть его ("Платоновские изыскания", II, 1-2, р. 1001а слл.). Между божеством и материей· у Плутарха располагаются идеи ("Застольные проблемы", VIII, 2-4, р. 720а ссл.). Божество получает определения, характеризующие его как нечто непознаваемое, единое, свободное от всякого становления; лишь действия его доступны человеческому познанию. Необходимыми посредниками между божественным и человеческим у Плутарха оказываются "демоны" (δαίμονες), частично добрые, частично злые. Наряду с предполагаемым им единым божеством, Плутарх признает и богов греческой народной религии, а также богов иноземных культов.
Если Плутарх эклектичен в своих космологических воззрениях, то в еще большей степени эта относится, пожалуй, к его этике, исключительно важной для понимания всего его литературного облика: здесь уживаются вместе элементы этических учений платоников и перипатетиков (особенно Феофраста), стоиков и последователей Эпикура. Все это основано у Плутарха на традиционной системе морали.
Основные черты той моральной атмосферы, которая пронизывает литературное творчество Плутарха и, по-видимому, была типична и для быта его и его близких, складываются уже в эллинистическое время.
Давно миновало то время, когда для этического сознания грека правила поведения в разных случаях жизни определялись условиями существования внутри полиса, где были органически связаны индивид, семья, род и гражданская община в целом.
В эпоху эллинизма полисные связи оказываются разорванными, и люди руководствуются в своих поступках и этических суждениях понятиями менее определенными и более широкими, чем старые полисные категории. Характерно, что в своих рассуждениях Плутарх охотно пользуется этической терминологией, совпадающей во многих пунктах с терминологией Полибия; это важно не столько как доказательство широкого использования разнородных источников, но и как выявление эллинистических корней плутарховского мировоззрения.
В самом деле, и для Плутарха человек со своей семьей и близкими людьми имеет этические обязательства по отношению к двум социальным образованиям: к своему родному городу (именно эти обязанности Плутарх и в теории, и в жизненной практике всячески старается вновь сделать живыми и священными) и к гораздо более универсальному целому, к римской империи. Большинство греческих авторов, современников Плутарха, относятся к Риму холодно и равнодушно. Иное отношение проявляет Плутарх. Правда, всем своим существом он погружен в созерцание прошлого величия Греции: с младенчества он дышит воздухом, насыщенным историческими воспоминаниями: его дедм и прадеды были непосредственными участниками событий I в. до н. э. И в Херонее, и в Дельфах он находится в непосредственной близости к знаменитым памятникам прошедших времен. Но преемственно переданные Плутарху взгляды и вкусы сочетаются у него с ясным учетом действительного соотношения исторических сил в его время, с убеждением в стойкости и прочности империи, которая рисуется ему как действенный синтез двух начал - греческого и римского ("Политические наставления", 17 р. 814 слл.; 32, р. 824b; "Филопемен", 17). Наиболее ярким выражением этого убеждения является общая архитектоника его "Жизнеописаний" с их постоянным методом сравнения крупнейших деятелей обеих стран. Но ни в коем случае не следует думать, что греческая родина Плутарха - для него лишь овеянное романтикой прошлое. Наоборот, это нечто совершенно реальное и путь к этой реальности проходит через родной город. Любовь к родной стране согревает Плутарховы писания, и верность и преданность родине органически приводит его и к преклонению перед беотийской культурой: Гесиод и в особенности великий фиванец Пиндар служат для Плутарха источниками наслаждения и жизненной мудрости.
Исходя из такой двойной связанности человека отношениями к родному городу и к универсальной империи, практически совпадающей для него с человечеством в целом, Плутарх разбирает один за другим вопросы этики: моральное самовоспитание, обязанности по отношению к родным, брак, дружба, разнообразнейшие формы поведения человека в обществе.
Для Плутарха "аретэ" (добродетель, доблесть) [1] - нечто такое, чему можно научить ("О том, что добродетели можно научить"); из этого основного факта немедленно делаются практические выводы: моральными предписаниями и советами испещрены его трактаты. Преобладание этических элементов в мировоззрении Плутарха сказывается в его отношении к традиционным образам богов: он старается наполнять их нравственным содержанием и в трактате "О суеверии", идя по стопам Феофраста, отбрасывает с негодованием всякое стремление приписывать богам мелочность, раздражительность, мстительность.
Вместе с тем он очень далек от желания сделать всех людей безупречными образцами универсальных и однообразных добродетелей. Тут ему помогает большое чувство реальности, здравый смысл и добродушие. Моральные достоинства понимаются им чрезвычайно широко. Это проявляется и в общих рассуждениях, характерных для "Нравственных сочинений", и в индивидуальных человеческих образах "Жизнеописаний".
Особенностью плутарховской этики, выделяющей ее среди других моральных учений ранней империи, является дружественное отношение к людям (филантропия, человеколюбие). Термин этот, проявляющийся в литературе греков задолго до Плутарха (начиная с IV в. до н. э.), именно у него достигает наибольшей полноты своего значения и максимальной выразительности. В понятие фалантропии входит, с одной стороны, дружественное и товарищеское чувство по отношению к людям, основанное на ясном понимании присущих им обычно слабостей и нужд, а вместе с тем сознание необходимости действенного и постоянного вмешательства в судьбу бедствующих людей для помощи и поддержки их. Расширяя и обогащая свое содержание, Плутархово понятие филантропии начинает включать в себя и чувство гражданской солидарности, и доброту, и душевную деликатность, и простую зежливость. Она может быть направлена как на людей, так и на богов, и на животных. В конце концов в качестве нормы поведения устанавливается требование "составлять единое целое с народом и быть человеком вместе с людьми" (Политические наставления", 31, р. 823b).
Участие в политической жизни, хотя бы в муниципальных рамках, рассматривается Плутархом как высокий гражданский долг; старость, обогащенная житейским опытом, рисуется ему особенно подходящей для этого частью жизни. С исключительным вниманием и любовью подходит Плутарх и к вопросам семьи и брака; всюду, где он касается этих тем, самый стиль его обретает особую патетичность.
Плутарховский идеал семейного устроения исходит из своеобразного, очень для него характерного представления о достоинстве женщины. Он одинаково далек как от классического афинского пренебрежения к интеллектуальным способностям женщины, так и от сочувствия эмансипации того типа, на который горько сетуют римские сатирики его времени. Плутарх видит в женщине союзницу и подругу мужа, стоящую отнюдь не ниже его, но на него непохожую и имеющую свой круг дел. Поэтому такую большую роль играет в произведениях женская "аретэ" - доблесть, проявляющаяся наравне с мужскою в важнейших делах государства [2] и вместе с тем сохраняющая свои особые качества. Поэтому столько внимания уделяется лаконским женщинам; именно в древней Спарте Плутарх находит наиболее близкие своему идеалу типы.
Плутарх не согласен с мнением Фукидида [3], считающего наилучшей женщиной ту, о которой меньше всего говорят; он вполне одобряет требование Горгия, чтобы не красота, но слава женщины была известна всем, и римский обычай, повелевающий воздавать после смерти похвалу женщинам наряду с мужчинами. Конечно, муж все-таки рассматривается, как руководитель и воспитатель жены, однако воспитание это должно быть широким и разносторонним: в круг женского образования должны входить и философия и математика ("Брачные наставления", 48, р. 145bc). Любопытно, что свои труды Плутарх во многих случаях обращает к женщинам: так сочинение "Об Исиде и Осирисе" и книга "О доблестях женщин", адресованы афинской жрице Клее.
В решение семейной проблемы Плутарх вносит еще один штрих, не свойственный идеологии старинного греческого быта. Вся поэзия любви переносится у него в недра семьи. В свете таких убеждений Плутарха надлежит оценивать и особое его внимание к брачным обычаям Спарты ("Ликург", 14-15), и его новеллистически обработанные "О доблестях женщин", и тот факт, что, говоря о Менандре, он прежде всего подчеркивает огромную роль любовных переживаний в его комедиях. Все эти взгляды Плутарха изложены в его "Брачных наставлениях".