Басня, содержащая в сказочной или иносказательной форме какое-нибудь поучение, была излюбленным типом народного творчества. Происхождение ее связывают с тотемистическими и магическими представлениями первобытных охотников. Конечно, в древнейшие времена это была еще не та басня, которая известна нам из дошедшего до нас сборника неизвестного времени, который древние приписывали фригийскому рабу Эзопу (Αἴσωποσ). Содержание Эзоповой басни, называемой им μῦθος (лат. fabula), уже очень сложно, она ставит себе иногда прямые политические задачи. Эта форма басни безусловно моложе гомеровского эпоса, как это отмечают современные исследователи. Но сам гомеровский эпос содержит бесспорные указания на то, что басня существовала раньше: некоторые гомеровские сравнения показывают, что животный эпос уже закрепил за образами орла, льва, змеи и т. п. определенные психологические характеристики. Из того, что в поэмах Гомера мы не встречаем басен, включенных в текст, нельзя еще делать никакого заключения, ибо такого рода вставки могли бы нарушить эпический стиль героической поэмы. Но в гневных словах Ахиллеса, обращенных к Гектору перед решающим поединком (Ил. XXII, 262-264), влияние животного эпоса не подлежит сомнению:

Нет и не будет меж Львов и людей никакого союза:
Волки и агнцы не могут дружиться согласием сердца;
Вечно враждебны они, злоумышленны друг против друга...
(Перев. Н. И, Гнедича)

У авторов, ближайших по времени к Гомеру, мы находим уже вставки целых басен. Так, Гесиод в "Трудах и Днях" (ст. 202-211) рассказывает басню о соловье и ястребе и прямо называет ее этим термином (αἶνοσ).

Басню теперь расскажу я царям, как они ни разумны.
Вот что однажды сказал соловью пестрогласному ястреб.
Когти вонзивши в него и неся его в тучах высоких.
Жалко пищал соловей, пронзённый кривыми когтями.
Тот же властительно с речью такою к нему обратился;
"Что ты, несчастный, пищишь? Ведь намного тебя я сильнее!
Как ты ни пой, а тебя унесу я, куда мне угодно.
И пообедать могу я тобой, и пустить на свободу.
Разума тот не имеет, кто меряться хочет с сильнейшим:
Не победит он его, - к унижению лишь горе прибавит".
(Перер. В. Вересаева)

У Архилоха же находим басню о союзе лисицы с орлом (фр. 86 Бергк, 81 Диль).
Несмотря на дружбу, орел похитил лисенят и, сидя на высокой скале, глумился над лисицей. Проклиная его, лисица взывает к Зевсу:

О Зевс, отец наш Зевс! Твоя на небе власть,
Ты видишь все дела людей,
И добрые, и злые; ты следишь, чтоб зверь
Не кривдой, а по правде жил:
(Перев. В. О. Нилендера)

Архилох употребляет здесь тот же термин αἶνος. Следы животного эпоса в поговорках есть и у более поздних писателей; у Аристофана: "не раньше, чем волк вступит в брак с овцой ("Мир", ст. 1076); у Афинея: "так сказал рак, схватив клешней змею: другу должно быть прямым, а не замышлять кривого" (XV, 695 а).
Предполагают, что басни и побасенки, с развитием классового разделения греческого общества в большей степени были распространены в низших слоях. В условиях зарождающегося (в патриархальной форме) рабовладения в этих слоях появлялось много не-греческих элементов, которые могли заносить в Грецию басенный фольклор со своей родины. Однако этим лишь отчасти может объясняться значительное совпадение басенных сюжетов в древней Греции и в странах Востока. Сравнительное изучение животного эпоса как европейских, так и внеевропейских народов показывает, что сходные социальные условия в развитии доклассового и раннеклассового общества рождают одинаковые сюжеты. Поэтому в целом ряде случаев нужно признать, что некоторые индийские басни из сборника "Панчатантра" и почти совпадающие с ними соответствующие басни Эзопова сборника могли возникнуть в Греции и в Индии независимо друг от друга. Старая "теории бродячих сюжетов", господствовавшая в середине XIX века, должна быть отвергнута в качестве универсального принципа для объяснения такого рода совпадений. Но и в тех пределах, в каких заимствование сюжета басни является вероятным, нужно учитывать возможность кочевания подобных сюжетов не только с Востока в Грецию, но и обратно; появлению на Востоке греческих сюжетов особенно способствовали новые связи, созданные походами Александра Македонского, но проникновение их туда засвидетельствовано в отдельных случаях и раньше. Так, обычно считают созданными в Греция и затем перенесенными в Индию сюжеты таких Эзоповых басен, как "Аист и Лягушки" (76), "Заяц и Лягушки" (237); "Черепаха и Орел" (419), "Черепаха и Заяц" (420) и некоторых других.[1] С другой стороны, несомненно чужеземное происхождение басен, в которых действуют животные, не встречающиеся в Греции (слон, обезьяна, верблюд, крокодил, попугай и т. д.), но и их бытование на греческой почве может быть очень древним, так как, например, египетские и ливийские сюжеты могли попасть через пленников еще в эпоху первых набегов ахейских пиратов на азиатские и африканские берега, т. е. в ХШ-XII веках до н. э.[2]
Источником басенных сюжетов безусловно были и малоазиатские страны, с которыми непосредственно столкнулись греческие колонисты, начавшие проникать туда еще на рубеже второго и первого тысячелетий до н. э. В частности сюжеты эти могли быть занесены и из Фригии, игравшей важную роль в греческой мифологии. Это и могло послужить поводом приписать авторство составившегося в Греции к V веку до н. э. сборника басен, подвергшихся, как было указано выше, литературной обработке уже в условиях классового общества некоему фригийскому рабу Эзопу. Древнейшее свидетельство о нем мы находим у Геродота (II, 134), который приурочивает время его жизни к середине VI века до н. э. Дошедшее до нас "Жизнеописание Эзопа" - очень позднего происхождения и не может рассматриваться как исторический источник, но вообще не исключена возможность (хотя большинством исследователей она считается маловероятной), что Эзоп был исторической личностью.[3] Во всяком случае, связанный с его именем сборник есть результат кодификаторского труда, подвергшего литературной обработке огромный фольклорный материал разновременного и частично очень древнего происхождения. При этом по языку Эзопов сборник указывает на свое аттическое, а не ионийское происхождение.
О том, что басни и позже продолжали передаваться устно, на ряду со сказками, мы можем судить по комедии Аристофана "Осы" (ср. ст. 566 и 1259): там с именем Эзопа соединяется не термин αἶνος употребляемый Гесиодом и Архилохом, а слово γελοῖον (шуточный рассказ).
Эзоповы басни были обработаны но II веке в. э.) в стихах Бабрием (см. ниже, т. II, раздел VIII), а в Риме - Федром (I век в. э.) и Авианом (конец IV века н. э.), через последнего и в виде латинских прозаических пересказов (Aesopus Latinus) они были популярны в Средние века. В немецком переводе Штейнгевеля они появились в конце XV века. В XVII веке во Франции их использовал Жан Лафонтен (1621-1695), у которого эти сюжеты брались и русскими баснописцами - Хемницером, Измайловым и Крыловым. В Германии эзоповские сюжеты обрабатывал Лессинг. Основа же многих из этих басен, известных сейчас во всех странах каждому грамотному человеку, восходит, как мы видели, к древнейшему дописьменному периоду греческой литературы.[4]

---

[1] Нумерация Эзоповых басен дана по изданию Гальма.
[2] Египетские и ливийские „рассказы“ (Λόγοι) упоминаются целым рядом более поздних авторов: Платоном (Федон, р. 275 в.), Гимерием (20–я речь), Дионом Хрисостомом (5–я речь) и др.
[3] Целый ряд более поздних авторов (Каллимах, Аполлоний Софист, Свида и др.) говорят о пребывании Эзопа при дворе Креза в Сардах. Включение Эзопа в число „семи мудрецов“ вошло в традицию уже в IV веке до н. э., как это показывает фрагмент среднеаттического комического поэта Алексида, где Эзоп беседует с Солоном; ср. также „Пир семи мудрецов“ Плутарха (4 р. 150 а). Здесь Эзоп — посол Креза в Коринфе и в Дельфах.
[4] Некоторые индийские басенные сюжеты попали в Западную Европу помимо Греции.