Те формы литературы, о которых шла речь выше (сказка, лирическая песня, басня), а также мифы в процессе своего становления, не закрепленные вообще никакою прочною литературной формою,[1] несомненно существовали в Греции много раньше возникновения эпоса в том его виде, какой известен нам по "Илиаде" и "Одиссее". Не говоря уже о том, что первобытные формы устного народного творчества должны были существовать задолго до образования самих греческих племен, мы можем предполагать, что и у греков, после их этнического обособления от соседних народностей, эпическое песенное творчество и не всегда связанные с ним саги развивались по крайней мере 400-500 лет, пока дело дошло до создания больших мифологических и эпических циклов, перешедших после обработки их индивидуальными поэтами в классическую древнегреческую литературу.
Энгельс говорит о том, что "...гомеровский эпос и вся мифология - вот главное наследство, которое греки перенесли из варварства в цивилизацию".[2] Раскрытие конкретного исторического содержания этого положения, предугадавшего развитие науки на сорок лет вперед, было дано выше (глава 1, § 1). Необходимо раскрыть его также и в применении к развитию греческой эпической поэзии. Хотя современное гомероведение справедливо считает, что "Илиада" и "Одиссея" созданы уже в условиях становления классового общества, это отнюдь не противоречит утверждению Маркса: "Относительно некоторых форм искусства, напр. эпоса, даже признано, что они в своей классической форме, составляющей эпоху в мировой истории, никогда не могут быть созданы, как только началось художественное производство как таковое"...[3]
Под "художественным производством как таковым" здесь нужно понимать развитие литературы в нашем смысле слова, чуждое доклассовому обществу. Но автор, или авторы, "Илиады" и "Одиссеи" создавали эти произведения в рамках прочной народно-эпической традиции, во многом еще сильно стеснявшей творческий произвол поэта. В этом отношении гомеровский эпос резко противостоит не только более поздней лирике (VII-VI века до н э.), но и такой насквозь личной поэме, как "Труды и Дни" Гесиода. Традиция эта в эпоху создания гомеровских поэм еще не омертвела, не стала пустой схемой, почему они еще так близки к чисто народному эпосу,[4] к тому, что Маркс назвал "детством человеческого общества", и имеют, с другой стороны, мало общего с искусственным, всецело литературным эпосом Аполлония Родосского или Вергилия.
Если гомеровский эпос "перенесен из варварства в цивилизацию", значит, эта народно-эпическая традиция должна была сложиться еще тогда, когда греки стояли на стадии этого варварства, "полный расцвет высшей ступени" которого, по словам Энгельса, "выступает перед нами в поэзии Гомера, особенно в "Илиаде"". К этой "высшей ступени" Энгельс и относит "греков героической эпохи";[5] но так как эта ступень, по Энгельсу, "начинается с плавки железной руды", а в гомеровском эпосе на первом месте стоит еще медь или бронза (χαλκός), то эпоху созревания эпической традиции приходится растягивать на еще более долгий период.
Каковы же были социальные условия этого периода? Ясно, что длительность этого периода является причиной его неоднородности в начале и в конце. Игнорирование этого обстоятельства всегда вело к схематизации исторического фона развития греческого эпоса до Гомера, к построению такой картины "гомеровского общества" или "героического века", где смешивались социальные и экономические черты разных моментов большого периода, в течение которого совершался медленный и далеко не гладкий процесс разложения родового строя. Эта антиисторичность характеризует почти всех буржуазных историков и филологов-гомероведов и делает неприемлемыми для нас построения даже тех ученых, которые на модернизируют и не превращают "гомеровское общество" в феодальное, с сеньорами и вассалами, а гомеровский эпос - в придворную поэзию.[6]
Социальные условия, в которых развивался греческий эпос до Гомера и которые могли отражаться как пережитки в отдельных чертах приписываемых ему поэм, никоим образом нельзя смешивать с той социальной картиной, которую автор поэм хотел в них изобразить. Реальность этой последней, хотя бы и прошедшей сквозь призму поэтического восприятия действительности, не подлежит сомнению. Но она есть только конечный пункт развития, тот момент, в который "варварство" переходит в "цивилизацию". Лучшее ее изображение мы находим у Энгельса. Вот как он рисует материальную культуру эпохи:
"Усовершенствованные железные орудия, кузнечный мех, ручная мельница, гончарный круг, приготовление масла и вина, развитая обработка металлов, переходящая в художественное ремесло, повозка и боевая колесница, постройка судов из бревен и досок, зачатки архитектуры как искусства, города с зубчатыми стенами и башнями, гомеровский эпос и вся мифология--вот главное наследство, которое греки перенесли из варварства в цивилизацию".[7]
В другом месте он дает нам изображение и экономических условий а социального строя:
"В поэмах Гомера мы находим греческие племена в большинстве случаев уже объединенными в небольшие народности, внутри которых, однако, еще вполне сохраняют свою самостоятельность роды, фратрии и племена. Они жили уже в городах, укрепленных стенами; численность населения возрастала вместе с ростом стад, расширением земледелия и по-явлением ремесла; вместе с там росли имущественные различия, а с ними и аристократический элемент внутри древней первобытной демократии".[8]
Далее Энгельс описывает "общественный строй этих племен и народцев" [9] органами власти у которых были "совет" (βουλή) "народное собрание" (ἀγορά) и "военачальник" (βασιλεύς), неверно толкуемый буржуазными историками как носитель монархического начала - "царь" (König, king, roi), и делает следующее заключение: "Мы видим, таким образом, в греческом общественном строе героической эпохи еще в полной силе древнюю родовую организацию но, вместе с тем, и начало ее разрушения: отцовское право с наследованием имущества детьми, что благоприятствует накоплению богатств в семье и усиливает семью в противовес роду; влияние имущественных различий на общественный строй путем образования первых начатков наследственного дворянства и монархии; рабство, сперва одних только военнопленных, но уже подготовляющее возможность порабощения собственных соплеменников и даже сородичей; совершающееся уже вырождение былой войны между племенами в систематический разбой на суше и на поре в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение ее в регулярный промысел; одним словом, восхваление и почитание богатства как высшего блага и злоупотребление древними родовыми учреждениями для оправдания насильственного грабежа богатств. Недоставало только одного: учреждения, которое обеспечивало бы вновь приобретенные богатства отдельных лиц (государства. - Ред.)..."[10]
Такова заключительная стадия греческого варварства. Более поздних моментов мы в гомеровском эпосе не найдем: там нет еще ни государства, ни рабовладельческого строя (хотя рабы уже есть), ни четкого оформления классов. Внесение всех этих моментов в "героическую эпоху", попадающееся иногда и в советской литературе о Гомере,[11] совершенно неправомерно и не оправдывается никакими фактическими данными самих поэм.
В полную противоположность взгляду Энгельса, буржуазные ученые останавливают свое внимание на произвольно выбранном ими социально-историческом моменте и рассматривают его не как начальный или конечный момент развития, а как социальную основу всего гомеровского эпоса. Выше было указано (глава I, стр. 17), что раскопки Трои на Гиссарлыкском холме и открытие Шлиманом так называемой "микенской культуры" повели вначале к полному отождествлению материальных фактов, полученных из раскопок, с бытом, изображенным у Гомера. Скоро, однако, были замечены противоречия между Гомером и археологическими данными, и ученые быстро перешли к другой крайности - к отрицанию всякой связи между "микенским" и "гомеровским" обществом. Начиная с 90-х годов и вплоть до самого недавнего времени наиболее распространенным мнением было отождествление социальной картины, которую дают гомеровские поэмы, с теми политическими условиями, которые существовали в греческих полисах Малой Азии перед началом напряженной борьбы между землевладельческой аристократией, ставшей уже господствующей группой рабовладельческого класса, и городскими ремесленно-торговыми кругами (зажиточной частью демоса), выдвигавшими тираннов. Эта точка зрения полностью отражена в основном сводном труде по Гомеру, появившемся в XX веке, - у Георга Финслера.
Финслер развивает идеи, намеченные ранее в общих чертах Виламовиц-Меллендорфом в его работе "Государство и общество греков".[12] Сходную точку зрения мы находим и у ряда других ученых. В основном она сводится к тому, что "гомеровская эпоха" рассматривается как "греческое средневековье" - промежуточный период между крито-микенской "древностью" и собственно исторической Грецией после VIII века до н. э. "Микенская" эпоха решительно отгораживалась от последующего времени, и допускались лишь отдельные пережитки ее в гомеровское время.
За последнее десятилетие и буржуазная наука решительно меняет свои взгляды и признает, что по крайней мере позднемикенский период есть неотъемлемая часть собственно греческой истории, период, непосредственно примыкающий к гомеровскому времени. Такую позицию очень решительно занял во всех своих работах М. П. Нильссон, а также Глоц в своей "Греческой истории". Однако это не значит, что исторические построения этих ученых в целом могут оказаться приемлемыми для нас. И Нильссон в книге "Гомер и Микены" (1933), и Виламовиц-Меллендорф в большой вводной главе к своему посмертному труду "Религия эллинов" (1931-1932) находятся под сильным влиянием концепции Чадвика, развитой им в книге "Героический век" (1912). Чадвик рассматривает послемикенское время, черты которого определились понижением культуры и сильным ослаблением связей Греции со странами классического Востока, как "век викингов", в который господствуют переселения и морские экспедиции. Настойчиво проводится сравнение властителей Пелопоннеса - ахейцев с норманнами. Вообще сближение греков "героического века" с германскими племенами эпохи переселения народов III-VI веков н. э. очень распространено в буржуазной исторической науке. У одних ученых (Бете, Корнеманн, Карл Шухардт) оно обосновывается изначальным "родством" этих двух "индоевропейских народов", будто бы не образовавшихся в процессе племенных скрещений, а существовавших искони. Другие ищут основания в сходстве социальных условий. Второе обоснование совершенно правомерно, но требует уточнения. Энгельс также считает, что к "высшей ступени варварства" принадлежат, так же как и "... греки героической эпохи, италийские племена незадолго до основания Рима, германцы времен Тацита, норманны эпохи викингов".[13] Сходство социальных условий бесспорно, но марксистско-ленинский исторический метод доказал необходимость изучения каждого явления во всей его специфике, а не в общих схематических чертах, на основании аналогий. Буржуазные же историки пытаются восполнить недостаточно ясную (из-за отсутствия письменных источников) картину древнейшей греческой истории приписыванием ей явлений древнегерманской общественности, но при этом забывают, что западноевропейский феодализм имел глубокие корни еще в поздних формах римского общества, которое, как хорошо нам известно, было одним из слагаемых феодализма,[14] а социальный строй общества, предшествовавшего так называемому "греческому средневековью", т. е. крито-микенского общества эпохи его расцвета, нам совершенно неизвестен. На этот счет существуют только самые разноречивые и непримиримые друг с другом гипотезы.
Поэтому мы должны исходить в характеристике "гомеровского общества" только из тех черт, которые мы можем извлечь из самого гомеровского эпоса и из данных материальной культуры. При этом следует учитывать, что вследствие длительности времени, которое протекло от зарождения эпических песен, прославляющих подвиги героев, до создания больших эпопей и циклов, - данные самого эпоса не могут быть вполне однородными. Процесс разложения родового строя непрерывно ускорялся, новое боролось со старым, не будучи иногда в состоянии вытеснить его совершенно. Все это не могло не находить отражения в эпической поэзии.

---

[1] Некоторые ученые предлагают для обозначения мифа на такой стадии не совсем удачный термин „мифологема“ (ср., например, статью О. Фрейденберг в сборнике „Тристан и Изольда“. Л., 1932, стр. 91—114).
[2] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. I, стр. 13.
[3] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XII, ч. I, стр. 200.
[4] Об этом см. ниже, в дополнении к главе VI („Современное положение гомеровского вопроса“).
[5] Этническое оформление греческих племен всего вероятнее относить к „средней ступени варварства“, связанной с большими племенными передвижениями (см. выше, главу 11, § 1).
[6] Ср. напр. WilamowitzMoellendorff, Die griechische Literatur des Altertums (в серии „Die Kultur der Gegenwart“, Teil I, Abt. VIII), стр. 7—S: „Das Epos höfisch“.
[7] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч.1, стр. 13.
[8] Там же, стр. 83.
[9] Там же, стр. 83—86.
[10] К. Маркс и Ф. Энгелье, Соч., т. XVI, ч. 1, стр. 86—87.
[11] Ср., например, вводные статьи к изданию „Илиады“ в переводе Н. И. Гнедича, выпущенном в 1935 г. изд. „Academie“.
[12] Wi1amowitzMoellendorff, Staat und Gesellschaft der Griechen. 2–е изд., 1914, в серии „Die Kultur der Gegenwart“, издававшейся Гиннебергом, стр. 202—220. Финслеру принадлежит также специальная статья „Das homerische Königtum (Neue Jahrb. f. d. klass. Altertum, 1906, Bd. 17).
[13] К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. 1, стр. 13.
[14] Ср. характеристику поздней империи у Энгельса (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. XVI, ч. I, стр. 124—128).