Чтобы понять описание в Эпитоме Пирра, Антиоха, Ганнибала, Филиппа и Митридата, необходимо рассмотреть его в более широком контексте: каков был общий взгляд римлян на народы эллинистического Востока и Карфагена, и откуда этот взгляд пришел. Царства Пирра и Филиппа располагались в материковой Греции, а Митридата — в Малой Азии. Селевкидский царь Антиох правил большой территорией в восточном Средиземноморье, включая значительную часть Малой Азии и Месопотамии вплоть до Каспийского моря и Персидского залива. Ганнибал был военачальником карфагенян, живших на территории современного Туниса, но его влияние распространялось и на эллинистический восток: он вступил в союз с Антиохом и царем Вифинии и, таким образом, воевал и в Малой Азии. Поэтому все эти военачальники имели определенное влияние на материковую Грецию и Малую Азию. При жизни этих пяти военачальников (ок. 300-63 гг. до н. э.) римская сфера влияния простиралась на восток до Иудеи, Малой Азии и Евфрата. Трог закончил свой рассказ в нашей эре, но зона влияния на востоке существенно не расширилась. Стоит кратко рассмотреть римский взгляд на эти области в конце республиканского периода, когда писал Трог.

Римские представления об эллинистическом востоке

Римские представления об эллинистическом Востоке восходят к тому, как греки описывали своих злейших врагов, персов, в конце пятого века до нашей эры. После Персидских войн греческие писатели начали использовать негативные описания. Персия изображалась как противоположность Греции: слабая, порабощенная, полная роскоши страна. С другой стороны, греки были сильными, независимыми и свободными людьми. Ксенофонт, например, описывает, что персы раньше были почетными врагами, но в его время они страдали от морального разложения, коррупции, физической слабости, женственности и осознания собственной исключительности (Cyropaedia 8.8). Согласно Гиппократу, различия между греческим и персидским народами были обусловлены разным климатом. Легкий и приятный климат Азии также делал тамошних людей слабыми и легко покоряемыми. В Азии доминируют монархи, а их подданные не заинтересованы в войне, потому что они не являются свободными людьми (Hippokrates, De aeribus, aquis et locis 12 и 16).
Римляне, со своей стороны, впервые столкнулись с эллинистическим Востоком, когда завоевали греческие колонии в южной Италии в начале 200 года до н. э. По сравнению с прошлым в Рим стали проникать греческие влияния. Римляне переняли греческие стереотипы о персах и применили их к грекам. Греков презирали, потому что, например, их обвиняли в том, что они были искусными болтунами, не подкреплявшими свои слова делами. Римляне считались противоположностью, то есть людьми действия. Помимо болтливости, греков описывали как ненадежных, безответственных, трусливых и любящих пустую роскошь субъектов (Livius 8.22.8; Plutarchos, Cato 12.5). В то же время греческая культура вызывала большое восхищение. Уже с 200‑х годов до н. э. греческая литература переводилась, искусство моделировалось, а язык преподавался. ГРУЭН назвал это противоречие странным парадоксом: «Несмотря на распространенность греческой образованности среди сенаторской аристократии, быть причисленным к филэллинам никогда не было вполне респектабельно». Таким образом, отношение римлян к эллинистическому Востоку с самого начала было очень разнообразным и противоречивым, что нашло отражение и в описаниях римлянами своих внешних врагов.
Поскольку в конце Республики римляне все больше общались с народами восточного Средиземноморья, писатели выражали опасения, что культуры смешаются, и римляне станут похожими на своих бывших врагов. В текстах самых строгих римских моралистов эллинистический Восток традиционно символизировал развращающую роскошь и иностранные влияния, которые подрывали силу Рима. Катон Старший, живший между 200 и 100 годами до н. э., с подозрением писал о живущих в Риме греческих врачах. Он чувствовал, что греческое влияние уже начало подрывать моральный дух. Его взгляды цитирует и подтверждает Плиний Старший, который позже писал о греках, что «они разрушили нравы империи» и что «греки — родители всех пороков». Плиний также знаменито сказал, что, покорив греков, они в свою очередь покорили Рим, принеся с собой свои собственные влияния. Гораций имел в виду то же самое, когда писал: «Завоеванная Греция покорила своего яростного победителя».
В имперский период стереотипы оставались прежними, но применялись не только к Греции, но и ко всему Восточному Средиземноморью. Петроний не умолчал о восточных влияниях, которые экспансионизм принес в Рим в его время: там было богатство, гомосексуализм, разлагающая роскошь и проституция. Ювенал также был обеспокоен проникновением в Рим иностранцев с Востока, которых он называл бесчестными развратниками. Не желая изучать устои Рима, они распространяли среди римлян свои собственные обычаи. АЙЗЕК пишет, что для римлян «сам успех империи несет в себе семена ее упадка и разрушения».

Римские представления о пунийцах и Карфагенском государстве

Ганнибал Карфагенский, с другой стороны, географически не принадлежал к той же восточной группе, что и эти другие военачальники. Стереотипное представление римлян о карфагенском пунийце выражено в топосе Punica fides, «пунийская (не)благонадежность». Соответственно, пунийцы считались в худшем случае нарушителями договоров и лжецами. Их также считали очень хитрыми и, в самых негативных описаниях, жестокими и высокомерными. Первые стереотипные описания пунийцев появляются еще у Гомера, но только после Пунических войн римляне стали широко использовать негативные описания и термин punica fides. Ливий, в частности, негативно относился к пунийцам. По мнению Айзека, это было связано с пропагандой Августа (См. Epitomа 18.2.1-5; 18.6.2; 31.4.2: Punico ingenio).
Согласно Айзеку, взгляды на пунийцев в конечном итоге не сильно отличались от взглядов на жителей Малой Азии и Сирии. Известно, что пунийцы пришли из Тира на восточном побережье Средиземного моря, поэтому Карфаген можно рассматривать как часть культур восточного Средиземноморья. Адлер считает, что и в Эпитоме Карфаген ассоциировался с эллинистическим Востоком, поскольку в Эпитоме Ганнибал указан как один из ненавистных римлянам монархов (Epitomа 29.2.4). В действительности Карфаген был республикой, и Ганнибал был не царем, а военачальником, но, возможно, легче объяснить действия Ганнибала, если представить Карфаген монархией, а Ганнибала своего рода царем, как и всех других иностранных лидеров в произведении Юстина. Поэтому ясно, что в Эпитоме Ганнибал считался принадлежащим к той же группе, что и цари эллинистического Востока. История Карфагена широко освещается, а его происхождение подтверждается как восточное (Epitomа 18.3.1-19.3.12).[1] Ганнибал и другие карфагеняне играют в повествовании важную роль.

---

[1] Статья Бретта Бартлетта поддерживает мысль о том, что Ганнибал рассматривался в этом произведении как один из многих царей. Например, Бартлетт указывает на использование Юстином глагола rego для описания лидерства Ганнибала (Эпитома 32.4.12: cum diversarum gentium exercitus rexerit): rego означает править или руководить, и хотя его значение не предполагает царской власти, как у глагола regno, его этимологическая связь со словом rex (царь) была для Юстина очевидной и сознательной.