Я собираюсь рассмотреть, как Epitoma Historiarum Pompei Trogi Юстина описывает, с римской точки зрения, иностранных вражеских военачальников, с которыми римляне сами сталкивались в войнах. Таким образом, моя цель — изучить, как эти военачальники воспринимались римлянами: другими словами, как сам Юстин определял римлян, описывая врагов Рима. В мою тему входят пять полководцев: Пирр (319/318-272 гг. до н. э.), Антиох III Великий (ок. 241-187 гг. до н. э.), Ганнибал (247-183 гг. до н. э.), Филипп V (238-179 гг. до н. э.) и Митридат VI Евпатор (132-63 гг. до н. э.).
Я подхожу к исследованию с точки зрения военной силы, которой в Эпитоме уделяется много внимания. В первой главе я рассмотрю, как с помощью различных положительных и отрицательных моральных примеров Юстин описывает военную силу или слабость этих вражеских командиров. Таким образом, я буду исследовать, откуда бралась военная сила и как она связана с понятиями морали. Во второй главе я исследую способы, с помощью которых эта власть использовалась не по назначению. Для меня важно не только то, как изображается враг, но и то, что это изображение говорит о представлении римлян о самих себе. Поэтому рассмотрение этих характеристик также будет работать в обе стороны: в Эпитоме в отличие от злобных врагов римляне не всегда автоматически изображаются добродетельными людьми, но Юстин приводит положительные и отрицательные примеры с обеих сторон. В обеих главах я уделю много места тому, как Юстин через этих вражеских лидеров изображает римлян в прямо негативном свете.
Для изучения этого аспекта Эпитома является плодотворным источником для, потому что ее повествование почти полностью фокусируется на царях и на военачальниках восточного Средиземноморья и Северной Африки и на войнах, которые они вели. Я решила сосредоточиться на этих военачальниках, поскольку в Эпитоме они описаны особенно подробно, и все они противостояли римлянам в войнах с большим или умеренным успехом. Юстин, вероятно, считал их хорошими нравственными примерами и поэтому уделил им много места в своем труде. Все они также были царями своих царств, за исключением Ганнибала. В любом случае, описание в Эпитоме сконцентрировано на войнах, которые вели эти люди, поэтому важно, что все они были военачальниками и врагами римлян.
Эпитома очень мало востребована в исторических исследованиях. За исключением книги Лив Ярроу «Историография в конце республики: провинциальные точки зрения о римском правлении», одним из основных источников которой является Эпитома, мне не известно ни одного крупномасштабного исследования, в котором Эпитома использовалась бы целиком, но привлекались лишь отдельные части. Ученые, вероятно, неохотно брались за Эпитому из–за ее проблемного характера: она представляет собой резюме оригинальной утерянной работы Помпея Трога, автора времен Августа. Более того, ее содержание иногда весьма сбивчиво и противоречиво. Юстина обвиняли в небрежном монтировании и искажении текста Трога, а Эпитома даже описывалась как огромный беспорядок, который из–за его ненадежности не стоит даже изучать. Однако, моей целью является не поиск точных исторических событий, а восприятие римлянами иностранных противников. По этой же причине я не считаю преградой двуслойность произведения, из–за которой оно как будто имеет двух авторов, разделенных примерно 200 годами, поскольку древние литературные источники всегда соединены с более ранними авторами.
Поэтому в данном исследовании я стремлюсь заполнить пробел в изучении римской идентичности и неримлянства, привнеся новую позицию — эпитоматора — в рассмотрение о том, как римляне описывали своих самых могущественных врагов. Эпитома рассматривает историю неримского Средиземноморья с разных точек зрения и не отстаивает однозначно только одну сторону. Поэтому я буду исследовать восприятие римлянами своих врагов двумя новыми способами. Использование Эпитомы в качестве первоисточника позволяет взглянуть на римскую культуру последнего дохристианского века с новой, недостаточно изученной точки зрения. Кроме того, я буду рассматривать и негативные, и позитивные рассказы о римских врагах в одном флаконе, а не сосредотачиваться только на одном аспекте, как это было принято в исследованиях о римлянах и о других народах. Левене, на мой взгляд, верно подытоживает важность изучения эпитомы:
«Что сделал Трог, так это предоставил римлянам новое восприятие их империи с точки зрения истории других империй, которые они покорили и поглотили. Но не изменились основные идеологические блоки этого восприятия: патриотическое восхваление своей страны в сочетании с осознанием проблем в отдельных аспектах ее поведения и ощущением того, что настоящее представляет собой потенциально губительный отход от славы прошлого. В этой самой неримской из римских историй наиболее ярко проявляется непрерывность в римских исторических концепциях и сочинениях в период поздней республики».

Основной источник

Historiae Philippicae, на которой основана Эпитома Юстина, была большой исторической работой, написанной римским историком Помпеем Трогом в начале нашей эры. Его внимание было сосредоточено на Востоке, что беспрецедентно для римского историка, поскольку в то время как его современник Ливий и его предшественник Саллюстий писали историю с римской точки зрения, Трог писал о прошлом Македонии и эллинистического Востока. История начинается с древней Ассирии и Персии, продолжается возвышением Македонского царства и завоеваниями Александра Македонского и заканчивается гегемонией римлян над всем восточным Средиземноморьем. В своей работе он впервые упомянул Рим только тогда, когда тот начал завоевывать греческие территории в южной Италии в начале третьего века до н. э. Работа посвящена жизни и деяниям правителей и военачальников различных империй.
Труд Трога утрачен, но Юстин, живший примерно 200 лет спустя, обобщил его в работе под названием Epitoma Historiarum Philippicarum Pompei Trogi. По разным оценкам, объем оригинального произведения в пять–десять раз превышал объем сокращенного варианта. Краткое изложение Юстина, очевидно, стало очень популярным, возможно, уже в поздней античности: мы знаем, что до первого издания 1470 года существовало более 200 различных рукописей. Возможно, именно из–за популярности краткого изложения оригинальное произведение вышло из употребления и исчезло. Латинская версия, которую я использовала, — это тейбнеровское издание, подготовленное в 1972 году Отто Зеелем. Финского перевода Эпитомы нет, поэтому все переводы — мои собственные. Я использую английский перевод Ярдли.
Помпей Трог
Помпей Трог жил в конце I века до н. э. Его предки жили в Нарбонской Галлии, но он был римским гражданином и получил римское воспитание. Юстин рассказывает, что его семья происходит от воконтиев, народа, жившего к востоку от реки Роны у Средиземного моря. Дед Трога служил в армии Помпея и получил от него римское гражданство, а отец Трога, как говорят, был секретарем Юлия Цезаря (Epitoma 43.5.11-12). Таким образом, Трог был римлянином в третьем поколении.
Что касается мотивов Трога, то Юстин говорит, что Трог, вероятно, чувствовал необходимость написать всеобъемлющую историю мира на латинском языке, потому что больше не нашлось охотников (Epitoma Praefatio 1). В его время на латыни писались только труды по римской истории, а все труды по восточной истории — на греческом. Труд Трога является фактически единственной сохранившейся на латинском языке всемирной историей дохристианского периода. Следующая была написана только в пятом веке Павлом Орозием, который использовал в качестве источника Эпитому. Алонсо–Нуньез предполагает, что целевой аудиторией Трога могли быть жители западных провинций, где не говорили по–гречески и откуда происходили его семейные корни. По мнению Ярдли, Вальдемара Хеккеля и Андреаса Мехля, Трог стремился скорее дополнить своего современника Ливия, чей исторический труд Ab urbe condita охватывал всю историю Рима от его основания. Основными темами работ Трога были доброе царствование, власть правителя над своими подданными, а также подъем и падение империй и исторический континуум.
В любом случае, в наши дни Трог часто приобретает антиримскую репутацию из–за того, что его работы посвящены неримскому миру и критике Рима. В античности, однако, рейтинг Трога, очевидно, не падал, поскольку в Истории Августов, которая датируется около 400‑х годов, Трог дважды упоминается как один из четырех величайших римских историков наряду с Ливием, Саллюстием и Тацитом. Трог также, по–видимому, имел некоторую репутацию ученого–естествоиспытателя, поскольку, как говорят, он написал работу De animalibus, а натуралист Плиний Старший несколько раз упоминает Трога. Первоначальное название Historiae Philippicae также могло быть расширено до Liber historiarum philippicarum et totius mundi origines et terrae situ, что относилось бы не только к историческому аспекту, но и к природно–географическому содержанию, следы которого сохранились в Эпитоме, но основное внимание Юстина все же сосредоточено в другом направлении.
Трога можно смело отнести к последним десятилетиям первого века до н. э. или к началу первого века н. э., поскольку Трог комментировал стиль своего современника Ливия (59 г. до н. э. — 17 г. н. э.) и явно испытывал на себе его влияние (Epitomа 38.3.11). Более того, если отец Трога был секретарем Юлия Цезаря (102/100 - 44 гг. до н. э.), то Трог должен был начать литературную деятельность как раз в конце I века до н. э. Трог, вероятно, закончил свое повествование в 6 году нашей эры, когда он написал последнюю книгу. Однако Алонсо–Нуньез считает, что абсолютный terminus ante quem работы Трога не позднее 9 года н. э. Таким образом, Трог и его семья были свидетелями последних моментов Римской республики, а его дядя сражался на Востоке во время Митридатовых войн.
Юстин
Утраченный труд Трога был взят за основу писателем по имени Марк Юниан Юстин. О нем известно еще меньше, чем о Троге. Наиболее популярная оценка, основанная на известных ссылках, рукописях, языке и содержании Эпитомы, заключается в том, что он жил около 200 года. Согласно Алонсо–Нуньезу, Юстин решил написать сокращение, возможно, из–за длинных и обширных Историй его времени, но у него, несомненно, были и другие мотивы. Сам Юстин объяснил их в предисловии к Эпитоме следующим образом:

Epitoma Praefatio 4-6: Horum igitur quattuor et quadraginta voluminum (nam totidem edidit) per otium, quo in urbe versabamur, cognitione quaeque dignissima excerpsi et omissis his, quae nec cognoscendi voluptate iucunda nec exemplo erant necessaria, breve veluti florum corpusculum feci, ut haberent et qui Graece didicissent, quo admonerentur, et qui non didicissent, quo instruerentur. Quod ad te non tam cognoscendi magis quam emendandi causa transmisi, simul ut et otii mei, cuius et Cato reddendam operam putat, apud te ratio constaret. Sufficit enim mihi in tempore iudicium tuum, apud posteros, cum obtrectationis invidia decesserit, industriae testimonium habituro.

Когда во время пребывания в городе (Риме) у меня было свободное время, я выбрал из этого 44-томного труда наиболее ценный материал, опустив то, что было неприятно читать или не годилось для воспитания нравственности, и таким образом создал своего рода маленький букет, чтобы освежить память тем, кто изучал историю греческого мира, и дать знания тем, кто не изучал. Я посылаю тебе эту работу не столько для ознакомления, сколько для редактирования, и с целью показать результаты моего досуга, в котором, по мнению Катона, тоже надо отчитываться. Пока что достаточно будет твоей оценки. Поздние поколения признают мой труд, когда прекратится злобная критика.

Итак, Юстин, очевидно, прибыл в Рим из другого места, возможно, не один, и в свободное время нашел историю Трога и решил написать ее сокращенную версию в качестве освежения памяти или для введения в греческую историю. Юстин адресует свой труд в первую очередь не своим читателям, а одному человеку, вероятно, занимающему высокое положение. Юстин также заявляет, что хочет писать о вещах, которые приятно читать и которые являются хорошими примерами (exempla). В своем вступлении Юстин также хвалит Трога за его искусный стиль.
Поль Жаль предположил, что Юстин был не столько историком, сколько ритором, и что Эпитома Юстина имела целью обучить риторике. Более того, время Юстина совпадает со вторым софистическим периодом в Риме, когда риторика снова набирала популярность, а риторы стремились вернуться к классической греческой модели риторики и философии. Софисты второго века путешествовали по культурным центрам Средиземноморья, во многом опираясь на свою риторическую школу. Известно, что некоторые из них, помимо прочей деятельности, писали исторические труды. Связи между учителем и учеником продолжались и после этапа ученичества. Возможно, Юстин адресовал свою работу тому, кто ранее предлагал ему репетиторство в искусстве риторики.
В любом случае, Юстин, похоже, не очень заинтересован в исторической точности и репутации Трога или себя как историка — действительно, Эпитома полна хронологических ошибок и пробелов, а Юстин путает имена правителей. Ему интереснее писать о чудесных событиях и персонажах, которые вызывают эмоции и мысли и служат хорошим моральным примером. Ярдли в филологическом разборе отмечает, что латынь, используемая Юстином, очень поэтична, и поддерживает предположение, что Юстин мог быть, например, учителем риторики. Ярдли и Хеккель также отмечают, что Юстин использует в своей работе выражение florum corpusculum, «букет цветов». Цветок был распространенной метафорой риторики и красноречия.
Бретту Бартлетту также ясно, что Юстин даже не пытался быть историком: Юстин не сохранил ни исторической канвы Трога, ни подробных рассказов о происхождении царств, ни списков царей, важных для нарбонца. Юстина интересовали только те исторические события или личности, которые давали хорошие нравственные примеры, а все остальное он опускал или сводил к минимуму. Например, он мог бы перенести повествование на несколько десятилетий вперед с помощью фразы «после многих царей».
Связь между Трогом и Юстином
Возникает вопрос, идеи какого автора на самом деле содержит Эпитома. Это было неясно уже в поздней античности тем, кто использовал Эпитому в качестве источника. Некоторые ученые считают Юстина переписчиком Трога, который копировал и идеи Трога как таковые. Сам Юстин в начале своего резюме написал, что он извлек из текста Трога самые важные и интересные отрывки. Нигде он не говорит, насколько основательно он при этом отредактировал текст.
Предисловие, написанное Юстином, предполагает, что он чувствовал, что создает свою собственную работу в своем собственном стиле, а не просто сжатую, почти дословную копию Трога. В конце концов, Юстин послал свою Эпитому кому–то другому для оценки как свое собственное художественное творение. И если Юстин действительно писал Эпитому с риторическими целями, возможно, для него было важно не столько точное копирование информации оригинального произведения, сколько предлагаемые в нем нравственные примеры, которые он считал приемлемыми и необходимыми в свое время. Все остальное Юстин просто опустил.
Филологический анализ также подтверждает предыдущий вывод. Ярдли изучил язык произведения, пытаясь провести различие между отрывками, написанными Трогом и Юстином — обоих авторов разделяют 200 лет, и за это время латинский язык изменился. Используя этот метод, он пришел к выводу, что стиль произведения явно больше напоминает латынь третьего века, чем латынь времен Августа. Другой филолог, Роберт Девелин, пришел к такому же выводу.
Но это касается только стиля, или Юстин изменил и суть? В Эпитоме есть широко изученный отрывок, в котором Юстин специально замечает: «Я думаю, что эта речь достойна включения в мое сокращение в том виде, в котором она была написана изначально». Независимо от того, правда это или нет, отсюда, по крайней мере, можно сделать вывод, что текст Юстина в других местах не соответствует оригиналу дословно. Бартлетт также использовал эту информацию, чтобы попытаться провести различие между идеями Юстина и Трога. Таким образом, он показал, что именно в нескольких речах вражеских вождей в Эпитоме, которые составляют важную часть этого тезиса, наиболее четко прослеживаются идеи Трога, несмотря на то, что они написаны в стиле Юстина. Действительно, все эти речи соответствуют основным темам оригинального произведения Трога, согласуются друг с другом в своих идеях, и все они написаны косвенной речью, которую Юстин объявил любимой для Трога.
Поэтому я думаю, что при написании Эпитомы Юстин вряд ли существенно изменил идеи оригинального произведения Трога, даже если бы он писал в своем собственном стиле. Действительно, Эпитома повествует о республиканском периоде и содержит, за пределами речей, идеологию Августа, характерную для времени Трога. Почему Юстин в качестве основы для своей собственной работы выбрал работу Трога и приложил большие усилия, если он не соглашался с идеями, выдвинутыми Трогом? Ярроу также считает, что Эпитома содержит мышление времен Августа, несмотря на то, что произведение было передано через Юстина. Хотя в оригинальной работе Трога также явно подчеркивалась неримская история, Ярроу считает, что Юстин, по собственному выбору, еще больше подчеркнул ее. Ярроу сравнила содержание оригинальной работы Трога, изложенное в главах Прологов, с содержанием Эпитомы и пришла к выводу, что Юстин опустил многие отрывки о римлянах и вместо этого сделал больший акцент на неримском аспекте работы Трога. С другой стороны, Трог также намеревался написать не римскую историю, что видно из Эпитомы (Praefatio и 43.1.2).
Как и другие ученые, я также считаю, что идеи Трога заметно переданы в Эпитоме, поэтому я буду использовать и его имя, хотя слова принадлежат Юстину.
Методы
Мой основной метод — литературный анализ первоисточника, и я стремлюсь создать диалог между ним и исследовательской литературой по теме. Я считаю, что идеи, почерпнутые из методов литературной критики Хейдена Уайта и Доминика Лакапра о литературном анализе исторических источников, могут быть применены к Эпитоме. Они утверждают, что язык, текст и повествовательные структуры являются способами создания и описания исторической реальности. Таким образом, задача историка заключается не в поиске недостижимых истин об исторических событиях, а в исследовании различных и, как правило, противоречивых способов их осмысления и описания. Этот подход хорошо подходит для такого текста, как Эпитома, где стиль и развлекательность считались более важными, чем историческая точность, и который рассматривался в старой историографии как малоценный и ненадежный.
По мнению Уайта и Лакапры контекст источника не менее важен, чем содержание текста, и для его понимания важно обратить внимание на необычайное разнообразие контекстов, которые встречаются в Эпитоме. Эпитома должна быть связана, по крайней мере, с идеологией эпохи Августа, которая ярко выражена в тексте, а также со временем Юстина. Для того чтобы соотнести Эпитому с ее временным контекстом, я буду обращаться не только к исследовательской литературе, но и к другим римским и иногда более ранним авторам, имеющим отношение к Эпитоме.
Кроме того, необходимо учитывать, вероятно, разные цели Трога и Юстина и их видимость в содержании Эпитомы. В общих трудах по античной литературе Эпитома классифицируется как историческое произведение, но она гораздо сложнее. В Эпитоме сильно сочетаются различные элементы историографии, биографии и риторики, и я постаралась учесть их все при постановке вопросов и оформлении данного исследования, как не обошла вниманием и цель Юстина предложить моральные примеры, exempla, которые, в частности, были связаны с вышеупомянутыми жанрами.

Контекст источника — связь между римскими моральными концепциями, риторикой и историографией

Римская мораль, добродетели и virtus
Эпитома описывает хорошие и плохие качества выбранных мною военачальников с римской точки зрения, т. е. рассуждение основано на римском представлении о virtus и о том, каким должен быть образцовый римлянин. Помимо virtus существовало еще несколько добродетелей, из которых Цицерон в своей речи Pro Murena, следуя примеру Платона, выделил справедливость (aequitas), самообладание (temperantia), мужество или стойкость (fortitudo) и благоразумие или мудрость (prudentia), а также их разновидности. Среди других важных добродетелей были честность или верность (fides), серьезность (gravitas), человечность (humanitas) и уважение к богам (pietas). Римляне считали, что высокая нравственность складывается из этих добродетелей. Порок, с другой стороны, был противоположен этим качествам и вел к безнравственности. Негативные стереотипы монархов эллинистического Востока как жаждущих удовольствий бесчестных, необузданных и жестоких тварей представляли все то, чего должен чураться образцовый римлянин.
Сам термин Virtus первоначально означал мужественность, моральную чистоту и храбрость в бою. Особенно в конце Республики и в имперскую эпоху все эти добродетели включались в понятие virtus. Как писал Цицерон, Virtus занимала центральное место в самовосприятии римлян, считаясь основой успеха Рима:

… crudelitatem mortis et dedecus virtus propulsare solet, quae propria est Romani generis et seminis. Hanc retinete, quaeso, quam vobis tamquam hereditatem maiores vestri reliquerunt. Nam cum alia omnia falsa, incerta sint, caduca, mobilia, virtus est una altissimis defixa radicibus; quae numquam vi ulla labefactari potest, numquam demoveri loco. Hac virtute maiores vestri primum universam Italiam devicerunt, deinde Carthaginem exciderunt, Numantiam everterunt, potentissimos reges, bellicosissimas gentes in dicionem huius imperii redegerunt (Philippicae 4.13).

Virtus смягчает жестокость смерти и избавляет от позора, являясь характерной чертой римского рода и семени. Прошу вас, о римляне, сохраните это качество, которое ваши предки оставили вам в наследство. В то время как все остальное ложно, неопределенно, мимолетно и капризно, только добродетель имеет глубокие и прочные корни: никакое насилие не может поколебать ее, и она никогда не может быть сдвинута со своего места. С ее помощью ваши предки сначала завоевали всю Италию, затем разрушили Карфаген и Нуманцию, подчинили своей власти самых могущественных царей и самые воинственные народы.

По мнению Майлза МакДоннелла, virtus и понятие республики были тесно связаны. Поэтому хороший римский человек должен был обладать добродетелью и другими связанными с ней достоинствами, но для их достижения он также должен был посвятить себя Республике. МакДоннелл резюмирует, что единственным способом, благодаря которому римские мужчины вообще могли называть себя римскими мужчинами, было служение Республике. В республиканский период это означало, прежде всего, военную службу.
Во второй половине республиканского периода римская литература была сильно озабочена упадком римской морали и добродетели. Эта тема повторялась в работах Ливия и Саллюстия, и вероятно, заметно присутствовала и у Трога, поскольку она в значительных количествах передана в Эпитоме Юстина. С другой стороны, размышления о морали и добродетелях также были очень актуальны в имперский период, особенно в философских и риторических текстах. О добродетелях писали с точки зрения правителей, приводя исторические примеры. Примеры добродетели и других достоинств, или их отсутствия, были найдены среди римских и иностранных лидеров.
Историографический контекст Эпитомы
Трог писал во время правления Августа, когда Ливий (59 г. до н. э. — 17 г. н. э.), самый известный историк республиканского периода, еще был в строю. Действительно, в дополнение к этому прямому комментарию, в Эпитоме есть много из лингвистики и контента Ливия, поэтому ясно, что Трог и, возможно, также Юстин использовали Ливия в качестве образца. Трогу и Ливию предшествовал Саллюстий (86-34 гг. до н. э.), который писал на латыни о римской истории своего времени. До Трога биограф Корнелий Непот (ок. 110 — ок. 25 гг. до н. э.) писал на подобные темы, а из его De Viris Illustribus сохранилась глава об иностранных царях. Трог черпал вдохновение, в частности, в ряде греческих произведений. Например, Полибий (ок. 200 — ок. 118 гг. до н. э.) написал свою историю мира на греческом языке с римской точки зрения еще до Трога. Среди известных грекоязычных всемирных историй периода Августа можно отметить Историческую библиотеку Диодора Сицилийского, Историю Николая Дамасского и О царях Тимагена Александрийского. Большая часть истории греческого мира была написана в римские времена, но Трог был первым, кто сделал это на латыни.
Неотъемлемой частью римской общественной жизни была риторика, которой активно занимались несколько римских историков, прежде чем они стали писателями. Поэтому связь между историографией и риторикой в Риме была очень тесной и важной: и риторика, и историография были призваны развлекать и влиять на общественное мнение. Многие известные историки, такие как Ливий, Светоний и Тацит, также были риторически подкованы. Естественно, риторы также изучали историю, так как в ней было бесконечно много примеров и материала для их речей. Исторические труды, как правило, оживлялась нравоучительными рассказами, противопоставлениями и речами, написанными автором. Это также хорошо иллюстрирует стиль Эпитомы, который в значительной степени отражает риторическую подготовку, которую мог иметь Юстин.
Моральные примеры (exempla) были неотъемлемой частью как риторики, так и римской историографии. Мехль пишет: «как и поэты, историки служили у греков и римлян моральными авторитетами». Другими словами, история должна была не только развлекать, но и учить «правильному» поведению и ценностям. Даже Ливий в начале своего труда заявляет о своем намерении дать моральные наставления и привести положительные и отрицательные примеры. По мнению Мeхля, моральные понятия в текстах греческих и римских историков не менялись. Существовала вера в преемственность между прошлым и настоящим, в то, что прошлое повторяется и его примеры применимы к настоящему. Поэтому можно было сравнить этические нормы сегодняшнего дня с текстами и событиями сотни лет назад.
Постоянный поиск примеров из прошлого также сопровождался в римской историографии представлением о том, что национальная мораль постоянно разрушается и что раньше все было лучше. Например, у Саллюстия и Ливия основной темой является именно моральное разложение из–за роскоши, которая пришла вместе с внешними завоеваниями. Они критиковали не столько римский экспансионизм, сколько его последствия. Это было связано с политической пропагандой времен Августа: он утверждал, что восстанавливает золотой век Рима и мораль, которая испортилась. Трог, а через него Юстин, переняли этот же стиль. Все эти работы также содержат восхищенные изображения вражеских военачальников, поскольку состояние римского экспансионизма и морали охотно отражалось и на неримских примерах. Эпитома отличается от других работ тем, что Рим беспрецедентно отодвинут на второй план, не являясь центром повествования.
Произнесение речей от лица исторических личностей было типичным упражнением в школах риторики. Поскольку риторические приемы были частью процесса написания исторических произведений, историки, чтобы оживить повествование и персонажей, также сочиняли соответствующие ситуации речи. В Эпитоме их несколько, и самая известная из них — обращение Митридата к своим войскам (38.4-7). Филипп и Ганнибал также высказывают свое мнение. По мнению Майкла Гранта и Джона Маринколы, эти речи не могли быть подлинными по практическим причинам. [1] Эрик Адлер предположил, что эти речи использовались историками для критики Рима устами врага: если речь была представлена как речь вражеского царя, было безопаснее высказывать даже самую серьезную критику, чем делать это устами его самого. В любом случае, критика Рима была обычным явлением в римской историографии.
Нравственные примеры в историографии предлагались через портреты персонажей, и Эпитома также полностью сконцентрирована на правителях. Историография и биография настолько тесно связаны, что зачастую трудно провести между ними различие, которое не было ясно и древним писателям. Историография, сосредоточенная на деяниях великих людей, была популярна уже со времен греческих пионеров античной историографии. В Риме биографическая историография стала популярной к концу Республики. Повествование Ливия, например, зациклено на отдельных людях. Цицерон, современник Ливия, писал, что «излагать историю в хронологическом порядке, следуя за событиями, утомительно, но что делает историю интересной, так это изучение личностей» (Ad familiares 5.12.5). Предшественник Трога, Непот, написал историко–биографический сборник, предназначенный, очевидно, для риторов. Непот писал, что читатели должны сравнить римских и иностранных военачальников и решить, «кому из них следует отдать предпочтение». У Непота, как и в Эпитоме, можно найти очень похожие краткие описания жизни военачальников (Hannibal 13). Николай Дамасский, современник Трога, помимо всемирной истории написал биографии Августа и Ирода.
Биографии и биографическая историография также были популярны в имперский период. И в первом, и во втором веках писали Тацит, Светоний и Плутарх. Все они старались подавать нравственные примеры. Тацит писал истории, посвященные императорам, а Светоний — биографии императоров. Плутарх, писавший на греческом языке, сравнивал известных римлян и греков. Филипп Стадтер пишет, что популярность биографической историографии можно объяснить желанием предоставить примеры хорошего и плохого руководства во времена внутриполитического кризиса. В эпоху Трога, когда в Риме стал популярен биографический стиль, республиканская форма правления рушилась, и отдельные люди имели больше влияния и независимости, чем раньше. При императоре власть была сосредоточена в руках одного человека, поэтому было естественно смотреть на историю с точки зрения правителей. Юстин, вероятно, жил в конце второго века или после, когда после хаотической борьбы за власть, известной как «год пяти императоров», началось правление Северов. Таким образом, лидерство, всегда актуальная тема, легко изучается через биографию и исторические примеры.
Таким образом, поиск примеров и личных описаний из истории был обычным делом во времена как Трога, так и Юстина, но мода на эпитоматорство была свойственна времени Юстина. Квинтилиан (ок. 35 — ок. 95), учитель риторики раннеимперского периода, писал, что оратор должен отлично знать исторические примеры (Institutio oratoria 10.1.31-34). Поэтому риторы читали историю, и известно, что для них составлялись пособия и сборники exempla, чтобы те, кто искал подходящие примеры, были избавлены от необходимости читать целые исторические труды от начала до конца. Например, ритор Флор (ок. 74 — ок. 130) суммировал работу Ливия. Юстина часто сравнивают с Флором. Поэтому возможно, что Юстин, как и Флор, также хотел сделать образцовое резюме Трога. Учение о красноречии было сохранено вторым софизмом, но историография начала терять свое значение по мере того, как ослабевала сила сенаторского сословия. В поздней античности историография выродилась в краткие резюме и комментарии к более ранним произведениям, в сборники примеров и биографий. Эпитома Юстина по стилю вписывается в этот переходный период между ранним и поздним имперскими периодами.
Исследовательская традиция
В начале 20‑го века преобладало мнение, что римский экспансионизм имел в основном оборонительный характер и что в войнах были виновны иностранцы. В конце века, под влиянием постколониализма, эти представления все чаще подвергались сомнению, и современные исследования стремятся более широко взглянуть на то, как римляне описывали иностранцев, в частности, «Ориентализм» Сейда (1978), центральный тезис которого заключается в том, что Запад создал определенный образ Востока с целью доминирования и подчинения Ближнего Востока.
По мнению Адлера, теория Сейда также успешно применяется во многих последних исследованиях об античности, но опасность заключается в том, что исследователи слишком остро реагируют на более ранние исследования, впадая в другую крайность. Например, Бенджамин Айзек, который в книге «Изобретение расизма в классической древности» (2004) провел обширное и тщательное исследование о римских изображениях иностранцев, в основном фокусируется на уничижительной портретизации неримлян и на том, как римляне оправдывали таким образом свой экспансионизм. Более того, меньше внимания уделяется тому факту, что римские писатели не только очерняли врагов Рима, но и восхищались и уважали их. Точно так же действия римлян можно было как защищать, так и критиковать. Примеры всех этих точек зрения можно найти в Эпитоме. Я разделяю мнение Адлера, что важно рассмотреть всю картину того, как изображались неримляне, как позитивно, так и негативно. Изучение неримлянства находится на поверхности также в финских антикварных исследованиях. Антти Лампинен недавно (2013) защитил диссертацию об изображении религиозности и морали у северных варварских народов, а Элина Пый защитила диссертацию (2014) об изображении гендерности и римской идентичности в военных эпосах.
Однако очень мало исследований посвящено Эпитоме Юстина с неримской точки зрения. Выбранное мною направление исследований приобрело популярность только в конце XX века, отсюда Эпитома, не ужившаяся с более ранними исследованиями, где ценность источника зависела в большей степени от его надежности и достоверности, только сейчас начинает привлекать внимание ученых. Исследования середины 20‑го века и более ранние, в которых основное внимание уделялось хвалебному изображению неримлян могли очень негативно относиться к Эпитоме. Действительно, Трог долгое время имел антиримскую и непатриотическую репутацию, что привело к убеждению, что оригинальная работа Трога была утеряна из–за непопулярности. Даже в конце XX века негативная репутация сохранялась: Ф. Гудиер, исследователь Эпитомы, описал работу Юстина как небрежное и ленивое резюме, к которому эпитоматор добавил мало своего.[2] ГРАНТ, в своем общем трактате о древних историках (1995), кратко описывает работу Трога как «бессмысленную и запутанную», возможно, бессознательно перенося плохую репутацию Юстина на Трога и путая их. [3].
Наряду с этими негативными замечаниями начали появляться исследования Эпитомы и с новых ракурсов. Эпитома и ее происхождение были изучены с филологической точки зрения, в частности Отто Зеелем во введении к его изданию Юстина (1972), Х. М. Алонсо–Нуньезом в книге «Всемирная история при Августе: «Historiae Philippicae» Помпея Трога» (1987) и Дж. К. Ярдли в книге «Юстин и Помпей Трог: исследование языка «Эпитомы Юстина» Трога» (2003). Отношения между Трогом и Юстином недавно были значительно прояснены Бреттом Бартлеттом в книге «Эпитома Юстина: маловероятная адаптация «Всемирной истории» Трога» (2014). Все они способствовали привлечению внимания к Трогу и Юстину и значительно расширили наши знания об этих писателях и их работах, которые переданы нам через «Эпитому.
В самых последних исследованиях Эпитома также стала источником интереса для исторических исследований. В своей монографии «Историография в конце республики: провинциальные взгляды на римское правление» (2006) Ярроу рассмотрела Эпитому с различных историографических точек зрения наряду с другими всемирными историями периода Августа. Согласно ее анализу, римское самовосприятие и идентичность строятся, в том числе, на основе изображения экспансионизма и неримлянства в Эпитоме.
В работах «Римская историография в поздней республике» (2007) и «Помпей Трог в «Анналах» Тацита» (2010) Левене включил Трога в число важнейших историков поздней республики, наряду с Ливием и Саллюстием, и признал Эпитому важным источником для изучения римской мысли в поздней республике. В этих статьях он рассмотрел Эпитому как часть историографии конца Республики, которая включала размышления о моральном упадке, а также описания монархов в Эпитоме.
Эрик Адлер изучил положительные образы врага в Эпитоме и поставил под сомнение антиримскую репутацию Трога, в частности, в работе «Возвеличивая варваров. Речи врага в римской историографии» (2011). По его мнению, вражеские речи в римских историях, которыми изобилует и Эпитома, были средством критики и определения собственной культуры.
В дополнение к ним Луис Баллестерос Пастор написал подробный исторический комментарий на испанском языке (2013) к разделам Эпитомы о Митридате в книгах 37-38. Мы надеемся, что это предвещает рост интереса и увеличение числа публикаций в будущем. Среди последних общих работ по римской историографии — «Римская историография. Введение в ее основные аспекты и развитие» Андреаса Мехля (2011, немецкий оригинал «Römische Geschichtsschreibung» 2001) был особенно полезен для того, чтобы помочь мне лучше вписать Трога, Юстина и Эпитому в их историографический контекст.
Для понимания экспансии в восточное Средиземноморье в конце Римской республики, описанной в Эпитоме, превосходными работами являются «Римский империализм в поздней республике» Эрнста Бэдиана (1976, первое издание 1968) и «Эллинистический мир и приход Рима» Эриха С. Груэна (1984), которые использованы в данном исследовании. Они, в частности, показали, что нельзя говорить о римском империализме в конце Республики, как будто Рим активно стремился к расширению своей империи. Напротив, особенно в III и II веках до н. э., Рим не желал доминирования на новых территориях в восточном Средиземноморье и по возможности избегал его. Описание эпитома очень похоже, поэтому в большей части своих исследований я применяю тезисы Бэдиана и Груэна.
Помимо описания неримлянства важную роль в Эпитоме играют добродетели и virtus. Из наиболее важных исследований римских моральных концепций является работа Катарины Эдвардс «Политика безнравственности в Древнем Риме» (1993), в которой она рассматривает взаимосвязь между моралью, добродетелью, республикой, риторикой и политикой у римских писателей конца Республики и начала имперского периода. Понятие virtus и его изменение с течением времени, а также идеал романизма в республиканский период подробно рассмотрены Майлзом МакДоннеллом в книге «Римская добродетель. Virtus и Римская республика» (2006). Другой важной работой, посвященной моральным концепциям, является «Разведывательная деятельность в Древнем Риме» Роуз Мэри Шелдон (2005), в которой она, среди прочего, рассматривает, что было и что не было морально приемлемым в деятельности римской разведки в войнах и в дипломатических отношениях с неримскими правителями. В своих собственных исследованиях я применяю их идеи с точки зрения Эпитомы.

---

[1] В древние времена было невозможно, чтобы речи вражеских царей записывались на месте, а затем были прочитаны римскими писателями. Речи также написаны в том же стиле, что и «История» автора. Кроме того, без звуковой системы было бы невозможно, чтобы вся армия слышала речь своего царя, и чтобы все солдаты говорили на одном языке. Вставка речей в историографию была скорее повествовательным приемом, предназначенным не только для оживления и ритмизации рассказа, но и для того, чтобы читатели поняли важность грядущих событий и цели участвующих сторон. Таким образом, многочисленные речи в Эпитоме дают важную информацию о взглядах римлян на эти конкретные исторические фигуры и предысторию событий.
[2] Гудиер: «Он не часто выражал свои собственные мысли, а стилистические прикрасы заимствовал у Ливия, Тацита или поэтов, поскольку иначе было бы слишком хлопотно. Я так утверждаю, потому что все ясно указывает на то, что его компиляция было поспешным и небрежным упражнением». Броунинг: «Связь эпитомы Юстина с утраченной работой Трога далеко не ясна. Похоже, что она состоит из смеси выдержек и резюме, сконцентрирована на том, что имело образцовую ценность, и была написана с расчетом на студентов–риторов. Таким образом, большая часть богатства работы Трога, которая в значительной степени зависела от утраченных греческих источников, затерялась в плоском, сентиментальном и неуклюжем повествовании его эпитоматора. Лучшее, что можно сказать о Юстине, это то, что в эпоху варварства он дал латинским читателям некоторое представление, пусть и искаженное, о широком мире эллинистической историографии».
[3] Грант: «Работа Трога ничем не примечательна, деривативна и сбивчива. Трог нападал на речи Ливия как на фальшивки и сам не включил ни одной». В самом деле, Юстин говорит, что Трог критиковал Ливия и Саллюстия за то, что они писали речи от первого лица. Трог, как говорят, предпочитал писать их в третьем лице, то есть косвенно, и Эпитома также полна таких речей: см. Epitoma 38.3.11.