Объединенная ойкумена

С героем к филантропии и единству

В то время как историческая работа Полибия исследовала вопрос о том, как римляне смогли покорить почти весь населенный мир всего за 53 года, для Диодора и его современников этот аспект был уже давн выяснен. Длительная борьба за первенство в средиземноморском мире закончилась, победитель был налицо: даже в главном прооймии Диодор называет Рим — не обязательно восхищаясь — доминирующей силой ойкумены (1.4.3). Он видел, как в основном реализован старый стоический идеал космополиса. Однако его формулировка также допускает небольшое ограничение, что это понимание в первую очередь связано с Realpolitik.
Темы, представляющие теперь интерес для читателей, больше не включали рост или падение великой державы, или эпопею главного героя, или вопрос о том, как Рим мог взрасти вообще; по мнению Диодора, взгляд должен был быть направлен скорее на ойкумену и развитие человечества с самого начала и по сей день. Он описывает свое намерение в основном прооймии следующим образом:
«Я хочу вести речь о происхождении всего человеческого рода и о том, что произошло в известных частях мира, насколько это возможно с учетом большой древности этих событий и, следовательно, начну с изложения самых ранних событий» (1.6.2).
Тем самым он соответствует другим универсальным историкам вроде Посидония из Апамеи, Тимагена из Александрии, Николая из Дамаска, Страбона из Амасии или Помпея Трога, которые также следуя общей тенденции своего времени, отказались от отдельных тем. Тем не менее, Диодор отличается от своих коллег в центральной точке, что характерно для намерения его всемирной истории, и он сознательно включил в нее раннюю мифологическую эру. Поэтому он больше озабочен описанием истории от фиксированной даты до своего времени. Его подход к исторической работе также поднимает моральную педагогическую претензию.
Если взглянуть на первые пять сохранившихся книг, относящихся к мифической эпохе, можно обнаружить, что автор изображает человечество, отдельные группы которого живут в мирном сосуществовании. Для этого идеального состояния мифические герои — это те, кто дал людям различные благодеяния, превратив их в настоящих культурных индивидуумов.
В главе 7 первой книги впервые представлена состоящая из нескольких предложений​​космогония, за которой следует столь же короткая зоогония. Ранние формы человеческой жизни были, как объясняет Диодор в следующей главе 8, жалкими. Отсутствовали всякие культурные достижения. Как кочевники, первые люди бродили без постоянного местожительства. Все, что они могли сделать, это выбираться из нужды (χρεία). В этом хаотическом первобытном состоянии наконец во всем мире сформировались сообщества с разными языками.
В этом сообщении о творении следует отметить, что Диодор, в отличие от Эфора, не только классифицирует всех людей — то есть греков и варваров — как одинаковых по древности, но также подчеркивает в разных местах работы, что они являются автохтонами во всех частях ойкумены. Либо Диодор, как в случае с индийцами, эфиопами, бритами, критянами, ливийцами, панхайцами или сиканами прямо ссылается на этот факт, либо, по крайней мере, представляет жителей необычно древними, как в случае с египтянами. После того как люди во всех частях Ойкумены возникли в одно и то же время, с помощью естественных способов произошло их дальнейшее распространение. В этом однородном и одновременно созданном человечестве, которому не хватало культурных достижений, Диодор ставит героев как эвергетов. Они проникают в некультурную Ойкумену и оказывают людям благодеяния, особенно Геракл:
«И действительно было бы непостижимо, если бы Геракл, пока он был среди людей, своими усилиями культивировал обитаемый мир, а люди все же забыли о его благодеяниях и порицали похвалу ему за самые славные труды, и если бы, когда наши предки единодушно дали ему бессмертие из–за его непревзойденной добродетели, мы отказали бы ему в почитании, переданному нам отцами» (4.8.5).
Геракл становится архетипом положительной фигуры в двух отношениях. Во–первых, именно он, наконец, приносит культуру бедствующим людям как освобождение. Он мчится по всей ойкумене и всюду творит благодеяния. Все его действия отмечены кротостью и филантропией: он вводит сельское хозяйство в Египте (1,24,7), уничтожает диких животных всех видов (1,24,7, 3,30,4; 4,8; 5. 17,3 f., 21,6), приносит плодовые деревья (4,29,6), устраняет тиранов (4,10,5), проявляет принципиальную мягкость (4,12,7, 24,1), обставляет олимпийские игры (4,14,1), соединяет Средиземное море с океаном (4,18,5), исправляет преступников (4,17,5,18,1) и от него всем польза (4,15, 1. 18,6). В свою очередь, он получает от людей бессмертие через вечное поклонение. Геракл не только благодетель, но и учитель (διδάσκαλος) человечества. Но в своем великом путешествии по Ойкумене он даже прибывает в Индию.
Геракл — не единственный мифический герой, которого Диодор приводит как основателя культуры. Дионис доставил людям вино и пиво, а Деметра дает зерно в разных частях Средиземноморья.
Выбор этих трех фигур как прототипов эмансипированных героев не кажется случайным. Геракл был представлен в поздней эллинистической литературе в целом как идеальный правитель, но в частности почитался в родном городе Диодора, Агирии. То же самое относится к позитивным фигурам Диониса и Деметры, у которых было множество мест отправления культа на Сицилии. Видимо, Диодор специально использовал героев своей родной провинции. Это также ясно по сравнению с обращением с другими богами в Библиотеке. Так, например, Зевс только дважды описывается с положительными свойствами. В третьей книге кратко сообщается, что благодаря своей силе и добродетели он стал властителем всего мира (3.61.5). Сообщение в пятой книге идентично и несколько подробнее. Здесь Диодор посвящает Зевсу целую главу. В докладе описывается, как бог объясняет людям социальное сосуществование, побеждает гигантов, приносит равенство и демократию, а затем получает награду за свои деяния в виде постоянного царского правления с резиденцией на горе Олимп (5.71.1-6).
В этом контексте, однако, он также указывает, что в мифические времена предпринимались попытки объединения Ойкумены реальной военной силой:
«Но Осирис, человеколюбивый и жадный к славе, создал большую армию в намерении пройти через всю обитаемую землю и научить человечество разведению виноградной лозы, а также посеву пшеницы и ячменя. [2] Ибо он считал, что он будет соучастником божественных благ для всех, если он положит конец дикости человеческой жизни и поспособствует моральному существованию. И так оно и было» (1.17.1-2).
Осирис преодолевает дикость людей и, следовательно, хаос военной силой, чтобы помочь их счастью. Его действия тем самым представляют собой альтернативу Гераклу. Без сомнения, действия, основанные на стремлении персонажа к славе, не соответствуют простой человечности Геракла. Здесь, однако, Диодор передает реальные политические факторы обращения с людьми в мифический период, позволяя своему главному герою выполнять позитивные цели принудительными средствами. Решающим для божественных почестей и славы являются, в конечном счете, совершаемые для человека добрые дела.
В этом месте в представлении Диодора встает решающая роль историографии. Снова и снова он подчеркивает полезность истории:
«Вообще говоря, именно ожидание того, что историография хорошо запоминается, побуждает некоторых стать основателями городов, а другие — внедрять законы, которые обеспечивают безопасность для общественной жизни. И многие из них стремились изобретать науки и искусство как благодеяния для человечества. Но если сумма всего этого составляет человеческое счастье, тогда топовая похвала за нее должна быть приписана тому, что является ее причиной — историографии (1.2.1).
Итак, историография путем передачи позитивных образцов поведения является фактическим учителем людей. Подобно тому, как мифические герои были учителями первых людей, историография берет на себя эту функцию в настоящее время.
И особенно вдохновляющие примеры преподавания можно найти в изложении Диодором раннего времени. Геракл в главном прооймии (1,2,4), является подобной эталонной фигурой. Если Диодор описывает «памятные деяния великих людей» (1.9.2), он прежде всего обращает внимание на достижения исторических деятелей в каноне добродетелей, который он создал с помощью своих мифических героев, поэтому ему нужен этот ранний период для развития его педагогической концепции вообще:
«Если мифические рассказы об Аиде, основа которых просто придумана, вносят свой вклад в благочестие и справедливость среди людей, тем более следует предположить, что провозглашатель истины, историография, является метрополией всей философии и еще лучше способна придать характеру людей моральное превосходство» (1.2.2)
В этом отрывке из главного прооймия ясно, что Диодор не придает значения дифференциации между мифическим и историческим временами. Функция историографии для него — наставить читателя морально. Историческая правда каждого источника была в конечном счете вторична для него. Основное внимание было уделено пригодности текста для его морального послания. То, что он знал об этом, показывает следующий отрывок из прооймия 5‑й книги:
«При написании своих работ историки должны уделять особое внимание тому, что полезно в письменных источниках, но, в частности, уделять особое внимание использованию их материалов» (5.1.1)
Диодор теперь обходит историю в поисках людей, которые соответствуют канону добродетелей, разработанному им в первых книгах, — он упрекает тех, кто не согласен с ним и кто изображает всю историю в черно–белом цвете:
«Насколько нам известно, во всей нашей истории мы должны возвеличивать славу добрых людей с добавлением слов хвалы и произносить порицания в адрес плохих людей после их смерти» (11.46.1).
Поэтому Диодор хочет создать набор памятников как для позитивных, так и для отрицательных фигур и, как правило, поощрять добрые дела. Исследования неоднократно указывают, что Александр Великий и Цезарь выступают в Библиотеке в качестве великих позитивных вождей, поскольку они особенно соответствуют моральным стандартам Диодора. Нет сомнений в том, что оба человека играют важную роль уже с главного прооймия, где они обозначаются как исторические светочи (1,4,6-7). Они также связаны с Гераклом. Кроме того, Диодор подчеркивает их славные деяния в ойкумене, которая почти полностью объединена под их властью.
Александр происходил от мифического героя Геракла, сообщает историк уже в 17‑й книге, в которой говорится о делах царя. Далее следуют следующие точки соприкосновения между ними: Тир побежден, потому что Александру не дали принести жертву Гераклу. И на краю Ойкумены, в Индии, он безуспешно осаждал крепость, которую не мог взять и Геракл. Кроме того, Диодор отмечает в прооймии 17‑й книги, что царю удалось завоевать «не маленькую часть Европы, но почти всю Азию», и что из–за своих подвигов он справедливо был у всех на устах. Этими славными достижениями он превзошел более поздних правителей (17,117,5), что дает ему право стоять рядом с героями и полубогами (17,1,4,4). Парадигматический пример филантропии Александра Диодор видит в его поведении в отношении семьи Дария:
«Во всяком случае, я придерживаюсь мнения, что среди многих добрых дел, совершенных Александром, нет лучшего, чем этот, и заслуживающего того, чтобы его записывали и передавали в исторической работе. […] [7] Александр, поэтому, хотя он жил много за поколений до нашего времени, должен получить от ныне живущих справедливую и соответствующую его хорошим качествам похвалу» (17.38.4).
В общем, Александр в Библиотеке, особенно в первой половине 17‑й книги, не отклоняется от добродетелей, канон которых историк разработал для мифического героя. В результате образ македонского царя в его неизменно позитивной ориентации не меняется по крайней мере до 77‑й главы. В 17‑й книге только несколько македонцев упоминаются по имени. Диодор описывает царя как славного бойца в сражениях при Гранике и Иссе. Кроме того, он неоднократно указывает на гуманное поведение и энергию царя. Александр, как молодой царь, распоряжается делами в Македонии, прощает восставших фессалийцев, послов и афинян, которые избирают его за это полномочным стратегом Эллады в борьбе с персами.
И даже в тех случаях, когда на первый план выходит грубая сила, его действия оправданы Диодором: поэтому он берет Фивы только после того, как переговоры потерпели неудачу. Последующее суровое наказание не приписывается Александру. Скорее, враждебные Фивам греки требуют полного уничтожения города и порабощения оставшихся в живых. Судьба фиванцев, в свою очередь, оправдана их участием в персидской войне на стороне Ксеркса. Другим примером является сожжение Персеполиса, за что Александр не несет у Диодора ответственности. Действие это расценивается как возмездие за персидское уничтожение Афин.
Факт, что Александр из–за своей ранней смерти не успел захватить весь мир, Диодор пытается замалчивать, сообщая о посольствах к нему со всей Ойкумены и о так называемых последних планах царя. Итак, последний пункт в более длинном списке частично гигантских проектов заключается в следующем:
«Кроме того, создание городов и перемещение людей из Азии в Европу, и наоборот, из Европы в Азию, чтобы объединить крупнейшие континенты через взаимные браки и семейные связи с общей гармонией и родством» (18.4.4).
Если бы не реальность, то македонский царь, по крайней мере, в своих так называемых планах всемирной империи, стал образцом роли Геркулеса. Человечество должно быть объединено, как большая семья. В результате поклонение Александру начинается сразу же в начале восемнадцатой книги. Не только катафалк, подробно описанный Диодором, является своего рода храмом — Птолемей, который также проявляет себя как благотворитель, сразу же провозглашает культовое поклонение Александру и его славе среди потомков:
«Для этого он предоставил священный участок, достойный славы Александра, размером и обстановкой. Там он создал его место упокоения и почитал его жертвами, подобающими герою, а также блестящими играми, за что он получил прекрасную награду не только от людей, но и от богов» (18.28.4).
До сих пор Диодор развивает последовательный образ царя, который был справедливо возведен в герои за его деяния и благотворительность. Фигура Цезаря, которую представляет Диодор в своей работе, относится к той же категории. В результате фрагментарной сохранности последних книг Библиотеки его деяния и изображение Цезаря у Диодора невозможно реконструировать подробно. Но несколько намеков тем не менее существуют уже в первых книгах и уже в главном прооймии автор сообщает: «Он был возведен в боги за свои подвиги». Аналогично, как и с Александром, у него налажена связь с Гераклом, и впервые в 4‑й книге:
«И поскольку большая толпа добровольно присоединилась к геракловой армии из каждого племени, он основал значительный город, которому было дано имя Алезия из–за его блужданий [ἄλη]. [2] Геракл включил в число граждан многих местных, которые превзошли числом других жителей, и поэтому Алезия стала варварской. Кельты, однако, до сих пор лелеют этот город, как очаг и мегаполис всей кельтской страны. И со времени Геракла он оставался свободным и непокоренным до сегодняшнего дня. В конце концов он был взят штурмом Гаем Цезарем, который был объявлен ​​богом из–за величия своих подвигов, и вместе со всеми остальными кельтами был вынужден подчиниться римлянам» (4.19.1-2).
Историограф описывает основание Алезии Гераклом, добавив, что только Цезарю удалось включить этот варварский город в Римскую империю. Кроме того, Цезарю удалось завоевать Британию и, тем самым, включить ее в ойкумену — задача, с которой Дионис и Геракл ранее не справились.
Переправа через Рейн относится к той же категории и имеет целью подчинить кельтов, живущих за его пределами. Как и в отношении Британии, здесь следует показать, что Цезарю удалось открыть для ойкумены ранее неизвестные территории. С оценкой Бурде, согласно которой эти конструкции «звучат принудительно», нужно согласиться. Но они также показывают, насколько свободно Диодор занимался своим материалом, чтобы создать исторические образы в соответствии с его намерением, как если бы он был фактически проинформирован об исторических реалиях.
Если предыдущие примеры были основаны на неисторических конструкциях Диодора, автор мог бы также с реальностью указать на достоинства своего героя. Среди основных моментов — восстановление разрушенного Коринфа:
«После этого времени более ранних поколений, когда прошло почти 100 лет, Гай Юлий Цезарь, который был назван Богом по его делам, увидел Коринф, и тут сострадание, а также стремление к самославию охватили его, так что он с большим рвением восстановил город. Поэтому справедливо отдать дань уважения этому человеку и обилию благожелательности, которые его характеризовали. И историография тоже должна почтить его щедрость похвалой на все времена. Его предки были слишком суровы к городу. Но склонностью к филантропии, которая была его собственной, он компенсировал свою строгость. И он предпочел прощение мести. По размеру своих достижений он превзошел всех других до себя, и по причине своего величия заслужил свое прозвище.
В целом, однако, этот человек справедливо достоин всеобщего одобрения — за благородство происхождения, за силу речи, за ведение войны и за нестяжательство в финансовых вопросах. Уместно и в историографии хвалить его за праведность. Ибо по своим делам он превзошел всех римлян, которые жили перед ним» (32.27.3).
Здесь филантропия Цезаря воплощается в совершенстве, поскольку он исправил очевидную несправедливость. Основные достоинства, которые Диодор приписал Гераклу, показывают, что они идеальны, так что историография должна поставить Цезарю литературный памятник. Диодор также лично был заинтересован предоставлением Цезарем гражданских прав жителям Сицилии незадолго до убийства. Потому что этими мерами Цезарь выполнил свое требование к космополису, в котором люди жили вместе на равных.
Если обобщить высказывания об Александре и Цезаре в Библиотеке, сначала появляется очень позитивная картина. Оба они в значительной степени соответствуют диодоровскому канону добродетелей. Оба принесли пользу людям, пытаясь сделать Ойкумену единой, и справедливо получают божественные почести и постоянное место в историографии.
Тем не менее более внимательный осмотр показывает тонкие расхождения между мифическими героями вроде Геракла с одной стороны, и историческими вроде Александра и Цезаря, с другой. Хотя у двух настоящих героев есть много необходимых достоинств, они не вполне достигают идеала. Александр едва успевает завоевать всю ойкумену (17,1,3,3, ср. 30,9,2), многое остается в планировании и, следовательно, желаемым. Даже в Индии царь потерпел неудачу в военном отношении (17,89,5,91,1) в отличие от Геракла (2,39,1) и Диониса (2,38,3), которые наделяли там людей добрыми делами. Поскольку у нас есть история Александра в Библиотеке в полном объеме, мы можем даже определить точку, в которой положительный образ Александра меняется на отрицательный:
«После этого Александр решил, что он выполнил свой план и стал бесспорным владыкой царства, и поэтому начал подражать персидской роскоши и пышной жизни азиатских царей. Во–первых, он ввел в свой двор привратниками азиатов, затем назначил самых уважаемых людей своими телохранителями — к ним также присоединился Оксатр, брат Дария. Он [Александр] также возложил себе на голову персидскую диадему и надел белый хитон и персидский пояс со всеми другими предметами гардероба, кроме штанов и кандия. Среди его товарищей он распределял одежды с пурпурной каймой и снабжал лошадей персидской сбруей» (17.77.4-5).
В ясных словах Диодор описывает метаморфозу Александра в восточного деспота. В результате этого преобразования картина Александра во второй половине 17‑й книги также оказывается гораздо более негативной. Слова похвалы встречаются очень редко, вместо этого чаще действия царя критикуются. В деле Филоты и в убийстве Пармениона он прямо порицается, а в битве при Гидаспе он больше не представлен как славный победитель. Более того, Диодор изображает ненависть и гнев к наемникам.
Вместо того, чтобы приносить пользу людям, Александр уничтожал города. Поэтому солдаты отказываются следовать за тираном. Здесь также часть негативного образа не как подражателя Геракла, а как его конкурента. Наконец, к смерти царя приводит осушение большого Гераклова кубка с несмешанным вином. Прямо при подходе к величайшему воображаемому идеалу Александр терпит неудачу с этим варварским актом, более подходящим для восточного владыки.
У Александра были все данные для идеального геракловского героя; но в разгар своей власти он отошел от целей филантропии и впал в гордыню. Конец семнадцатой книги содержит не похвалу Александру, а скорее доброжелательную оценку. Это очень особое представление важной фигуры ясно показывает, насколько крепко Диодор слепил работу, выбрав доноров.
Несколько сложнее представить изображение Цезаря. Но и здесь, как и с Александром, можно хотя бы продемонстрировать отрицательные аспекты. На примере завоевания Алезии Цезарь не приближается к деяниям Геракла: в то время как мифический герой основывает город на радость всем окружающим и доставляет все необходимое, чтобы сделать его процветающим полисом, исторический герой должен прибегнуть к военной силе. Кроме того, Геракл приводит поселенцев и местных жителей в состояние мирного сосуществования и, следовательно, получает там культовые почести. Цезарь, с другой стороны, принуждает свободный с мифических времен полис подчиниться римскому правлению. Точно так же он смог бы привлечь варварские элементы в Алезии с помощью милосердия и тем самым вернуть полис в цивилизованную Ойкумену.
Хотя в главном прооймии Цезарь представлен здесь как человек, который теперь называется Богом из–за своих деяний, контекст показывает, что Диодор в первую очередь занят хронологическими формальностями. Он описывает отдельные разделы своей Библиотеки и предоставляет читателям известные фиксированные точки для ориентации в своей всемирной истории:
Мифическая часть заканчивается Троянской войной, вторая часть Александром и вся работа, наконец, завершалась годом, когда Цезарь начал Галльскую войну, а в Афинах архонтом был Герод. Никто не мог подумать, что Диодор хотел в особенности почтить Герода Марафонского. Цезарь и Герод названы по чисто хронологическим причинам. И обожествление Цезаря упоминается вовсе без восторженных комментариев, как и в другом отрывке, к сожалению, лишь из фрагментарной 7‑й книги, удивляет прохлада формулировки:
«Но Юлий, лишенный монархии, был назначен великим понтификом и стал, так сказать, вторым царем. Говорят, что он был предком рода Юлиев, который до сих пор существует в Риме» (7.8.5).
Если бы Диодор действительно видел в Цезаре положительную фигуру, как принято Саксом, ожидались бы совсем другие выражения.
В том же направлении движется второй пассаж, который совсем не относится к Цезарю, но был истолкован его современниками за пределами фактического содержания доклада:
«Однако он [Агафокл] не собирался надевать диадему, потому что он постоянно носил на голове венок, который он возложил как тиран во время захвата власти под предлогом священства и с которым он не расставался, когда он боролся за господство. Другие утверждали, что с самого начала он намеревался носить его, потому что у него было мало волос на голове» (20.54.1).
Историк пишет эти строки в двадцатой книге в связи с принятием Агафоклом титула царя и возвратом отпавшей Утики. Весь рассказ о сражениях за североафриканский город, по сути, касается только недостойного поведения тирана, которого несправедливо называют василевсом. Мейстер приписал этот пассаж критике Тимея. Хотя тот критикует почти все, что касается Агафокла, он обычно не порицает его за использование знаков отличия, как не найти в этот момент и стереотипной тимеевой ругани в адрес «сатрапа». Агафокл, который так часто описывается как жестокий, бесчеловечный тиран, появляется здесь в мягких цветах гражданина–царя. Так как эти предположения не вполне соответствуют сюжету кадра, то, скорее всего, вопреки Мейстеру, они происходят из источника, благоприятного для Агафокла, или даже были полностью разработаны самим Диодором.
Указание, что Агафокл не принимал диадему как знак царского звания и надевал венок из–за своей плешивости, современники Диодора не упускают из виду. Параллель с Цезарем, который отверг диадему, поднесенную ему Антонием, знак рекса, и предпочитал лавровый венок, чтобы скрывать лысину, слишком очевидна. Историк, конечно, слышал об этих событиях во время своего пребывания в Риме; они, должно быть, были там у всех на устах. Поэтому отрывок, приписываемый Агафоклу, должен интерпретироваться как временная критика.
Подобно тому, как тиран Сиракуз пытался скрыть абсолютную власть над своими соотечественниками, Цезарь хотел использовать титул dictator perpetuus, чтобы избежать банального имени «рекс».
Через пример Агафокла Диодор намекал на тираническое поведение Цезаря. Сравнительно скрытый намек он делает в 19‑й книге:
«Стара как мир история, что не обычные люди, а те, кто обладает выдающимися способностями, разрушают демократические государства. Поэтому некоторые недоверчивые города также лишают своих самых влиятельных государственных деятелей их полномочий. [2] Кажется, что мысль о порабощении своей родины очень близка лицам, которые долгое время занимали лидирующие позиции, и трудно тем, кто из–за своего высокого положения может надеяться на захват власти, отказаться от самодержавия. [3] Ибо, конечно, любой, кто стремится к большему, хочет большего и имеет безграничные желания. По этим причинам афиняне изгоняли своих ведущих граждан, введя так называемый «суд черепков». При этом они не собирались карать за прошлые преступления, а хотели лишить своих граждан, которые были достаточно сильны, возможности отменить законы и грешить в своем родном городе» (19.1.1-3).
Это касается и Агафокла. Однако в этом прооймии Диодор также принципиально решает вопрос о том, как останавливать людей, которые поднимаются до абсолютной власти и угнетают родной полис. В качестве основного примера он ссылается в этом контексте на Писистрата, архетип тирана.
Хотя этот отрывок не имеет никакого прямого отношения к первому столетию до н. э., современники Диодора, вероятно, также видели здесь схожие параллели, поскольку описанные симптомы могут также применяться к лицам вроде Мария, Суллы и римским городским политикам. Прежде всего, однако, здесь выражена главная точка зрения автора, которая блокирует утверждение о нем как о безусловном поклоннике Цезаря. В конце концов, будучи консулом, он залез наверх и стал диктатором посредством кровавой гражданской войны. Как и Агафокл, он «взял под опеку» свой родной город, который не смог остановить его вовремя. Если Диодор отмечает в другом месте, что «правильному» правителю не нужно бояться покушений, этот ключ в основном относится ко всем людям, которые хотят получить контроль над своими согражданами, а затем угнетать их, включая Цезаря.
В целом Александр и Цезарь очень близки к идеальному типу Геракла и также получают заслуженные почести. Однако в своих целях и выборе средств они похожи на Осириса, который прежде всего ради славы делал хорошие вещи людям и не боялся военной силы. На этом фоне неудивительно, что в главном прооймии, в конечном счете, только одна фигура получает явное признание как благодетель человечества: Геракл (1,2,4). Великие исторические герои Александр и Цезарь не могут полностью достичь образцовой модели. Бескорыстную филантропию и все другие положительные качества мифических героев можно найти только в исторической личности. В конечном счете, все они терпят неудачу, когда на вершине своей власти они игнорируют добродетель филантропии и мутируют в тиранов. Поэтому создается впечатление, что работа Диодора фокусируется на представлении идеала в убеждении, что при приближении к нему историография как учитель будет играть центральную роль.

Через историографию к филантропии и единству

Когда доходило до вопроса о цели Библиотеки, исследования всегда концентрировались на изображениях великих героев. Однако, упускалось, что в первых строках своей работы Диодор подчеркивает другое намерение: «Все люди» (πάντας ἀνθρώπους), как говорится в первом предложении главного прооймия, должны безбоязненно учиться «всеобщей истории» (τὰς κοινὰς ἱστορίας). Несомненно, Диодор стремится здесь к историографическому топосу. Но тем не менее стоит взглянуть на содержание, которое, по его мнению, можно извлечь из истории:
«Кроме того, однако, они [историки] пытались причислить всех людей, принадлежащих к общей семье, но отделенных пространством и временем, к одному общему порядку, и в этом они стали как бы помощниками Божественного Провидения. Оно объединяет круг видимых звезд вместе с силами человеческой природы в единую связь, постоянно поворачивает колесо времени и подробно рассказывает всем, что конкретно привязывает каждого к тому, что приходит ему судьбой. Так и историки записывают общие события в мире, словно в одном государстве, делая свой доклад единым сообщением и общим хранилищем прошедших фактов» (1.1.1).
Прежде всего, он считает, что историография уже установила единство всех людей в своих работах. Все события, из которых можно извлечь уроки, сложены историографией в хранилище знаний. Остается только извлечь эти уроки и применить их на практике. Например, в своих первых книгах историк неоднократно подчеркивал, что в мифические времена уже существовали совершенные общества. В разной степени детализации он описывает идеальные общества, которые, согласно современным представлениям, иногда приближаются к коммунистическим системам: в Индии (2.39-42), на острове Гелиоса в Атлантике (2.55-60), на Эолийских островах к северу от Сицилии (5.9.4-5), на острове к западу от Ливии (5.19-20) и в Панхайе в Индийском океане (5.45-46). Диодор, очевидно, верит в непосредственную эффективность поучительного. Как выразился Бурде: «Диодор без колебаний включил этот сказочный рассказ в свою универсальную историю в намерении показать существование идеальных обществ в мире реальности». В принципе, нужно выйти за рамки заявления Бурде: Диодор намеренно занялся этими утопическими повествованиями, так как только с их помощью он мог полностью развивать свое педагогическое послание. В то же время ясно, что он попрощался с геродотовой греко–варварской дихотомией.
То, что подобное мирное общество может существовать даже в исторические времена без героя вроде Александра или Цезаря, который, вероятно, мутирует в тирана в течение своей карьеры, историограф ясно изложил в 12‑й книге:
«В то время как Дифил держал архонтат в Афинах, римляне назначили консулами ​​Марка Горация и Луция Валерия Турпина. В этом году законодательная работа, которая осталась незавершенной в результате восстания, была приведена к концу консулами; из так называемых двенадцати таблиц были закончены тогда только первые десять, остальные две были написаны теперь консулами. По завершении запланированных работы консулы выгравировали законы на двенадцати железных таблицах и прикрепили их к находящимся в то время перед зданием Сената рострам. Законы, изложенные сжато и просто, оставались предметом восхищения до наших дней. [2] Во время этих событий большинство народов на обитаемой земле пользовались миром, и почти все жили в мире. Ибо, что касается персов, у них было два договора с греками: один с афинянами и их союзниками, согласно которому греческие города Азии должны жить свободно по своим собственным законам, второй позже был заключен с лакедемонянами, и в нем наоборот греческие города в Азии должны были быть подчинены персам. Точно так же мир продолжался среди греков после того, как афиняне и лакедемоняне вступили в тридцатилетнее перемирие. Точно так же на Сицилии преобладал мир; ибо карфагеняне заключили договор с Гелоном, тогда как греческие города на Сицилии уступили сиракузянам лидирующее положение, а акрагантинцы после поражения на реке Гимере примирились с сиракузянами. [4] Народы Италии и кельтов жили в мире, как в Иберии и почти во всей другой обитаемой земле. Следовательно, в эти времена не было какой–либо замечательной войны, скорее, был единый мир, так что преобладали общие собрания, соревнования, жертвы богам и то, что в другом случае считается счастливой жизнью» (12.26.1-4).
Здесь Диодор описывает под 442/441 г. до н. э. средиземноморскую ойкумену, в которой царит общий мир. В Риме с двенадцатью таблицами право взяло верх, и внутренние распри закончились. Достигнуты соглашения между греками и персами, а также между сикелиотами и карфагенянами. Даже среди иберийцев и кельтов мир преобладает. Речь идет о послании автора: люди Ойкумени идеально объединены, потому что они управляются межгосударственными договорами и преодолели внутренние беспорядки среди мирного сосуществования.
Утопический характер этого отрывка очевиден. Невзирая на исторические факты, Диодор строит общий мирный сценарий в Средиземном море. Прежде всего, равное отношение к Карфагену и Сицилии ясно показывает его почерк. Моральное послание также легко понять: человечество вполне может само по себе создать общий мир, если только у него будет твердая воля сделать это. Мирное сосуществование может быть достигнуто и в историческое время, даже если подходящий герой отсутствует. Мирно объединенная Ойкумена также может быть достижима для людей, если они только осознают доступный потенциал. Итак, Диодор доставляет основное послание своих историй в первых строках: человек должен учиться через историографию.
В дополнение к педагогическому представлению великого исторического контекста и его мифических и исторических героев Диодор преследует в Библиотеке вторую цель, которая до сих пор не была замечена в науке. Здесь звучит резкая критика римской провинциальной администрации в сочетании с требованием правителей вернуться к морально ответственным действиям и добродетелям, которые когда–то сделали Рим отличным и прекрасным. В многочисленных отрывках фрагментарной второй половины своей всемирной истории он решительно осуждает посягательства римских магистратов, торговцев или налогоплательщиков, но также неоднократно ссылается на положительные примеры, которые показывают, что в принципе для Рима еще не слишком поздно вернуться на путь добродетели.