Биографические данные в Библиотеке

Очевидные свидетельства исчерпывающе рассмотрены в литературе. В результате считали, что о Диодоре как об авторе достаточно известно и думали, что не нужно будет уделять Vita дальнейшего внимания. На этом этапе настоящее исследование хотело бы начать с извлечения и обсуждения также менее очевидных ссылок на Vita из работы, чтобы наконец прийти к наиболее содержательному биографическому очерку Диодора.
Хронологически ближайшее заявление о Vita автора можно найти в его шестнадцатой книге. Это упоминание о Тавромении, сегодняшней Таормине, на восточном побережье Сицилии в статусе римской колонии (16.7.1):
«Из–за быстрого роста города [Taвромения] жители смогли получить большое богатство, но под конец ему, заслужившему значительный престиж, пришлось принять колонию римлян во время моей жизни, после того как Цезарь изгнал тавроменийцев из их родины».
В любом случае эти события относятся к периоду гражданской войны тридцатых годов. Историческая справка — военное противостояние между триумвирами Г. Цезарем и сыном Помпея, Секстом, в котором население древней Таормины было изгнано после победы молодого Цезаря, потому что оно приняли сторону Секста Помпея.
Однако датирование гражданской войной носит спорный характер. Согласно сообщению Аппиана (ВС 5.109) изгнание коренного населения совпало с выведением колонии Тавромений в 36 году до нашей эры. Согласно же Кассию Диону (54.7.1) основание колонии не связано с изгнанием населения и происходит в контексте августовой реорганизации Сицилии в 21 г. до н. э., потому что Август вывел на островах Средиземного моря еще несколько колоний.
Датирование вывода римской Таормины является не только хронологической точкой отсчета для интересующей работы, но также имеет прямое отношение к вопросу о Vita Диодора. В первом случае шестнадцатая книга не была бы написана до 36 г., во втором она была написана не раньше 21 г. На фоне того, что было написано еще 24 книги, мы имеем здесь не несущественное указание о сроке жизни, который должен был быть принят для Диодора. В любом случае, учитывая несколько самосвидетельств в работе, следует отметить, что Диодор прямо сообщает о влиянии гражданской войны на его родной остров. Предположение, что это могло быть важно для его жизни так, как мы уже не можем определить, по крайней мере напрашивается.
Что касается выведения Таормины, то в науке не может быть идентифицировано communis opinio. В интерпретации фактов может быть быть полезным замечание Страбона (6.2.3 С 268), которое поддерживается Аппианом. Согласно Страбону, Тавромений в период Августа по населению уступал лежащей южнее Катане, потому что не принял римских поселенцев. Так что в книге 16 Диодор мог непосредственно сообщить о плане поселить ветеранов в 36 году после августова подчинения острова и последующего изгнания коренного населения. При этом молодой Цезарь еще не упоминается Диодором как Август, но только с именем его приемного отца. Поэтому в целом 36 г. должен считаться последней датой, упомянутой в Библиотеке.
Бесспорным, однако, является самое раннее свидетельство, которое может быть восстановлено в труде для его Vita. Оно возникает в связи с хронологическим обзором истории Египта (1.44.1):
«Люди, как говорится, не управляли страной в течение 5000 лет до 180‑й Олимпиады. В это время я приехал в Египет, и им правил Птолемей по прозвищу Новый Дионис».
Фактически его прибытие в Египет датируется 180‑й олимпиадой в период между 60/59 и 56/55 до н. э. Неясно, когда именно он туда прибыл и как долго он там оставался.
В сообщении о линчевании римлянина (1.83) Диодор намекает о договоре между Птолемеем XII Aвлетом и Римом в 59 г., когда царь стал socius atque amicus populi Romani:
«В то время, когда Птолемея еще не называли другом римлян, люди стремились сделать все возможное для находящихся у них италийцев, и избегали любых причин для упрека или даже для войны, пока один римлянин не убил кошку. Тогда толпа собралась перед домом злодея, и ни чиновники, посланные царем, чтобы освободить человека, ни общий страх перед Римом, не пересилили, чтобы избавить его от мести, хотя он совершил это неумышленно».
Хронология событий в сообщении недвусмысленна, поскольку, по словам Диодора, договора между царем и римлянами еще не существовало. Что интересно в этом описании, так это прежде всего сочетание довольно незначительного факта (убийство безымянного римлянина) с очень важным для правления Птолемея договора. Эта связь должна быть понята только в том случае, если существует временная близость между двумя событиями. Поэтому он, скорее всего, незадолго до заключения договора был свидетелем убийства этого римлянина в конце 60 или в начале 59 г. Кроме того, быстрое прибытие царских чиновников говорит о том, что вероятно этот инцидент произошел в Александрии, так что мы можем локализовать Диодора в начале 59 г. в египетской столице.
Что касается хронологического завершения его пребывания в Египте, то Oлдфазер ссылается на уже упомянутую 44‑ю главу первой книги, в которой Диодор подсчитывает, как долго Египет находился под иностранным правлением. Пассаж заканчивается замечанием о том, что македонцы правили Египтом 276 лет. Здесь присутствуют Александр и следующие за ним Птолемеи. Ориентировочная точка времени для Диодора — это год завоевания Египта Александром, так что из этого для 1,44 получается 55 г. Поскольку эта 44‑я глава вполне свидетельствует о присутствии Диодора в стране, вполне возможно предположение, что он все еще находился в Египте, по крайней мере, в начале 55 г. В целом, есть некоторые причины для более длительного пребывания историка в стране на Ниле, возможно, даже в течение всего времени между началом 59 г. и началом 55 г., так что почти всю 180‑ю олимпиаду. Это обстоятельство также объясняло бы, почему Диодор, который в противном случае так мало влиял на свою работу, дважды упомянул 180‑ю олимпиаду.
В обсуждении о пребывании Диодора в Египте неоднократно указывалось его краткое описание Александрии в 17‑й книге. Даже критически настроенный Шварц отмечает, что этот отрывок «не написан без аутопсии». По моему мнению, этот отрывок Диодора об Александрии, изложенный необычным для него хвастливым тоном, позволяет сделать два вывода: Во–первых, не маловероятно, что он был знаком с жизнью в городе, поскольку он, вероятно, провел там более длительный период своих египетских лет. Во–вторых, этот энтузиазм можно интерпретировать как отражение первого пребывания в столице (17.52.5; 18.28.3). Лакер отмечает:
«Он совершил более продолжительную поездку в Египет в юном возрасте […] Его восторженное изображение красоты и роскоши этого города, может вызвать предположение, что его экономическая ситуация была благоприятной, и он мог роскошествовать».
Следуя Лакеру, нужно представить Диодора как молодого и более привыкшего к сельской жизни сикула, который посетил один из самых важных эллинистических мегаполисов. Мотивация для этой поездки будет обсуждаться подробнее.
Однако сам факт этого предприятия показывает, что Диодор был, по–видимому, достаточно богат, чтобы вообще поехать в Восточное Средиземноморье. Что удерживало его так долго в Египте, полностью нам неизвестно. В любом случае в сохранившейся части работы никаких указаний не обнаружено. В дополнение к его историографическим исследованиям и принципиальному интересу к стране, его могли бы связывать экономические аспекты. Возможно, он представлял торговые интересы своей семьи или родного города. Но так мы окажемся в области предположений.

Источники о личности Диодора

Диодор, что означает «дар Зевса», является обычным эллинским именем. Оно обнаруживается, насколько позволяет ситуация с источниками, во всех социальных группах и во всех регионах греческого мира. Поэтому само имя не дает сделать никаких выводов относительно личности историографа.
Биографические данные о Диодоре в целом скудны. В лучшем случае заметки первого и второго столетий нашей эры называют его имя и заглавие его исторической работы. Помимо его показаний о самом себе существуют только три свидетельства: статья у Суды, глава у Фотия и упоминание в хронике Евсевия в передаче Иеронима. Все три свидетельства отстоят на расстоянии нескольких веков от Диодора.
Самая ранняя подсказка принадлежит епископу и церковному писателю Евсевию Кесарийскому (около 260-340) в его хронике, а точнее отцу церкви Иерониму (около 331-420), передавшего эту книгу в латинском переводе. Там под четвертым годом 182‑й олимпиады, то есть под 49/48 до н. э. сообщается: «Диодор Сицилийский, писатель греческой истории, расцветал». Очевидно предположение, что речь идет об акмэ. Однако это не сильно помогает из–за неопределенного представления о том, что именно подразумевается под «расцветом» человека. Для греческих авторов срок акмэ колеблется между 35‑м и 50‑м годами жизни. Сомнения в пользе заметки Евсевия–Иеронима также приходят от фактически девиантного сообщения Суды (10 век?), согласно которому Диодор должен был жить «во времена Августа Цезаря и после». Если бы Диодор был в расцвете своей жизни в 49/48 году, он, возможно, не жил при Августе или после при его преемнике Тиберии. Шварц отвергает более позднюю дату также по стилистическим причинам: «Провинциал [Диодор] еще не знает очень существенного продукта греко–римской культуры, классицизма; он пишет на эллинистическом диалекте, которому он был обучен в юности […]: поколением позже Клитарх, Дурис, Полибий, Посидоний были бы переработаны совсем по–другому, чем у Диодора».
Проблематичным также является указание у Суды, что Диодор обсуждал историю и политику Рима (ἔστι δὲ ἱστορία Ῥωμαϊκή τε καὶ ποικίλη ἐν βιβλίοις μ «). Это утверждение допускает три объяснительных подхода: либо автору Суды была известна только последняя декада его исторической работы, то есть книги 31-40, которые, несомненно, были посвящены прежде всего римской истории. Или он просто ссылается на замечание Диодора в Прооймии (1,4,4), согласно которому тот тщательно изучил записи римлян. Там Диодор говорит об обожествленном Цезаре и его Галльской войне (1,4,7), что также предполагает интенсивное изучение римской истории. Означает ли это, что Диодор жил при Августе? Третьим и ни в коем случае не маловероятным вариантом остается то, что автор Суды составил информацию о Диодоре и его работе из промежуточного источника. Отсюда можно констатировать, что автор Суда, похоже, не знал Библиотеку напрямую или, в лучшем случае, знал только поверхностно, так что сообщения, которые он предлагает, почти не имеют значения.
В последнем свидетельстве, в главе из так называемой «библиотеки Фотия» (около 810-893) содержащаяся там информация сразу показывает, что этот отрывок полностью основан на прооймии первой диодоровской книги. В принципе, это утверждение совпадает с документом у Eвсевия/Иеронима и — с небольшими изменениями — с замечанием у Суды. В случае с поздними античными и византийскими источниками в основном возникает вопрос о том, откуда происходит их информация. Не дошло известий о его Vita и из императорской эпохи. Кроме того, в его истории нет схолий, которые могли бы нам помочь. Следовательно, эти три сообщения о диодоровой биографии не имеют независимого значения в качестве источника. Они берутся, вероятно, из самой работы.
Итак, даже в древности, как представляется, больше не было интереса к личности Диодора, который затерялся в массе древних историографов. Хотя Библиотека сохранялась полностью в византийское время, мы мало что знаем об авторе и работе с ним древних читателей. Поэтому можно предположить, что в частях, которые больше не были доступны нам, о его фигуре не было никаких существенных заявлений.
Еще одно, казалось бы неопровержимое свидетельство было выдвинуто в ходе обсуждения диодоровой биографии. Это надпись IG XIV 588 из Агиры, древнего Агирия, который Диодор определяет как свой родной город. На этом камне, вероятно, надгробной плите, написано «Диодор, сын Аполлония». Однако, учитывая частоту имени, подразумевать здесь нашего автора нет никаких оснований, тем более, что Аполлоний как его отец нигде не задокументирован.
В результате этого обзора выяснено, что при реконструкции Vita Диодора мы полагаемся исключительно на информацию из его работы. Особенно важным является уже упомянутый главный прооймий в начале первой книги, который, однако, не дает об авторе много информации (Diod. 1,1,1 - 5,3). В отличие от других древних авторов вроде Дионисия, Страбона или Николая, которые иногда могут просвечивать свое личное в собственных работах, Диодор обходится без прямых заявлениях о своей персоне. Это побудило Лакера заметить, что Диодор явно намерен оставаться на заднем плане. Кроме того, книги четвертой декады, в которых рассматриваются события уходящей республики и, следовательно, время автора, существуют только в фрагментах. Поэтому возможных заметок или зацепок для Vita мы не получаем. Тем не менее мне кажется необходимым критически проанализировать соответствующие утверждения в главном прооймии, отдельные свидетельства и подсказки в уцелевших частях, чтобы затем соединить их в биографической головоломке.

Самосвидетельства Диодора

Сицилийская родина Диодора
Одно из центральных самосообщений, которые предоставляют историки, относится к их региональному происхождению. Поэтому Диодор сообщает в главном прооймии, что он происходит из деревенского города Агирия, сегодняшней Aгиры. Что он полон некоторой гордости за свою родину, как за Сицилию вообще, так и за Агирий, часто можно найти в его исторической работе. Поэтому он неоднократно сообщает интересные подробности о расположенном на реке Хризе Агирии и ближайших окрестностях. Диодор был далек от местного патриотизма Эфора или Тимея. По–видимому, он был достаточно реалистом, чтобы оценить важность своего родного города Агирий (16.83.3). Несмотря на чеканку собственной монеты и положительные упоминания в верресовых речах Цицерона, город был незначителен по сравнению с крупными городскими центрами острова.
Если взглянуть внимательнее на намеки касательно Агирия, то следует заметить, что Диодор просто делает конкретную ссылку на город в Прооймии, идентифицируя его как место своего рождения. В отличие от Полибия или Страбона, которые крайне стесняются в своих прооймиях с заявлениями о себе, но приводят надежную информацию о себе и о своих семьях во многих других местах своей работы, Диодор воздерживается от обширной личной информации. Если бы у нас не было намеков в его главном прооймии, Агирий и не считался бы его родным полисом, несмотря на повторные упоминания в труде, тем более что некоторые другие полисы на Сицилии довольно часто и иногда упоминается более подробно, чем Агирий, Сиракузы в том числе. Особенно частые указания на островную столицу, вероятно, привели к тому, что в списке неримских авторов–источников в «Естественной истории» Плиния Старшего Диодор дважды упоминается как сиракузянин. Кроме того, этот эпитет предполагает, что Диодор, возможно, определил Сиракузы как место для добывания средств, поскольку трудно себе представить, что древние авторы вроде старшего Плиния просто так называли Диодора сиракузянином.
Особенно в первых книгах, о мифических временах, Диодор использует возможности для размещения своего родного города и окрестностей в труде. Ниже будет более подробно рассмотрено упоминании об Агирии в контексте сказаний о Геракле. Также в 80‑й главе четвертой книги мы находим замечательную заметку о его родном регионе. Здесь он в ходе рассказа о Дедале переходит к разговору об Энгии, отстоявшем примерно на 30 км к северо–востоку от Агирия.
«И, наконец, когда слава богинь сильно возросла, жители этой области вновь и вновь почитали их множеством пожертвований из серебра и золота до тех пор, когда была записана эта история. [5] Например, они построили для них храм, который отличался не только своими размерами, но и вызывал удивление из–за огромных расходов на строительство; поскольку у жителей в их стране не было подходящего камня, им удалось достать его из соседнего Агирия, хотя два города расположены примерно в сотне стадий друг от друга, а дорога, на которой можно транспортировать камни, является грубой и трудной для перевозки. […] [6] Из–за множества священных владений они были богаты средствами, и в их изобильном процветании им не нужно было уделять никакого внимания затратам; незадолго до нашего времени у богинь было 3000 коров плюс много земли, которые приносили большие доходы» (4.80.4-6).
В связи с храмовым зданием для Матери Богов в Энгии мы узнаем, что Агирий, в отличие от соседнего города, имеет лучшие карьеры и что дорога между ними не в очень хорошем состоянии. Еще раз, Диодор детализирует Агирий и окрестности, не выделяя своего отношения к городу. Вполне вероятно, что он включил Агирий из личной мотивации или, по крайней мере, намеренно не сократил своего донора, чтобы упомянуть о своей родине. Сообщение о Дедале–Энгии сводится к тому, что оно имеет отношение к настоящему, с чем мы снова встретимся в мифологии Диодора о Геракле. Автору явно нравится использовать контекст легенд, чтобы незаметно сообщать факты о своем регионе и времени. В подобных местах также становится ясно, что мы здесь не имеем дело с простой компиляцией доноров.
Из этого отрывка может быть выведена еще одна биографическая справка. Есть два события, которые следует учитывать в качестве причины для богатства Энгия: во время своего губернаторства (73-71 г. до н. э.) Веррес разграбил указанное святилище в Энгии, как говорит нам Цицерон, но не уточняет подробнее. Точно так же священный скот мог быть потерян во время разрушительной 2‑й сицилийской войны с рабами в 104-99 гг. В любом случае, по словам Диодора, потеря должна была произойти«незадолго до нашего времени». В первом случае это означало бы дату рождения вскоре после 71 года до нашей эры. Однако эта дата даст хронологические проблемы с пребыванием в Александрии с 60/59 г., потому что тогда историографу пришлось бы посетить эллинистический мегаполис в возрасте около десяти лет.
Скорее всего он родился через несколько лет после окончания второй рабской войны, то есть незадолго до 90 г. Это предположение подтверждается замечанием из прооймия 37‑й книги в передаче Фотия:
«Война, которая теперь называется Марсийской, которая произошла при его жизни, была, по мнению Диодора, масштабнее, чем любая предыдущая» (37.1.2).
Кажется, что Диодор начал современную историю своей работы, как обычно в историографии, с обширного прооймия и, возможно, даже с самосвидетельствами. Соответственно, он уже жил во время Марсийской войны, более известной как «Союзническая» (91-88 до н. э.). Если мы подведем итог всем этим показаниям, то Диодор, вероятно, родился примерно в 90 году в Агирии.
Диодор в Риме
Прежде чем перейти к актуальной теме раздела, есть один важный аспект для уточнения: знание Дидором латинского языка. Как сикул он был жителем самой старой провинции Рима, поэтому сначала это не удивляло, когда он провозглашает в главном прооймии, что выучил латынь: «Происходя из Агирия на Сицилии, я смог, тесно контактируя с римлянами на острове, приобрести глубокое знание их языка; в письменных документах Рима, хранящихся с древних времен, я усердно изучал исторические события их империи» (1.4.4).
Изучение латыни в повседневной жизни не должно было быть для него проблемой. В конце концов, с момента окончания Первой Пунической войны территория Агирия находилась под римским правлением. Тем самым латынь в качестве официального языка утвердилась ​​там задолго до Диодора. Однако, его заявление в Прооймии, что он выучил язык, да еще исследовал римские источники, выглядит странно. Скорее, он кое–как общался на нем на уровне провинциального жителя, тогда как Дионисий Галикарнасский, проведя в Риме 22 года, даже преподавал там риторику. Кроме того, поскольку латинские доноры не могут быть идентифицированы в сохранившихся частях Библиотеки с уверенностью, его языковые навыки и упомянутое им консультирование с латинскими авторами не следует переоценивать. В этом контексте примечательно, что, он, по–видимому, не читал De bello gallico Цезаря, хотя неоднократно ссылался на него и на его политику. Гуковский говорит, однако, что его вопиющие пробелы в знаниях галло–германской темы показывают, что Диодор не был знаком с сочинением Цезаря.
О пребывании Диодора в Риме свидетельствует в первую очередь его сообщение в главном прооймии:
«Кроме того, я получил необходимую поддержку для своих занятий в Риме. [3] Ибо сила этого города, простирающегося до концов земли, предоставляла мне в течение долгого времени комфортные и неограниченные возможности и средства» (1.4.2-3).
Несмотря на претенциозный язык, в этом отрывке заметна странная неточность на фактическом уровне. Сообщение, что Диодор обязан кому–то поддержкой, вызывает уместный скептицизм, не в последнюю очередь потому, что в сохранившихся частях работы не существует никакой подсказки, которая могла бы каким–то образом заполнить это пустое пространство содержимым. Нигде он не говорит о том, что конкретно он использовал в Риме созданное там исключительно властью города; он не называет прошлых или современных историков, или существующих библиотек или аналогичных учебных заведений. Подобное поведение, по крайней мере, очень необычно для историка.
Чтобы определить пребывание Диодора в Риме более точно с точки зрения времени, можно найти только один надежный ключ, скрытое биографическое свидетельство. Фоном является кодификация двенадцати таблиц в 442/441 г.
«В этом году законодательная работа, которая осталась незавершенной в результате восстания, была приведена к концу консулами; из так называемых двенадцати таблиц были закончены тогда только первые десять, остальные две были написаны теперь консулами. По завершении запланированных работы консулы выгравировали законы на двенадцати железных таблицах и прикрепили их к находящимся в то время перед зданием Сената рострам. Законы, изложенные сжато и просто, оставались предметом восхищения до наших дней» (12.26.1).
Факт, что эти законы вызывали восхищение и в «наши дни» говорит о том, что Диодор видел таблицы сам. Датирование следует из замечания, согласно которому ростры «в то время» (τότε) находились перед курией, но теперь, по–видимому, они получили новое место. Таким образом, цитата отражает передислокацию ростр, которая имела место во время пребывания Диодора в Риме или, по крайней мере, была еще недавним событием.
Известны соответствующие строительные мероприятия в верхней части форума. Они производились при Цезаре и завершились при его приемном сыне. Строительство новых ростр в западной части римского форума датируется 44 годом согласно Кассию Диону, но следует добавить, что в работах Цицерона († 7 декабря 43) нет никаких свидетельств о новых рострах. Принимая это во внимание, завершение новых ростр можно было поставить в период сразу же после смерти Цицерона. Январь 42 г. был бы terminus ante quem. Следовательно, у нас есть по крайней мере хронологический ориентир для проживания Диодора в Риме.
В отрывке из главного прооймия он лаконично заметил, что он жил и работал там в течение длительного времени. Попытки ограничить продолжительность этого пребывания создают проблемы. Ни здесь, ни в другом месте он не указал точное время. Кроме того, как уже упоминалось, отсутствуют, возможно, полезные для датировки утверждения о событиях в городе. Поразительно, например, что он ни слова не говорит о многих потрясениях в эти смутные времена, и прежде всего об убийстве Цезаря. Это необычно для историографа и предполагает, что он, вероятно, не прибыл в Рим до 42 г. и не слишком долго оставался на Тибре. Поскольку он сам не сообщает о каком–либо значительном событии или дате — в отличие от пребывания в Египте — то представляется разумным предположить, что он сознательно предпочитал маскироваться. Наиболее правдоподобной причиной этого является то, что он укрылся за заявлением «длительное время», чтобы его не слишком долгое пребывание в центре державы выглядело более значимым, чем это было на самом деле.
Все это противоречит версии в Прооймии (1,4,2-3); поэтому на втором этапе работы необходимо искать подсказки относительно того, что можно зафиксировать о пребывании Диодора в Риме. Если никаких признаков патрона или покровителя или подробного знания города и его библиотек или научных кругов не найдется, то заявление Диодора о пребывании в Риме будет развенчано как явно преувеличенное.
Самый обширный рассказ о городе в сохранившейся части Библиотеки можно найти в четвертой книге в саге о Геракле:
«Когда Геракл пересек землю лигуров и тирренов, он пришел к Тибру и устроил лагерь в месте, где сегодня находится Рим. Этот город был построен много лет спустя сыном Ареса Ромулом. Лишь горстка местных жителей жила на Палатине, как его называют сегодня, и населяла крошечный город. [2] И там некоторые из выдающихся людей, среди которых были Какий и Пинарий, приняли Геракла с особыми признаками гостеприимства и почтили его приятными дарами. По сей день воспоминания об этих людях сохранились в Риме; ибо среди аристократов нашего времени у римлян по–прежнему есть род Пинариев, который считается очень древними. Что касается Какия, то все еще существует спуск на Палатин с каменными ступенями; он называется по имени этого человека Scalae Caci и расположен около бывшего дома Какия. [3] Геракл с радостью принял приветствие от жителей Палатина и объявил им, что после его перехода в круг богов любой, кто даст обет посвятить Гераклу десятую часть своего состояния, мог рассчитывать на проведение счастливой жизни. И действительно, этот обычай существовал позже и в наши дни, [4] ибо многие римляне не только со средним достатком, но и некоторые далеко не бедные, которые поклялись посвятить Гераклу десятую часть своего имущества, а затем разбогатели, даровали ему десятину своего состояния, что составило 4000 талантов. Например, Лукулл, который, возможно, был самым богатым человеком среди римлян своего времени, произвел оценку своего имущества, а затем принес в жертву десятую часть своего имущества богу, устраивая длительные и дорогостоящие фестивали. Римляне также воздвигли на Тибре в честь этого бога великолепное святилище, в котором они обычно приносят жертвы из десятины» (4.21.1-4).
Данный пассаж предоставит вам достойные внимания подробности. Самое поразительное, что Диодор, по–видимому, пытается релятивизировать смысл легенды об основании Рима. За несколько поколений прежде Ромул, который здесь явно упоминается как сын бога войны, мог начать легендарное основание города, раз Палатин уже был заселен лигурами и тирренами. Что Геракл был гостеприимно принят жителями и ему поклонялись с тех времен, может быть даже истолковано как признак греческого чувства превосходства на культурном уровне, ибо не сын бога войны, а греческий герой стоит как великая фигура в начале истории города. После того, как Диодор почти неуважительно подчеркнул незначительный размер поселения, он необычным образом говорит о Какии и Пинарии, считая Пинариев «аристократами нашего времени». Это можно было бы интерпретировать как преднамеренно встроенный намек на патронажный контакт с этой римской семьей — из Цицерона, кстати, мы знаем о некоем Т. Пинарии в свите Цезаря. Однако, поскольку с IV века до нашей эры Пинарии уже потеряли политический вес, намек Диодора остается для нас непонятным. Как патроны или меценаты автора Пинарии, вероятно, отпадают, и не в последнюю очередь потому, что столь высокий покровитель наверняка был бы назван в главном прооймии.
Удивительно упоминание Л. Лициния Лукулла в 4,21,4 в качестве щедрого спонсора культа Геракла — информация, которая в другом месте не приводится. Прежде всего, добавление Диодора, согласно которому он должен был быть «самым богатым человеком среди римлян своего времени», может привести к искушению видеть его в качестве покровителя. Лукулл приобрел библиотеку Митридата в 70 году, так что Диодор на практике мог использовать те средства, которые он так положительно подчеркивает. Кроме того, Плутарх прямо заявляет в биографии Лукулла, что тот предоставил грекам беспрепятственный доступ к своей библиотеке, так что его дом был «очагом и гостеприимным местом для эллинов, приезжающих в Рим» (41.2). Вопрос только в том, почему Диодор тогда не называет Лукулла по имени, не выделяет позитивно его или его семью в соответствующих местах или, по крайней мере, не упоминает его библиотеку как место работы. Примечательно, что он подчеркивает в отрывке лишь богатство Лукулла, но не его щедрость. В остальной части работы Лициний Лукулл нигде не упоминается, но упоминается его отец с тем же именем. Последний, вероятно, командовал римскими войсками на Сицилии во время Второй рабской войны, и тогда, по словам Диодора, его мало кто прославлял (36,8,1.5). Тем самым он не проявляет симпатии к старшему Лукуллу, и в этом случае о патронажной связи между Лукуллом и Диодором или о любой другой речи не идет. Можно заметить, что у Диодора вообще не хватает важных имен патрициев. Например, род Юлиев был бы включен в мифическую раннюю историю Рима, если бы Диодор действительно видел в Цезаре своего великого героя, как подозревают Сакс и Виатер. Восполнил ли Диодор это в книгах 7 и 8 и каким образом, нам не определить. Впрочем, 7,5,8 не указывает на особо интенсивное и позитивное взаимодействие с семьей Цезаря.
В целом создается впечатление, что Диодор, похоже, не был хорошо осведомлен о политических элитах в Риме. Следовательно, на третьем этапе необходимо исследовать разрозненную индивидуальную информацию Диодора о Риме и то, какие утверждения можно сделать в целом о ее присутствии. Несколько удивительно, что он упоминает в 4,21,1-4 неважные для всемирной истории мелочи, а именно: путь от Бычьего рынка до Палатина, лестницу Какия, а также храм Геракла на местном форуме. Ссылка на каменную лестницу в Палатине может быть истолкована как воспоминание очевидца. Факт, что он конкретно упоминает культ Геракла на бычьем рынке — а это единственный римский культ, о котором он упоминает — вероятно, лучше всего можно объяснить поклонением этому герою в его родном городе. Провинциал нашел в тибрском мегаполисе что–то ему знакомое, и действительно, культом Геркулеса он может указать на небольшую общность между Римом и Агирием.
Другой пассаж, указывающий на пребывание Диодора в Риме: 14.116.8. Здесь в связи с кельтским нашествием историограф сообщает некоторые подробности, которые из–за их тривиальности не вписываются в универсальную историю и могут выражать личное наблюдение:
«Римляне, однако, теперь, когда дома были разрушены до основания, и большинство граждан убито, разрешили всякому построить дом в любом месте по своему желанию, и предоставили всем за государственный счет черепицу, которая по сей день называется «казенной». [9] Каждый начал строить где попало, и в результате городские улицы вскоре стали узкими и кривыми, и даже позже, когда население увеличилось, их больше нельзя было выправить. Некоторые также сообщают, что в то время женщинам было предоставлено право ездить по городу на колесницах в награду за то, что они пожертвовали свои золотые украшения для общего блага» (14.116.8-9).
Возможно, историк лично видел упомянутую здесь бесплатную черепицу, или во время его пребывания в городе ему рассказывали о социальных мерах прошлого. Знакомство Диодора с римской повседневностью еще раз подтверждается ссылкой на извилистые улицы, а также косвенным свидетельством о запрете городского движения в течение дня.
Намек на маленький привлекательный Рим заметно контрастирует с описаниями Александрии как «самого красивого города Ойкумены» и Сиракуз как «самого большого города в греческом мире». Однако, запрет на вождение был отменен, как он пишет, отнюдь не для всех женщин, но только для девственных весталок. Объяснение Диодора фактически неверно. Из серьезных исследований в архивах города или опроса компетентных собеседников («некоторые сообщают») он мог бы узнать реальные факты. Скептики также спросят, сколько женщин (весталок?) Диодор, возможно, видел в течение дня на колесницах в городе. В целом, в лучшем случае остается впечатление, что он воспроизвел всю историю без размышлений.
Свидетельства, которые можно было бы интерпретировать как повседневный опыт в Риме, можно найти и в других местах, например, в окрестностях. В фрагменте 7,5,11 историк говорит, например, об Альбанском озере и об остатках царского дворца, которые якобы все еще можно было увидеть там в его время. Возможно, он отправился из Рима к Альбанским холмам, и ему показали руины. Интересным в этом контексте является неисторическое замечание о прокладке ранней Via Appia, которое он не обязательно взял из источника. Его сообщение соответствует фактическому состоянию его времени. Прежде всего, удивление провинциала говорит о том, что он выезжал на природу и осматривал пейзажи (20.36.2). Хотя он мог указывать расстояния на Via Appia в римских милях, он указывает их в греческих стадиях. Видимо, для своих эллинских читателей он пересчитывал дистанции с миль на стадии (1:8).
Наконец, при взгляде на все свидетельства пребывания Диодора в Риме, кажется, что он, конечно, бывал в Риме и в окрестностях, но эти экскурсии, похоже, не были особенно запоминающимися событиями. Сравнение с комментариями Диодора об Александрии и Сиракузах, или с описаниями других историографов на основе личного наблюдения, усиливает это впечатление. И Александрия и Сиракузы прямо упоминаются в нескольких местах в Библиотеке как особенно красивые, крупные или возвышающиеся над другими городами Ойкумены (13.96.4; 17.52.5; 18.28.3). Хотя Рим выступает в качестве правителя мира, как явным образом провозглашается в Прооймии (1,4,3), и, как это также звучит в характеристике Ромула в 4,21,1, Рим, очевидно, был не очень примечателен как город.
Поэтому утверждение, согласно которому власть Рима поддерживала его «самыми комфортными и неограниченными средствами», слышать странно. В целом следует критично оценивать продолжительность пребывания Диодора в Риме и фактическую ему там поддержку. Жизненное и рабочее состояния, пропагандируемые в главном прооймии, скорее следует интерпретировать как самопредставление и как выражение его претензии на то, что он как и многие другие великие люди работал однажды в мегаполисе на Тибре.
Диодор и Рим у Кеннета Сакса
В качестве приложения к предыдущему разделу будет рассмотрена точка зрения Сакса. Его ключевое заявление в этом отношении заключается в том, что Диодор отправился в римскую столицу сразу же после своего пребывания в Египте. Основываясь на уже обсуждавшемся самосвидетельстве Диодора о якобы долгом пребывании в Риме, Сакс решил, что Рим был интеллектуальным магнитом в те годы. Историограф использовал рабочие возможности для композиции своей Библиотеки в соответствии с его автопортретом, распространенным в главном прооймии. Кроме того, Сакс обозначает пребывание в Риме на фоне падения Сицилии. От великих рабских восстаний через губернаторство Верреса до битв между Секстом Помпеем и Октавианом между 43 и 36 годами до нашей эры отечественный остров Диодора находился в постоянном процессе распада. Это бедствие фактически привело его в Рим.
Сакс щедро датирует римский период Диодора 56-46 гг., а также видит потенциал времени для еще более длительного пребывания до 30 г. Однако вся его конструкция определяется желанием превратить историографа в цезарианца и увидеть в Цезаре центральную фигуру Библиотеки, стоявшую «за всем его трудом», потому что по словам Сакса, Диодор наконец нашел своего универсально–исторического героя, который мог бы привести ойкумену к миру в процессе культурно–исторического развития. Вне мифологического времени все главные герои, например, Александр, рано или поздно забраковывались, так как не соответствовали моральным требованиям.
Тезис Сакса был хорошо принят в науке и поэтому требует ответа. Первая и самая важная вещь заключается в том, что просто отсутствуют источники, чтобы обнаружить историка на протяжении десятилетий в тибрском городе и, прежде всего, в интеллектуальных кругах. Сакс также, похоже, признал неустойчивость своего тезиса и поэтому признает:
«Предполагается, что Диодор жил в изоляции от римских покровителей и соотечественников–греков, и, следовательно, он, возможно, не был ангажирован».
Однако это утверждение не мешает ему попытаться разместить Диодора вблизи римских элит, даже если свидетельства плохие.
Прежде всего, на мой взгляд, Сакс подвержен ошибочному представлению о том, что даже в случае проримской тенденции Библиотеки она не зависит от местонахождения автора. И наоборот, долгое пребывание в Риме не обязательно влечет за собой проримскую тенденцию. Это можно сказать, например, о Тимагене Александрийском. В целом, предположение Сакса создает больше проблем, чем помогает ответить на открытые вопросы об авторе и его работе.
Перейдем к его тезисам подробно, если они не были опровергнуты в предыдущем разделе: Его отправная точка, что Сицилия обеднела, безусловно, не выдерживает темпа. Без сомнения, великие дни острова миновали. Но рабские войны окончились уже несколько десятилетий назад. Негативная картина, которую мы знаем из Верресовых речей Цицерона, вероятно, преувеличина по риторическим причинам. Утверждение Цицерона, что Веррес разграбил Сицилию, показывает в сущности, что остров был по–прежнему богат, чтобы обчищать его с прибылью. Кроме того, она процветала и в 36 г., чтобы заплатить огромный штраф в размере 600 талантов, который наложил на нее за предполагаемую поддержку Помпея молодой Цезарь.
Необходимо уточнить, следует ли включать Диодора в одну группу с греческими интеллектуалами в Риме. Если бы он действительно туда проник, это, вероятно, оставило бы заметный след в его работе. Примеры тому Тимаген из Александрии и Дионисий Галикарнасский с их сильно раскрашенными изображениями Рима. Прежде всего, однако, следует спросить, как Диодор в 56 г. до н. э. мог получить доступ в умственные круги. В конце концов, в то время он был молодым человеком, возможно, лет тридцати, из провинции, без видимого опыта и без репутации. И, наконец, возникает вопрос, существовала ли принятая Саксом привлекательность Рима для Диодора вообще. Если мы посмотрим на литературных греков в поздне–республиканский и ранне–августовский периоды, эта группа делится на две части: Некоторые пришли к Тибру в составе дипломатической миссии, например, Посидоний, Страбон или Николай Дамасский. Их время в Риме всегда было явно ограниченным. Длительное пребывание, даже из чисто интеллектуального интереса, не может быть объяснено примером троих людей, поэтому не следует истолковывать это как указание на культурную столицу. В этих случаях город на Тибре манил не столько как интеллектуальная Мекка, сколько как политический центр средиземноморского мира.
Только Филодем из Гадары, кажется, вписывается в образ Сакса. Этот ученик Зенона прибыл в Италию в середине 70‑х гг. В Риме он подружился с Л. Кальпурнием Писоном Цезонином, тестем Цезаря, и, вероятно, жил в основном на вилле папирусов в Геркулануме. Там он часто встречался, не в последнюю очередь как распространитель учения Зенона, с Сироном и поэтами Квинктилием Варом, Л. Варием Руфом, Плотием, Горацием и Вергилием. Однако этот пример наглядно демонстрирует, какую репутацию надо было иметь, чтобы преуспеть в Риме.
Вторая, вероятно, более крупная подгруппа попала в Рим по принуждению. Полибий был заложником, Александр Полигистор, Публилий Сир и Тимаген Александрийский даже рабами на Тибре. Особенно в 83 году до н. э. вероятно, большое количество ученых греков пришло в Рим как несвободные после возвращения Суллы с Востока. Без всякого сомнения все эти люди обогатили духовную жизнь столицы, но по этой причине она не стала культурным магнитом.
Наконец, большое количество молодых сенаторских сыновей с конца II века до нашей эры ездили для обучения риторике в Афины, Пергам, Родос, Антиохию или Александрию, потому что именно там, а не в Риме, работали известные учителя и великие интеллектуалы. Престижные образовательные центры оставались на Востоке, тогда как Рим и в раннем принципате играл здесь не особенно важную роль. Кроме того, не следует забывать, что компилятор вроде Диодора мог найти и в других крупных городах библиотеки, необходимые для его работы.
Видеть в Риме, согласно Саксу, интеллектуальный магнит после пребывания в заманчивой Александрии убедительных причин нет. В целом создается впечатление, что Сакс и другие исследователи, пошедшие за ним, слишком охотно переносят обстоятельства эпохи Августа на поздний республиканский период.
Второй, последующий вопрос — чем Диодор мог заниматься долгое, как предполагает Сакс, время в Риме. Потому что в конструкции Сакса он был — по современным условиям — безденежным экономическим беженцем, который оставил свою бедную сицилийскую родину. Однако свидетельств того, что в Риме Диодор преподавал, например, риторику, нет. Факт, что он мог выступать в городе с чтением отрывков из своей работы, как часто поступали историки, также исключается в соответствии с имеющимися данными. Свидетельства о литературном круге полностью отсутствуют, как у него, так и у его современников. Прежде всего, однако, в его работе слишком мало риторической утонченности, чтобы она была пригодна для декламаторства. Кроме того, он постоянно говорит о своих читателях, но никогда о своих слушателях.
Некоторые исследователи утверждают, что Диодор специально нацелился на Рим как место публикации своей всемирной истории. Но в древности автор мог получать доход только если он сам обеспечивал копирование и последующую продажу своих произведений, что изначально требовало дополнительных вложений (труд переписчиков, письменные материалы). Однако Диодор не дает никаких указаний ни на один из этих аспектов. Поскольку он также говорит, что он работал над своей работой в течение 30 лет, экономическая мотивация исчезает. Даже в случае частичной публикации его всемирной истории писательство вряд ли могло послужить автору. Любой, кто хотел провести свою жизнь в качестве писателя, например, как историк, либо нуждался в финансовой поддержке со стороны монарха, покровителя и т. п., либо был финансово обеспечен и пользовался своим otium.
Следовательно, в дополнение к предыдущей главе можно сказать, что предположение о продолжительно живущем и работающем в Риме Диодоре не может быть поддержано и что другие тезисы, выдвинутые Саксом в этой связи, также находятся под вопросом.
Диодор римский гражданин?
В ходе разностороннего обсуждения Диодора Сакс среди прочего выдвигает предположение о том, что историк, как и многие другие жители самой старой провинции, имели римское гражданство. Отправной точкой является замечание в 16,70,6, согласно которому «римляне включили сикулов в свое гражданство». В качестве возможной параллели Сакс ссылается на Кв. Лутация Диодора из второй речи против Верреса. Однако об этом Диодоре из Лилибея ничего не известно. Поэтому римское гражданство для историографа Диодора не доказано, и в лучшем случае, предполагается.
Правда, в двух местах в Библиотеке идет речь о даровании прав гражданства для сикулов (13.35.3; 16.70.6). Из тщательной проверки этого утверждения видно, что Диодор говорит о римском гражданстве ошибочно, поскольку сицилийские города согласно Цицерону должны получать только латинское. Фактически, этот план Цезаря не был осуществлен из–за гражданской войны после его убийства. Только Август реорганизовал юридическую ситуацию на острове спустя годы. Прежде всего, ни сопереживания, ни радости по поводу цезаревой привилегии из этих двух мест не зафиксируешь. Двукратное упоминание в лучшем случае может быть истолковано как означающее, что Диодор видел здесь римское уважение к его родному острову, которое он не хотел оставлять без внимания. Вместо этого он говорит о другом даровании прав гражданства жителям Агирия положительными словами: сообщая о реформах уже доброжелательно изображаемого Тимолеонта на Сицилии, он отмечает, что тот не только сверг тирана Аполлониада, но и дал освобожденным жителям Агирия сиракузские гражданские права. Контраст между описаниями двух юридических церемоний дает понять, что он, похоже, не ценит гражданские права Рима. Факт, что Диодор был римским гражданином, кажется маловероятным даже с этой точки зрения.

Путешествия Диодора

Диодор отмечает в Прооймии, что он путешествовал в связи с его историографической работой. Его утверждение должно создать впечатление, что он путешествовал по всему средиземноморскому миру:
«Итак, осознав, что работа этого рода будет очень полезной для всемирной истории, но также потребует больших усилий и времени, я провел за ней тридцать лет, и среди величайших трудностей и опасностей я обошел значительную часть Азии и Европы, чтобы увидеть как можно больше областей, которые особенно важны для меня, своими глазами».
Очевидная вещь в этом отрывке, как это часто бывает в высказываниях Диодора о его собственной персоне в главном прооймии, заключается в том, что он выражается так же уверенно, как и бессодержательно. Это одна из причин, почему наука рассматривала это свидетельство либо с большим скептицизмом, либо в некоторых случаях молчаливо игнорировала его. Критические голоса также указывали, что этот пассаж Диодора напоминал об идентичном утверждении в третьей книге Полибия:
«Ибо именно в этом намерении мы взяли на себя опасности и неудобства, с которыми мы столкнулись в нашем путешествии в Ливии и Иберии, а также в Галлии и на море,, чтобы исправить незнание древних и сообщить грекам также эту часть обитаемой земли» (3,59,7f.)
На фоне этих строк для Диодора только поездка в Египет и пребывание в Риме считались фактом. Кроме того, исследования показывают, что свидетельства о личных наблюдениях в работе Диодора неопределенны и что его географические знания ненадежны. В качестве свидетельства того, что он мало путешествовал и плохо знал географию, неоднократно упоминалась одна и та же очевидная ошибка: в отрывке, предположительно взятом из Ктесия, историк ошибочно обнаруживает Ниневию лежащей на Евфрате (2,3,2.7,2.27,2). Однако, эта ошибка не подходит для тезиса о том, что Диодор питал особенную нелюбовь к географии и мало путешествующим автором. Если бы это предположение было верно, географических ляпов было бы куда больше.
Прежде всего, в этом критическом взгляде скрыт факт, что другие, известные историки также совершают серьезные географические промахи. В качестве примера следует упомянуть Полибия и его локализацию Сагунта. Хотя Полибий знал Иберию не понаслышке, он ошибочно разместил Сагунт к северу от Эбро. Сравнительно серьезный прокол можно найти и у другого известного историка, Саллюстия. Он, первый проконсул провинции Africa nova, локализовал Цирту вблизи Средиземного моря (Jug. 21.2), хотя она отстоит от него почти в 100 км. Так ошибаться не позволено тому, кто по своей должности обязан обладать лучшими географическими знаниями о регионе. На этом фоне не следует впадать в гиперкритический взгляд на Диодора и придираться к отдельным географическим ошибкам.
Кроме того, среди исследователей, принимающих реальность поездок Диодора, нет консенсуса относительно цели этих предприятий. Олдфазер считает, что он ездил в регионы, «о которых он намеревался написать». Следовательно, у поездок был подготовительный характер в смысле полибиева плана. Виатер отметил, однако, что соответствующие отрывки у Диодора указывают не на научные, а на туристические поездки:
«Потому что путешествовать может только тот, кто уже определил, что он хочет включить в свое изложение, но не тот, кто занят составлением или по–прежнему собирает материал. Кроме того, явная цель этих поездок — исправить ошибки, допущенные другими авторами — предполагает, что Диодор не планировал собирать материал для создания Библиотеку».
Пример, приведенный Виатером в 3.11.3, согласно которому Диодор хочет проверить рассказы историков о беседах с египетскими жрецами и эфиопскими послами, поддерживает это предположение. Однако этот тезис подходит только для поездки в Египет. Для других регионов Средиземноморского мира у нас нет соответствующих указаний.
С точки зрения Виатера трудно понять, что всемирной истории не нужен выбор регионов для путешествий. Потому что согласно классическому пониманию эллинов она включает, прежде всего, средиземноморскую ойкумену наряду с известными соседними регионами. Соответственно, Диодору пришлось бы посетить по крайней мере важные районы Средиземноморского мира, чтобы проверить свои уже приобретенные знания. Что касается обсуждения Египта, это означало бы, что он не только читал исторические основы о его раннем периоде для книг 1-3, но помимо этого, он также должен был сообщить о более поздних эпохах вплоть до своего времени. Если бы он справлялся с этим подобным образом для каждого региона, то есть сначала консультировался со всей соответствующей литературой, чтобы затем проверить прочитанное посредством путешествий, ожидаемая рабочая нагрузка стала бы проблематичной не только с точки зрения его возраста.
Более того, этот тезис не оправдывает особого упоминания Александрии и Рима в работе. Оба пребывания имеют большое значение в его биография и, конечно же, были не просто двумя остановками среди различных поездок. В конце концов, в конечном итоге возникнет вопрос, почему он не упомянул ни о каких других местах, которые он посетил для контроля.
Заявление Диодора в 1,4,1 показывает, что он не разделяет подготовительные и контрольные поездки, а просто говорит, что эти предприятия были частью работы над его всемирной историей. Он посетил только самые важные части средиземноморского мира. Об отдаленных регионов, которые еще предстоит изучить, ничего не говорится. Это явно ограничивает качество и количество ожидаемых поездок.
Возможные местоположения
Используя метод, уже использованный для поиска аномалий и подсказок в труде, помимо Египта и Рима можно также найти другие потенциальные зацепки, которые непосредственно упоминаются автором. Это первые книги по мифологии, потому что здесь Диодор мог максимально использовать своих доноров при разработке собственной версии текста.
Подробнее это обсуждается на примере модификации путешествия Геракла по Сицилии, где Диодор интегрировал в каркас свой родной город.
Пятая книга, которую он назвал «Островной» (5.2.1), плодотворна для нашего вопроса. После детального описания его родины особенный интерес представляют последующие описания ближайших соседних островов. В случае с Липарскими островами он ссылается на конкретное расстояние до Сицилии. Еще одна необычная особенность — ссылка на вулканы (5.7.1-3), которые все еще были активны там в его время. Также для Мальты Диодор указывает расстояние до Сиракуз (5.12.2). Поскольку расстояния в Библиотеке редки, а Липары и Мальта находятся в непосредственной близости от Сицилии, маячит предположение, что автор здесь путешествовал. Возможно, Мальта была лишь промежуточной станцией, возможно, на пути в Египет, как и Липары могли лежать на пути в Рим. Этрусский портовый город Популония, Эльба и Корсика также могут быть включены как станции в контекст поездки в Рим (5.13.1-14.3). О личном знании Корсики говорит то, что Диодор отклоняется от идиллического описания Тимея и от заявлений Страбона о качестве местных рабов. Уже в предыдущей четвертой книге Диодор подчеркнул порт Эльбы, Аргон, а также указал на этрусскую гавань города Теламон, откуда можно было добраться до Эльбы или Корсики (4.56.5f.).
Во всех этих описаниях иногда встречаются хорошие гавани. Это можно было бы интерпретировать как указание на то, что Диодор путешествовал на корабле. Примечательно, что в отличие от упоминания Эльбы и Корсики следующие замечания о Сардинии остаются поверхностными и содержат лишь несколько сухих мифических и исторических заметок (5.15.1-6). То же самое относится к рассказу о Балеарских островах: опять же автор ограничивается общими фразами (5.16.1-18.4). Нет ни сардинских, ни балеарских географических названий, ни комментариев о портах, ни даже расстояний до соседних островов. Эти различия не могут быть объяснены разными донорами. Довольно очевидным является предположение о личных впечатлениях от путешествия. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что Диодор посетил Эльбу, Корсику и Липарские острова и поэтому мог иногда включать информацию из своего собственного мнения в свой текст.
С другой стороны, неудивительно, что, описывая десятый подвиг Геракла, который привел героя от Геракловых столбов в Элладу, Диодор почти не говорит о земле, через которую тот проходил. Уже вводные замечания о западной отправной точке маршрута, Гадире, показывают, что Диодор, вероятно, не имел никаких знаний о местности (4.18.2-5). При описании маршрута Геракла до северной Италии он обходится без единого указания на расстояния и почти не называет мест. Информация становится более дифференцированной, когда он говорит о Риме и о Неаполитанском заливе. То, что его пребывание в Риме — не в последнюю очередь из–за сравнительно подробных версий — можно считать надежным, мы уже видели выше. У нас также есть аналогичное информативное сообщение о Неаполитанском заливе, где мы можем найти подробности о регионе, вплоть до маленькой Via Herakleia.
Крайне маловероятно, что Диодор должен был изменить шаблон в замкнутом повествовании, то есть о путешествии Геракла. Перепады в детализации — где пусто, где густо — находит свое очевидное объяснение в том, что о достопримечательностях вроде Везувия или Флегрейских полей Диодор знал не с чужих слов, поэтому здесь он воспроизвел своего донора подробнее или, возможно, даже писал от себя. То, что упомянутые в этом контексте места (Кумы, Мизен, Дикеархия [Путеолы]) являются все портовыми городами, создает впечатление, что он предпочитал отправляться в прибрежные районы на корабле. Очевидно предположение, что он посетил все эти места в связи с поездкой в Рим.
Однако найти другие возможные маршруты в западном Средиземноморье сложнее. Автор стал налегать на эллинистический Восток, и, следовательно, оставил меньше пространства для западной и северной частей Европы, а также для Пунической Северной Африки. Поэтому для этих регионов мы имеем доступ к меньшему количеству текста, который можно изучать лишь по подсказкам, тогда как для восточно–средиземноморского мира, включая соседние страны вплоть до Индии у нас есть больше текстовых материалов, чем для Запада.
Тем не менее, очень интересная географическая информация всегда прочно встроена в блоки текста, которые предлагают доноры, а не сам Диодор, например, в сказании о Семирамиде во второй книге или в кампаниях Антигона Монофтальма против Эвмена в девятнадцатой. Что–то действительно диодоровское здесь неопознаваемо.
В целом удивительно не находить пунктов назначения у автора, который утверждает, что много путешествовал, несмотря на богатство материала для этой части Ойкумены. Например, ожидается информация об Афинах или об Эгейском море, о побережье Ионического моря, включая Трою или эллинистические имперские города. Но еще больше не хватает подробностей о гаванях и о расстояниях. В мифологических книгах, например, Крон, олимпийские боги, Дионис, Эгида, Кадм, Геракл, аргонавты или Тесей пересекают восточное Средиземноморье и Черноморский регион без того чтобы Диодор конкретно связывал своих героев и их деяния с отдельными местами или ландшафтами. Их путешествия полностью абстрактны. Примером может служить дистанционное обсуждение столь популярных в мифологии Фив и Афин. Здесь, предполагая путешествие историка по Элладе, можно было ожидать, по крайней мере, вставок, которые предположили бы его личное знание о местах. В случае с Афинами не упоминается даже Акрополь с его знаменитыми зданиями. Только Элевсинское святилище упоминается непосредственно (1.29.2;5.4.4;77.3).
Подробные описания можно найти, наконец, о Дельфах и Микенах. Знаменитый дельфийский оракул превращается у Диодора в описание Третьей Священной войны (16.26.1-27.4). Как часть истории о происхождении оракула, он трижды указывает на вещи, которые должны были быть в его время. Он вроде бы их видел сам. Тем не менее, традиция использования в богослужении коз так же известна, как и факт, что храм, как говорили, стоял на трещине, из которой поднимались способствующие прорицательству пары (16.26.1). Даже намек на треножники, которые по своей форме в конечном счете все напоминали дельфийские (16.26.5), как свидетельство очевидца не убедительно.
Примечательно, что историк вводит экскурс о Дельфах глаголом «говорят» и заканчивает словами «вот что известно об обнаружении оракула из мифических преданий» Он указывает, что черпает из доноров, а не пишет от себя. Видимо, он не заметил, что тем самым он делает свои три ссылки на вещи, которых, как утверждается, в его время быть не могло. Вторыми здесь следует назвать Микены, которые Диодор в 11.65.5 описывает как уничтоженные аргивянами. При этом он добавляет, что город в его дни был необитаем. Согласно археологическим и эпиграфическим свидетельствам, в третьем веке Микены опять ненадолго расцвели и, по крайней мере, до второго века были заселены. Однако, две заметки у Страбона ясно показывают, что Микены в I веке до нашей эры пустовали (С 372; С 377). Соответственно, Диодор фиксирует состояние своих дней. В качестве свидетельства личного присутствия на месте и в качестве свидетельства путешествия в Элладу этой изолированной информации недостаточно. В конце концов, Мейстер последним в ряду исследователей приводит процитированную Диодором панэллинскую надпись из Дельф. Воспроизведение текста надписи может быть истолковано как свидетельство очевидца. То же самое относится и к знаменитой Фермопильской надписи. Здесь даже формулировка отклоняется от геродотовой (11.33.5).
Даже без более подробного обсуждения этих двух эпиграфических примеров можно ответить на вопрос, почему Диодору не нужно было путешествовать в этот регион. У него было столько материала о греческой родине, что ему не пришлось беспокоиться о поездке в Элладу. То же самое можно сказать о Малой Азии и о сирийском регионе. Мы также не находим в докладах по восточному Средиземноморью никаких данных, с которых можно было бы выявить остановки в пути. Это относится к многочисленным отрывкам об о Крите, Родосе или Киренаике, которые могли бы быть остановками на пути из Сицилии в Александрию. Но надежных свидетельств, указывающих на пребывание там историка, не существует. Поэтому нет необходимости в дальнейшем обсуждении того, что описания Вавилона, Персеполиса или Индии основаны не на аутопсии, а на донорах.
Поэтому, в конце концов, кроме поездки Диодора в Египет, остается только пребывание в Риме, в результате чего обе поездки, возможно, были нашпигованы уже обрисованными промежуточными станциями. Поскольку у нас есть хронологическая фиксированная точка для пребывания в Риме, конкретно 42 г., интерпретация этой остановки в контексте конфликта между Секстом Помпеем и молодым Цезарем вполне мыслима. Поездка в Рим была бы бегством Диодора от борьбы на самой Сицилии и вокруг нее. В этом направлении, без каких–либо тем можно было бы интерпретировать замечание в главном прооймии, что его путешествия были связаны с «величайшими затруднениями и опасностями». О сроках и обстоятельствах, при которых Диодор наконец вернулся на родной остров, можно только предполагать. Сопереживание, с которым он описывает изгнание жителей Тавромения, может быть выражением прямого сопутствующего опыта и, следовательно, указывает на возвращение на Сицилию до 36 года (16.7.1), возможно, после Мизенского мира в начале лета 39 г. Это соглашение между триумвирами и Секстом Помпеем дало острову короткую передышку.
В любом случае, что касается туристической активности, можно сказать, что еще раз показания, распространенные в главном прооймии, оказались менее надежными. На этом фоне возникает вопрос о причине этого утверждения и, следовательно, о предполагаемой самопрезентации.
Об идеале путешествующего историка
Как будет объяснено подробнее в связи с его пребыванием в Египте, Диодор, очевидно, отправился в Александрию как историк–исследователь. Не в последнюю очередь во время своей исследовательской работы в стране ему приходилось понимать, что этот путь был утомительным и вероятно превысил бы его экономические ресурсы и что он мог легко достичь своей цели в качестве компилятора. В результате дальнейшие поездки в основном были бы ему не нужны, и, как заметил в этом случае Полибий, ему пришлось бы только пойти в наилучшую и прекрасно укомплектованную библиотеку (12.27.4). Это, конечно, не соответствует утверждению в Прооймии (1.4.1), что он с огромными затруднениями и опасностями посетил наиболее важные места в Азии и Европе. Это противоречие между претензиями и реальностью будет обсуждаться ниже, для чего необходимо уточнить, какой образ автор пытается здесь на себя примерить и что можно сказать о географических представлениях Диодора и о его критериях для оценки проведенных поездок.
Несомненно, Диодор так заметно выделял свою деятельность, потому что они соответствовали шаблонам идеального историка. Вероятно, он даже чувствовал себя вправе делать это, так как он путешествовал по Египту в качестве исследователя, когда был помоложе. Наконец, в первой книге он прямо подчеркивает, что он в ходе своей работы в Египте также изучал вещи «своими глазами» (1.84.9). Причину Selbstdarstellung (самовыражения) можно найти, на мой взгляд, также в первом предложении Библиотеки:
«Все люди должны быть благодарны тем, кто стремился представить всемирную историю, потому что у них было стремление послужить общей пользе собственными усилиями и работой» (1.1.1).
Диодор не только хочет быть знаменитым благодаря своей исторической работе; прежде всего он ожидает от публики благодарности, и не только за 30 лет, которые он посвятил написанию своего опуса, но и за путешествия, которые он совершил с «величайшими лишениями и опасностями». Этот отрывок читается прежде всего как психограмма Диодора. В отличие от всех других языческих историографов можно выделить его немного привилегированную стартовую позицию и субъективно воспринимаемые необычайно высокие расходы на собственное писательство. Но помимо субъективности и актуальности этих слов нельзя забывать, что путешествие без контактов в крупных городах средиземноморского мира и без рекомендательных писем от влиятельных покровителей было действительно опасным делом. Непосредственно упомянуты также политически чрезвычайно трудные времена. Богатый и имеющий лучшие контакты Полибий мог путешествовать без труда; у Эфора и у Тимея мы не слышим о путешествиях ничего. Тимей, который работал исключительно в библиотеке, подвергся критике со стороны Полибия. Диодор, который видел, как быстро последующие историки могут вычистить из числа «настоящих» историков книжных червей, но который хотел, чтобы его считали полноценным историком, подчеркнул поэтому свои путешествия в главном прооймии. Утверждения, что в Александрии он контактировал с царскими чиновниками или что он встречался с послами из Эфиопии, также могут рассматриваться как попытки имитировать более высокий социальный статус. Он, провинциал без каких–либо известных предков или других семейных заслуг, хотел быть одним из великих представителей гильдии историографов наряду с Полибием или Посидонием.
Говоря о путешествиях Диодора нельзя не вспомнить о знаменитом посольстве во главе с Корнелием Сципионом Эмилианом Африканом ко двору Птолемея VIII:
«Обозрев Египет, легат отправился на Кипр и продолжил оттуда свое путешествие в Сирию. В целом он посетил большинство стран Ойкумены» (33,28а,3).
К сожалению, у нас нет этого сообщения в его первоначальном виде, но мы можем воссоздать вероятную картину из заметок Цицерона и Страбона. Первой остановкой была птолемеевская империя (Александрия, Мемфис), затем империя Селевкидов (Сирия, предположительно Антиохия) и Кипр. Возвращались у Цицерона через ​​Азию (Пергам) и Элладу (Афины), у Страбона через Родос (Cic.de Rep.6.11; Strab.14.5.2 C 669). Предполагая, что Диодор назвал именно этот маршрут, оценка того, что посольство Сципиона Эмилиана посетило большинство стран обитаемого мира, по крайней мере, замечательна. Аналогично недифференцированные географические концепции Диодора о Европе и Азии появляются в ходе речи Николая в тринадцатой книге:
«Не верьте, что афинский народ, который контролирует почти все острова Греции и имеет гегемонию над прибрежной зоной Европы и Азии, полностью ослаблен катастрофой на Сицилии!» (13.25.1)
Основой этой речи является поражение афинян у Сиракуз в конце 413 года. Диодор, вероятно, заимствовал материал у Тимея и предположительно выработал его в настоящем виде. В связи с описанием афинской сферы власти, то есть Делийско–Аттической конфедерации, существует диффузная географическая концепция пространства. Подобно описанию делегации Сципиона, здесь снова мелкомасштабные регионы уравниваются с большими территориями, даже с континентами.
В целом подобные заявления подтверждают слабое знание географии Диодором, которое можно наблюдать повсюду. По сути, его восприятие пространства было целиком зафиксировано на центральном Средиземноморье и он считал эту среду обитания Ойкумену.
Это приводит к гипотезе, что путешествия Диодора были довольно необычными, и он едва мог понять, как там живет мир. Его заявление, что он посетил важные места в Азии и Европе, появляется в другом свете. В то время как программные заявления Полибия фактически основаны на обширных поездках, критерии оценки Диодора различны. Некоторых мест в средиземноморском мире в его представлении видимо, хватает, чтобы отметить целый регион, как известный. Основываясь на этом самовосприятии автора, ссылка на его обширные путешествия в главном прооймии появляется в другом свете.

Продолжительность и публикация Библиотеки

Основная биографическая информация заполняется двумя короткими сообщениями из Прооймия, которые уже обсуждались не раз:
«Итак, осознав, что столь хлопотная [работа над всемирной историей] будет очень полезна, но также потребует больших усилий и времени, я провел за ней тридцать лет, и среди величайших затруднений и опасностей я прошел немалую часть Азии, а также Европы, чтобы увидеть максимально возможное число областей, имеющих для меня особое значение» (1.4.1).
Изначально здесь интересны 30 лет работы, которые широко используются в науке. Отклоняясь, Зеккини утверждает, что 30 лет были потрачены исключительно на сбор материала. Но зачем Диодор различал фазу сбора материала и этап написания, а затем идентифицировал только первый раздел? Кроме того, если через 30 лет начался этап написания, это означало бы, что Диодор жил и писал в период Августа. Но здесь нет никакой подсказки. Взгляд Зеккини также может быть опровергнут самим текстом. Диодор отмечает в 1,3,8, что «изложение всей истории в одной работе» превосходит другие виды исторических работ. Под «изложением» здесь понимается конкретно его историческая работа. Если Диодор, продолжая, говорит в 1,4,1 об «этого рода работе», то ясно, что он ссылается на свою собственную работу, которая концептуально превосходит другие исторические произведения. Следовательно, указанные 30 лет должны относиться к работе над всем трудом.
Что интересного в этом отрывке, так это то, что для историографа явно был период, в который проходило его писательство. Конечная точка его работы неизвестна, но ясно, что он ее закончил, так как в в двух местах главного прооймия он заявляет:
«Другие не могли завершить то, что они намеревались сделать, поскольку они были вырваны судьбой посреди работы» (1.3.2).
«Теперь, когда работа закончена, но книги еще не опубликованы, я хотел бы кратко изложить содержимое» (1.4.6).
Следовательно, часть всемирной истории, которая находится перед нами, является версией, окончательно отредактированной автором и предназначенной для публикации. Тезис же, который был поднят Фогелем и другими относительно того, что мы не имеем перед собой конечного продукта, может быть отвергнут.
Следует отметить оценку Диодора своей работы для Библиотеки. В Прооймии он неоднократно ссылался на большое количество литературы, которую он использовал на благо своих читателей для компактной и читабельной всемирной истории. Особенно поразительно он выражается в 4‑й главе:
«Однако движущей силой этого начинания был, прежде всего, мой энтузиазм, благодаря которому удалось справиться даже с тем, что казалось непреодолимым раньше».
Как правило историки в своих прооймиях не демонстрируют скромности, говоря о своей чрезвычайной приверженности делу, за что они ожидают от читателя должного уважения. Например, Страбон без стеснения называет свою Географию колоссальной работой.
Тем не менее Диодор предлагает нечто большее, чем обычные общие места вроде чрезмерного труда, времени и риска (1,4,1). Поэтому очерченная ранее психограмма Диодора иожет быть расширена.
Возможно, написать историческую работу он задумал на раннем этапе. Его высказывания предполагают, что его рабочий импульс не был стимулирован извне. Здесь не назван ни один правитель или покровитель, для которого или по заданию которого он писал. Не появлется также стимулирующая среда единомышленников или «школа», из которой она возникает. На этом фоне утверждение, что это был энтузиазм, абсолютно верно, но также ясно, что он был историографом–одиночкой без интеллектуальных связей. Очевидно Библиотека была трудом его жизни; он занимался ею 30 лет и опубликовал в старости целиком.

Промежуточный вывод о биографии Диодора

Подводя итоги рассмотренным ранее биографическим осколкам, можно набросать следующее резюме: Диодор, вероятно, родился незадолго до 90 г. до н. э. в Агирии на Сицилии. По происхождению он был сикулом. Благодаря контакту с римлянами на его родном острове, он изучил латынь в объеме, достаточном для повседневного общения. Не имея конкретных указаний на его образование, мы не можем, по крайней мере, отказать ему в знаниях классических и эллинистических произведений. Образование, необходимое для историографа, возможность литературной работы в течение 30 лет, а также его туристическая активность также указывают на то, что его семья, должно быть, принадлежала к тем небедным агирийцам, о которых Цицерон говорит в верресовых речах. Среди его путешествий выделяется прежде всего его длительное пребывание в Александрии или Египте с 60/59 г. По–видимому, он совершал это дальнее путешествие, делая остановки в пути. Когда именно он принял решение написать исторический труд, который должен был занять его следующие 30 лет, будет обсуждаться позже. По крайней мере, несколько поездок в ходе его работы над Библиотекой определили его жизнь. Одна привела его, как уже упоминалось, в Египет, еще одна в Рим без дополнительной информации о начале или продолжительности пребывания на Тибре.
Наконец, можно угадать и день его смерти. Поскольку, с одной стороны, он еще не знает титула «Август» и намеки на эпоху Августа отсутствуют, а с другой стороны Птолемеи по–прежнему остаются правящей династией, то предположение, выдвинутое Энгельсом, согласно которому Диодор продолжал свою историю до конца тридцатых годов и спустя несколько лет после 30 г. умер, кажется правдоподобным.