Жизнь, датировка
M. Минуций Феликс был адвокатом в Риме. По происхождению он - с большой долей вероятности - африканец: его труд[1] сохранился вместе с работами африканца Арнобия, имена участников диалога Octavius засвидетельствованы в африканских надписях[2], в тексте произведения Цецилий цитирует своего земляка Фронтона из Цирты (9, 6; 31, 2). В критике Рима также, возможно, есть отголосок африканского самосознания (25,1-7).
Поскольку наш автор знает Геллия и Фронтона, он пишет после 160 г.; с другой стороны, его цитирует Лактанций, то есть он должен был жить до 310 г. Спорный вопрос, кто старше - Минуций или Тертуллиан, обычно решается в пользу последнего[3]: мысли, которые Минуций выстраивает по большей части по риторическим ассоциациям, у Тертуллиана развиты в более строгой логической последовательности. Точки соприкосновения с Минуцием в раннем произведении Ad nationes не столь часты, как в Apologeticum; если бы подражателем был именно Тертуллиан, удивительным казалось бы то, что в позднем произведении он ближе к оригиналу, чем в раннем. Данные Тертуллиана часто точнее и подробнее; следовательно, Минуций их сократил; он поступает с тертуллиановским материалом точно так же, как и с цицероновскими, и с платоновскими элементами[4]. Соответственно Октавия следует датировать позже Apologeticum (197 г.).
Псевдокиприановское произведение Quod idola dii non sint - почти дословное воспроизведение Min. Fel. 18-23 и Tert. apol. 21-23; поскольку оно предположительно было написано в IV в., оно не дает привязки для датировки Октавия. Точки соприкосновения с Ad Donatum Киприана (самое позднее 248 г.) указывают на приоритет Минуция[5]. Таким образом, Октавий относится, по-видимому, к первой половине III в.
О той же самой эпохе[6] говорят и другие признаки: подчеркнутая роль философии, значимость цитат из Вергилия и Цицерона напоминают о том, что христианство все активнее проникает в правящие слои римского общества; наряду со Стоей чувствительно влияние платонизма; так что творчество Минуция превосходно соответствует переходному периоду от "стоического" к "платоническому" этапу латинской патристики.
Обзор творчества
Прелюдия (1-4): Во время прогулки по берегу в Остии разгорается спор о вере между христианином Октавием Януарием и язычником Цецилием Наталием. Минуций Феликс исполняет обязанности третейского судьи.
Первая главная часть (5-13). Цецилий оспаривает возможность достоверного познания (тем более для столь невежественных христиан) - в особенности в связи с божественным провидением - и выводит отсюда необходимость придерживаться традиционного культа богов, которым Рим обязан своим величием (5-7). Затем он критикует христианство (8-12) и завершает свою речь в скептическом духе (13).
Антракт (14-15): Минуций отмечает, что истина значит больше, нежели красноречие, и дает слово Октавию.
Вторая главная часть (16-38): Во введении Октавий объясняет, что бедность открывает лучший доступ к истине, нежели богатство (16). Затем следуют три главных пункта: 1. доказательство существования единого Бога и его провидения (17-20,1); 2. критика язычества (20, 2- 27); 3. опровержение выпадов Цецилия против христианства (28-38,
4). В конце он объясняет, что истина христианского откровения преодолела учение скептицизма (38, 5-7).
Заключение: Эта речь вызывает восторг, и Цецилий заявляет о своем обращении (39-40).
Источники, образцы, жанры
Иероним (epist. 70, 5) хвалит начитанность нашего автора, однако многое тот, очевидно, получил из вторых рук. Следует полагать, что греческие труды он читал в оригинале; он цитирует Гомера и ссылается на платоновские диалоги - Федопа, Государство, Пир и Тимея, частично, по-видимому, по флорилегиям. У Минуция Платон чаще выходит на первый план, чем у Тертуллиана; здесь уже подготавливается "платонизирующий" этап патристики. Предмет борьбы Минуция - скепсис, чьим выдающимся представителем был в последнее время Секст Эмпирик.
Из числа латинских предшественников почетное место принадлежит Цицерону и Сенеке. Кроме своего главного образца - De natura deorum - Минуций знаком со многими произведениями Цицерона[7], даже с утраченным Гортензием, который - как и Октавий - был назван именем умершего человека, а в жанровом отношении представлял собой протрептик. Однако Минуций, следуя Цицерону, никогда не делает из его текстов дословных выписок.
Среди работ Сенеки предпочтение отдается трактату De providentia (например, Min. Fel. 20, 1; 36-37) - произведению, которому будут многим обязаны также Лактанций и Киприан. Критика римской религии (25, 8) через De superstitione[8] Сенеки, по всей вероятности, восходит к Варрону.
Вергилий - единственный латинский поэт, которому воздаются божеские почести - как и Гомер, служит авторитетом для подкрепления религиозной традиции; такой подход вовсе не был чем-то само собой разумеющимся для тогдашнего христианина.
Доводы из римской истории наш автор черпает частью из Цицерона, частью из историков; таким образом он пытается - возможно, по примеру Тертуллиана, - побить язычество его собственным оружием.
Ссылки на Библию[9] не делаются напрямую; имя Христа он не называет, видимо, учитывая языческую аудиторию.
Полемический материал - по 9, 6 и 31, 2 - он, вероятно, черпает из произведения Фронтона против христиан[10]. Думают также об Истинной речи Кельса[11] (178 г. по Р. Х.) и христианской апологетике; правда, кроме Тертуллиана, дословные совпадения отсутствуют, но смысловые пересечения весьма многочисленны.
Есть две (иногда пересекающихся) разновидности апологий: юридически-защитительная - как Presbeia Афинагора, Apologeticum Тертуллиана[12] - и протрептическая. Минуций выбирает последнюю форму, адресованную более широкой публике, Предшественники - кроме Протрептика Аристотеля и Гортензия Цицерона - Речь к эллинам Татиана и Протрептик Климента Александрийского.
Форму диалога использовали Аристон из Пеллы и Иустин. Минуций делает выбор не в пользу платоновского типа, хотя антракт между двумя речами напоминает Федона (88 b-90 b); мы имеем дело скорее со спором перед лицом третейского судьи, как в Moralia Плутарха[13], в Диалоге Тацита (4, 2-5, 2) и у Геллия (18, 1). Однако более всего могла привлекать Минуция мысль прибегнуть к важнейшей литературной форме академического скепсиса - достаточно вспомнить De natura deorum Цицерона - чтобы сразить скептиков.
Связи с жанром утешения не следует переоценивать[14].
Литературная техника
Способность написать диалог может служить показателем литературной компетентности. В лице Минуция Феликса перед языческим миром предстает писатель, который способен исполнить это требование. Стремление к литературному совершенству в сознательном состязании с Платоном и Цицероном - новшество в рамках патристики, и в данном случае первым делает свой шаг латинский писатель.
Вступление с исполненными пиетета воспоминаниями о покойном друге[15], прелюдия и заключение выдержаны в духе традиционного философского диалога и в некоторых отношениях весьма близки к Цицерону. Используется обычный платоновско-цицероновский прием - пересказ диалога от первого лица. Роль третейского судьи, которую исполняет третий участник, и место действия - Остия - напоминают Геллия 18, 1; город у моря - место разлук и свиданий - будет вплоть до Августина создавать сценарий значительнейших диалогов[16].
Тонко подмеченные подробности, кажется, подготавливают ход диалога[17], например, воздушный поцелуй, который Цецилий посылает статуе Сераписа, - жест, делающий наглядной тему - religio - и одновременно исходную точку для разговора.
Искусно употребление основных понятий, таких как religio (см. разд. Образ мыслей). Обращение Цецилия - внезапность которого подготовлена постоянным подчеркиванием того факта, что у него живой характер, - придает диалогу драматическое crescendo: с художественной точки зрения это, несомненно, достоинство.
Композиция обеих речей взаимосвязана[18], однако педантичный параллелизм отсутствует. Речь христианина длиннее; у нескольких ее пунктов нет соответствия в реплике Цецилия, как, например, у критики языческой религии (20, 2-24) и рассуждения о демонах (26, 8-28, 6). Почему? Наш автор - в достаточной степени адвокат, чтобы не дать своему сопернику повода произнести апологию язычества. Зеркальным отражением демонизации языческих богов был бы обычный довод атеизма в адрес христиан; когда Минуций только намекает на него (8,1-3), он следует риторическому принципу - не разбирать подробно то, что может серьезно повредить собственному делу. Пристрастность автора сказывается, таким образом, и на композиции обеих речей.
Напротив, непоследовательность в характере Цецилия, в теории исповедующего скептицизм, но на практике берущего под защиту традиционное язычество, - не злокозненный вымысел в целях облегчить опровержение, а меткое описание менталитета многих образованных римлян[19]: так, скептик академического толка Котта (в De natura deorum Цицерона) разбывает стоические доказательства существования богов и тем не менее, как верховный понтифик, защищает римскую религию. Многие язычники считали религию политически целесообразной; ignoramus философского скептицизма дает им вдобавок научно обоснованный повод оставить без боя традиционным религиям и без того не поддающуюся исследованию область божественного[20].
Когда Октавий исходит из противоречий, которые он обнаруживает у Цецилия, мы имеем дело с добротным риторическим приемом[21]. Но его собстственные доводы в этом отношении также небезупречны. Если в главе 21 боги - только люди, это плохо сочетается с их отождествлением с демонами в другом месте (26, 8-28, 6). Здесь платонизм, там - евгемеризм. Адвокат не обращает внимания на консистенцию. Такие черты, как "предъявление обвинения обвинителю" (retorsio criminis - напр., 30 сл.), напоминает "юридические" апологии; Октавий - нечто большее, чем θέσις, школьное сочинение на заданную тему. Лаконичность, чувство формы и - за редкими исключениями - хороший вкус не дают нам возможности плохо думать о технической компетентности нашего автора.
Язык и стиль
С точки зрения языка и стиля чтение Октавия доставляет удовольствие. Минуций занимает антифронтоновскую позицию не только в религиозном, но и в литературном отношении. Он отвергает архаизацию и поэтому старается работать в духе Цицерона, как и подобает в жанре философского диалога - этому правилу покорился и Тацит в своем Dialogus. Но цицероновская поверхность кроет под собой целое множество выразительных средств, и достаточно короткий текст содержит множество ἄπαξ λεγόμενα, более нигде не встречающихся слов. Минуций никоим образом не отрицает, что он сын своего времени: при более пристальном исследовании обнаруживаются элементы поздней латыни, хотя и в не слишком большом количестве[22].
Интересно звучит, например, reformare, "преображать"[23], в религиозном смысле (1, 1, 5). У Овидия это слово означает омоложение (met. 9, 399), у Апулея - обратное превращение осла в человека, что тесно связано с его религиозным обращением и культом Изиды (met. 11,16, 6); соответственно и у Минуция Феликса reformatus - близкий синоним conversus, "обращенный".
Минуций избирает метафоры и сравнения, общие для христиан и язычников: например, уподобление Бога солнцу (32, 5~8)[24], превращение понятия храма в сущностное, а не внешнее (32, 1, 3), по стоическому и библейскому образцу[25], древнюю мистериальную символику (человек, выходящий из тьмы к свету - 1, 4), напоминающую христианам о крещении, и превращение слепоты в прозрение - Цецилий тоже не хочет остаться слепым, caecus (ср. 3,1).
Наряду с Цицероном на стиль Минуция оказал влияние и Сенека; эпоха Второй софистики усугубляет некоторые стилистические особенности: в диатрибических пассажах, как, например, 37, 8 сл., доминируют колоны с коротким дыханием, параллелизм членения и гомеотелевты[26], но автор в основном умеет украшать текст в такой степени, чтобы это не бросалось в глаза и не создавало помех, а также не противоречило характеру (этосу) каждого из участников разговора[27]. Октавий ритмизирован весьма плотно и регулярно[28].
Образ мыслей
Литературная концепция нашего автора следует из образовательной; разделение областей (I и II) здесь невозможно. Тема "образования" играет свою роль во всем диалоге. Ответ Минуция на высокомерие Цецилия[29] заключается в том, что он показывает: христиане вовсе не являются невеждами, (Savauaoi. Сократовская ирония заключается в том, что христианин оказывается не менее эрудированным, чем язычник, и побеждает тем, что продумывает последовательно и до конца все посылки своих противников. Тождество христианина и философа[30], отстаиваемое Октавием (50, 1), - вариация известного изречения Платона, - подкрепляется всем ходом диалога.
Тема "религия и суеверие" подчеркивается уже в конце вводной части (1, 5). Оба оратора против суеверий и за религию - только понимают они под этим разные вещи (13, 5 и 38, 7); такая "омонимия" подготавливает достигнутое в конце единство. Для язычника значение обоих слов меняется по ходу диалога. Он может оставить за собой свой прежний тезис, только в процессе разговора он понял, что значит религия в собственном смысле слова (vera religio).
Суждение о философии также, как видно, меняется. Вначале Минуций идет навстречу язычеству, и заходит достаточно далеко; это напоминает речь Павла перед Ареопагом (act. 17, 22-31). Тертуллиан приписывает неиспорченной душе чувство божественного; Минуций соглашается с ним в этом пункте (16, 5), но оставляет сначала более значительное пространство и для философии[31]; только в конце диалога становится ясно, что он не приемлет ее безоговорочно (34, 6; 38, 5). Здесь следует раз и навсегда научиться отличать философию от философии. Монотеистически-догматические философы имеют преимущество перед скептиками - с Сократом включительно (38, 5). Но и по отношению к одной и той же школе ее взгляды не разделяются безоговорочно: стоические доводы в пользу провидения приемлемы, а стоический детерминизм - нет. Согласие с Платоном релятивируется словом fere, "почти" (19, 15). Минуций дает косвенный намек на свой принципиально осторожный подход к философии: он ведет бои лишь у переднего края христианства и молчаливо уходит от обсуждения догматических вопросов. Он разделяет убеждение Платона, что последнюю истину очень трудно сообщить публично: "И мы, христиане, выступаем публично лишь тогда, когда нас допрашивают" (ibid.). Из нужды делается добродетель, может быть, даже литературная программа. Еще одна защита частной религиозной сферы от внешних вторжений для нашего автора - романский художественный принцип благородной поверхностной культуры.
Следующая тема, общая для христиан и язычников, - мудрость. Это обозначение появляется во введении (1, 4) и при постановке темы в рамочном повествовании (4, 4). Соответственно в начале (3, 1) и в конце (40, 1) идет речь о преодолении заблуждений (error). Тема мудрости тесно связана с основным вопросом о возможности познания и постижения истины. Отождествление христианства с истиной - сердцевина диалога. Veritas в латинском языке означает и действительность. Октавий хочет убеждать с помощью фактов.
Однако почему он оставляет в стороне христологию? Не делая пока скоропалительного вывода, что Минуций сам не слишком глубоко проник в христианство или что он представляет еретический, полуязыческий гуманизм, посмотрим на то, что происходило в тогдашнем христианстве. Наряду с иудаизмом оно было в тот момент единственной строго монотеистической религией. В этом отношении оно совпадает с большинством философских школ, которые потому могли считаться его естественными союзниками. На какую аудиторию был рассчитан Октавий, можно понять из самого жанра протрептика: его цель - образованная публика. Экзотерическому характеру подобных произведений соответствует нежелание отягощать занимательное изложение излишней проблематикой, чье обсуждение осуществляется в более узком кругу. Так объясняется богословская сдержанность автора.
Почему борьба ведется не против мистериальных религий, а против скепсиса? Эта позиция соответствует интеллектуальному уровню искомой публики. Минуций действует решительно: в союзе с философией он обеспечивает монотеизм рациональными доводами и имплицитно заставляет покинуть поле все политеистические религии - включая и мистерии, не имея необходимости сражаться против них в открытую. Он обращается против скептицизма не только потому, что Секст Эмпирик придал ему новое дыхание, но и потому, что его наукообразная осторожность по отношению к богам древних религий косвенно сослужила им хорошую службу: она создала вакуум, где они смогли удержаться и даже утвердиться. У Цецилия ясно обнаруживаются внутренние противоречия язычества, прежде всего контраст между философским скепсисом и традиционным суеверием. В отличие от рассуждений Цецилия - и от платоновского диалога - истина для христианина задана изначально.
С самого начала Минуций стремится к тому, чтобы придать своей полемике научный характер, и он уже в 4, 4 вкладывает в уста язычника Цецилия такого рода предложение. При этом интеллектуальный подход Минуция не свободен от определенного сходства с методами языческого пропагандиста Кельса: как тот хлопочет об объединении всех отзывчивых к духовной проблематике людей на почве язычества, так и наш автор хочет добиться того же самого для христианства, которое, по его мнению, и является истинной мудростью.
Для этого Минуций ссылается не только на трансцендентальное откровение, но и на свидетельство мыслителей и поэтов. Вершина его философского каталога - Платон, чьи реплики о Творце (Tim. 28 С) Минуций ценит очень высоко: eademfere... quae nostra ("они почти те же самые... что и у нас", 19, 15); речь Платона была бы "целиком и полностью небесной", если бы ее иногда не омрачала политика (19, 15; вероятно, имея в виду государственную религию). Когда Минуций говорит о том, что Бог живет в мире и в человеке, он стоические представления иллюстрирует словами Вергилия: lovis omnia plena ("все наполнено Юпитером", eel. 3, 60; ср. georg. 4, 220-221; Aen. 6, 724-727)[32], без оглядки на то, что подобный пантеизм не вполне подобает личному и трансцендентному Богу христиан. Места вроде 17, 2 (взаимосвязь познания самого себя, мира и Бога) напоминают мнения среднего платонизма (Ascl. 10 псевдо-Апулея).
Минуций знает традиционные доказательства существования Бога: космологическое[33] (18, 4) - из миропорядка, которое - по Аристотелю - предполагает существование неподвижного перводвигателя, и телеологическое[34] (из целесообразности творения - 17 сл.). Он больше внимания уделяет естественной теологии, чем остальные Отцы Церкви. К этому прибавляется третье, "доказательство от традиции". Здесь Минуций серьезно воспринимает поэтов и философов как свидетелей религиозной истины: указание на "отца людей и богов" у Гомера[35], вероятно, подсказано Цицероном, который (nat. dear. 2, 4) в соответствующем контексте ссылается на аналогичное выражение у Энния. Историко-философская ретроспектива, которая должна подкрепить довод о consensus omnium, "всеобщем согласии" на предмет монотеизма, восходит к реферативному изложению эпикурейца Веллея[36], правда, преследующего этим иную цель (nat. deor. 1, 25-37); Цецилий на каждом шагу приводит политические аргументы; Минуций, напротив, - в духе апологии - стремится доказать политическую благонадежность христиан.
Доводы против язычества выдержаны в традиции апологетики, которая, со своей стороны, черпает их из языческой же критики Рима. В отличие от обычного почитания предков, Октавий полагает, что древние римляне не были воплощенной мудростью; величием своим Рим вовсе не обязан их благочестию; их победы достигнуты не благодаря помощи богов, а вопреки ей, как показывает ритуал evocatio ("заклинания", 25, 7). Минуций в своей критической позиции по отношению к римскому государству еще последовательнее, чем Тертуллиан[37]. К нашей радости о той внутренней свободе[38], которой до христианской эпохи располагали лишь особо независимые умы, примешивается капля полынной горечи; к сожалению, Октавий подозревает весталок в нарушении целомудрия, то есть в этом отношении опускается до полемического уровня своих оппонентов (25, 10 сл.).
Критику языческой религии подпитывают четыре греческих традиции: морализирующая критика мифологии, которую мы наблюдаем начиная с Ксенофана и еще у Платона, натурфилософская аллегореза мифа, культивируемая с VI в. до Р. Х. и впоследствии особо любимая стоиками[39], рационалистическая и историзирующая интерпретация богов как увековеченной памяти великих людей - в духе Евгемера[40], и, наконец, среднеплатоническое включение богов в иерархию демонов. Минуций то и дело прибегает к аргументам из многих областей, не заботясь об их совместимости.
Традиция
Текст основывается на Parisinus Latinus 1661 (Р; IX в.). Там Octavius считается liber VIII (octavus) Арнобия. Корректуры в Р отчасти восходят к IX в., отчасти - к некоему гуманисту XVI в., который использовал уже издания Сабея (1543) и Геления (1546).
Bruxellensis Latinus 10847 (В; XI в.) зависит от Р Для восстановления текста полезно и псевдокиприановское произведение Quod, idola dii non sint (18,8 tactu purior esi).
В необходимость текстуальных перестановок (в 21-24) сегодня уже не верят.
Влияние на позднейшие эпохи
Лактанций, "христианский Цицерон", особо многим обязан нашему автору; Иероним включает его в число классиков христианской литературы[41] и высказывается о его стиле. Весьма вероятно то, что Минуция использует Арнобий[42]. Позднейшие рассказы об обращении[43] не могут пройти мимо него: Ad Donatum Киприана, Confessiones Августина, Eucharisticum de vita sua или Confessiones Эннодия. Его предпочтение Цицероновых О природе богов[44] и Гортензия[45] также создаст школу. Еще у Исидора Севильского (nat. 33) текст Минуция перед глазами (5, 9; примечателен натурфилософский контекст); Минуций и в самом деле обращал достаточное внимание на природу, которая служила для него доказательством бытия Божия (17). В новейшие времена Ренан называет Октавия "перлом" апологетической литературы[46]; однако Минуций от этого не становится "деистом", скорее это античный Frangois de Sales, который делает христианство приемлемым для общества и двора.
Минуций начинает новый этап латинской апологетики. Содержательно он ближе к Арнобию и Лактанцию, чем к Тертул-лиану. Светский человек среди христианских авторов, он подчеркивает конвергенцию философского и христианского монотеизма и пытается в "небогословской" форме доказать, что это единственная религия, совместимая с наукой. И на самом деле, в III в. приятие философии и культуры - основа успеха христианства в образованных слоях общества. Тех же самых читателей должен привлечь отточенный стиль. Минуций одновременно доказывает своим современникам литературную конкурентоспособность христиан, а нам - возможность ренессанса цицероновского диалога.

---

[1] Иероним (vir. ill. 58) считает приписываемое Минуцию произведение De fato vel contra mathematicos неподлинным в силу стилистических соображений: J. G. Preaux, A propos du De fato (?) de Minucius Felix, Latomus 9, 1950, 395-413.
[2] J. Beaujeu, изд. S. xxvi.
[3] J. Beaujeu, изд., S. xliv–lxxix; точно так же большинство исследователей, во главе которых — B. Axelon и C. Becker. За приоритет Минуция Феликса, напр., Norden, Kunstprosa 605; S. Rossi, GIF 12, 1959, 289—304; 15, 1962, 193—224; 16,1963,17—29; 293—313. Тем не менее Лактанций (inst. 5,1, 22) и Иероним (epist. 70, 5) называют Минуция перед Тертуллианом. (Однако последовательность не должна быть непременно хронологической; в других местах у Иеронима она обратная). У Минуция отсутствуют все элементы, которые Тертуллиан заимствовал в Apologeticum из апологии Аполлония (M. Sordi 1964).
[4] C. Becker 1967.
[5] J. Beaujeu lxvii–lxxiv; за датировку после Киприана теперь G. L. Carver 1978 (аргументация не обладает принудительным характером).
[6] Официальное признание культа Изиды в Риме (основание Серапеума в Риме при Каракалле) образует terminus post quem (2, 4; 21, 3); еще одно хронологическое указание — сбор винограда (2, 3) — могло содержать выпад против культа Изиды, чьи инициационные празднества часто отмечались именно в это время года: P. Courcelle, Les Confessions de saint Augustin dans la tradition litteraire. Antecedents et posterite, Paris 1963,122.
[7] Academia, Laelius, De finibus, De re publica, De legibus (важен для технических приемов рамочного повествования), Tusculanae disputationes, риторические произведения, речи, одно из писем к Аттику.
[8] Sen. frg. 33 Haase = Aug. civ. 6,10.
[9] D. S. Wiesen 1971.
[10] Об этом произведении: P. Frassinetti, L’orazione di Frontone contro i Cristiani, GIF 2, 1949, 238—254.
[11] О реконструкции Кельса по цитатам из Оригена: M. Borret, (ed.), Origene, Contre Celse, Paris 1967—1969 (= SC 132; 136; 147; 150); J. M. Vermander 1971.
[12] А также Аристид Афинский.
[13] 615 e; 747 b; 750 a; 1096 f.
[14] A. Elter, Prolegomena zu Minucius Felix, Programm Bonn 1909.
[15] Цицерон пишет «памятник» Гортензию в начале Brutus; соответственно он поступает с Крассом в третьей книге De oratore; с языковой точки зрения Минуций в начале своего диалога ближе к вступлению в первую книгу De oratore.
[16] Уже история обращения Иустина разыгрывается у моря (dial. 3—7).
[17] В этом пункте думают о влиянии двух солнц в трактате Цицерона о государстве.
[18] Сопоставление у J. Beaujeu, изд. S. viii–xiii.
[19] Иначе (ошибочно) W. Speyer 1964, 50 сл.
[20] Основополагающая работа об этом — A. Wlosok 1960 (цит. к главе о Лактанции, см. ниже, стр.1749).
[21] Аналогичные формы аргументации: Orig. с. Cels. 6, 80; также 3,1—3; 3,19; 3,» 31-33.
[22] K. Abel 1967; C. Mohrmann, Les elements vulgaires du latin des chretiens, VChr 2, 1948, 89—101; 163—184; особенно 164 сл.: camalis «плотский», vivificare «оживлять», resurrectio «воскресение»; существенно по этому поводу J. Fontaine 1968, 98—100.
[23] W. Fausch, комм. 31.
[24] Xenophon, mem. 4, 3,13 сл., использовалось Климентом (protrept. 6, 71; strom. 6,75) и другими Отцами Церкви.
[25] Sen. frg. 123 Haase; 1 Cor. 3,16; 6,19; 2 Cor. 6,16; ср. также Lucr. 5,1198—1203 (эпикурейский контекст).
[26] E. Norden 1897.
[27] Контраст между скорее классическим стилем Цецилия и не столь строго периодизированным у Октавия отмечает J. F. O'Connor 1976; об этопее J. Fontaine 1968,119.
[28] Konr. Muller, Rhythmische Bemerkungen zu Minucius Felix, MH 49,1992, 57-73.
[29] 5, 3 сл.; 8, 3 сл.; 14,1; 16, 5.
[30] В этом он придерживается традиции Иустина и Афинагора.
[31] Например, в 19, 4 Фалеса он вплотную приближает к gen. 1, 2.
[32] Sen. frg. 123 Haase; epist. 41, 4 сл.; 83, 1; P. Courcelle 1964; Лактанций будет дифференцировать (inst. 7, 3,1; cp. Aug. conf. 7,1,1—2).
[33] Aristot. Περὶ φιλοσοφίας; Клеанф у Cic. nat. dear. 2,15; sap. 13; Rom. 1, 20.
[34] Клеанф у Cic. nat. dear. 2, 13; см. также 2, 97; Tusc. 1, 68; целесообразность человеческого облика (18, 1; Cic. nat. dear. 1, 47), головы (17, 11; Cic. nat. dear. 2,, 140—146).
[35] 19,1; Il 1, 544 и др.
[36] Примеры божественного вмешательства из римской истории дает стоик Бальб (Cic. nat. deor. 2, 5—11): Минуций придает своему материалу иную интеллектуальную ориентацию.
[37] E. Heck 1984.
[38] В этом сказывается и стремление африканского провинциала к самостоятельности.
[39] Здесь он лучший источник по теологии Хрисиппа и натурфилософского истолкования мифа (19, 11).
[40] Минуций — единственное свидетельство об учениях Персея Китионского (21, 2).
[41] Свидетельства yj. Beaujeu, изд. cx–cxii; о влиянии см. также Y. — M. Duval, La lecture de l’Octavius de Minucius Felix a la fin du IVᵉ siecle. La fin des protrepti–ques, — REAug 19,1973,56-68.
[42] H. Le Bonniec, изд., Arnobe Contre les Gentils, livrel, Paris 1982, 56.
[43] P. Courcelle, Les Confessions de saint Augustin dans la tradition litteraire. Antecedents et posterite, Paris 1963,121 сл.
[44] Arnob. nat. 3, 7.
[45] Aug. conf 3, 4, 7.
[46] E. Renan, Marc—Aurele et la fin du monde antique, Paris ²³1925, 389; дальнейшие свидетельства у М. Pellegrino, комм. 1947,49 сл.