II. О преступном посольстве

Автор: 
Переводчик: 

Речь «О преступном посольстве» произнесена Эсхином перед судом три года спустя после его выступления на процессе против Тимарха, летом 343 года до н. э. Обвинителями Эсхина выступили Демосфен и Тимарх. Хотя фактически Демосфен обвинял Эсхина в государственной измене, но формально процесс был возбужден по обвинению в должностных преступлениях (в связи с неудовлетворительным отчетом).
По свидетельству древних, Эсхин был оправдан небольшим количеством голосов, благодаря вмешательству и защите Евбула.
За основу перевода, представленного в данном издании, взята работа проф. Н. И. Новосадского (см.: Оратор Эсхин. Περί τῆς παραπρεσβεῖας: Курс, читанный проф. Н. И. Новосадским в имп. Московском университете в 1911/1912 акад. году: Перевод. М., 1912: Литография. Ч. 1.), сверен с внесением необходимых поправок проф. K. M. Колобовой по изд.: Eschine. Discours: En 2 vol. / Texte établi et traduit par V. Martin et G. de Bude. P., 1927. Vol. 1. (Collection des Universités de France).

Содержание
Афиняне, воевавшие с Филиппом, послушались наконец Аристодема, Неоптолема и Ктесифонта, убеждавших заключить с Филиппом мир. Они отправили два посольства: первое — для переговоров о мире, второе — для принятия клятв. Демосфен и Эсхин принимали участие и в том, и в другом. И вот, когда они возвратились из второго посольства — из того, что было отравлено для принятия клятв, — Демосфен и Тимарх обвинили Эсхина в недобросовестном выполнении обязанностей посла. Эсхин, прежде чем начался процесс о преступном посольстве, обвинил Тимарха в распутстве и таким образом навлек на него бесчестие; теперь же он защищается против Демосфена. Некоторые утверждают, что обе речи были только написаны, но не произнесены и что не хватило лишь тридцати голосов, чтобы Эсхин был осужден. Тем не менее он был оправдан благодаря заступничеству демагога Евбула. Правда, ему не удалось разубедить всех в своей приверженности к Филиппу, как об этом свидетельствует сам Эсхин во вступлении и Демосфен в речи «О венке». В первой части вступления, в начале, он призывает судей к благожелательности: он чернит и своего противника, и выдвинутое им обвинение, он указывает на величину грозящей ему опасности и на лживость наговоров, возводимых на него. Во второй част он набрасывает тень на достоверность дела, о котором говорится в обвинении, и уверяет — достаточно убедительно и так, как если бы слушатели и сами знали об этом, — что все это ложь. Это также преследует цель опорочить противника. Равным образом и то, что следует, имеет целью возбудить сочувствие к себе и опорочить противника.

(1) Я прошу вас, граждане афиняне, не отказать благосклонно выслушать мою речь, принимая во внимание, как велика угрожающая мне опасность, как много обвинений, от которых я должен оправдаться, а также искусство и подготовку моего обвинителя и то озлобление, с каким он решился обратился к лицам, давшим клятву беспристрастно выслушать обе тяжущиеся стороны, с увещанием не обращать внимания на речь подсудимого. (2) И это он предложил не вследствие вражды ко мне, ибо ни один клеветник не относится с враждой к невинно обвиняемым; и даже те, которые говорят правду, не мешают обвиняемому добиться слова. Ведь только тогда обвинение оказывает влияние на слушателей, когда обвиняемый, получив возможность оправдаться, окажется не в состоянии опровергнуть возведенных на него обвинений. (3) Однако, несомненно, Демосфен не рад правдивым речам, да и не так он настроен. Наоборот, он стремится возбудить против меня ваш гнев. Он обвинил меня во взяточничестве; но он не заслуживает доверия, когда подозрение касается этого предмет а, так как тот, кто побуждает судей негодовать на взятки, сам должен стоять далеко от подобных дел. (4) Граждане афиняне, когда я слушал обвинение Демосфена, то я испугался в этот день, как никогда раньше; и никогда я не возмущался более, чем теперь, никогда так чрезмерно не радовался. Я испугался, да еще и теперь боюсь, чтобы некоторые из вас не ошиблись во мне, увлеченные коварными и злобными антитезами. Я вышел из себя и вознегодовал на обвинение [1], когда Демосфен укорял меня в оскорблении в пьяном виде свободной женщины из Олинфа. Я обрадовался, когда вы заставили его прервать это обвинение: мне кажется, что я получил награду за свою скромную жизнь. (5) Итак, я хвалю вас и люблю особенно за то, что вы больше доверяете образу жизни подсудимых, чем обвинениям их врагов. Я сам не оставил бы этого вопроса без опровержения. Ведь если бы кто‑либо из посторонних лиц, из тех, кто стоит снаружи, — а туг присутствует почти большинство граждан, — или из вас, судей, поверил, будто я мог совершить что‑либо подобное не только над свободной личностью, но и над первой встречной, то я думаю, что впредь жизнь была бы для меня невыносимой. Если во время своей защиты я не докажу, что это обвинение ложно, что тот, кто осмелился высказать его, — нечестивец и сикофант, если не выяснится, что и во всех других отношениях я ни в чем не повинен, то я признаю себя достойным смерти, (6) Парадоксальными и в высшей степени несправедливыми показались мне и слова обвинителя, когда он спрашивал вас, можно ли в одном и том же государстве осудить Филократа [2] на смертную казнь за то, что он, признав себя виновным, не явился на суд, а меня оправдать? Я полагаю, что именно на этом основании меня всего более следовало бы оправдать. В самом деле, если признавший себя виновным и не явившийся на суд — преступен, то признавший себя правым и предоставивший решение своей судьбы законам и гражданам, конечно, непреступен. (7) Относительно другого обвинения я прошу вас, граждане афиняне, если я пропущу что-нибудь и не вспомню, расспрашивать меня и пояснять, о чем вы хотите услышать, не признавая меня заранее преступником, но выслушивая с полной благосклонностью. Вследствие неправильной формулировки обвинения я недоумеваю — с чего следует мне прежде всего начать. Посмотрите, как вам покажется, поступают ли со мной как следует? (8) В настоящее время рискую жизнью я, а большую часть вины Демосфен взвалил на Филократа, Фринона [3] и других, бывших участниками посольства, на Филиппа и мир с ним и на образ действия Евбула [4], а за все это в ответе я. Один только Демосфен в своей речи представляется защитником государства, а прочие — предатели. Он постоянно оскорбляет нас и осыпает незаслуженной бранью, не только меня, но и других. (9) И человека, которого он так бесчестит, меняя снова и снова, при каждом удобном случае, свое отношение, как будто он судит об Алкивиаде или Фемистокле, которые прославились больше всех эллинов, — вот этого человека он обвиняет в разрушении городов Фокиды, в передаче в чужие руки принадлежавшей вам во Фракии местности, в изгнании Керсоблепта, друга и союзника нашего государства, из его владений. (10) Он стал сравнивать меня с сицилийским тираном Дионисием [5], настойчиво с громким криком увещевал вас принять меры против такого чудовища и рассказал вам о сновидении жрицы. Раздув таким образом это дело, он отказался от взведенной на меня клеветы, приписывая причину этих событий не моим речам, но оружию Филиппа. (11) При такой наглости и непоследовательности этого человека трудно подробно вспомнить, что было сказано, и, подвергаясь опасности, опровергать неожиданную клевету. Я начну с того, в чем, как я думаю, мои слова будут наиболее ясны, и понятны вам, и обоснованы, — с речей относительно мира и избрания посольства. При таких условиях я лучше всего вспомню об этих событиях и в состоянии буду изложить их так, чтобы вы поняли. (12) Все вы, я думаю, помните то время, когда евбейские послы, окончив свои переговоры с народом о мире, сказали, что Филипп поручил им сообщить вам, что он желает прекратить враждебные действия против вас и сохранять мир. Немного позже Фринон из дема Рамнунт был захвачен пиратами во время Олимпийского перемирия, на что он сам жаловался. Откупившись и придя сюда, он стал просить вас назначить по его делу посла к Филиппу, чтобы, если это возможно, вернуть свой выкуп. Вы исполнили его просьбу и назначили для него послом Ктесифонта [6], (13) Ктесифонт, вернувшись в Афины по окончании своего поручения, сделал вам доклад о тех делах, по которым был послан, и, кроме того, сообщил, что Филипп говорит, будто он неохотно начал с вами войну и готов прекратить военные действия хоть сейчас [7]. Так сказал Ктесифонт и заявил при этом, что Филипп чрезвычайно расположен к вам. Народ с удовольствием выслушал это и поблагодарил Ктесифонта. Никто не возражал. Тогда Филократ из дема Агнунт немедленно предлагает постановление, единогласно принятое всем народом: «Пусть Филиппу будет предоставлена возможность отправить сюда глашатая и послов для переговоров о мире». Прежде даже этому мешал кое‑кто из тех, кого это слишком интересовало, как показало само дело. (14) Эти люди признают предложение Филократа противозаконным и поручают Ликину [8] вести процесс, требуя штрафа в 100 талантов. Затем процесс этот был передан в суд. Филократ, будучи болен, пригласил своим защитником Демосфена, а не меня. Демосфен, этот ненавистник Филиппа, выступая в суде, потратил на защиту целый день. Наконец Филократа оправдывают, а обвинитель его не получает пятой части голосов [9]. Это вы все знаете. (15) К тому времени был взят Олинф, и там были захвачены в плен многие из наших граждан. В их числе были Иатрокл, брат Эргохара, и Еверат [10], сын Стромбиха.
Их родственники, возложив на алтарь масличную ветвь, просили вас позаботиться о пленниках. В народном собрании выступили в их пользу Филократ и Демосфен, а не Эсхин. Послом к Филиппу отправляют актера Аристодема [11], которого тот знал и любил за его искусство. (16) Аристодем, вернувшись из посольства, не являлся в Совет из‑за каких‑то занятий. Его опередил Иатрокл, прибывший из Македонии и отпущенный Филиппом из плена без выкупа. Многие, слыша от Иатрокла те же рассказы о Филиппе, какие они слышали раньше, негодовали, что Аристодем не сообщил о результатах посольства. (17) Наконец, пришел в Совет Демократ из дема Афидны и убедил Совет вызвать Аристодема. Одним из членов Совета был мой обвинитель Демосфен. Аристодем, выступив в Совете, заявил о величайшей расположенности Филиппа к нашему государству [12] и добавил, что он хочет стать даже союзником нашего города. Это он сказал не только в Совете, но и в народном собрании. Демосфен не только ничего не возразил, но даже предложил увенчать Аристодема. (18) После обсуждения этих вопросов в народном собрании Филократ внес предложение избрать послами к Филиппу десять человек для переговоров с ним о мире и ради общих интересов его и афинян. При избрании десяти послов Навсикл [13] предложил кандидатом меня, а сам Филократ Демосфена, который вот теперь обвиняет Филократа. (19) Демосфен так сочувствовал этим делам, что внес в Совет следующее предложение: «Чтобы участие Аристодема в посольстве не принесло ему ущерба, пусть назначат послов в те города, в которых Аристодем должен был выступать на сцене, с тем чтобы они испросили для него отмену штрафа». А что это правда, возьми постановление народа, прочитай заочное показание Аристодема и позови тех лиц, на которых он сослался. Пусть судьи знают, кто был другом Филократа и кто уверял, что он убедит народ дать Аристодему почетные дары.
Постановления. Свидетельские показания
(20) И так, с самого начала направление всем этим делам было дано не мною, а Демосфеном и Филократом. Во время посольства Демосфен во что бы то ни стало старался обедать с нами, склонив к этому не меня, а моих товарищей, Аглаокреонта с Тенедоса [14], которого вы избрали из числа союзников, и Иатрокла. Демосфен говорит, что в пути я упрашивал его вместе следить за этим чудовищем Филократом. Но слова его — выдумка. В самом деле, каким образом мог бы я настраивать Демосфена против Филократа? Ведь я знал, что Демосфен защищал Филократа во время процесса по вопросу о противозаконном предложении и в свою очередь был выдвинут Филократом в члены посольства. (21) Впрочем, нам, участникам посольства, было не до таких речей. В течение всего путешествия мы были вынуждены терпеть Демосфена, человека несносного и тяжелого характера. Когда мы обсуждали, что следует говорить, и Кимон [15] сказал, что он боится, как бы Филипп, отстаивая свои права, не взял над нами верх, Демосфен стал хвастаться, что он обладает неистощимым потоком красноречия; относительно же наших прав на Амфиполь и начала войны он обещал наговорить таких речей, что зажмет рот Филиппу как сырым тростником [16] и убедит афинян вернуть из изгнания Леосфена [17], а Филиппа — отдать афинянам Амфиполь. (22) Однако я не стану растягивать речь подробным рассказом о его наглости. Как только мы прибыли в Македонию, мы условились во время приема у Филиппа прежде всего предоставить слово старшему, а остальным в порядке соответственно возрасту: самым младшим из нас оказался Демосфен, так, по крайней мере, он сам утверждал. Затем нас пригласили к Филиппу. Обратите, пожалуйста, самое серьезное внимание на мои слова. Вы сможете тогда воочию увидеть необычайную зависть этого человека, его ужасную трусость, коварство и такие козни против своих товарищей по посольству, с которыми он разделял стол, каких никто не стал бы устраивать без особых целей даже против своих злейших врагов. А он говорит, что выше всего ставит гостеприимство [18] нашего города и общий стол, не будучи ни нашим земляком, ни здешним уроженцем [19], — ведь в этом он сам сознается. (23) Мы, у которых есть в нашем отечестве святыни и гробницы предков, мы, разделяющие вместе с вами занятия и отношения, свойственные свободным людям, обладающие законными женами, родичами и детьми, — мы были достойны вашего дове рия в Афинах — ведь в противном случае вы никогда не избрали бы нас послами, — а, придя в Македонию, вдруг стали изменниками. А этот человек, который распродал себя целиком, не исключая и языка, возмущается и поносит взятки, словно Аристид [20]. (24) Выслушайте же наши слова, которые мы высказали, защищая вас, и затем те речи, которые произнес Демосфен, это великое «сокровище» нашего государства. Я смогу тогда последовательно и понемногу опровергнуть каждое обвинение. Я чрезвычайно хвалю вас всех, граждане судьи, за то, что вы слушаете нас молча и беспристрастно. Поэтому если я не опровергну какого‑нибудь обвинения, то буду обвинять не вас, а самого себя. (25) После того как старшие по возрасту изложили цели нашего посольства, очередь дошла и до нас. Подробности того, что я сказал тогда, и то, что отвечал на это Филипп, я обстоятельно изложил всем афинянам в народном собрании, а теперь постараюсь напомнить вам лишь в общих чертах. (26) Прежде всего я подробно рассказал о нашей старинной преданности и о тех благодеяниях, которые вы впервые оказали Аминте, отцу Филиппа. Я ничего не пропускал, но напоминал обо всем последовательно. Затем я рассказал о тех благодеяниях, которые испытал и может засвидетельствовать сам Филипп. Вскоре после смерти Аминты и старшего из братьев, Александра, когда Пердикка и Филипп были еще детьми, а Евридике, их матери, изменили люди, считавшиеся ее друзьями [21], (27) с целью захвата власти в страну возвращается Павсаний [22], бывший изгнанником. Обстоятельства благоприятствовали ему; у него теперь было много сторонников. Имея в своем распоряжении эллинское войско, он взял Антемунт, Терму, Стрепсу [23] и некоторые другие укрепления. Македоняне были неединодушны, но большинство их сочувствовало Павсанию. В такой обстановке афиняне избрали стратегом для похода на Амфиполь Ификрата [24]. Амфиполиты были сами хозяевами своего города и пользовались плодами своей земли. (28) Ификрат прибыл в те места сначала с небольшим флотом — больше для ознакомления с обстановкой, чем для осады города. «В этот момент, — рассказывал я Филиппу, — твоя мать Евридика пригласила его к себе и, как передают все присутствовавшие, она подвела в объятья Ификрата твоего брата Пердикку, а тебя посадила на его колени, так как ты был еще ребенком, и сказала: "Отец этих детей Аминта, когда был жив, усыновил тебя и дружески относился к Афинскому государству, поэтому тебе следует в личных отношениях быть братом этих детей, а в общественных делах — нашим другом". (29) После этого она туг же настоятельно просила и о вас, и о себе, и о царстве — вообще о спасении. Выслушав ее, Ификрат изгнал Павсания из Македонии и сохранил вам престол». Затем я рассказал о Птолемее, который, будучи регентом, совершил такой неблагодарный и возмутительный поступок. Прежде всего я указал на то, что он в борьбе за Амфиполь противодействовал нашему государству и заключил союз с фиванцами в то время, когда афиняне враждовали с ними. И далее я добавил, что Пердикка, вступив на престол, воевал с нашим государством из‑за Амфиполя. (30) Я также подробно рассказал о том, сколь мягки были вы, несмотря на обиды; я говорил, что вы, одержав под командой Каллисфена победу в войне с Пердиккой, заключили с ним перемирие [25], не оставляя надежды добиться какого‑либо удовлетворения своих прав. Я старался опровергнуть и эту клевету, доказывая, что народ казнил Каллисфена не за его перемирие с Пердиккой, а по другим причинам. Я не колебался далее обвинять самого Филиппа, упрекая его в том, что он возобновил войну против нашего государства. (31) В доказательство всего, о чем я говорил, я представлял письма этих людей, постановления народа и договор о перемирии Каллисфена. И относительно исконного обладания этой областью и так называемыми Девятью Путями [26], а также о детях Тесея, из которых, по преданию, Акамант получил эту страну в приданое за своей женой, в то время было уместно рассказать; и действительно, я рассказал [об этом тогда] как можно более подробно, а вот теперь, как кажется, необходимо сократить мою речь. Тем не менее я хотел бы напомнить вам о доказательствах, которые основаны уже не на древних преданиях, а на современных нам событиях. (32) Когда состоялся союз между лакедемонянами и прочими эллинами [27], одним из членов союза был Аминта, отец Филиппа. Посылая своего представителя и распоряжаясь предоставленным ему голосом, он вместе с другими эллинами постановил помочь афинянам захватить Амфиполь, который им принадлежал. В подтверждение этого я представил вам, на основании официальных документов, общее постановление собравшихся тогда эллинов и имена тех, кто голосовал за него. (33) «А владения, те, от которых отказался Аминта перед всеми эллинами, не только заявив об этом, но и проголосовав, на них тебе, его сыну, — говорил я, — не следует предъявлять притязаний. Но, быть может, ты скажешь, что, захватив этот город во время войны, владеешь им справедливо. На это я могу тебе возразить. Если ты взял этот город силой оружия в результате войны с нами, тогда ты владеешь им по праву войны; но если ты отобрал у амфиполитов город, принадлежащий афинянам, тогда ты владеешь уже не достоянием амфиполитов, но землею афинян» [28]. (34) После этих и других речей дошла наконец и до Демосфена очередь выполнять долг посла. Все напряженно ждали услышать «дивные» и «могучие» речи. Ведь даже до самого Филиппа, как об этом узнали впоследствии, и до его друзей дошел слух о его чрезмерных обещаниях. Когда все были так настроены слушать его, это чудовище пробормотало какое‑то неясное и безжизненное вступление. Сделав небольшой исторический очерк событий, Демосфен вдруг спутался, замолчал и наконец совершенно прекратил выступление. (35) Филипп, увидев, в каком он был состоянии, советовал ему успокоиться и не думать, что с этой неудачей связана для него какая‑нибудь беда, как для актера в театре, но спокойно и понемногу припоминать и говорить так, как он себе первоначально наметил. Но раз, смутившись и сбившись со своих записок, Демосфен не мог даже прийти в себя, и когда вторично начал говорить, то с ним случилось то же самое. Так как наступило молчание, то глашатай предложил нам удалиться. (36) После того как мы, члены посольства, остались одни, этот «доблестный» Демосфен, приняв очень мрачный вид, заявил, что я погубил наше государство и союзников. Когда же этому удивились не только я, но и все члены посольства и стали спрашивать, по какой причине он это сказал, Демосфен спросил, разве я забыл о положении дел в Афинах? Разве я не помню о народе, изнуренном и жаждущем мира? (37) «Не кичишься ли ты, — говорил он, — пятьюдесятью кораблями, которые афиняне решили снарядить, но которых никогда не удастся укомплектовать экипажем. Ведь ты так разгневал Филиппа и наговорил ему таких слов, которые могут повести не от войны к миру, а от мира к вечной войне». Едва я стал возражать на это, как нас позвали слуги Филиппа. (38) Когда мы пришли и уселись, Филипп стал сначала отвечать по–порядку на каждую речь, а более всего, естественно, остановился на моих словах. Конечно, я не пропустил, думаю, ничего такого, что было бы уместно высказать, и Филипп часто упоминал мое имя в своей речи, а Демосфену, который так смешно исполнил свой долг·, он не сказал, как кажется, ни слова. (39) Это, понятно, было для него мучительным горем. Затем Филипп перешел к вопросу о дружественных отношениях. При этом совершенно не оправдалась клевета, высказанная раньше относительно меня Демосфеном перед членами посольства, что я буду виновником войны и раздора. Тогда уже — это было заметно — он совершенно вышел из себя, так что держал себя в высшей степени непристойно даже в то время, когда нас пригласили на почетный обед. (40) Когда мы по окончании посольства возвращались домой, Демосфен на пути вдруг стал сверх ожидания любезно разговаривать с каждым из нас. Раньше я не знал, что такое «кривляка» или, как говорят, «тонкая штучка», «хамелеон» [29] и тому подобные выражения; теперь же я хорошо знаю, получив у него разъяснение относительно всевозможного коварства. (41) Обращаясь к каждому из нас по очереди, Демосфен обещал одному из нас устроить складчину и помочь своими деньгами, другому — избрать его в стратеги, а за мною он следовал по пятам, расточал мне похвалы и надоедал, превознося мой талант и распевая похвальные оды произнесенным мною речам. Когда мы все обедали в Лариссе, он шутил над собой, над безвыходным положением, в котором он очутился во время произнесения речи, а о Филиппе говорил, что он самый красноречивый человек в мире. (42) И я со своей стороны высказал что‑то в этом роде, заметив также, какую хорошую память обнаружил Филипп в ответе на наши речи. Старейший из нас, Ктесифонт, указал на свою глубокую старость и на множество прожитых им лет, присовокупил, что в течение такой продолжительной жизни он никогда еще не видел столь приятного и любезного человека. (43) Тогда этот Сизиф, всплеснув руками, воскликнул: [30] «Однако это ты, Ктесифонт, не скажешь в народном собрании, да и он, — при этом он указал на меня, — едва ли решится заявить афинянам, что Филипп — искусный оратор и обладает большой памятью». Так как мы ничего не замечали и не предвидели злого умысла, о котором вы сейчас услышите, то Демосфен заключил с нами как бы условие, чтобы мы повторили все это вам, а меня усердно просил непременно сказать, будто и он немало говорил в защиту Амфиполя. (44) До сих пор моими свидетелями были члены посольства, которых этот человек постоянно забрасывал грязью и клеветой в своей обвинительной речи. Слова, произнесенные у вас на трибуне, вы сами слышали, так что я не смогу солгать. Я прошу вас еще потрудиться и выслушать остальную часть моего рассказа. Я хорошо знаю, что каждый из вас стремится услышать о том, что касается Керсоблепта и обвинений по фокидскому вопросу, и спешу перейти к этим делам. Но, не выслушав сообщения о предшествовавшем, вы равным образом не в состоянии будете и следить за этим. А если вы дадите мне, обвиняемому, возможность высказаться, как я хочу, то получив достаточные основания, будете иметь право оправдать меня, если я ни в чем не виновен, и обсудить спорные вопросы, руководясь тем, в чем все согласны. (45) По возвращении в Афины мы в основных чертах доложили Совету о результатах нашего посольства и передали ему письмо Филиппа. Тогда Демосфен стал восхвалять нас перед членами Совета и поклялся на алтаре Гестии Советницы, будто она радуется тому, что наше государство отправило послами таких людей, которые своими речами и верностью были достойны его. (46) А относительно меня он высказался приблизительно в том смысле, что я не обманул надежды избравших меня послом. В заключение он предложил увенчать каждого из нас масличным венком и пригласить на следующий день к обеду в пританей за преданность народу. А в доказательство того, что я вам ни в чем не солгал, пусть секретарь возьмет постановление и прочитает его вместе со свидетельскими показаниями членов посольства.
Постановление. Свидетельские показания
(47) После того как мы сделали в народном собрании доклад о посольстве, первым из нас по старшинству выступил Ктесифонт и рассказал между прочим также и то, о чем сообщить вам он условился с Демосфеном: о приеме у Филиппа, о его красоте и остроумии его во время пира. После этого несколько слов сказали Филократ и Деркил [31], затем выступил я. (48) Подробно изложив различные вопросы, касавшиеся нашего посольства, я перешел к тому, что в присутствии членов посольства обещал сказать, а именно, что Филипп в своей речи обнаружил большую память и дар слова. Я не забыл и просьбы Демосфена заявить, что ему было поручено выступить с речью в защиту Амфиполя, если бы мы что‑нибудь пропустили. (49) После всех нас выступает наконец Демосфен, приняв, по обыкновению, странный вид и почесав себе голову. Видя, что народ выслушал мои слова и одобряет их, он заявил, что удивляется тем и другим, и слушателям, и послам: как, пропустив удобный момент, — одни, чтобы обдумать, другие — посоветовать, — они тратят время, наслаждаясь болтовней о том, что происходило за пределами нашей страны, между тем как следует обсуждать свои собственные дела? Ведь нет ничего легче, как сделать доклад относительно нашего посольства. (50) «Я хочу еще научить вас, — заявил Демосфен, — как следует исполнить дело». При этом он приказал прочитать постановление народа. После прочтения он сказал: «Для того мы были посланы и старались сделать то, что вот здесь написано. Возьми же и письмо, которое мы привезли сюда от Филиппа». Когда оно было прочитано, Демосфен заявил: «Вы получили ответ, и вам остается теперь только одно: обсудить его». (51) По поводу этих слов одни стали кричать, что Демосфен очень красноречив в своей сжатой речи, а большинство, что он низкий и завистливый человек. Тогда он произнес: «Посмотрите, как кратко я изложу вам и все другие вопросы. Филипп показался искусным оратором Эсхину, но не мне. Если отнять у Филиппа блеск его положения и окружить им другого, то едва ли тот окажется хуже него. (52) Ктесифонту его внешность казалась величественной? А по моему мнению, не хуже его актер Аристодем, бывший с нами и принимавший участие в посольстве. Говорят, что Филипп обладает замечательной памятью? Но и другие тоже. Он хорош в компании, когда пьют? Но Филократ, бывший с нами, еще лучше. Говорят, будто Эсхин предоставил мне речь в защиту Амфиполя, но этот оратор и слова не даст сказать ни вам, ни мне. (53) Все это вздор, — продолжал Демосфен, — а я предложу вот какое решение: заключить договор с глашатаем, прибывшим от Филиппа, и с послами, которые должны прибыть сюда от него. По прибытии этих последних пусть пританы назначат народные собрания на два дня для совещаний не только о мире, но и о союзе. Нас же, послов, если мы окажемся достойными, — поблагодарить и пригласить на завтра к обеду в пританей». (54) Для доказательства справедливости моих слов возьми, пожалуйста, постановления, чтобы вы, граждане, знали каверзы Демосфена, его зависть, его общение в делах с Филократом и его характер — какой у него коварный и вероломный нрав. Позови также членов посольства и прочитай их свидетельства и постановления, предложенные Демосфеном.
Постановления
(55) Он не только предложил вышеизложенное, но впоследствии настоял в Совете на том, чтобы назначить послам Филиппа по их прибытии сюда почетные места в театре на время праздников Дионисий. Прочти и это постановление.
Постановление
Прочитай также свидетельское показание членов посольства, чтобы вы, афиняне, знали, что Демосфен не способен сказать речи в защиту нашего государства, но все его помыслы направлены против тех, кто был его сотрапезником и вместе с ним совершал возлияния.
Свидетельское показание
(56) Итак, вы убеждаетесь, что в переговорах о мире участвовал не я и Филократ, а Демосфен и Филократ. Мне кажется, что я представил достаточно доказательств справедливости моих слов. Вы сами свидетели того, о чем было вам доложено, а относительно речей в Македонии и того, что случилось с нами в пути, я представил вам свидетелями членов посольства. Вы слышали и помните высказанное недавно Демосфеном обвинение, в начале которого он касается речи, которую я произнес о мире. (57) А так как в этой части своего обвинения он все налгал, то в данном случае попал в затруднительное положение. Он утверждает, будто эти речи произносились перед послами, которых отправили к вам эллины по приглашению нашего народа, чтобы, если понадобится, воевать в союзе с афинянами против Филиппа и участвовать в мире, если это будет признано полезным. Посмотрите же, как извращено такое важное дело и как возмутительно бесстыден этот человек. (58) Что касается послов, которых вы отравили в Элладу еще во время нашей войны с Филиппом [32], то время их избрания и отправления в путь и имена их записаны в официальных документах, а сами они находятся не в Македонии, но в Афинах. Доступ в народное собрание чужеземным послам предоставляет Совет, а Демосфен говорит, что тут присутствовали эллинские посольства. (59) Итак, Демосфен, взойди на эту трибуну в назначенное для моей речи время и назови имя какого угодно эллинского города, из которого, по твоим словам, явились в ту пору послы. Дай прочитать решения относительно них из архива булевтерия и позови в свидетели афинских послов, отравленных в различные города. Если они засвидетельствуют, что были здесь, а не за границей, в те дни, когда наше государство заключало мир, или, если ты докажешь, что доклады их в Совете и постановления относятся к тому времени, о котором ты говоришь, то я схожу с трибуны и признаю себя достойным смерти. (60) Прочитай также, о чем гласит решение союзников. В нем ясно написано: «…так как афинский народ обсуждает вопрос о мире с Филиппом, а послы, отправленные народом в Элладу для приглашения различных городов к защите свободы эллинов, еще не явились, то союзники пусть решат так: когда возвратятся послы и еде лают доклад афинянам и союзникам относительно своего посольства, тогда пританы пусть назначат два народных собрания по закону и в них афиняне пусть обсудят вопрос о мире. А что постановит народ, то пусть будет общим решением союзников». Прочитай же мне решение союзников.
Решение союзников
(61) Для сравнения прочитай мне также постановление Демосфена, в котором он предлагает пританам назначить два собрания после Городских Дионисий, — одно на 18–е число, другое — на 19–е [33]. Определяя это время, он старался созвать народное собрание до возвращения эллинских послов. В постановлении союзников, с которым, скажу откровенно, и я был согласен, вам предлагается обсудить вопрос только относительно мира, а Демосфен настаивает на обсуждении вопроса и о союзе. Прочитай им это постановление.
Постановление
(62) Вы, афиняне, выслушали оба постановления, которые изобличают Демосфена: он уверял, будто послы находились здесь, между тем как их не было в Афинах, и отменил решение союзников, несмотря на то что вы хотели ему последовать. Некоторые заявляли тогда, что нашему государству следует дождаться прибытия эллинских послов. Демосфен, который самым позорным образом меняет свои мнения каждую минуту, помешал дождаться их не только на словах, но и на деле, — постановлением, в котором он предложил вам немедленно принять решение. (63) Он сказал, что на первом собрании я, взойдя на трибуну после речи Филократа, стал порицать тот мир, который он предлагал заключить, называя его позорным и недостойным нашего государства. Однако на следующий день он утверждал, будто я защищал Филократа и, одержав в народном собрании победу, ушел, убедив вас не обращать внимания на тех, кто прославляет битвы и трофеи ваших предков, и не помогать эллинам. (64) Однако то, в чем обвиняет меня Демосфен, не только лживо, но этого даже и быть не могло. Одно свидетельство об этом представит против себя сам Демосфен; другое — все афиняне и вы, если пороетесь в памяти; третье — неправдоподобные обвинения; четвертое — достойный уважения человек, один из государственных деятелей, Аминтор [34], с которым Демосфен, показав ему свое постановление, совещался, дать ли секретарю проект, тождественный проекту Филократа, а не противоположный ему. (65) Возьми‑ка предложение Демосфена и прочитай его: в нем ясно написано, что Демосфен предложил в первом собрании высказывать мнение любому желающему, а во втором — проэдрам предлагать [путем] голосования [высказаться по поводу] мнений, а речей не допускать. В этом собрании я, по его словам, защищал Филократа.
Постановление
(66) Итак, постановления остаются в том же виде, в каком они были первоначально написаны, а речи доносчиков изменяются согласно потребностям минуты. Мой обвинитель говорит, что я произнес две речи, между тем как, согласно постановлению и истине, была произнесена одна речь. Так как во втором собрании проэдры не разрешали произносить речей, то нельзя было высказать своего мнения. Если бы я держался взгляда, согласного с Филократом, то с какой целью стал бы обвинять его на первом собрании, а спустя одну ночь защищать его перед теми же слушателями? Чтобы прославиться самому или чтобы ему помочь? Но таким путем невозможно было добиться ни того ни другого: я вызвал бы всеобщую ненависть, ничего не достигнув. (67) Позови мне также Аминтора из дема Эрхия и прочитай его свидетельство. Но сначала я хочу подробно рассказать вам, при каких обстоятельствах было написано это предложение. Аминтор свидетельствует в пользу Эсхина: ведь, по предложению Демосфена, народ совещался относительно мира и союза с Филиппом во втором собрании, в котором нельзя было произносить речей, а только подавались голоса относительно постановлений о мире и союзе. (68) И на этом собрании Демосфен, сидя вблизи него, показал проект постановления, на котором стояло его имя, и советовался, дать ли его проэдрам для голосования. Там было указано, на каких условиях Демосфен предложил заключить мир и союз — на тех же, на каких ранее предлагал и Филострат. Позови мне Аминтора из дема Эрхия, а если он не захочет явигься сюда, то приведи его.
Свидетельское показание
(69) Вы слышали, судьи, свидетельское показание. Посмотрите, как вам кажется: доказал ли Демосфен мою виновность или, напротив, свою собственную, обвиняя меня? Так как он распространяет клевету о моей речи в народном собрании и искажает сказанные мною слова, то я не буду утверждать и не стану отказываться ни от одного из моих слов. Я не стыжусь их — напротив, я горжусь ими. (70) Я хочу напомнить вам и о тех обстоятельствах, при которых вы совещались. Мы начали войну из‑за Амфиполя. Во время этой войны нашему стратегу пришлось потерять те 75 союзных городов [35], которыми овладел Тимофей, сын Конона, и склонил их стать членами союзного Совета. Я предпочитаю высказаться откровенно и быть оправданным после смелой и правдивой речи. А если вы, быть может, думаете об этом иначе, то казните меня: я не скроюсь. (71) Взяв из верфей 150 триер, наш стратег не привел их назад. На это указывают нам обвинители в бесконечных процессах Харета [36]. А 1500 талантов он истратил не на воинов, а на кутежи полководцев Деиара, Деипифа и Полифонта [37], на беглецов, собравшихся со всей Эллады, а сверх того — на подкуп своих наемников, выступавших с речами в народном собрании. Они ежедневно требовали с несчастных островитян по 60 талантов дани, захватывали корабли и эллинов, не считаясь со свободой мореплавания. (72) Вместо прежнего почета и власти над эллинами наш город стал пользоваться такой же славой, как Мионнесс [38] и его пираты. А Филипп, устремившись из Македонии, вел с ними борьбу уже не из‑за Амфиполя, но из‑за Лемноса, Имброса и Скироса — наших владений. Наши граждане покинули Херсонес, который, по общему признанию, принадлежал афинянам. В страхе и тревоге вы были вынуждены созывать больше чрезвычайных собраний, чем то установлено законами. (73) Положение дел было так шатко и опасно, что Кефисофонт из дема Пеания, один из друзей и приятелей Харета, был вынужден предложить специальное постановление: начальнику легких судов Антиоху отплыть как можно скорее на поиски стратега, поставленного во главе наших сил, и, если где‑нибудь встретится с ним, сказать, что афинский народ удивлен, как это афиняне не знают, где находятся посланные им стратег и войско, между тем как Филипп идет войною на афинский Херсонес. Чтобы убедиться в истине моих слов, выслушайте это постановление, вспомните об этой войне и требуйте ответственности за мир от ваших полководцев, а не от послов.
Постановление
(74) Таково было положение государства в то время, когда происходили переговоры о мире. Подкупленные ораторы, выступавшие с речами, не делали никакой попытки говорить о мерах по спасению государства, но предлагали нам взирать на Пропилеи Акрополя и помнить о борьбе с персами при Саламине, о могилах предков и о наших трофеях [39]. (75) Я соглашался, что обо всем этом следует помнить, но при этом нужно подражать мудрой политике наших предков и остерегаться их ошибок и неуместного честолюбия. Увещевая подражать Платейской битве с персами, подвигам при Саламине, сражению при Марафоне, битве при Артемисии и действиям стратега Толмида [40], который с 1000 отборных афинян бесстрашно прошел посреди враждебного Пелопоннеса, (76) я советовал остерегаться от подражания Сицилийскому походу, который наши предки предприняли с целью помочь леонтинцам, в то время когда враги ворвались в нашу страну и укрепили Декелею. Следует также остерегаться подражать безрассудству их окончательного решения. Побежденные на войне, они получили от лакедемонян предложение заключить мир, удерживая за собой, кроме Аттики, Лемнос, Имброс и Скирос и сохраняя демократическую конституцию. Однако они не захотели принять ни одного из этих условий и предпочли продолжать войну, не имея на это сил. При этом владелец мастерской лир Клеофонт, которого многие помнят с оковами на ногах, противозаконно записавшись, к нашему позору, в число граждан и подкупив народ раздачей денег, угрожал отсечь мечом голову, если кто‑нибудь упомянет о мире [41]. (77) Наконец, наши предки довели государство до того, что оно охотно заключило мир, отказавшись от всего, разрушив стены, приняв лакедемонский гарнизон и гармоста и отдав демократию в жертву Тридцати, которые казнили без суда 1500 граждан, признаюсь, я советовал остерегаться такого безрассудного образа действий и подражать тому, о чем я сказал несколько раньше. Я узнал об этих событиях не от чужих людей, но от того, кто для меня ближе всех. (78) Атромет, отец наш, которого ты, Демосфен, потомок по матери скифов кочевников, ругаешь, не зная его и не видя, каким он был в свое время, — Атромет, изгнанный в правление Тридцати, содействовал воcстановлению демократии. А брат нашей матери, наш дядя Клеобул, сын Главка из дема Ахарны, вместе с Деменетом из рода Бузигов [42] победил в морской битве лакедемонского наварха Хилона [43], так что мне близки несчастья города и я привык слышать о них в своей семье. (79) Ты порицаешь мою речь, которую я, будучи послом, произнес в собрании Десяти тысяч в Аркадии [44], и упрекаешь меня в перемене убеждений, сам будучи рабской натурой и чуть ли не клейменным перебежчиком [45]. Но я во время войны старался, насколько был в силах, восстановить аркадян и других греков против Филиппа. Так как никто не помогал нашему государству, но одни выжидали, что будет, другие шли против нас войною с Филиппом, а наши ораторы устраивали из войны источник для своих ежедневных расходов, то я, сознаюсь, посоветовал народу прекратить войну с Филиппом и заключить мир, который ты, никогда даже не прикасавшийся к оружию, признаешь в настоящее время позорным, а я утверждаю, что он гораздо лучше войны. (80) Афиняне, послам следует сообразоваться с обстоятельствами, при которых они исполняли свой долг, а стратегам — с силами, находившимися в их распоряжении. Вот вы ставите статуи, назначаете почетные места в театре, венки и угощения в пританее не тем, кто приносит вам весть о мире, но тем, кто одерживает победу в бою. Но если ответственность за войны будет падать на послов, а награды станут доставаться стратегам, то вы добьетесь того, что ваши войны будут беспощадными и бесконечными, так как никто не согласится исполнять обязанности посла. (81) Остается сказать относительно Керсоблепта, фокидян и других вопросов, по которым на меня еще наклеветали. Я, афиняне, и при первом, и при втором посольстве [46] доложил вам о том, что видел, как видел, о том, что слышал, как слышал. Каково же было и то и другое — то, что я видел и что я слышал о Керсоблепте? Я и все мои товарищи видели сына Керсоблепта заложником у Филиппа. Дело еще и теперь в таком же положении. (82) А случилось вот что, когда мы в первый раз были послами: я с товарищами возвратился сюда, а Филипп отправился в поход во Фракию, хотя дал вам слово, что не вступит с оружием в Херсонес, пока вы будете совещаться о мире. И вот, в тот день, когда вы приняли постановление о мире, не было никакого упоминания о Керсоблепте. А когда мы были уже избраны послами для принятая клятв, но еще не отправились вторично, состоялось народное собрание, в котором проэдром был по жребию избран Демосфен, обвиняющий меня в настоящее время. (83) В этом собрании выступил Критобул из Лампсака [47] и сказал, что его прислал Керсоблепт, желая дать клятву послам Филиппа и вступить в число ваших союзников. После этих слов Алексемах из дема Пелеки [48] дает проэдрам прочитать постановление, в котором было написано: «Пусть посол от Керсоблепта даст клятву Филиппу вместе с другими союзниками». (84) Когда прочитали это постановление, из среды проэдров встал Демосфен, — я думаю, все вы это помните, — и сказал, что он не допустит голосования и не позволит нарушить мир с Филиппом. Он не признает таких союзников, которые подобны тем, кто, присутствуя при жертвоприношениях, хочет получить свою долю от жертвенных животных. Ведь для совещания по этим вопросам было назначено другое собрание [49]. Но так как вы стали кричать и вызывать на трибуну проэдров, то это постановление пустили на голосование, вопреки его предложению. (85) В доказательство того, что я говорю правду, позови мне Алексимаха, предложившего это постановление, и проэдров — товарищей Демосфена — и прочитай свидетельское показание.
Свидетельское показание
Итак, тот Демосфен, который недавно здесь прослезился, вспоминая о Керсоблепте, старался, как оказывается, исключить его из союза. После того как собрание было закрыто, послы Филиппа стали приводить к присяге союзников у вас в стратегии. (86) Мой обвинитель осмелился заявить вам, будто я в присутствии союзников, несмотря на постановление народа и на то, что тут сидели стратеги, прогнал от жертвенника Критобула, посла Керсоблепта. Но откуда у меня взялось столько силы? Как о гаком поступке могли умолчать? Если бы я осмелился это сделать, то неужели ты, Демосфен, допустил бы это и не наполнил бы площадь криками и воплями, видя, что я, как ты сейчас сказал, отталкиваю посла от жертвенника? Пусть глашатай позовет мне стратегов и союзных синедров, а вы послушайте их свидетельства.
Свидетельства
(87) Не возмутительно ли, афиняне, если кто‑нибудь решается возводить такую ложь на гражданина, притом не на своего, а на вашего, — я нахожу необходимым сделать эту поправку, — в то время, когда его жизни грозит опасность? Разве наши предки не правильно постановили при рассмотрении в Палладии [50] процесса об убийствах, чтобы выигравший дело клялся на жертвах, — и это отеческое установление соблюдается еще и теперь, — что решение судей, подавших голос в его пользу, истинно и справедливо и что он ни в чем не солгал? В противном случае он должен был призвать погибель на себя и на свой дом, умоляя богов ниспослать судьям всяческое благополучие. Да, афиняне, наши предки поступали правильно и в соответствии с интересами государства. (88) Ведь если никто из вас не желает отягощать своей совести дозволенной законами казнью, то тем более он будет избегать противозаконно лишить кого-либо жизни, имущества, чести. В таких случаях некоторые сами налагали на себя руки, а других казнили по приказанию властей. Итак, неужели, афиняне, вы не простите меня, если я, назвав Демосфена развратником с оскверненным телом, не исключая и его уст, затем неопровержимо докажу, что остальная часть его обвинения по делу о Керсоблепге совершенная ложь? (89) У вас соблюдается постановление, по моему мнению, прекрасное и в высшей степени полезное для тех, кто подвергается клевете. Вы постоянно храните свои постановления в официальных записях, с указанием времени и лиц, предложивших их на голосование. Этот человек сказал вам, будто дело Керсоблепта было проиграно, потому что я, возглавлявший посольство и пользовавшийся у вас влиянием, не согласился на его предложение отправиться во Фракию, ввиду того, что там был осажден Керсоблепт, и умолять Филиппа снять эту осаду. Он добавил, что вместо этого я и мои товарищи остались сидеть в Орее, подготовляя для себя дружеские связи [51]. (90) Выслушайте письмо Харета, отравленное им в то время афинскому народу с известием, что Керсоблепт лишился власти и что Филипп занял Священную гору [52] 24 элафеболиона. А Демосфен, будучи одним из послов, исполнял обязанности проэдра в народном собрании 25 числа этого же месяца.
Письмо
(91) Итак, мы провели здесь попусту не только остальные дни этого месяца, но уехали лишь в мунихионе [53]. Свидетелем этого я представлю вам Совет. Есть его постановление, предписывающее послам отправиться для принятая клятв. Прочитай мне постановление Совета.
Постановление
Прочитай также для сравнения, какого дня оно состоялось.
Время
(92) Вы слышали, что постановление состоялось третьего мунихиона? А за сколько дней до моего отъезда лишился власти Керсоблепт? Как утверждает стратег Харет в своем письме—в предыдущем месяце, если только элафеболион предшествует мунихиону! Итак, разве я мог спасти Керсоблепта, который погиб до моего отъезда отсюда? И после этого вы думаете, что этот человек сказал что‑нибудь истинное о событиях в Македонии или Фессалии — он, который извращает хранящиеся в булевтерии государственные документы и намеренно путает время народных собраний! (93) А что касается Керсоблепта, то неужели ты сожалел о нем в Орее, между тем как в Афинах, будучи проэдром, старался исключить его из числа союзников? И теперь ты обвиняешь меня во взятках, а давно ли ты уплатил штраф, назначенный Советом Ареопага за то, что отказался от процесса по поводу раны, который ты начал против своего двоюродного брата Демомела из дема Пеания, сам рассекши себе голову? И ты важничаешь, как будто эти люди не знают, что ты незаконный сын оружейника Демосфена? (94) Ты попытался обвинить меня в том, что я, отказавшись сначала, тем не менее противозаконно участвовал в посольстве к амфиктионам [54]. Одно постановление ты прочитал, другое пропустил. Когда я был избран послом к амфиктаонам, то я, несмотря на свою болезнь, с большой готовностью сделал вам доклад о посольстве, из которого я возвратился. Я не отказался от участия в новом посольстве, но обещал быть послом, если окажусь в силах. А когда члены посольства уезжали, я послал в Совет моего брата, моего племянника и моего врача не за тем, чтобы они сообщили о моем отказе: (95) ведь закон не дозволяет отказываться в Совете от избрания, состоявшегося в народном собрании. Нет, я послал их, чтобы они заявили о моей болезни. А после того как другие члены посольства, узнав о случившемся с фокидянами [55], возвратились и назначено было народное собрание, я, выздоровев, уже присутствовал на нем; когда же народ стал требовать, чтобы все мы, первоначально избранные послами, все же отправились в путь, я счел своим долгом не лгать перед афинянами. (96) И ты не обвинял меня при отчете об этом посольстве, но перешел к другому посольству, отправленному для принятая клятв. Относительно него я буду оправдываться подробно и правдиво. Только тебе, как и всем лжецам, свойственно перепутывать сроки, а я буду говорить последовательно, начав свою речь с отъезда для принятия клятв [56]. (97) Вы помните, что нас было 10 послов и с нами был послан еще 11–й от союзников [57]. Из этого числа никто не желал разделять трапезу с Демосфеном во время второго посольства. Более того, в пути все избегали, насколько это было возможно, останавливаться с ним в одной гостинице, ибо мы помнили об интригах, жертвами которых мы все стали во время предшествующего посольства. (98) Относительно поездки во Фракию [58] тогда не упоминалось, так как это не предписывалось постановлением. Нужно было лишь принять клятвы и исполнить некоторые другие поручения. Когда мы прибыли в Македонию, мы не могли ничего сделать, так как с Керсоблептом было уже все покончено, как вы сейчас слышали. А Демосфен не сказал ни слова правды: он лжет и, не имея возможности ни в чем обвинить нас справедливо, морочит вас. (99) Демосфена сопровождали слуги с двумя мешками. В одном из них, как он сам говорил, находился талант серебра; поэтому его товарищи по посольству стали вспоминать его прежние прозвища. Будучи мальчиком, он за некоторые постыдные дела и распутство был прозван Баталом; [59] выйдя из детского возраста и вчинив каждому из своих опекунов иск в десять талантов, он был прозван Аргантом [60], а возмужав, получил общее всем негодяям имя сикофанта. (100) По его словам, как он говорил раньше и повторил вам сейчас, он ехал для выкупа пленных, хотя знал, что Филипп никогда еще во время войны не требовал выкупа ни за кого из афинян; он слышал и от всех друзей царя, что по заключении мира Филипп отпустит и остальных пленных. Несмотря на то, что несчастных было много, он внес с собой только один талант [61] — сумму, достаточную для выкупа лишь одного человека, да и притом не особенно богатого. (101) Когда мы, находясь уже в Македонии, собрались вместе и узнали, что Филипп вернулся из Фракии, то, прочитав постановление о назначении нас послами, стали перечислять данные нам поручения, кроме принятия клятв. Так как никто не упоминал о самом важном, а толковали о пустяках, то я произнес речь, о которой считаю необходимым сообщить вам. (102) Ради богов, афиняне, выслушайте мою защиту с таким же спокойствием, с каким выслушали обвинение, согласно желанию моего обвинителя, и сохраните то же отношение ко мне, с каким вы слушали мои слова с самого начала. Когда послы собрались, я высказал то, на что указал и сейчас, — именно, что, по моему мнению, они возмутительно пренебрегают самым важным предписанием народа. (103) «Принять клятвы, поговорить о других вопросах, сказать слово о пленниках — все это, по моему мнению, было бы сделано, даже если бы наше государство отправило только помощников должностных лиц, облеченных вашим доверием. Обязанность же мудрых послов — правильно обсудить общие вопросы, что согласно с нашими интересами и интересами Филиппа [62]. Я имею в виду, говорил я, поход в Фермопилы, который, как вы видите, подготовляется. В подтверждение того, что я сужу относительно этого дела правильно, я представлю вам важные доказательства. (104) Тут находятся послы фиванцев, явились послы лакедемонян, прибыли мы с постановлением народа, в котором написано: "Пусть послы, кроме того, делают что могут на благо народа". Все эллины обращают свои взоры к будущему. Ведь если бы наш народ признавал для себя за благо открыто заявить Филиппу, чтобы он подавил высокомерие фиванцев и восстановил стены беотийских городов [63], то эти требования были бы выражены в постановлении народа. А теперь афиняне оставили за собой возможность сослаться на неясности постановления, если мы в чем‑нибудь не убедим Филиппа, думая, что ответственность следует возложить на нас. (105) Тем, кто из‑за честолюбия стремится к общественной деятельности, не следует, опасаясь вражды фиванцев, занимать место других послов, которых афиняне могли бы отправить вместо нас; ведь один Эпаминонд, не испугавшись могущества афинян, прямо сказал в собрании фиванцев, что Пропилеи афинского Акрополя следует перенести и поставить у входа в Кадмею» [64]. (106) Демосфен, прервав мою речь, начинает громко кричать, как знают все наши товарищи по посольству; [65] ведь кроме других недостатков он еще и Беотии предан. И вот что он говорил: «Этот человек полон задора и наглости. А я, сознаюсь, мягок и боюсь даже издалека приближающейся беды; поэтому я не позволил возбуждать раздоры между городами и считаю нашим долгом послов совершенно не заниматься посторонними делами. (107) Филипп отправляется в Фермопилы, а я смотрю на это сквозь пальцы. Никто не будет осуждать меня за поход Филиппа, но осудит, если я скажу что‑нибудь, чего не следует, или сделаю что‑нибудь такое, что не предписано». В конце концов послы решили говорить то, что каждый из них признает полезным ответить на предложенный ему вопрос. В доказательство того, что я говорю правду, позови мне членов посольства и прочитай их показания.
Свидетельские показания
(108) Афиняне, после того как посольства собрались в Пеллу, прибыл туда Филипп, и глашатай стал вызывать афинских послов. Прежде всего мы выступали там не по возрасту, как во время первого посольства, что одобрялось некоторыми и, видимо, служило к чести нашего государства, но соответственно с наглыми настояниями Демосфена. Соглашаясь с тем, что он моложе всех, он заявил, что не уступит первого места для произнесения речи и не позволит, чтобы кто‑нибудь, завладев вниманием Филиппа, другим не дал бы и слова сказать. При этом он намекал на меня. (109) В начале своей речи он прежде всего попытался оклеветать своих товарищей по посольству, заявляя, будто не все мы пришли по одному и тому же делу и будто мы не единодушны в своих мнениях. Затем он стал подробно перечислять услуги, оказанные им Филиппу: во–первых, он упомянул о защите Филократа, когда его обвиняли в противозаконном проекте [66], так как он предложил позволить Филиппу отправить в Афины послов для переговоров о мире; во–вторых, он прочитал написанное им самим постановление о заключении мирного договора с глашатаем и послами Филиппа; в–третьих, предложение о том, чтобы народ обсудил вопрос о мире в назначенные для этого дни. (110) К своей речи Демосфен присоединил еще вот какую выдумку — что он первый не общими доводами, но соображениями хронологического порядка зажал рот тем, которые препятствовали заключению мира. Затем он привел другое постановление, о том, чтобы народ обсудил вопрос и о союзе, после этого он сейчас же коснулся постановления о назначении послам Филиппа почетных мест в театре [67] на празднике Дионисий. (111) Он указал еще на свою заботу о них, на то, что подкладывал им в театре подушки, что усердно охранял их и не спал по ночам вследствие зависти к нему со стороны некоторых людей и желания надругаться над его гостеприимством. Он рассказывал также и совсем смешные вещи, так что товарищи его закрылись от стыда плащами: будто он угощал послов Филиппа, будто нанял для них при их отъезде повозки, запряженные парами мулов, и сопровождал их на коне, не скрываясь во мраке ночи, как некоторые другие, но среди белого дня обнаруживая свою заботу об их нуждах. (112) А то, что он говорил раньше, он всеми мерами старался исправить [68]. «Я не называл тебя красавцем, — сказал он Филиппу, — потому что самое красивое создание — женщина. Не сказал, что ты можешь очень много выпить, полагая, что это похвала, достойная губки. Не говорил, что ты обладаешь прекрасной памятью, признавая подобную похвалу приличной софисту, зарабатывающему себе средства к жизни». Короче говоря, его слова, произнесенные в присутствии послов, можно сказать, всей Эллады, были таковы, что вызвали неудержимый смех. (113) Когда Демосфен наконец остановился и наступило молчание, вынужден был говорить я после такой неприличной выходки и постыдной лести, перешедшей всякие границы. Сначала я по необходимости сказал несколько слов относительно вышеупомянутой клеветы его на послов. Я заявил, что афиняне отправили нас послами не для того, чтобы мы оправдывались в Македонии; что на родине мы ввиду нашей честной жизни были признаны достойными представителями государства. (114) Сказав несколько слов о клятвах, для принятия которых мы прибыли, я подробно коснулся и других ваших поручений, так как болтливый Демосфен не упомянул ни о чем, что необходимо было сказать. И вот я рассказал о походе в Фермопилы и об оскорблении святынь, и о Дельфах, и об амфиктионах. Всего более я просил Филиппа устанавливать порядок в Фокиде не силой оружия, но решениями суда; а если бы это оказалось невозможным, — что было ясно, так как войско собралось и находилось налицо, — то, сказал я, всякий желающий обсудить вопрос о защите эллинских святынь должен усердно заботиться о соблюдении благочестия и внимательно прислушиваться к тем, кто взял на себя право давать указания относительно обычаев наших предков. (115) При этом я подробно рассказал с самого начала об основании святилища и о первом собрании амфиктионов. Я прочитал клятвы, которыми наши предки обязывались не разрушать ни одного города, входившего в состав амфиктионии и не отводить у него источников ни во время войны, ни во время мира; а если кто‑нибудь нарушит это постановление, против того идти войной и поднять против него союзные города; и если кто‑нибудь будет грабить принадлежащее богу имущество, или будет участником в каком‑либо преступлении, или задумает что‑либо против святынь, того наказывать и силой оружия, и постановлениями, и всеми мерами. К этой клятве присоединялось также страшное проклятие. (116) Прочитав это, я заявил, что, по моему мнению, справедливость требует не оставлять без помощи разрушенные беотийские города. В доказательство того, что они входили в состав амфиктионии и были включены в утвержденный клятвой договор, я перечислил 12 племен [69], принимающих участие в священном союзе: фессалийцы, беотийцы, а не одни только фиванцы, дорийцы, ионийцы, перребы, магнеты, [долопы], локры, этейцы, фтиотийцы, малийцы и фокидяне. Я указал на то, что каждое из этих племен имеет равное число голосов: самое большое столько же, сколько и самое маленькое; тот, кто пришел из Дория и Китиния [70] пользуется такими же правами, как лакедемоняне, потому что каждое племя имеет по два голоса. Далее, ионийцы из Эретрии и Приены имеют такие же права, как афиняне, и другие точно так же. (117) Я признавал начало этого похода согласным с требованиями благочестия и справедливости. А после того как амфиктионы собрались в святилище, когда безопасность их была обеспечена, и они получили свои голоса, я требовал наказать виновных в инициативе захвата святыни, притом только тех, которые задумали это дело и исполнили его, а не родину их. Города, выдающие виновников на суд, должны быть свободны от наказания. «Но если ты, двинувшись с войском, закрепишь за фиванцами их незаконные приобретения, ты не получишь благодарности от тех, кому помогаешь. Ведь ты не в состоянии оказать им такие благодеяния, как раньше афиняне, о чем они забыли. А те, кого ты оставишь без помощи, после этой обиды будут тебе злейшими врагами, а не друзьями». (118) Чтобы не тратить теперь времени на подробный пересказ тех речей, которые там были произнесены, я, изложив все в общих чертах, замолчу. Судьба и Филипп распоряжались делами, а я — только своими чувствами и красноречием. И вот я высказал то, чего требовала справедливость и ваша польза, а вышло не так, как мы хотели, но как сделал Филипп. Кто же заслуживает признательности: тот, кто не пожелал сделать ничего хорошего, или тот, кто не пропустил ничего, что он был в состоянии сделать. Но теперь по недостатку времени я о многом умалчиваю. (119) Демосфен сказал, будто я лгал, уверяя, что Фивы будут усмирены в течение нескольких дней, и будто я смущал евбейцев, вызывая в вас тщетные надежды. Но обратите внимание, афиняне, на то, что он делает. Я, будучи у Филиппа, заявил, а придя к вам, доложил, что считаю справедливым, чтобы Фивы принадлежали Беотии, а не Беотия Фивам. Демосфен говорит, что я не доложил об этом, а только обещал. (120) Я говорил вам, что Клеохар из Халкиды выразил удивление по поводу нашего неожиданного единомыслия с Филиппом, а также по поводу того, что в постановлении нам было предписано действовать на благо государства, насколько это окажется возможным. А жителей небольших городов, как его собственный, пугают тайны более могущественных. Демосфен говорит, что я не просто об этом рассказал, а обещал передать вам Евбею. Я предполагал, что государство, которое намеревается обсуждать общие дела, должно быть осведомлено обо всем, что говорят эллины. (121) Демосфен, касаясь и тут различных событий, клеветал, будто я и Филократ, несмотря на его желание, помешали ему доложить всю правду. А я охотно спросил бы вас, мешал ли кто‑нибудь когда‑либо полномочному афинскому послу доложить народу о том, для чего он был послан? С другой стороны, разве мог тот, кого так оскорбили и опозорили товарищи по посольству, выступить с предложением похвалить их и пригласить на обед в пританей? Однако Демосфен, вернувшись из второго посольства, во время которого, как он говорит, было ниспровергнуто могущество эллинов, этот самый Демосфен не только в постановлении предлагал поблагодарить нас. (122) Нет, он сделал больше. Я доложил народу о произнесенных мною речах по поводу амфиктионов и беотийцев, притом не так кратко и торопливо, как теперь, но по возможности дословно, и народ громко одобрял меня. Затем я вызвал Демосфена вместе с другими товарищами по посольству и спросил, правдиво ли и точно ли я рассказываю афинянам о том, что я сказал Филиппу? И вот, в то время как все члены посольства подтверждали и одобряли мои слова, он, встав после всех, сказал, что в настоящее время я говорю не так, как говорил там, но там — вдвое лучше. И вы, готовящиеся произнести приговор, будьте мне в этом свидетелями. (123) А между тем когда мог представиться ему лучший случай изобличить меня, как не в то же самое время, если бы я в чем‑нибудь обманывал наше государство? Ведь ты говоришь, будто во время первого посольства ты не заметил, что я составил заговор [71] против государства, а заметил это лишь во время второго посольства, когда, как оказывается, ты одобрял мою деятельность. Направляя свое обвинение против первого посольства, ты говоришь, что обвиняешь не его, но то, другое посольство, отправленное для принятия клятв. Однако если ты порицаешь мир, то ведь раньше ты сам предложил заключить союз! Что же касается Филиппа, то если он в чем‑либо обманывал наше государство, то он делал это, чтобы добиться мира, который был ему полезен. Итак, именно первое посольство предоставляло удобный случай для обвинения меня, а второе происходило, когда все уже было кончено. (124) А в чем состоял обман? Об этом вы можете судить на основании его слов: ведь обман — отличительное качество этого шарлатана. Он утверждает, что я ездил ночью к Филиппу по реке Ледию в маленьком челноке и написал для Филиппа письмо, которое тот отправил сюда. Значит, Леосфен, изгнанный отсюда по вине сикофантов, не мог искусно написать письма, он, кого без колебаний признают самым лучшим оратором после Каллистрата из дема Афидны! (125) И сам Филипп не мог, Филипп, которому Демосфен не был в состоянии ничего возразить в защиту ваших прав! И византиец Питон, гордящийся своим умением писать речи! Нет, как видно, дело не могло обойтись без меня! Далее, ты говоришь, что я часто беседовал с Филиппом один на один днем, а обвиняешь меня в том, что я ездил к нему по реке ночью. Таким образом, дело требовало письма, обязательно написанного ночью? (126) Что ты лжешь, пришли свидетельствовать мои сотрапезники Аглаокреонт с Тенедоса и Патрокл, сын Пасифонта; все ночи кряду я проводил с ними. Они знают, что я ни разу не отлучался от них ночью ни на одну минуту.
Давайте приведем и рабов и подвергнем их пытке. Если обвинитель согласен на это, я прерву свою речь. Сейчас придет палач и будет пытать их перед вами, если вы прикажете. Это можно исполнить в оставшуюся часть дня, ибо для моего процесса назначен день, разделенный на одиннадцать амфор [72]. (127) И если свидетели скажут, что я когда‑либо отлучался от этих моих товарищей, то не щадите меня, афиняне, а встаньте и казните. Если же тебя, Демосфен, изобличат во лжи, то ты должен подвергнуться вот какому наказанию: сознайся перед ними, что ты — человек, подобный женщине и не принадлежащий к свободным людям. Позови мне сюда на эту трибуну рабов и прочитай свидетельское показание моих товарищей по посольству.
Свидетельское показание. Вызов
(128) И вот так как Демосфен не принимает моего вызова и говорит, что он не может согласиться на пытку рабов, то возьми письмо, которое прислал Филипп. Ведь оно должно искусно обмануть наше государство, это письмо, при составлении которого мы не спали.
Письмо
(129) Вы слышали, судьи, что говорит Филипп: «Я дал клятву вашим послам». И он поименно записал тех своих союзников, которые присутствовали, их самих и города их, а тех союзников, которые опоздали, он обещает послать к вам. Неужели вы думаете, что Филипп не мог бы написать этого днем и без моего содействия? (130) Но, клянусь богами, мне кажется, что Демосфен думает только о том, как бы произвести впечатление во время своей речи, нисколько не тревожась, что спустя короткое время его признают самым негодным из всех эллинов. В самом деле, в чем можно было бы поверить такому человеку, который стал утверждать, будто Филипп прошел через Фермопилы благодаря моим речам, а не своему собственному военному искусству? Он производил перед вами подсчет тех дней, когда я выступал с докладом о посольстве, когда скороходы фокидского тирана Фалека сообщили ему о том, что происходило в Афинах, когда фокидяне, поверив мне, позволили Филиппу пройти Фермопилы и передали ему свои города [73]. (131) Вот что выдумал мой обвинитель. Но фокидяне погибли прежде всего по воле судьбы, которая господствует над всем; во-вторых, из‑за продолжительной десятилетней войны. Ведь одна и та же причина усилила в Фокиде могущество тиранов и сокрушила его. Они достигли власти после того, как решились протянуть свои руки к священным деньгам и при помощи наемников изменили государственный строй. Они были низвергнуты из‑за недостатка в деньгах, после того как растратили на оплату наемников бывшие у них средства. (132) В–третьих, их погубил мятеж, обычный спутник страдающего от голода лагеря; в–четвертых, незнание Фалеком того, что подготовлялось. Ведь поход фессалийцев и Филиппа был очевиден. Незадолго до заключения вами мира пришли к вам послы фокидян, прося помочь им и обещая передать нам Альпон, Троний и Никею, места, господствующие над проходами в Фермопилы. (133) Вы постановили тогда, чтобы фокидяне передали эти места стратегу Проксену, а сами снарядили бы 50 триер и все [люди] до 40–летнего возраста выступили бы в поход. Однако вместо передачи этих мест Проксену тираны [74] заключили в тюрьму послов, обещавших передать нам оборонительные пункты. Одни только фокидяне из всех эллинов не заключили договора с вестниками, объявлявшими священное перемирие [75]. Затем, когда лаконский царь Архидам был готов принять от них эти места и охранять их, они не согласились на это и отвечали, что они боятся опасностей и со стороны Спарты, а не у самих себя.
(134) В это время вы все еще находились в состоянии войны с Филиппом: в один и тот же день вы и совещались о мире, и выслушали письмо Проксена о том, что фокидяне не передали ему этих пунктов. От вестников, возвещавших начало мистерий, вы узнали, что фокидяне одни из всех эллинов не согласились на перемирие и даже посадили в тюрьму приезжавших сюда послов. В доказательство того, что я говорю правду, позови мне вестников, а также Калликрата и Метагена, которых стратег Проксен отправил послами в Фокиду. Выслушайте также письмо Проксена.
Свидетельские показания. Письмо
(135) Вы слышали, афиняне, как были приведены и сверены на основании официальных документов даты, как свидетели подтвердили вам вдобавок, что до избрания меня послом фокидский таран Фалек не доверял нам и лакедемонянам, а Филиппу верил. (136) Да разве один Фалек не знал того, что свершится? Как вы сами, афиняне, относились к этому в своем государстве? Разве все вы не ожидали, что Филипп усмирит фиванцев, видя их наглость и не желая усилить могущество людей, не заслуживающих доверия? Разве лакедемонские послы не действовали с нами против фиванцев? Разве, наконец, они не вошли в открытое столкновение в Македонии с фиванскими послами и не угрожали им? Разве сами фиванские послы не испытывали затруднений и страха? Разве фессалийцы не издевались над другими, когда они утверждали, что этот поход предпринимается для их защиты? (137) Разве некоторые из друзей Филиппа не ясно говорили некоторым из нас, что Филипп восстановит беотийские города? Разве фиванцы не выступили в поход поголовно, относясь с недоверием к развертывавшимся событиям? Разве, видя это, Филипп не послал вам письма, требуя отправиться всем войском на защиту справедливости? Разве те, которые теперь рвутся к войне и называют мир трусостью, не помешали вам выступить в поход, уверяя, что они боятся, как бы Филипп не взял ваших воинов в заложники, хотя вы заключили с ним мир и оборонительный союз? (138) Итак, кто помешал нашему народу подражать предкам: я или ты и те, кто вместе с тобой ополчились против общего блага? Когда было для афинян выступить безопаснее и лучше? Когда фокидяне дошли до крайней степени безумства, когда они воевали с Филиппом и имели в своих руках Альпон и Никею, так как Фалек еще не передал их македонянам, когда те, кому мы хотели помочь, не соглашались на перемирие во время мистерий, когда мы оставляли в своем тылу фиванцев? Или же когда нас призывал Филипп после заключения с нами мира и союза, а фессалийцы и другие амфиктионы выступили в поход? (139) Не правда ли, это время было много лучше, чем то, когда из‑за твоей трусости и зависти афиняне перевезли свое имущество с полей [76]. То было время уже моего третьего посольства к Совету амфиктионов, куда, как ты решаешься говорить, я поехал не будучи избран. Хоть ты и мой враг, но до настоящего дня не решался обвинить меня в противозаконном участии в посольстве, — конечно, не потому, что жалел присудить меня к смертной казни. (140) В то время как фиванцы находились у Филиппа и приставали к нему с просьбами, а наше государство по твоей вине находилось в смятении и афинских гоплитов там не было, фессалийцы присоединились к фиванцам вследствие нашего неразумного образа действий и вражды к фокидянам, которую они (фессалийцы) питали с древних времен, когда фокидяне перебили взятых у них заложников. Фалек уже уехал, заключив договор раньше, чем я, Стефан и Деркил отправились в третье посольство. (141) Орхоменцы были перепуганы и просили о заключении перемирия, чтобы уйти невредимыми из Беотии. Однако, хотя фиванские послы уже там находились, Филипп явно продолжал еще испытывать чувство вражды к фиванцам и фессалийцам — и вот тогда нашим делам был нанесен окончательный удар, но не по моей вине, а вследствие твоей измены и дружбы с фиванцами. Я надеюсь представить веские доказательства этого. (142) В самом деле, если бы что‑нибудь в твоих словах было справедливо, то меня обвиняли бы беотийские и фокидские изгнанники, так как одних я изгнал, другим помешал возвратиться на родину. А теперь беотийские изгнанники, не принимая во внимание того, что случилось, но ценя мое расположение к ним, собравшись, избрали для меня защитников. Пришли также послы от фокидских городов, которых я спас во время своего третьего посольства к амфиктионам. Ведь тогда этейцы [77] настаивали на том, чтобы всех совершеннолетних фокидян сбросить со скалы. А я привел фокидян к амфиктионам, чтобы они могли защищаться. Ведь Фалек был отпущен по договору, и смерть грозила невиновным. Однако я спас их своей защитой. (143) В доказательство того, что я говорю правду, позови мне Мнасона фокидянина и его товарищей по посольству и лиц, избранных беотийскими изгнанниками. Поднимитесь сюда, Липар и Питион, и окажите мне такую же услугу в деле спасения моей жизни, какую я оказал вам.
Выступление беотийцев и фокидян в защиту Эсхина
Не будет ли ужасно обидно, если меня, несмотря на защиту фокидян и беотийцев, признают виновным по обвинению Демосфена, друга фиванцев и самого негодного человека из всех эллинов? (144) Демосфен решился сказать, что я запутываюсь в своих собственных словах [78]. Он ссылается на то, что во время суда над Тимархом я сказал, что все наслышались о его развратной жизни и что я ссылался на слова знаменитого поэта Гесиода:

И никогда не исчезнет бесследно молва, что в народе
Ходит о ком‑нибудь: как гам никак — и Молва ведь богиня [79].

Он добавляет, что эта самая богиня пришла теперь обвинять меня, так как все говорят, будто я получаю деньги от Филиппа. (145) Но вы прекрасно знаете, афиняне, что между молвой и сикофантией громадная разница. Молва не имеет ничего общего с клеветой, а клевета и сикофантия — родные сестры. Я определяю точно каждое из этих понятий. Когда многие граждане сами, без всякого побуждения, говорят о чем‑нибудь как о действительном событии — это молва; а когда один человек, распространив обвинение среди толпы, клевещет на кого‑нибудь во всех народных собраниях и на Совете — это сикофантия. Молве мы приносим жертвы всенародно как богине, а сикофантов всенародно привлекаем к суду как злодеев. Поэтому нельзя смешивать самое лучшее с самым позорным. (146) Я негодовал по поводу многих обвинений, но всего более против одного из них — в том, что я предатель. Все эти обвинения должны показать меня как человека зверского, бессердечного и запятнавшего себя раньше многими другими проступками. Но все‑таки я думаю, что моя жизнь и мои ежедневные занятия достаточно оценены вами. А то, что незаметно большинству, но имеет громадное значение для честных людей, самую большую и ценную часть этого я представлю перед вашими глазами, чтобы вы знали, какой залог оставил я дома, уезжая послом в Македонию. (147) Ты, Демосфен, все это налгал на меня, а я расскажу о том, какое прекрасное и достойное воспитание я получил. Вот перед вами мой отец — Атромет, можно сказать, старейший из граждан — ведь он прожил уже 94 года. Когда он был молод, то до потери своего имущества из‑за войны он был атлетом. Когда же его изгнали Тридцать, он служил воином в Азии и отличался в опасных боях. Он происходит из той фратрии, которая имеет общие с Этеобутадами [80] алтари, откуда избирается жрица Афины Паллады. Он содействовал восстановлению демократии, как я уже сказал несколько раньше [81]. (148) К тому же все родственники со стороны матери у меня, к счастью, свободные люди. Она предстает теперь перед моими глазами, объятая страхом за меня, отчаявшаяся в моем спасении. Как известно, моя мать, Демосфен, бежала со своим мужем в Коринф и пережила с ним все государственные бедствия. Ты же, претендующий на то, чтобы быть мужчиной, — ведь я‑то не решился бы сказать, что ты мужчина, — ты был обвинен в дезертирстве [82], но оправдан, потому что подкупил своего обвинителя Никодема из дема Афидны, которого впоследствии ты убил с помощью Аристарха [83]. И теперь с обагренными кровью руками ты врываешься на агору! [84] (149) А вот Филохар, самый старший из нас, братьев, занимающийся не позорными делами, как ты клевещешь, но учитель гимнастики, участвовавший в походах с Ификратом и вот уже третий год сряду занимающий должность стратега. Он пришел сюда просить вас оправдать меня. А вот Афобет, младший наш брат. Он исполнял достойным нашего государства образом обязанности посла у персидского царя; он защищал ваши интересы, прекрасно и честно позаботился о ваших доходах, когда вы избрали его для управления государственной казной; его дети произошли от законного брака, и он не уступал своей жены Кносиону, как ты; он присутствует здесь, относясь с презрением к твоей брани. Ведь ложное обвинение дальше ушей не проникает. (150) Ты осмелился коснуться и моих родственников. Но ты такой бесстыдный и крайне неблагодарный человек, что не любишь и не уважаешь Филодема, отца Филона и Эпикрата [85], благодаря которому ты занесен в списки дема, как это знают старейшие из пеанийцев. Я поражен тем, что ты осмеливаешься ругать Филона, и притом среди почтеннейших афинян, которые пришли сюда произнести свой приговор для высшего блага государства и больше обращают внимания на мою жизнь, чем на твои слова. (151) Как ты думаешь, предпочтут ли они, чтобы было 10 000 гоплитов, подобных Филону и таких же крепких телом и чистых душою, как он, или 30 000 таких же развратников, как ты? Ты осыпаешь клеветой благонравное поведение Эпикрата, брата Филона. А кто видел когда–нибудь, чтобы он совершил неприличный поступок или днем, как ты говоришь, во время процессии в честь Диониса, или ночью? [86] Ведь ты не можешь сказать, что люди его не заметили, так как его хорошо знали. (152) У меня, афиняне, есть трое детей от дочери Филодема, сестры Филона и Эпикрата: одна дочь и два сына. Я привел их сюда вместе с другими, чтобы предложить один вопрос и привести судьям одно доказательство, которым я теперь же воспользуюсь. Я спрашиваю вас, афиняне, кажется ли вам вероятным, чтобы я, имея отечество и преданных друзей, почитая святыни и могилы предков, мог продать Филиппу тех, кто мне дороже всех людей, и предпочесть его дружбу их жизни? Какая страсть охватила меня? Какой неблаговидный поступок совершил я когда‑нибудь из‑за денег? Ведь не Македония делает людей дурными или хорошими, а природа. И я не изменился, возвратившись из посольства, но я такой же, каким вы меня послали. (153) В своей политической деятельности я спутался с крайним обманщиком и негодяем, который даже невольно не может сказать ни слова правды. Когда он что‑нибудь врет, он прежде всего клянется своими бесстыдными глазами. Он не только говорит, что было то, чего никогда не было, но и называет день, в который, по его словам, это случилось. При этом он присоединяет чье‑нибудь вымышленное имя как случайно присутствовавшего, подражая говорящим правду. В одном отношении счастливы мы, невиновные в том, что, обладая изворотливым характером и сочиняя имена, Демосфен не умен. Посмотрите, в самом деле, как бестолков и невежествен этот человек, который придумал такую небылицу относительно моего поступка с олинфской женщиной [87], чтобы вы прогнали его, прервав его речь. Ведь он клеветал на того, кто совершенно не способен на подобные дела, клеветал перед теми, кто его знает. (154) Посмотрите, как долго он готовился к этому обвинению. В нашем городе поселился некий олинфянин Аристофан. Будучи представлен ему некоторыми лицами и узнав, что он хороший оратор, Демосфен осыпал его любезностями и приобрел его расположение. Затем он стал убеждать его представить вам ложное свидетельство против меня. Он обещал дать ему немедленно 500 драхм, если тот согласится покривить душой и выступит с доносом, будто я в пьяном виде оскорбил его родственницу, взятую в плен, а другие 500 обещал дать, когда он подтвердит это своим показанием на суде. (155) По рассказу самого Аристофана, он ответил Демосфену, что тот неплохо принял в расчет его изгнание и безвыходность положения в данное время, но сильно заблуждается в его характере: он ничего подобного не сделает. В доказательство справедливости моих слов я представлю свидетелем самого Аристофана. Вызови мне олинфянина Аристофана и прочитай его свидетельское показание; вызови также тех, кто слышал это от него и сообщил мне — Деркила, сына Автокла из дема Агнунт, и Аристида, сына Евфилета из дема Кефисия.
Свидетельские показания
(156) Вы слышали слова свидетелей, дававших клятву и показания, что же касается того негодного искусства, которое Демосфен преподает молодым людям и которым он пользуется вот теперь против меня, то вы об этом, конечно, знаете. Вы помните, как он заплакал и как скорбел об Элладе, и как расхвалил Сатира, актера–комика [88], за то, что тот выпросил у Филиппа во время пирушки свободу нескольким своим знакомым, которые были взяты в плен и, закованные в цепи, копали землю в винограднике Филиппа. (157) Рассказав об этом, Демосфен возвысил свой пронзительный и отвратительный голос и прибавил, — странная вещь получается! — что тот, кто играет на сцене Карионов и Ксанфиев [89], оказался таким благородным и великодушным, я же, советник величайших» города, выступавший со своими советами в собрании Десяти тысяч аркадян, я, по его словам, не подавил своей грубости, но, разгоряченный вином на пирушке у Ксенодока [90], одного из приятелей Филиппа, драл за волосы пленницу и стегал ее кнутом [91].
(158) Итак, если бы вы поверили ему или если бы Аристофан налгал на меня, то я из‑за этого позорного обвинения погиб бы невиновным. Неужели вы допустите, чтобы среди вас существовала такая скверна? Пусть это падет на его голову, а не на наше государство. Неужели, очищая жертвами собрание, вы в то же время будете при посредстве этого человека возносить молитвы [92] богам в своих постановлениях? Неужели по его инициативе вы будете посылать на войну вашу армию или флот? Ведь и Гесиод говорит:

Целому городу часто в ответе бывать приходилось
За человека, который грешит и творит беззаконье [93].

(159) К сказанному я хочу добавить еще одно. Если есть какой‑нибудь порок на свете и я не докажу, что Демосфен в этом отношении занимает первое место, то я считаю себя заслуживающим смертной казни. Но, понятно, подсудимого преследует — много тяжелых забот, и опасность призывает — его душу от гнева к мольбе о помиловании. Она заставляет его подумать о том, как бы не оставить без ответа какого‑нибудь обвинения. Поэтому я хочу напомнить и вам, и самому себе обвинения, возведенные на меня. (160) Проследите, афиняне, одно за другим: за предложение какого постановления меня судят? Нарушил ли я какой‑нибудь закон? Помешал ли провести какое‑нибудь постановление? Какой договор заключил я от имени государства? Какое из постановлений о мире вычеркнул? Что приписал я вопреки вашему решению? (161) Некоторым из ораторов не нравится этот мир? Так не следовало ли им возражать при его заключении, а не судить меня в настоящее время? Кое‑кто обогащался от войны, расхищая взносы и общественные доходы, а теперь это прекратилось: ведь мир не кормит лентяев. Неужели же после этого не обиженные, а обидчики нашего государства будут мстить поборнику мира [94], а вы, облагодетельствованные теми, кто оказался полезным государству, оставите их теперь без помощи?! (162) Я, как утверждает мой обвинитель, распевал с Филиппом пеаны, когда фокидские города были разрушены [95]. Каким же доводом это можно убедительно доказать? Я был приглашен на пир вместе с товарищами по посольству; приглашенных и пировавших вместе с эллинскими послами было не менее двухсот человек. Среди них, как видно, я бросался в глаза тем, что не молчал, а пел — так утверждает Демосфен, который и сам не присутствовал, и не представил ни одного свидетеля из лиц, бывших там. (163) Да и кто мог бы меня заметать, если я не запевал, как это бывает в хоре? Итак, если я молчал, то твое обвинение ложно. Если же в то время, когда наше отечество было могучим и мои сограждане не терпели никаких общественных бедствий, я и пел с другими послами пеан, прославляя бога и нисколько не бесславя афинян, то этим я исполнял долг благочестия, а не совершал преступления и по справедливости могу быть оправдан. И после этого я — какой‑то бесчувственный человек, а ты, обвиняющий тех, кто вместе с тобой совершал жертвоприношения и ел за одним столом, — образец благочестия? (164) Ты высказал мне упрек в поразительной непоследовательности моих политических взглядов, потому что я принял участие в посольстве к Филиппу, между тем как раньше призывал эллинов против него [96]. Но это обвинение, если хочешь, ты можешь предъявить и всему афинскому народу. Вы воевали с лакедемонянами, а после поражения при Левктрах им же помогали. Вы оказали помощь изгнанным фиванцам в возвращении на родину, а потом сражались с ними при Мантинее. Вы воевали с эретрийцами и Темисоном [97], а потом спасли их. И с бесчисленным множеством других эллинов вы поступали так же. Ведь и каждому человеку, и государству следует стремиться к лучшему, сообразуясь с обстоятельствами. (165) А что должен делать хороший советник? Не давать ли самые лучшие советы государству, применяясь к требованиям времени? А что будет делать недобросовестный обвинитель? Не будет ли он нападать на поступок, скрывая вызвавшие его обстоятельства? Наконец, как поступит человек, уже родившийся предателем? Не так ли, как ты поступаешь с теми, кто обращается к тебе и тебе доверяет? Ведь ты, составляя за деньги речи для судебных процессов, сообщаешь их и противной стороне [98]. Ты написал речь трапезиту Формиону, взяв с него деньги, и такую же речь ты отнес Аполлодору, который выступил против Формиона [99], обвиняя его в уголовном преступлении. (166) Ты вошел в богатый дом Аристарха, сына Мосха, и ты же его погубил [100]. Ты взял у Аристарха три таланта, когда он уезжал в изгнание, и тем самым лишил его средств [101] к жизни в изгнании, не постыдившись молвы, которую сам распускал, — будто ты был поклонником красоты этого юноши. Но в действительности этого не было: нет, истинная любовь не допускает подлости. Так поступают предатели и подобные им негодяи. (167) Демосфен вспомнил о моей военной службе и назвал меня в насмешку «бравым воином». Думаю, что мне не поставят в вину, если я расскажу об этом не вследствие его злословия, но из‑за грозящей мне опасности. В самом деле, где, когда и кому я напомню об этом, если пропущу настоящий день? Выйдя из детского возраста, я охранял эту страну в течение двух лет [102]. И в доказательство этого представлю вам свидетелями моих товарищей по эфебии и начальников. (168) Я отправился в первый поход в составе призванных на действительную службу по очередному набору [103] и сопровождал со своими товарищами и наемными войсками Алкивиада [104] конвой, посланный во Флиунт [105]. Когда нас постигла беда вблизи так называемого Немейского ущелья, то я так сражался [106], что заслужил похвалу начальников. (169) Я принимал участие и во всех других последующих походах, призванных по эпонимам [107]. И в битве при Мантинее сражался не трусливо и не посрамил достоинства нашего государства. Я участвовал в походах на Евбею [108] и так геройски сражался в отряде отборных воинов в бите при Таминах [109], что меня там же наградили венком. По возвращении сюда народ наградил меня вторично, после того как я возвестил о победе нашего государства, а таксиарх [110] филы Пандиониды, Теменид, прибывший вместе со мною послом из лагеря, доложил, как велика была опасность. (170) В доказательство того, что я говорю правду, возьми‑ка это постановление и позови Теменида и участвовавших со мною в походах для защиты нашего государства. Позови также стратега Фокиона, но не как защитника, если это неугодно судьям, а как свидетеля [111], ответственного перед этим сикофантом в случае ложного показания.
Постановление. Свидетельские показания
(171) Итак, я, первый доложивший вам о победе нашего государства и об успехе ваших детей, прошу у вас этой первой милости — спасения моей жизни. Я не враг народа, как утверждает мой обвинитель, а враг порока. Я не мешаю вам подражать предкам Демосфена — ведь их нет [112], но призываю вас ревностно исполнять хорошие и спасительные для государства решения. А теперь, начав с древних времен, я прослежу их несколько подробнее. (172) [113] В старину наше государство прославилось морской битвой с персами при Саламине. И, несмотря на то что городские стены были разрушены варварами и сохранился мир с лакедемонянами, демократический строй оставался у нас без изменения. Но, сбитые с толку некоторыми, мы вступили в войну с лакедемонянами; сами перенеся и причинив врагам много страданий, мы отправили для переговоров с лакедемонянами их проксена Кимона, сына Мильтиада, заключили 50–летнее перемирие и соблюдали его 13 лет [114].
(173) В течение этого времени мы укрепили Пирей [115], возвели северную стену, построили 100 триер, кроме тех, которые у нас были, подготовили к военной службе 300 всадников, купили 300 скифов [116] и надежно сохраняли демократический строй. Но когда в нашу государственную жизнь вторглись люди неблагородного и необузданного характера, то мы опять начали войну с лакедемонянами из‑за Эгины [117].
(174) И тут, немало пострадав, мы захотели заключить мир. Отправив к лакедемонянам Андокида с товарищами, мы заключили на 30 лет тот мир [118], который высоко поднял благосостояние народа. Мы отнесли 1000 талантов на Акрополь, построили еще 100 триер, воздвигли доки, призвали под знамена 1200 всадников и еще столько же других стрелков, возвели длинную северную стену, и никто не пытался ниспровергнуть демократию. (175) Мегарцы уговорили нас опять начать войну, но мы, бросив на разорение свою страну и лишившись многих благ, почувствовали потребность в мире и заключили его при посредстве Никия, сына Никерата. И опять в течение этого времени мы отнесли на Акрополь 7000 талантов благодаря этому миру; мы приобрели не менее 300 быстроходных и прочных триер; ежегодно поступало к нам доходов более чем на 1200 талантов; мы владели Херсонесом, Наксосом и Евбеей и за это время вывели множество колоний. (176) Имея столько благ, мы опять начали войну с лакедемонянами, последовав увещеваниям аргосцев, и, наконец, вследствие склонности наших ораторов к войне, мы подверглись несчастьям. Наш город был занят иноземным гарнизоном, установилось правление 400 и нечестивая тирания Тридцати. Мы не заключали мира, но были вынуждены исполнять приказания. Затем благодаря мудрой политике демократа возвратились из Филы, и вставшие во главе народа Архин и Фрасибул [119] заставили нас дать клятву не помнигь зла друг на друга, за что все признали наше государство мудрейшим. (177) После этого демократия расцвела и опять усилилась, но явились самозванные граждане, которые постоянно привлекали к себе нездоровые элементы государства. Своей политикой они вызывали войну за войной; во время мира они предсказывали в своих речах страшные опасности, волновали честолюбивые и слишком впечатлительные умы, а на войне не касались оружия. Становясь контролерами в армии и уполномоченными по снаряжению флота, усыновляя детей от гетер, позоря себя доносами, они подвергли наше государство крайним опасностям. Идею демократии они уважали только в своих льстивых речах, а своими поступками старались нарушить мир, благодаря которому сохраняется демократия, и вызывали войны, вследствие чего демократия ниспровергается. (178) Они, сплотившись теперь против меня, пришли сюда и говорят, что Филипп купил мир и в своем договоре во всем надул нас и что он сам нарушил тот мир, который счел для себя выгодным. Меня же они судят не как посла, а как поручителя за Филиппа и за мир, и от того, кто властен только над своими словами, они требуют осуществления своих надежд. Один и тот же человек хвалит меня в своих постановлениях, как я указал, а на суде является моим обвинителем. Из десяти послов я один только привлекаюсь к ответственности. (179) Со мной явились просителями мой отец — не отнимите у него надежду его старости — и братья, которые после разлуки со мною едва ли захотят жить; пришли родственники и вот эти маленькие дети, еще не понимающие опасностей жизни, но уже несчастные, если мне придется пострадать. О них я прошу и умоляю вас особенно позаботиться и не предать их врагам и трусливому, мелочному в своей злобе, как женщина, человеку. (180) Я обращаюсь с просьбой и мольбою о спасении прежде всего к богам, затем — к вам, в чьей власти решение моего дела, перед которыми я постарался оправдаться по поводу каждого из возведенных на меня обвинений, насколько мог их вспомнить. Прошу вас оправдать меня и не выдать этому логографу [120] и скифу [121] — вас, отцы детей, и вас, кому дороги младшие братья. Вспомните, что в своем процессе против Тимарха я обратился к ним с навеки памятным призывом — заботиться о нравственности. (181) Прошу спасти меня и всех других, кому я не причинил горя, так как по своему положению я был обыкновенным человеком и ничем не отличался от самых скромных из вас. Во время междоусобной войны я один из всех не восставал против вас. Прошу вас о спасении, так как, будучи послом, я проявил полную преданность по отношению к нашему государству и один выдержал вопль сикофантов, которого не могли вынести многие прославившиеся мужеством на войне. Не смерть ужасна, а страшно издевательство над кончиной. (182) Разве не прискорбно видеть лицо смеющегося врага и собственными ушами слышать его издевательства? Но во всяком случае решительный шаг сделан; жизнь подвергнута опасности. У вас я вырос, в вашей среде провел свой век; никто из вас не может сказать, что ему стало хуже жить вследствие моих увлечений, никто не лишился своего отечества, встретив в моем лице обвинителя, когда происходили голосования в демах [122], никто не подвергался опасности из‑за меня при сдаче отчета по должности. (183) Сказав несколько слов, я уже сойду с трибуны. Не делать вам, афиняне, никакого зла — это зависело от меня, а не попасть под суд — зависело от судьбы, которая послала мне жребий быть товарищем сикофанта и варвара. Он, не обращая внимания на совместные жертвы, возлияния и трапезы, но желая запугать тех, которые со временем могли бы изобличать его, явился сюда, составив против меня ложное обвинение. Итак, если вы захотите спасти тех, кто боролся с вами за мир и за вашу безопасность, то общественное благо приобретет много защитников, готовых идти за вас на опасную борьбу. (184) Я прошу быть моим защитником из числа общественных деятелей и благонравных людей — Евбула, из среды стратегов — Фокиона, превосходящего всех справедливостью, а из своих друзей и сверстников — Навсикла и всех других, с кем я знаком и чьи взгляды я разделяю. Вот речь моя окончена, а мою жизнь я и закон вручаем теперь вам.


[1] Я вышел из себя и вознегодовал на обвинение… — Об этом случае см.: Dem. De leg. 96 sq.
[2] Филократ — государственный деятель, видный представитель промакедонской группировки, по имени которого мир Афин с Филиппом II, заключенный в 346 г. до н. э., получил название Филократова мира.
[3] Фринон — афинский гражданин, член посольства к Филиппу в 346 г. до н. э. О нем см.: Aeschin. De leg. 12; Dem. De leg. 18, 94.
[4] Евбул — государственный деятель и оратор. Долгое время управлял афинской государственной казной, объединив кассу, предназначенную для военных нужд, с кассой, где хранились средства на зрелища и увеселения народа. Пользовался большой популярностью в Афинах. Видный представитель промакедонской группировки и политический враг Демосфена.
[5] …стал сравнивать меня с… тиранам Дионисием… — На эту тему см.: Aeschin. De leg. 3.
[6] Ктесифонт — сын Леосфена. В 348 г. до н. э. был послом к Филиппу II по делу Фринона, затем входил в состав посольства 346 г. до н. э. (ср: Aeschin. De leg. 18; Idem. Contra Ctes.). Фринон был захвачен македонскими пиратами во время священного перемирия перед открытием Олимпийских игр, обязательного и для пиратов. Это позволило афинянам обсуждать частное дело Фринона на народном собрании и назначить посла для официальных переговоров с Филиппом II о возвращении выкупа.
[7] Ктесифонт… сообщил, что Филипп… готов прекратить военные действия хоть сейчас. — Мнение Демосфена об этом см.: Dem. De leg. 18.
[8] …поручают Ликину… — В речи Демосфена «Против Поликла» (см.: Dem. Contra Pol. 53) упоминается Ликин из дема Паллене, командовавший в 362 г. до н. э. флотом. Однако неизвестно, тождествен этот Ликин упомянутому у Эсхина или нет.
[9] …обвинитель его не получает пятой части голосов. — Не получивший 1/5 части голосов на суде подвергался штрафу и лишался права когда‑либо выступать на судебном процессе с обвинением.
[10] В их числе были Иатрокл… и Еверат… — Эти лица более нигде не упоминаются.
[11] Ариcтодем — трагический актер, один из наиболее известных в то время. Был родом из Мегапонта, но, получив гражданские права в Афинах, постоянно жил там. Цицерон сравнивает Эсхина с Аристодемом, так как и Эсхин одно время был актером (ср.: Dem De leg. 246; Cic. Rep. IV. 11).
[12] …пришел… Демократ… и убедил… вызвать Аристодема… заявил о… расположенности Филиппа к нашему государству… — Ср.: Dem. De leg. 18. Демократ — афинский оратор, сторонник Демосфена. Может быть, то же лицо, против которого Менесехм (у Динарха) выступал с речью (ср.: Dionys. Hal. Dinarch).
[13] Навсикл — афинский стратег. Во время Священной войны в 352 г. до н. э. преградил путь войску Филиппа II при переходе через Фермопилы.
[14] Аглаокреонт с острова Тенедос — участник посольства к Филиппу II, упоминается только в этой речи Эсхина.
[15] Кимон — афинский гражданин. Больше о нем ничего не известно.
[16] …зажмет рот… как сырым тростником… — Дословное выражение подлинника, идиома, означающая «заткнуть рот».
[17] Леосфен — афинский полководец. В борьбе с Александром Ферским в Фессалии, одержав сначала победу, затем был разбит, и Александр, обманув афинский флот, ворвался в Пирейскую гавань и, ограбив столы трапезитов, удалился (в 361/360 г. до н. э.). Этот позорный для афинян случай привел к процессу, в котором Леосфена приговорили к смерти. Ему удалось бежать в Македонию, а позже жить у Филиппа II (ср.: Aeschin. De leg. 124).
[18] А он говорит, что выше всего ставит гостеприимство… — Ср.: Dem. De leg. 189 sq.
[19] …не будучи… здешним уроженцем… — Ср.: Aeschin. Contra Ctes. 171 sq.
[20] …словно Аристид. — Возможно, эпитет «справедливый», добавляемый в некоторых рукописях, — поздняя вставка (ὁ τοὺς φόρους τάξας τοις Ἕλλησιν (или ὁ τοὺς φόρους τάξας), ὁ δίκαιος ἐπικαλούμενος). Хотя во время Эсхина было обычным именно так называть Аристида (ср.: Aeschin. Contra Ctes. 181), самое употребление этого имени здесь показывает, что начатое еще Геродотом (см.: Her. VIII. 79) прославление Аристида привело к тому, что он стал без оговорок символом справедливости.
[21]Евридике, их матери, изменили люди, считавшиеся ее друзьями… — Евридика, супруга Аминты III, мать Александра II, который правил после смерти отца лишь год (в 369/368 г. до н. э.) и был убит своим опекуном Птолемеем из Алора, города племени боттиеев на берегу реки Алиакмон, недалеко от ее впадения в Термейский залив. Позже Птолемей стал мужем Евридики. Младшие сыновья Аминты — Пердикка III и Филипп II — в этот период находились в опасности лишиться не только трона, но и жизни.
[22] Павсаний — принадлежал к царскому македонскому роду. Пользуясь смутами в Македонии после смерти Аминты III, он, опираясь на своих сторонников в Македонии, вторгся в страну во главе наемного войска.
[23] …взял Антемунт, Терму, Стрепсу… — Здесь соответственно перечисляются города: на полуострове Халкидика; на побережье Термейского залива (позднее — Фессалоника); на территории Македонии.
[24] Ификрат — знаменитый афинский полководец, герой Коринфской войны, оратор. Известна его военная реформа (под началом Ификрата был введен новый род войск — пелтасты). В 368 г. до н. э. был послан Афинами во Фракию, где некоторое время занимался военными предприятиями, не увенчавшимися, однако, сколько‑нибудь заметными успехами.
[25] …заключили… перемирие… — Речь идет о мире 362 г. до н. э.
[26] Девять Путей — стали позже известны под именем города Амфиполя.
[27] Когда состоялся союз между лакедемонянами и прочими эллинами… — Это произошло в 371 г. до н. э.
[28] «…владеешь уже не достоянием амфиполитов, но землею афинян». — Амфиполь, освободившись от власти Афин к концу Пелопоннесской войны, отказался вступить во второй Афинский морской союз. Попытки афинян захватить Амфиполь были неудачны. Филипп II, воспользовавшись этим, предложил захватить Амфиполь для Афин, но, завоевав его, конечно, не выполнил обещания. Это послужило началом первой войны Афин с Македонией. Одним из наиболее важных поручений, данных послам в Афинах, было добиться от Филиппа возвращения Амфиполя.
[29] …что такое «кривляка»… «тонкая штучка», «хамелеон»… — В подлиннике: κέρκωψ, παιπάλημα, παλίμβολον.
[30] Тогда этот Сизиф, всплеснув руками, воскликнул… — В это время имя Сизифа стало употребляться в качестве синонима вероломства.
[31] Деркил — сын Автокла, афинянин. Был избран в посольство по предложению Филократа. Члены посольства: Филократ, Ктесифонт, Иатрокл, Кимон, Навсикл, Деркил, Фринон, Аристодем, Эсхин и Демосфен. В число послов входил также представитель афинских союзников, Аглаокреонт с острова Тенедос.
[32] …послов… вы отправили в Элладу… во время нашей войны с Филиппом… — Сам факт помощи Олинфу, которую оказывали афиняне в 349/348 г. до н. э., фактически означала войну Афин с Македонией. В этот период по предложению Евбула, и было принято решение народного собрания отправить послов в Грецию, чтобы совместно с Афинами принять решение о войне с Филиппом (ср.: Dem. De leg. 10, 303 sq.). Эсхин в это время был сторонником войны с Филиппом и принимал деятельное участие в посольстве в Аркадию, чтобы поднять эллинов для борьбы с Македонией.
[33] …два собрания после Городских Дионисий… одно на 78–е число, другое — на 19–е. — То есть приблизительно на 15 и на 16 апреля 346 г. до н. э.
[34] Аминтор — упоминается только в данной речи Эсхина (см.: Aeschin. De Leg. 67, 68).
[35] Во время этой войны… пришлось потерять… 75 союзных городов… — Война с Филиппом II из‑за Амфиполя совпала по времени с Союзнической войной (357—355 гг. до н. э.). Для Афин оба эти города оказались потеряны.
[36] Харет. — О нем см.: Diod. XV. 95; Idem XVI. 21; Chares: S. V. // RE. Stuttgart; München, 1894-1964.
[37] Деиар, Деипиф, Полифонт — вожди наемников.
[38] Мионнесс — небольшой остров у побережья Фессалии, известный как гнездо пиратов.
[39] Подкупленные ораторы… предлагали нам… помнить… о могилах предков и о наших трофеях. — Ср.: Dem. De leg. 15 sq.
[40] Толмид — стратег времен Пелопоннесской войны. Высадившись на юге Пелопоннеса захватил остров Киферу, гавань Гифей, сжег верфи и, пройдя через Пелопоннес, победил в сражении сикионян и коринфян. Он же перевез мессенян в Навпак (см.: Thuc. I. 108. 5).
[41] …Клеофонт… противозаконно записавшись… в число граждан и подкупив народ… угрожал отсечь… голову, если кто‑нибудь упомянет о мире. — До 1952 г. это положение в науке не оспаривалось. Летом 1951 г. в Афинах был найден остракон с именем Клеофонта, который помог установить, что на самом деле его отец Клиппид, сын Диния, из дема Ахарны, был полководцем в 428 г. до н. э. (см.: Hesperia. 1952. Vol. XXI. 2. P. 114—115). О введении диобелии Клеофонтом см.: Arst. Ath. pol. 28. Это событие подтолкнуло к созданию кассы феорикона.
[42] Бузиги — афинский жреческий род, один из древнейших в Аттике. Его мифическим предком считался герой Бузиг, которому приписывалось введение в Аттике земледелия и изобретение плуга. С этим родом были связаны Алкмеониды; Перикл по отцу также принадлежал к роду Бузигов.
[43] Клеобул… победил в морской битве лакедемонского наварха Хилона.. — Эта морская битва, о которой упоминает Эсхин, относится ко времени Коринфской войны.
[44] Ты порицаешь мою речь, которую я, будучи послом, произнес… в Аркадии… — Ср.: Dem. De leg. 11; также примеч. 32 к наст, речи наст. изд.
[45] …сам будучи рабской натурой и чуть ли не клейменным перебежчиком. — По свидетельству схолиаста, в те времена клейма выжигались не только на лицах беглых рабов, но и перебежчиков.
[46] …и при первом, и при втором посольстве… — Македонские послы (Анпипатр, Парменион и Евринох) прибыли в Афины, по–видимому, накануне собрания 18 элафеболиона или незадолго до этого. Во время двухдневного обсуждения вопроса о мире большую роль в заключении и составлении его условий играл Филократ, по имени которого мирное соглашение 346 г. до н. э. было названо Филократовым. Важным пунктом соглашения являлось условие, что обе стороны сохраняют за собой владения, которые они имели к моменту заключения мира. Однако сам момент подписания мира определялся взаимными клятвами Афин и македонского царя. Для этой цели было назначено второе афинское посольство к Филиппу II. Состав и первого, и второго полностью совпадал.
[47] Лампсак — крупный город в Малой Азии, в северо–восточном районе Геллеспонта.
[48] Алексемах из дема Пелеки. — Более это лицо нигде не упоминается.
[49] …по этим вопросам было назначено другое собрание. — Ср.: Aeschin. Contra Ctes. 74.
[50] Палладий — суд, в котором рассматривались дела по непредумышленным убийствам.
[51] …остались сидеть в Орее, подготовляя для себя дружеские связи — Орей — город в северной части Евбеи, где находился афинский флот под командой Проксена. Проксену было поручено переправить послов к месту нахождения Филиппа II. Об этом и о медлительности послов см.: Dem. De leg. 150—164.
[52] …занял Священную гору… — Священная гора (Ἱερὸν ὅρος) — важный стратегический пункт на Фракийском побережье, где находился афинский гарнизон.
[53] …мы… уехали лишь в мунихионе. — Месяц мунихион (2–я половина апреля — 1–я половина мая) следовал за элафеболионом.
[54] …обвинить… в том, что я, отказавшись сначала, тем не менее… участвовал в посольстве к амфиктионам. — После возвращения второго посольства, заключившего мир на условиях, продиктованных Филиппом II, в Афинах состоялось народное собрание, на котором, по предложению Филократа, было решено, что мирный договор сохранит силу и на будущие времена. Кроме того, данное соглашение предусматривало военные действия против фокидян, если они не передадут Дельфийское святилище в руки амфиктионов. Эсхин гарантировал, что вопрос о фокидянах будет решен Филиппом согласно желаниям Афин. Для этого в том же составе, кроме Демосфена, было избрано третье афинское посольство в Дельфы (где в тот момент находился македонский царь).
[55] …узнав о случившемся с фокидянами… — Послы, выехавшие в Дельфы около 15 июля, по дороге узнали о переходе Филиппа II через Фермопилы. Они вернулись в Афины, но, по решению афинян, снова отправились в Дельфы к Филиппу. Эсхин участвовал в этом посольстве.
[56] …начав свою речь с отъезда для принятия клятв. — Эсхин здесь возвращается к рассказу о втором посольстве.
[57] …нас было 10 послов и… еще 11–й от союзников. — Ср. примеч. 31 к наст, речи наст, изд.; Dem. De leg. 121—133, 172.
[58] Относительно поездки во Фракию… — В трактовке Демосфена афинские послы должны были направиться туда, где был Филипп II, чтобы предупредить возможность новых завоеваний до принятия клятв. В интересах Филиппа, поскольку мир заключался на условиях сохранения за обеими сторонами того, что они имеют, было завершить осаду Фракии и Фермопил до итогового подписания мирного соглашения.
[59] …был прозван Баталом… — Подробнее об этом прозвище Демосфена см. примеч. 40 к речи Эсхина «Против Тимарха» наст, изд.
[60] Аргант. — Это слово на дорийском диалекте означает «змея». Синоним вероломства и коварства.
[61] …он внес с собой только один талант… — Ср.: Dem De leg. 39—40.
[62] …согласно с нашими интересами и интересами Филиппа. — Поражение Фокиды влекло за собой усиление Фив. Попытка включить фокидян как союзников Афин в договор 346 г. до н. э. потерпела неудачу. Цель посольства к амфиктионам — расположить Филиппа II в пользу фокидян и настроить против фиванцев.
[63] …подавил высокомерие фиванцев и восстановил стены беотийских городов… — Небольшие беотийские города поддерживали фокидян в надежде восстановить свою независимость от фиванцев.
[64] «…Эпаминонд… сказал… что Пропилеи афинского Акрополя следует перенести… в Кадмею». — Предлагая переместить Пропилеи в Кадмею — фиванский Акрополь, названный по имени легендарного основателя Фив, Кадма, Эпаминонд, по утверждению Эсхина, переходит к агрессии против Афин.
[65] …начинает громко кричать, как знают все наши товарищи по посольству… — В своей речи «О преступном посольстве» Демосфен не говорит ни слова об этом подготовительном совещании послов. Таким образом, слова Эсхина не могут быть проверены.
[66] …о защите Филократа, когда его обвиняли в противозаконном проекте… — Ср.: Aeschin. De Leg. 13—14.
[67] …коснулся постановления о назначении послам… почетных мест в театре… — Ср.: Aeschin. De Leg. 55.
[68] …то, что он говорил раньше, он всеми мерами старался исправить. — Ср.: Aeschin. De leg. 47, 52.
[69] …я перечислил 12 племен… — В речи Эсхина перечислено лишь 11 племен; возможен пропуск в рукописных текстах. Опираясь на Павсания (см.: Paus. X. 8. 2), прибавляют название племени долопов. Однако не все ученые с этим согласны (см.: Amphiktyonia: S. V. // RE. Bd. I. Sp. 1927 sq.).
[70] …тот, кто пришел из Дория и Китиния… — Схолиаст называет тремя дорийскими городами Спарту, Дорий и Китиний (Котаний). Китиний был расположен в фессалийской Дориде; местоположение Дория трудно определить, известно, что город с таким названием существовал в Мессении.
[71] …говоришь, будто во время первого посольства… не заметил, что я составил заговор… — Демосфен, в отличие от Эсхина, рассказывает о тайных разговорах в Ферах, в Фессалии, то есть во время возвращения из посольства (см.: Dem. De leg. 158, 175).
[72] …для… процесса назначен день, разделенный на одиннадцать амфор. — Во время особенно важных политических процессов, как здесь, день был разделен на две части: половина его отводилась обвинителю, другая половина — подсудимому. Время измерялось водяными часами. Для этого отмеряли воду два раза на шесть часов, то есть для каждой части дня отдельно. Для шести часов требовалось одиннадцать амфор воды (см.: Schol. ad Aesch.).
[73] …когда фокидяне… позволили Филиппу пройти Фермопилы и передали ему свои города. — Ср.: Dem. De leg. 47—63, 72—77. 321 sq. Повторение этих фактов в начале и в конце речи Демосфена показывает, что он придавал этим доводам большое значение.
[74] …вместо передачи этих мест Проксену тираны… — В это время власть в Фокиде оказалась снова в руках тирана Фалека, сына Ономарха.
[75] …не заключили договора с вестниками, объявлявшими священное перемирие. — Речь идет об Элевсинских мистериях, во время которых рассылались по городам вестники (отондофоры), объявлявшие о наступлении священного перемирия.
[76] …когда… афиняне перевезли свое имущество с полей. — 27 скирофориоиа (то есть около 21 июля) 346 г. до н. э. в Афинах было получено известие о разгроме фокидян македонским царем. Одно время афиняне боялись нападения Филиппа на город, ввиду чего на народном собрании была принят а псефизма Каллисфена о принятии мер на случай вторжения врага. К числу этих мер относилось и распоряжение о массовом переселении граждан полиса с земледельческих окраин в Афины и другие укрепленные пункты (ср.: Dem. De cor. 35 sq.)
[77] Этейцы — члены Дельфийской амфиктаоиии, жившие у горы Эга в Фессалии.
[78] Демосфен решился сказать, что я запутываюсь в… собственных словах. — Ср.: Dem. De leg. 243 sq.
[79] Hes. Opera et dies. 763 sq. Ср.: Aeschin. Contra Tim. 129.
[80] Этеобутады — древний и знатный род с наследственными жреческими правами. Из членов рода в храме Эрехтейона на Акрополе избирались жрецы Посейдона и жрицы Афины Паллады.
[81] Он содействовал восстановлению демократии, как я уже сказал… раньше. — Ср.: Aeschin. De leg. 78.
[82] …ты был обвинен в дезертирстве… — Весной 348 г. до н. э. Демосфен участвовал в походе в Евбею. Будучи хорегом, он должен был вернуться в Афины к празднику Великих Дионисий, что и было им проделано. Враги же обвиняли его за это в дезертирстве, хотя и не могли возбудить судебное преследование.
[83] …которого… ты убил с помощью Аристарха. — Попытка врагов приписать идею убийства Никодема Аристархом Демосфену не имела успеха (ср.: Aeschin. Contra Tim. 172; Dem. De leg. 104, 116; Schol. Ad Dem; Schol. Ad Aesch.; Dinarch. Contra Dem. 30, 47).
[84] …с обагренными кровью руками ты врываешься на агору! — Людям, оскверненным пролитием крови, вход на агору был запрещен.
[85] …неуважаешь Филодема, отца Филона и Эпикрата… — Филодем — тесть Эсхина; сын Филодема — Филон — был участником посольства к Филиппу (ср.: Dem. De leg. 237, 281—287; Aeschin. De Leg. 152).
[86] …кто видел… чтобы он совершил неприличный поступок или днем… или ночью? — Ср.: Dem. De leg. 287.
[87] …небылицу относительно моего поступка с олинфской женщиной… — Ср.: Aeschin. De leg. 4; Dem. De leg. 96.
[88] …расхвалил Сатира, актера–комика… — О Сатире см.: Dem. De leg. 193 sq.
[89] Карионы и Ксанфии — синонимы слова «рабы».
[90] …на пирушке у Ксенодока… — Это лицо упоминается только здесь.
[91] …я, по его словам… пленницу… стегал… кнутом. — Ср.: Aeschin. De leg. 4; Dem. De leg. 196 sq.
[92] Неужели, очищая жертвами собрание, вы., будете при посредстве этого человека возносить молитвы… — Ср.: Aeschin. Contra Tim. 23.
[93] Hes. Opera et dies. 240-241.
[94] …не обиженные, а обидчики… государства будут мстить поборнику мира… — Эти слова относятся к процессу Филократа. В судебном процессе по обвинению Филократа во взяточничестве выступал Гиперид. Филократ и его друзья сомневались в успехе защиты и потому, еще до судебного приговора. Филократ добровольно ушел в изгнание.
[95] Я, как утверждает… обвинитель, распевал… пеаны, когда… города… разрушены. — Ср.: Dem. De leg. 128.
[96] …принял участие в посольстве к Филиппу… раньше призывал… против него. — Ср.: Dem. De Leg. 9 sq.
[97] Темисон — тиран Эретрии (о нем см.: Dem. De cor. 99; Schol ad Dem.; Aeschin. Contra Ctes. 85; Diod. XV. 76).
[98] …составляя за деньги речи для… процессов, сообщаешь их и противной стороне. — Ср.: Aeschin. Contra Ctes. 173.
[99] …речь… Аполлодору, который выступил против Формиона… — В Демосфеновском корпусе есть речь XXXVI «Против Формиона». Схолиаст сообщает, что эта речь составлена не Аполлодором, а Демосфеном (ср.: Schol. ad Aesch. le).
[100] Ты вошел в… дом Аристарха… и… его погубил. — Ср.: Aeschin. Contra Tim. 171; Idem. De leg. 148.
[101] …взял у Аристарха три таланта, когда он уезжал в изгнание… лишил… средств… — Ср.: Aeschin. De leg. 148, а также примеч. 82 к наст. речи наст. изд.
[102] …охранял… страну в течение двух лет — В возрасте эфебов (от 18 до 20 лет) юноши проходили гарнизонную службу в Аттике: первый год — охраняя Пирей, второй — границы Атгики.
[103] …в составе призванных на действительную службу по очередному набору… — При наборе граждан на действительную военную службу по мере надобности призывались люди какого‑либо возрастного разряда, например, между 20 и 30 или 30 и 40 годами (ср.: Aeschin. De Leg. 133). Имена людей каждого возраста вносились в списки под именем архонта–эпонима. Такой порядок предусматривал призыв всех членов филы одного и того же года рождения и назывался στρατεία ἐν τοῖς ἐπω νύμοις. В данном случае, о котором упоминает здесь Эсхин, была призвана лишь часть такой возрастной группы, поскольку не было надобности в поголовном призыве. Обычно такой частичный набор производился в порядке очередности, распределяясь равномерно между членами филы. Он назывался στρατεία ἐν τοῖς μέρεσιν.
[104] Алкивиад — начальник наемных войск.
[105] Флиунт — город в северо–восточной части Пелопоннеса.
[106] …вблизи… Немейского ущелья… я… сражался… — Здесь имеются в виду ущелье и река на границах владений Сикиона и Коринфа; об этом походе 363 г. до н. э. см.: Xen. Hell. VII. 2. 7 sq.
[107] …в …походах, призванных по эпонимам. — Здесь также упоминается о поголовном наборе людей одного возраста. Об этом см. примеч. 102 к наст, речи наст. изд.
[108] Я участвовал в походах на Евбею… — Здесь говорится о походах в 357 и 349/348 гг. до н. э.
[109] Битва при Таминах — решительное сражение второго похода. Победа, одержанная афинянами под командой Фокиона, однако, не имела последствий. Вскоре после этого Евбея была потеряна афинянами. Тамины — город вблизи Эретрии.
[110] Таксиархи — начальники гоплитов каждой филы, по одному таксиарху на филу.
[111] Позови… стратега Фокиона… не как защитника… а как свидетеля… — Позже Фокион был вызван для поддержки просьбы Эсхина об оправдании.
[112] …не мешаю вам подражать предкам Демосфена — ведь их нет… — Искажение слов Демосфена, говорившего в своей речи о предках афинян (ср.: Dem. De leg. 16). Стремясь унизить Демосфена и доказать, что он вообще не афинянин, Эсхин подчеркивает, что предки афинян — не предки Демосфена.
[113] §172—176 наст, речи Эсхина являются переложением, а подчас и точной копией речи Андокида «О мире с лакедемонянами», датируемой 391 г. до н. э. (см.: Andoc. De расе. 3—9). Упоминаемый ниже (см.: Aeschin. De Leg. 174) Андокид — дед оратора. Об ошибках у Андокида см.: Meyer Ε. Forschungen zur Alten Geschichte… Bd. II. P. 13 f.
[114] …заключили 50–летнее перемирие и соблюдали его 13 лет. — Фактически в 450 г. до н. э. было заключено перемирие с лакедемонянами на 5 лет, срок которого, однако, не был выдержан.
[115] …мы укрепили Пирей… — Укрепление Пирея производилось под руководством Фемисгокла.
[116] …купили 300 скифов… — Здесь имеется в виду городская полиция, состоявшая из 300 скифов, которая была введена в Афинах в конце VI в. до н. э.
[117] …мы опять начали войну… из‑за Эгины. — Война с Эгиной происходила еще до заключения перемирия.
[118] …заключили на 30 лет тот мир… — На самом деле упомянутый здесь 30–летний мир был заключен в 446/445 г. до н. э. и длился только 15 лет.
[119] …вставшие во главе народа Архин и Фрасибул… — Архин из дема Койле — выдающийся государственный деятель второй половины V в. до н. э., представитель умеренной демократии. В 403 г. до н. э. вместе с Фрасибулом и демократами участвовал в походе из Филы против Тридцати в Афинах. Ко времени Архина восходит официальное введение в Афинах ионического алфавита (в 403/402 г. до н. э.). Славился своим ораторским талантом (ср.: Dem. Contra Timocr. 135; Aeschin. Contra Ctes. 195 Schol. Ad Dem.; Schol Ad Aeschin; Dinarch. Contra Dem. 76). О политической деятельности и взглядах Архина см.: Arst. Ath, pol. 34. 3; Ibid. 40. 1—2.
[120] …этому логографу… — Ср.: Dinarch. Contra Dem. III; Aeschin. Contra Tim. 94. В древности, особенно в Афинах, логографами называли ораторов, составлявших судебные речи для своих клиентов. Однако со времени выхода в свет работы немецкого филолога Ф. Крейцера (см.: Creuzer F. Die historische Kunst der Griechen. 1803) так стало принято называть всех историков до Геродота.
[121] …и скифу… — О скифском происхождении Демосфена см. также: Aeschin. Contra Ctes. 171 sq.
[122] …когда происходили голосования в демах… — Ср.: Aeschin. Contra Tim. 77.