Автор: 

Эсхин

Переводчик: 

Глускина Л.М.

Речь Эсхина «Против Ктесифонта» произнесена в 330 году до н. э. Еще в 336 году до н. э. Ктесифонт предложил наградить Демосфена золотым венком за заслуги перед афинским государством и, согласно обычаю, объявить об этом в театре. Предложение было принято, но Эсхин возбудил против Ктесифонта процесс о противозаконии, ссылаясь на то, что нельзя награждать человека, еще не сдавшего отчета по должности, нельзя объявлять о награждении в театре и, наконец, что Демосфен вообще недостоин награды. В защиту Ктесифонта выступил Демосфен, тем самым, по существу, защищавший себя и всю свою политическую деятельность. Сохранилась произнесенная им речь XVIII «За Ктесифонта, о венке».
Эсхин не только проиграл процесс, но не собрал даже минимального числа (1/5) голосов, гарантировавшего обвинителю безнаказанность. Не пожелав уплатить причитавшийся с него штраф в размере тысячи драхм, Эсхин покинул Афины и отправился на Восток, где оставался до конца жизни.
Перевод выполнен A. M. Глускиной по изданию: Aeschines. The Speeches / With an english tr. by Ch. D. Adams. Cambridge (Mass.); London, 1948. (The Loeb Classical library). Учтен перевод К. Нейлисова (см.: Речь Эсхина против Ктесифонта. СПб., 1887).

Содержание
Ктесифонт внес предложение наградить золотым венком Демосфена, сына Демосфена, из дема Пэания, за то, что он всегда выступает и действует к наибольшему благу афинского народа, и объявить о награде на Дионисиях, в театре во время представления трагедий. Эсхин возбудил против этого предложения процесс о противозаконии. Он приводит три основных довода: во–первых, Ктесифонт предложил дать венок Демосфену, когда тот был подотчетным лицом, а по закону нельзя никого награждать, пока он не сдал отчета (по должности); во–вторых, Ктесифонт предложил объявить о венке в театре, а закон запрещает кош бы то ни было награждать в театре; и наконец, в–третьих, Ктесифонт в своем предложении написал неправду, ибо Демосфен не является порядочным и благородным человеком и недостоин венка. И это также дает основание обвинить в противозаконии, ибо есть закон, запрещающий писать ложь в предложениях народу. Эсхин предвидит три возражения. На первый его довод Демосфен ответит двумя: он тогда не был должностным лицом, так как заведование строительством стен — это не должность, а служба и общественное поручение. Но если даже это и должность, то и тогда он не подлежал отчету, ибо ничего не взял из государственных средств, а еще добавил из своих. В ответ на это Эсхин приводит предположительный довод, однако не обосновывает его: «А если он не прибавил из своих средств, а получил на это десять талантов от Совета Пятисот?» Если же Демосфен в ответ на второй довод Эсхина сошлется на другой закон, разрешающий объявлять о наградах в театре, когда на то есть решение народа, то Эсхин заявляет, что это касается не тех наград, которые дарует Афинское государство, а иностранных. В ответ на третий довод Эсхнна Демосфен скажет много и в определенной последовательности. Эсхин полагает, что Демосфен разделил всю свою политическую деятельность на четыре периода и построил защиту применительно к каждому из них. Первый период, говорит он, это время первой войны с Филиппом за Амфиполь; второй — мирное время; третий — время второй войны и поражения при Херонее; а четвертый период — это нынешнее время, то есть политика по отношению к Александру. Эсхин говорит, что в первый период Демосфен был виновником позорного и бесславного мира, заключенного нашим государством без союзного собрания эллинов. Во второй период Демосфен был виновен в том, что затеял войну с Филиппом; в третий период Демосфен был виновен в Священной войне, в том, что произошло с фокидянами, и в поражении при Херонее, ибо это он убедил нас выступить вместе с фиванцами против Филиппа и дать бой. А в последний период Демосфен виновен в том, что не проводил должной политики по отношению к Александру. После этого Эсхин обвиняет Демосфена за всю его жизнь, кое в чем обвиняет и Ктесифонта, требуя, чтобы он по этим пунктам сам защищал себя.
Таково основное содержание речи. Выиграл процесс Демосфен.
Некоторые упрекают Эсхина за то, что он не ограничился вопросом о противозаконии, а в большей мере обвиняет Демосфена за его политическую деятельность, хотя тот осуществлял ее наилучшим образом. Сам Эсхин, напротив, очень настаивает на этом и говорит следующее: «Осталась еще та часть моей обвинительной речи, которой я придаю наибольшее значение. Речь идет о том, как Ктесифонт обосновывает предложение наградить Демосфена». И никогда еще Эсхин не поступал более правильно. Так как Демосфен пользовался у всех великой славой и авторитетом самого блестящего политического деятеля, Эсхин справедливо решил, что его речи о противозаконии покажутся ничего не стоящими и никчемными, если он не внушит им (слушателям) противоположное мнение, а именно, что Демосфен враждебен народу, что он проводил политику позорную и достойную порицания. Именно поэтому Эсхин уделил столько внимания этому вопросу и больше всего задержался на этой части своего обвинения.
Можно было бы упрекнуть Эсхина за то, что вступление [к речи] слишком напыщенно, растянуто и скорее похоже на заключение.
Постановка вопроса деловая, буквальная [1], как и в речи [Демосфена] о венке. Основные фактические посылки, разумеется, такие же, как и в речи о венке. Так, часть, касающаяся законности, основывается на разборе трех законов; часть, касающаяся справедливости, распределена на четыре периода. Посмотри, как Эсхин, подобно Демосфену, начал свою речь с опровержения защитников [Ктесифонта].
По мнению некоторых, вступление [к речи] не содержит в себе предуготовления [2], и поэтому не следует искать в нем заключения. Но в действительности вступление не лишено предварительной наметки вопроса. Она заключена в словах: «Чтобы не было в городе законности и привычного порядка». Ибо если предуготовление заключается в обосновании посылки, то слова об увещеваниях, направленных на то, чтобы не было в городе порядка, и являются предуготовлением.
Имеется [во вступлении к речи] и заключение, от слов «Я же пришел, доверившись» и до «большей силы, чем законы и справедливость».

(1) Вы видите, граждане афинские, интриги, большие приготовления и увещевания на агоре, к которым некоторые люди прибегают, для того чтобы не было в городе законности и привычного порядка. Я же пришел, доверившись прежде всего богам, затем законам и вам, ибо полагаю, что никакие интриги не имеют для вас большей силы, чем законы и справедливость.
(2) Я действительно хотел бы, граждане афинские, чтобы председательствующие правильно руководили Советом Пятисот и народными собраниями, чтобы имели силу те законы, которые установил Солон о порядке [выступления] ораторов; чтобы сперва, как предписывают законы, можно было старейшему из граждан, с достоинством выйдя на трибуну, без крика и шума, на основе своего опыта, давать городу наилучшие советы; а затем уже любой желающий из остальных граждан в порядке старшинства и по очереди мог бы высказать свое мнение по каждому вопросу. При таком порядке, мне кажется, и город наш управлялся бы наилучшим образом, и тяжб было бы очень мало.
(3) Теперь уничтожено все то, что прежде единодушно признавали прекрасным; некоторые люди легко вносят противозаконные предложения, а другие, получившие председательство не по жребию — самому справедливейшему способу, — а занявшие это место в результате интриг, ставят на голосование эти предложения. Если же кто‑либо из других членов Совета Пятисот действительно получает председательство по жребию и правильно сообщает результаты вашего голосования, то те люди, которые считают, что государство является уже не общим, но их личным достоянием, угрожают (такому председателю) исангелией. Подчиняя себе простых людей и добиваясь для себя самовластия, (4) они уничтожили судебные разбирательства по законам, а судят с пристрастием, на основании псефизм [3]. В результате всего этого умолк прекраснейший в нашем городе и разумнейший клич глашатая: «Кто хочет высказаться из людей старше пятидесяти лет, а затем по очереди из остальных афинян?» А с разнузданностью ораторов уже не в состоянии совладать ни законы, ни пританы, ни председательствующая фила [4], представляющая одну десятую часть государства.
(5) Когда дела обстоят таким образом и государство переживает столь большие трудности, серьезность которых вы сами представляете, от нашего демократического строя остается, если я правильно понимаю, одно, а именно — процессы о противозаконии. Но если вы уничтожите и эти процессы или уступите тем, кто их уничтожает, то я предсказываю вам, что вы и не заметите, как мало–помалу уступите некоторым людям и свои политические права.
(6) Вы хорошо ведь знаете, граждане афинские, что у всех людей существуют три вида государственного устройства: тирания, олигархия и демократия. Тирания и олигархия управляются в соответствии с нравами правителей, демократические же государства управляются по установленным законам. И пусть ни один из вас не забывает, каждый должен отчетливо знать, что, когда он входит в здание суда, чтобы судить дело о противозаконии, он в этот день будет подавать голос за свою свободу слова. Именно поэтому законодатель в присяге судей первым постановил следующее: «Я буду голосовать в соответствии с законами». Ведь он хорошо знал, что если соблюдаются законы в государстве, то и демократия сохраняется.
(7) Памятуя об этом, вы должны ненавидеть тех, кто вносит противозаконные предложения, и не считать ни один такой проступок незначительным, а напротив, каждый из них — весьма серьезным; вы не позволяйте отклонять вас от справедливости ни какому бы то ни было человеку, ни стратегам, которые вот уже долгое время оскверняют наш политический строй, заступаясь за некоторых ораторов и содействуя им, ни просьбам иностранцев, выводя которых на трибуну некоторые ускользают от суда [5], хотя их политическая деятельность носила противозаконный характер. Но, подобно тому как каждый из вас устыдился бы оставить во время войны место в строю, на которое его поставили, так и теперь стыдитесь покинуть пост, на который вы поставлены законами, ибо в этот день вы — хранители демократии.
(8) Вы должны помнить и то, что теперь все граждане вручили вам город и доверили свой политический строй; одни из них присутствуют здесь и слушают это разбирательство, другие отсутствуют·, занятые своими личными делами. Если я докажу, что Ктесифонт внес предложения противозаконные, лживые и вредные для нашего государства, то вы, граждане афинские, совестясь этих граждан и клятв, которыми вы поклялись, и памятуя о законах, отвергните противозаконные предложения, укрепите в нашем государстве демократию, накажите тех, которые проводят политику, противоречащую законам и вашей пользе. И если вы, настроившись таким образом, будете слушать предстоящие выступления, то я хорошо знаю, что вы вынесете суждение справедливое, соответствующее присяге, полезное вам самим и всему нашему государству.
(9) Я надеюсь, что сказал достаточно об обвинении в целом. Теперь я хочу вкратце сказать о тех законах относительно подотчетных лиц, которым противоречит внесенное Ктесифонтом предложение. В прежние времена некоторые лица, занимая высшие должности и ведая [государственными] доходами, незаконно наживались на том и на другом, затем склоняли на свою сторону ораторов, выступавших в Совете Пятисот и в народном собрании, и с помощью восхвалений и публичных провозглашений задолго предвосхищали свои отчетные доклады. И те, которые обвиняли их во время отчетов, оказывались в очень большом затруднении, а в еще большем — судьи.
(10) Ведь очень многие подотчетные лица, изобличенные с поличным как расхитители государственных средств, ускользали от правосудия. И это естественно. Я думаю, стыдно было бы судьям, если бы оказалось, что об одном и том же человеке в том же самом городе и, возможно, в том же году совсем недавно было объявлено во время празднеств, что он награждается народом за добродетель и справедливость золотым венком, а немного времени спустя этот же человек выйдет из суда осужденным за воровство при сдаче им отчета. И поэтому судьи были вынуждены выносить решение, руководясь не оценкой преступления, а стремлением избавить народ от стыда.
(11) И вот, заметив это, некий законодатель устанавливает закон — в высшей степени хороший закон, — определенно запрещающий награждать венком подотчетных лиц. И все же, хотя законодатель так хорошо предупредил подобные действия, нашлись доводы более сильные, чем законы; если вам не сказать о них, вы незаметно для себя окажетесь обманутыми. Ибо среди тех, которые вопреки законам награждают венком подотчетных лиц, встречаются люди по природе своей умеренные — если только можно считать умеренным человека, вносящего противозаконное предложение, — и они, совестясь, все‑таки кое‑что добавляют. К декретам о награждении подотчетного лица они приписывают следующее: «После того как он представит счета и отчитается за свою должность».
(12) Но и при этом их преступление перед государством остается таким же. Ибо сдаче отчета предшествуют восхваления и награды. Однако автор предложения обнаруживает перед слушателями, что он хотя и внес противозаконное предложение, но стыдится своего проступка. Ктесифонт же, граждане афинские, не только пренебрег существующим относительно подотчетных лиц законом, но лишил вас даже вышеупомянутой оговорки, предложив наградить венком Демосфена до представления счетов и отчета, в самое время его пребывания в должности.
(13) Они, граждане афинские, выдвинут другой довод против только что сказанного мной, а именно: все, что тот или иной человек выполняет, будучи избран по декрету, не является должностью, это общественное поручение или служба. Должностными лицами, скажут они, являются те, которые назначены по жребию фесмофетами в Тесейоне, и те, которых по обычаю народ избирает голосованием на избирательных собраниях, то есть стратеги, гиппархи и занимающие другие подобные должности. Все же остальное — это службы, порученные специальным решением народного собрания.
(14) В ответ на эти их доводы я представлю ваш закон, который вы установили, для того чтобы уничтожить подобные отговорки. Там ясно написано: «должностные лица, — гласит закон, — избранные голосованием»; в одно определение включены и названы должностными лицами все те, которые выбраны голосованием народа. «И, — говорит закон, — распорядители общественных работ». А Демосфен ведь ведает строительством стен, то есть является распорядителем важнейших работ. «И все те, которые ведают каким‑либо государственным имуществом более тридцати дней, и все те, которые имеют право председательствовать в судах». А ведь все распорядители работ имеют право председательствовать в судах [6].
(15) Что закон предписывает делать этим людям? Не служить, но «управлять, после того как они прошли докимасию в суде» [7]. Ибо и те должности, которые замещаются по жребию, не обходятся без проверки, и начинают отправляться лишь после нее, «и они должны представить секретарю и логистам письменный отчет» [8], подобно тому как это делают и другие должностные лица. В доказательство того, что я говорю правду, секретарь прочтет вам сами эти законы.
Законы
(16) Поскольку, таким образом, граждане афинские, эти люди обозначают как службу и общественные поручения то, что законодатель называет должностями, ваше дело напомнить и противопоставить закон бесстыдству этих людей и внушить им, что вы не одобряете негодяя–софиста, полагающего, что он своими речами уничтожит законы, а напротив, чем красноречивее будет автор противозаконного предложения, тем сильнее будет ваш гнев против него. Следует, граждане афинские, чтобы оратор и закон говорили на одном и том же языке. Если же закон говорит одно, а оратор — другое, надо голосовать за то справедливое, что есть в законе, а не за бесстыдство оратора.
(17) Что же касается неопровержимого, как его называет Демосфен, довода, то я хочу вкратце сказать о нем наперед. Ведь он скажет: «Я ведаю строительством стен». Согласен. «Но я от себя прибавил городу сто мин и выполнил работу в больших размерах [чем было предписано]. За что же я должен отчитываться? Разве только существует отчет за благоволение [городу]». Послушайте, что я скажу справедливого и полезного вам в ответ на эту его отговорку. Нет в нашем древнем и великом государстве человека, который имел хоть какое‑либо отношение к общественным средствам и не был бы обязан отчетом.
(18) Я докажу вам это сперва на самых неожиданных примерах. Так, закон предписывает требовать отчет у жрецов и жриц, у всех вместе и у каждого в отдельности, хотя они получают только жертвенные подношения и возносят за вас молитвы богам; и они отвечают не только каждый за себя, но и сообща, всем родом, например, Евмолпиды, Керики [9] и все остальные.
(19) Затем закон предписывает требовать отчета у триерархов; а ведь они не ведают общественными средствами, не берут значительных сумм из ваших средств, очень мало давая взамен, они не говорят, что жертвуют добровольно, тогда как в действительности лишь возвращают вам ваше же достояние; нет, эти люди, по общему признанию, растратили полученные от отцов состояния, стремясь быть у вас в чести. И не одни только триерархи, но и самые важные государственные органы обязаны отчетом в суде.
(20) Во–первых, закон предписывает, чтобы Совет Ареопага представил письменные счета логистам и отчитался, и таким образом ставит в зависимость от вашего голосования этот суровый и распоряжающийся важнейшими делами Совет. Значит, Совет Ареопага не будет получать венков? Нет, не будет, ибо это не полагается им по унаследованной от отцов традиции. Значит ли это, что они (члены Ареопага) не стремятся к почестям? Напротив, очень даже стремятся и не довольствуются тем, чтобы члены Ареопага не совершали преступлений, но если даже кто‑либо из них [только] ошибется, то они наказывают его. А вот ораторы ваши своевольничают.
Далее, законодатель обязал отчетом и Совет Пятисот.
(21) Так велико его недоверие к подотчетным лицам, что он говорит в самом начале законов: «Пусть не уезжает из страны должностное лицо, подлежащее отчету». — «О Геракл! — мог бы кто‑нибудь возразить, — из‑за того, что я занимал должность, мне нельзя уезжать?» А это для того, чтобы ты не воспользовался бегством, захватив государственные средства или дела [10].
Далее, [законодатель] не разрешает подотчетному лицу посвящать свое имущество богам, делать пожертвования в храм, быть усыновленным, завещать свое имущество и многое другое [11]. Одним словом, законодатель считает имущество подлежащих отчету лиц залогом, до тех пор пока они не отчитаются перед государством.
(22) Да, но ведь может быть человек, который не получил ничего из государственных средств и не потратил, но имел какое‑то отношение к государственным делам. По закону и такой человек должен представить отчет логистам. Но как же представит государству отчет тог, кто ничего не получил и ничего не израсходовал? Закон сам подсказывает и поясняет, что [в таком случае] нужно писать, а именно, он предписывает написать так: «Я ничего не получил и ничего не израсходовал из государственных средств». Нет никакого государственного дела, которое не подлежало бы отчету, расследованию и проверке. В доказательство того, что я говорю правду, послушайте сами законы.
Законы
(23) Когда Демосфен будет с величайшей наглостью говорить, что он не подлежит отчету, так как он добровольно пожертвовал свои деньги, возразите ему так: «Разве ты не обязан был, Демосфен, допустить, чтобы глашатай логистов возвестил это древнее и установленное законами объявление: "Кто хочет выступить с обвинениями?" Позволь любому желающему из граждан возразить тебе, что ты не сделал от себя пожертвования, но, получив десять талантов государственных денег на строительство стен, ты истратил на это лишь немного из той большой суммы, которую имел. Не присваивай себе почестей, не вырывай баллотировочные камешки из рук судей [12], занимайся политикой, не ставя себя выше законов, а следуя за ними. Ибо на этом держится демократический строй».
(24) Пусть сказанное мной до сих пор будет ответом на те пустые отговорки, которые приведут эти люди. А теперь я попытаюсь, доказать вам на основании государственных документов, что, в то время когда Ктесифонт внес свое предложение, Демосфен действительно подлежал отчету, так как занимал должность заведующего феориконом, должность по строительству стен, и ни по одной из этих должностей вам не сдал отчета. Прочти‑ка мне, при каком архонте, в каком месяце, в какой день и в каком народном собрании Демосфен был избран на должность заведующего феориконом.
Перечень дней
Итак, если бы я ничего больше не показал, то и тогда Ктесифонт был бы справедливо осужден. Его уличает ведь не мое обвинение, но государственные документы.
(25) В прежние времена, граждане афинские, был в городе избранный голосованием контролер [13], который каждую пританию делал сообщение народу о доходах. Затем, вследствие доверия, оказанного вами Евбулу, лица, избранные заведующими феориконом, стали исполнять вплоть до принятия закона Гегемона [14] и должность этого контролера, и должность аподектов [15], ведали корабельными верфями, строительством арсенала, проведением дорог, то есть держали в своих руках почти все хозяйство города.
(26) Я говорю это не в обвинение или порицание им, но желая показать вам, что законодатель не позволяет награждать венком подотчетное лицо, пока оно не представит счетов и отчета, даже если должность была самой ничтожной. А Ктесифонт не побоялся внести предложение о награждении венком Демосфена, который занимал в Афинах одновременно все должности.
(27) Я самого Демосфена представлю вам в свидетели того, что он, в то время когда Ктесифонт внес свое предложение, занимал должность строителя стен, распоряжался общественными средствами, налагая, как и другие должностные лица, штрафы, и председательствовал в судах. Ведь в архонство Херонда, в предпоследний день месяца фаргелиона [16], Демосфен на происходившем тогда народном собрании внес предложение созвать второго и третьего скирофориона [17] собрания фил. И в этом предложении он предписал, чтобы каждая фила избрала людей, которые будут руководить работами по строительству стен, и казначеев. И совершенно правильно — чтобы город имел подотчетных лиц, с которых можно будет спросить отчет за израсходованные суммы.
Прочти‑ка мне декрет.
Декрет (псефизма)
(28) Да, это так. Но он сразу же возразит против этого, заявляя, что не был ни назначен по жребию, ни избран народным голосованием на должность строителя стен. И Демосфен, и Ктесифонт долго будут говорить об этом. Но закон, краткий и ясный, быстро разрушает ухищрения этих людей. Я хочу в немногих словах предостеречь вас от них.
(29) Ибо есть, граждане афинские, три вида должностных лиц: первый из них и самый для всех очевидный — это те, которые назначаются по жребию или избираются голосованием; второй — это все те, которые ведают каким‑либо государственным имуществом более тридцати дней, и руководители общественных работ; о третьем же в законе написано: а если какие‑либо другие [граждане] избраны и пользуются председательством в судах, пусть и они будут должностными лицами, после того как пройдут докимасию.
(30) Если же отбросить должностных лиц, избранных народным голосованием и по жребию, остаются те, кого избирают из своей среды филы, триттии и демы для заведования общественными средствами. Это бывает в тех случаях, когда, как теперь, филам поручены какие‑либо работы, например рыть рвы или строить триеры. А что я говорю правду, вы узнаете из самих законов.
Законы
(31) Теперь вспомните ранее сказанное, а именно, что законодатель предписывает, чтобы избранные филами исполняли свои должности, после того как прошли проверку в суде. А фила Пандионида назначила Демосфена должностным лицом и строителем стен, и он из государственных средств получил на это около десяти талантов; вспомните, что другой закон запрещает награждать венком подлежащее отчету должностное лицо; а вы поклялись, что будете голосовать в соответствии с законами. Оратор же (Ктесифонт) внес предложение наградить венком подотчетное лицо и не приписал: «…после того как он представит счета и отчет». Я изобличаю это противозаконие, представляя в качестве свидетелей и законы, и декреты, и самих моих противников. Можно ли более явственно уличить человека в том, что он внес противозаконное предложение?
(32) Я докажу вам, что и объявление о награде он в своей псефизме предлагает сделать противозаконно. Ведь закон ясно предписывает: если кого‑либо венком награждает Совет Пятисот, — объявление делать в булевтерии [18], если же награду дает народ — в народном собрании. «А в другом месте нигде». Прочти мне закон.
Закон
(33) Таков закон, граждане афинские, и это очень хороший закон. Законодатель, я думаю, считал, что не следует оратору возвеличиваться перед иноземцами, а довольствоваться тем, что ему народ в самом городе воздает почести; и не следует ему извлекать выгоду из провозглашений глашатая [19]. Так распорядился законодатель. А как же поступает Ктесифонт? Прочти его псефизму.
Псефизма
(34) Вы слышите, граждане афинские, что законодатель предписывает объявлять имя того, кого народ награждает венком, на Пниксе, во время народного собрания, в присутствии народа, «а в другом месте нигде». Ктесифонт же [предлагает объявить о награде] в театре, не только обойдя законы, но и перенеся место [объявления], и не во время народного собрания афинян, а во время представления новых трагедий [20], в присутствии не только афинян, но и других эллинов, чтобы и они вместе с нами знали, какому человеку мы воздаем почести.
(35) Внеся предложение, столь явно противоречащее законам, Ктесифонт, стакнувшись с Демосфеном, пустит в ход уловки против законов. Я эти их уловки разоблачу и предупрежу вас, чтобы вы не оказались незаметно для себя обманутыми, ибо они не смогут опровергнуть того, что законы запрещают объявлять за пределами народного собрания имя получающего венок от народа, и приведут в свое оправдание Дионисийский закон [21], используя только часть этого закона и обманывая ваш слух.
(36) Они привлекут закон, не имеющий никакого отношения к данному процессу, и скажут, что в нашем государстве имеются два действующих закона относительно объявлений о наградах. Один из них, который я теперь привожу, определенно запрещает объявлять имя получающего венок от народа где бы то ни было, кроме народного собрания; но есть, скажут они, и другой закон, противоположный этому, который дает право делать объявление о венке в театре, во время представления трагедий, «если таково будет решение народа». Они скажут, что Ктесифонт внес свое предложение в соответствии с этим законом. (37) В ответ на эти их увертки я представляю в качестве своих защитников ваши законы, к чему я постоянно стремлюсь во всей своей обвинительной речи. Ведь если это правда и в наше политическое устройство проник такой обычай, что недействительные законы вписаны среди действующих и что по одному и тому же поводу существуют два противоречащих друг другу закона, то как же можно говорить о демократии там, где законы предписывают одно и то же делать и не делать?
(38) Но в действительности дело обстоит не так. Ни вы никогда не допускали такого беспорядка в законах, ни законодатель, установивший демократию, не оставил подобные вещи без внимания. Он определенно предписывает фесмофетам [22] ежегодно в присутствии народа приводить в порядок законы, тщательно сопоставляя и рассматривая, не вписан ли какой‑либо закон, противоречащий другому закону, или недействительный закон среди действующих и нет ли такого случая, чтобы по одному и тому же поводу было вписано более одного закона.
(39) Если они обнаруживают что‑либо подобное, то законодатель предписывает эти законы написать на досках и выставить их перед эпонимами; [23] пританам же созвать народное собрание, пометив [в объявлении]: «для [избрания] номофетов» [24], а главному председателю (эпистату проэдров) [25] поставить на голосование, какие из законов отменить, какие сохранить, так, чтобы по одному и тому же поводу был только один закон, и не более. Прочти‑ка мне законы.
Законы
(40) Итак, граждане афинские, если бы их довод был правильным и были бы два действующих закона относительно объявлений о наградах, то я думаю, что фесмофеты обязательно бы обнаружили это, пританы передали бы номофетам и один из этих законов был бы отменен — или тот, что дал право делать объявление, или тот, что запрещает это. Но поскольку ничего этого не случилось, то они явно изобличены не только в том, что говорят неправду, но и в том, что утверждают совершенно невозможное.
(41) Я сообщу вам, ради чего были установлены законы относительно объявлений о наградах в театре, и покажу, откуда взяли они эту ложь. Во время представления трагедий в (нашем) городе некоторые люди делали объявления, не получив на это разрешения у народа; одни объявляли что получают венок от членов своей филы, другие — от членов своего дема. Третьи объявляли через глашатая, что отпускают на свободу своих рабов, делая эллинов своими свидетелями.
(42) Наибольшую неприязнь вызывали те, которые, получив проксении в других государствах, добивались провозглашения того, что их за добродетель и порядочность награждает венком — если они удостаивались этого — народ Родоса или Хиоса, или какого‑либо другого государства. В отличие от тех людей которые заслужили большую вашу благодарность и получили в награду венок от Совета или народа, по вашему убеждению и решению, эти люди добивались этого сами, без вашего одобрения.
(43) Вследствие такого образа действий случалось, что зрители, хореги и актеры испытывали недовольство, а те, чьи имена провозглашались в театре, удостаивались больших почестей, чем получавшие награды от народа. Ведь для последних местом, где они должны получать венок, было назначено народное собрание, и нигде в другом месте не разрешалось объявлять их имена. О первых же провозглашение делалось в присутствии всех эллинов, хотя те награждались по вашему убеждению и специальному решению, а эти — без всякого вашего решения.
(44) Заметив это, некий законодатель устанавливает закон, ничего общего не имеющий с законом относительно награждаемых народом и не отменяющий его. Ибо не народное собрание страдало от этого, а театр. И он установил закон, не противоречащий ранее существовавшим. Да ведь это и невозможно! Закон этот касается тех, кого без вашего специального решения награждают члены филы или дема; тех, кто отпускал своих рабов на свободу, и [касается также] заграничных венков. Он безоговорочно запрещает освобождать раба в театре, объявлять имя получающего венок от филы или дема «или от кого другого, — говорится в законе, — в противном случае глашатай лишается гражданских прав».
(45) Поскольку законодатель определил, что о награжденных Советом Пятисот объявления должны делаться в булевтерии, о награждаемых народом — в народном собрании, и запретил глашатаю объявлять на представлениях трагедий имена награждаемых демами и филами, для того чтобы никто не получил неоправданных почестей, добиваясь венков и провозглашений глашатая, и поскольку он еще добавил в законе — и никому другому не провозглашать их [имена], — то что же остается за исключением [наград] Совета, народа, фил и демов — если все это отнять, — кроме венков, получаемых за границей?
(46) Веское доказательство того, что я говорю правду, я представлю вам, приведя сами законы. Закон предписывает, чтобы тот золотой венок, о котором объявлено было в городском театре, посвящался Афине. Таким образом, он отбирает его у награждаемого. Однако кто из вас дерзнул бы обвинить афинский народ в таком неблагородстве. Ведь не только ни один город, но даже ни один простой человек не оказался бы столь неблагодарным, чтобы одновременно объявить имя того, кого он наградил венком, отнять у него награду и посвятить ее [богине]. Я полагаю, что посвящение [венка богине] происходит именно потому, что венок — иностранный, чтобы никто не изменился к худшему, ценя чужеземное благоволение дороже своего отечества.
(47) Что же касается венка, объявленного в народном собрании, то его никто не посвящает богам, но им можно владеть для того, чтобы не только сам награжденный, но и потомки его, имея в доме эту память, никогда не становились врагами демократии. И законодатель для того добавил: «…глашатаю не объявлять в театре о чужеземном венке, разве только будет специальное решение народа», чтобы то государство, которое хочет наградить кого‑либо из ваших граждан, прислало послов и просило [разрешения] у народа, и чтобы тот, чье имя провозглашается, питал большую благодарность к вам, чем к награждающим его, за то, что вы разрешили сделать объявление [о награде].
В доказательство правдивости моих слов послушайте сами законы.
Законы
(48) Поэтому, когда они, обманывая вас, заявят, что в законе приписано, что можно награждать венком, «если есть решение народа», не забудьте возразить им: «Разумеется, если тебя награждает какое‑либо другое государство». Но если награждает афинский народ, то [для тебя] определено место, где это должно произойти, а вне народного собрания глашатаю запрещено объявлять о тебе. Ведь говори ты хоть целый день, объясняя, что означают слова «а в другом месте нигде», ты все равно не докажешь законности предложения Ктесифонта.
(49) У меня осталась еще часть обвинения, которой я придаю особое значение. Я имею в виду обоснование Ктесифонтом его требования наградить венком Демосфена. Ведь он в своем предложении говорит так: «И пусть глашатай объявит в театре в присутствии эллинов, что афинский народ награждает его (Демосфена) венком за его добродетель и порядочность». И самое важное — «за то, что он постоянно выступает и действует наилучшим для демократии образом».
(50) После этих слов мне совсем просто выступать, а вам, слушая, очень легко разобраться. Мне, выступающему с обвинением, нужно, разумеется, доказать вам, что хвалы Демосфену лживы, что он и не начинал «говорить наилучшее», да и теперь не «действует наилучшим для демократии образом». И если я это докажу, то Ктесифонт будет осужден по этому делу вполне справедливо. Ведь все законы запрещают кому бы то ни было вписывать лживые слова в государственные решения. Пусть обвиняемый докажет, что это не так. А вы рассудите наши доводы.
(51) Дело обстоит следующим образом. Я полагаю, что для рассмотрения [частной] жизни Демосфена понадобилась бы очень длинная речь. Да и нужно ли теперь говорить, например, об истории с рассечением головы, когда он возбудил процесс о нанесении ему раны, подав жалобу в Ареопаг против Демомела из дема Пэания, своего двоюродного брата; [26] или о том, что произошло во время стратегии Кефисодота и морской экспедиции в Геллеспонт, (52) когда Демосфен, бывший одним из триерархов, вез стратега на своем корабле, имел с ним общий стол, совместно с ним совершал жертвоприношения и возлияния, удостоившись этого вследствие отцовской дружбы с Кефисодотом. А когда Кефисодота судили на основе чрезвычайного заявления (исангелии) и ему грозила смерть, Демосфен не поколебался выступить его обвинителем. А то, что произошло у него с Мидием из‑за кулачных ударов, которые Демосфен получил на орхестре, будучи хорегом, когда он за тридцать мин простил нанесенное ему оскорбление и предал решение народа, осудившего Мидия в театре Диониса [27].
(53) Мне кажется, я не предам вас и не окажу снисхождения [в тяжбе], если обойду молчанием эти и подобные им поступки, опасаясь того, как бы вы не возразили мне, что я привожу хотя и подлинные как будто факты, но слишком старые и общеизвестные. Однако же, Ктесифонт, если позорнейшие поступки какого‑либо человека настолько убедительны и известны слушателям, что все доводы обвинителя представляются им не ложными, но слишком старыми и признанными заранее, то что должен получить такой человек — золотой венок или осуждение? А тебе, осмелившемуся внести лживые и противозаконные предложения, следует ли выказывать пренебрежение к суду или понести наказание от города?
(54) Относительно преступлений Демосфена против государства я постараюсь сказать более определенно. Ибо я узнал, что Демосфен собирается, когда им будет предоставлено слово [28], перечислить вам, что были уже четыре периода в нашем государстве, когда он занимался государственными делами. Как я слышал, первым из этих периодов он считает то время, когда мы воевали с Филиппом за Амфиполь. Он ограничивает его заключением мира и военного союза [29], принятых по предложению Филократа из дема Гагнунт и, как я покажу, при содействии Демосфена.
(55) Вторым периодом, говорит он, было то время, когда мы жили в мире, разумеется, вплоть до того дня, когда этот самый оратор, нарушив заключенный с нашим государством мир, внес предложение о войне [30]. Третий период — то время, когда мы воевали, вплоть до Херонейской битвы; [31] четвертый период — нынешнее время [32]. Как я слышал, Демосфен намеревается, перечислив эти периоды, вызвать меня и спросить, за какой из этих четырех периодов я обвиняю его и когда, утверждаю я, он руководил государственными делами не наилучшим для демократии образом. А если я не пожелаю отвечать, закрою лицо [33] и буду уклоняться, тогда, говорит он, подойдя ко мне, он откроет [мое лицо], приведет [меня[ к трибуне и заставит ответить.
(56) И вот, для того чтобы он не хвастался и чтобы вы были предупреждены, я хочу ответить тебе, Демосфен, в присутствии судей, других граждан, которые стоят вокруг, а также эллинов, позаботившихся о том, чтобы слушать этот процесс, — я вижу, что пришло немало людей, а количество присутствующих таково, какого никто никогда не припомнит на политическом процессе. (57) Я отвечаю, что обвиняю тебя за все четыре периода, на которые ты разделил [свою деятельность]. И если будет угодно богам, судьи станут слушать меня без пристрастия и можно будет напомнить все, что я знаю о тебе, то я твердо надеюсь показать судьям, что виновниками спасения нашего государства были боги и те, которые гуманно и мягко распорядились судьбами нашего города [34], а виновником всех [наших] несчастий был Демосфен. Итак, я построю свою речь в том же порядке, какому он, как мне известно, собирается следовать, и буду сначала говорить о первом периоде, затем о втором, в–третьих, о следующем по порядку, в–четвертых, о нынешних обстоятельствах. Итак, я обращаюсь к миру, который предложил ты с Филократом.
(58) Ведь у вас, граждане афинские, была возможность тот первый мир заключить совместно [35] с Союзным советом эллинов, если бы некоторые лица дали вам возможность дождаться возвращения посольств, которые вы в то время разослали в другие государства Греции, призывая их выступить против Филиппа; тогда с течением времени вы могли бы снова получить гегемонию над эллинами, с их согласия. Но вы лишились этой возможности из‑за Демосфена, Филократа и взяток, которые они получили, войдя в сговор против нашего государства.
(59) Если некоторые из вас, неожиданно услышав такое обвинение, сочтут его чересчур неправдоподобным, то выслушайте оставшуюся часть моей речи так, словно мы заседаем, заслушивая отчеты по поводу давно уже израсходованных средств. Ведь мы приходим иногда из дому с предвзятым суждением. Однако же, если счет сходится, нет никакого столь дурного по природе, который не ушел бы, признав правильность всего, что включено в расчет.
(60) Таким же образом послушайте теперь меня. Если некоторые из вас пришли сюда, принеся из дому сложившееся в прежние времена мнение, будто Демосфен никогда ничего не говорил, стакнувшись с Филократом, в пользу Филиппа, то тот, кто думает так, пусть ни от чего не отказывается и ничего не решает, пока не выслушает. Ибо это было бы несправедливо. Но если, после того как я в немногих словах напомню обстоятельства и приведу те декреты, автором которых был Демосфен вместе с Филократом, если сам счет истины уличит Демосфена в том, что он внес больше предложений о первоначальном мире и военном союзе, чем Филократ; (61) что он с безмерным бесстыдством льстил Филиппу и его послам; что по его вине народ заключил мир без Союзного совета эллинов; что из‑за Демосфена был предан Филиппу Керсоблепт, фракийский царь, бывший другом и союзником нашего государства; если я все это ясно покажу вам, то только немногого попрошу от вас: согласитесь со мной во имя богов, что в первый из четырех периодов Демосфен не наилучшим образом занимался политической деятельностью. Я начну свою речь с того, откуда вам легче всего будет следовать за мной.
(62) Филократ внес предложение, чтобы мы разрешили Филиппу прислать сюда глашатая и послов для переговоров о мире. За это предложение он был обвинен в противозаконии [36]. Наступило время судебного разбирательства. С обвинением выступал Ликин, возбудивший процесс, Филократ оправдывался, а Демосфен выступал в его защиту. Филократ был оправдан. После этого настало время архонтства Фемистокла. Теперь Демосфен входит в Совет Пятисот, не будучи избран ни по основному жребию, ни по дополнительному [37], но купив [эту должность] с помощью интриг, для того чтобы словом и делом во всем поддерживать Филократа. Сами факты показали это.
(63) Филократу удается провести и другое решение, в котором он предлагает избрать десять послов, которые, прибыв к Филиппу, попросят его прислать сюда полномочных послов для переговоров о мире. В числе наших послов был Демосфен. По возвращении оттуда, Демосфен стал восхвалять мир, сообщая то же, что и другие послы, и был единственным из членов Совета Пятисот, который предложил гарантировать неприкосновенность глашатаю и послам Филиппа, — это соответствовало предложению Филократа. Ибо Филократ дал возможность прислать сюда глашатая и послов, а Демосфен гарантирует послам неприкосновенность.
(64) Особое внимание прошу вас обратить на то, о чем я сейчас буду говорить. Ведь переговоры велись не с теми послами, которых позднее оклеветал изменивший позицию Демосфен, но с Филократом и Демосфеном. И это естественно. Ведь они вместе участвовали в посольстве, совместно вносили проекты решений: первое — чтобы вы не дожидались послов, которых разослали тогда с призывом выступить против Филиппа, и заключили мир только для себя, а не вместе с другими эллинами.
(65) Вторым их предложением было, чтобы вы вынесли решение не только о мире, но и о военном союзе с Филиппом — для того, чтобы те, которые склонялись на сторону нашего народа, впали в крайнее уныние, видя, что их вы подстрекаете к войне, а сами по решению народа заключаете не только мир, но и военный союз.
Третьим их предложением было не включать в клятвы фракийского даря Керсоблепта и не распространять на него военный союз и мир. Против него уже готовился военный поход.
(66) Тот, кто покупал эти услуги, не совершал ничего дурного [38], ибо ему, до клятв и соглашений, не зазорно было добиваться своей выгоды. Но те, которые продались ему и предали твердыни нашего государства, эти люди заслуженно вызывали сильное негодование. Вот этот самый Демосфен, который теперь называет себя ненавистником Александра, а тогда — Филиппа, упрекающий меня за дружбу с Александром, вносит предложение, лишающее наше государство благоприятных для нас условий: (67) чтобы пританы созвали народное собрание восьмого элафеболиона, в священный день [39], когда происходили жертвоприношения Асклепию и предварительные состязания. Никто не припомнит, чтобы такое случалось прежде [40]. При этом он выдвинул следующий предлог: «В случае, — сказал он, — если к этому времени прибудут послы Филиппа, народ как можно быстрее решит вопрос об отношениях с ним». Он подготавливал заранее народное собрание для еще не прибывших послов, урезая время [для обсуждения] и ускоряя дело, для того чтобы вы заключили мир одни, а не сообща с другими эллинами [41], после того как вернутся [посланные к ним] ваши послы.
(68) После этого, граждане афинские, прибыли послы Филиппа. Ваши послы в это время были за границей, призывая эллинов к борьбе против Филиппа. И тогда Демосфен проводит второе решение, в котором предлагает обсудить условия не только мира, но и военного союза, не дожидаясь возвращения ваших послов, а сразу же после Городских Дионисий, восемнадцатого и девятнадцатого числа.
Послушайте эти псефизмы в доказательство того, что я говорю правду.
Псефизмы
(69) И вот, граждане афинские, когда по прошествии Дионисий были созваны народные собрания, на первом из них было прочитано общее решение союзников [42], основное содержание которого я вкратце вам изложу. Прежде всего они написали, чтобы вы обсудили вопрос только о мире; о военном союзе они даже не упомянули, и не потому, что забыли об этом, а потому что и сам мир считали скорее вынужденным, чем почетным. Затем они правильно предусмотрели, как исцелиться от последствий продажности Демосфена, (70) и добавили, что любому желающему из эллинских государств можно в течение трех месяцев быть записанным на той же стеле, что и афиняне, и стать участником клятв и соглашений. Они предусмотрели при этом два важнейших обстоятельства: во–первых, установили трехмесячный срок, достаточный для прибытия посольств от эллинов; а во–вторых, обеспечивали нашему городу благоволение эллинов и их союзного Совета, чтобы в случае нарушения соглашения нам не пришлось воевать в одиночестве и без подготовки — что и выпало теперь нам на долю по вине Демосфена. А что я говорю правду, вы узнаете, когда услышите само это решение [союзников].
Решение союзников
(71) Я признаю, что выступал в поддержку этого решения, как и все выступавшие с речами на первом из тех двух народных собраний. И народ разошелся с таким примерно мнением, что мир будет заключен (относительно же военного союза лучше и не совещаться вследствие нашего обращения к эллинам), но он будет заключен совместно со всеми другими эллинами. Наступила ночь. На следующий день мы пришли в народное собрание. И тут Демосфен, захватив первым трибуну и не дав никому возможности выступить, заявил, что нет никакой пользы от произнесенных вчера речей, если с ними не согласятся послы Филиппа, и заявил, что не может быть мира без военного союза [43].
(72) И не нужно, сказал он, я помню даже слово, которое он тогда употребил, из‑за отвращения к говорившему и к его способу выражаться, «отрывать» военный союз от мира или дожидаться, пока медлят другие эллины, а следует или самим воевать, или самим заключить мир. И в заключение он, пригласив к трибуне Антипатра [44], стал задавать ему вопросы, заранее предупредив, о чем будет спрашивать, и научив, как надо отвечать — во вред нашему государству. В конце концов решение было принято под давлением речи Демосфена, по проекту, составленному Филократом.
(73) Им оставалось теперь предать Керсоблепта и область Фракии, что они и сделали за шесть дней до окончания элафеболиона [45] (25–го), прежде чем Демосфен отправился со вторым посольством [в Македонию] для утверждения договора. И вот этот наш оратор, ненавистник Александра, ненавистник Филиппа, два раза ездил в составе посольств в Македонию, хотя ему, призывающему теперь плевать на македонян, можно было не ездить туда ни разу. И в том народном собрании 25–го числа Демосфен, председательствуя (он стал членом Совета Пятисот в результате интриг), совместно с Филократом предал Керсоблепта; (74) Филократ незаметно [для других] вписал среди остальных статей своего проекта, а Демосфен поставил на голосование [следующее]: «Пусть принесут клятвы послам Филиппа в этот же день представители Совета союзников». От Керсоблепта же не было представителя в Совете. Написав, чтобы принесли клятвы заседавшие в Совете, он тем самым отстранил от клятв Керсоблепта, не входившего в Союзный совет [46].
(75) В доказательство того, что я говорю правду, прочти мне, кто был автором этого решения и кто поставил его на голосование.
Псефизма
Прекрасен, граждане афинские, прекрасен обычай сохранять государственные документы. Ведь они неприкосновенны и не меняются вместе с перебежчиками в политике, что дает народу возможность, когда бы он ни захотел, распознать тех, которые, будучи издавна подлецами, теперь, изменив обличье, изображают себя порядочными людьми.
(76) Мне остается теперь рассказать об угодничестве Демосфена. Ведь он, граждане афинские, пробыв в течение года членом Совета Пятисот, оказывается, ни одного посольства не пригласил на почетные места [47], но впервые сделал это только тогда [48]. Он положил подушки, расстелил пурпуровые ковры и на рассвете повел послов в театр. За бесстыдство и раболепие его освистали. А когда послы уезжали, он нанял для них три упряжки мулов и сам проводил их до Фив, выставив наш город на посмешище. Чтобы мне не уклоняться от сути дела, прочти для меня псефизму о почетных местах.
Псефизма
(77) И этот человек, мужи афинские, дошедший до такой степени угодничества, узнав первым через лазутчиков Харидема [49] о кончине Филиппа, сочинил, что боги послали ему сон, и лгал, будто бы узнал о случившемся не от Харидема, а от Зевса и Афины. Ложно клянясь их именами в течение дня, Демосфен утверждал, будто бы ночью они разговаривают с ним и предсказывают, что должно произойти. На седьмой день после смерти своей дочери, прежде чем оплакать ее и совершить положенные обряды, он, в нарушение обычаев, надел венок и, облачившись в белую одежду, приносил благодарственные жертвы; а ведь он, несчастный, потерял единственную свою дочь, которая первая обратилась к нему со словом «отец».
(78) Я, разумеется, не попрекаю его несчастьем, но показываю его характер. Ведь дурной отец, который ненавидит детей, никогда не станет хорошим государственным деятелем; тот, кто не любит самых дорогих и близких существ, никогда не будет дорожить вами, чужими для него; тот, кто дурен в частной жизни, никогда не будет порядочным в общественных делах; тот, кто низок у себя на родине, никогда не был благороден и честен в Македонии — ведь он переменил место, а не нрав [50].
(79) Каким образом Демосфен изменил свою политическую линию — это ведь уже второй период [его деятельности] [51], — почему Филократ за проведение той же самой, что и Демосфен, политики оказался в изгнании в результате исангелии [52], а Демосфен выступил обвинителем других; и как этот негодяй вовлек вас в несчастья, — все это заслуживает вашего особого внимания.
(80) Как только Филипп оказался по эту сторону Фермопил и неожиданно разрушил города Фокиды, а фиванцев усилил, как вам тогда казалось больше, чем требовали обстоятельства и ваша польза, вы, устрашившись, перевезли свое имущество с полей. Послы, договорившиеся о мире, оказались под большим подозрением, а больше других Филократ и Демосфен, — ведь они не только участвовали в посольстве, но были также авторами псефизм.
(81) В это самое время случилось, что Демосфен и Филократ поспорили из‑за чего‑то, надеюсь, вы догадались из- за чего [53]. В обстановке всеобщего смятения Демосфен стал совещаться о том, как вести себя дальше, с врожденными своими пороками, со своей трусостью и завистью к Филократу из‑за взяток, и решил, что если он выступит с обвинениями против своих товарищей по посольству к Филиппу, то Филократ определенно погибнет, остальные участники посольства подвергнутся опасности, а сам он заслужит доброе имя и, будучи негодяем и предателем своих друзей, покажется человеком, преданным народу.
(82) Люди, враждебные общественному спокойствию, поняв эти намерения Демосфена, с радостью стали приглашать его на трибуну, называя единственным неподкупным человеком в городе. Он же своими выступлениями создавал для них почву для войны и беспорядков. Ведь он был первым, граждане афинские, кто сообщил нам о существовании укрепления Серрия, Дориска, Эргиски, Миртиски, Гана и Ганиады, таких мест, даже названий которых мы раньше не знали [54]. Стремясь к войне, он так перетолковывал события, что, если Филипп не присылал послов, Демосфен заявлял, что тот выказывает пренебрежение к нашему городу, а если присылал, Демосфен говорил, что Филипп присылает соглядатаев, а не послов.
(83) Если же Филипп хотел передать наши споры на рассмотрение какого‑либо нейтрального и беспристрастного государства, Демосфен заявлял, что не может быть для нас и Филиппа беспристрастного судьи. Филипп давал нам Галоннес; Демосфен запретил принимать, «если он дает его, а не отдает», споря, таким образом, о слогах [55]. И наконец, наградив венками посольство Аристодема, ездившее в Фессалию и Магнезию вопреки условиям мирного договора, он нарушил мир [56] и уготовил [нам] войну и несчастье.
(84) Да, но ведь он говорит, что укрепил нашу страну железными и стальными стенами, а именно военным союзом с евбейцами и фиванцами. Но, граждане афинские, именно этим союзом вам при полном вашем неведении нанесли три величайшие обиды. Хотя я и спешу рассказать об этом удивительном союзе с фиванцами, однако же, чтобы говорить по порядку, я сперва напомню о союзе с евбейцами.
(85) Ведь вы, граждане афинские, претерпели много больших обид от халкидянина Мнесарха [57], отца Каллия и Тавросфена. А теперь Демосфен, получив взятку, осмеливается внести предложение о даровании им гражданских прав. Претерпели вы и от Фемисона из Эретрии, который в мирное время отнял у нас Ороп [58]. Однако же, когда фиванцы переправились на Евбею, пытаясь поработать там города [59], вы, охотно забыв о причиненных вам обидах, в пятидневный срок помогли им и флотом, и сухопутной армией; не прошло и тридцати дней, как вы заставили фиванцев, заключив перемирие, удалиться, получив в свое распоряжение Евбею, вы справедливо и честно отдали и города, и [право определить] их политическое устройство тем, которые доверились вам. Вы полагали, что несправедливо вспоминать о гневе тогда, когда вам оказали доверие.
(86) Однако халкидяне, которым вы оказали такие услуги, не ответили вам тем же. Напротив, когда вы переправились на Евбею, чтобы помочь Плутарху [60], они первое время, правда, притворялись вашими друзьями, но как только вы дошли до Тамин и перешли гору под названием Котилейон, халкидянин Каллий, которого теперь восхваляет подкупленный им Демосфен, (87) увидев, что войско нашего города заперто в труднодоступных местах, откуда мы могли выйти, только победив в сражении, и что у нас не было надежды на помощь ни с суши, ни с моря, собрал отряд со всей Евбеи и сверх того получил по своей просьбе войско от Филиппа. А его брат Тавросфен, который теперь всем нам пожимает руки и улыбается, переправил на Евбею фокидских наемников. Все вместе они выступили против нас, с тем чтобы нас уничтожить [61]. (88) И если бы наш отряд не был спасен каким‑то божеством и ваши воины — и пешие и конные — не оказались [столь] храбрыми мужами и не одержали бы победы в открытом сражении возле ипподрома в Таминах, заставив противника заключить перемирие и отступить, [если бы всего этого не произошло], нашему городу пришлось бы претерпеть величайший позор. Ведь самое большое зло заключается не в военных неудачах, но если их приходится претерпевать в столкновении с недостойными противниками, тогда, естественно, несчастье удваивается.
Несмотря на то, что вам пришлось претерпеть [от них], вы все же снова примирились с ними.
(89) Прощенный вами халкидянин Каллий спустя немного времени вновь обратился к свойственным ему козням. На словах он созывал в Халкиде евбейский конгресс, а на деле усиливал военную мощь Евбеи против нас, готовя для самого себя особую тиранию. Надеясь получить в этом поддержку Филиппа, он отправился в Македонию, расхаживал вместе с царем, и его называли в числе гетеров [62].
(90) Нанеся обиду и Филиппу, он удрал оттуда и спешно предался фиванцам. Затем он покинул и их и, сделав больше поворотов, чем Еврип [63], у [побережья] которого он живет, он оказался в центре вражды между фиванцами и Филиппом. Не зная, как ему быть, и получив известие, что против него уже готовится поход, он увидел, что единственной оставшейся у него надеждой на спасение было заключение союза с афинским народом и получение клятвенного обещания помощи, в случае если кто‑либо нападет на него. И это безусловно случилось бы, если бы вы не воспрепятствовали.
(91) Обдумав это, Каллий отправляет сюда послами [64] Главкета, Эмпедона и бегуна на большие дистанции Диодора, которые несли [нашему] народу пустые надежды, а Демосфену и его сообщникам — деньги. Каллий приобретал одновременно тройную выгоду: во–первых, не лишался военного союза с вами, ведь, в случае если бы народ, вспомнив о прежних обидах, не согласился бы на военный союз, у него не было бы никакого выхода, а пришлось бы или бежать из Халкиды, или погибнуть, оставшись там. Против него шли войной столь значительные армии — и Филиппа и фиванцев. Во–вторых, плата тому, кто внесет предложение о союзе, давалась за то, чтобы халкидян не обязали иметь своих представителей в Афинах, в–третьих, в этом случае халкидяне не должны были платить взносов [65].
(92) И ни в одном из этих своих намерений Каллий не потерпел неудачи, ибо этот Демосфен, изображающий себя тираноненавистником, который, по утверждению Ктесифонта, всегда выступает с наилучшими предложениями, предал интересы [нашего] государства и написал в предложении о союзе, чтобы мы помогали халкидянам, уравновесив это пустой фразой и приписав для приличия; «…и халкидяне пусть окажут помощь, если кто‑либо нападет на афинян».
(93) А союзные совещания и взносы, с помощью которых должна будет укрепляться военная мощь, он совершенно предал, красивейшими словами описывая позорнейшие действия и в своих речах убеждая вас, что наш город должен сперва оказывать помощь эллинам всякий раз, как они будут просить ее, а военные союзы заключать уже после оказанных благодеяний. А чтобы вы вполне убедились, что я говорю правду, возьми‑ка мне текст военного союза с Каллием. Прочти постановление.
Псефизма
(94) И не то еще ужасно, что оказались преданными столь важные интересы [города], связанные с союзными совещаниями и взносами. Гораздо ужаснее окажется то, о чем я собираюсь говорить. Ибо Каллий дошел до такой наглости и корыстолюбия, а Демосфен, восхваляемый Ктесифонтом, — до такой степени взяточничества, что они втайне от вас, хотя вы были живы, в здравом уме, с открытыми глазами, лишили вас взносов из Орея и Эретрии в размере десяти талантов, отозвали от вас представителей этих городов [в Союзном совете] и снова созвали в Халкиде так называемый Евбейский конгресс. А каким образом и посредством каких мошенничеств [они этого добились] — об этом вам стоит сейчас послушать.
(95) И вот является к вам уже не через посланцев, а собственной персоной Каллий [66] и, придя в народное собрание, произносит речь, заготовленную для него Демосфеном. Он сказал, что прибыл из Пелопоннеса, где только что договорился о взносах, дающих около ста талантов для борьбы с Филиппом. И он перечислял, сколько кто должен был вносить: все ахейцы и мегаряне — шестьдесят талантов, а все евбейские города — сорок талантов.
(96) Он говорил, что эти деньги обеспечат и флот, и сухопутную армию. Что есть много и других эллинов, которые хотят принять участие в этих взносах, так что ни в деньгах, ни в воинах недостатка не будет. Об этом, сказал он, можно говорить. Но, сказал он, есть еще и другие соглашения — тайные; засвидетельствовать их могут некоторые из наших граждан. И в заключение он назвал Демосфена по имени и попросил подтвердить.
(97) Последний, выступив с большой важностью, стал расхваливать Каллия и сделал вид, будто знает и то, что не подлежит огласке. Он сказал, что хочет доложить вам о переговорах, которые он в качестве посла вел в Пелопоннесе и Акарнании. Главным в его сообщениях было то, что благодаря ему все пелопоннесцы содействуют [нам], акарнанцы готовы к борьбе против Филиппа, что там собирают деньги для снаряжения ста быстроходных кораблей и [найма] десяти тысяч пеших воинов и тысячи всадников; (98) что сверх этого будут армии из граждан: более двух тысяч гоплитов из Пелопоннеса и столько же из Акарнании. И что предводительство всеми этими силами отдано нам. Все это будет сделано без проволочек, к шестнадцатому числу месяца анфестериона [67]. Ибо он во всех городах объявил об этом и пригласил всех явиться на совещание в Афины к полнолунию.
(99) Демосфен и здесь поступает по–своему, необычным образом. Ведь другие хвастуны, когда они лгут в чем‑либо, стараются говорить неопределенно и неясно, боясь изобличения. Когда же хвастает Демосфен, то он лжет, начиная с клятвенных заверений, и призывает погибель на свою голову; затем относительно того, что, как ему хорошо известно, никогда не свершится, он нагло заявляет, когда именно это будет; называет имена людей, которых никогда и в глаза не видел, обманывая слушателей и подражая тем, кто говорит правду. И за это он в особенности заслуживает ненависти, так как, будучи негодяем, бросает тень на верные приметы порядочных людей.
(100) Рассказав все это, Демосфен предлагает секретарю прочесть проект псефизмы, более длинной, чем Илиада, более пустой, чем обычно произносимые им речи и прожитая им жизнь, но зато заполненной несбыточными надеждами, обещаниями армий, которые никогда не будут набраны.
Прикрыв от вас свой обман и обольстивши надеждами, он здесь уже сжато пишет, предлагая выбрать послов в Эретрию, которые попросят эретрийцев — очень надо было просить их об этом, — чтобы они платали взносы, а именно пять талантов, уже не вам, но Каллию; [68] затем — других послов отравить в Орей с просьбой, чтобы они признали, что у них с афинянами общие и друзья и враги.
(101) И наконец, обнаруживается, что все в его псефизме направлено к расхищению [средств], ибо он предложил, чтобы послы попросили граждан Орея уплачивать пять талантов не вам, а Каллию. А в доказательство того, что я говорю правду, прочти, пропустив пустозвонство, триеры и хвастовство, и начни прямо с расхищения средств, которых ловко лишил нас этот порочный и нечестивый человек, о котором Ктесифонт заявляет в этом своем предложении [69], будто он постоянно и выступает, и действует к наибольшему благу афинян.
Псефизма
(102) Ведь действительно о триерах, сухопутной армии, полнолунии и конгрессе вы услышали на словах, а на деле вы лишились взносов союзников в размере десяти талантов.
(103) Мне остается еще сказать о том, что Демосфен внес это предложение, после того как получил плату за это — три таланта: талант от Каллия из Халкиды, талант от тирана Клитарха из Эретрии и талант из Орея, из‑за которого все и было обнаружено, — ибо у ореитов демократический строй и все вопросы [у них] решаются постановлениями народа. Разорившись из‑за войны [70] и оказавшись совершенно без средств, ореиты посылают к Демосфену Гносидема, сына бывшего властителя Орея Харигена, с просьбой простить городу этот талант и обещанием воздвигнуть ему [за это] бронзовую статую в Орее.
(104) Демосфен же ответил Гносидему, что меньше всего ему нужна бронза, и стал взыскивать этот талант через Каллия. Жители Орея, понуждаемые к уплате и не имея средств, заложили ему за этот талант общественные доходы. Они вносили Демосфену проценты из расчета одной драхмы с мины в месяц [71], пока не уплатили основной суммы.
(105) Все это было осуществлено по решению народного собрания. В доказательство правдивости моих слов возьми- ка для меня псефизму граждан Орея.
Псефизма
Эта псефизма, граждане афинские, является позором для нашего города, достаточным изобличением политической деятельности Демосфена, явным обвинением против Ктесифонта. Ибо тот, кто гак бесстыдно берет взятки, не может быть порядочным человеком, каким его осмелился представить Ктесифонт в своем предложении.
(106) Тут уже начался третей период, а вернее сказать, прискорбнейшее время, в течение которого Демосфен загубил дела и эллинов, и нашего государства, поступив нечестиво в отношении Дельфийского храма и внеся предложение о незаконном и совершенно неравноправном военном союзе с фиванцами. Я начну с рассказа о его проступках перед богами.
(107) Есть, граждане афинские, равнина, называемая Киррейской, и гавань, которую теперь называют проклятой и нечестивой. Некогда эту область населяли кирряне и кравгаллиды, преступнейшие племена, которые поступали нечестиво по отношению к Дельфийскому храму и посвящениям, погрешали и против амфиктионов [72]. Возмущенные этими действиями, амфиктионы, а больше всего, как говорят, ваши предки, обратились к оракулу, спрашивая бога, какому наказанию они должны подвергнуть этих людей.
(108) И Пифия изрекает им, чтобы они воевали против киррян и кравгаллидов все дни и ночи, и после того как обратят в рабство жителей и разорят их страну, пусть посвятят ее Аполлону Пифийскому, Артемиде, Латоне и Афине Пронайе [73], с тем чтобы эта земля никогда не возделывалась; и самим не обрабатывать ее, и другим не разрешать.
Получив этот оракул, амфиктионы приняли решение, автором которого был афинянин Солон, способный законодатель, искушенный и в поэзии, и в философии, — воевать против нечестивцев в соответствии с оракулом бога.
(109) Амфиктионы, собрав большое войско, обратили в рабство этих людей, город и гавань их разрушили дотла, а землю, в согласии с оракулом посвятили [богам]. Затем они поклялись страшной клятвой, что ни сами не будут обрабатывать священную землю, ни другим не позволят и будут помогать богу и священной его земле и руками, и ногами, и голосом, всеми своими силами.
(110) И они не удовольствовались тем, что дали эту клятву, но добавили сверх того еще и мольбу, и страшное проклятие. В проклятии же написано следующее: «Если, — говорит оно, — кто‑либо нарушит запрет, будь то город, частое лицо или народ, да поразит его, — сказано там, — проклятие Аполлона, Артемиды, Латоны и Афины Пронайи».
(111) И [проклятие] призывает на их голову, чтобы земля их не приносила им плодов, чтобы женщины рождали чудовищ, а не детей, подобных своим родителям, чтобы скот не приносил положенного приплода, чтобы они терпели неудачи на войне и в судебных процессах, и в деловых отношениях [74], чтобы окончательно погибли и сами они, и дома их, и род их.
«И пусть, — говорится [в проклятии], — они никогда не совершают благочестивых жертвоприношений ни Аполлону, ни Артемиде, ни Латоне, ни Афине Пронайе, да не будут приняты [богами] их жертвы».
(112) В доказательство правдивости моих слов, прочти оракул бога. Послушайте проклятие. Припомните те клятвы, которые дали ваши предки вместе с [другими] амфиктионами.

Оракул [75]:
Прежде чем темноокой богини волна Амфитриты
Бога омоет участок, плескаясь о берег священный,
Города вам не разрушить, не взять его башни высокой.

Клятвы. Проклятье
(113) Несмотря на то, что это проклятие, клятвы и оракул и теперь еще стоят начертанными [76], локры из Амфиссы, или, вернее, их руководители, преступнейшие люди, стали возделывать равнину, вновь окружили стенами и населили нечестивую и проклятую гавань и стали взыскивать пошлины с прибывающих морем, а некоторых из прибывавших в Дельфы пилагоров [77], в числе которых был и Демосфен, они подкупили деньгами.
(114) Демосфен, избранный вами пилагором [78], получает от амфиссян две тысячи драхм, за то чтобы в Амфиктионии не делалось о них никакого упоминания. Они договорились с ним, что и впредь будут ежегодно посылать в Афины из нечестивых и проклятых денег двадцать мин, с тем условием, чтобы Демосфен всеми способами содействовал амфиссянам в Афинах. В результате выявилось еще больше, чем прежде, что с кем бы Демосфен ни соприкоснулся, будь то частный человек, единоличный правитель или государство с демократическим строем, он на любого из них навлекал неисцелимые несчастья.
(115) Посмотрите же, насколько божество и судьба оказались сильнее нечестия амфиссян. В архонтство Феофраста [79], когда гиеромнемоном был Диогнет из дема Анафлист, вы избрали пилагорами всем известного Мидия из дема Анагиррунт — как хотел бы я по многим соображениям, чтобы он был еще жив, — Фрасикла из дема Эй, а третьим с ними меня. Случилось, что, едва только мы прибыли в Дельфы, сразу же заболел лихорадкой гиеромнемон Диогнет. Та же напасть поразила и Мидия. Остальные же амфиктионы начали заседать.
(116) Некоторые люди, желая показать свое благоволение к нашему государству, сообщили нам, что амфиссяне, подчинившиеся тогда фиванцам и страшно угодничавшие перед ними, собираются внести предложение, направленное против нашего государства, и оштрафовать афинский народ на пятьдесят талантов, за то что мы посвятили золотые щиты в новый храм до его торжественного освящения и сделали соответствующую надпись: [80] «Афиняне [из добычи] от мидян и фиванцев, когда те сражались против эллинов».
Гиеромнемон, пригласив меня к себе, попросил, чтобы я пошел на заседание и выступил [81] перед амфиктионами в защиту нашего государства. Я и сам намеревался это сделать.
(117) Когда я пошел на заседание и начал говорить, — возможно, слишком смело, — другие пилагоры к этому времени уже разошлись [82], один амфиссянин, наглейший и, как мне показалось, совершенно невоспитанный человек, а может быть, побуждаемый к проступкам каким‑то [злым] демоном, закричал: «Если бы вы, мужи эллинские, — сказал он, — были в здравом уме, то в столь священные дни не стали бы даже имени произносить афинского народа, а изгнали бы его [представителей] из храма как людей, отягощенных преступлением».
(118) Он тут же напомнил о нашем военном союзе с фокидянами, который был заключен по предложению известного Кробила [83], говорил еще и многое другое, враждебное нашему государству, — я и тогда не в силах был это слушать, и теперь мне неприятно вспоминать об этом. Выслушав его, я был так возмущен, как никогда еще за всю свою жизнь. Я опущу многое, о чем я говорил тогда, кроме того, что мне пришло на ум напомнить о нечестии амфиссян в отношении священной земли. И с того места, где я стоял, я стал показывать амфиктионам: ведь Киррейская равнина расположена ниже храма и хорошо видна [оттуда].
(119) «Вы видите, — сказал я, — о амфиктионы, что эта равнина возделана амфиссянами, что на ней построены гончарные мастерские и жилища. Вы своими глазами видите, что проклятая и нечестивая гавань обнесена стенами. Вы сами знаете и совершенно не нуждаетесь в других свидетелях, что они отдали на откуп право сбора пошлины и извлекают доходы из священной гавани». Вместе с тем я требовал, чтобы им прочли оракул бога, клятву наших предков и произнесенное тогда проклятие. Я заявил, что (120) я, в соответствии с клятвой, от имени афинского народа, себя лично, детей и семьи моей помогаю богу и священной земле и руками, и ногами, и голосом, и всеми имеющимися у меня средствами и очищаю наше государство от вины перед богами. Относительно же вас решайте, мол, сами. Корзины со священным ячменем приготовлены, жертвенные животные уже стоят у алтарей, и вы собираетесь молить богов об общественном и личном благе.
(121) Подумайте же, каким голосом, с какой душой, с какими глазами, какой дерзостью запасшись, вы будете возносить мольбы, если оставите этих нечестивцев, на которых лежит проклятие. Ведь не в виде загадок, а с полной ясностью было определено то, что должны претерпеть люди, совершившие кощунство, и что — люди, дозволившие это. И в заключение в проклятии было написано: «Те, которые не отомстили [им], пусть не приносят благочестивых жертв Аполлону, Артемиде, Латоне, Афине Пронайе, да не будут приняты их жертвы».
(122) После того, как я сказал это и многое другое, когда я уже закончил [свое выступление] и ушел с заседания, среди амфиктионов поднялись крик и смятение, и не было больше речи о посвященных нами щитах, а только о наказании амфиссян. Уже на склоне дня выступивший [вперед] глашатай объявил, чтобы все дельфийцы, достигшие восемнадцати лет [84], включая и рабов и свободных, пришли на рассвете следующего дня с заступами и кирками к месту, которое называется у них Фитейон. И тот же глашатай объявляет затем, чтобы все гиеромнемоны и пилагоры явились туда же, чтобы помочь богу и священной земле. «А если какое‑либо государство [85] не явится, то оно будет отлучено от храма, объявлено нечестивым и предано проклятию».
(123) На рассвете следующего дня мы пришли в указанное место и спустились в Киррейскую равнину. Разрушив гавань и поджегши дома, мы собрались уходить. Но тем временем локры из Амфиссы, живущие на расстоянии шестидяесяти стадий от Дельфов, все поголовно напали на нас с оружием в руках. И не спасись мы бегством в Дельфы, мы рисковали бы погибнуть.
(124) На следующий день Коттиф, председательствовавший в Совете, созвал собрание [86] амфиктионов. Они называют собранием [экклесией], когда приглашают не только гиеромнемонов и пилагоров, но и тех, кто совершает жертвоприношения и вопрошает оракул бога. Когда происходило это собрание, слышались многочисленные обвинения против амфиссян и великая хвала нашему городу. А по окончании всех речей выносят решение, чтобы гиеромнемоны в установленное время, перед следующими Пилеями [87] прибыли к Фермопилам с предложениями о том, как наказать амфиссян за их преступления перед богом, священной землей и амфиктионами.
А в доказательство истинности моих слов вам секретарь прочтет это решение.
Псефизма
(125) Когда мы сообщили об этом решении в Совете Пятисот, а затем в народном собрании, народ одобрил наши действия и весь город был за то, чтобы проявить благочестие. Но Демосфен вследствие обещанных ему Амфиссой денег выступал против, и я изобличил его перед вами. Тогда этот человек, поскольку он не мог поколебать город, действуя открыто, пришел в булевтерий и, удалив всех посторонних лиц, добивается пробулевмы для народного собрания, использовав неопытность того, кто внес предложение [88].
(126) Он добился того, чтобы это было поставлено на голосование в народном собрании и стало постановлением (псефизмой) народа, причем [тогда, когда] народное собрание подходило к концу, (я ушел уже — ведь я никогда не допустил бы этого), и большая часть граждан уже разошлась. Суть этого решения в следующем: «Пусть гиеромнемон афинян, — говорит оно, — и пилагоры, которые будут тогда исполнять эту должность, отправятся в Фермопилы и Дельфы в установленное нашими предками время». На словах благопристойно, а на деле гнусно. Ведь тем самым оно препятствует явиться на собрание в Фермопилах, которое по необходимости должно было состояться ранее обычного времени.
(127) И далее в этой же самой псефизме он уже открыто предлагает еще более прискорбное: «Пусть афинский гиеромнемон, — говорит он, — и те, которые будут исполнять обязанности пилагоров, не участвуют ни в разговорах, ни в работе, ни в решениях, ни в каких бы то ни было действиях собравшихся там [представителей]». А что означает: «Не принимать участия»? Сказать ли мне правду или то, что приятнее всем вам услышать? Я скажу правду.
Ведь именно то, что у нас выступающие всегда стараются угодить народу, привело государство в такое состояние. При таком порядке не дозволяется напомнить вам ни о клятвах, которыми поклялись наши предки, ни о проклятии, ни об оракуле бога.
(128_ И вот, граждане афинские, мы из‑за этой псефизмы остались [дома], в то время как остальные амфиктионы собрались в Фермопилах, все, кроме одного города, имени которого я лучше не назову [89] — да не постигнут случившиеся с ним несчастья ни один эллинский город! На этом собрании амфиктионы приняли решение пойти войной против амфиссян и избрали полководцем Коттифа из города Фарсала, который председательствовал тогда [в Совете амфиктионов]. Филиппа не было в то время в Македонии, не было его и в Элладе, ибо он находился в Скифии, то есть очень далеко. Несмотря на это, Демосфен сейчас осмелится утверждать, будто это я направил Филиппа против эллинов [90].
(129) Пройдя первый раз [через Фермопилы] [91], они (амфиктионы) очень снисходительно обошлись с амфиссянами. В наказание за величайшие преступления они наложили на них денежный штраф и установили срок его уплаты богу. Нечестивцев и виновников случившегося они изгнали, а людей, подвергшихся изгнанию за свое благочестие, возвратили. Но так как амфиссяне не платили денег богу, вернули Изгнанных нечестивцев, а благочестивых людей, возвращенных амфиктионами, выгнали, то амфиктионы совершили второй поход, много времени спустя. Тогда Филипп уже возвратился из своего похода против скифов. Боги отдали нам руководство этим благочестивым делом, но продажность Демосфена помещала этому.
(130) Но разве боги не предупреждали, не давали знамений, чтобы мы остереглись? [Ведь] только что человеческим голосом не говорили! Я никогда еще не видел, чтобы бога лучше охраняли какое‑либо государство, в то время как некоторые ораторы вели его к гибели. Разве не достаточным было знамение, явившееся во время мистерий, — смерть посвященных [92] (мистов)? Разве Амейниад [93] не предупреждал в связи с этим, что надо остерегаться и послать в Дельфы спросить у бога, что нужно делать, а Демосфен, этот невоспитанный человек, используя и осуществляя данную ему вами свободу действий, не возражал [ему], заявляя, что Пифия «филиппизирует» (то есть держит сторону Филиппа)?
(131) И наконец, разве он, несмотря на неугодные богам и неблагоприятные жертвы, не отправил наших воинов на явную гибель? [94] И это несмотря на то, что совсем еще недавно он осмеливался говорить, будто Филипп поэтому невторгся в нашу страну [95], что жертвы оказались у него неблагоприятными. Какого же наказания заслуживаешь ты, губитель Эллады? Если победитель не вторгся в страну побежденных им людей лишь из‑за того, что жертвы были неблагоприятными для него, а ты, совершенно не зная заранее о том, что произойдет, отправил [наших] воинов, не получив благоприятных жертв, что же должен ты получить за несчастья нашего государства: венок или изгнание?
(132) Итак, какие только самые непредвиденные и неожиданные события не произошли в наше время? Ведь мы прожили не обыкновенную человеческую жизнь, но родились для того, чтобы потомки наши могли рассказывать чудеса. Разве персидский царь, который прорыл канал через Афон, навел мост через Геллеспонт, требовал землю и воду у эллинов, осмеливался называть себя в письмах властелином всех людей от восхода солнца и до заката — разве теперь не сражается он уже не за господство над другими людьми, а за собственное спасение? [96] И разве мы не видим, что великой славы и предводительства в войне против персидского царя удостоились те самые люди, которые освободили Дельфийский храм?
(133) А Фивы! Фивы, соседний с нами город, в течение одного дня был вырван из центра Эллады! Пусть наказание постигло их заслуженно — ибо они принимали неверные решения по важнейшим вопросам, — но все же ослепление и безрассудство, овладевшие ими, были не от людей, а от божества. А несчастные лакедемоняне! Ведь они только соприкоснулись с этими делами, в самом начале в связи с захватом храма [97]. Притязавшие некогда на гегемонию над эллинами, они теперь собираются в знак своего несчастья отправить к Александру заложников, готовые подчинить и самих себя, и свое отечество любому его решению, вверив свою судьбу милосердию ранее обиженного ими победителя [98].
(134) А наш город, прибежище всех эллинов, куда прежде прибывали посольства со всей Эллады и представители каждого государства искали у нас спасения! Теперь наш город борется уже не за гегемонию над эллинами, а за землю отечества. И это случилось с нами с того времени, как Демосфен стал руководить государственными делами. Очень хорошо высказывается о подобных людях поэт Гесиод. Он как‑то говорит об этом, поучая народ и давая совет государствам не допускать дурных политических деятелей.
(135) Я прочту [вам] эти стихи. Я думаю, что мы для того в детстве и заучиваем высказывания поэтов, чтобы пользоваться ими, когда станем взрослыми:

Целому городу часто в ответе бывать приходилось
За человека, который грешит и творит беззаконье.
Беды великие сводит им с неба владыка — Кронион, —

Голод совместно с чумой. Исчезают со света народы…
Или же губит у них он обильное войско, иль рушит
Стены у города, либо им в море суда потопляет
Предначертаньем владыки богов, олимпийского Зевса [99].

(136) Если вы, отвлекшись от стихотворного размера, исследуете мысли поэта, то вам, я думаю, покажется, что это не сочинение Гесиода, а оракул относительно политической деятельности Демосфена. Ведь в результате его политики совершенно разрушены целые города, погублены морские и сухопутные силы.
(137) Я думаю, что никто: ни Фринонд, ни Еврибат [100] и ни один другой из когда‑либо существовавших в прошлом негодяев — не был все же таким шарлатаном и обманщиком, который — о вы, земли, боги, демоны и люди, желающие слушать правду! — осмелился бы говорить, глядя вам в лицо, что Фивы заключили военный союз с вами не вследствие своих затруднений и охватившего их страха, не благодаря вашей доброй славе, но конечно же лишь благодаря убедительным речам Демосфена.
(138) Однако ведь и раньше отправлялись в составе посольств в Фивы люди, бывшие в наилучших отношениях с фиванцами. Прежде всего — Фрасибул из дема Коллит, пользовавшийся доверием в Фивах как никто другой; затем Фрасон из дема Эрхия, бывший проксеном фиванцев; Леодамант из дема Ахарны, не только не уступающий Демосфену в красноречии, но, по–моему, более приятный [оратор]; Архедем из дема Пелеки, искусный оратор, подвергшийся серьезной опасности за свою политическую деятельность в пользу фиванцев; Аристофонт из дема Азения, над которым долгое время тяготело обвинение в приверженности к беотянам; Пиррандр из дема Анафлист, и ныне еще здравствующий. (139) И тем не менее никому из них никогда еще не удалось склонить фиванцев к дружбе с нами. Причину этого я знаю, но не хочу ничего говорить из‑за постигших их несчастий.
(140) Когда же Филипп, отобрав у них Никею [101], передал ее фессалийцам и ту же самую войну, которую он раньше отдалил от области беотийцев, теперь обрушил, пройдя через Фокиду, на сами Фивы [102], когда он захватил Элатею, укрепил ее и ввел туда гарнизон — вот тогда уже, по–моему, настигаемые бедой фиванцы призвали на помощь афинян. И вы выступили и вошли в Фивы в полном военном снаряжении — и пехота, и всадники — и это прежде чем Демосфен слово одно написал относительно военного союза.
(141) Таким образом, в Фивы вас привели трудные обстоятельства, страх и нужда фиванцев в военном союзе, а вовсе не Демосфен. Ибо в этих обстоятельствах Демосфен трижды тяжко провинился перед вами. Во–первых, Филипп на словах воевал с вами, на деле же гораздо враждебнее относился к фиванцам [103], как ясно показали его действия. Нужно ли больше говорить об этом? Столь важные по значению обстоятельства Демосфен скрыл от вас, представив дело так, будто военный союз (с Фивами) будет заключен не благодаря их трудностям, а благодаря его посольствам.
(142) И он прежде всего убедил народ больше не обсуждать условий, на каких будет заключен союз, но быть довольным уже тем, что союз заключается. Добившись этого, он предал фиванцам всю Беотию тем, что написал в своем проекте постановления: «Если какой‑либо город отложится от фиванцев пусть афиняне помогут фиванским беотянам» [104]. Он, по своему обыкновению, с помощью слов прикрывал и извращал факты, надеясь, видимо, что беотяне, испытывая несправедливости на деле, удовольствуются словесными ухищрениями Демосфена и не будут негодовать в связи с тем, что им пришлось претерпеть.
(143) Затем Демосфен возложил на вас две трети военных расходов, хотя вам опасность угрожала меньше, чем фиванцам, а на них только третью часть. За то и за другое он получил взятку. Предводительство на море он сделал общим, а расходы — только вашими; [105] предводительство же на суше, если не болтать вздора, он отнял у вас полностью и передал фиванцам, так что во время происходившей войны ваш стратег Стратокл оказался не вправе принять решение о спасении наших воинов [106].
(144) Не я один обвиняю его за это; не молчат и другие. Я говорю об этом, и другие порицают его, а вы знаете об этом, однако не гневаетесь. Такое уже в вас утвердилось мнение о Демосфене. Вы так привыкли слышать о его проступках, что уже не удивляетесь. Однако так поступать нельзя, надо негодовать и наказывать, если вы желаете, чтобы наш город и впредь благоденствовал.
(145) Второе и значительно более серьезное преступление Демосфена в том, что он, договорившись с беотархами об общности действий, незаметно лишил наше государство и булевтерия, и демократического строя, перенеся их в Фивы, в Кадмею [107]. И он добился для себя такого самовластия, что, выходя на трибуну, объявлял, что отправится послом, куда ему заблагорассудится, даже если вы и не пошлете.
(146) Если же кто‑либо из стратегов возражал ему, Демосфен, подчиняя себе [ваших] должностных лиц и приучая их ни в чем ему не противоречить, заявлял, что он затеет судебное разбирательство между ораторской трибуной и зданием, где заседают стратеги. Он утверждал, что вы больше пользы получили от его выступлений с трибуны, чем от стратегов, заседавших в своем здании. Получая плату за незаполненные места в наемном войске [108] и воруя деньги, отпущенные на военные нужды, он отдал внаймы амфиссянам эти десять тысяч наемников, несмотря на то, что я в народных собраниях заклинал [не делать этого] и выражал свое негодование. Уведя наемников, он сразу же подверг опасности наше оказавшееся неподготовленным государство [109].
(147) О чем, думаете вы, молил Филипп в те дни богов? Не о том ли, чтобы сразиться порознь с армией граждан и с наемниками в Амфиссе, а затем застигнуть эллинов отчаявшимися из‑за случившегося ранее несчастья? А Демосфен, который виновен в столь великих бедствиях, еще не доволен тем, что не несет наказания, но негодует, если не получит в награду золотого венка. И его не удовлетворяет, чтобы о награде было объявлено в вашем присутствии. Нет! Он негодует, если объявление о его награде не будет сделано в присутствии [всех] эллинов. Вот так, по–видимому, бывает, что дурной по природе человек, захватив большую власть, вызывает общественные бедствия.
(148) А третье преступление Демосфена, о котором я сейчас буду говорить, — самое серьезное по сравнению с теми, о которых уже была речь. Филипп не недооценивал эллинов и понимал, — ведь он не был лишен здравого рассудка, — что не пройдет и дня, как ему придется воевать за доставшиеся ему блага. Вследствие этого он хотел заключить мир и собирался отправить послов. Правители же Фив опасались надвигавшейся опасности. И это естественно. Ведь их наставником был не оратор, не искушенный в военном деле и покинувший свое место в строю, но незабываемый урок дала им Фокидская война, длившаяся десять лет.
(149) Демосфен, поняв, что дела обстоят таким образом, и заподозрив, что беотархи намереваются заключить сепаратный мир, получив без него (Демосфена) золото от Филиппа, решил, что не может перенести, если лишится хоть одной взятки. И вот, в народном собрании, когда ни один человек не говорил о том, надо или не надо заключать мир с Филиппом, Демосфен вскочил и, словно полагая, что делает публичное заявление беотархам, чтобы они дали ему часть полученных денег, стал клясться Афиной, — можно подумать, что (150) Фидий для того создал ее, чтобы Демосфен мог незаконно наживаться и давать ложные клятвы. Он клялся, что, если только кто‑либо скажет, что нужно заключить мир с Филиппом, он, схватив его за волосы, потащит в темницу. Он подражал в этом политике Клеофонта, который во время войны с лакедемонянами, как говорят, погубил наш город [110]. Но правители Фив не обращали на него внимания и даже вернули ваших воинов, когда те выступили, сделав так ради того, чтобы вы стали думать о мире. (151) Тут уже Демосфен совершенно потерял рассудок. Выйдя на трибуну, он стал называть беотархов предателями эллинов и заявил, что внесет предложение, — это он‑то, никогда не стоявший лицом к лицу с врагами! — чтобы вы отправили послов в Фивы с требованием к фиванцам пропустить [афинское войско] против Филиппа. Правители Фив, устыдившись того, что их в самом деле сочтут предателями эллинов, отказались от мира и стали усиленно готовиться к войне.
(152) Здесь уместно вспомнить о тех доблестных мужах, которых Демосфен, вопреки неблагоприятным жертвам и знамениям, отправил на верную гибель, а затем имел наглость встать своими ногами дезертира, покинувшего место в строю, на могилу погибших и прославлять их доблесть [111]. О ты — из всех людей самый непригодный для больших и честных дел, но удивительно способный к дерзким речам! Неужели ты сейчас попытаешься, глядя в лица этих людей, утверждать, что за бедствия нашего города тебя нужно наградить венком? А если он будет это говорить, неужели вы стерпите, неужели память ваша умерла вместе с погибшими на войне?
(153) Я прошу вас, вообразите себя мысленно не в дикастерии, а в театре, и представьте, что видите, как выходит вперед глашатай и делает объявление, согласно вашей псефизме. Подумайте, что, по–вашему, вызовет больше слез у родственников погибших: страдания героев, которые они увидят в представленных после [этого] трагедиях, или несправедливость нашего государства? (154) Какой эллинский муж, получивший достойное свободного человека воспитание, не огорчится, вспомнив в театре одно только то — и этого вполне достаточно, — что некогда, в такой же, как и этот, день представления трагедий, когда государство управлялось лучше и имело лучших руководителей, глашатай, выйдя вперед и поставив перед вами сирот, отцы которых погибли на войне, и юношей в полном вооружении, делал прекраснейшее и лучше всего склоняющее к доблести объявление. А именно, что народ содержал до совершеннолетия юношей, отцы которых погибли на войне, а теперь, снабдив их полным вооружением, предоставляет им в добрый час возможность заниматься своими делами и приглашает их на почетные места в театре. (155) Раньше глашатай делал такие объявления, а теперь совсем не то. Что объявит глашатай, поставив перед вами человека, который является виновником сиротства этих детей, что скажет он? Ведь если он изложит содержание вашей псефизмы, то оскорбленная истина не будет молчать и [нам] покажется, что она произносит слова, противоположные тем, что звучат в голосе глашатая, а именно, что этого мужа — а можно ли назвать его мужем! — афинский народ награждает венком за его добродетель — его, самого негоднейшего! — и за мужество — труса, покинувшего строй!
(156) Нет! Ради Зевса и [всех] богов я молю вас, о граждане афинские, не ставьте в орхестре Диониса трофея в честь вашего собственного поражения. Не уличайте афинский народ в безумии в присутствии эллинов. Не напоминайте об их неисцелимых и непоправимых бедствиях несчастным фиванцам, которым вы предоставили убежище в нашем городе, когда они оказались изгнанниками по вине этого человека, ведь их святилища, детей и могилы [предков] загубили продажность Демосфена и царское золото [112].
(157) Но, поскольку вас там не было, вы мысленно представьте себе их несчастья и вообразите, что видите город, захваченный врагами, срываемые стены, сжигаемые дома, детей и женщин, угоняемых в рабство, стариков и старух, которым уже поздно отвыкать от свободы, плачущих и молящих вас, негодующих не против тех, кто мстит им [113], но против подлинных виновников случившегося. Они убеждают вас ни в коем случае не награждать венком губителя Эллады, но остерегаться злого гения и рока, которые сопутствуют этому человеку.
(158) Ибо ни одно государство и ни один частный человек никогда еще не кончали благополучно, если они следовали советам Демосфена. Неужели вам не стыдно, граждане афинские? Ведь относительно перевозчиков на Саламин вы установили закон, что если кто‑либо из них при переправе нечаянно перевернет судно, ему уже больше не разрешается быть перевозчиком. Это для того, чтобы никто не относился легкомысленно к жизни эллинов. А человеку, который сокрушил наше государство и всю Элладу, вы позволите снова управлять общественными делами?
(159) Переходя к четвертому периоду и к нынешнему положению дел, я хочу напомнить вам, что Демосфен покинул свое место в строю не только в лагере, но и в городе, взяв у вас триеру и отправившись собирать деньги с эллинов [114]. После того как наше неожиданное спасение [115] привело его обратно в город, он первое время был оробевшим человеком и, выходя полумертвым от страха на трибуну, просил вас избрать его «хранителем мира». Но вы не разрешали даже вписывать имя Демосфена в ваши решения, а поручали это Навсиклу [116]. А теперь он уже и венка себе требует.
(160) Когда же Филипп умер, а Александр пришел к власти, Демосфен стал снова морочить вам голову: он соорудил святилище в честь Павсания [117] и навлек обвинения на Совет Пятисот тем, что принес благодарственные жертвы за добрые вести [118]. Александру он дал прозвище Маргит [119] и осмеливался говорить, что тот не двинется никуда из Македонии, а удовольствуется тем, что будет прогуливаться [120] по Пелле и наблюдать за внутренностями [жертвенных животных] [121]. И он утверждал, что это не просто его предположение, но он знает это достоверно, ибо доблесть приобретается ценой крови. Сам не имея в жилах крови, Демосфен судил об Александре, исходя не из природных качеств последнего, а из своей собственной трусости.
(161) Когда фессалийцы уже приняли решение выступить против нашего города, а юноша [122] вначале был, вполне естественно, ожесточен [123], и армия его была у Фив, Демосфен, избранный вами послом, на полпути через Киферон повернул обратно и, сбежав, прибыл в [Афины], показав себя человеком бесполезным и в мирное время, и во время войны. Самое худшее это то, что тогда вы его не выдали и не позволили подвергнуть суду эллинского конгресса [124], а теперь он предал вас, если правда то, что о нем говорят.
(162) Как рассказывают паралийцы [125] и участники посольства к Александру — и эта история вполне правдоподобна, — есть некий Аристион, гражданин по платейскому праву [126], сын продавца лекарств Аристобула; некоторые из вас, должно быть, знают его. Этот юноша, отличавшийся прекрасной наружностью, долгое время жил в доме у Демосфена. Что он там терпел и как себя вел, это дело темное и слишком неприличное, чтобы мне о нем говорить. Как я слышал, этот юноша пробрался к Александру, который не знал ни кто он, ни какого образа жизни, и сблизился с ним. Демосфен, отправив с ним письмо к Александру, изощрялся в лести и добился для себя известной неприкосновенности и примирения с [царем].
(163) Из дальнейшего видно, насколько факты соответствуют обвинению. Ведь если, как утверждает Демосфен, он помышлял о борьбе с Александром и был сторонником военных действий, то почему же, когда ему трижды представлялась великолепнейшая возможность, он ни разу ею не воспользовался. Первая из них была, когда Александр, недавно пришедший к власти, еще не устроив собственные дела, переправился в Азию. В то время у персидского царя были в изобилии и корабли, и деньги, и сухопутное войско, и он охотно принял бы нас себе в союзники вследствие нависшей над ним угрозы. Произнес ли ты тогда, Демосфен, хоть одну речь, внес ли хоть один проект решения? Хочешь ли ты, чтобы я заявил, что, верный своей природе, ты был охвачен страхом? Однако, когда государству предоставляются возможности, нельзя ждать, пока оратор преодолеет свою трусость.
(164) Затем, когда Дарий со всей своей армией спустился к побережью [127], а Александр, испытывая, как ты утверждал, во всем недостаток, задержался в Киликии и, по твоим словам, его вот–вот должна была растоптать персидская конница, город не вмещал тогда твоей несносности; ты разгуливал, держа в руках и выставляя напоказ письма, указывая встречным на мое лицо, выражавшее якобы смятение и уныние, называл меня златорогим и говорил, что я уже увенчан гирляндой [128], на случай, если Александра постигнет неудача. И даже тогда Демосфен ничего не предпринял, а все откладывал до более благоприятного момента.
(165) Однако, опустив все это, я скажу о только что происшедших событиях. Лакедемоняне и их наемники выиграли битву и уничтожили войско Коррага [129], элейцы и все ахейцы, кроме жителей Пеллены, перешли на их сторону, так же — и вся Аркадия, за исключением Мегалополя, который был осажден, и со дня на день ожидали, что он будет взят. Александр же отправился далеко на север, почти на край света, а Антипатр в течение долгого уже времени набирал войско. Будущее было неясно. Так вот, скажи нам, Демосфен, что именно ты сделал, что именно тогда говорил. Если тебе угодно, я уступлю тебе трибуну, пока ты не скажешь.
(166) Так как ты молчишь, ибо затрудняешься, я оказываю тебе снисхождение и теперь сам скажу то, что ты говорил тогда. Помните ли вы его гнусные и лишенные смысла высказывания? И как только хватало у вас сил — о железные люди! — слушать его? Когда он, выступая, говорил: «Некоторые люди обирают город, некоторые отсекли молодые побеги демократии, основы нашей мощи подрублены [130], нас загоняют в тупик, заталкивают [нас] в теснины, словно иголки [в узкие отверстия]» [131].
(167) Что же означают, о плут, эти слова или, вернее, фокусы? А затем, когда ты, вертясь на трибуне, говорил, будто противодействуя Александру: «Я признаю, что организовал лаконские события, я признаю, что склонил к возмущению фессалийцев и перребов»! Это ты‑то склонил к возмущению фессалийцев? Да способен ли ты склонить к возмущению хоть одну деревню? Разве ты приблизился бы не то что к городу, но даже к дому, если это связано с риском? Вот если где‑либо расточаются деньги, там ты готов вести осаду, а дело, которое достойно мужа, ты не свершишь никогда. Когда же что‑либо произойдет само собой, тогда ты присвоишь это и припишешь себе случившееся. Если же наступит опасность, ты удерешь. А когда мы воспрянем духом, ты потребуешь наград и золотых венков.
(168) Да [скажут мне], но ведь он — приверженец демократии. Разумеется, если вы будете исходить из благозвучия его речей, то окажетесь обманутыми, как и прежде, но если вы рассмотрите подлинную сущность этого человека, то не будете введены в заблуждение. Проверьте его следующим образом. Я вместе с вами перечислю, какие врожденные качества должны быть у человека положительного и преданного народу, и затем противопоставлю этому, каким, естественно, должен быть человек скверный и сторонник олигархии. Вы же, сопоставив то и другое, взгляните на Демосфена, к какой из двух категорий он относится, разумеется, не в речах своих, а в жизни.
(169) Я думаю, все вы согласны в том, что у приверженца демократии должны быть следующие качества: во–первых, он должен быть человеком хорошего происхождения и со стороны отца, и со стороны матери. Это для того, чтобы он из‑за неприятностей, связанных с происхождением, не относился враждебно к законам, охраняющим демократический строй. Во–вторых, у него должны быть предки, совершившие что‑либо хорошее для народа или уже во всяком случае не питавшие к народу вражды. Это для того, чтобы он, мстя за неудачи своих предков, не стремился причинить вред нашему государству.
(170) В–третьих, он должен быть рассудительным и скромным в своей повседневной жизни, для того, чтобы из‑за безудержной расточительности не брать взяток и не действовать вопреки интересам народа.
В–четвертых, он должен быть благоразумным человеком и искусным оратором. Ибо хорошо, когда рассудительность оратора помогает ему выбирать наилучшие решения, а его образованность и красноречие убеждают слушателей. Если же оба качества не соединены в одном человеке, то благоразумие всегда следует предпочесть красноречию. В–пятых, он должен быть человеком храброй души, чтобы не покинуть город в период бедствий и опасностей.
Человеку олигархических убеждений обязательно присущи качества, противоположные перечисленным. Нужно ли продолжать? Вы посмотрите, какие из этих качеств имеются у Демосфена? Рассмотрите это по всей справедливости.
(171) Отцом его был Демосфен из дема Пэания, человек чистого происхождения. Ведь не к чему обманывать. Теперь я скажу, как обстоит у него дело с матерью и дедом по матери. Был некий Гилон из Керамий [132]. Он предал врагам Нимфей на Понте [133] — наше государство тогда владело этим местечком — и бежал из города вследствие поданного против него чрезвычайного заявления (исангелии), не дождавшись судебного разбирательства. Он прибывает в Боспор [134] и получает в дар от [боспорских] тиранов область под названием Кепы (Сады).
(172) Там он женится на женщине богатой — клянусь Зевсом! — и принесшей ему в приданое много золота, но произошедшей от скифов. От нее у него рождаются две дочери, которых он отправил сюда (в Афины) с большими деньгами. Одну из них он выдал замуж за человека — не назову его имени, чтобы не вызывать со стороны многих вражды к себе. На второй же дочери женился, пренебрегши законами нашего государства [135], Демосфен из дема Пэания, и от нее родился вам этот хлопотун и сикофант. Итак, он со стороны деда по матери должен быть враждебен народу, ведь вы приговорили его предков к смертной казни. По материнской линии он скиф, то есть варвар, являющийся эллином только по языку. Отсюда и пороки его неместного происхождения.
(173) А каков он в повседневной жизни? Из человека, выполнявшего триерархию, он стал вдруг логографом [136], смехотворным образом растратив отцовское наследство. Но, после того как ему перестали верить и в этих делах, ибо он выдавал противникам доводы своих [клиентов], он выскочил на трибуну [137]. И хоть он извлек из своей политической деятельности огромные деньги, он сделал лишь ничтожные сбережения. Несмотря на то, что царское золото теперь покрыло его расходы, ему и этого будет недостаточно. Ведь не было еще такого богатства, которого хватило бы человеку, расточительному по природе. А самое главное — он обеспечивает свою жизнь не из личных доходов, а используя ваши несчастья.
(174) Что же касается благоразумия и красноречия, то каковы его врожденные качества? Говорить‑то он мастер, а в жизни — негодяй. Он так использовал собственное тело и так производил на свет детей [138], что я и говорить не хочу о его поступках. Я уже заметил, что те, которые слишком открыто говорят о позоре ближних, вызывают к себе ненависть. А что от него получает государство? Прекрасные речи и дурные дела.
(175) Мне остается еще сказать немного по поводу его храбрости. Если бы он не отрицал своей трусости или вы не знали бы этого так же, как и он, тогда бы мне пришлось задержаться на этом. Но так как он и сам признавал это в народных собраниях, да и вы знаете, остается только напомнить существующие относительно этого законы. Ибо древний законодатель Солон считал, что одинаковым наказаниям должны подвергаться и уклоняющийся от военной службы, и покинувший свое место в строю, и трус — все в равной мере. Ведь существуют особые процессы против трусов. Некоторые из вас, наверно, удивятся, узнав, что существуют процессы против прирожденных качеств. И тем не менее они существуют. Для чего? А для того, чтобы каждый из нас, опасаясь установленных законами наказаний больше, чем врагов, лучше боролся бы за отечество.
(176) Итак, законодатель закрывает доступ на освященные участки агоры для человека, уклоняющегося от военной службы, для труса и для того, кто покинул свое место в строю, и не позволяет им получать венки и присутствовать на общественных жертвоприношениях. А ты, [Ктесифонт], требуешь, чтобы мы наградили венком человека, которого законы запрещают награждать, и своей псефизмой приглашаешь на орхестру во время представления трагедий того, кому не подобает туда входить, приглашаешь в святилище Диониса того, кто своей трусостью предал наши святыни. Я не хочу отвлекать вас от сути дела, но вспомните об этом, когда он будет говорить, что предан народу. Вы обращайте внимание не на речи его, а на его жизнь, и судите о ней не по его словам, а по тому, какова она в действительности.
(177) Поскольку я вспомнил о венках и наградах, то теперь, пока я еще помню об этом, предупреждаю вас, граждане афинские, что если вы не покончите с бесчисленными наградами и необдуманно даруемыми венками, то вы ни благодарности от награждаемых не получите, ни государственные дела не улучшите. Ведь негодяев вы не сделаете хорошими, а порядочных людей ввергнете в крайнее уныние. Я думаю, что смогу привести много доказательств тому, что говорю правду.
(178) Если бы кто‑нибудь спросил вас, когда, по–вашему, наш город пользовался большей славой — в нынешние времена или при наших предках, то все вы единодушно согласились бы, что при предках. А люди когда были лучше — тогда или теперь? Тогда были выдающиеся люди, а теперь много хуже. А когда чаще вручались награды, венки, делались торжественные объявления, устанавливались угощения в Пританее — тогда или теперь? Тогда отличия были у нас редкими и само слово «добродетель» было почетным. Теперь все это изгладилось из памяти и вы даете награды по привычке, а не по зрелом обсуждении.
(179) И разве вам не покажется нелепостью, — если вы подумаете об этом, — что теперь награды более многочисленны, а государство было более сильным тогда, что теперь люди стали хуже, а тогда были лучше? Я попытаюсь вам это объяснить. Как вы думаете, граждане афинские, захотел ли бы кто‑нибудь упражняться для участия в Олимпийских играх или в каких‑либо других соревнованиях, где победителей награждают венком, в панкратиях [139] или каком‑нибудь другом очень грудном состязании, если бы венок давался не сильнейшему, а тому, кто сумел договориться об этом? Разумеется, никто никогда не захотел бы.
(180) Именно потому, я думаю, что награда за победу редка, является результатом борьбы, почетна и дает вечную славу, некоторые люди и соглашаются отдавать себя тренировке, переносить великие муки и подвергаться риску. И вот, вообразите, будто вы сами являетесь судьями на состязаниях в гражданской добродетели, и учтите, что если вы будете давать награды лишь немногим достойным и в согласии с законами, то у вас будет много борцов за добродетель; если же вы будете награждать всякого желающего и угождать интриганам, то развратите и порядочных людей.
(181) Я хочу еще яснее показать вам, что рассуждаю правильно. Кто кажется вам лучшим мужем: Фемистокл, руководивший морским сражением при Саламине, в котором вы одержали победу над персами, или Демосфен, который совсем недавно покинул свое место в строю? Мильтиад, одержавший победу при Марафоне, или этот человек? Он или те, которые вернули из Филы изгнанных демократов? [140] Он или Аристид, прозванный Справедливым, что так непохоже на прозвище Демосфена?
(182) Но, клянусь Олимпийскими богами, я думаю, что не стоит даже в один и тот же день вспоминать о тех прославленных людях и об этом чудовище. А теперь пусть Демосфен покажет, записано ли где‑нибудь, что кто‑либо из этих мужей получил венок. Так что же, [значит] наш народ был неблагодарным? Отнюдь нет, наш народ был великодушен, а те люди, хоть и не получили почестей, были достойны нашего государства. Они полагали, что их слава должна заключаться не в письменных текстах, но в памяти тех, кому они оказали услуги, а память эта бессмертна и живет с того времени до сегодняшнего дня. Стоит вспомнить и то, какие награды получили те люди.
(183) Были в те времена, граждане афинские, люди, которые, испытав большие трудности и серьезные опасности, одержали победу над персами, сражаясь при реке Стримоне [141]. Эти люди, прибыв сюда, попросили награды у народа, и народ воздал им, как тогда казалось, большие почести — разрешил поставить три каменные гермы в Стое Герм, но с условием не надписывать их имена, чтобы считалось, что это надпись не стратегов, а народа.
(184) Что я говорю правду, вы увидите из самых стихов. Ведь на первой из герм написано следующее:

Многострадальными были те мужи, которые мидян
Стримона у берегов, в помощь Ареса призвав,
Грозного бога, и голод мучительный, крепко стеснили
И разгромили врагов, первыми взявши Эйон.

На второй герме написано:

Эту награду афиняне тем предводителям дали
За их благие дела, доблесть великую их.
Пусть из потомков увидевший это скорее захочет
Трудности взять на себя, к благу отчизны своей.

(185) На третьей же герме написано:

Некогда вместе с Атридами муж Менесфей, сын Петея,
Войско повел из Афин к Трои священной земле.
Лучшим по доблести мужем средь меднодоспешных данайцев
И устроителем битв назван Гомером он был [142].
Также ничуть не зазорно и ныне афинянам зваться
Лучшими в битве людьми, смело идущими в бой.

Названы ли где‑нибудь здесь по имени стратеги? Нигде, а упоминается лишь народ.
(186) Перенеситесь мысленно и к Пестрой стое [143]. Ведь у нас памятники всех прекрасных деяний стоят на агоре. Каков же тот, о котором я говорю, граждане афинские? Там изображена Марафонская битва. А кто был тогда предводителем? Если бы вас спросили об этом, все вы ответили бы, что Мильтиад. Но ведь там не написано его имя. Почему же? Разве он не попросил этой награды? Он просил, но народ не разрешил, а вместо имени согласился, чтобы Мильтиад был изображен впереди, ободряющим воинов.
(187) А в Метрооне [144] возле булевтерия можно увидеть награду, которую вы дали тем, кто способствовал возвращению демократов из Филы [145]. Автором принятого народом постановления был Архин из дема Кела, один из тех, кто руководил возвращением демократов. Он предложил, во–первых, чтобы им дали тысячу драхм на жертвоприношение и посвящения, и это [составляет] меньше десяти драхм на человека; затем — наградить каждого из них венком, оливковым, а не золотым. Тогда ведь и оливковый венок был в почете, а теперь пренебрегают и золотым. И даже эту награду Архин предлагает давать не всем без разбора, а после того, как Совет тщательно рассмотрит, кто из награждаемых находился в Филе во время осады и подвергался нападениям лакедемонян и Тридцати [таранов]. Не то, что те, которые покинули строй при Херонее перед наступающими врагами.
Он (секретарь) прочтет вам псефизму в доказательство правдивости моих слов.
Псефизма о награждении вернувшихся из Филы
(188) А теперь [для сравнения] еще раз прочти псефизму, предложенную Ктесифонтом в честь Демосфена, виновника величайших несчастий.
Псефизма
Этой псефизмой уничтожаются награды тем, кто вернул демократов. Если эта псефизма хороша, то та негодна. Если те люди удостоились почестей по заслугам, то этот награждается венком, не заслужив его.
(189) Однако, как мне известно, он собирается говорить, что я поступаю несправедливо, сравнивая его дела с подвигами предков. Ибо кулачный боец Филаммон [146] был награжден венком на Олимпийских играх за то, что победил не знаменитого борца древности Главка [147], а современных ему противников. Как будто бы вы не знаете, что борцы состязаются друг с другом, а те, которые желают получить венок, состязаются с той самой доблестью, за которую они и получают венок. Нужно, чтобы глашатай не лгал, когда он делает объявление в театре перед эллинами. И ты, пожалуйста, не заявляй нам, что ты был лучшим политическим деятелем, чем Патэкион [148], но стань вначале хорошим человеком, а затем уж добивайся у народа награды.
(190) Чтобы мне не отвлекать вас от сути дела, секретарь прочтет вам эпиграмму, начертанную в честь тех, кто способствовал возвращению демократов из Филы:

Древний афинян народ даровал им награды за доблесть.
Первыми эти мужи подняли нас на борьбу.
С риском для жизни они сбросили иго тиранов,
Грубо поправших закон, правивших волей своей.

(191) Поэт говорит, что они удостоились почестей за то, что свергли людей, правивших вопреки законам. В то время ведь у всех еще свежо было в памяти, что демократия была уничтожена вслед за тем, как отменили процессы о противозаконии [149]. Что это именно так, я слышал от моего отца, который умер в возрасте девяноста пяти лет [150], разделив с нашим государством все его испытания, о которых он часто рассказывал мне на досуге. Он говорил, что сразу же после восстановления демократии если в суд поступал иск о противозаконии, то дело велось в соответствии с его наименованием. Что может быть преступнее человека, выступающего и действующего вопреки законам?
(192) И, как говорил мне отец, слушание дела происходило не так, как теперь, ибо судьи тогда враждебнее, чем сам обвинитель, относились к авторам противозаконных предложений. Они многократно поднимали на ноги секретаря и требовали, чтобы он снова прочитывал законы и оспариваемое предложение. И те, которые вносили противозаконные предложения, осуждались не за то, что преступили все законы, но даже в том случае, если нарушили хотя бы одну букву закона. Теперь же дело ведется смехотворным образом. Секретарь читает противозаконное предложение, а судьи, будто они слушают магические заклинания или то, что их совсем не касается, думают о чем‑то постороннем.
(193) В результате происков Демосфена вы уже примирились в судах с постыдным порядком, и законность в нашем государстве нарушена. Тот, кто возбудил процесс, защищается, а тот, кто привлечен по иску, тот обвиняет, а судьи иногда забывают, что является предметом судебного разбирательства, и вынуждены подавать голос по поводу того, что вовсе и не подлежит рассмотрению. Обвиняемый, если он когда‑либо вообще коснется сути дела, не говорит, что его предложение соответствует законам, но что уже и прежде некто другой, внесший подобное предложение, был оправдан. Я слышал, что и теперь Ктесифонт возлагает на это большие надежды.
(194) Как‑то осмелился хвастаться перед вами известный Аристофонт из дема Азения [151], заявлявший, что он добился своего оправдания в семидесяти пяти процессах о противозаконии. А вот известный в древности Кефал, который считается ревностным приверженцем демократии, ставил себе в заслугу совсем другое и говорил, что, хотя он внес больше проектов постановлений, чем все другие, ни разу не привлекался по обвинению в противозаконии [152]. И я думаю, что он имел все основания гордиться этим, Ведь в противозаконии обвиняли друг друга не только политические противники, но и друзья возбуждали дела против друзей, если те совершали какие‑либо проступки против государства.
(195) Вы увидите это из следующего. Архин из Кела обвинил Фрасибула из дема Стирия, когда тот внес предложение, противоречащее в чем‑то законам. А Фрасибул ведь был в числе тех, которые вместе с Архином вернулись из Филы. И, несмотря на его недавние заслуги перед государством, судьи осудили Фрасибула. Они понимали, что если раньше Фрасибул вернул их бывших в изгнании, то теперь он, внося противозаконное предложение, обрекает их, пребывающих дома, [вновь] на изгнание.
(196) Теперь же все происходит не так, а прямо противоположным образом. Заслуженные стратеги и некоторые из тех, кто удостоен угощения в пританее, добиваются прекращения дел, возбужденных о противозаконии. Таких людей вы с полным основанием мог ли бы счесть неблагодарными. Ведь если человек, удостоившийся почестей в демократическом государстве, при таком образе правления, который охраняется богами и законами, осмеливается помогать тем, кто вносит противозаконные предложения, он разрушает политический строй, от которого получил почести.
(197) А каким должно быть выступление справедливого и честного защитника, я сейчас скажу вам. Когда в суде слушается дело о противозаконии, день разделяется на три части: первая вода вливается для обвинителя, [блюстителя] законов и демократического правления; вторая — для обвиняемого и тех, та говорит в его пользу. А если при первом голосовании решено, что предложение противозаконно, тогда вливается уже третья вода для [определения] наказания и меры вашего гнева [153].
(198) Итак, тот, кто просит вас при голосовании о наказании, тот увещевает ваш гнев; тот, кто просит вас — в первой части выступления — голосовать за оправдание, тот просит нарушить вашу присягу, просит [нарушить] закон, просит предать демократию; ни о чем таком никому не дозволено просить, и никому не дозволено удовлетворить такую просьбу другого. Поэтому прикажите им, чтобы они дали вам возможность проголосовать первый раз в соответствии с законами, а затем уж пусть выступают за смягчение наказания.
(199) А вообще, граждане афинские, я недалек от заявления, что нужно бы издать особый закон относительно процессов о противозаконии, а именно — не разрешать ни обвинителю, ни обвиняемому приводить себе в помощь других выступающих. Ведь в этих делах то, что справедливо, не подлежит сомнению, ибо точно определено вашими законами. Подобно тому как в плотничьем ремесле, когда мы хотим узнать, прямая линия или нет, мы прикладываем отвес, с помощью которого это распознается, (200) так и в процессах о противозаконии определителем справедливости является вот эта дощечка с текстом оспариваемого предложения и законов, которым оно противоречит. Докажи, Ктесифонт, что они соответствуют друг другу, и тогда сойди с трибуны. И зачем нужно тебе приглашать в помощь Демосфена? Когда ты, пренебрегши законной защитой, призываешь на помощь негодяя, искусного в составлении речей, ты обманываешь слушателей, вредишь нашему государству, подрываешь демократический строй.
(201) А как предотвратить такого рода выступления, я скажу вам. Когда Ктесифонт, выйдя сюда на трибуну, станет излагать вам сочиненное для него выступление [154], затем будет тянуть время и не будет защищаться, спокойно напомните ему, чтобы он взял эту дощечку и сопоставил законы со своим предложением. Если же он притворится, будто не слышит вас, то и вы откажитесь слушать его. Ведь вы пришли сюда, чтобы слушать не тех, кто уклоняется от защиты по существу дела, но тех, кто хочет законным образом защищаться.
(202) Если же Ктесифонт, уклонившись от защиты по существу, призовет Демосфена, то вы тем более не слушайте софиста, полагающего, что он своими речами способен уничтожить законы. И пусть никто не сочтет своей заслугой, если он, когда Ктесифонт спросит, пригласить ли Демосфена, закричит первым: «Зови! Зови его!» Ибо ты зовешь его против самого себя, против законов, против демократии. Но если вы тем не менее решите слушать Демосфена, потребуйте, чтобы он строил защиту в том же порядке, в каком я построил обвинение. А как я построил обвинение? Позвольте мне напомнить вам.
(203) Я не рассказал вам вначале о частной жизни Демосфена, не напомнил ни об одном из его преступлений против государства, хотя примеров их у меня, разумеется, было бесчисленное множество, иначе я был бы самым беспомощным человеком. Но, во–первых, я изложил законы, запрещающие награждать венками подотчетных лиц, затем я изобличил Ктесифонта, который внес предложение наградить венком Демосфена, еще не сдавшего отчета, ничего не прибавив и не приписав: «После того как он отчитается», то есть совершенно пренебрег и вами, и законами. Я сказал и о тех отговорках, которые будут [приведены] по этому поводу, я прошу вас помнить о них.
(204) Во–вторых, я изложил законы относительно публичных объявлений, которые определенно запрещают объявлять вне народного собрания о том, что народ кого‑либо награждает венком. Оратор же, обвиняемый в этом процессе, нарушил своим предложением не только законы, но и время и место провозглашения, так как предлагает, чтобы провозглашение происходило не в народном собрании, а в театре, не тогда, когда заседают афиняне, но перед началом представления трагедий. После того как я сказал это, я коснулся немного частной жизни Демосфена, а большую часть речи посвятил его преступлениям против государства.
(205) Потребуйте, чтобы и Демосфен строил защитительную речь в том же порядке: во–первых, пусть защищается против закона о подотчетных лицах, во–вторых, против закона о провозглашениях; в–третьих — и это самое главное, — против того факта, что он не достоин награды. Если же он попросит вас уступить ему относительно построения его речи, обещая, что он в конце своей защиты опровергнет обвинение в противозаконии, не соглашайтесь и не забывайте, что это — попытка увернуться от суда. Ведь он вовсе и не собирается защищаться потом по поводу противозакония, так как у него нет справедливых доводов, а хочет, вводя не относящиеся к делу вопросы, заставить вас забыть о существе обвинения.
(206) Подобно тому как на гимнических соревнованиях вы видите, что борцы борются друг с другом за то, чтобы устоять, так и вы в интересах нашего государства боритесь с ним целый день за то, чтобы речь его не отклонилась в сторону. Не позволяйте ему выходить за пределы вопроса о противозаконии, слушайте его, будучи настороже, как будто вы сидите в засаде, подталкивайте его, чтобы он говорил о противозаконии, следите за всеми отступлениями в его речах [155].
(207) Но что произойдет с вами, если вы будете слушать не так [как я предлагаю], я вправе уже сейчас вам предсказать. Ведь Ктесифонт приведет вам шарлатана, карманного вора, человека, разбившего наше политическое устройство. Он плачет легче, чем другие смеются, с величайшей готовностью совершает клятвопреступления. Меня не удивит, если он, переменив тон, начнет оскорблять стоящих вокруг, заявляя, что люди, самой истиной причисленные к олигархам, пришли к трибуне обвинителя, а демократы — к трибуне обвиняемого [156].
(208) И если он будет говорить подобным образом, вы возразите ему на эти подстрекательские речи следующими словами: «О Демосфен, если бы те, которые вернули изгнанных демократов из Филы, были подобны тебе, то демократия у нас никогда не была бы восстановлена. Так вот, спасши город от великих постигших его несчастий, они произнесли это прекраснейшее по благородству изречение: "Не быть злопамятным". Ты же растравляешь раны и заботишься больше о наспех составленных речах, чем о спасении государства». Если же он, этот клятвопреступник, попытается снискать доверие с помощью клятв, напомните ему, что человек, который многократно давал ложные клятвы, но постоянно просит, чтобы верили ему и его клятвам, должен иметь одно из двух: или новых богов [157], или новых слушателей.
(209) Когда же дойдет до слез и когда с дрожью в голосе он станет вас спрашивать: «Куда бежать мне, граждане афинские? Вы лишили меня прав. Мне некуда улететь», вы возразите ему: «А афинскому народу, Демосфен, куда бежать? Кто заранее подготовил ему союзников? Откуда взять средства? Что ты приготовил для защиты народа, когда руководил политикой? Мы хорошо видим, что ты предпринял в своих собственных интересах. Оставив город, ты, кажется, не живешь и в Пирее, но уплываешь из нашего государства, а на дорожные расходы для своей трусости ты приготовил царское золото и взятки, связанные с политической деятельностью».
(210) А вообще говоря, к чему эти слезы? Что это за крик? Зачем эта дрожь в голосе? Разве не Ктесифонт является обвиняемым? Разве в этом процессе предусмотрено определенное наказание? [158] Разве речь идет о твоей жизни, твоих гражданских правах, твоем имуществе? Из‑за чего же он так усердствует? Из‑за золотых венков и провозглашений в театре вопреки законам.
(211) А ведь ему следовало бы, если народ, обезумев или позабыв о нынешних обстоятельствах, пожелал бы в столь неподходящее время наградить его венком, выступив в народном собрании, сказать: «Граждане афинские, венок я принимаю, но время для провозглашения награды я считаю неподходящим. Не следует мне получать венок за то, что заставило город остричься» [159]. Но так, я думаю, сказал бы человек, чья жизнь действительно была добродетельной. То же, что ты скажешь, Демосфен, мог бы сказать грязный нечестивец, лишь претендующий на добродетель.
(212) Клянусь Гераклом, пусть никто из вас не опасается того, как бы Демосфен, человек великой души и военной доблести, если он не получит награды, вернувшись в свой дом, не покончил с собой. Он насмехается над вашими почестями и эту мерзкую еще не сдавшую отчета голову, которую Ктесифонт вопреки всем законам предложил увенчать, несчетное множество раз рассекал и брал за это плату [160], возбуждая процессы о предумышленном ранении, и кулаками его били до полусмерти, так что, я думаю, у него еще имеются явственные следы тумаков Мидия [161]. Поистине этот человек обладает не головой, а источником дохода [162].
(213) Что касается Ктесифонта, автора псефизмы, то я хочу сказать о нем коротко, а большую часть опущу для того, чтобы испытать вас, можете ли вы распознать больших негодяев, даже если не предупредить вас заранее. Я скажу вам только о том, что присуще им обоим и что следует вам знать о них. Ибо они расхаживают по агоре, имея правильные суждения друг о друге, и говорят об этом истинную правду.
(214) Ктесифонт заявляет, что он боится не за себя, ибо надеется, что его сочтут честным человеком, но из‑за взят очничества Демосфена в его политической деятельности, его безрассудства и трусости. Демосфен же говорит, что он спокоен за себя, но сильно опасается из‑за низости и порочности Ктесифонта. Вы же, будучи беспристрастными судьями, не оправдывайте тех, которые уже сами осудили друг друга.
(215) Я хочу вкратце предупредить и об упреках по моему адресу. Я слышал, что Демосфен будет говорить, что он принес государству много пользы, а я — много вреда, и он постарается взвалить на меня обвинения, связанные с Филиппом и Александром. Он, по–видимому, настолько искусный мастер слова, что ему недостаточно обвинять меня за любое участие в политических делах, за любые мои публичные выступления. (216) Нет, он упрекает меня и за бездеятельность, ставит мне в вину даже и молчание — для того чтобы не оставить ничего неоклеветанного. Он упрекает меня и за занятия в гимнасиях совместно с людьми более молодого возраста [163]. И в самом начале своей речи по поводу этого процесса он выдвигает обвинение, заявляя, будто я возбудил это дело не в интересах государства, а заискивая перед Александром ввиду вражды его к Демосфену [164].
(217) Клянусь Зевсом, как я слышал, он намеревается спрашивать меня, почему я, порицая его политическую деятельность в целом, не препятствовал каждому его действию в отдельности и не возбуждал против него процессов, а теперь, спустя долгое время, хотя я не часто обращаюсь к политическим делам, внес эту жалобу. Да, я никогда не завидовал образу жизни Демосфена и не стыжусь той жизни, которую веду, и вовсе не хотел бы отказаться хотя бы от одной из произнесенных мной речей, а если бы я произносил перед народом речи, подобные Демосфеновым, я и жить бы не согласился.
(218) А что касается моего молчания, Демосфен, то оно явилось результатом моего скромного образа жизни. Я довольствуюсь малым, не испытываю постыдного стремления к большему, поэтому я и молчу и выступаю по здравом размышлении, а не принуждаемый прирожденной расточительностью. Ты же, я полагаю, хранишь молчание, после того как получил деньга [165], а израсходовав их, поднимаешь крик. И выступаешь ты не тогда, когда считаешь нужным или хочешь, но когда тебе предписывают твои наниматели. Ты бесстыдно хвастаешь тем, что сразу же будет изобличено как ложь [166].
(219) Ведь жалоба против этой псефизмы, которую, как ты утверждаешь, я подал, руководствуясь не интересами нашего государства, а из угодничества перед Александром, была возбуждена еще при жизни Филиппа, до того как Александр пришел к власти, когда тебе еще не привиделся сон относительно Павсания и ты еще не беседовал ночью с Афиной и Герой [167]. Зачем бы мне наперед заискивать перед Александром? Разве только мы с Демосфеном видели один и тот же сон.
(220) Ты упрекаешь меня за то, что я не постоянно, а лишь изредка выступаю перед народом, и думаешь, никто не заметит, что это требование подходит не к демократии, а к другому роду правления. Ведь в олигархических государствах выступает перед народом не всякий желающий, а только стоящий у власти; в демократических же государствах выступает любой желающий и лишь тогда, когда считает нужным. Выступать перед народом время от времени — это признак человека, занимающегося политической деятельностью сообразно с обстоятельствами и пользой [государства]. А выступать, не пропуская ни одного дня, свойственно человеку, наживающемуся на политике и продажному.
(221) А что касается того, что ты ни разу не был привлечен мною к суду и ни разу не понес наказания за свои преступления, то если ты будешь прибегать к подобного рода доводам, то ты или считаешь своих слушателей забывчивыми, или обманываешь самого себя. Ты, может быть, надеешься, что за давностью времени народ уже не помнит, как я открыто изобличал твои кощунственные действия в деле амфиссян [168], твою продажность во время евбейских событий [169].
(222) А сколько времени должно было пройти, чтобы забылись твои хищения, связанные с триерами и триерархами, когда ты, проведя закон о Трехстах [170] и убедив афинян назначить тебя эпистатом флота, был уличен мной в том, что, уменьшив число триерархов, ты лишил государство шестидесяти пяти быстроходных судов, то есть большего флота, чем тот, с помощью которого афиняне некогда в морском сражении при Наксосе одержали победу над лакедемонянами и Поллисом [171]. (223) Ты так ухитрился преградить путь полагающемуся тебе наказанию встречными обвинениями, что опасность грозила не тебе, совершившему преступления, но тем, кто привлекал тебя к ответственности. В своих наветах ты слишком часто привлекал имена Александра и Филиппа, обвиняя известных людей, что они мешают использовать благоприятные для нашего государства возможности, а сам всегда портил настоящее, давая обещания на будущее. Наконец, когда я намеревался внести против тебя чрезвычайное заявление (исангелию), разве не ты организовал арест ореита Анаксина, делавшего покупки для Олимпиады [172].
(224) И ты дважды собственноручно подверг его пытке и внес предложение покарать смертью того самого человека, у которого ты останавливался в Орее, вместе с которым пил и ел за одним столом, совершал возлияния и давал ему правую руку в знак дружбы и гостеприимства. И этого человека ты убил! Когда же я изобличил тебя в присутствии всех афинян и назвал убийцей своего ксена [173], ты не отрицал своего бесчестного поступка, но ответил так, что вскричали все наши граждане и присутствовавшие на экклесии иноземцы. Ты ведь заявил, что соль города ты ценишь дороже, чем стол ксена.
(225) Я уже молчу о фальшивых письмах, арестах соглядатаев, пытках по необоснованным обвинениям, будто я и еще некоторые хотим совершить государственный переворот.
Затем, как я слышал, он собирается спросить меня, кем был бы такой врач, который ничего бы не советовал больному, когда тот плохо себя чувствовал, а после его смерти, придя на поминки [174], стал бы рассказывать членам семьи умершего, что бы надо было делать, чтобы покойный выздоровел.
(226) А не спросишь ли ты самого себя, что это за государственный деятель, который умел заискивать перед народом, но передавал за деньги благоприятные возможности, при которых можно было спасти государство, а благомыслящим людям препятствовал давать советы, наговаривая на них; который сбежал от опасностей и ввергнул государство в неисцелимые бедствия, а теперь требует, чтобы его наградили венком за доблесть, хотя, ничего не сделав хорошего, оказался виновником всех бедствий. Пусть он спросит у тех, которые были лишены гражданских прав в результате его доносов в те времена, когда еще возможно было спасение, — почему они не помешали ему совершать ошибки.
(227) Пусть он скроет и самое последнее из всего, а именно, что, после того как произошла битва, у нас не было времени, чтобы наказывать тебя, а мы отправились на переговоры для спасения государства. Но раз тебе мало того, что ты не понес наказания, раз ты еще требуешь наград, делая наш город посмешищем для эллинов, то я вмешался и возбудил процесс.
(228) И, клянусь Олимпийскими богами, из того, что как я слышал, скажет Демосфен, я больше всего негодую на то, о чем собираюсь говорить сейчас. Ведь он как будто собирается сравнивать меня с сиреной и говорить, что сирены не очаровывают слушающих, а губят- их, почему их песни и пользуются недоброй славой. Так и мои‑де природные дарования и плавное течение речей созданы во вред слушателям. Однако, я думаю, никому не подобает говорить обо мне такое. Позорно, когда обвиняющий не может обосновать своих обвинений.
(229) Если же было необходимо сказать такое обо мне, то следовало говорить не Демосфену, а какому‑либо стратегу, много сделавшему хорошего для государства, но не обладающему красноречием и в силу этого позавидовавшему природному дарованию своего противника в суде, ибо он понял, что сам не в состоянии рассказать о своих заслугах, а в своем обвинителе видит человека, который в силах убедить слушателей, что им свершено то, чего он в действительности не сделал. Когда же человек, у которого нет ничего за душой, кроме слов, [причем] слова эти едкие и высокопарные, прибегает вдруг к притворному простодушию и начинает приводить якобы имевшие место факты, кто в состоянии выдержать это? Ведь если кто‑нибудь лишил бы его языка, как это делают с флейтами, то ничего бы от него не осталось.
(230) Что касается меня, граждане афинские, то я недоумеваю: чем бы вы могли руководствоваться, чтобы отклонить мою жалобу? Может быть, потому, что псефизма соответствует законам? Но никогда еще ни одно постановление не было более противозаконным. Или потому, что автор псефизмы — человек, которого не стоит наказывать? Но если вы его оправдаете, значит, у вас не полагается отвечать за свой образ жизни. Разве не огорчительно то, что прежде орхестра была полна золотых венков, которыми эллины награждали наш народ [175], а теперь, в результате политической деятельности Демосфена, вы и венков не получаете и о вас не делают объявлений, а этот человек будет объявлен как награждаемый?
(231) Если бы кто‑нибудь из сочинителей трагедий, которые будут ставить на сцене после этого, изобразил в своей трагедии Ферсига, получающего в награду от эллинов венок, никто из вас не стерпел бы этого, так как Гомер говорит, что он был трусом и сикофантом. А когда вы сами награждаете венком такого человека, то не думаете ли вы, что вас освистает общее мнение всех эллинов? Ведь ваши отцы деяния славные и блестящие приписывали народу, а низкие и недостойные они возлагали на дурных ораторов. А Ктесифонт полагает, что вы должны, освободив Демосфена от его дурной славы, переложить ее на народ.
(232) И в то время как вы утверждаете, что судьба благосклонна к вам и вы действительно счастливы благодаря ей, неужели вы скажете своим решением, что судьба покинула вас, а Демосфен облагодетельствовал? Разве не будет величайшей нелепостью, если вы в одних и тех же дикастериях лишаете гражданских прав тех, кто осужден по обвинению во взяточничестве, а того, о котором сами знаете, что он брал взятки за свою политическую деятельность, наградите венком? Ведь если судьи на Дионисиях несправедливо присудят награды киклическим хорам, вы наказываете их. Неужели же вы сами, являясь судьями не в делах о киклических хорах, но о законах и политической добродетели, дадите награды не немногим достойным и согласно с законами, но тому, кто добился этого путем интриг?
(233) В таком случае судья выйдет из дикастерия, уменьшив свое собственное значение, а оратора усилив. Простой человек в демократическом государстве царствует с помощью закона и права голоса. Но если он передаст это другому, он сам разрушит свою власть. Кроме того, за таким судьей следует по пятам и терзает принесенная им присяга. Ведь я думаю, именно эта присяга сделала его поступок ошибкой. А его услуга осталась неизвестной тому, кому она была оказана, ведь голосование — тайное.
(234) Мне кажется, граждане афинские, что мы одновременно имеем и успех, и некоторые неудачи, ибо мы неблагоразумны в политике. Я не одобряю того, что вы, большинство, в нынешние времена передали твердыни демократии немногим. А то, что у нас не выросло множество ораторов, столь же подлых, как и дерзких, — это наше счастье. Ибо в прежние времена государство породило такие характеры, которые легко уничтожили демократический строй. Народ радовался лести, а затем его лишили власти не те, кого он опасался, а те, кому он вверил себя.
(235) Некоторые из них оказались в числе Тридцати тиранов, которые убили без суда более тысячи пятисот граждан, прежде чем те выслушали, за какие провинности они должны умереть, и даже не позволили родным присутствовать на похоронах погибших. Неужели вы не возьмете политических деятелей под свой контроль? Не прогоните, усмирив тех, кто теперь возвеличен? Вспомните, что никто еще никогда не пытался свергнуть демократию, прежде чем не получал большей силы, чем дикастерии?
(236) Что касается меня, то я, граждане афинские, с удовольствием перечислил бы вам вместе с автором псефизмы, за какие благодеяния он просит наградить венком Демосфена. Ведь если ты скажешь, как ты и сделал в начале своей псефизмы, что он хорошо выполнил работы по рытью рвов вокруг стен, я удивляюсь тебе. Ибо вина за то, что понадобилось ры гь рвы, гораздо более велика, чем заслуга хорошего выполнения этих работ. Справедливый государственный деятель должен требовать награду не за то, что окружил частоколом стены, не за то, что разрушил общественные могилы [176], а за то, что явился причиной каких‑либо благ для государства.
(237) Если же ты перейдешь ко второй части псефизмы, в которой ты имел наглость писать, что он человек порядочный и «постоянно говорит и действует к наибольшему благу для афинского народа», то, отбросив хвастовство и пышные фразы своей псефизмы, коснись фактов, докажи нам правильность твоих слов. Я уже не говорю о взятках, полученных им в связи с делами амфиссян и евбейцев. Но когда ты приписываешь Демосфену заслуги в заключении военного союза с фиванцами, то несведующих людей ты обманываешь, а тех, кто знает и понимает, ты оскорбляешь. Умолчав о трудных обстоятельствах фиванцев и славе вот этих людей, благодаря которой и был заключен союз, ты надеешься незаметно перенести на Демосфена славную репутацию нашего города.
(238) Насколько велико это хвастовство, я попытаюсь вам доказать на весьма убедительном примере. Незадолго до того как Александр переправился в Азию, персидский царь прислал нашему народу весьма наглое и грубое письмо, в котором и о многом другом сказано было очень дерзко, а в конце написано: «Я вам золота не дам. Не просите у меня, ведь вы не получите его».
(239) Однако этот же самый царь, оказавшись в безвыходном положении вследствие возникших для него теперь опасностей, без всякой просьбы [со стороны] афинян, сам по своей воле прислал триста талантов нашему народу, который благоразумно не принял их. Несчастья, страх и нужда в союзниках принесли это золото. Эти же причины привели и к военному союзу с фиванцами. Ты же, Демосфен, постоянно и назойливо говоришь о фиванцах и об этом несчастнейшем союзе, но умалчиваешь о семидесяти талантах, которые ты взял из царского золота и похитил [177].
(240) Разве не получилось так, что из‑за недостатка в деньгах, из‑за пяти талантов, наемники Александра не отдали крепости фиванцам? [178] А когда выступили все аркадяне и их предводители готовы были помочь, разве не сорвалось дело из‑за девяти талантов серебра? [179] Ты же богат и все свои средства употребляешь только для собственных удовольствий [180]. Короче говоря, царское золото — у Демосфена, все же опасности — у вас.
(241) Стоит рассмотреть и то, как они дурно воспитаны. Если Ктесифонт осмелится пригласить Демосфена, чтобы тот выступил перед вами, и он, взойдя на трибуну, станет восхвалять самого себя, то нам будет еще труднее выносить его речи, чем было раньше терпеть наши несчастья. Мы не выносим, когда восхваляют самих себя люди подлинно хорошие, многочисленные прекрасные деяния которых мы знаем, кто же будет в силах слушать, как прославляет себя человек, ставший позором для нашего государства?
(242) Если ты будешь благоразумным, Ктесифонт, то ты отступишься от этой бесстыдной затеи и станешь защищать самого себя. Ведь не будешь же ты ссылаться на то, что не обладаешь красноречием. Ты оказался бы в странном положении, если совсем недавно позволил избрать себя послом к Клеопатре, дочери Филиппа, чтобы выразить ей соболезнование по поводу кончины Александра, царя молоссов [181], а теперь скажешь, что не умеешь говорить. Если ты в состоянии утешать находящуюся в скорби постороннюю женщину, почему бы тебе не оправдаться самому в том, что ты, получив деньги, внес проект псефизмы?
(243) Может быть, тот человек, которого ты предложил наградить венком, таков, что облагодетельствованные им не знают об этом, пока кто‑нибудь не поможет тебе рассказать об этом. А ты спроси у судей, знали ли они Хабрия, Ификрата и Тимофея, и узнай у них, за что они дали этим людям награды и поставили их изображения. И они все в один голос ответят, что Хабрию — за морское сражение у Наксоса, Ификрату — за то, что он уничтожил отряд лакедемонян, Тимофею — за морской поход к Керкире. И так же скажут и о других, каждый из которых свершил много прекрасных военных подвигов.
(244) Теперь спроси, за что награждают Демосфена. За то, что он взяточник, за то, что трус, за то, что оставил свое место в строю? Неужели вы воздадите ему почести или, вернее, не отомстите за самих себя и за тех, кто погиб, сражаясь за вас? Представьте себе, что вы видите, как негодуют погибшие, если этот человек получит венок. Это было бы неслыханно, граждане афинские: ведь мы выбрасываем за пределы страны деревянные предметы, камни и железо, безгласные и бесчувственные вещи, если они, упав на кого‑нибудь, убьют его; а если кто‑либо покончит с собой, мы совершившую это руку погребаем отдельно от тела.
(245) Демосфену же, который внес предложение о самом последнем походе и предал наших воинов, вы вдруг окажете почести! Разумеется, погибшие будут оскорблены, а оставшиеся в живых утратят смелость духа, видя, что наградой за доблесть установлена смерть, а память погибших предается забвению. Но самое главное — от вас ждут ответа молодые люди: по какому образцу они должны строить свою жизнь?[182]
(246) Ведь вы хорошо знаете, граждане афинские, что юношей воспитывают не только палестры, школы, общее образование [183], но в гораздо большей степени публичные провозглашения. И вот в театре глашатай объявляет, что за доблесть, мужество и благоволение [к народу] награждается венком человек дурной и позорного образа жизни. Молодой человек, увидев это, уже развращен. Напротив, если какой‑либо негодяй и распутник, как, например, Ктесифонт, понесет заслуженное наказание, все остальные получат [хороший] урок. Гражданин, который проголосовал вопреки законам и голосу совести, по возвращении домой пытается воспитывать своего сына. А тот, разумеется, не повинуется и с полным уже правом называет [отцовские] наставления назойливостью.
(247) Помните, что вы не только судьи, но люди, на которых все смотрят; голосуйте же таким образом, чтобы вы могли оправдаться перед теми гражданами, которые хотя и не присутствуют [сейчас] здесь, однако спросят вас впоследствии: какое вы приняли решение? Ведь вы хорошо знаете, граждане афинские, что о городе судят по тому, какие люди там удостаиваются общественных почестей. И стыдно было бы, чтобы вас уподобляли не предкам, а трусости Демосфена.
Как же избежать такого позора?
(248) Остерегайтесь же тех, которые на словах пекутся об общественных и полезных людям делах, но по своим моральным качествам не заслуживают доверия. Говорить о своей любви к народу и называть себя демократом всякий может, но раньше других прибегают к этому на словах главным образом те, которые на деле весьма далеки от этого.
(249) И вот, когда вы обнаружите оратора, который стремится к венкам и провозглашениям перед эллинами, требуйте, чтобы он обосновал свою просьбу достойной жизнью и нравственной безупречностью, подобно тому как в делах, связанных с имуществом, закон требует представления поручителей [184]. А тому, оратору, которому не удастся засвидетельствовать эти свои качества, не утверждайте восхвалений и позаботьтесь о демократии, которая уже ускользает от вас.
(250) Разве вам не кажется странным, что здание Совета Пятисот и народное собрание — в пренебрежении, а посольства — и не от случайных людей, а от тех, кто властвует в Азии и Европе, — прибывают в частные дома? И некоторые люди не отрицают, что совершают поступки, за которые по законам полагается смерть, а, напротив, признаются в этом в народном собрании и читают письма друг другу, сравнивая их. И одни из них призывают смотреть на них как на хранителей демократии, а другие требуют наград, словно они спасители государства.
(251) Народ же в отчаянии от случившегося, как будто одряхлев или угратив разум, только по имени представляет демократию, а ведение дел уступил другим. С народных собраний вы уходите не после тщательного обсуждения вопросов, а словно с трапезы на паях [185], где вы получили лишь остатки.
(252) А что это не пустая болтовня, вы увидите из следующего. Наше государство постигло — мне тяжко часто напоминать об этом — несчастье. В это время простой человек только за то, что он пытался отплыть на Самос, в тот же день по решению Ареопага был подвергнут смертной казни как изменник родины. Другой, тоже частный человек, отплывший на Родос, за то, что проявил трусость перед лицом опасности, совсем недавно был привлечен к суду по исангелии. Голоса судей разделились поровну, а если бы один только голос был подан иначе, он был бы выслан за пределы страны или казнен [186].
(253) Теперь сравним то, что происходит сейчас. Не частный человек, а политический деятель, виновник всех наших несчастий, покинул свое место на поле боя, а затем удрал из города [187]. И он требует, чтобы его наградили венком, и считает, что об этом должно бьггь объявлено глашатаем. Неужели вы не прогоните этого человека, это общее бедствие всех эллинов? Неужели не накажете его, изобличенного в том, что он пиратствует в политике, плывя по государственным делам на корабле своих речей?
(254) И не забывайте, в какое время вы голосуете. Через несколько дней будут происходить Пифийские игры и соберется конгресс эллинов. В нынешнее время наш город уже подвергся нападкам, вызванным политикой Демосфена [188]. И если вы наградите его венком, то вас сочтут единомышленниками нарушителей всеобщего мира, если же поступите противоположным образом, вы избавите народ от этих обвинений.
(255) Обсуждайте вопрос, помня, что дело идет не о чужом, но о родном городе, почести не раздавайте, а присуждайте, сохраняйте награды для лучших и более достойных людей. Вынося решение, полагайтесь не только на уши, но и на глаза свои, посмотрите вокруг себя, кто из вас содействует Демосфену, будут ли это товарищи его по охоте, или по гимнастическим упражнениям, когда он был еще молод. Но, клянусь Зевсом Олимпийским, он проводил свое время не на охоте на вепрей, не заботился о хорошем физическом состоянии, но строил козни против имущих людей [189].
(256) Слушайте, как хвастается Демосфен, утверждая, что он, отправившись послом, вырвал византийцев из рук Филиппа, что он своими речами убедил акарнанцев отложиться [190] и ошеломил фиванцев. Он думает, что вы дошли уже до такой степени простодушия, что поверите и этим его заявлениям, как будто бы вы вскармливали в городе не подлого сикофанта, а богиню убеждения — Пифо.
(257) Когда в конце своей речи он станет призывать в помощь своих товарищей по взяткам, то вы представьте себе, что видите на той самой трибуне, на которой я теперь стою и произношу речь, благодетелей города, приготовившихся к бою против разнузданности этих людей: Солона, упорядочившего нашу демократию прекраснейшими законами, философа, хорошего законодателя, который со свойственной ему мудростью просит вас ни в коем случае не придавать речам Демосфена большего значения, чем присяге и законам; (258) Аристида, определившего размеры взносов для эллинов, после смерти которого народ выдал замуж его дочерей [191]. Он негодует из‑за того, что попрана справедливость, и спрашивает, не стыдно ли вам, — ведь ваши отцы едва не убили Артмия из Зелен [192], привезшего в Элладу золото от мидян, когда он прибыл в наш город, хотя он был проксеном афинского народа. И было объявлено через глашатая об изгнании его из города и со всей территории, подвластной афинянам.
(259) А вы собираетесь наградить золотым венком Демосфена, который, правда, не привез золота от мидян, но зато получил его в качестве взятки и теперь еще владеет им! Не думаете ли вы, что застонут Фемистокл, погибший при Марафоне при Платеях и сами могилы наших предков, если получит награду человек, который сам признает, что он вместе с варварами действовал против эллинов?
(260) И вот я, призывая в свидетели землю, солнце, добродетель, разум и образование, с помощью которого мы различаем прекрасное и постыдное, произнес речь, чтобы помочь вам. И если мое обвинение справедливо и соответствует преступлению, тогда я сказал то, что хотел; если же оно недостаточно, то я сказал так, как умел. Вы же на основании и того, что было сказано, и того, что было опущено, вынесите решение справедливое и полезное для нашего государства.

---

[1] Постановка вопроса деловая, буквальная… — В подлиннике: ἡ στάσις πραγματική ἕγγραφος. Риторический термин στὰσις обозначает характер спора, который может идти о самом факте или, как в данном случае, об оценке его. Слово πραγματική (греч) — «деловая», «фактическая» — указывает на то, что рассматриваются определенные постановления; термин ἕγγραφος — на то, что спор идет о письменном тексте предложения Ктесифонта.
[2] …вступление… не содержит в себе предуготовления… — В подлиннике: προκατασκευή, то есть «предварительная наметка вопросов», «предуготовление» (риторический термин).
[3] …судят с пристрастием, на основании псефизм. — Вместо того чтобы обращаться в суд, где все решалось на основании законов, политические деятели возбуждали дела перед народным собранием, разжигая страсти и добиваясь специальных решений (псефизм).
[4] …не в состоянии совладать., председательствующая фила… — Ср.: Aeschin. Contra Tim. 23.
[5] …иностранцев, выводя которых на трибуну некоторые ускользают от суда… — Так, напр., фессалийский тиран Ясон выступал в защиту афинского стратега Тимофея.
[6] …распорядители работ имеют право председательствовать в судах. — Если разбирательство касалось сферы деятельности того или иного ведомства, его руководитель председательствовал в судебном заседании.
[7] …«управлять, после того как они прошли докимасию в суде». — Перед тем как приступить к своим обязанностям, афинянин, избранный на должность, проходил проверку (докимасию), чаще всего в суде. Выяснялось прежде всего его афинское происхождение со стороны обоих родителей и отсутствие порочащих фактов.
[8] «…должны представить секретарю и логистам… отчет»… — См.: Aeschin. Contra Tim. 107.
[9] Евмолпиды, Керики — два древних знатных рода, выполнявших главные жреческие функции в Элевсинском культе Деметры.
[10] …государственные средства или дела. — Слово πράξεις в данном контексте трудно поддается переводу; оно обозначает действия, взыскания средств, а не их оформленные результаты. Здесь могут подразумеваться или неосуществленные взыскания платежей в пользу государства, или политические переговоры, о которых бежавший не доложил; в обоих случаях государство терпело ущерб.
[11] …не разрешает подотчетному лицу… быть усыновленным… и многое другое. — Все эти запреты были предусмотрены на тот случай, если отчет должностного лица признают неудовлетворительным. Тогда его имущество должно было обеспечить государству возмещение ущерба. Усыновление же означало переход в другую семью и изменение имущественного положения, что могло уменьшить параметры обеспечения претензий государства (в случае если новая семья беднее прежней).
[12] …не вырывай… камешки из рук судей… — То есть не принуждай судей голосовать вопреки законам за твою награду.
[13] …избранный голосованием контролер… — В подлиннике: ἀντιγραφεύς.
[14] Закон Гегемона (335/334 г. до н. э.) — сильно ограничил компетенцию заведующих кассой феорикона.
[15] исполнять… должность аподектов… — Десять аподектов, избиравшихся жребием по филам, принимали причитавшиеся государству платежи (см.: Arst. Ath. pol. 47. 5; Ibid. 48. 1; Ibid. 52. 3).
[16] …в архонство Херонда, в предпоследний день… фаргелиона… — То есть в 337 г. до н. э. Фаргелион — одиннадцатый месяц афинского календаря, соответствующий второй половине мая и первой половине июня.
[17] Скирофорион — следующий за фаргелионом двенадцатый месяц афинского календаря, приходящийся на июнь — июль.
[18] …если кого‑либо венком награждает Совет Пятисот, — объявление делать в булевтерии… — См.: Aeschin. Contra Tim. 112.
[19] …не следует оратору… извлекать выгоду из провозглашений глашатая. — В схолиях это поясняется так: объявление в театре о награждении оратора свидетельствовало о его популярности и влиянии и могло побудить заинтересованных лиц к попыткам его подкупа.
[20] …во время представления новых трагедий… — То есть весной, на празднике Великих Дионисий.
[21] …приведут… Дионисийский закон… — То есть закон о порядке проведения празднеств и представлений в честь Диониса.
[22] …предписывает фесмофетам… — Шесть архонтов–фесмофетов распределяли дела между судебными комиссиями, рассматривали заявления о противозаконии, о незаконном присвоении гражданских прав, о взяточничестве и других злоупотреблениях в государстве (см.: Arst. Ath. pol. 59).
[23] …законы… на досках… выставить… перед эпонимами… — Здесь подразумеваются статуи десяти мифических героев (Эрехфея, Эгея, Пандиона, Кекропа, Эанта, Акаманта, Аякса, Леонта, Гиппофонта, Энея), в честь которых были названы созданные Клисфеном аттические филы. Эти скульптуры помещались на агоре, вблизи булевтерия.
[24] Номофеты — специальная комиссия, избиравшаяся по жребию из числа присяжных, для рассмотрения предложений об изменениях в законах или дополнениях к ним.
[25] …главному председателю (эпистату проэдров)… — Из числа девяти проэдров избирался один председатель.
[26] …возбудил процесс… против Демомела… своего двоюродного брата… — Об этом см.: Aeschin. De leg. 93.
[27] …что произошло у него с Мидием… Демосфен… простил нанесенное ему оскорбление… в театре Диониса. — Мидий, богатый и влиятельный афинянин, затаил вражду к Демосфену со времени процесса против опекунов. Когда Демосфен был хорегом, Мидий дал ему пощечину в театре, в присутствии зрителей. В конце праздника народ на собрании в театре осудил Мидия. Демосфен возбудил дело в суде, но затем, по–видимому, из политических соображений, пошел на компромисс. Сохранилась речь Демосфена XXI «Против Мидия».
[28] …когда им будет предоставлено слово… — В Афинском суде традиционно первыми выступали представители обвинения, а затем уже вторая, защищающаяся сторона.
[29] …первым из… периодов… считает то время… ограничивает его заключением мира и военного союза… — Таким образом, первый период датируется 357—346 гг. до н. э.
[30] …было… время, когда мы жили в мире… до того дня, когда… оратор… внес предложение о войне. — То есть второй период датируется 346—340 гг. до н. э.
[31] Третий… когда мы воевали, вплоть до Херонейской битвы… — Третий период длился с 340 по 338 г. до н. э.
[32] …четвертый… — нынешнее время. — Здесь имеется в виду временной промежуток с 338 по 330 г. до н. э.
[33] …я… закрою лицо… — Здесь говорится об обычае греков, покрывая голову, прятать лицо, чтобы скрыть печаль, стыд или страх.
[34] …те, которые гуманно… распорядились судьбами нашего города… — Здесь подразумеваются македонские цари Филипп и Александр, которые проявили неожиданную снисходительность к Афинам, первый — после Херонейской битвы, второй — после антимакедонских выступлений Афин в начале его правления. Эсхин намеренно не называет их имена.
[35] …была возможность тот первый мир заключить совместно… — То есть Филократов мир 346 г. до н. э., был заключен совместно с Союзным Советом эллинов, в отличие от мира, заключенного после Херонейской битвы.
[36] За это предложение… обвинен в противозаконии. — Филократ был обвинен в противозаконии в 348 г. до н. э. После захвата Филиппом Амфиполя (357 г. до н. э.) афиняне решили не принимать у себя ни глашатая, ни послов Филиппа. Предложение Филократа противоречило этому решению.
[37] …время архонтства Фемистокла….Демосфен входит в Совет Пятисот, не будучи избран ни по основному жребию, ни по дополнительному… — Эти события имели место в 347 г. до н. э. При выборах (по жребию) в Совет Пятисот происходило дополнительное голосование по поводу кандидатов, которые заменяли выбывающих вследствие смерти или не прошедших докимасию.
[38] Тот, кто покупал эти услуги, не совершал… дурного… — Не называя имени Филиппа II, Эсхин и здесь подчеркивает свою лояльность к Македонии.
[39] …созвали народное собрание восьмого элафеболиона, в священный день… — Это произошло в 346 г. до н. э. Элафеболион — девятый месяц афинского календаря (2–я половина марта и 1–я половина апреля). С девятого по пятнадцатое происходили празднества в честь Диониса (Великие Дионисии). Восьмой день месяца был посвящен Асклепию.
[40] Никто не припомнит, чтобы такое случалось прежде. — В праздничные дни государственными делами обычно не занимались.
[41] …ускоряя дело… чтобы вы заключили мир одни, а не сообща с другими эллинами… — См.: Aeschin. Contra Ctes. 58.
[42] …было прочитано общее решение союзников… — Афины в это время возглавляли союз нескольких греческих государств — все что осталось от второго Морского союза после Союзнической войны (357—355 гг. до н. э.). Совет этого сообщества, заседавший в Афинах, принял резолюцию, дававшую Афинам право действовать от имени союза (ср.: Aeschin. De leg. 60).
[43] …не может быть мира без военного союза. — У греков, как и у римлян, заключение мира обычно сопровождалось заключением договора о союзе и дружбе.
[44] Антипатр — возглавлял македонское посольство Филиппа, в состав которого входили еще Парменион и Еврилох.
[45] …за шесть дней до окончания элафеболиона (25–го)… — Месяц в Афинах состоял из тридцати дней и делился на три декады. Счет дней в первые две декады велся, как и у нас, от первого числа; в третьей же декаде счет шел от конца месяца (девятый, восьмой и т. д. день от конца, то есть 21, 22 и далее).
[46] …отстранил от клятв Керсоблепта, не входившего в союзный совет. — Ср.: Aeschin. De leg. 81—86.
[47] …не пригласил на почетные места… — Речь идет о почетных местах в театре Диониса.
[48] …но впервые сделал это только тогда. — То есть Демосфен сделал это исключительно по отношению к македонским послам Филиппа II.
[49] Харидем — наемный стратег, который служил тогда Афинам на севере и через своих агентов следил за событиями в Македонии.
[50] В греческом тексте — непереводимая на русский язык игра слов: οὐ γὰρ τὸν τρόπον, άλλα τὸν τόπον μετήλλαξεν.
[51] …это… уже второй период [его деятельности]… — См.: Aeschin. Contra Ctes. 55.
[52] …оказался в изгнании в результате исангелии… — Филократ в 343 г. до н. э. был привлечен по исангелии Гиперидом, но, не дождавшись суда, отправился в изгнание.
[53] …Демосфен и Филократ поспорили… вы догадались из‑за чего. — Здесь подразумеваются денежные расчеты по взяткам.
[54] …он был первым… кто сообщил… о существовании укрепления… таких мест… названий которых мы… не знали. — Демосфен в своих речах (см.: Dem. De cor. 27; ср.: Idem. Chers. 54; Idem Phil. III. 15) упоминает Серрий, Миртен и Эргиску. Эсхин (см.: Aeschin. Contra Ctes. 82), с издевкой называя мелкие фракийские местечки, превращает Миртен в Миртиску (рифма к Эргиске). Демосфен (см.: Dem. De cor. 32) говорил, что Филипп, оккупировав эти пункты до подписания мирного договора, обеспечил себе контроль над Фракией.
[55] …запретил принимать, «если он дает его, а не отдает», споря, таким образом, о слогах. — В подлиннике: εἰ δίδωσιν, άλλα μὴ ἀποδίδωσι. Антимакедонская партия требовала, чтобы Филипп, отдавая Галоннес (остров к югу от Лемноса) Афинам, признал, что владел им не по праву.
[56] …наградив… посольство… ездившее в Фессалию… вопреки условиям… договора, он нарушил мир… — По–видимому, с этим посольством связаны действия халкидянина Каллия, который с помощью афинского флота грабил и занимал приморские города Фессалии и перехватывал торговые суда македонян.
[57] Мнесарх — политический деятель, вначале возглавлявший антиафинскую группировку в Халкиде, но затем перешедший на сторону Афин и способствовавший восстановлению их власти в Халкиде.
[58] Претерпели… от Фемисона… который… отнял у нас Ороп. — Город Ороп, располагавшийся на границе Аттики и Беотии, лежал на пути к Евбее. В Збб г. до н. э. изгнанники из Оропа с помощью государственных руководителей Эретрии — Фемисона и Феодора, — заняли город. Это было победой профиванской партии, враждебной Афинам (ср.: Dem. De cor. 99).
[59] …когда фиванцы переправились на Евбею, пытаясь поработить там города… — В 357 г. до н. э. на Евбее произошла междоусобная война. Одна сторона союзничала с фиванцами, другая, возглавлявшаяся Эретрией, обратилась за помощью к Афинам.
[60] …переправились на Евбею, чтобы помочь Плутарху… — Афинская экспедиция 357 г. до н. э. поставила у власти на Евбее проафинские элементы, возглавлявшиеся Плутархом из Эретрии. Филипп II подстрекал антиафинскую партию. Плутарх обратился за помощью к Афинам. Предполагаемая датировка экспедиции варьируется от 350 до 348 г. до н. э.
[61] …они выступили против нас… чтобы… уничтожить. — Эсхин рассказывает здесь как очевидец, ибо сам участвовал в этой экспедиции (см.: Aeschin. De leg. 169).
[62] Гетеры — группа македонской знати, личная конная гвардия царя.
[63] Еврип — пролив с часто меняющимся течением, отделяющий Евбею от Балканского полуострова.
[64] …Каллий отправляет сюда послами… — Это событие произошло в 342 г. до н. э.
[65] …в этом случае халкидяне не должны были платить взносов. — Каллий не хотел возвращения Халкиды в Морской союз, что поставило бы ее в зависимость от Афин и обязало бы платить взносы в военный фонд Лиги. Он добивался союза на началах равенства.
[66] …является к вам… собственной персоной Каллий… — Это выступление Каллия в народном собрании произошло весной 340 г. до н. э.
[67] …это будет сделано без проволочек, к шестнадцатому числу месяца анфестериона. — Имеется в виду март 340 г. до н. э.
[68] …попросят эретрийцев… чтобы они платили взносы… уже не вам, но Каллию… — Прежде Эретрия делала этот взнос как член Морского союза. Но к этому времени поступления взносов в Афины уже прекратились.
[69] …Ктесифонт заявляет в… своем предложении… — Речь идет о предложении Ктесифонта наградить Демосфена венком.
[70] Разорившись из‑за войны… — Ориеты остались без средств из‑за войны с Филиппом II.
[71] …вносили… проценты из расчета одной драхмы с мины в месяц… — То есть 12% годовых.
[72] Амфиктионы — представители государств, входивших в священный союз с центром, расположенным в Дельфах.
[73] …посвятят ее… Афине Пронайе… — Издатели здесь обоснованно меняют рукописное Προνοίᾳ (богиня Предусмотрительности) на Προναίᾳ (богиня Предхрамия). Таков был эпитет Афины в Дельфах, где ее храм располагался перед храмом Аполлона.
[74] …и в деловых отношениях… — В рукописи: καί αγορᾱς, букв, «на агоре».
[75] По мнению издателей, оракул, данный в рукописях, не соответствует тому, которого на самом деле цитировал в своей речи Эсхин. Оракул, выдержка из которого приведена здесь, относится к разрушению Крисы и мог быть заимствован переписчиком у Павсания (см.: Paus. X. 37. б).
[76] …стоят начертанными… — В рукописи: ἀνα γε γραμμένων. По- видимому, эти тексты были вырезаны на камне или металле и выставлены в месте заседаний амфиктионов.
[77] …а некоторых… пилагоров… — Государства, входившие в Амфиктионию, как правило, избирали гиеромнемона — своего официального представителя в совете амфиктионов — и трех пилагоров, советников гиеромнемона.
[78] Демосфен, избранный вами пилагором… — Это произошло в 343 г. до н. э.
[79] В архонство Феофраста… — Имеется в виду 340 г. до н. э.
[80] …посвятили золотые щиты в новый храм до его… освящения и сделали… надпись… — Дельфийский храм, пострадавший от пожара в 373 г. до н. э., восстанавливался на средства, собранные в Греции, под контролем амфиктионов. Третья Священная война (356—346 гг. до н. э.) прервала эти работы, но к 340 г. до н. э. они были почти закончены.
Щиты, о которых идет речь, изготовленные из добычи, доставшейся Афинам в битве при Платеях (479 г. до н. э.), в течение почти 150 лет были бельмом на глазу для фиванцев.
[81] Гиеромнемон… попросил, чтобы я пошел на заседание и выступил… — Пилагоры имели право участвовать в заседаниях совета амфиктионов, но голосовать мог только гиеромнемон.
[82] …другие пилагоры к этому времени уже разошлись… — По–видимому, к моменту, о котором идет речь, прения уже закончились, и на заседании для предстоящего голосования остались лишь гиеромнемоны.
[83] …по предложению…Пробила… — Ср.: Aeschin. Contra Tim. 64. Кробил — прозвище Гегесиппа, соратника Демосфена по антимакедонской агитации, полученное за старомодную прическу (κρώβυλος — чуб на макушке, который носили греки архаического периода).
[84] …все… достигшие восемнадцати лет… — Букв, «на два года превысившие юношеский возраст» (в подлиннике: έπί διέῖες ήβῶσι).
[85] …какое‑либо государство… — Здесь подразумеваются представители государств, бывшие в это время в Дельфах.
[86] …председательствовавший в Совете… созвал собрание… — Букв, «ставивший вопросы на голосование» (ὁ τὰς γνώμας ἐπιψηφιζων). Председательство в Совете амфиктионов имели по традиции фессалийцы.
[87] …перед следующими Пилеями… — То есть перед следующим очередным собранием Совета амфиктионов. Он заседал два раза в год — весной и осенью. Собирался вначале в Фермопилах, а оттуда заседавшие отправлялись в Дельфы. Предполагалось, что амфиктионы явятся на собрание, имея полномочия от своих государств на военные действия против Амфиссы.
[88] …добивается пробулевмы… использовав неопытность того, кто внес предложение. — По–видимому, Демосфен сформулировал решение в такой форме, которая давала иной результат, чем ожидал неопытный член Совета, внесший предложение.
[89] …все, кроме одного города, имени которого я лучше не назову… — В специальном собрании амфиктионов не участвовали, кроме Афин, Фивы. В 335 г. до н. э. этот город был уничтожен Александром Македонским.
[90] …осмелится утверждать, будто это я направил Филиппа против эллинов. — Демосфен обвинял Эсхина в том, что он, подкупленный македонянами, намеренно подстрекал греков к междоусобной войне, чтобы облегчил. Филиппу вторжение в Грецию (см.: Dem. De cor. 143).
[91] Пройдя первый раз [через Фермопилы]… — Фессалийский полководец и отряды северных областей, чтобы попасть в Фокиду, должны были пройти через Фермопилы.
[92] …знамение, явившееся во время мистерий, — смерть посвященных… — Схолиаст поясняет, что во время празднеств в Элевсине один из участников, совершавших священное омовение в море, был схвачен акулой.
[93] Амейниад — афинский прорицатель.
[94] …отправил наших воинов на явную гибель? — Здесь подразумевается битва при Херонее.
[95] …будто Филипп поэтому не вторгся в нашу страну… — После победы Филиппа II при Херонее всех удивило то, что он, расправившись с фиванцами, оставил в покое Афины.
[96] Разве персидский царь… теперь не сражается… уже… за собственное спасение? — Царя Дария ΙII, с которым воевал Александр, уже не было в живых к моменту произнесения речи, но весть об этом, по–видимому, еще не достигла Афин.
[97] …они только соприкоснулись с этими делами… в связи с захватом храма. — Когда Дельфийский храм в 356 г. до н. э. подвергся захвату фокидян, Спарта помогала им деньгами и наемниками.
[98] …собираются… отправить к Александру заложников… вверив свою судьбу милосердию ранее обиженного ими победителя. — Спартанцы возглавили антимакедонское восстание, разгромленное незадолго до произнесения этой речи. В связи с этим лакедемоняне должны были выдать Македонии 50 знатных заложников.
[99] Hes. Opera et dies. 240 sq. Пер. В. Вересаева.
[100] Я думаю, что никто: ни Фринонд, ни Еврибат… — Имена этих людей стали нарицательными для обозначения негодяев и предателей. Еврибат, гражданин Эфеса, в VI в. до н. э. получивший от мидийского царя Креза деньги на организацию отряда, затем предал Креза, поступив на службу к персидскому царю Киру. Фринонд — афинянин, уподобившийся в своих поступках Еврибату (см.: Isocr. Paragr. 57).
[101] Никея — важный стратегический пункт у Фермопил.
[102] …ту же самую войну, которую он раньше отдалил… теперь обрушил… на сами Фивы… — Эсхин изображает четвертую Священную войну (339—338 гг. до н. э.) как продолжение третьей Священной войны (356—346 гг. до н. э.). В действительности же общим в этих двух войнах было только то, что они велись из‑за Дельфийского храма. Отношение Фив к обеим войнам было различным.
[103] …Филипп на словах воевал с вами, на деле же гораздо враждебнее относился к фиванцам… — Имеется в виду жестокая расправа македонского царя Филиппа с жителями Фив после Херонейской битвы и сдержанность его по отношению к гражданам Афин.
[104] «…пусть афиняне помогут фиванским беотянам». — Обычно Афины всецело поддерживали стремление мелких городов Беотии к независимости от Фив.
[105] Предводительство на море он сделал общим, а расходы — только вашими.. — То есть на словах предводительство было общим, на деле же руководство принадлежало исключительно фиванцам.
[106] …ваш стратег Стратокл оказался не вправе принять решение о спасении наших воинов. — По сообщению Полиэна (см.: Polyaen. Strateg. IV. 2. 2), Филипп при Херонее вначале уклонялся от столкновения с афинянами. Но афинский стратег Стратокл призвал воинов преследовать врага вплоть до Македонии. Филипп, отступая с фронтом, обращенным к неприятелю, вскоре занял возвышенные места и, обрушившись на афинян, одержал блестящую победу.
[107] …перенеся… в Кадмею. — Здесь имеется в виду фиванский Акрополь. Об этом см.: Aeschin. De leg. 105, где приводятся слова Эпаминонда, что пропилеи афинского Акрополя следует перенести в преддверие Кадмеи.
[108] Получая плату за незаполненные места в наемном войске… — Демосфен, получивший средства для определенного числа наемников, но так и не набравший намеченного количества воинов, обвинялся в присвоении государственных денег.
[109] Уведя наемников, он… подверг опасности наше… государство. — Наемники, отправленные на помощь Амфиссе, были сразу разгромлены войском Филиппа, который затем обрушился на армии афинян и фиванцев при Херонее.
[110] …подражал… политике Клеофонта, который во время войны с лакедемонянами… погубил наш город. — После поражения, при Аргинузских островах (в 406 г. до н. э.), спартанцы склонялись к миру с афинянами на приемлемых условиях, но вождь афинской радикальной демократии Клеофонт решительно воспрепятствовал этому и будто бы явился вооруженным в народное собрание, угрожая перерезать горло всякому, кто будет говорить о мире (см.: Aeschin. De leg. 76).
[111] …имел наглость встать своими ногами дезертира… на могилу погибших и прославлять их доблесть. — Версия о том, что Демосфен во время Херонейской битвы покинул свое место в строю, имеется и у Плутарха (см.: Plut. Demosth. 20). Но если бы это было правдой, то непонятно, почему именно Демосфен был избран для произнесения речи на общественных похоронах воинов, павших при Херонее (ср.: Dem. De cor. 285 sq.).
[112] …их святилища, детей и могилы… загубили продажность Демосфена и царское золото. — Эсхин наряду с прочим обвинял Демосфена в том, что его оппозиция против Македонии оплачена персидским золотом.
[113] …негодующих не против тех, кто мстит им… — Эсхин здесь пытается оправдать жестокую расправу македонян с Фивами тем, что это лишь месть, поскольку именно из‑за происков Демосфена фиванцы в свое время отвергли мир с Македонией.
[114] …покинул свое место… в городе… отправившись собирать деньги с эллинов. — После битвы при Херонее афиняне издали закон, запрещавший выезд из Афин (см. §252 наст, речи; см. также: Lycurg. Contra Leocrat. 53). Однако отъезд Демосфена был связан с официальным поручением, так что этот запрет его не касался (см.: Dem. De cor. 248).
[115] После того как наше неожиданное спасение… — Речь здесь идет о том, что сверх всех ожиданий Филипп не пошел со своим войском на Афины, а предложил им умеренные условия мира.
[116] …не разрешали… вписывать имя Демосфена в ваши решения, а поручали это Навсиклу. — Ср.: Plut. Demosth. 21. С предложениями Демосфена, которые он непосредственно обосновывал, выступали поочередно его друзья. Формально именно они считались авторами этих предложений. Объясняется это тем, что Демосфен в то время боялся так называемого «злого демона».
[117] Павсаний — убийца Филиппа.
[118] …принес благодарственные жертвы за добрые вести. — То есть вести об убийстве Филиппа.
[119] Александру он дал прозвище Маргит… — Образ Маргита — словесная карикатура на Ахилла в поэме, приписывавшейся Гомеру. Демосфен таким образом осмеивал притязания Александра быть вторым Ахиллом.
[120] …удовольствуется тем, что будет прогуливаться… — Возможно, здесь содержится насмешка над занятиями Александра с перипатетиком Аристотелем.
[121] …наблюдать за внутренностями [жертвенных животных]. — В те времена подобные наблюдения производились с целью получения благоприятных предзнаменований.
[122] …а юноша… — Здесь имеется в виду Александр.
[123] …вначале был, вполне естественно, ожесточен… — Александра сердили повсеместно вспыхнувшие антимакедонские выступления после вести о смерти его отца Филиппа II.
[124] …тогда вы его не выдали и не позволили подвергнуть суду эллинского конгресса… — После разрушения Фив в 335 г. до н. э. Александр потребовал выдачи Демосфена и других деятелей антимакедонской группы в Афинах.
[125] Как рассказывают паралийцы… — Имеется в виду гражданский экипаж государственного судна «Парал».
[126] Платейское право — ограниченное право афинского гражданства, которое даровалось неафинянам по происхождению за особые заслуги. Впервые такие права были даны платейским изгнанникам после разрушения их города спартанцами во время Пелопоннесской войны (в 427 г. до н. э.).
[127] …Дарий… спустился к побережью… — Имеется в виду побережье Киликии. Перед битвой при Иссе.
[128] …называл меня златорогим… говорил, что я… увенчан гирляндой… — В те времена существовал обычай по отношению к жертвенным животным: рога их золотили, а на голову надевали гирлянды.
[129] …выиграли битву и уничтожили войско Коррага. — Речь идет о спартанском восстании против Македонии, которое Антипатр подавил незадолго до произнесения этой речи Эсхином. Корраг — македонский полководец.
[130] «Некоторые… обирают город… отсекли молодые побеги демократии, основы… подрублены…» — Здесь намеренно используются слова из лексикона виноградаря.
[131] «…заталкивают [нас] в теснины, словно иголки [в узкие отверстия]». — Метафоры, заимствованные из хозяйственного лексикона. Эти выражения в дошедших до нас речах Демосфена не встречаются, Перевод их в воспроизведении Эсхина затруднял уже древних комментаторов.
[132] Керамии — дем в филе Акамантиде.
[133] Нимфей на Понте — небольшой порт на восточном побережье Крыма.
[134] …прибывает в Боспор… — Здесь имеется в виду Боспорское царство.
[135] …женился, пренебрегши законами нашего государства… — В 451 г. до н. э. в Афинах был принят закон, исключавший из числа граждан детей афинян, матери которых были иностранками. Во время Пелопоннесской войны это не соблюдалось, но в 403 г. до н. э. после восстановления демократии, закон был вновь подтвержден, правда, без обратной силы.
[136] Из… выполнявшего триерархию, он стал… логографом… — Триерархом мог быть лишь состоятельный человек. Логограф, сочинявший речи за плату, был, естественно, небогат.
[137] …он выскочил на трибуну. — То есть занялся политической деятельностью.
[138] Он так использовал собственное тело и так производил на свет детей… — О поведении Демосфена в детстве см.: Aeschin. De leg. 99. Кроме того, здесь содержится намек на то, что у Демосфена были дети от гетеры (см.: Aeschin. Contra Tim. 131).
[139] Панкратии — состязания, включавшие различные виды борьбы, в том числе и кулачный бой.
[140] …те, которые вернули из Филы изгнанных демократов? — Во время террористического режима Тридцати тиранов (404—403 гт. до н. э.) изгнанные и бежавшие демократы заняли крепость Филу на границе Аттики с Беотией и, действуя оттуда, добились в конце концов победы над олигархами и возвращения в Афины.
[141] …люди… одержали победу над персами, сражаясь при реке Стримоне. — В этом месте текста речь идет об экспедиции Кимона во Фракию. Победив персов в сражении, он подверг осаде врагов, укрывшихся в городе Эйоне и, спустя некоторое время, вынудил их сдаться.
[142] «Лучшим по доблести мужем… назван Гомером он был». — По поводу этой фразы см.: Hom. Il. II. 552 sq.
[143] Пестрая стоя — портик в северной части агоры, украшенный фресками известных художников (Микона, Полигнота и др.), изображавшими знаменитые битвы и победы Афин (битва с амазонками, взятие Трои, Марафонская битва).
[144] Метроон — святилище в честь Матери Богов со статуей богини работы Фидия (см.: Paus. I. 3. 4). Там хранился, по–видимому, государственный архив.
[145] …кто способствовал, возвращению демократов из Филы. — См.: примеч. 140 к наст, речи наст. изд.
[146] Кулачный боец Филаммон — победитель Олимпийских игр 360 г. до н. э.
[147] Главк — знаменитый силач, одержавший, по преданию, одну победу в Олимпии, две в Дельфах, по восемь побед в Немее и на Истме (см.: Paus. VI. 10. 1—3; Dem. De cor. 319).
[148] Патэкион — известный сикофант, прихлебатель богатых юнцов, нечистый на руку человек, имя которого стало нарицательным для обозначения соответствующих качеств.
[149] …демократия была уничтожена вслед за тем, как отменили процессы о противозаконии. — Ср.: Dem. Contra Timocr. 154. Отмена процессов о противозаконии была одной из первых мер олигархов, установивших в 411 г. до н. э. правление Четырехсот (см.: Thuc. VIII. 67; Arst. Ath. pol. 29. 4).
[150] …это именно так, я слышал от моего отца, который умер в возрасте девяноста пяти лет… — Ср.: Aeschin. De leg. 147.
[151] Аристофонт из дема Азения — оратор и политический деятель V‑IV вв. до н. э., проживший около 100 лет. В 330 г. до н. э. его уже не было в живых (о нем см.: Hyperid. Contra Athin. 39; Dem. De cor. 162; Idem. Contra Lept 148; Idem. De cor. in trier. 8. 16; Aeschin. Contra Ctes. 138-139).
[152] …Кефал… ни разу не привлекался по обвинению в противозаконии. — См.: Dem. De cor. 219, 251.
[153] …если при первом голосовании решено, что предложение противозаконно, тогда вливается уже третья вода для [определения] наказания и меры вашего гнева. — Сперва судьи решали голосованием, прав ли обвинитель в том, что предложение противозаконно. В случае утвердительного ответа обе стороны выступали по вопросу о мере наказания. Затем следовало голосование судей по этому вопросу.
[154] Когда Ктесифонт… станет излагать вам сочиненное для него выступление… — Тем самым Эсхин утверждает здесь, что Ктесифонтгу речь сочинил Демосфен и она является лишь введением к подлинной защитительной речи, которую произнесет сам Демосфен, выступавший номинально лишь в помощь Ктесифонту.
[155] Не позволяйте ему выходить за пределы вопроса о противозаконии… следите за всеми отступлениями в его речах. — Весь §206 наст, речи построен на трудно переводимых сравнениях деятельности судей с борцами. Как, соревнуясь, борцы стараются столкнуть друг друга с занимаемого места, так и Демосфен всеми способами стремится в своей речи уйти от основного вопроса.
[156] …люди… причисленные к олигархам, пришли к трибуне обвинителя, а демократы — к трибуне обвиняемого. — В суде обвинитель и обвиняемый сидели каждый на возвышении со своими друзьями и сторонниками. По–видимому, слушатели, симпатизирующие той или другой стороне, группировались вокруг соответствующих возвышений.
[157] …новых богов… — Их именем оратор и клянется.
[158] Разве в этом процессе предусмотрено определенное наказание? — Афинские процессы делились на ἀγῶνες ἀτίμητοι, при которых заранее было обозначено грозившее обвиняемому наказание, и ἀγῶνες τιμητοί, в которых судьи должны были сами вынести соответствующий приговор. Последний вариант Эсхин считает, по–видимому, менее опасным для подсудимого.
[159] «…заставило город остричься». — Это выражение в тексте указывает на знак глубокого траура.
[160] …голову… несчетное множество раз рассекал и брал за это плату… — Ср.: Aeschin. De leg. 93. Упоминаемый там случай является, по–видимому, единственным основанием для утверждения о «несчетном множестве раз».
[161] …я думаю, у него еще имеются явственные следы тумаков Мидия. — Об этом случае см. §52 наст. речи.
[162] …обладает не головой, а источником дохода. — Все издатели принимают конъектуру Весгерманна (Westermann), вместо рукописного: οὐ πρόσωπον ἀλλὰ πρόσοδον κέκτηται.
[163] …упрекает меня… за занятия в гимнасиях совместно с людьми более молодого возраста. — Такого обвинения против Эсхина в известных нам речах Демосфена нет. Aeschin. Contra Tim. 135.
[164] …будто я возбудил это дело… заискивая перед Александром ввиду вражды его к Демосфену. — Об этом см.: Dem. De cor. 197, 307 sq.
[165] …хранишь молчание, после того как получил деньги… — Здесь, несомненно, речь идет о взятке, полученной Демосфеном.
[166] …бесстыдно хвастаешь тем, что сразу же будет изобличено как ложь. — Ср.: Dem. De cor. 82.
[167] …когда тебе еще не привиделся сон относительно Павсания и ты еще не беседовал ночью с Афиной и Герой. — Ср. §77 наст. речи.
[168] …я… изобличал твои кощунственные действия в деле амфиссян… — См. §107—114 наст. речи.
[169] …твою продажность во время евбейских событий. — Об этой ситуации см. §85 сл. наст. речи.
[170] …когда ты, проведя закон о Трехстах… — Ср.: Dem. De cor. 102—109.
[171] …в морском сражении при Наксосе одержали победу над… Поллисом. — В 370 г. до н. э. афинский стратег Хабрий с 83 триерами разбил при Наксосе Поллиса, который с 65 лакедемонскими судами пытался перерезать путь судам афинян, нагруженным хлебом.
[172] …разве не ты организовал арест ореита Анаксина, делавшего покупки для Олимпиады. — Анаксин из города Орея, что располагался на острове Евбея, приехал в Афины в 341/340 г. до н. э. под предлогом каких‑то покупок для Олимпиады. Демосфен (см.: Dem. De cor. 137) обвинил его в шпионаже в пользу Македонии, при этом утверждая, что Эсхин тайно встречался с Анаксином.
[173] Ксен — человек, с которым заключен союз гостеприимства.
[174] Поминки — ἕνατα, справлялись на девятый день после похорон.
[175] …орхестра была полна золотых венков, которыми эллины награждали наш народ… — В благодарность за услуги греческие государства посылали друг другу венки. Издатель Адамс (Adams) исключает имеющиеся в рукописях слова: διὰ τὸ ξενικοῖς στεφάνοις ταύτην ἀποδεδόσυαι τὴν ἡμέραν («так как этот день — Великие Дионисии — был отведен для чужестранных венков»).
[176] …разрушил общественные могилы… — После Херонейской битвы афиняне стали спешно сооружать укрепления и для этого брали камни с могил (см.: Lycurg. Contra Leocrat. 44). Так же поступили и после нашествия персов (см.: Thuc. I. 93. 1). Эсхин несправедлив, говоря, что эти меры были вызваны теми работами, которые производились позднее под руководством Демосфена.
[177] …умалчиваешь о семидесяти талантах, которые ты взял из царского золота и похитил. — Когда афиняне отказались принять присланные персидским царем деньги для организации антимакедонского восстания, персидские послы, по–видимому, часть этих денег оставили Демосфену, чтобы он использовал их для борьбы с Македонией.
[178] Разве не… из‑за недостатка в деньгах… наемники Александра не отдали крепости фиванцам? — Когда Фивы восстали против Александра Македонского, их цитадель Кадмея находилась в руках наемного гарнизона македонян. Если бы у фиванцев были деньги, они, используя подкуп, могли бы убедить наемников уйти.
[179] …когда выступили… аркадяне… разве не сорвалось дело из‑за девяти талантов серебра? — По свидетельству Динарха (см.: Dinarch Contra Dem. 18—21), аркадяне дошли до Истма и их стратег предложил свои услуги за десять талантов, но Демосфен отказался дать эти деньги фиванцам, которые вели переговоры. Аркадский стратег увел своих воинов.
[180] Ты же богат и все свои средства употребляешь только для… удовольствий. — Смысл фразы в том, что Демосфен достаточно богат, чтобы нести расходы по хорегии, однако все свои деньги тратит не на общее благо, а для своих утех.
[181] Александр, царь молоссов — брат Олимпиады, был женат на дочери македонского царя Филиппа II Клеопатре. Александр был убит в 330 г. до н. э. в Италии, во время военной экспедиции в помощь Таренту.
[182] …молодые люди: по какому образцу они должны строить свою жизнь? — На эту тему см.: Aeschin. Contra Tim. 186 sq.
[183] …общее образование… — В подлиннике: ἡ μουσική.
[184] …подобно тому, как в делах, связанных с имуществом, закон требует представления поручителей. — При продаже недвижимого имущества продавец должен был представить поручителей, выступая гарантами сделки. И в других случаях, связанных с обязательствами имущественного характера, требовались поручители. Таким образом и порядочность оратора должна была служить гарантией того, что он заслуживает награды.
[185] …словно с трапезы на паях… — В рукописи: ὡσπερ ἐκ τῶν ἑράνων.
[186] …если бы один только голос был подан иначе, он был бы выслан за пределы страны или казнен. — Здесь идет речь о Леократе, который решился возвратиться в Афины после восьмилетнего отсутствия (см. обвинительную речь против него Ликурга: Lycurg. Contra Leocrat.)
[187] …виновник всех наших несчастий, покинул свое место на поле боя, а затем удрал из города. — Ср. §159 наст. речи.
[188] …будут… Пифийские игры и соберется конгресс эллинов… наш город уже подвергся нападкам, вызванным политикой Демосфена. — Недавнее поражение спартанского восстания против Македонии и блестящие успехи Александра в Азии весьма ослабили позицию антимакедонской партии. На предстоявшем совете амфиктионов или на собрании делегатов греческих государств, прибывших на игры, можно было ожидать, что македоняне подадут жалобу против спартанцев и тех, кто поощрял их к нарушению мира.
[189] …когда… был еще молод… он… строил козни против имущих людей. — Здесь содержится намек на процесс, возбужденный юным Демосфеном против своих опекунов (см.: Dem. Contra Athob. I; Idem. Contra Athob. II; Idem. Contra Athob. ΙII).
[190] …он… убедил акарнанцев отложиться… — То есть Демосфен утверждал, что уговорил их отделиться от Македонии.
[191] …после смерти которого народ выдал замуж его дочерей. — Аристид, славившийся неподкупной честностью, умер, не оставив наследства, и афинский народ в благодарность за его заслуги обеспечил приданым двух дочерей Аристида (об этом см.: Plut Aristid. 27; Corn. Nep. Arist. 3).
[192] …ведь ваши отцы едва не убили Артмия из Зелеи… — Ср.: Dem. Olynth. III. 121.