Таким образом, есть все основания считать, что после 483 года Фемистокл если и не занимал какой-либо определенной должности, то был руководителем народа, демагогом, который определял внутреннюю, что очень трудно установить, и внешнюю, идентифицированную с достаточной определенностью, политику. Возможно, в 482/1, даже в 484/3, 483/2 гг. он и занимал какую-то должность, что само по себе не так уж и невероятно, если учесть, что успешное проведение предложенного им закона значительно активизировало социально-политическую и экономическую жизнь Афин, вполне могло способствовать росту его популярности, а следовательно - и избранию его на какую-то из полисных магистратур, в том числе - и на стратегию.
В любом случае, карьера Фемистокла в конце 480-х гг. достаточно широко представлена в источниках, которые связывают с его именем практически все важнейшие события, развернувшиеся в результате вторжения Ксеркса в Балканской Греции: получение оракулов из Дельф (Hdt. VII. 143. Nep. Them. X.; 11. 6; Polyaen. I. 30. 1; Paus. I. 18. 2) решение об эвакуации Афин (Arist. Athen. роl. 23. 1; Hdt. VII. 141-143; VIII. 91; Plut. Them. X.; Suida. s. v. aveilev прекращение войн в Греции из-за персидской угрозы (Svida. сit. loc; Plut. Them. VI. 5; сp. Hdt. VII. 154); походы к Темпейским перевалам (Plut. Them. VII; X; Hdt. VII. 145; 172-175; Diod. XI. 2. 3-6; 3.2-6); Артемисий (Nep. Them. 2.5); наконец, апогей славы Фемистокла, его главное деяние, которое принесло бессмертную славу как ему самому, так и героическим Афинам, то есть Саламинская битва (Aischyl. Pers. 249 ff. - Hdt. VIII. 75 ff.; Diod. XI. 17-19; Ktesias. Fr. 26; Plut. Them. 14 f; Arist. IX; Timoth. Persai).
Литература по этим вопросам огромна. Живо обсуждаются военно-стратегические и тактические проблемы сухопутных и морских сражений, дискутируются вопросы о численности, вооружении и составе греческих и варварских войск и тому подобное. Конечно, в данной работе, которая не имеет целью анализировать все обстоятельства греко-персидских войн, эти вопросы являются необязательными. Однако, поскольку без них картина периода все же не будет полной, привести основные моменты, связанные с указанными событиями, необходимо.
В условиях растущей опасности, то есть угрозы вторжения персов, приоритетное значение в жизни афинского полиса, очевидно, приобрели вопросы внешней политики, то есть организации отпора персам и заключение союза с другими полисами Греции.
Известна история об инициативе Фемистокла относительно смертной казни послов Ксеркса, или их переводчиков (Plut. Them. VI. 5; Hdt. VII. 32; Paus. III. 12. 7; Aristid. P. 247; сp. Diod. XI. 2.3), если только она не является более поздней выдумкой или не подразумевает домарафонских событий. Среди прочего, она хорошо согласуется с тезисом о значительной роли Фемистокла в жизни афинского полиса в конце 480-х гг., и особенно - о форсировании в Афинах антиперсидских приготовлений. С другой стороны, она является типологически близкой сообщению Плутарха (Plut. Them. VI. 5) о прекращении Фемистоклом междоусобных войн в Греции и о примирении им отдельных полисов между собой.
Про эти события, видимо, говорит и Геродот (Hdt. VII. 145), который хотя и не называет имени Фемистокла, зато вспоминает здесь о войне между Афинами и Эгиной. (См. упреки эгинца Поликрита во время Саламинской битвы Фемистоклу, который обвинял, как это следует из его слов, эгинцев в сочувствии мидянам (Hdt. VIII, 92)? Это может быть и отголоском более далеких событий, но даже если это и так, то позиция Фемистокла вряд изменилась во время последней конфронтации Афин с Эгиной). Если принять во внимание возможную стратегию Фемистокла, или даже просто его значительную роль в организации антиэгинской кампании в Афинах, - как уже отмечалось, против Эгины как против непосредственного противника, были приняты дополнительные военные мероприятия (строительство флота в 483 году, вероятная пропагандистская кампания с целью дискредитации афинян, находившихся в дружественных отношениях с эгинцами, - возможный повод к остракизму Аристида) - то нетрудно себе представить, что и в примирении Афин с Эгиной Фемистокл также сыграл значительную роль.
И, наконец, согласовывает оба сообщения упомянутое замечание Свиды (... "и от вражды с эгинетами отказался") о преодолении вражды между Афинами и Эгиной, которое обычно трактуется именно с таких позиций.
Из этой комбинации следует, что примирение было осуществлено на конгрессе осенью 481 года в Спарте (или на Истме, где весной 480 года собрались представители полисов и греческие отряды - см. Diod. XI. 1.1; Hdt. VII. 172-175; Paus. III. 12. б), а следовательно - что Фемистокл в то время если и не возглавлял афинское посольство (что скорее всего), то, во всяком случае, входил в его состав.
Что же касается вхождения Фемистокла в состав совета стратегов в 481/0 году, то есть в год Саламина, то это кажется бесспорным. В литературе высказываются сомнения только относительно того, был ли он стратегом-автократором, стратегом с чрезвычайными полномочиями (Plut. Arist. VIII; сравн. унизительную для Фемистокла традицию о покупке им стратегии у Эпикида, которая обычно признается тенденциозной: Plut. Them. VI, 1; Reg. et Imp. Apoth. Them. = Moralia 185 А; сompar. Nic. - Crass. III). Аргументы обычно сводятся к тому, что такая должность, не зафиксированная для данного периода, но возникла лишь позже. С этим в целом, трудно спорить, хотя можно высказать предположение, что чрезвычайные полномочия Фемистокла в ходе самой кампании 480 года были добыты им постепенно, что его авторитет настолько вырос в сравнении с авторитетом других стратегов, в традиции он стал тесно ассоциироваться с позже сформированным официальным статусом стратега-автократора. То есть, если речь и можно вести об ошибке в источниках, то об ошибке формальной, но не по сути. Скорее всего, именно такую должность и занимал Фемистокл во время знаменитого толкования дельфийского оракула, который только подкрепил заранее разработанный план кампании 480 года авторитетом божества. В пользу наличия такого стратегического плана говорит Трезенская надпись, если только историчность его не будет поставлена под сомнение какими-то более существенными, чем те, что выдвигаются сегодня, аргументами.
Если же несколько отвлечься от сугубо военно-стратегических проблем и попытаться разглядеть за ними внутриполитические афинские реалии, то приходится согласиться, что по разным толкованиям оракула из Дельф угадывается деятельность различных политических группировок, которые, в свою очередь, отражали различные тенденции общественно-политического и экономического развития полиса.
Действительно, отказ от обороны Аттики означал разорение ее хоры, сельскохозяйственной округи, что затрагивало интересы всех граждан, учитывая их связь с землей вообще, - в большей или меньшей мере, - но наиболее тех, кто непосредственно проживал и хозяйствовал в хоре, то есть крестьян и землевладельцев в целом. Кроме того, в более широком плане, такой отказ означает и определенную дискредитацию гоплитского ополчения в целом, как неспособного обеспечить эффективную защиту полиса. Таким образом, речь в конечном счете шла об отказе от традиции, которая получила дальнейшее развитие в реформах Клисфена, военно-политической организации полиса, и от услуг "средних слоев" демоса, из которых и комплектовалось гоплитское ополчение.
Неверие в способности какой-либо другой силы остановить мидийские полчища проявилось в стремлении переселиться в другие земли, то есть фактически - перенести традиционное, привычное положение вещей в другие условия, воссоздать их заново на новом месте. Как отмечается в исторической литературе, сама по себе идея переселения на случай военной угрозы была весьма распространенной в древнем мире, и чувство оседлости у южных народов было менее развитым, чем мы можем себе это представить. Геродот (Hdt. VII. 142) вообще говорит о наличии "разных мнений", не приводя их детально. Если учесть наличие в Афинах сил, которые в будущем сотрудничали с персами и связывали свои надежды с возвращением Гиппия, который сопровождал царя (Hdt. VII. 6; VIII. 52-54), то можно высказать предположение о существовании "капитулянтских настроений".
Противоречит такому предположению и то обстоятельство, что Афины были основным "объектом мести" Ксеркса (Hdt. VII. 5-8). И, таким образом, рассчитывать на снисхождение им не приходилось, даже при условии отказа от сопротивления: судьба Милета была еще слишком памятной для всей Эллады. Таким образом, принимать во внимание это направление во внутренней политике Афин можно лишь с существенными оговорками.
В дополнение ко всему этому еще отметим, что экспедиция к Темпейским перевалам (Hdt. VII. 145; Diod. XI. 2. 3-6; Plut. Them. VII) иногда рассматривается как уступка Фемистокла сопротивлению "со стороны многих граждан" (Plut. Them. VII; сp. Nep. Them. 2. 5). Нет особых оснований для оспаривания этого сообщения Плутарха, наоборот - оно прекрасно согласуется с анализом социально-политических аспектов военной кампании 480 года, учитывать которые абсолютно необходимо, поскольку все сводить только к вопросам стратегии и тактики было бы серьезной ошибкой.
Наконец, третьим основным направлением среди военно-политических альтернатив было направление, которое отражало тенденции к расширению социальной базы демократии. Такое расширение, с мало серьезными основаниями во всем предыдущем развитии афинского полиса, о чем уже говорилось выше, предполагало возрастание роли широких слоев демоса, включая фетов, в политической жизни и реализовалось в данных конкретных условиях в создании новой военной силы - морского флота с определяющей ролью в нем самых широких слоев афинского гражданства. Защищая на море Афины в целом, они защищали свой полис, свою родину, а не конкретную местность в Аттике др, хотя такая защита предусматривал и защиту каждой отдельной местности - в том числе. С принятием морского закона Фемистокла в 483 году их роль, хотя мы и не имеем по этому конкретных показаний, по необходимости должна расти и самым непосредственным образом сказаться на их активности в экклесии - уже не просто как малоимущего демоса, "толпы", но как полноправных участников общего дела защиты полиса. Кроме того, такое направление могли поддерживать (во всяком случае, он меньше сказывался на их благополучии, чем на определенных в пределах первого направления группах) городские торгово-ремесленные круги, основное богатство которых было сосредоточено в Афинах, а тем более - если оно было подвижным. Таким образом, именно эти группы афинского гражданства и составляли социальную базу для принятия стратегического плана обороны.
Еще раз подчеркнем, что эта объективная тенденция социально-политического развития Афин реализовалась через цепь "случайностей", под которыми имеется в виду то обстоятельство, что они, эти "случайности", были отнюдь не обязательными и не связаны с имманентной сущностью полиса, но были как бы привнесенными извне, то есть образовывали тот реальный конкретно-исторический фон, на котором проявлялась общая тенденция развития афинского полиса. Они могли быть и иными, но тогда и темпы, конкретные черты и глубина реализации этой тенденции были бы другими. Ситуация же, разнообразие факторов, заключалась в том, что на поддержку этого направлении высказались (не было альтернативы!) все патриотически настроенные конкретные силы, начиная с Кимона, и заканчивая остракованным Аристидом - в конце концов (см.: Plut. Arist. VIII).
Консолидация всех патриотических сил, кроме того, наглядно проявилась и в других моментах. По предложению, внесенному в экклесии Фемистоклом, была объявлена амнистия остракованным, которая способствовала единению всех граждан (Plut. Them. XI; Arist. VIII; Hdt. VIII. 79; Arist. Athen. pol. 22. 8; Demosth. XXVI. 63; Nep. Arist. I. 5; Aristodem. 1.4; ср. Трезенская надпись... лин. 44-47). Неудивительно поэтому, что источники так высоко оценивают это событие, вспоминая о ней, как об одном из величайших деяний Фемистокла.
Роль сына Неокла заключалась и в том, что, судя по источникам, именно он способствовал акцентированию при выборе оборонительных средств в построении по его инициативе флоте. Иногда считают даже, что Фемистокл выступил инициатором второго оракула, инспирировал его, подкупив Пифию. Нам кажется это маловероятным ввиду обычности самого оракула, его, как всегда, туманность, хотя полностью исключить такую возможность нельзя, особенно учитывая возможные связи (даже родственные?) Фемистокла с Дельфами.
Исходя из Трезенского декрета (лин. 3-14), тогда же, то есть артемисийскую экспедицию, по предложению Фемистокла было принято и решение по эвакуации афинян в Трезену и на Саламин, хотя оно, видимо, и имело предварительный характер. Такой вывод кажется вполне логичным, поскольку он хорошо согласуется с общим направлением развития событий в Афинах. Собственно говоря, намеки об эвакуации угадываются уже в самом толковании второго оракула, как его приводит Геродот (Hdt. VII. 143). На наш взгляд, принятие версии Трезенского декрета по подготовке к эвакуации может пролить свет на сообщения других источников об этом событии, тех, которые обычно трудно поддаются интерпретации (Arist. Athen. роl. 23. 1; Plut. Them. X. 6-7; ср. VII; Cim. V; Nep. Them. II. 8; Hdt. III. 41; VII. 143; Front. Strat. I. 3. 6; Deinarch. Demosth. de coron. 204; Aristed. 251, 256). В таком случае, если Фемистокл действительно предложил псефисму в экклесии, то нет ничего удивительного в том, что в традиции сформировалась версия о его ответственности за это событие вообще. Другая же версия, которая передается Аристотелем (Athen. pol. 23.1 и приписывает заслуги в эвакуации Афин Совету Ареопага, возможно отражает фактическое состояние вещей, когда конкретными организационными вопросами действительно мог заниматься репрезентабельный, все еще авторитетный и к тому же многочисленный Совет. И действительно, само противопоставление роли Фемистокла в этих мероприятиях Совету Ареопага кажется несомненно искусственным. Не говоря уже о том, что Фемистокл в то время был членом Совета Ареопага как бывший архонт (Arist. Athen. pol. 25.3), легко представить, что рядом с ним собственно эвакуацией руководили все его коллеги. Подчеркивания особых заслуг Фемистокла, обнаружение им спрятанных общественных денег и их раздача малоимущим, возможно, основывается на реальном факте, однако в то же время, в чрезвычайных условиях эвакуации, роль такого традиционного и многочисленного органа, каким был Совет Ареопага, вполне могла быть не менее значительной. Это, между прочим, хорошо согласуется с общей тенденцией к консолидации всех политических сил во время военной угрозы, то есть вполне вписывается в ту картину социально-политических отношений рассматриваемого периода, которую мы и пытались нарисовать.