Мы рассмотрели наиболее существенные моменты, связанные с началом политической деятельности Фемистокла, его местом в этом периоде и политической позицией в связи с общими проблемами политической борьбы послеклисфеновского времени. Все эти вопросы и составляют тот необходимый фон, - или же, если угодно, социально-политический контекст, в котором и нужно изучать рассматриваемую здесь проблему. Однако в имеющейся историографии, в том числе и последней по времени, обычно рассматриваются параллельно и ряд других обстоятельств политической жизни Афин, в том числе и взаимоотношения между Фемистоклом и Эсхилом.
Что касается этих отношений, то кажутся вероятными рассуждения Ленардона относительно неконкретности Эсхиловой трагедии "Молящие" как источники о Фемистокла вообще. Хоть часто и считают, что Эсхил здесь имеет в виду Фемистокла, или же по крайней мере его проаргосскую политику, датировки трагедии, несмотря на открытие нового папирусного фрагмента и остроумные догадки на этот счет продолжают оставаться сомнительным. Версия же о том, что "Умоляющие" были написаны в 493/2 г. до. Р. Х., но (вследствие торжества антиаргосской политики Мильтиада, который вытеснил с политической арены Фемистокла) поставлены лишь в 463 г. - тем паче. Несколько отвлекаясь от нашей темы, все же заметим, что, на наш взгляд, глубинную основу таких выстраиваний составляет видимо определенное преувеличение: с одной стороны - влияния Фемистокла в тот период, а с другой - его антиспартанских настроений. В отношении первого речь шла уже выше, что же касается его антиспартанской ориентации, то она просто механически перенесена в этот период с более поздней послесаламинской позиции Фемистокла. Одно не следует из другого. То, что Фемистокл был "антиспартиат" после 480 года, отнюдь не предполагает автоматически, что он был им и раньше, тем более - в 490-е годы. Вместе с тем, этот вопрос сам по себе является довольно сложным по нескольким причинам.
Во-первых, его сложность определяется бедностью источников на этот счет. Выше уже обращалось внимание на возможное наличие как симпатизирующих, так и ориентированных сдержанно или даже враждебно по отношению к Спарте элементов, которые выступали субъектами определенных тенденций политического развития Афин. (Вольский: общепринятое мнение, что противоположность между Спартой и Афинами, вступает в острую фазу только в 70-60 годы V века. Но маловероятно, что их вражда, которая разгоралась после изгнания Писистратидов, утихла так быстро. Здесь Вольский отрицает точку зрения, которая восходит еще к Белоху и Эд. Мейеру).Кроме того, для этого существовали и другие причины, в том числе - родственные или просто дружеские связи, широко распространенные в аристократической среде, особенно среди аристократов, которые находились в оппозиции к Алкмеонидам. Можно тогда считать, что Фемистокл должен был быть противником Спарты, политики сближения с ней? Учитывая предыдущие рассуждения относительно политической позиции Фемистокла в 490-е годы - совсем не обязательно. У нас нет уверенности, что его архонтат 493 года не был своеобразной политической альтернативой, в том числе - и Алкмеонидам, у которых симпатизировать Спарте особых причин не было. Кроме того, здесь может оказаться важной прежде всего внешнеполитическая ориентация Спарты. Из имеющихся точек зрения относительно этого, наиболее убедительной кажется версия о независимом от любой внешней силы курс Спарты, что обозначалось прежде всего в ее политике в Пелопоннесе. Если же учитывать "подозрительное" поведение Аргоса (Hdt. VII. 148-152), если не настоящий коллаборационизм (Hdt. IX. 12) в войне с Ксерксом, его сотрудничество с Писистратом (Hdt. 1.61), вообще нестабильность взаимоотношений с Афинами в этот и несколько более поздний периоды (Hdt. V. 86 - 88; однако дальше ср.: VI. 92), то более вероятной кажется возможность активизации взаимоотношений Аргоса с Афинами во время архонтата Гиппарха, что, как уже было показано, можно понимать также и как изменения во внешнеполитических симпатиях Афин.
Hdt. VII. 148-152: Здесь Геродот подробно говорит об аргосских делах накануне давно ожидаемой во всей Элладе войны, о предупреждении Пифией относительно участия Аргоса в антиперсидском союзе, о лавирования аргосцев с целью избежать такого союза, и особые отношения Аргоса с царем. В завершение же своего повествования об Аргосе он резюмирует: "действительно ли Ксеркс посылал в Аргос глашатая и просило ли позже аргосское посольство в Сузах Артоксеркса о дружбе - этого я достоверно утверждать не могу. Я не хочу даже оспаривать правильность утверждений об этом самих аргосцев. Одно только я знаю: если бы все люди однажды вынесли на рынок все свои недостатки, желая обменяться ими с соседями, то каждый, разглядев пороки ближнего, с радостью, пожалуй, унес бы свои домой. Поэтому-то и поступок аргосцев еще не самый позорный. Что же до меня, то мой долг передавать все, что рассказывают, но, конечно, верить всему я не обязан. И этому правилу я буду следовать во всех моих исторических описаниях. Так, говорят даже, что аргосцы просто призвали персов в Элладу, так как они терпели поражения в войне с лакедемонянами и поэтому предпочли любой ценой избавиться от своей настоящей беды".
Hdt. IX. 12: Геродот извещает об обещании аргосцев Мардонию задержать спартанцев накануне битвы при Платеях и отказе от своих обязательств с учетом перелома в войне.
Hdt. 1.61: Аргосские наемники помогли Писистрату в третий раз овладеть Афинами.
Hdt. V. 86 - 88: сообщается о помощи, которую оказали аргосцы Эгине во время войны последней с афинами, о чем подробнее было сказано выше.
Hdt. VI. 92: Характерная для греческих полисов ориентация против внешнего мира выявляет себя, среди прочего, в отсутствии крепких союзов. Аргос, который выступает с поддержкой Эгины в ее борьбе с Афинами, обижается на своего бывшего союзника и, в конце концов, отказывается от поддержания его в момент следующей конфронтации.
Было бы более логичным предположить, что с архонтатом Фемистокла связано и определенное переосмысление отношений с Аргосом. Впрочем, такое переосмысление могло произойти не автоматически и не кардинально, в таком случае, нахождение Фемистокла после его остракизма в Аргосе, как и пребывание там раньше его отца Неокла (следует из письма Фемистокла № 1), вместе с весьма неконкретными намеками в трагедии Эсхила, - все это вместе взятое допускает (наряду и с другими трактовками, например - выбор Аргоса как противника Спарты в условиях его сложных отношений с последней после Саламина и тому подобное) возможность проаргосской политики Афин во время архонтата Фемистокла. Это может показаться тем более убедительным, если вспомнить наше понимание строительства в Пирее как части далеко направленной оборонной программы Афин, рассчитанной на обеспечение их безопасности, в том числе и от Спарты. Аргос в этом случае мог действительно рассматриваться как менее реальная угроза и, учитывая его антиспартанские позиции, использоваться как возможный противовес чрезмерному усилению лакедемонян.
Как видим, вести речь о проаргосской политике Фемистокла в этот период у нас имеется оснований не намного больше, чем о политике проспартанской, направленной на противодействие Персии. Обстоятельства архонтата Фемистокла, еще раз отметим, могут предусматривать и приоритетность внешнеполитических альтернатив в процессе избрания афинской гражданской общиной политических лидеров, и в этом случае для Афин (как, конечно, и для избранного лидера) наиболее актуальной могла казаться угроза Персии и Эгины.
В таком случае не кажется слишком смелой точка зрения о нейтрализации Эгины [к тому же настроенной проперсидски (Hdt. VI. 49-50,73; VIII. 92), или, во всяком случае, примирительно относительно Персии, как это можно считать с учетом предоставления царю "земли и воды" (Hdt. VI. 49)] как ближайшего и к тому же давнего соперника с помощью Спарты именно Фемистоклом (Hdt. VI. 49-50, 61, 73). В таком случае в Фемистокле действительно можно видеть человека, который примирил Афины со Спартой и заложил фундамент их будущего сотрудничества по ликвидации совместной опасности. Это, в то же время, отнюдь не означает, что традиционная точка зрения о сотрудничестве со Спартой афинской аристократии во главе с Мильтиадом, который вернулся в Афины, обязательно есть неверная. Как уже было показано, чрезмерное противопоставление Фемистокла аристократии не имеет под собой серьезных оснований, во всяком случае для этого периода его деятельности. Даже больше: в состав социальной базы, на которой основывалась его деятельность, входила, очевидно, и определенная часть знати. В то же время нам кажется чрезмерным и его противопоставление самому Мильтиаду. Как будет показано далее, в основе их взаимодействия находились более сложные обстоятельства, чем отношения политического противоборства. И в этом случае Мильтиад, после его оправданию в суде, выступил не просто как лидер нового политического курса, но во многих отношениях - как всего лишь один из его лидеров, который получил определенное преимущество в предмарафонский период, но по сути продолжал развивать политический курс (во всяком случае -. внешнеполитический курс, а именно он в данных для Афин внешнеполитических условиях и был определяющим!), начало которого было положено архонтатом Фемистокла.
Как уже было показано, комплекс оборонительных мер Афин, начатый еще во время архонтата Фемистокла, был очевидно, продолжен и после 493/2 года, возможно вплоть до 491/0 года, то есть до возникновения непосредственной угрозы персидского вторжения. Только в это время, когда встал вопрос о конкретных и действенных мерах, способных обеспечить безопасность Афин, - было, очевидно, решено приостановить морские приготовления на пользу самой быстрой мобилизации гоплитского ополчения, во главе которого, вне всякого сомнения (хотя и в сообществе своих коллег-стратегов), если не номинально, то во всяком случае реально находился Мильтиад, лучше других знакомый с будущим противником и опытный в боевых действиях против Персии.
Можно предположить в этой связи, что в такой ситуации Фемистокл действительно был оттеснен на второй план политиками, которые ратовали за акцент на гоплитском ополчении, хотя в основе такого предположения находится, наконец, тезис об исключительной ответственности лично Фемистокла за морские приготовления в 493/2 году, а возможно и несколько позже, - что, как мы видели, не совсем точно. Нам кажется более убедительной версия, что близость опасности сплотила всех политиков, которые отражали, как уже отмечалось, интересы и устремления основных социально-политических сил, природа которых для рассматриваемого периода была сложной и неоднозначной - от Фемистокла к Мильтиада.
Нет необходимости для подкрепления нашего тезиса о политической активности Фемистокла в 490-е годы настаивать на его стратегии при Марафоне: у нас нет имен всех стратегов для этой битвы и всякая инструкция неизбежно будет грешить приблизительностью до той поры, пока в наше распоряжение не поступят новые источники. Отметим только, что, на наш взгляд, слишком категоричное отрицание такой возможности кажется не более убедительным, чем безоглядное ее принятие. Действительно, Фемистокл как архонт автоматически становился членом Ареопага, что уже само по себе в любом случае выделяло его среди других граждан. В условиях выборности стратегов, - учитывая к тому же общедемократическую суть строительства в Пирее, - не было бы само по себе удивительным, если бы Фемистокл действительно был избран стратегом в сложный для Афин период.
В пользу такого предположения можно привести слова Плутарха (Plut. Arist. V. 3, см. к этому также: Just. II. 9, 15), что Фемистокл и Аристид сражались "бок о бок", вместе со своими филами при Марафоне. Поскольку Аристид был одним из стратегов в этой битве (Plut. Arist. V. 1), то соблазнительным кажется предположение, что Плутарх имеет в виду здесь такую же должность и для Фемистокла.
Нас не должен при этом настораживать тот факт, что упоминание об этой должности отсутствует в биографии самого Фемистокла: специфика биографического жанра у Плутарха (о которой говорилось выше) заключается, среди прочего, в акцентировании наиболее существенных моментов жизни и черт героя, которые способны наилучшим образом раскрыть его характер. При Марафоне Фемистокл мог ничем особенным не проявить себя в качества стратега: вся слава Марафона досталась Мильтиаду, и еще, разве Что, Аристиду за его предложение.
В этом случае действительно кажется более понятной, даже, возможно, естественной, зависть Фемистокла к Мильтиаду (ему не давали спать лавры Мильтиада: Plut. Them. III. 5): ведь с самого начала возможности были у них равноценные, прославился же, к сожалению для Фемистокла, Мильтиад, но не он. Ничего удивительного, что Плутарх дал преимущество не этому, а более выразительным и существенным моментам в жизни Фемистокла. Однако, как отмечалось, это всего лишь один из возможных вариантов, на достоверности которого мы отнюдь не настаиваем. Важно, впрочем, что и это сообщение Плутарха выпадает из общей картины политической деятельности Фемистокла в рассматриваемый период.