История большинства языков дает нам примеры развития литературного языка на основе какого-либо одного из диалектов. Нередко диалект этот, в большинстве случаев являющийся говором городским, сам по себе есть результат смешения нескольких наречий. Таков, например, московский говор, лежащий в основе русского литературного языка и соединяющий в себе севернорусские и южнорусские особенности. Таким был, по всей вероятности, и говор города Рима, ибо образование крупных центров обычно связано с притоком населения из разных мест. Совершенно иную картину представляет история языка древнегреческой литературы. До III века до н. э. эта литература, носившая уже в течение ряда столетий общенациональный характер, не была единой по языку. Отдельные литературные жанры имели каждый свой собственный язык, развивавшийся из того или иного древнегреческого диалекта или в результате смешения их. Однако далеко не все диалекты получили литературное развитие.
Каждый из возникающих литературных языков имел до известной степени искусственный характер. В этом отношении полную противоположность им представлял язык эпиграфических памятников, отражавших живые местные говоры со всеми их особенностями, хотя, конечно, некоторая степень нормализации всегда связана с письменной фиксацией языка. Встречаются в надписях и застывшие архаические формулы, но в них нет систематически проведенных принципов, отличающих всякий литературный язык: последовательного консерватизма форм, связанности синтаксических построений, известной приподнятости общего тона и т. п. Для греческих литературных языков, как и для языка древнеиндийского, особенно характерно образование новых слов путем сложения. Из языка устного поэтического творчества вошли украшающие эпитеты, окаменевшие метафоры и сравнения, ритмизация речи и многие элементы, из которых впоследствии развились риторические фигуры (анафоры, параллелизмы, антитезы и т. п.).
Древнейшим литературным языком в древней Греции явился поэтический язык героического эпоса, выработанный певцами этого эпоса (аэдами) в греческих поселениях на малоазиатском побережье. Он развивался в тесной связи с развитием эпического стиха -· дактилического гексаметра. Не только фонетика и морфология диалектов, лежащих в основе этого языка, влияли на особенности метрики, но и обратно, - фонетические и просодические черты его оформлялись, как это показали в конце XIX века В. Шульце, Ф. Зольмсен и отчасти Ван-Льевен, в прямой зависимости от метрических законов напевного стиха. Язык гомеровского эпоса не только стал языком всей греческой героической поэзии на две тысячи лет (его пытался сохранять еще в XII веке византийский поэт Иоанн Цец), но был воспринят также и дидактическим эпосом Гесиода и его последователей (см. ниже, главу X) и эпосом философским (Ксенофан, Парменид, Эмпедокл - см. главу XI). В эллинистический период им писал Аполлоний Родосский (см. ниже, т. II, раздел 5), в IV-V веках н. э. - Квинт Смирнский и Нонн Паннополитанский (см. ниже, т. III), хотя язык последнего окрашен яркими индивидуальными чертами.
Этот эпический язык имеет в основе ионийское наречие, распространенное к югу от города Смирны и на островах Хиосе, Самосе и др. На ряду с этим, мы находим в нем много эолизмов, свойственных наречию северо-западного угла Малой Азии и острова Лесбоса. В настоящее время является общепризнанным, что он создан искусственно аэдами и не отражает никакого конкретного живого говора.[1] Господствовавшее в первой половине XIX века мнение, что гомеровский язык есть древнейшая стадия греческого языка, теперь окончательно оставлено.[2] Выяснено, что аркадско-кипрский, собственно эолийский и аттический диалекты сохранили много отдельных черт, уже утраченных гомеровским языком, хотя в целом этот последний, в силу свойственной всякому искусственному языку архаичности, заключает в себе большое количество древних элементов, чем любое другое наречие, взятое отдельно.
В конце XIX и начале XX века была очень популярна гипотеза, созданная Авг. Фикком, а у нас защищавшаяся Ф. Зелинским, что гомеровский язык, созданный в среде эолийских аэдов, затем перешел в ионийскую среду, где и подвергся "ионизации". В процессе дальнейшего развития эпоса и введения в него новых мотивов наибольшее количество эолизмов сохранилось в древнейших его частях, а более новые части совершенно лишены их. "Эолизмы" стали критерием суждения для датировки напластований в сюжетах "Илиады" и "Одиссеи", и, таким образом, гипотеза, не обоснованная никакими историческими данными, явилась основанием для новых гипотез о последовательности сложения гомеровских поэм.[3] Фикк даже сделал попытку "перевести" обе поэмы на эолийское наречие, а части, не поддающиеся такому переводу, объявил позднейшими вставками. В настоящее время эта гипотеза не может считаться доказанной. Вполне возможно, что ядро героического эпоса троянского цикла, если оно было создано в районе города Смирны, который лежал на границе между Ионией и Эолией и около 800 г. до н. э. перешел от эолийцев к ионийцам, - впитало в себя элементы обоих наречий в результате сознательного языкотворчества аэдов. Кроме того, самая проблема "эолизмов" сейчас считается более спорной, чем раньше. Нет никаких оснований относить за счет эолийского слоя все языковые особенности, не свойственные ионийскому наречию в позднейшее время. Многое из того, что привыкли считать "эолизмом", могло принадлежать и ионийскому диалекту в более древний период (в том числе и сохранение звука υ, обозначаемого дигаммой). Наконец, как показывают некоторые надписи Смирны, островов Хиоса и Самоса и даже Колофона, живой говор этих местностей был гораздо ближе к эолийскому наречию, чем диалект Кикладских островов, а тем более Эвбеи. На этом основании некоторые лингвисты (впервые в 1839 г. Арене, а в новейшее время Мейе) считают, что в основе эпического языка лежит говор ионийский на эолийской основе.[4] Эта теория также не может считаться доказанной, так как гомеровский язык включает в себя и некоторые специфические эолийские новообразования.
Язык Гесиода есть первое восприятие поэтического языка малоазиатских аэдов на континенте. Традиция связывает это с известием о переселении отца Гесиода из Кимы в Беотию (Тр. и дни, 636 сл.), но еще Арене обратил внимание на то, что в "Трудах и днях" встречаются эолизмы, которых нет у Гомера и которые следует относить за счет эолийского диалекта самой Беотии.[5] С другой стороны, у Гесиода встречаются и доризмы, свойственные говору дельфийского района, чего у Гомера уже совершенно нет.[6] На основе эпического языка развилась элегическая и эпиграмматическая поэзия, но с течением времени в эти поэтические жанры все больше начинают проникать местные (новоионийские) особенности живого языка, а некоторые гомеровские черты исчезают.
Эти элементы замечаются уже у древнейших элегиков - Каллина и Архилоха.[7] Однако другие формы лирики вырабатывают свой особый язык. Для монодической мелики Алкея и Сапфо - это чисто эолийский диалект острова Лесбоса, где безусловно существовала раньше VII века до н. э. устная песенная поэзия, в которую уходит своими корнями творчество мелических поэтов. Лирика Мимнерма и Анакреонта и ямбы Гиппонакта написаны на ионийском наречии. Хоровая мелика, первоначальное развитие которой связано со Спартой, использует дорийский диалект, хотя один из первых поэтов этого жанра, Алкман, был уроженцем Сард. Хоровой мелос и в дальнейшем связан с дорийцами (дорийские колонии в Сицилии и южной Италии, где писали свои произведения Стесихор и Ивик), и традиция навсегда закрепляет за ним дорийское наречие. Этим наречием пользуются фиванец Пиндар, ионийцы с острова Кеоса - Симонид и Вакхилид. Это закрепление определенного наречия за поэтическим жанром сохраняется и в эллинистическую эпоху, когда для деловой прозы уже существует один общегреческий язык на основе аттического диалекта (κοινή). Новые, не имеющие традиции жанры, как, например, буколическая поэзия Феокрита, Биона и Мосха, вырабатывают особый смешанный язык, в котором можно найти на ряду с архаическими эолизмами, ионизмами и доризмами формы живой разговорной речи. Отдельные отступления от традиции встречались, однако, и до эллинизма: такова беотийская поэтесса Коринна, писавшая на своем родном, а не на лесбосском наречии.
Совершенно особый язык вырабатывает аттическая трагедия, зарождающаяся тогда, когда этос уже клонился к упадку, а лирика находилась в полном расцвете. Язык трагедии не мог быть создан без влияния языка этих жанров, даже в том случае, если фольклорное творчество первоначальных культовых праздников Диониса в Афинах и развивалось в рамках местного аттического говора. Синтетический характер трагической поэзии повлек за собой и разнохарактерный состав ее языка. Мы не знаем языка древнейших дифирамбов, из которых выросла трагадия, но можем предполагать, что изменение их характера во второй половине VI века до н. э., имевшее место при дворе коринфского тиранна Периандра и связанное с деятельностью Ариона Лесбосского, определило и особенности их языка, известные нам из позднейших трагедий. Когда дифирамб стал литературным произведением определенного поэта, он, как предназначавшийся для хорового исполнения, не мог не подпасть под влияние существовавшей для хоровой поэзии языковой традиции. В эпоху Стесихора и Ивика уже стало традицией писать на дорийском диалекте, а в Коринфе этот диалект был и местным живым языком. Дорийский мелос в лице Симонида Кеосского процветал и при дворе Писистратидов в Афинах, когда там развивалось творчество первых трагиков. Поэтому, хотя трагедии в Афинах (известные нам, начиная с Эсхила) пишутся на древнем аттическом наречии, вероятно соответствовавшем языку населения Афин конца VI века, в их хоровых частях мы находим большее количество доризмов. Однако не следует думать, что хоры написаны на том дорийском диалекте, на котором написаны, например, эпиникия Пиндара:[8] с лексической стороны их язык вовсе не дорийский (ср., например, лексические доризмы в языке спартанца и спартанки в "Лисистрате" Аристофана, ст. 81 сл. и 980 сл., или в языке мегарца в его же "Ахарнянах", ст. 750 сл.) Доризмы в хорах встречаются обычно лишь в определенных случаях (а вместо η в окончаниях и лишь в некоторых корнях, например φάμα вместо φήμη). Эпических форм больше всего в монологах вестников, что следует объяснять зависимостью повествовательных частей трагедии от эпоса. Комедия и мим писались на языке, гораздо более близком к разговорному. Это объясняется прежде всего тем, что комические представления возникли из неофициальной части дионисовых празднеств. Фольклорные корни в них всегда оставались более явными. В еще большей степени это относится к чисто народному представлению, каким был мим. Уже во второй половине VI века до н. э. создатель мима Эпихарм пользовался им для пропаганды своих философских взглядов. Это влекло за собой сугубую прозаичность языка, точность его выражений. В комедии же специфическая особенность этого стиля представления, имевшего своей основной задачей любыми средствами развеселить зрителя, - стиля, который обычно характеризуют современным словом "буффонада", - и большая роль пародии заставляли прибегать весьма часто к созданию искусственных слов и форм. Язык же хоровых партий оставался искусственным, как и в трагедии, но был все-таки ближе к живому языку. Доризмов в них меньше. Лишь упразднение хоров в новоаттической комедии III века до н. э. привело к полному единству языка этого рода произведений, а бытовые сюжеты, заступившие место сатиры, лишили новую комедию пародийного характера. У Аристофана же пародирование приводило к употреблению не только различных местных говоров, но даже и к использованию исковерканного греческого языка чужестранцами, действующими в его комедии (персами, скифами).
Греческая проза возникает в Ионии, где появляются сочинения первых логографов и первых философов, отказавшихся от изложения своих учений в поэтической форме. Язык ее - ионийский диалект, но уже сильно отошедший в своем развитии от диалекта IX-VIII веков, использованного ионийскими аэдами для создания искусственного эпического языка. Этот диалект до применения его в письменных произведениях безусловно применялся уже для целей художественного повествования в устном народном творчестве. Он был языком прозаической саги, жившей на ряду с эпосом, народной сказки и животного эпоса, из которого развилась басня Эзопа (см. главу I § 5). Устная традиция этих ионийских жанров живет еще в V веке до н. э. Первые греческие прозаики имели, следовательно, к своим услугам уже достаточно выработанное наречие. Параллельно ионийскому, но с некоторым отставанием от него во времени, развивалось и аттическое наречие; еще до применения его в литературных целях, что началось только в V веке до н. э. (псевдо-Ксенофонтова "Афинская полигия", Фукидид) аттическое наречие было языком суда и официальных документов, иногда довольно сложных по содержанию.
Есть все основания полагать, что языком первых ионийских прозаиков VI века до н. э. было наречие, общее всему "додекаполису" (т. е. побережью Малой Азии от Смирны до Милета), своего рода ионийская κοινή, в которой уже стерлись местные языковые отличия. Жанр и стиль этой прозы определялся термином ἱστορίη. За пределами этого понятия находились только философские сочинения, часто еще писавшиеся стихами (Ксенофан): история, география, этнография, медицина в него включались, и только в отдельных случаях исторические сочинения продолжали писаться стихами. Язык "исторической", в таком понимании, прозы, как язык жанра, не зависящий (так же как и в поэзии) от места рождения автора, оформился окончательно в произведениях Геродота и Гиппократа, уроженцев дорийских колоний; к их времени он, следовательно, уже вышел за пределы Ионии. Прозаическое литературное творчество перекинулось в V веке до н. э. из Малой Азии и в Афины, получившие после греко-персидских войн гегемонию над всей Грецией. Однако, несмотря на культурное воздействие Ионии, Афины сохранили и для исторической и для философской прозы свое аттическое наречие, выработанное в качестве делового языка: в 403/402 г. до н. э. они приняли только ионийский алфавит, но не язык. Аттические писатели до конца IV века до н. э. ревниво охраняли чистоту своего литературного языка, и в ораторской речи, возникшей как литературный жанр именно в Афинах, проза отличалась особенным пуризмом. На аттический язык переходит отчасти и медицина (Диокл), но на ряду с ним продолжает и в IV веке свое существование ионийская историческая проза (Ктесий), несмотря на то, что главную роль в историографии этого столетия играют ученики аттического оратора Исократа (Эфор и Феопомп), использующие в историческом изложении правила риторики. Аттическая гроза завоевывает и греческие колонии в Сицилии и южной Италии.
Македонское владычество, походы Александра и распространение греческой культуры в странах Востока вносят коренные изменения и в развитие языка. Весь греческий кир от Массилии до Еактрии впервые получает один общий язык "койнэ" (κοινή), образовавшийся на основе языка аттической прозы с проникновением в него некоторых особенностей других диалектов (главным образом, ионийского), с восприятием всего их лексического многообразия и с появлением ряда новообразований. Старые диалекты в III веке до н. э. исчезают, по крайней мере в городских центрах.[9] Надписи показывают нам этот постепенный переход от местных диалектов к койнэ.[10] В дальнейшем своем развитии этот язык переходит, начиная с VI века н. э., в язык, называемый обычно "среднегреческим", из которого в XV-XVI веках вырабатывается современный греческий язык (димотики́).
Однако эллинистическая койнэ не стала единственным языком всей греческой прозаической литературы на протяжении поздних периодов в истории античного мира. Ее исключительное господство продолжалось не более четырехсот лет. С конца I века н. э. начинаются попытки возродить аттическое наречие во всей его чистоте как литературный язык (см. ниже, т. II, раздел 6). Это течение оказывается очень живучим, и целый ряд "аттицистов" (правильнее "аттикистов") мы встречаем не только среди языческих, но и среди христианских писателей. Аттицизм процветает в византийский период (особенно в XI-XII веках) и вновь возрождается в XIX веке, после восстановления греческой независимости (1829). В конце XIX века в Греции начинается борьба демократических писателей (Паламес, Психарис) за права народного языка (γλῶσσα τοῦ λαοῦ) в литературе. Однако верх в этой борьбе одерживает искусственный литературный язык "кафаревуса" (καθαρεύουσα), основанный на языке древнегреческой аттической прозы, с признанием лишь небольшого количества новообразований и современного произношения звуков. С 1911 г. этот язык официально принят в качестве государственного языка и языка школы. Однако выдержать его чистоту греческим писателям и государственным деятелям не удается, и влияние живого языка сказывается за последние тридцать лет все сильнее и сильнее.

---

[1] Со. К. Meister, Die Homerische Kunstsprache. Лейпциг, 1921.
[2] По непонятным причинам его в начале XX века продолжал отстаивать Дреруп (Drerup, Homer. Die Anfänge der griechischen Kultur, 1908, стр. 108).
[3] Подробнее см. в главе VI, § 4.
[4] Meillet, Aperçu d'une histoire de la langue grecque, 3–е изд., стр. 171.
[5] Ahrens, Kleine Schriften, стр. 174 сл. Например: ἄψειν вместо ἀψῖδα (Тр. и дни, 426), αἴνημι вместо αἰνέω (Тр. и дни, 683) и др.
[6] Главным образом, окончание -ᾰ вместо ᾱς (в винительном падеже множест. числа основ на -α).
[7] О языке Тиртея см. главу XIII, § 3.
[8] Это утверждение можно встретить иногда в историко–литературных работах.
[9] Диалекты новогреческого языка возникают вновь в средние века и восходят не к древнегреческим диалектам, а почти целиком к койнэ эллинистическо–римского периода, эволюция которой в некоторых областях сопровождалась развитием специфических местных особенностей, подобно развитию романских языков из местных особенностей вульгарной латыни. Лить в отдельных случаях в современных греческих говорах вскрываются пережитки древнегреческого диалекта данной территории. [Ср. работы Перно о цаконском наречии в Лаконии (1932) и о хиосских говорах (1907)]. Это показывает, что в глухих сельских местностях койнэ не вытеснила окончательно местного говора. О следах диалектов в эпоху империи см. A. Thumb, Die griechische Sprache im Zeitalter des Hellenismus. Страсбург, 1901, стр. 28.
[10] Общая характеристика образования койнэ будет дана в вводной главе к разделу „Эллинистический период“ (т. II).