*[1]
1. Жители Смирны! Для того, кто хочет убедить в чем-нибудь своих слушателей, весьма выгодно, если содержание его речи приходится им по душе; но если кто-либо вздумает преподать им наставление, то большинство слушателей не только не воспользуется его поучениями, но даже и слушать его не станет. Ведь во всех делах, которые сами по себе привлекают нас и возбуждают наше рвение, никаких советов не требуется - в этих случаях сама природа без труда управляет нашими действиями; напротив, во всем том, что мы, повинуясь указаниям разума, должны делать или чего должны избегать, необходим добрый совет. Поэтому, если кто никаких советов слушать не хочет, с тем и разговаривать не стоит.
2. Есть, конечно, на свете и такие люди - грубые и невежественные; вы же, по вашему собственному мнению, превосходите все:; прочих и благоразумием и образованием; поэтому, как мне кажется, было бы нелепо, если бы вы не воспользовались с благодарностью поданным вам добрым советом, даже в том случае, когда по началу >вам будет неприятно выслушать его.
3. К тому же, если бы я предлагал что-либо очень трудное и обременительное, то, пожалуй, об этом можно было бы поспорить; правда, и тогда я постарался бы доказать, что общую пользу следует предпочесть мимолетному увеселению. Но я отнюдь не намерен предлагать вам что-либо неприемлемое; напротив, я хочу дать вам мой совет именно для того, чтобы вам не пришлось впоследствии самим произносить и выслушивать неприятные для вас речи; я же далек от того, чтобы причинять вам неприятности или давать вам неприемлемые советы.
4. Итак, я начну с того вопроса, за обсуждением которого вам всего легче будет следить и который и мне наиболее близок. Ведь нам предстоит справлять празднество в честь Диониса,[2] а также - Зевс свидетель - и в честь Афродиты и всех прочих богов: мы будем совершать возлияния, приносить жертвы, петь пеаны, надевать венки и постараемся не упустить ничего из того, что повелевает нам благочестие; но нам следует с корнем вырвать то, что обычно сопутствует празднеству, что тешит толпу, но в высшей степени тягостно для людей порядочных: я говорю об издевательствах и шутовских выступлениях, устраиваемых и среди бела дня, и - клянусь Зевсом - даже по ночам; не следует ни сочинять для них песенок, ни участвовать в них, ни показывать разные непристойности.
5. Ведь дело вот в чем: кому неохота выслушивать злословие, того оно не забавляет; а кто слушает его охотно, привыкает к нему, а в этом - первый источник дурных нравов; не может быть худшего порицания ни для частного лица, ни для города в целом, чем то, что их радует зло. Из всех человеческих пороков самым худшим является злобность - ей нет прощения, и, несомненно, только тот поддается ей, только тот растит ее в своей душе, кто способен вполне подчиниться ее власти. И вот доказательство: никто не станет радоваться, если злословят о том, кого он любит и к кому относится благожелательно.
6. Ведь даже тот, кто другому причинит вред, нанесет убыток или совершит что-либо подобное, может оправдать свой поступок тем, что он совершил его невольно; злобность же отличается от всего этого уже тем, что самое название ее происходит от слова "зло" и уже поэтому она не заслуживает прощения; ведь слово "злобность" обозначает не какой-либо отдельный дурной поступок, а природную черту характера человека, который никому не желает добра; и так же как "злобность" родственна "злу" и получает от него свое название, так и злословие заключает в себе немалую долю зла, хотя бы уже по сходству их названий: и то и другое свойственно людям злым и дурным.
7. Я полагаю, что следует всегда и мыслить и говорить насколько возможно благопристойнее; а при ежемесячных священнодействиях и празднествах разве не следует стремиться к тому, чтобы и речи были прекрасны, и мысли благородны, и чтобы все относились друг к другу в высшей степени вежливо и благожелательно? Ведь боги вознаграждают .именно за дружелюбие и единомыслие. Разве не должны мы считать самые эти празднества как бы свидетельством нашего всеобщего дружелюбия, разве не должны мы думать, что никакие пышные жертвоприношения, никакие возлияния не могут быть более угодны богам, чем благородное умонастроение?
8. Как можем мы выразить наше почитание богов иначе, чем если мы перед их лицом не станем ни говорить, ни слушать что-либо неподобающее? Ведь и в присутствии уважаемого нами друга мы воздерживаемся от многих выражений даже в том случае, когда имеем повод высказать резкое осуждение; неужели же, когда нам внимают сами боги, мы станем говорить и слушать о том, чего сами не только не одобряем, но чего стараемся избегать, как дел позорных?
9. Вам следует понять, что я не предлагаю чего-либо нового, но только то, что уже издавна было установлено и законами и общепринятыми обычаями: вспомните о том, что глашатаи, созывая народ на собрания, в первых же своих словах приказывают выражать свои мысли подобающим образом; вспомните о наставлениях, которые нам дают жрецы и священнослужители, храмовые прислужники, когда мы приносим жертвы, вспомните и о том, что мы сами стараемся соблюдать эти правила во время наших молений.
10. Какой же смысл в том, чтобы с одной стороны считать благопристойный способ выражения чем-то прекрасным и подобающим для священнодействий, а с другой - оставлять безнаказанными тех, кто кощунствует? Принося жертвы, мы ведем себя благопристойно, а перед лицом тех же самых богов, которым приносим эти жертвы, мы под предлогом их празднества произносим и слушаем разные мерзости; мы утверждаем, что боги не терпят злословия и в то же время делаем их как бы покровителями тех поношений, которыми осыпаем друг друга.
11. Разве, полагая, что это угодно богам, мы не противоречим сами себе? Если, стремясь приблизиться к богам, мы воздерживаемся от всего дурного, а сами, зная, что поступаем дурно, всем этим забавляемся, разве мы сохраняем заветы благочестия? Как же можем мы в честь богов делать именно то, чего во имя тех же богов должны всячески избегать?
12. Очень странным кажется мне, что речь птиц мы считаем священной (где бы ее ни услышали, даже в совершенно пустынных местах), а в наших собственных речах не умеем удержаться от сквернословия даже на сцене театра; приступая к алтарям богини Молвы, мы жаждем услышать от нее только самые прекрасные слова (настолько твердо мы уверены в том, что именно они подобают богине), а словами, которых вообще не следовало бы терпеть, мы оскверняем наш язык как раз на празднествах.
13. Мы велим мальчикам сохранять уста в чистоте, даем им и в школе и дома такое наставление: о том, что позорно делать, не следует и говорить; а сами, собрав вместе и детей, и женщин, и людей всех возрастов, назначаем награды за злословие, и тех, кто особенно преуспеет в этом деле, стараемся вознаградить особо.
14. Даже к священным сосудам у входа в храм мы не допускаем того, кто совершит или стерпит известные проступки, и об этих же самых проступках мы распеваем песенки во время священнодействий; мы считаем нечестным принести что-либо в жертву не в согласии с установленным порядком, а почитать богов неподобающими речами считаем признаком благочестия; во всех прочих делах мы соблюдаем пристойность и в то же время спокойно смотрим на всевозможные телодвижения участников хоров, спокойно слушаем любые их речи; если кто-нибудь из певцов возьмет неверную ноту, мы выгоняем его из хора, а если весь хор поет о неподобных вещах, мы его вознаграждаем.
15. И если кто-нибудь оскорбит нас, мы впадаем в ярость, а когда мы сами осыпаем себя оскорблениями, то именно это и считаем необходимой частью подлинного праздника. Таким образом, мы и с богами несогласны и сами себе противоречим.
16. Тем не менее есть люди, утверждающие, будто разрешение злословить в театре приносит добрые плоды: те, кто вели дурной образ жизни, подвергаются осуждению, а все прочие, из опасения, что и они могут стать предметом издевательств комедии, постараются вести себя благоразумно. Раз это так, то я предложил бы весьма высоко оценить пьянство, если оно способно оказывать на людей такое воспитательное воздействие и если можно без труда добиться того, чтобы пьяницы учили прочих людей благоразумию и, сами еще не протрезвившись, наставляли других в правилах той прекрасной жизни, которую следует вести.
17. Но кто из вас не знает, что вовсе не дело толпы - брать на себя труд воспитания, так же как не ее дело - давать законы и выносить суждения по общественным вопросам? Мы ведь не доверим первому встречному вести корабль до Коринфа; так неужели же любой человек знает, по какому пути следует идти в жизни и чем надо снабдить людей на этот путь? Неужели любой может взяться за кормило и вести юношество, куда ему вздумается?
18. Ведь если, отбирая атлетов, мы отвергаем непригодных, и им приходится не только с позором удалиться, но и заплатить пеню,[3] то почему же мы так беспечны, что руководителей важнейшим делом воспитания и обучения выбираем из числа рабов и усерднейших завсегдатаев мелких лавчонок?
19. Ведь и в привратники мы ставим не кого попало, а человека надежного, чтобы в нашем доме не могло приключиться ничего постыдного; а наших детей и жен и весь наш город в целом - одним словом все, что нам дорого, - мы отдадим всякому, кто захочет все это прибрать к рукам? Тем, кого мы считаем ниже себя, даже когда они трезвы, тем мы станем верить когда они пьяны?
20. Однако, скажут нам, в эту пору нечего говорить о воспитании, это - время разгула; ведь это - Дионисии, время веселых гулянок и ночных шествий; итак, значит, мы на это время освобождаем детей от надзора их подлинных учителей и поручаем их людям, которые сами ни на что не годны, но навязывают нам свои мнения; при этом мы, как видно, даже не понимаем, насколько неподходящим является самое место, где все это происходит, и насколько нелепа сама эта мысль.
21. Не по театрам подобает питаться учителям и не там обучать юношей - театры устроены для забавы и развлечения; есть другие места, которые и носят подобающее им название, в которых и следует изучать философию; там не издеваются и не злословят бесстыдно, а дают такое воспитание, которое приличествует свободному гражданину, и обучают, кроме всего прочего, и тому, что всего неблагопристойного следует остерегаться.
22. К тому же, если бы участники комедий издевались только над дурными людьми, а прочих оставляли в покое, то, пожалуй, это еще можно было бы допустить; но в данное время это дело, пусть даже по началу неплохое, к добру не ведет, ибо многим приходится выслушивать злословие совершенно незаслуженно, а в то же время есть и такие люди, чьи проделки каждому известны, а они тем не менее избегают публичного осуждения. В чем же дело? В том, что выступающие в комедиях отнюдь не подражают ни истинным преподавателям, ни учителям мудрости, ни тем, кто действительно хочет научить людей добру, - ведь если бы это было так, они прежде всего исправились бы сами; нет, они выступают либо из личной вражды, либо напротив, кому-нибудь в угоду; иногда им случалось попросить у кого-нибудь денег, и они их не получили, иногда они не достигали успеха в любовных домогательствах - вот тогда-то они и осыпают оскорблениями своих недругов, а о разных других делах умалчивают, так что на чистую воду выводят не тех людей, чья жизнь позорна.
23. Подумайте еще и вот о чем: более всех, казалось бы, должны стараться откупиться от злословия те, кто кое-что за собой знает; а кто должен бы менее всего придавать значение злословию? Разве не тот, кто уверен в себе и в своем достойном образе жизни? А на деле выходит наоборот - дурные и бесчестные люди выходят сухи из воды, а издевательствам подвергаются как раз те, кто менее всего этого заслуживает.
24. Вообразим себе даже, что злословию подвергаются и те и другие (конечно, едва ли это возможно - никто уважающий себя не станет терпеть оскорблений): но и тогда тот, кто не ценит своей доброй славы и кто в конец испорчен дурными страстями, не только не почувствует себя обиженным, а, напротив, даже сочтет это для себя выгодным и будет рад-радехонек, что о нем узнали все; а те, кто понесет поношение не по заслугам, разве не потерпят ущерба, лишившись тех наград, которые они заслужили своим благоразумием?
25. Итак, не ставить комедии надо в целях улучшения нравов юношества, а именно в этих самых целях надо эти постановки прекратить, чтобы юноши могли беспрепятственно стремиться к доблести. Дурных людей мы можем карать и иными способами, но зачем так оскорблять людей добропорядочных? Неужели же такого человека, на которого никогда не поступало даже законной жалобы, мы выдадим с головой всякому, кто захочет его бесчестить?
26. Подумать надо и вот о чем: иному честному человеку покажется, пожалуй, более предпочтительным расстаться с некоторой суммой денег, чем слушать поношения, - особенно тому, кто по натуре робок. Разве не ясно уже из этого, насколько вредоносна постановка комедий, - разве не ясно, что ее следует начисто запретить? Ведь самым добропорядочным людям придется выбирать одно из двух: либо, не давая взятки, выслушивать хулу, либо понести наказание за то, что они откупились от оскорблений деньгами; а чем же пострадают те, кто выслушивает оскорбления с полным равнодушием?
27. Помимо всего прочего, дурная слава отдельных лиц бросает тень и на весь город в целом; каковы лица, высмеянные в комедии, таковы - так часто думали люди - и все остальные. Взгляните на ваших предков, афинян: тех мужей, которых превозносят в своих произведениях почти все писатели, одна только комедия унижает и только она дает доводы в руки клеветникам: ведь - говорят они - вы видите, что афиняне сами себя обличают.
28. А уж о том, насколько велика разница между нынешними бесстыдными и лживыми нападками и теми поучительными и полезными советами, которые заключались в так называемых "парабазах",[4] и говорить не стоит; а даже если от них кое-кому и попадало, то, как сказано в пословице, "от благородных колотушек и побои не болят". А там, где и слова гнусны, и напевы безобразны, и жесты бесстыдны, и где комедия все равно не в силах карать те пороки, которые показывает она сама, какое удовольствие может она доставить? Неужели вы все это одобряете? Что позорнее этого?
29. Разве можно все это видеть и слышать и все же считать полезным? Нет, это явный признак испорченности нравов. Если любой человек, будь то мужчина или женщина, привыкнет слушать поношения и выносить позорнейшую хулу, он потеряет уважение к себе и приучится к дурным нравам, даже если раньше и был им чужд. А кроме всего прочего "При чем здесь Дионис?" - мне кажется, именно к этому случаю данная пословица особенно подходит.
30. Поистине, великую славу приносит нашему городу то, что у нас и в банях, и в подворотнях, и на городской площади, и в домах разные бабенки, подростки, да и каждый, кому только вздумается, распевает всяческие песенки! Притом, неужели можно издеваться только над своими согражданами? Но ведь это довольно странно, что вы станете щадить чужестранцев больше, чем самих себя; вы окажетесь совсем не похожи на лакедемонян - они держали свои собственные дела в тайне, а вы предоставите кому угодно возможность говорить про вас даже самые неподобающие речи? Или мы и чужестранцев не станем щадить?
31. Хороши же будут тогда наши с ними взаимоотношения! Да нелегко будет и родителям воспитывать детей или старшим братьям наставлять младших там, где распевают подобные песенки! Не лучше ли вам перестать выставлять себя на позорище?
32. Но, скажут нам, ведь шутка - Зевс свидетель - вещь вполне допустимая; да, если она исходит не от подонков, - ведь порядочных людей не так-то уж много. А любителей злословить я хотел бы спросить вот о чем: действительно ли они шутят или говорят серьезно? Если шутят, зачем они прикидываются, будто хотят дать глубокомысленные наставления? Если же они говорят всерьез, то их опять-таки надо спросить, основана ли их хула на правде или на лжи? Если на правде, то почему они не прибегают к помощи законов? Однако там, где действительно следует говорить, они молчат, а где следует молчать, говорят. Если же они лгут, то пусть радуются, что это сходит им с рук безнаказанно, а не жалуются на то, что им не разрешают злословить.
33. Я думаю, что даю всем, вам в особенности, совершенно правильный совет. Чем больше вы, по вашему мнению, превосходите всех прочих и образованием и благовоспитанностью, тем позорнее для вас стремиться к тому, чего делать не следует.

[2] Дионисии были одними из самых почитаемых в Смирне праздников.

[3] В эпоху Римской империи атлетические игры вошли в обычай; до этого состязания атлетов были эпизодическими. Первое состязание атлетов, приглашенных из Греции, произошло в Риме в 186 г. до н. э.

[4] Парабаза — хоровая лирическая часть древней комедии, следовавшая за экспозицией пьесы. В этой части действие комедии прерывалось, хор поворачивался лицом к публике и обращался к ней от имени поэта. Содержание парабазы было совершенно не связано с сюжетом пьесы и часто носило обличительный характер.