К антиохийцам о гневе царя (orat. XVI F)

1. В чем состояла моя беседа с императором в защиту города, антиохийцы, и как я не пожалел никаких усилий в борьбе и мольбах, вы узнали частью из моего рассказа вам, при чем я не столько величался, сколько утешал, большую же часть из объявления царя, когда он и здесь говорил жрецу, как я докучал ему, и потом на стоянке пред вашей курией. А что надо вам выслушать о постигших нас испытаниях и гневе царя и как нам можно прекратить его и показать свою благонамеренность, это я попытаюсь изложить.
2. Ведь там надлежало попробовать вас вызволить из вины, здесь же не скрывать, в чем вас можно обвинить по справедливости. Первое было извинительно и, к счастью, достигло прощения, второе же могло бы нам причинить сильнейший вред, если бы мы стояли на своем, будто мы ничем не прегрешили.
3. Что я или всех, или большую часть огорчу свободою своих разоблачений, это я отлично сознаю, но гораздо выгоднее, будучи огорченными речью, порадоваться результатам её, чем, теперь выслушав приятные вещи, за малое удовольствие подвергнуться многим сильным наказаниям. Ведь если бы можно было зараз и вас хвалить, и показать путь, каким нам возможно избежать опасности, было бы9 конечно, безумным поступком избрать не этот способ речи. Но так как от угодливости речи необходимо погибнет польза, благоразумно будет предпочесть лести то, что ведет в спасению.
4. Демосфен, увещевая своих сограждан в их унынии, хотел, чтобы было не так и чтобы умы не были настроены так, как будто не было доброй надежды. Я же настолько далек от советов вам отбросить уныние, что и не считаю возможным городу спастись иначе, если мы не прибавим в наличному и превзойдем печалью тех, кто когда либо известны были избытком своей скорби.
5. Так приходится. Ведь если бы, допустим, мы мыслили о настоящей поре, как легкой, мы увеличим бедствие, показав всем, что ни от кого и никакая немилость не будет так серьезна, чтобы она смутила город. Если же мы отчаемся в поправлении обстоятельств и проникнемся тем страхом, какой естествен у людей, рискующих самою основою своего существования, то, во первых, при таком опасении мы с большим толком обсудим, как следует нам поступать впредь. Затем это самое, может быть, удовлетворить и императора, что город, который представлялся все время весьма самоуверенным, поражен, принижен, и уверен в своей гибели.
6. Далее, многие и великие несчастья всегда окружали этот несчастный город и, может быть, Селевк строил его при неблагоприятных знамениях. Персидской силе выпало на долю прославиться на счет наших бедствий, как борцу, много раз повергавшему своего противника. Когда не воевали они с этой областью? Или, когда, совершив нашествие, не уничтожали, что могли, срывая до основания, а с остальным приканчивая огнем?
7. Итак наши предки были упорны в борьбе и не умели уступать демонам своих мест. А между тем им следовало, приняв во внимание, что чья то зависть обуревает город, немедленно после первого, если же нет, то по крайней мере после второго разрушения искать другой стороны, как тем фокейцам [1]. А они, в действительности, восстановляли и снова созидали город, не зная, что готовят его для новых бедствий.
8. Но если многие, грозные беды потрясли, граждане, раньше наш город, ни одно, сказал бы я, не сравнится с настоящим несчастьем. Во первых, не одно и то же тяжко страдать от природных врагов или встречать ненависть со стороны единоплеменников, от тех, чьих заботою подобало бы пользоваться.
9. Но как гораздо ужаснее быть гонимым отцом и иметь обвинителем родителя, чем подвергаться козням со стороны лиц, посторонних роду, так большее бедствие то, если римскому императору город представляется достойным разорения, чем потерпеть это на деле со стороны варваров.
10. В самом деле, последнее согласно с законом войны и напасть такая принадлежит к обычным, а первого примеров немного. И в последнем можно винить судьбу, первое же представляется выдержавшим проверку разума. И второе вызывает сострадание со стороны единоплеменников и они готовы помочь пораженным ударом, дружбы же первых всякий станет избегать, выдвигая эту ненависть, как признак большего разногласия в образе мыслей.
11. Итак, если город наш не пал, не надлежит радоваться или хладнокровно переносить недовольство нами, но если город, потеряв прежнюю славу, значится в числе самых злонравных, больше скорбеть, чем если бы мы видели врагов перед стенами. Мне же да будет дано прежде всего, оберегать жизнь и считаться честным, а если влечет к себе низость, смерть, граждане, легче порочности.
12. Таким образом, если и можно было бы не бояться за будущее, вследствие наличного позора надлежало бы прятаться от стыда, стенать, считать, что городу прилична та внешность, какую принимает на себя каждый дом во время похорон; а теперь, когда на нас тяготить такое бесславие, нет даже того, кто бы поручился, что мы не подвергнемся какой-либо непоправимой каре, если разве вы не получили из Дельф, без моего ведома, оракулов.
13. Итак, пока в разгаре пламя этого гнева, кто столь храбр, что не захочет трепетать? Разве не знаете, что, сколько силы в землетрясениях, в молниях, в морских наводнениях, столько и нисколько не меньше силы в царском гневе? Он силен войском против безоружных и, если дает знак разгромить город, самый большой из всех гибнет в малую часть дня силою рук, оружия, огня, прочего.
14. Тот же, кто не решается на столь чрезмерную кару, отняв у города все признаки такового, превращает его по виду в деревню. Взгляните на известную Каппадокию. Там богатый, значительный город, заботившийся об искусстве речи и бывший зимовкою императору, не раз исключался из списка городов, когда признано было, что он преступает в своей дерзости дозволенные пределы. Что же? Разве людям здравомыслящим не пристало трепетать, плакать, подумать, как бы загладить тот или другой из проступков?
15. После этого иной, поднявшись здесь с места, скажет: «Да где же тут с нашей стороны преступление, если и земля не дала того урожая, какой надобен был, и торговлю затормозили нововведения на счет рыночных цен?» Такие слова указывают на неблагополучие, если мы возбудили ненависть без вины со своей стороны. Таким образом благоразумие требует смириться и плакать, нарочно ли мы оскорбили милостивого владыку или без всякой вины с нашей стороны некий враждебный демон нас покрыл такою дурною славою.
16. Но так как с вашей стороны много заверений, что вы не сделали никакого проступка, а он заявляет, что он оскорблен самым чувствительным образом, я бы не желал быть судьею в таком процессе, потому что люблю обоих, отечество чту и государь требует уважения, друг мне по своей речи и, самое важное, в виду слов, которые я и он творим сродни [2] одни другим. Однако, так как нужно все отодвигать на второй план перед истиной и я вперед заявил, что, нимало не обинуясь, скажу, что думаю, и раз уже вступив в число советчиков, доведен до необходимости подать голос, надо сказать, что мне кажется.
17. Даже если бы я часто говорил, антиохийцы, что государь напрасно вас обвиняет, я не мог бы убедить кого-нибудь, кроме вас. Ведь и благочестие к богам, и кротость к подданным, но натура, подобающая философии, и учения, содействовавшие природным свойствам, все это становится, и свидетельствуете, и чуть не вопиет против вас, что скорее город погрешил против него, чем он в чем-нибудь погрешил против вас.
18. В самом деле, человек этот услаждается одною этою утехою, свободою от сознания за собою какого либо недобросовестного поступка, и от богов его отличает употребление пищи, а в упражнении в добродетели и в попечении о душе он близок к ним, больше властвуя над дурными позывами, чем над городами, какими управляет, а из тех, которые уже обладали тем же царством, одних показав ничего не стоящими, достоинство других понизив сравнительно с прежним, третьим, в одном быв подражателем, в другом их превзошедши.
19. Таким образом пред лицом обвинителя, прямодушного и более справедливого, чем сыны Зевса от Европы, воображаем ли мы, отрицая то, в чем нас обвиняют, привлечь на свою сторону того или другого из слушателей? Это невозможно. Скажи, в самом деле, какой приведем верный предлог? То ли, что он поступает, как придется, не разбирая в чем дело? Но кто из вращающихся на площади столь же опытен в ежедневных делах? То ли, что он питает гнев сильнее рассудка? Он, который предоставил жизнь людям, заострившим на него мечи? То ли, что измышляет пустые обвинения, дабы конфисковать имущество? Он, отпустивший народу старый взнос золота? Но человек он зверский? Он, который ходит в храмы и вмешивается в толпу подданных, кто творит милостивый суд, расспрашивает о наших детях и радуется, если кто из них отдается какому-либо похвальному занятию?
20. Много явится свидетелей, антиохийцы, на помощь ему, множество городов, большие племена, земля и море, все обитатели территории до нашей страны от потоков Рейна, общая любовь коих провожала его сюда. Итак, когда мы одни будем неугодны ему и одних нас он будет винить, других одобряя, вероятнее не то, что он переменил характеру но что мы дали своему городу проявить свое неповиновение.
21. Расследуя, таким образом, граждане, то, что произошло, я нахожу, что вы скорее подлежите обвинениям, чем являетесь жертвою клеветы. А если нужно определеннее коснуться предмета обвинения вас и задеть, но тем принести вам пользу, о том, что вы скрыли полевые продукты и, будучи в состоянии открыть обильный рынок, добились того, что он пришел к оскудению и подняли войну против воли царя, не буду говорить. Я бы заведомо солгал, сказав, что многие из вас крупных владельцев, видя своих собственных рабов голодающими, не могли помочь им.
22. Но вот в чем я охотно попрекнул бы вас, что мы не проявили превосходства воли над силою. Что же это, о чем я говорю? Возможно, антиохийцы, бессилию встретиться с готовностью к делу и одному и тому же человеку не быть в состоянии угодить тому, кто отдает приказ, делом, но волею и сильным сочувствием его желанию, своим удовольствием при появлении надежды на осуществление, своим унынием, когда препятствие заключается в природе вещей.
23. Ни одного из этих чувств мы не проявляли, но явно тяготились законом, даже делая, что было можно, и отправляя свою службу неохотно, и вынося труды при самом исполнении дела, но не одобряя мероприятия. А я желал бы, чтобы вы вместе с императором увлеклись этим у становлением, восхитились его рвением, если и не было средств осуществления, как проявляющим милосердную и приходящую на помощь бедноте душу, считающую возмутительным, если одни будут всячески роскошествовать, а другие все время иметь недостаток в предметах первой необходимости, и среди бойкой торговли [3] на рынке беднякам можно будет только смотреть на пользование ею богатых.
24. Так надо было думать и проявить недовольство не тем, кто понизил цены, но торговцами, которые не хотели знать меры. Ведь если бы дело от того нисколько не более уступало желаниям, вы все-таки считались бы в числе тех, кто ни в чем не пожелали противиться царской воле. Так и воины избегают вины, когда, ведомые полководцем в предприятие, представляющееся неисполнимым, подражая решимости самого того, кто их увещевает, считают нужным идти на пролом, но, будучи отражены, скорбят о том, что не достигли конца дела.
25. Мы же допустили возникнуть такой молве, будто в дни, несущие изобилие, приходим в уныние, а скудости продуктов радуемся, словно первым унижаемые, а во втором наша взяла. Α следовало бы, чтобы возникла такая молва, что мы превосходим императора в скорби о том, что, и при настоящей высоте цен, рынок не сохраняет своего внешнего вида.
26. «Ты знаешь за мной эту вину?» скажет, пожалуй, вскочив с места, Евбул, и следующий за ним, и третий, и четвертый, и каждый из прочих. — Я — никоим образом. Я бы, право, был давно врагом вам, если бы знал что-либо подобное. Но я также не поддался бы убеждению, что не отсюда возник повод, повлекший к ненависти. От кого пошла молва, не знаю, но слышал, что подобная ходила.
27. «Дело — сикофанта». Опять высокие качества императора замыкают для нас путь к такой отговорке. Другой поддался бы и впал в обман, но мы видим как в процессах этот человек не сдается на лживые показания, но попирает и сокрушает всякий обман и, словно фаланга, разрывает лживые речи, пока, подвигаясь вперед, не добьется самой истины.
28. Но, если угодно, оставим рынок и сетования на на всякие атмосфорические явления. Но эти люди, плохо обнажающееся, еще хуже бегущие [4], и дозволившие себе безнаказную свободу злословить, кого только захотят, при чем злословия эти таковы, что, произнося их и друг на друга, они по заслугам не ускользнули бы от осуждения, излив такие оскорбления на самого нравственного, справедливого и благоразумного, сделали ли город наш безупречным или достойным тех утеснений, какие он сейчас испытывает?
29. И не думайте, что, боясь за свою славу, он гневается на упомянутых людей, как бы эти отбросы общества не возымели столько влияния, но то обстоятельство, что некоторые из подданных преисполнились такой разнузданности и не боятся, но с легкостью дерзают при царской власти на то, на что не дерзнули бы и при демократии, при том злоупотребляющей своей властью, вот что вызвало у него уныние.
30. Итак, когда такие памфлеты ходят по городу, кто возопил как по поводу нечестивого поступка? Кто подошел и ударил? Кто почувствовал ударь в сердце? Кто сказал соседу: «Воспрепятствуем, схватим, свяжем?». Подобало, полагаю, ему оставаться в покое, а нам требовать возмездия, и обидчикам погибнуть прежде, чем ему узнать в чем состояло злословие.
31. «Было, говорит противник, каких-нибудь несколько человек». И поэтому разве не следовало наказать, что то, на что не дерзнула бы, вероятно, и группа более многочисленная, чем все остальные, над этим не призадумались безумцы, бывшие в числе даже менее двадцати.
32. «Но это были какие-то негодяи, нищие, преступники, срезыватели кошелей». Ты назвал вторую причину, почему следует их растерзать, если их преступления велики, страшны, у всех на виду, а оправдания никакого.
33. «Они, говорит противник, были пришлецами, беглыми». — Следовательно, они совершали проступок тем, что они говорили, а мы тем, что позволили им это. А, при возможности воспрепятствовать, не пожелать сделать этого равносильно действию и тем, что не обнаруживает гнева на обидчиков, человек становится сторонником беззакония.
34. «Ты, человек, финикиец и есть у тебя город? Лучше всего и там будь порядочен, если же не можешь, болей себе дома, сколько хочешь, и называй праздником бесчинство. А мы ни твердить, ни слушать подобных вещей не умеем. Хочется тебе у нас плясать кордакс? Умри и не навязывай городу собственных пороков».
35. Что скажем или что могли бы мы сказать, так как ничего такого мы не сделали? Иной заявить: «Мы побоялись, как бы, препятствуя тому, что представляется актом священного обряда, не подвергнуться обвинению в отмене праздника». Понадобилось нам, видно, проникнуться убеждением, что это праздник — столь дерзкому скопищу совершать свое шествие против самой божественной главы.
36. Признаю, что к иным праздникам примешиваются некие насмешки, но, во-первых, легкие, терпимые и срывающиеся не с столь вольного языка, так как они бывают направлены на людей не равных по положению, и таким образом сглаживают свою жестокость. А если бы возможно было моим рабам, собрав в кучу все-возможные поношения, под предлогом праздника, вволю поиздеваться надо мною, я бы не признал богов, которым в радость подобное служение им.
37. Итак, делом людей, заботящихся о городе, было давно искоренить этот обычай и не пренебречь обидами даже ленивому [5] Констанцию, так как, если душа царя вообще и причастна беспечности, его общественное положение достойно почета. Если вполне естественным было, что вместе с прочим и это упущено было из виду, то, когда, однако, власть получил тот, кто превзошел всех во всех частях земли, не следовало пренебрегать ничем, требующим чести, но лучше всего, когда еще время к тому не наступило, заранее уничтожить поношения, а если время было упущено, то толчком в такому решению должно было бы послужить самое это бесчинство.
38. Вообще следовало бы произойти полному [6] превращению нравов, и городу получить более удовлетворительный строй, как какой-нибудь кифаре, попавшей в руки кифареда-мастера, и этому строю распространиться во все области общественной и частной жизни, на души, образ жизни и мужчин, и детей, и женщин.
39. Но что с самого начала отвращение к нам возникло вследствие нашей глупости и с течением времени усилилось, это выяснено. Я допускаю, если угодно, что это было делом судьбы, творящей беззакония. Что же? Предоставим кораблю, как плохие моряки стать жертвою бури, или противопоставим волнению какие-либо меры? Мне это угодно и такова цель настоящего слова придти на помощь городу в его недуге и все те попреки, какие мною сделаны, преследуют эту одну задачу.
40. Каковы же средства излечения? Покажем, что мы действительно страдаем, покажем, что действительно скорбим. Пусть наша печаль и наша смиренность будет нашей защитой. Ведь и это является одной из претензий против нас, что мы развиваем в себе самомнение, паче должного, и что ничто не может устрашить [7] город. Пусть не думает Аргирий, чтобы его уныние достаточно было для оправдания, но преобразим город в картину общей скорби и пусть целый город напоминает дом в горе.
41. Запрем на короткое время театр, и попросим этих плясунов и мимов в тех утехах, которые они предлагают дать участие нашим соседям, а нам предоставить провести лето без увеселений. Конные ристания сократим до меньшего числа состязаний, назначив шесть вместо шестнадцати. Это суетное обилие светильников, висящих перед банями, проявленное бесцельной роскоши, доведем до малой части того, что есть сейчас. Станем судьями себе самим, чтобы не стал нам таковым император. Добровольно подвергнемся наказанию, чтобы не потерпеть сильнейшего поневоле. Собственным приговором остановим его приговор.
42. А если поклонники театров рассердятся, убедим их признать, что такова пора, если же они не обратят внимания, нечего говорить с ними. Недопустимо угодить им вопреки общему спасению и поставить опасение огорчить тех, кто признаются, что не могут жить без удовольствий сцены, вперед задачи устранить гнев государя.
43. Ведь если мы боимся мятежа, то и в этом винит государь курию, как мы так плохо распоряжаемся городом, что необходимо лучшим людям идти за массою и доставлять толпе развлечения, и иначе немедленно погибнуть. Но мы считаем слишком многочисленной группу тех, кто требует плясок во время голодовки. Это стремление [8] людей, наживающихся от игры в кости, совсем немногочисленных и притом пришлых, против которых, если они проявят дерзость, у нас есть закон об изгнании таковых.
44. Итак полагаю, все уступят принятому нами решению, а если и возникнет какое-нибудь волнение, то этот страх будет спасителен для города. Очень важно, чтобы император от тех, кто отсюда отправляются, услыхал, что в Антиохии руководители администрации приучают город к воздержности, а народ противится и считает нужным или роскошествовать, или поднимать бунт.
45. Тот же, кто считает за неблагоприятное предзнаменование, если при отсутствии какого-либо положительного опасения, я предложил такую перемену, может быть, прав в своей осмотрительности, но, когда кипит столь сильный гнев и ожидаются его последствия, мы, может быть, удовлетворим демона, подвергшего нас гонению, если сами сократим кое-что в наших удовольствиях. Таким образом мы не среди его благополучия ввергнем город в какое-нибудь бедствие, но остановим его сотрясение.
46. Пусть он, граждане, стоит прочно, если победит и встречено будет с увлечением то, что важнее сказанного, что некоторым не по нутру, большинству же будет по нраву. Именно, следует быть уверенным, что, ни пав ниц на землю, ни умоляя с ветвями маслин в руках, ни увенчивая, ни воплями, своими, ни посольствами, ни отправлением самого искусного ритора не погасите вы гнева, если, превратив то шутовство [9], не отдадите города Зевсу и прочим богам, о чем вас, гораздо раньше императора, с самого детства, поучают Гомер и Гезиод.
47. Вы же хотите почтения к себе за вашу образованность и называете эпос образовательным предметом, а в важнейших делах прибегаете к другим учителям и тех храмов, закрытие коих следовало оплакивать, избегаете, когда они открыты. Затем, когда кто-нибудь помянет Платона и Пифагора, вы ссылаетесь на мать, жену, на ключницу, на повара, на давность таких своих убеждений и не конфузитесь, когда вас стыдят этим, но для кого вам следовало бы быть законодателями, за теми вы идете на поводу и считаете старое заблуждение великою необходимостью для постоянного пребывания в таковом, как если бы кто, в юности торгуя красотою, сохранил недуг свой и во все прочие возрасты.
48. Да что долго рассуждать? Теперь перед вами выбор, или оставаться в опале, или получить двойную выгоду, приобретение благосклонности владыки и познание тех, кто действительно обитают в небе. Ведь вы одни выиграете в том, чем угодите, по внешности давая, наделе будете получать.
49. Но, знаю, никакая речь не изменит вас и потому я сократил ее, чтобы попусту не затягивать. Но смотрите, когда гроза будет близко и государь, после персов, обойдется, как с врагом, с городом, не плачьте, обступив меня, говоря, что настала пора для речей. Если вы ими сами пренебрегаете, как можете вы требовать, чтобы они имели пред ним силу?
50. В возражение же тем, которые считают себя в обиде, если не причастные винам прочих и принося жертвы богам, они будут наказаны с нечестивыми и повинными за прочие проступки, скажу не свои слова, а слова его в ответ мне. Я и сам разделял вас в своей оправдательной речи перед ним, а ему достаточно было одного стиха того, кто получил лавр от Муз. Допуская, что есть некоторые не безнравственные, он не позволял дивиться тому, что они погибнут вместе с дурными. «Часто» говорит тот, «город целый за злого платится мужа».
51. И тут нельзя было дерзко настаивать на своем, когда уже давно таково положение. Кто, в самом деле, не знает, как войско ахейцев истреблено было за проступок Агамемнона, какие бедствия они потерпели, отъезжая домой, из-за беззакония Эанта? Разве афиняне не поплатились всем народом за обиду Перикла мегарянам, а фиванцы не страдали недугом после убийства Лая Эдипом, при том не знавшим, кого он убивал? Итак, видя, что у богов в силе такой закон, станет ли он, заседая, производить разборку, отделяя от негодных людей, которых гораздо больше, людей добропорядочных?[10] Желал бы этого, но верить не могу.
52. Итак, пока он еще переходит реки и внимание его занято владычеством персов и он намечает вторжение, и где, когда и как напасть на врагов, сделаемся порядочными людьми и, как наши предки, избавившись от чрезмерной роскоши, перешли к умеренной жизни, так и мы, уговорив друг друга, устраним ныне существующее мнение о городе, и явимся в глазах царя достойными прежних ожиданий.
53. В особенности на этот город он рассчитывал, что он будет с ним за одно [11] и прочие города затмит его к нему благосклонностью и что он будет ему ближе самого отечества, и отправился в поход, готовя ему украшение [12] и другие милости в добавок к тому. Теперь же он ненавидит и друг Аполлона убежден, что ненавидим питомцами Аполлона, и говорит, что будет зимовать в Тарсе в Киликии.
54. А мы, если это случится, будем ли жить? Скажи мне, в каком душевном настроении? Что говоря, какими глазами глядя друг на друга? Какими на приезжих? Когда есть, о Солнце, и в сохранности Антиохия, император в Тарсе? И мы отправим послов в Киликию, мы, принимающее послов оттуда? И Кидн счастливее реви Оронта?
55. И причина, почему это так сделалось, тяжелее разрушения. Не снесли хорошего правителя те, которые вытерпели целое поколение не таковых, не снесли философии, обитающей в душе государя, стряхнули с себя власть. После этого, с этой поры не станет ли нам враждебен и всякий император? Не унаследуют ли, вместе со скипетром, ненависть? Не станут ли избегать разнузданного города? Не обрушатся ли на вас вместе с невзгодами времени? Не будут ли всегда ставить на вид населению города нынешнее его безрассудство? Хорошо попечение оставите вы в наследство своим сыновьям! Люди, побойтесь стремнины!
56. Такого врага я побоялся бы будь он и честным человеком. Ему, который двумя словами заклеймил наш город, недалеко до тианского философа по жизни. После этого неужто не отрезвимся? Не окинем умственным взором все, что должно произойти? Не прибегнем к храмам? Не убедим одних, не повлечем других? Не обратимся с мольбами к жертвенникам, покинув гипподромы? Не пустим молву до самого Хоаспа, гласящую: «Антиохийцы оправдались»? Не получим оттуда весть, что государь примирился?
57. Если кто предложить что либо более целесообразное, я первый послушаюсь. Если же, промолчав здесь, станет он меня злословить дома, зимой, проливая слезы, он отдаст мне должное.


[1] Herod. I 164
[2] λόγους ἀδελφούς срв. т. I стр. 83, 1. т. II, стр. 124, 201.
[3] τῆς ἀγοϱᾶς ἀνϑούοης срв. об ἀνϑεῖν т. Ι, стр. 16, 1; 41, 3, 2.
[4] Фигурально, срв. т. I, стр. 81, 2, т. II, стр. 102.
[5] ὕπτιος срв. vol. III 166, 22 (orat. XXXII § 4).
[6] λαμπϱός, часто употребляемое у Либания слово, в значениях равного оттенка, vol. II pg. 66, 11 νίϰη—«решительный», 136, 18 «значительный», «заметный», pg. 150, 18 εὐχή— «громкий» то же φωνή III 254, 8, 226, δ πόλίς —«крупный», 353,17 αἰγίς IV 279, 1 ϰαταιγίς—«сильный», IV 430, 10 «знатный», 461, 10 τὸ δίϰαιον «чистый» (в смысле «подлинный») 484, 4.
[7] φοβέω отметить действит. залог глагола
[8] Восполнение Reiske: τοῦτ᾿ ἐστίν после ἀνϑϱώποιν Förster'ом помечаемое, как часто у него, только под текстом, безусловно необходимо.
[9] ἵϑλος cf. vol. pg. 202, 13, vol. II. pg. 2 и 5, 1.
[10] φυλοϰϱινέω — редкое слово, при чем вспоминается гомеровское ϰϱῖν᾿ ἄνδϱας ϰατὰ φῦλα cf. vol. V pg. 216, 12.
[11] συγχοϱεύω cf. orat. LIX s. fin. § 172. Может быть, в смысле «торжествовать вместе».
[12] Срв. orat. XV, § 52.