«До сих пор вы не видели ничего, кроме скота вольсков, стад сабинян, повозок галлов и сломанного оружия самнитов. Теперь же, если вы посмотрите на пленников, то увидите молоссов, фессалийцев, македонян, бруттиев, апулийцев и луканов. А если посмотрите на парад, то заметите золото, пурпур, тарентинские картины и предметы роскоши» (Florus 1.13.27).
Описывая триумфальные процессии, которые прошли по Риму с окончанием пирровой войны, Флор подчеркивает, что это был момент завершения завоевания Италии и начало периода средиземноморских завоеваний. Это был переходный момент в римской истории. Древние враги римского народа были повержены. Ушли в прошлое прославленные набеги на соседский скот всего в нескольких милях отсюда. Теперь были завоеваны даже самые отдаленные уголки Италии. Что еще более важно, жители города теперь были свидетелями их победы над народами из–за пределов полуострова. Говорят, что Дентат даже проследовал по улицам Рима на слонах. Это был лишь первый триумф из многих последующих.
В «Истории» Дионисия Пиррова война — кульминация героической эпохи Рима, когда великие подвиги, единоборства и божественное вмешательство были еще обычным делом. Здесь полезно вернуться к битве при Беневенте. По словам Дионисия, в ночь перед боем Пирру приснился ужасный сон, в котором у него выпали зубы и изо рта непрерывно лилась кровь. Он только что приказал подразделению своих солдат захватить стратегическое место в тылу римлян глубокой ночью и теперь, из–за сна, боялся, что это опасное действие было ошибкой. Однако советники убедили его не упустить эту возможность. Этот эпизод служит контрастом разрушению статуи Юпитера, описанному в эпитоме Ливия. Боги послали предзнаменования гибели обеим сторонам, оставив исход битвы под вопросом. Римляне победили свой страх, религиозный и военный, и преодолели препятствия. Но Пирр, с другой стороны, говорит Дионисий, «не был достаточно силен, чтобы победить судьбу» (οὐκ ἴσχυσε δὲ νικῆσαι τὴν πεπρωμένην, DH 20.12.2).
Следовательно, битва при Беневенте является кульминацией римского повествования о войне. Это был микрокосм всей борьбы. Римляне утверждали свое величие через победу как над божественным, так и над мирским бытием, в то время как Пирр всегда отставал на один шаг. Судьба сковала Пирра, но не смогла сдержать римлян. Действительно, сама судьба, кажется, ходит по полю боя. Исчезли тактические маневры боя, сменившиеся, казалось бы, случайным эпизодом со слоненком, зовущим свою мать и повергшим все в замешательство. Слоны становятся проявлением гордыни Пирра. То же самое можно увидеть в более позднем нападении Пирра на Аргос, где он снял свой шлем, чтобы все могли видеть, как он триумфально марширует по городу. Затем старуха бросила черепицу, которая ударила его по голове, в результате чего он погиб. Он никогда не мог победить судьбу, как его враги римляне или его двоюродный брат Александр.
Несмотря на римские преувеличения, Пирр не был Александром. Он прибыл в Италию, а затем в Сицилию не в надежде завоевать Запад, подражая своему кузену, а с намерением подчинить себе греческие города Италии и Сицилии. Он всегда следил за войнами эллинистического Востока, но у него не было ресурсов, чтобы конкурировать с более могущественными соперниками. Война с римлянами и карфагенянами была для него второстепенным делом, а не целью. Пирр стремился к миру с римлянами и пытался изгнать карфагенян из Сицилии. Но он не понимал геополитических корней стоящих перед ним проблем. Сиракузы, Тарент и другие города разделяли фракции, над которыми он пытался возвыситься, но на самом деле не смог найти прочных связей с местным руководством. Его попытки быстро разобраться с римлянами и карфагенянами не учитывали затянувшегося и упорного характера италийской войны, в которой преуспевали римляне, и умения карфагенян использовать внутренние разногласия своих врагов. Даже те небольшие сообщества, которые часто выпадают из повествования, в первую очередь преследовали свои собственные интересы в изменчивой военно–политической обстановке. Успеха Пирра на поле боя было недостаточно для достижения его целей. Но победа в пирровой войне послужила доказательством величия Рима для последующих поколений. Они победили человека, который, по их мнению, был почти сравним с Александром Македонским.
Новый статус Рима как крупной державы подтверждается союзом с Птолемеем II Филадельфом, царем Египта. В 273 году Кв. Фабий Максим Гургес, Н. Фабий Пиктор и Кв. Огульний Галл были отправлены послами в Египет, где их хорошо приняли, дарили им подарки и заключили с ними договор (DH 20.14; Val. Max. 4.3.9; Eutrop. 2.15; Justin 18.2.9; Livy Per. 14; Dio fr. 41; Zon. 8.6). Рим был принят в круг великих держав в знак признания победы над Пирром.
Для Дионисия Галикарнасского римские достижения связаны с греческими корнями. Многие добродетели римского народа, настаивает он, были связаны с памятью об их греческом происхождении. Побеждая народы Италии, римляне продолжали воплощать эти древние идеалы, в то время как сами греки после Александра Великого стали варварами. С поражением Пирра римляне показали себя не только преемниками Александра, но и греками в целом. Пирр замечает, что римлянами следует восхищаться. после битвы при Гераклее его изображают не победителем, а скорее просителем, пришедшим в сенат в надежде, что римляне даруют ему мир. Но даже в момент их триумфа Дионисий отмечает, что та же самая коррупция в конечном итоге заразит римский народ, так как люди стремились к большей славе лично для себя. Именно на утрату ценностей, олицетворяемых Фабрицием, указывали позднейшие римские историки, политики и философы как на причину гражданских войн, положивших конец республике. Сообщество, res publica, которое когда–то было великим социумом, стало наполняться лицами, которые ставили свои собственные желания выше интересов сограждан. История пирровой войны складывается как в хвалебную, так и в предостерегающую историю.
Повествование о войне является не только комментарием к далекому будущему республики, но и преамбулой к Пуническим войнам. Как сказал Полибий, война изображается как момент, когда Италия стала римской не только по праву, но и фактически. В то время как Пирра называют чужеземным захватчиком римского пространства, для римлян он является лишь временным врагом. Наиболее навредила Италии пуническая «верность» карфагенян. Они уже показали свою ненадежность. Говорят, что римский сенат отклонил предложение о поддержке карфагенского адмирала Магона. Из кратких описаний становится ясно, что римляне не нуждались в посторонней помощи и, конечно, не хотели, чтобы в Италии были иностранцы (Пирр или карфагеняне). Затем Магон в попытке сыграть на обе стороны обратился к Пирру. Точно так же нам рассказывают, что, когда карфагеняне понесли тяжелые потери от Пирра в Сицилии, они попытались заплатить ему, чтобы он ушел, неявно предлагая вернуться в Италию и начать войну с Римом, с которым, как говорят, они сотрудничали. Но именно во время осады Тарента они проявили себя как враги римского народа.
В несколько запутанной версии Зонары карфагеняне помогли римлянам осадить город с помощью морской блокады после того, как их пригласила фракция, враждебная командующему гарнизоном Милону. С другой стороны, рассказ Орозия, взятый из потерянной 14‑й книги Ливия, гораздо более логичен и глубоко враждебен карфагенянам (Oros. Hist. 4.3.1–2; 4.5.2; Livy Per. 14). Он говорит, что узнав о смерти Пирра тарентинцы призвали карфагенян на помощь против нападавших римлян. Затем прибывают карфагеняне и проигрывают битву с римлянами. Они надменно ожидали, что легко сметут римлян, но теперь потрясены тем, что проиграли. Самое главное, что карфагеняне вторглись в римскую зону. Договор в изложении Филина якобы определил Италию и Сицилию как римское и карфагенское пространство соответственно. Полибий отчасти отверг договор потому, что он освобождал римлян от вины во вмешательстве в сицилийские дела, которое непосредственно привело к Первой Пунической войне. Ливиева традиция, из которой черпает Орозий, придерживается иной точки зрения, утверждая, что в будущих конфликтах были виновны карфагеняне, потому что они уже нарушили соглашение, придя на помощь Таренту, что также отражено у Диона (Livy Per. 14; 21.10.8; Dio fr. 43.1). Версия, найденная в Зонаре, предполагающая в какой–то степени сотрудничество Рима и Карфагена, кажется более вероятной. Эти два народа имели давние отношения с основания республики. Миссия Магона состояла в поддержке против общего врага, и нет никаких оснований полагать, что карфагеняне пойдут на столь смелый шаг, чтобы помочь тарентинцам против Рима.
Многие события пирровой войны параллельны событиям Второй Пунической войны примерно 50 лет спустя. В частности, деяния Пирра и Ганнибала очень похожи. В обеих войнах римляне столкнулись с опытными полководцами, каждый из которых вторгся в Италию. Оба использовали на поле боя изощренную тактику, которой римские полководцы противостояли с большим трудом (хотя некоторые авторы настаивают, что римляне выиграли свои сражения против Пирра). Оба привезли с собой в Италию слонов, которых римские легионеры сначала боялись, но в конце концов одолели. К обоим примкнули мятежные италийские народы самниты, луканы, бруттии и тарентинцы. (В отличие от Пирра, Ганнибал также сумел убедить кампанцев присоединиться к нему). И с точки зрения военного мастерства эти двое считаются одними из лучших полководцев всех времен. Во время своей апокрифической встречи со Сципионом Африканским Ганнибал считает себя третьим величайшим полководцем в истории сразу после Пирра. Тогда Сципион расхохотался и спросил: «Что бы ты сказал, если бы победил меня [при Заме]?» «Тогда, несомненно, — сказал Ганнибал, — я буду перед Александром и перед Пирром и перед всеми другими полководцами» (Livy 35.14.11; cр. Plut. Flam. 21.3–4).
Пирр и Ганнибал, несмотря на свою доблесть, не смогли воспользоваться своими победами или преодолеть упорство римлян. Говорят, что после сражений при Гераклее и Каннах каждому полководцу была предоставлена возможность напасть на сам Рим. Их лейтенанты Милон и Махарбал призывали атаковать город, но они предпочли этого не делать. Каждый из них мог победить римские армии, но они не могли победить римский дух. После этих двух проигрышей на поле боя некоторые римляне действительно впали в отчаяние. После Гераклеи сенат, как нам говорят, был готов принять мир, продиктованный Пирром. Тем временем некоторые выжившие при Каннах считали, что все потеряно, и подумывали о том, чтобы покинуть Рим. Но в обоих случаях римляне были сплочены патриотическим призывом сражаться, несмотря ни на что. Поражение было лишь кратковременной неудачей; победа в долгосрочной перспективе была обеспечена благодаря превосходству римского народа. В конце концов даже величайшие полководцы пали перед коллективным могуществом римлян, как пал бы сам Александр, приди он в Италию, говорит Ливий.
Но в характере каждого из них проводится и четкое различие. Махарбал издевается над Ганнибалом, говоря, что он способен побеждать в битвах, но не знает, как использовать победу (Livy 22.51.4; cр. Plut. Fab. 17.1). Пирр, с другой стороны, решает последовать совету Кинея и попытаться договориться, признавая римскую доблесть. Ганнибал оказался дураком, а Пирр сделал лучший выбор. В битве при Гераклее Пирр едва не погиб из–за нападения Оплакса, что побудило царя поменяться доспехами с одним из своих спутников, Мегаклом, чтобы защитить свою жизнь от дальнейших покушений. Точно так же Ганнибал боялся убийства и, как говорят, изо дня в день носил разные маски, чтобы скрыть свою личность (Polyb. 3.78.1; Livy 22.1.3). Но обстоятельства этих действий и их мотивы радикально различны. Пирр был в самом пекле сражения, лично укрепляя своих людей там, где было особенно туго. И когда Мегакл пал, Пирр сбросил шлем, чтобы заверить своих людей, что он жив. Ганнибал же в повседневной жизни прятался не от реальной угрозы, а только от страха перед ней. Поступок Пирра с Мегаклом, возможно, был не самым достойным восхищения, но его можно понять, и в конечном счете он искупил свою вину, снова подвергнув себя опасности. Ганнибал же вел себя просто как трус, пугающийся теней. Точно так же и Ганнибал высоко ставит себя в ряду полководцев, утверждая, что еще одна победа сделала бы его величайшим полководцем всех времен. Пирр фигурирует в том же списке, здесь и в других местах, но он никогда не ставил себя так высоко. Всегда другие замечают его мастерство. Говорят, что Пирр мечтал подражать Александру и излагал планы завоевания Запада Кинею, что говорит о его (заблуждающемся) честолюбии больше, чем о его высокомерии.
Для римлян Пиррова война стала чем–то большим и чем–то меньшим одновременно. Ее положение на периферии римской исторической памяти способствовало римской концепции конфликта. Преходящий характер пирровой войны является проявлением вступления Рима в историческую эпоху. Пунические войны реальны и достоверны, подробно обсуждались историками, имевшими доступ к тем, кто жил и участвовал в них. Период перед третьим веком был временем легенд, постепенно становившихся все более приземленными по мере приближения к концу четвертого века, но опирающихся на разрозненные сведения, сохраненные возвеличивающими себя родами, и на скудные документы. Хотя Пиррова война, возможно, сохранилась в памяти детей и внуков тех, кто в ней участвовал, в конечном счете она была достаточно пластичной, чтобы последующие поколения могли переработать ее в своих самолично построенных повествованиях.
Как и у его двоюродного брата, у Пирра были свои недостатки, особенно его высокомерие, но он изображается как необыкновенная личность, которая загнала римлян в их пределы. Злодеем в этой истории был не царь, а тарентинцы, чей упадок и необоснованное высокомерие заставляли их искать помощи извне, и карфагеняне, которые почти на каждом шагу обнаруживали свою вероломную природу. Оба народа оправдывали следующую стадию римской экспансии тем, что сама Пиррова война завершила создание римской Италии. Римляне одержали победу благодаря добродетелям своих предков, которые сохранились в этом поколении героев. Сложные реалии конфликта заключены в построенном римском повествовании. Пиррова война становится мостом от древнего прошлого Рима к невероятным вызовам Пунических войн, которые привели к созданию империи, которая сама изменила римский народ.

Источники

Пиррова война была важной частью многих древних произведений. Хотя Пирр и его кампании на западе были затенены последующими Пуническими войнами и личностью Ганнибала, он оставался предметом восхищения для последующих поколений. К сожалению то, что сохранилось до наших дней, мягко говоря, не устраивает. Никаких современных римских источников не существовало. Эти работы, написанные спустя столетие или более после войны, свободно строили события в соответствии с собственными планами авторов, но теперь они почти полностью утрачены. Последующие сочинения, составленные еще позже, сохранились в основном в виде фрагментов, которые иногда противоречат друг другу. Например, различия между Плутархом и Дионом Кассием, оба из которых писали в императорский период, могут быть вызваны опорой на различные исторические традиции (которые выдумали подробности), а не на старые и предположительно более надежные свидетельства.
О пирровой войне существуют две основные древние исторические традиции: римская и греческая. Греческая традиция более древняя, основанная на материалах III века, включая мемуары самого Пирра. Но для греков война, разыгравшаяся в Италии и в Сицилии, была не более чем отступлением в дерзкой карьере Пирра. Вместо этого они сосредоточились на его участии в конфликтах Греции и Македонии после смерти Александра Македонского. Именно римская традиция почти полностью фокусируется на том, что стало известно как Пиррова война, отмечая ее как поворотный момент, когда Рим стал великой державой в Средиземноморье. Попытки оценить источники войны в традиции Quellenforschung не увенчались большим успехом из–за их зачастую фрагментарного характера.
Греческая традиция составляет основу большей части того, что известно о самом Пирре. Пирр вел довольно впечатляющую жизнь в качестве двоюродного брата Александра, взаимодействуя со многими великими людьми того времени в различных политических интригах и вообще в своих амбициях создавая проблемы окружающим. Он был заметным персонажем в эпоху хаоса, которая произвела на свет несколько самых пленительных личностей в греческой истории. Для греков Пирр был также трагическим персонажем. Несмотря на всю свою решимость, в своих различных проектах, увлекающих писателей вскоре после его смерти, он не смог добиться ничего прочного. Пирр, несмотря на свою генеалогию и предзнаменования в своей юности, никогда не реализовал свой потенциал из–за собственного выбора.
Именно Гиероним Кардийский, автор «Истории войн после смерти Александра», составленной в середине III века до н. э., много сделал для создания основ для более поздних характеристик Пирра и был главным источником для Плутарха. В дополнение к свидетельствам из первых рук он использовал (ныне утраченные) мемуары Пирра. Гиероним решительно поддерживал Антигонидов, которые основали династию в Македонии, и вообще был враждебен Пирру, который часто конфликтовал с Антигоном Гонатом. Он изображает Пирра как амбициозного человека, который никогда не удовлетворен тем, что у него есть, и поэтому всегда стремится к большему и является олицетворением гордыни. Последующие греки — историки, поэты, драматурги и моралисты — опирались в своих произведениях на этот трагический недостаток. Но хотя греки были весьма увлечены историей Пирра, его подвиги в Италии и Сицилии по сравнению с событиями в Греции были в значительной степени второстепенны. Только сицилийские греческие историки, Тимей и Диодор, уделяли много времени западным подвигам Пирра, изображая его усилия в традиции борьбы греков против варваров (в данном случае карфагенян). История Тимея утеряна, но послужила источником для рассказа Диодора о сицилийской истории, включая поход Пирра.
Хотя некоторые нелитературные материалы также сохранились (в первую очередь нумизматические), именно римская литературная традиция является основой для наших знаний о пирровой войне. Римские писатели в разной степени использовали греческие труды о Пирре, но повествование о конфликте во многом является римским творением, которое не было обязано греческой традиции. Пиррова война была значительным эпизодом для историков республиканского периода, но мало что из этого материала сохранилось непосредственно. Именно Энний, писавший на заре второго века, основательно сформировал римскую концепцию Пирра и войны. Он глубоко трактовал пиррову войну в своих более обширных анналах, охватывающих всю шестую книгу. Самое главное, он, по–видимому, является основополагающим источником в наиболее позитивном образе Пирра в римской традиции. Эта характеристика сформировала последующие интерпретации царя и, в свою очередь, войны. Пирр был главным противником, но не злодеем. Последующие анналисты первого века подробно описывали войну. Именно из этих источников проистекают некоторые наиболее впечатляющие элементы повествования, в том числе фиксация на слонах Пирра, devotio Деция и попытка врача Пирра отравить его. Литературные свидетельства, дошедшие до наших дней, часто фрагментарны и относятся к концу первого века до нашей эры, примерно через 250 лет после пирровой войны и позже.
Только жизнеописание Пирра Плутарха, написанное в начале второго века нашей эры, сохранилось целиком, но он был больше озабочен исследованием характера и личности Пирра, чем подробностями исторической реальности. Плутарх склонен сглаживать сложности своих тем, опуская то, что он считает несущественными мелочами, которые нелегко интегрировать в его интерпретации. В «Пирре» он использовал греческие материалы, но они в основном используются для обсуждения событий в Греции или для разъяснения личности Пирра, а не для описания его западных кампаний. Несмотря на эти недостатки, повествование Плутарха, как единственное законченное, служит бесценным очерком событий, который помещает остальные разрозненные источниковые материалы в контекст.
Соответствующие разделы из историй Ливия, Помпея Трога и Диона Кассия сохранились в основном в сокращенных и часто путаных эпитомах (Периохах, Юстина и Зонары соответственно). Работа Ливия также легла в основу ливиевой традиции императорской эпохи (например, Орозий, Флор, Евтропий, Евсевий, De Viris Illustribus), которая была разного качества, но помогала сохранить некоторые мысли Ливия. Помпей Трог через Юстина, вероятно, опирался для этой войны в основном на анналистические источники. Лакомые кусочки раскопаны компиляторами Валерием Максимом и Фронтином. Кроме того, значительные фрагменты сохранились от писателя поздней республиканской эпохи Дионисия Галикарнасского, а также писателей императорской эпохи Аппиана и Диона Кассия; все они сохранились благодаря византийским отрывкам.
Современный взгляд на пиррову войну и на царя сформировался благодаря книге Пьера Левека «Пирр», опубликованной в 1957 году. Он рассматривал Пирра в контексте своего времени и стремился создать исторически аргументированную биографию царя. Пирр у Левека — человек с бесконечными амбициями и впечатляющими боевыми навыками, как и его двоюродный брат Александр, но сдерживаемый обоймой более опасных врагов (диадохами и римлянами), которые мешали ему достигнуть прочных успехов.
За последние несколько десятилетий ученые пополнили наши знания в области нумизматики, эпиграфики и археологии. Новые методологии и подходы к литературным источникам значительно расширили круг задаваемых вопросов и информацию, которую мы можем почерпнуть из тускло освещенного момента времени. Возможно, наиболее важной была проделанная работа по изучению нюансов взаимодействия между народами Италии, Сицилии и всего Средиземноморья. Отсюда Пиррову войну можно в беспрецедентной степени поместить в геополитический контекст Италии и Сицилии начала III века.
Цель этого исследования — сместить фокус с Пирра как личности и подойти к войне, носящей его имя, через более широкую призму, оценивая события в контексте того периода. Война не была дуэлью между римлянами и Пирром; это был многополярный конфликт, выросший из предшествующих событий в Италии и Сицилии. Помимо Пирра и Рима, к войне следует подходить с учетом тарентинцев, сиракузян и других западных греков, самнитов, луканов и народов Италии, а также карфагенян и других этносов. Каждая из этих групп играла свою особую роль, определяемую своими собственными целями и соображениями. Пиррова война сыграла значительную роль в формировании истории Рима и, в свою очередь, была переформулирована в поворотный момент более поздними римскими историками, которые видели в этом расцвет своей средиземноморской империи.

Пирр в роли Александра

В «Жизни Пирра» Плутарха царь сел со своим доверенным советником Кинеем, чтобы обсудить предстоящую экспедицию на запад. Хотя этот разговор далек от исторического содержания и служит демонстрацией высокомерия Пирра, он символизирует, как его поход был изображен в римской традиции. Ближайшей целью кампании считается сам Рим еще до того, как Киней начнет говорить. Итак, он спрашивает: «Говорят, о Пирр, что римляне искусны в войне и правят многими воинственными народами; если боги позволят нам победить этих людей, как мы воспользуемся этой победой?» Пирр отвечает, что ответ очевиден, вся Италия также быстро падет. «А после этого?» «Сицилия совсем рядом». «А потом?» «Кто же тогда мог бы держаться подальше от Ливии и Карфагена, когда город кажется так досягаем?» После того как все это закончится, говорит Пирр, они с Кинеем смогут наслаждаться хорошим вином и беседами. Когда Киней сказал, что теперь они могут выпить вина и поговорить, Пирр встревожился, но, тем не менее, остался верен своим планам. Цели кампании Пирра были не чем иным, как соперничеством на Западе с деяниями его двоюродного брата Александра Великого на востоке, и стержнем всей этой кампании был Рим. Эта характеристика лежит в основе как римской традиции, так и современного анализа. Левек говорит, что царь «мечтал о великой греческой империи на Западе» и преследовал эту цель планомерно, подобно своему двоюродному брату. Более критически настроенный Лефковиц предположил, что «вся история его походов указывает на то, что [Пирр] действовал импульсивно, а не в соответствии с какой–либо последовательной политикой». Тень Александра тяготеет над деятельностью Пирра в Италии и в Сицилии.
С точки зрения боевого мастерства и характера Пирр изображается в одном ряду со своим знаменитым двоюродным братом. Плутарх говорит, что Пирр пользовался большим уважением среди своих современников, часто сравнивающих его с Александром. Аппиан указывает, что и Пирр и Александр были «очень смелыми» (μεγαλότολμος). Александр завоевал большую часть известного мира, и Пирр мог мечтать о том же, потому что, подкрепляемый своим природным мастерством, он был готов рискнуть и принять на себя величайшие вызовы. Его смелая натура имела свои недостатки. Личность Пирра, как и Ахилла и Александра, была зациклена на военном мастерстве, тогда как на политической арене он часто проигрывал. Также и в «Моралиях» Плутарха два сына Пирра, как говорят, спросили его, кто из них унаследует его царство. Пирр отвечает: «тому, у кого из вас самый острый кинжал», — параллельно с ответом самого Александра на подобный вопрос его военачальников. Несмотря на апокрифичность, их воображаемые ответы предвещали насилие среди преемников и потенциальное разрушение всего, что они приобрели, и это предполагает отсутствие дальновидности и долгосрочного планирования с их стороны. Даже когда характеру Пирра приписывают отрицательные качества, например его деспотические действия в Сиракузах и разграбление храма в Локриде, он соответствует той же модели Александра, хорошего царя, ставшего плохим.
Пирр, несомненно, был искусным полководцем, но в греческой традиции он не так хорош, как в римской. Ныне утраченное описание Гиеронима кажется более сбалансированным: Пирр как одерживает победы, так и терпит поражения от Лисимаха, Деметрия и Антигона. Пирр становится агентом высокомерного хаоса против порядка, установленного будущей династией Антигонидов, которая будет править Македонией. В повествовании Гиеронима Пирр играл роль разрушительного антагониста, искусного в войне, но далеко не непревзойденного среди своих современников. Он неоднократно терпел неудачи в создании прочного политического наследия, сея лишь беспорядки в Македонии и Греции. Более поздние греческие писатели восполнят личность Пирра за пределами рамок Гиеронима, но, по иронии судьбы, ни один из них не сделает этого так же благоприятно, как его римские соперники. Римляне превратили Пирра в известную фигуру, используя в качестве основы Александра.
Хотя Пирр был главным противником в войне, истинными злодеями были тарентинцы. (Карфагеняне тоже всегда зловеще прячутся в тени). Ответственность за конфликт перешла от Пирра к тарентинцам. Именно их высокомерие спровоцировало насилие, их порочность потребовала от римлян ответа, вырождение подорвало их способность сражаться самостоятельно, трусость заставила их обратиться за помощью к Пирру, а обман заставил его согласиться. Именно позднее признание Пирром недостатков тарентинцев согласно некоторым римским источникам побудило его искать мира, а также способствовало его решению перенести свои усилия в Сицилию. Пирр доказывает свое превосходство и вызывает сочувствие, когда пытается насаждать военную дисциплину среди тарентинского разврата.
Возведение Пирра в ранг великого завоевателя также привело к фундаментальному конфликту между римскими писателями поздней республики и императорской эпохи. Как заметил Левек, «когда Рим стал хозяином всего Средиземноморского бассейна, никто больше не мог представить, что ему настолько угрожала опасность, что он был вынужден защищать само свое существование от Пирра», что со временем привело к тому, что его образ стал менее симпатичным. Например, в начале первого века до нашей эры Валерий Антиат описал битву при Аускуле как победу Пирра, усиливая страшную угрозу, которую он представлял, создавая напряженность для читателя и подчеркивая римские добродетели через их окончательную победу. Но эпитомы Ливия и Диона Кассия настаивают на том, что Аускул и иногда Гераклея были римскими победами. Абсурдно, что царь из эпирского захолустья, каким бы искусным он ни был, может победить мощь Рима. Именно эти более поздние источники, особенно Дион/Зонара, делают больший акцент на отрицательных качествах Пирра. Дион говорит, что репутация Пирра действительно высоко рекламировалась всеми, но она была раздута за пределы своей реальности (Dio fr. 40.30). Он по–прежнему представлял серьезную угрозу, но не настолько серьезную, как утверждали предыдущие поколения.
Как бы то ни было, для позднейших римских писателей было почти немыслимо, чтобы Пирр как великий полководец не захотел завоевать Рим. Зачем еще ему было приезжать в Италию, если не для того, чтобы сражаться с величайшим городом полуострова? Раздувание целей Пирра послужило усилению его сравнения с Александром и превращению конфликта в войну выживания для римлян. Война превратилась в эпическое состязание двух благородных противников, трагически вынужденных играть свои роли. Энний превратил Пиррову войну в своего рода миниатюрный эпос в рамках своей большой работы. Другие персонажи, тарентинцы, самниты и карфагеняне, занимают в повествовании второстепенное место. Благодаря победе они приняли мантию Александра как преемники его свершений. Там, где Пирр не смог оправдать деяний своего двоюродного брата, римляне преуспеют.

Италия и за ее пределами

К концу 280 года Пирр победил римлян в битве при Гераклее и ненадолго вторгся в Лаций, оказавшись в пределах видимости самого Рима. Вдохновленный речью Ап. Клавдия отвергнуть предложение мира царем, сенат послал Пирру ответ, что римляне готовы обсудить мир, но сначала он должен «покинуть Италию» (ἐξελθόντα τῆς ’Ιταλίας, Plut. Pyrrh. 19.3). В римском повествовании о войне Италия характеризуется как римское пространство, в которое Пирр вторгся извне. Италия была по праву подчинена их воле. Полибий говорит, что Пиррова война была первым случаем, когда римляне относились к Италии не как к чужой земле, а как к своей по праву (Polyb. 1.6.6; ср. 2.20.10; Florus 1.13.1). В конце войны, продолжает он, они достигли контроля над полуостровом.
Сама война в глазах римлян была результатом отрицания тарентинцами римских притязаний на всю Италию. В 282 году римский флот вошел в то, что тарентинцы называли территориальными водами, гарантированными договором. Более поздние римские писатели либо отрицали этот договор, либо умаляли его значимость, но в любом случае изображали римскую экспедицию как имеющую право. Жители Тарента были возмущены тем, что они считали вторжением римлян в области Великой Греции, которые они считали своей сферой влияния. Затем тарентинцы усугубляют свое безумие, пригласив чужака, Пирра, на полуостров. Пиррова война стала кульминацией неизбежного восхождения Рима к италийской гегемонии. Сам Дионисий сделал его кульминацией своей истории, закончив ее, когда римляне взяли под свой контроль полуостров и были на грани выхода в более широкое Средиземноморье.
В своем описании римских сил в битве при Аускуле Дионисий демонстрирует паниталийскую природу римской власти. Наряду с четырьмя римскими легионами были «латины, кампанцы, сабиняне, умбры, вольски, марруцины, пелигны, френтаны и другие их подданные» (DH 20.1.4–5). Подобное, хотя и скорее гомеровское, описание римского контроля над Италией можно найти в «Пунике» Силия Италика, где в битве при Каннах поэт составляет каталог италийцев в римской армии (Sil. Pun. 8.356–616). Полибий также использует каталог италийских народов, собирающихся на войну в 225 году, чтобы противопоставить италийское единство (и числа) вторжению Ганнибала (Polyb. 2.23–24). Список римских союзников во всех трех случаях является выражением силы и пространства. Но хотя армия при Аускуле была обширной по своей природе, она не охватывала весь полуостров. Самниты, луканы, бруттии и италийские греки сражались бок о бок с Пирром, что также подчеркивает Дионисий. Это множество народов по другую сторону поля битвы напоминает коалицию народов, сражавшихся с римлянами в битве при Сентине. Пиррова война, следовательно, становится последней попыткой противостоять римской экспансии, которая, как читатель знает, в конечном счете обречена на провал, поскольку Италия подчиняется своим законным римским хозяевам. Армии, выстроенные в Аускуле, можно разделить на две категории: римские подданные и будущие подданные.
Но представление об Италии как о римском пространстве — это анахронизм последующих поколений, который медленно развивался в течение третьего века и стал значительным идеологическим фактором для римских писателей в конце второго. На рубеже III века римская союзная система прочно охватывала только центральную Италию, включая Лаций, Кампанию, область Абруцци и часть Апулии, которую Дионисий включил в свой список народов при Аускуле. Этрурия и районы, населенные галлами на севере, а также Самний и остальная Южная Италия оставались либо независимыми, либо лишь периодически подчинялись Риму. Ливий попытался поставить эти области под римскую гегемонию по праву завоевания с помощью своего языка, называя конфликты конца четвертого века восстаниями и мятежами. Точно так же антиквар Варрон ретроецировал, возможно непреднамеренно, идею римской Италии, описывая карту Италии, которая, по его словам, находилась в храме Телла, построенном консулом П. Семпронием Софом вскоре после битвы с пиценами в 268 году. Однако эта picta Italia используется Варроном в качестве средства для его собственного обсуждения италийского сельского хозяйства, основанного на дорожной системе, которая не существовала в середине третьего века и, вероятно, была изменена во время реставрационных работ в первом столетии (Var. Rust. 1.2.1).
Реальность римского контроля над Италией была осознана к середине III века, но для развития идеологического восприятия полуострова как географически определенного пространства потребовалось бы время. Полуостровная Италия была тесно связана с окружающими регионами, экономически и культурно, на протяжении веков. Наиболее значимыми в контексте пирровой войны были тесные связи Южной Италии с более широким греческим миром. Различные сиракузские лидеры даже создали своего рода империю, которая охватила Сицилию и Южную Италию. В то время как более поздние римляне указывали на строгие юридические определения Италии как римского пространства до войн с Карфагеном, примечательно, что после захвата Сицилии в Первой Пунической войне потребовалось время, чтобы внеиталийские области были преобразованы в подчиненные провинции. Только на заре второго века была развита относительно регулярная система провинциального управления, в результате чего империя была разделена на провинции, с одной стороны, и Италию с другой. Провинциализация была одним из факторов, породивших концепцию географически и идеологически обособленной римской Италии. Это различие само по себе подпитывало недовольство между народами Италии, что привело к Союзнической войне и в конечном итоге к романизации Италии, которая так сильно отразилась на писателях первого века.
Вторая Пуническая война в конце III века, в ходе которой Ганнибал провел жестокую кампанию на полуострове, также сыграла значительную роль в определении Италии как римского пространства. Римляне контролировали всю Италию с середины 260‑х годов, укрепляя свое господство основаниями латинских колоний по всему полуострову. Поход Ганнибала в Италию поставил римлян на грань гибели, что еще более усугубилось последующим решением самнитов и других южных италийских народов поддержать карфагенян. Римская сила была построена на их италийской союзной сети, которую Ганнибал начал подрывать. Народы Италии были необходимы не только для расширения и поддержания Римской империи, но и для самого ее выживания. Вторжение Ганнибала в Италию способствовало кристаллизации развивающейся идеи ее географической самобытности, которая проецировалась назад, в пиррову войну, наряду с очернением карфагенян вообще.
Идея римской Италии, хотя и неисторичная, сильно повлияла на восприятие пирровой войны последующими поколениями. Италия со временем станет географически и идеологически особым римским пространством, но в начале III века это было не так. Пирр был первым крупным внеиталийским противником, с которым столкнулись римляне, но это обозначение неверно, так как Италия была тесно связана с более широким средиземноморским миром. Подчеркивая идею римской Италии, более поздние авторы подкрепляли ложное повествование о войне как о добродетельном Риме против подобного Александру Пирра. На самом деле это был многополярный конфликт, в котором римляне были всего лишь одной из многих общин, взаимодействующих в сложной паутине политики, культуры, торговли и войны.