Момент, о котором древние источники упоминают как о начале пирровой войны, имел место в 282 году до н. э., когда римский флот примерно из дюжины кораблей плыл вдоль южного побережья Италии. Там его заметили пьяные жители Тарента, которые погрузились на свой флот и атаковав, захватили все корабли, кроме пяти, и убили одного из двух командиров. Римские экипажи подверглись жестокому обращению, а захваченные суда были потоплены. Тарентинцы развивали свою глупость, насмехаясь над одеждой и речью римских послов, прибывших требовать возмещения ущерба. Один пьяница, Филонид, даже дошел до того, что испражнился на римские тоги, что вызвало еще больше смеха у собравшихся тарентинцев. В ответ глава римской миссии, некто Л. Постумий Мегелл, пригрозил, что грязь на его тоге будет смыта тарентинской кровью. Осознав всю серьезность угрозы, тарентинцы решили попросить Пирра, царя Эпира, прийти им на помощь. Следовательно, вина за войну была явно возложена коллективно на тарентинцев, которые по собственной глупости организовали конфликт между римлянами и Пирром.
История довольно захватывающая. Честь, предательство, пьянство и праведный гнев — в ней есть все. Повествование подчеркивает добродетельность римлян и легкомыслие тарентинцев, но не полностью передает более широкий геополитический контекст происходящего. Нападение на римский флот, безусловно, сыграло большую роль в развязывании войны между Римом и Тарентом, но между двумя городами уже существовала давняя напряженность, коренящаяся в расширении римской власти на полуострове в течение предыдущих десятилетий. Италия уже давно была втянута в местные войны, в которых часто участвовали народы из–за пределов полуострова, особенно из Сицилии. В начале третьего века римляне проводили агрессивную дипломатическую кампанию среди греков и италийских народов южного полуострова с целью извлечь выгоду из их раздоров. Начало пирровой войны, которая со временем распространилась далеко за пределы Италии, было не столь простым событием, как предполагают наши источники. Пиррова война была результатом многих предыдущих конфликтов как в Италии, так и в Сицилии.

Дела в Сицилии

В то время как Пиррова война первоначально велась в Италии, дела в Сицилии сыграли главную роль в ее развязывании. До (и после) пирровой войны Сицилия не была единой землей. Западная часть острова находилась под контролем карфагенян (epikrateia), в то время как восточная была разделена на ряд независимых греческих полисов. Между ними были небольшие сицилийские общины, которые заключали союзы или воевали, как того требовали обстоятельства. Еще одним элементом хаоса были италийские наемники, например, мамертинцы, которые захватили контроль над несколькими городами для себя. Войны в Сицилии редко приводили к длительным изменениям общей политической ситуации. Однако на короткое время большая часть общин острова была объединена под одной или другой властью. Всего за пару десятилетий до пирровой войны Агафокл привел город Сиракузы к господству не только над большей частью Сицилии, но и над значительной частью Южной Италии, служа образцом взаимосвязанности двух регионов.
Агафокл родился около 361 года в Фермах, греческом городе, входившем тогда в состав Карфагенской эпикратии. Его отец был грек из италийского города Регия, а мать — сикелка. После того как семья переехала в Сиракузы, молодой Агафокл служил в армии во время правления Тимолеонта и уверенно продвигался по служебной лестнице. Непомерные амбиции дважды приводили Агафокла к изгнанию. Он стал кондотьером в Италии и в Сицилии, а в 316 году захватил власть в Сиракузах у контролировавших их олигархов. Он объединил большую часть греческой Сицилии и начал войну против карфагенян, ненадолго даже вторгшись в Африку в 310 году. После позорного финала этих усилий, около 300 г. в Италии последовали кампании в попытке привести италийских греков под его контроль и подчинить италийские народы (бруттиев и луканов). За пределами этих областей Агафокл наладил по всему Средиземноморью дипломатические отношения, направленные в первую очередь на греко–македонских лидеров Востока, которые включали в себя замужество его дочери сначала за Пирром Эпирском, а затем за Деметрием Полиоркетом. Он умер в возрасте 72 лет, проведя эффектную и противоречивую жизнь. На смертном одре он восстановил демократию в Сиракузах, положив начало периоду политического раскола и смуты.
Агафокл правил Сиракузами благодаря сочетанию щедрости к своим сторонникам и жестокости к врагам. Именно благодаря народной поддержке низших классов и наемников Агафокл смог сохранить свою власть в начале своего правления и удерживать ее в течение десятилетий. В частности, он играл на давних конфликтах между низами и верхами сиракузян. Наиболее убежденными противниками Агафокла были изгнанные из города олигархи–эмигранты, которые призывали другие греческие города и карфагенян сражаться с ним. Агафокл ответил неоднократными чистками своих олигархических врагов и захватом собственности, убив предположительно около 4 000 человек, когда он впервые захватил власть (DS 19.8.1; ср. DS 19.5.4–6; Justin 22.2.11–12). Агафокл, возможно, умер естественной смертью, но это не значит, что его любили. Его внутренняя политика обеспечила ему длительное пребывание у власти, но мало что сделала для создания положительного имиджа. После его смерти сиракузяне, возглавляемые враждебными ему группировками, очистили город от его статуй и прокляли его память.
Агафокл столкнулся с трудной ситуацией в том, как на самом деле управлять своими сицилийскими владениями, учитывая их политически раздробленную природу. Когда его власть достигала апогея и распространялась на большую часть острова, его авторитет основывался на замене враждебного местного руководства более дружественным (обычно демократами) и военной мощи. Как и в Сиракузах, он был готов применить жестокость. Когда жители Сегесты не захотели удовлетворить его финансовые требования, Агафокл начал казнить мужское население, продавая женщин и детей в рабство (DS 20.71). Только после фактического падения его власти за пределами Сиракуз в 305 году, после окончания войны с Карфагеном, он провозгласил себя царем. Он сделал это без всяких оговорок и нюансов. Идейно он ставил себя на один уровень с диадохами и не имел ограничений по степени своей власти, но это была претензия на браваду, поскольку его фактическое господство было более или менее ограничено самими Сиракузами. Зато его владычество в городе не имело пределов, о чем свидетельствует чеканка монет с надписями «Агафокл», а позднее «царь Агафокл». На самом деле он не был царем Сицилии, несмотря на свои амбиции. Агафокл адаптировал свои средства контроля за границей по мере изменения политической реальности, но в основе его власти лежала поддержка сиракузского населения.
Карфагеняне сохранили контроль над западными районами Сицилии благодаря комбинированию военных и дипломатических усилий, хотя точные подробности сохранились плохо. Именно Сиракузы представляли собой наиболее стойкого противника Карфагена на острове, и экспансионистские действия Агафокла представляли собой прямую угрозу. Карфагенские усилия в течение большей части правления Агафокла возглавлял Гамилькар, сын Гискона, который оказался искусным деятелем в управлении политическими сложностями острова и в использовании греческих междоусобиц. Он следовал прецедентам, установленным его предшественником, также Гамилькаром, который занимался внутренними делами Сиракуз. Гамилькар сын Гискона установил дружеские отношения с политическими изгнанниками из Сиракуз, что дало ему возможность влиять на внутреннюю политику города, захватил несколько городов в центральной Сицилии и двинулся осаждать Сиракузы. Он распространил в городе слух о том, что Агафокл потерпел поражение, и предложил условия капитуляции, вызвав панику (Pap. Oxy. 24.2399; DS 20.15–16). В конце концов Гамилькару сыну Гискона не удалось подчинить Сиракузы, но он следовал образцу активного участия во внутренней политике города прежних командиров (DS 16.67.1–2; 19.5.4; 24.46.1; Plut. Dion 25.11–14; Timol. 2.31). Карфагеняне продолжили эти усилия, поддержав коалицию греческих городов с центром в Акраганте в противостоянии Агафоклу и Сиракузам.
Усилия Гамилькара сына Гискона увенчались успехом и он значительно ослабил позиции Сиракуз, воспользовавшись разобщенностью греков. Военные действия в Сицилии (и в Италии) не ограничивались полем боя. Эти сообщества были переплетены в сложную политическую, социальную и экономическую сеть, которая создавала пути контактов, которые можно было использовать для достижения стратегических целей. Карфагеняне снова и снова доказывали, что хорошо знакомы с греческими политическими и социальными раздорами, которые они охотно использовали через дипломатические, торговые и личные связи с отдельными лицами. В то время как Карфаген не мог полностью подчинить себе Сиракузы, его полководцам удавалось притупить усилия людей вроде Агафокла в надежде переломить ситуацию в свою пользу. Карфагенское руководство часто проявляло терпение в ожидании распада временного греческого сотрудничества. Против Агафокла их стратегия имела эффект. Истощенные, и карфагеняне, и Агафокл были более чем счастливы возобновить мир в 306 году, который восстановил довоенное статус–кво. Мир позволил Агафоклу сосредоточиться на своих греческих соперниках, но ущерб был нанесен. Сицилийские греческие города были лишены своих сил и пока не могли эффективно вмешиваться в карфагенскую эпикратию.
Тем не менее Агафокл продолжал мечтать о возобновлении войны с Карфагеном, о том, чтобы завоевать восточных греков и распространить свою гегемонию на Италию. Сицилийские греки были ослаблены длительной войной последнего десятилетия, а греки Италии нет. Сицилия и Италия были тесно связаны друг с другом, и успех Дионисия I в распространении сиракузского влияния на полуострове был образцом для агафокловых целей (DS 14.100–112; DH 20.7). Агафокл был осведомлен о положении в Италии, так как проводил там свое первое изгнание из Сиракуз. В то время он пытался свергнуть правительство Кротона и некоторое время служил тарентинцам в качестве наемника. В 300 году он выступил против бруттиев и взял под свой контроль часть италийских греков, выступив в качестве защитника эллинизма перед лицом нападения варваров. В 295 году он вероломно захватил город Кротон и заключил союз с италийскими япигами и певкетами. Чеканка монет италийских греческих городов позволяет предположить, что его влияние, по крайней мере косвенно, охватывало Луканию вплоть до Велии и Метапонта, а также, возможно, Локры. Тарентинцам, по–видимому, удалось сохранить независимость, но их мечты о большей гегемонии убавились перед лицом мощи Сиракуз. Присутствие Сиракуз закончится со смертью Агафокла в 289 году.
Другие народы также пересекали Италию и Сицилию. Интересы Агафокла в Италии также способствовали карфагенскому вторжению на полуостров. Карфагеняне были замешаны в ряде экономических и дипломатических дел в Великой Греции вплоть до времени Пирра в ответ Сиракузам. Италийские наемники, в основном оскские, но также и этрусские, служили в армиях как Карфагена, так и Сиракуз. Посредством договоров с Карфагеном римским купцам были обеспечены права на торговлю в Сицилии. Во времена Римской империи Италия рассматривалась как отдельный географический, этнический и политический регион, но это было не так до Пунических войн. Народы и товары текли между Сицилией и Италией, в то время как те, кто стремился к власти, старались объединить греков по обе стороны Мессанского пролива.

Дела в Италии

Как и в Сицилии, в Италии были постоянные конфликты, которые способствовали окончательному прибытию Пирра. Римляне и самниты воевали большую часть предыдущих 60 лет, и около 283 года они снова взялись за оружие. Причины войны следует искать в конечном счете во враждебности некоторых италийских народов к растущему римскому влиянию и власти. С 343 года римляне расширяли свое влияние от Лация до всей центральной Италии с многочисленными вторжениями за ее пределы. Ключом к их успеху было создание динамичной сети альянсов, которая поставила военные ресурсы других общин под римский контроль. Превосходящие людские резервы позволили римским армиям переносить значительные потери в жестоком стиле италийской войны и продолжать выставлять новые силы. Экспансия также принесла большее экономическое процветание Риму, включая первый выпуск монет в конце четвертого — начале третьего веков. Это денежное развитие свидетельствует об экономических связях между Римом и Кампанией наряду с растущим масштабом расходов римского правительства на солдат и общественные труды. Республика, возможно, не была столь сложной конфигурацией, как эллинистические царства, но она могла похвастаться сильной организационной системой как внутри, так и снаружи, что позволяло ей агрессивно преследовать свои интересы внутри страны и за рубежом.
Военные союзы были характерны не только для римлян. Попытки самнитов, этрусков и других италийских народов объединить свои ресурсы против наступления римлян достигли своего апогея в третьей Самнитской войне (298-290 гг.), в битве при Сентине. [1] Народы центральной Италии расположились по обе стороны поля битвы. В конце концов римляне и их союзники вышли победителями. В то время как римские армии маршировали по большей части полуострова к концу IV века, реальный контроль Рима все еще был ограничен северными и южными регионами, несмотря на анахроничные заявления поздних римских историков. К середине 280‑х годов, когда боевые действия возобновились, нет никаких признаков сотрудничества между теми италийцами, которые сражались с римлянами на севере и на юге. [2] Римляне разделили своих врагов, заставив их сражаться самостоятельно против превосходящих римских коллективных ресурсов. Сопротивление самнитов и других было все труднее поддерживать в кровавых, затяжных войнах в Италии.
Бои вспыхнули и в северной Италии, хотя точный ход событий неизвестен. В 284 году сеноны и/или бойи, племена галлов, вошли в Этрурию и в союзе с другими этрусками осадили город Арреций. В прошлом различные племена галлов сражались против этрусков, а также вступали с ними в союз против римлян, как кратко резюмирует Полибий (2.19). Римская армия, посланная на помощь Аррецию, потерпела сокрушительное поражение (Polyb. 2.19–20; Oros. Hist. 3.22.13–14; Aug. Civ. Dei. 3.17). Фрагменты из истории Аппиана описывают более запутанную историю (App. Samn. 6, Celt. 11). Он утверждает, что римляне отправили дипломатическую миссию, чтобы пожаловаться на наемников, как он их называл, посланных галльскими сенонами на помощь этрускам. Предводитель сенонов, Бритомарис, приказал убить послов, утверждая, что римляне сделали то же самое с его собственным отцом. Эта жестокость привела к тому, что римская армия прошла с опустошениями через земли сенонов. Здесь Аппиан представляет фантастическую историю, которая не внушает никакой уверенности в ее точности, но тем не менее отражает интересную дихотомию в том, кто виноват. Конечно, непосредственной причиной войны являются нечестивые действия сенонов, убивших римских посланников, что оправдывает римские действия как bellum iustum. (Другие источники также упоминают это убийство и также связывают сенонов с разграблением Рима столетием ранее). Но Аппиан также предлагает оправдание убийства, заставляя Бритомариса утверждать, что римляне сделали нечто подобное в прошлой войне. Римляне все еще вполне правы в своем ответе, но они не совсем невинны.
Здесь мы видим через окно, пусть и туманное, запутанную природу италийской войны того времени. Римляне, этруски и галлы сражались друг против друга и бок о бок в течение очень долгого времени. Возобновление боевых действий не вызывает удивления. В то же время очевидна важность военных союзов, так как Арреций столкнулся с коалицией других этрусков и галлов. Немногие общины имели большие шансы выжить без посторонней помощи, и в этом случае арретийские этруски полагались на римлян. Альянсы тоже могли быть опасны, так как галлы, независимо от того, убивали они римских послов или нет, подвергались нападениям римлян из–за своих союзов с этрусками.
В течение следующих нескольких лет римляне сражались с союзными этрусками и галлами. В 283 году римляне одержали победу над объединенной армией этрусков и галлов у озера Вадимон, прежде чем двинуться против галлов вдоль Адриатического побережья (Polyb. 2.20.1–3; Flor. 1.8.21; Dion. Hal. 19.13.1; App. Samn. 6, Celt. 11; Dio fr. 38). Римляне захватили эту землю для себя, назвав ее ager Gallicus. Полибий говорит, что галльские бойи продолжали войну до 281 года, но вскоре заключили мир. Между тем триумфы над этрусками зафиксированы в Fasti triumphales 282 и 281 гг. На протяжении всех войн на севере римляне обычно посылали только одного консула (за исключением 283 года), поскольку они также вели кампанию на юге в то же самое время.
Римляне столкнулись с разношерстной группой противников в Южной Италии. Агрессии римлян противостояли их традиционные враги самниты, а также луканы и бруттии. Хотя значительные политические события создавали системы организации и сотрудничества между народами южных Апеннин, они не были едиными политиями, как их изображали греческие и римские писатели. Бои начались вокруг греческого города Фурии, с которым римляне заключили союз в 286/285 году после отражения атаки луканов (Pliny NH 34.32; Livy Per. 11). Как и другие западные греки, фурийцы перед лицом местных проблем, в данном случае набегов луканов с окрестных гор, сочли целесообразным получить помощь извне. Бои возобновились в 282 году, когда отряд самнитов, луканов и бруттиев осадил Фурии. Это нападение указывает на некоторое возрождение самнитов после их последней войны с римлянами, закончившейся около десяти лет назад. Объединив свои ресурсы, эти италийские народы могли надеяться достичь того, с чем никто не мог справиться в одиночку. В этом случае они и ликвидировали у себя на юге римского союзника, который угрожал окружением их родных земель, и разграбили относительно богатый город.
Южная Италия была связана сложной сетью политических, военных, социальных и экономических отношений. В Самнии, Лукании, Апулии и Мессапии модели расселения начали меняться от небольших изолированных общин к более значительным поселениям. На равнинах они приняли форму крупных городских поселений с ярко выраженными олигархическими классами и чувством общности, связывающим их вместе. Многие италийские общины Юга начали чеканить свои собственные монеты в конце IV века, что свидетельствует о растущем значении торговли. Эти общины были по большей части ориентированы на Великую Грецию и находились под сильным влиянием греческой культуры в эллинистический период. Войны между общинами все еще были обычным делом, но одновременно существовали прочные культурные и экономические связи. К сожалению, литературные источники мало что добавляют к археологическим свидетельствам этих взаимодействий, поскольку они, как правило, упоминают народы Италии только тогда, когда они взаимодействовали с римлянами.
В 282 году консул Г. Фабриций Лусцин повел свою армию на юг и одержал победу над самнитами, луканами и бруттиями (DH 19.13; Val. Max. 1.8.6; Plin. NH 9.118; 324.32). Он пришел в ответ, чтобы помочь римскому союзнику Фуриям. Учитывая проникновение римлян в южные Апеннины в предыдущих войнах, можно с уверенностью предположить, что в рамках своей кампании Фабриций прошел вглубь гор Самния и Лукании и нанес значительный ущерб. Большая активная кампания в Бруттии кажется маловероятной из–за расстояний и нехватки времени. Отсутствие эффективного сопротивления со стороны италийских народов юга позволило, чтобы один из консулов в 281 году был переназначен для борьбы с тарентинцами, когда в том же году разразилась война с ними. К этому времени самниты были просто не в состоянии самостоятельно противостоять армиям Рима, даже защищая свою родину. Римская экспансия в центральную Италию, которая физически проявлялась через колонизацию, отрезала северных и южных врагов Рима друг от друга. Самниты могли обратиться за помощью к своим южноиталийским соседям, но помощь луканов и бруттиев была явно недостаточной, как показал Фабриций. Если бы самниты хотели усилить свои вооруженные силы при поддержке извне, им пришлось бы искать более эффективных союзников в другом месте.

Рим и Тарент

Италийские народы были не единственными, кто противостоял римской экспансии. Несмотря на то, что более поздние авторы уделяли особое внимание нападению тарентинцев на римский флот и последующим оскорблениям их послов, конфликт между римлянами и тарентинцами был гораздо глубже, чем просто пьяный порыв. Временами греки Тарента предпринимали шаги, чтобы сорвать усилия римлян, хотя и не путем прямого военного противостояния. Тарентинцы поощряли активное сопротивление других народов против римлян в Лукании и Южной Кампании. [3] С каждой последующей войной римские армии продвигались все дальше и дальше на юг, вторгаясь в области, которые тарентинцы считали своей сферой влияния. Союз с Фуриями и бои вокруг города привели римлян в Великую Грецию. Для тарентинцев, считавших себя законными вождями италийских греков, вторжение римлян представляло серьезную угрозу.
Италийские народы увеличили свои набеги на греческую территорию, включая нападения луканов на Фурии. Недавняя смерть Агафокла лишила Фурии потенциального источника внешней поддержки, сделав их уязвимыми. Не имея возможности защищаться без посторонней помощи, фурийцы решили обратиться за помощью извне. Аппиан упоминает проримскую фракцию в городе, которой противостояла бы аналогичная протарентинская партия (App. Samn. 7.1). Политические махинации в Неаполе в 326 году (и впоследствии в Таренте) предполагают, что население было расколото на обращавшихся за помощью к римлянам или к их собратьям грекам (тарентинцам). Многие западные греческие города искали помощи извне для внешних и внутренних проблем, которые они не могли решить. Фурийцы решили обратиться за помощью к Риму (DH 19.13, 20.4; App. Samn. 7.1–2; Plin. NH 34.32; Livy Per. 11). Римляне ответили положительно, изгнав луканов в 285 и 282 годах. Для Фурий союз с римлянами был логичным выбором. В третьей Самнитской войне римляне уже доказали свою способность эффективно вести военные действия в Южной Италии против самнитов и луканов. В то же время отношения между Фуриями и Тарентом были омрачены войной и вмешательством тарентинцев в местную политику. Кроме того, тарентинцы не обладали военной мощью римлян. Римляне могли обеспечить поддержку и защиту как от луканов, так и от тарентинцев. Так, Фурии приняли римский гарнизон для помощи в их обороне, впервые предоставив римлянам союзника и базу для операций на южном италийском побережье.
Римлянам союз с Фуриями давал значительные преимущества. Прежде всего, это было простое расширение системы альянса, которое косвенно увеличивало их силу за счет богатства греческого города, держа эти ресурсы подальше от луканов. Однако в ближайшей перспективе положение Фурий на дальней стороне Самния и Лукании еще больше окружало эти области. Цепочка колоний в центральной Италии уже обеспечила себе сухопутный путь в Апулию, откуда можно было вторгнуться с востока в Самний и Луканию. Дружественная позиция Фурий создавала возможность для действий с юга. Римляне, возможно, также стремились ослабить позиции Тарента в Великой Греции после вакуума власти, возникшего после смерти Агафокла. Эта тактика показалась бы особенно заманчивой, учитывая враждебность тарентинцев к римской экспансии на протяжении последних нескольких десятилетий.
Для тарентинцев союз между римлянами и фурийцами был оскорблением, призывом о помощи со стороны негреков, а также угрозой с усилением участия Рима в делах юга. Тарентинцы давно жаждали лидерства над италийскими греками через часто неэффективную италийскую лигу. Вмешательство сиракузян в Бруттий было ограничивающим фактором для тарентинцев, но смерть Агафокла создала региональный вакуум власти, который они надеялись заполнить. Однако, всегда была угроза римского вторжения. Всего за несколько лет до этого римляне основали колонию Венузию в Апулии, примерно в 80 милях к северо–западу от Тарента (Vel. Pat. 1.14.6; DH 17/18.5; Hor. Sat. 2.1.35–37). Римский гарнизон в Фуриях преграждал путь любым планам на востоке и угрожал дальнейшим вмешательством со стороны римлян. Успешная оборона Фурий обеспечила постоянное присутствие римлян в регионе, к большому разочарованию тарентинцев.
В 282 году, вскоре после того, как Фабриций прорвал луканскую осаду Фурий, тарентинцы напали на римский флот. История нападения и его последствий, переданная римскими источниками, поистине впечатляет. Доминируют три основных эпизода: успешная атака тарентинцев на римский флот, римское посольство, приведшее к войне, и последовавшие за этим дебаты между тарентинцами о том, что делать (DH 19.5–6; App. Samn. 7; Livy Per. 12; Val. Max. 2.2.5; Florus 1.13; Eutrop. 2.11; Oros. Hist. 4.1.1–3; Zon. 8.2). [4] Тарентинцы в целом изображаются почти всегда пьяными и склонными к необдуманным решениям, что резко контрастирует со спокойной реакцией римских послов даже на самые серьезные оскорбления. Высокомерие тарентинцев ярко выступает, когда они издеваются над плохим греческим римского дипломата Постумия. Дион идет еще дальше, утверждая, что тарентинцы были в сговоре с этрусками, умбрами и галлами еще до нападения на флот (Dio fr. 39). Вина за войну целиком и полностью ложится на плечи глупых тарентинцев. Римская агрессия отодвигается на задний план.
Однако рассказ Аппиана об этих событиях несколько отличается. Как и в случае с Бритомарисом во время дела с галлами, Аппиан предлагает несколько более тонкое изображение. Он заставил тарентинского политика по имени Филохарид напомнить своим согражданам о древнем договоре, который запрещал римлянам плавать за Лакинийским мысом близ Кротона, к югу от Фурий. К сожалению, этот договор упоминается только Аппианом, который изложил его устами Филохарида, не опираясь на достоверный источник.
С точки зрения надежности Аппиана здесь было бы странно, если бы более поздние римляне придумали договор, который подрывает их собственное оправдание войны. Единственная ссылка на этот договор предполагает, что он выпал из основной исторической традиции, а не был выдуман Аппианом. Подобные споры велись среди древних авторов по поводу так называемого «договора Филина» между римлянами и карфагенянами, определявшего относительные сферы влияния, который рассматривался как доказательство вины римлян в Пунических войнах. Но здесь Аппиан так же как и при обсуждении первого раунда переговоров с Пирром после битвы при Гераклее опирается на альтернативную историческую традицию. В рассказе Аппиана о нападении на флот римляне все еще правы, но, как и в случае с галлами, они не совсем невинны. Аппиан имеет в виду настоящий договор между Римом и Тарентом, который римляне нарушили в 282 году. Этот договор, вероятно, был заключен между 332 и 330 годами, вероятно, в связи с соглашением, которое римляне заключили с Александром Молосским, который в то время вел кампанию от имени тарентинцев (Livy 8.17.10). Согласно этому договору плавание римского флота в территориальных водах Тарента ограничивалось пределами, которые тарентинцы определили как простирающиеся до Лакинийского мыса.
Хотя римляне, вероятно, нарушили соглашение с тарентинцами, по крайней мере в глазах тарентинцев, их действия не были направлены непосредственно на город. Римляне ввели в эксплуатацию скромный флот в 311 году в рамках своих расширяющихся интересов в более отдаленных регионах. Центральное место, отведенное нападению на флот в римском повествовании, означает, что подробности о том, что произошло на самом деле, почти утеряны. Конечно, роль пьяного импульса тарентинцев следует отвергнуть как более позднюю выдумку. Флот, должно быть, присутствовал в связи с римской обороной Фурий. Город лежал на дальней стороне гор Лукании, что затрудняло логистическую поддержку по суше; флот значительно облегчил бы эти заботы. Выполнив свою задачу по освобождению города, Фабриций вероятно отвел своих людей на север обратно через Луканию.
С уходом римского консула тарентинцы действовали не в пьяном угаре, а в скоординированной попытке удалить римлян из Великой Греции. Они атаковали римский флот, вероятно, вблизи Фурий, а не в пределах видимости самого Тарента. Несколько кораблей было потоплено и несколько захвачено вместе с экипажами. Затем тарентинцы двинулись против Фурий, разграбили их и изгнали римский гарнизон. Проримские лидеры были отправлены в изгнание и заменены, без сомнения, теми, кто выступал за союз с тарентинцами (App. Samn. 7.1). Очевидная скорость, с которой пали Фурии, позволяет предположить, что тарентинцы опирались на местных сочувствующих, которые открыли им ворота.
Несмотря на то, что проримское повествование характеризует мотивы тарентинцев как особенно иррациональные, римляне реально угрожали планам Тарента на региональную гегемонию. Вина, какая бы она ни была, лежала на обеих сторонах. Именно римляне расширяли свои союзы до Великой Греции и нарушили договор с Тарентом. Принижая действия тарентинцев, как совершаемые в припадке пьяной импульсивности, проримские источники построили повествование, которое одновременно очерняло тарентинцев, подчеркивало римскую мораль и оправдывало их военный ответ. Тарентинцы, с другой стороны, жаждали лидерства над италийскими греками, которого у них на самом деле не было, и действовали, чтобы предотвратить узурпацию римлянами их права на гегемонию. Вместо сложного геополитического конфликта между двумя амбициозными городами этот эпизод превращается в фарс, который в конечном итоге привел к обманчивому приглашению тарентинцами Пирра приехать в Италию, о чем, как утверждают римляне, он пожалеет. История упрощена и захватывает, устраняя нюансы того, что происходило в Италии в то время. Политические и военные взаимодействия народов Италии переплелись в запутанную паутину, в которую должен был залезть Пирр.

Римская дипломатическая и политическая война

Атака тарентинцев на римский флот и на Фурии, должно быть, произошла в конце года, что исключило любой римский военный ответ в 282 году. Вместо этого римляне отправили послов во главе с Л. Постумием Мегеллом на юг, номинально ища дипломатического решения ссоры с Тарентом в начале 281 года. Римские требования были прямолинейны: возвращение римских пленных, возвращение лиц, изгнанных из Фурий, возвращение любого имущества, которое было захвачено в Фуриях, и выдача тех, кто организовал эти «преступления» (App. Samn. 7.2). Возвращение римских пленных было относительно небольшим делом, но реституция в Фуриях и выдача тарентинских граждан были нереалистичны. Эти требования были частью фециальных процедур объявления войны (rerum repetitio), которые часто были чрезмерными и неприемлемыми. Отказ со стороны тарентинцев создал религиозное оправдание со стороны римлян, которое было бы подтверждено фециалами.
Тарентинцы изображены пьяными, оскорбляющими римских послов, издевающимися над их одеждой и латинским акцентом и дерзко приветствующими войну типами. Хотя это описание похоже на театральное зрелище, тарентинцам едва ли нужно было напиться, чтобы отвергнуть римские требования как неразумные. Римляне хотели капитуляции города, который считал себя законным гегемоном италийских греков. Кроме того, их опасения по поводу римской экспансии на юг все еще были актуальны. Кроме того, они могли разумно ожидать в той или иной форме помощи от самнитов и соседних народов. Без сомнения, состоялся какой–то спор, который вполне мог привести к взаимным оскорблениям и задетому самолюбию. Но эта фантастическая сцена — более поздняя римская конструкция, имеющая, казалось бы, мало оснований в действительности; здесь налицо оправдание войны, которое подчеркивает тарентинский разгул по сравнению с римской цивилизованностью. Каковы бы ни были конкретные подробности, тарентинцы отвергли требования римлян, что привело к войне.
Римский ответ был направлен на прекращение войны путем сочетания военной силы и политического давления. Поскольку дипломатическая миссия все еще продолжалась, сенат в начале 281 года решил назначить консулов для продолжения продолжающихся войн против этрусков и самнитов соответственно. Однако по возвращении Постумия римский народ, как нам рассказывают, пришел в ярость и потребовал немедленных действий против тарентинцев. Была якобы какая–то попытка отговорить толпу от порыва, пока не закончилась нынешняя волна войн, но гнев народа был слишком велик (DH 19.6; App. Samn. 7.3; Zon. 8.2; Oros. Hist. 4.1.4). Сенат в противоположность горячему народу действует здесь с продуманной умеренностью и на протяжении всей войны изображается как всегда мудро руководящий в лучших интересах республики орган. Нюансы внутренней римской политики почти полностью теряются в сохранившемся повествовании. Консулу Л. Эмилию Барбуле было приказано приостановить кампанию в Самнии и двинуться на юг против Тарента. Некоторые источники утверждают, что Эмилий отомстил за нанесенное послам оскорбление, опустошив территорию Тарента. Когда армия Эмилия вошла на территорию Тарента, несомненно, были совершены грабежи, чтобы продемонстрировать серьезность намерений Рима. Однако он также быстро выдвинул те же требования, что и Постумий, без каких–либо дополнений. Именно тарентинский ответ на требования Эмилия дает несколько лучшее представление о политической борьбе внутри города и дипломатических усилиях римлян.
С римской армией на пороге люди Тарента, как говорят, осознали опасность. Они спорили, принять ли предложение Эмилия или искать иностранного полководца, чтобы вести войну, как они поступали в прошлом. Очевидным выбором был Пирр Эпирский. В случае продолжения войны тарентинцы могли рассчитывать на некоторую помощь со стороны самнитов, луканов и бруттиев из–за их собственных текущих войн с римлянами, а также на мессапиев. [5] Однако эта поддержка была признана недостаточной либо из–за успехов римлян в 281 году, либо из–за отсутствия единого руководства. Плутарх говорит, что среди призывов к войне некоторые из более мудрых пожилых граждан выступили против приглашения Пирра (Plut. Pyrrh. 13.2; App. Samn. 7.3). Среди них был Метон, который не сумел отстоять свою точку зрения и ускользнул с экклесии, но когда настал день собрания, чтобы официально решить этот вопрос, он вошел, напевая, в сопровождении флейтисток, по–видимому, пьяный (Plut. Pyrrh. 13.3–5; DH 19.8; Dio 39.10; App. Samn. 7.3). Тарентинцы предложили ему сплясать и наслаждались зрелищем. Но как только он завладел их вниманием, Метон прекратил свои действия и предупредил своих сограждан, что, если они решатся на войну, пригласив Пирра командиром, они скоро обнаружат, что не смогут так веселиться с гарнизоном иностранных солдат. Характер Метона предвещает нецелесообразность войны. Его речь получила некоторую поддержку, но ее не хватило. Сторонники войны прогнали его из собрания.
Спор о том, приглашать или не приглашать Пирра, наводит на мысль, что у Тарента по этому поводу были какие–то внутренние разногласия, хотя они и вписываются в общую негативную характеристику тарентинцев. Римляне смутно представляли себе демократическую непокорность. Эта отрицательная характеристика тарентинской демократии вполне укладывается в общую римскую модель. В отличие от руководства сената в Риме, в Таренте горячие головы одержали верх над теми, кто, подобно Метону, придерживался более мудрых взглядов. Подобные недостатки характера позже привели к тому, что тарентинцы присоединились и к Ганнибалу, еще одному «иностранному» захватчику Италии. Хотя римские анналисты преувеличивают политические раздоры, они вполне согласуются с другими общинами того времени. Фракционная борьба была важным фактором в дебатах и в Фуриях, когда горожане обратились к римлянам, а не к своим собратьям–грекам. В Таренте, как видно из последующих событий, были проримские политики. Столкнувшись с прямыми действиями римлян, тарентинцы едва ли могли выстоять в одиночку против прямой римской атаки. Аппиан резюмирует провоенную позицию, расценивая подчинение римским требованиям как капитуляцию, но также указывая на то, что внешняя помощь была необходима, как раньше для других западных греков (App. Samn. 7.3).
Метон и те, кто думал так же, как и он, призывали к разумной осторожности перед агрессивными и могущественными римлянами. Рим был опасным противником. Но в конце концов победила фракция, призывавшая к войне. Если бы тарентинцы отступили, это только вызвало бы дальнейшие римские требования, сделав город де–факто подчиненным варварам и положив конец любым мечтам о гегемонии. Поэтому протестующие из проримской фракции сохраняются в повествовании как трагические фигуры. Метон становится Кассандрой, способным видеть реальность ситуации, но неспособным убедить кого–либо прислушаться. Итак, Пирру было предложено прийти на помощь Таренту. Была обещана полная военная поддержка города, а также 370 000 италийских пехотинцев и кавалеристов в качестве дополнительной приманки (Plut. Pyrrh. 13.6).
Вскоре римляне узнали о решении тарентинцев. Какое влияние оказали новости о Пирре, неизвестно, но римляне продолжали проводить кампанию давления на Тарент путем сочетания политических, дипломатических и военных действий. Эмилий немедленно усилил свою кампанию, опустошив сельскую местность и захватив местные крепости. Но это была не просто кампания разрушения. Эмилий освободил самых влиятельных тарентинцев, которых он захватил в плен во время своих нападений и которые, как говорят, впечатленные его добротой, вернулись в Тарент и содействовали мирному урегулированию (Zon. 8.2). Эта стратегия была направлена на укрепление фракции, которая призывала к примирению и прекращению огня. По крайней мере, это посеет в городе политическую рознь. Римляне придерживались аналогичной стратегии в Неаполе, расширяя свои местные контакты в попытке продвинуть дружественные фракции.
В то же время Эмилий начал отсеивать греческих союзников Тарента, изолируя город. Примерно в это же время к римлянам присоединились локры, Кротон и Регий. Римляне, придя на помощь Фуриям и теперь атакуя Тарент, доказали, что они были способны укрепить свою военную мощь в регионе. Перед лицом новой тарентинской агрессии Рим был могущественным союзником. Локры и Кротон, как и Фурии, десятилетиями сопротивлялись тарентинской гегемонии. Все три города находились в сфере влияния Сиракуз, и теперь они опасались вмешательства тарентинцев. Римский союз предлагал защиту. Римляне, с другой стороны, воспользовались возникшим после Агафокла региональным вакуумом власти, чтобы расширить свою союзную сеть и еще больше затормозить рост соперничающей власти Тарента. Римский союз с Фуриями ввел римлян в италийские и греческие дела и подлил масла в огонь существующего конфликта с тарентинцами, что, в свою очередь, создало дополнительные возможности для экспансии, которыми римляне быстро воспользовались.
Эта многоплановая атака заставила тарентинцев пересмотреть свое решение отклонить римские требования о реституции в Фуриях. Пленные, которых освободил Эмилий, агитировали за мир, без сомнения, вместе с людьми вроде Метона, и добились избрания главой государства (strategos autokratоr)проримского лидера по имени Агис (Zon. 8.2). Агис уже был другом римлян, хотя точный характер этих отношений не детализирован. Ожидалось, что Агис продолжит мирные переговоры с Эмилием и добьется прекращения боевых действий до того, как будет нанесен более серьезный ущерб. Разумеется, приглашение Пирру уже было послано. Было бы ошибкой называть это простой флуктуацией, результатом изменчивых капризов демократии. Эти события были реакцией на попытки Эмилия оказать максимальное давление на Тарент с помощью различных средств в надежде добиться прекращения конфликта в свою пользу.
Кампания Эмилия демонстрирует большую изощренность. Римляне полагались не на чистую агрессию, а на симбиоз военных и дипломатических усилий. Хотя миссия Постумия имела мало шансов на успех, она оправдывала дальнейшие действия римлян. Эмилий действовал так, чтобы одновременно усилить региональное влияние Рима и оказать дипломатическое давление на Тарент. Его военные операции были дополнением к этим усилиям. Римляне не были простыми завоевателями, которые автоматически отказывались от тотальной войны. Они построили обширную систему альянсов с помощью хитроумного комбинирования войны и дипломатии, которое было продемонстрировано и здесь. Эмилий мог надеяться вернуться в Рим, обеспечив себе римское господство в Великой Греции и, возможно, даже мир с Тарентом.
Однако планы Эмилия рухнули. С прибытием людей Пирра в Тарент возможность мира под руководством Агиса исчезла. В конце 281 года прибыли местоблюстители Пирра Киней и Милон с несколькими тысячами солдат. Теперь при поддержке людей Пирра сторонники войны захватили руководство городом и удалили Агиса. Затем войска Пирра заняли цитадель. Эмилий решил уйти из Южной Италии, так как сезон военных действий подходил к концу. Тарентинцы, ободренные своим союзником, устроили римлянам засаду в узком проходе, но прекратили свои атаки, когда римляне использовали оставшихся тарентинцев в качестве живых щитов (Zon. 8.2; Front. Strat. 1.4.1). Не желая, чтобы его завоевания были сведены на нет, Эмилий перезимовал в колонии Венузии, всего в нескольких днях пути от Тарента. В начале следующего года прибыл сам Пирр, и война приняла гораздо более широкий размах. Теперь римляне столкнулись с неизвестным существом в форме эпирского царя, в то время как противники по всей Италии все еще стояли лицом к лицу.

Эпирский царь Пирр

Греческий мир был значительно расширен походом Александра Македонского (336-323 гг.), и после его смерти в Восточном Средиземноморье и на Ближнем Востоке разразилась необузданная война и политический хаос. В окружении могущественных эллинистических царств Эпир был небольшой областью на северо–западе Греции, которая играла лишь периферийную роль в событиях классической эпохи и лишь немного более значимую в эллинистическое время. Олимпиада, жена Филиппа II и мать Александра Македонского, была родом из Эпира. Регион был устроен как конфедерация племен, включая молоссов, хаонов и феспротов. Это политическое устройство, возможно, поощрялось Антипатром в качестве ограничителя потенциального роста власти молоссов после смерти Александра, но система была не настолько хорошо организована, чтобы называться Лигой или царством. Царь молоссов, самого могущественного племени, служил военачальником объединенных сил Конфедерации и мог осуществлять значительную, но не безграничную власть. Александр Молосский смог использовать эти объединенные ресурсы для кампании в Италии от имени тарентинцев. Но после его смерти Эпир десятилетиями страдал от нестабильности и слабости.
Жизнь Пирра до его западного похода была тесно связана с более широкими конфликтами царей эллинистического мира (Plut. Pyrrh. 1–12; Justin 17.3.17–22). Греческий Восток оставался в центре его внимания, даже когда он вел кампанию на Западе. Он был троюродным братом Александра Великого через Олимпиаду. Юность Пирра прошла в основном за пределами Эпира и во власти иностранных правителей. В младенчестве Пирра пришлось тайно вывезти из Эпира, чтобы вырастить при дворе иллирийского царя Главка, когда был убит его отец. В 306 году он вернулся молодым человеком, но через четыре года был изгнан Кассандром, правителем Македонии. Пирр затем укрылся у Деметрия Полиоркета, прежде чем быть отправленным к Птолемеям в Египет в качестве заложника. В 297 году Птолемей II Филадельф вернул Пирра на его трон в Эпире вместе с деньгами и войсками, чтобы ослабить Кассандра в Македонии. Хотя он приобрел значительную военную репутацию, Птолемей просто использовал его в качестве пешки в большой игре эллинистической политики. Даже утвердившись на своей родине, Пирр все еще не мог избежать козней своих более могущественных соседей.
Эпир не располагал достаточными ресурсами, чтобы позволить Пирру утвердиться на политической арене эллинистического мира. Поэтому он начал искать возможности для расширения имеющихся в его распоряжении ресурсов. Он заключил ряд династических браков, в том числе с Ланассой, дочерью Агафокла Сиракузского. Ланасса родила двух сыновей (Александра и Гелена), но в конце концов оставила Пирра и вышла замуж за Деметрия. Пирр включил Амбракию в состав Эпирского союза и заключил договор с Акарнанской лигой на юге (Plut. Pyrrh. 14). Он рассчитывал на более крупные трофеи, чем эти отдаленные районы Греции, но ему приходилось конкурировать с другими полководцами, которые могли сравниться с ним в военном мастерстве, и не горели желанием видеть, как он расширяется в более стратегически важных областях. В 292 году он попытался захватить Фессалию у Деметрия, но был отброшен назад. Шесть лет спустя он успешно вторгся в Македонию, но снова был изгнан из своих владений, на этот раз Лисимахом. К 286 году достижения Пирра были невелики, особенно когда он пытался напрямую бороться с великими державами. Для того чтобы осуществить свои цели в Греции и Македонии, нужно было искать другие возможности.
Призыв тарентинцев о помощи в 281 году имел значительный потенциал для амбиций Пирра. Греческие города охватывали Южную Италию и Восточную Сицилию и были скреплены между собой торговыми и политическими связями. Агафокл, с которым Пирр был соединен брачными узами, объединил многих западных греков всего за десять лет до этого. Дядя Пирра, Александр Молосский, уже провел кампанию в Италии, хотя и с ограниченным успехом. Кроме греков, обещания сотен тысяч италийцев, которые могли быть использованы для его собственных военных целей, должны были казаться божьей милостью. Италия и Сицилия были богатыми землями, которые он мог использовать для осуществления своих восточных амбиций.
Что же тогда с амбициями Пирра на Западе? Плутарх говорит нам, что целью Пирра было завоевание Италии, в том числе Рима, Сицилии, а затем карфагенской Африки. Этот план поразительно маловероятен и является результатом позднейших преувеличений в попытке превратить поход Пирра в попытку повторить на Западе завоевание Востока Александром. Для более поздних римлян было немыслимо, чтобы Пирр мог планировать что–то меньшее, чем завоевание Рима. Зачем еще приезжать в Италию? Но это римская конструкция, выведенная из собственного восприятия исторической значимости. Вторжение Пирра рассматривается как препятствие неизбежному подъему Рима к мировому господству, что затрудняет признание столь явно преувеличенной точки зрения.
Действия царя во время войны говорят о более реалистичном и ограниченном наборе целей: завоевать греческие области Италии и Сицилии. Ни разу Пирр не предпринял серьезной попытки напасть на Рим, и лишь однажды он активно выступил за пределы Южной Италии, несмотря на неоднократные победы на поле боя. Точно так же он не выказывал ни малейшего желания перебраться в Африку и напасть на сам Карфаген, как это сделал Агафокл. Война с Римом и Карфагеном была случайной, а не конечной целью. Его намерение было нелегкой задачей, но, безусловно, разумной. Его ресурсы были слишком ограничены, чтобы стремиться к чему–то большему. Насколько хорошо Пирр был осведомлен о геополитических реалиях Италии и Сицилии, неизвестно.
Пирр последовал за своими военачальниками Кинеем и Милоном с существенной военной силой: 20 000 пехотинцев, 3 000 кавалеристов, 2 000 лучников и 20 слонов (Plut. Pyrrh. 15). Наряду с гарнизоном в 3000 человек, уже отправленным в Тарент в прошлом году, Пирр командовал войском в 28 000 человек, смоделированным по образцу армии Александра. Слоны стали основным продуктом эллинистической войны и никогда раньше не встречались в Италии. Против неопытных людей и лошадей эти животные могли оказаться полезными, но против опытной тяжелой пехоты были неэффективны (Justin 17.2). Большинство людей Пирра были взяты из Эпира, но были дополнены значительным количеством наемников, предоставленных другими эллинистическими царями. Его главным покровителем в этом случае был Птолемей II Филадельф Египетский, который стремился остановить экспансию Птолемея Керавна и Антигона Гоната в Греции и Македонии, поддерживая Пирра. Сами Антигон и Птолемей Керавн также оказали некоторую помощь, чтобы на время избавиться от Пирра. Эти силы должны были пополниться людьми, выросшими в Италии.
Переход Пирра в Италию предвещает безнадежность его экспедиции. Во время переправы Пирр и его люди попали в шторм, который рассеял корабли (Plut. Pyrrh. 15; Zon. 8.2). Местные мессапии, как говорят, пришли ему на помощь. Однако это событие, по–видимому, не оказало существенного влияния и может быть более поздним дополнением, призванным предвосхитить трудности войны для Пирра. Точно так же Павсаний утверждает, что Пирр должен был проскользнуть мимо римлян, чтобы попасть в Италию, но это кажется очень маловероятным (Paus. 1.12.2). История усиливает римскую природу Италии и фактически превращает Пирра в крадущегося ночью вора. Дион предлагает двусмысленное пророчество о том, победит ли он римлян или римляне его, похожее на пророчество, данное Крезу (Dio fr. 40.6). По прибытии в Тарент царь Эпира был назван стратегом автократором вместо свергнутого Агиса, и он начал ставить город на военную основу.
Начало пирровой войны превратилось в повествование о римской чести, противостоящей греческой распущенности. Наши источники подчеркивают нападение на римский флот и впечатляющие оскорбления дипломатической миссии Постумия, которые создают убедительную историю. Но тщательный анализ более широких геополитических контекстов этих лет показывает гораздо более тонкую картину римской экспансии и попыток остановить ее, которые опирались на сочетание дипломатии, силы и внутреннего вмешательства. Война в Италии разразилась задолго до того, как в нее вмешались тарентинцы, не говоря уже о Пирре.

---

[1] Самниты, этруски, галлы и умбры объединили свои силы, чтобы противостоять римлянам при Сентине в 295 году (Livy 10.24–31; Polyb. 2.19.5–6; Zon. 8.1; Front. Strat. 2.5.9).
[2] Орозий (Hist. 3.22.12) утверждает о явном союзе между луканами, бруттиями и самнитами с этрусками и галлами, но ничто в скудных свидетельствах, сохранившихся после войны, не говорит о каком–либо явном сотрудничестве. Орозий, возможно, черпает из утерянной 12‑й книги Ливия, которая освещала эти события, но периохи, как и другие источники, не упоминают о каком–либо союзе.
[3] В 326 году луканы установили отношения с римлянами, которые были немедленно прекращены благодаря тарентинским манипуляциям (Livy 8.25.3, 27). В том же году в Неаполе тарентинцы обещали морскую поддержку, если город будет сопротивляться римлянам (DH 15.5–10; Livy 8.22–23).
[4] Полибий (1.6.5; 8.24) не упоминает о нападении на флот, но возлагает вину за войну на высокомерие тарентинцев. Плутарх также не упоминает о нападении на флот, что, по мнению Барнса, было вызвано недоверием к Дионисию Галикарнасскому. Тем не менее, атака является общей почти для всех других источников и вписывается в геополитический контекст событий.
[5] Самниты, луканы и мессапии предложили свою поддержку Пирру, когда царя наконец пригласили тарентинцы (Plut. Pyrrh. 13.6). Бруттии уже были в союзе с самнитами и также присоединились к Пирру, когда тот прибыл.