Апулей

Жизнь, датировка
Апулей из Мадавра в Нумидии горд как своим родным городом, где и его отец, и он сам были видными гражданами (apol. 24), так и Карфагеном как культурным центром (flor. 20). Уже в этих фактах отражаются новые процессы: наряду с галлами и испанцами теперь носителями культуры будущего выступают уроженцы северной Африки; двумя поколениями позже Плиния и Тацита крупному писателю не приходится делать карьеру в Риме; возникают самостоятельные, не столь зависимые от столицы культурные ландшафты.
Студенческие годы в Карфагене (flor. 18, 86; 20, 97) венчает учебная поездка в Афины (apol. 27). В Греции Апулея посвящают в различные мистерии (apol. 55, 8). Дальнейшие поездки на Восток поглощают отцовское состояние (apol. 23; met. 11, 27 сл.). Только временно Апулей становится адвокатом в Риме[1].
Затем он снова трудится в Африке. Примерно в 158 г. в Сабрате он предстает перед судом: в Эе Апулей женился на богатой вдове, и теперь его обвиняют в том, что он привлек ее с помощью магии. Блестящая Апология, которая дошла до нас, приводит к оправданию. Затем Апулей перебирается из Эи в Карфаген. Он никогда не занимал никакой государственной должности, но был жрецом культа императора (sacerdos provinciae, Aug. epist. 138, 19) и жрецом Изиды. Он прославился как странствующий оратор. При жизни ему воздвигали статуи; позднее он считался волшебником и чародеем. Апулей писал на двух языках; но сохранились только латинские произведения.
De magia была произнесена при императоре Антонине Пие (apol. 85) и проконсуле Клавдии Максиме (вероятно, в 158 г.). В это время Апулей был уже автором речей, ludicra carmina, "стихотворных забав", и естественнонаучных произведений.
Поддающиеся датировке отрывки из Florida приходятся на шестидесятые годы - при Марке Аврелии и Вере.
За позднюю датировку Метаморфоз - между 180 и 190 гг.[2] - говорит среди прочего тот факт, что один из важных мотивов рассказа о Психее (6, 2, 6; 6, 4, 5; 6, 7, 4) стимулирован рескриптом Марка Аврелия и Коммода (dig. 11, 4,1 сл.; 177 г. по Р. Х.)[3].
Философские работы практически не дают точек хронологической привязки; возможно, они относятся к раннему периоду.
Обзор творчества
Метаморфозы[4]
1: На пути из Коринфа в страну ведьм Фессалию любопытный Луций слушает различные истории о колдовстве.
2: В Гипате он заезжает к Милону. После пирушки, где рассказываются страшные истории, он закалывает трех подозрительных людей.
3: После заседания уголовного суда оказывается, что убитые были винными бурдюками. Луций наблюдает превращение жены своего гостеприимца в филина и просит ее служанку Фотиду превратить в птицу и его. Та берет не ту мазь и превращает его в осла. Разбойники уводят его и используют как вьючное животное.
4: От старухи-служанки разбойников он слышит среди прочего и сказку об Амуре и Психее (4, 28-6, 24).
5: Психею, которой не было позволено видеть своего божественного супруга - мнимое чудовище - завистливые сестры подстрекают понаблюдать за ним во время сна и, если тот действительно чудовище, убить его. Масло, капающее с лампы, пробуждает его, и они должны расстаться.
6: Только после тяжелых испытаний на службе у свекрови Венеры Психея может вернуться к нему. - Осел тщетно пытается убежать с Харитой, одной из уведенных разбойниками девушек.
7: Жених Хариты Тлеполем освобождает и ее, и осла хитростью. Последнему, правда, вскоре приходится молоть зерно на мельнице. В повествование вплетены шванки.
8: После ужасной гибели своего благодетеля осел попадает в руки нескольких жестоких хозяев; немного лучше ему приходится у опустившихся жрецов Кибелы, для которых он возит изображение богини.
9: Осел подвергается многим опасностям. Эпизод с женщиной, обманувшей своего мужа с "покупателем" бочки. От мельника он попадает к садовнику, который проигрывает его солдату.
10: Эпизод безответной любви мачехи к добродетельному пасынку. Осел ведет праздную жизнь у двух братьев - повара и кондитера. Их хозяин выкупает осла и велит обучить его правилам поведения за столом. Одна дама даже влюбляется в него. От публичного содомистского аттракциона осел спасается бегством.
11: В полночь он просыпается на берегу моря у Коринфа, молится владычице неба и наконец обретает избавление: спасительные розы (см. стр.1586) он получает из рук жреца Изиды и посвящает свою жизнь службе богине.
В первых трех книгах Луция многократно предупреждают о возможных последствиях его любопытства (curiositas); книги 4-10 показывают его наказание, а одиннадцатая - освобождение. Значительнейшая из многочисленных новеллистических вставок - сказка об Амуре и Психее.
Apologia или De magia - защитительная речь против обвинения в магии. Завершив вводную часть, Апулей показывает, что он не исполнял никаких магических действий (29-65) и что у него не было никаких мотивов прибегать к колдовству (66 - до конца). Речь - один из источников, дающих сведения о жизни Апулея и античной колдовской практике.
Florida - 23 блистательных отрывка из софистических речей Апулея; эпитоматор сделал эти извлечения предположительно из четырех книг.
De Platone et eius dogmate раскрывает связь платоновского и позднейших учений, возможно, по Альбину или его учителю Гаю. После биографического очерка идут физика (кн. 1) и этика (кн. 2). Для отсутствующей логики сомнительное в своей подлинности сочинение Peri hermeniae (Περὶ ἑρμηνείας), дошедшее до нас отдельно, вряд ли может служить заменой. По содержанию это аристотелевско-стоический трактат.
De deo Socratis стилизировано под речь. Здесь рассматривается учение о добрых демонах - существах, стоящих между богами и людьми[5].
De mundo - космологическо-космографический трактат, который также затрагивает вопрос о кормчем миров. Не свободен от ошибок перевод псевдоаристотелевской книги Περὶ ϰόσμοι. Августин (civ. 4, 2) считает Апулея автором[6].
Под вопросом подлинность Peri hermeniae (см. De Platone), учебника по формальной логике, посвященного теории утвердительного силлогизма.
Утрачены стихотворения, среди которых - гимн Эскулапу на латинском и греческом языке, роман Hermagoras, исторические произведения, речи, естественнонаучные трактаты, произведения о рыбах, о деревьях, о сельском хозяйстве, медицине, астрономии, арифметике, музыке, а также перевод платоновского Федона. Неизвестно, создал ли Апулей энциклопедию[7], но энциклопедический характер его творчества говорит сам за себя.
Неподлинные произведения
Asclepius, перевод герметического откровения, сочетает греческие и египетские представления и пророчествует о гибели языческой религии. Августин считает Асклепия произведением Апулея, Лактанций использует греческий оригинал[8].
Источники, образцы, жанры
Что касается жанра комического романа значительного объема, мы до сих пор знаем практически только латинские его образцы[9]. Метаморфозы - древнейший и полностью сохранившийся длинный латинский роман. Параллельный греческий текст Луций, или Осел, сохраненный в числе произведений Лукиана, намного короче и по всей вероятности восходит к утраченной более длинной греческой версии[10], также использованной и преобразованной Апулеем[11]. У этой последней не было религиозной концовки.
Этот основной капитал дополняется из копилки Милетских рассказов. Соответствующее произведение Аристида Милетского[12] (ок. 100 г. до Р. Х.) в свое время перевел на латинский язык Корнелий Сизенна - именно эту литературу для легкого чтения в 53 г. до Р. Х. обнаружили в походном багаже павших при Каррах (Plut. Crassus 32). Речь идет о комических новеллах, со стилем которых мы знакомы по Декамерону Бокаччо и Facetiae Поджо. Важнейший эпизод, сказка об Амуре и Психее, возможно, восходит к фольклорной традиции.
Вообще античный роман - как и комедия - основывается на вымышленном материале, есть "плод воображения" (πλάσμα), в отличие от остальной, преимущественно мифологической, античной литературы. Важные жанровые компоненты - с внешней точки зрения - чудесное в основной повествовательной линии (здесь - роман об осле) и вставные эпизоды в виде коротких новелл типа "милетских рассказов" (ср. met. 1,1). К числу предков античного романа (что касается повествовательного оформления большого по объему материала) относятся также эпос и историография, прежде всего Одиссея (met. 9,13) и Геродот. Сатирический элемент есть в кинической традиции, но он и без того типичен для Рима.
При поверхностном рассмотрении Метаморфозы можно воспринять как развлекательный роман с добавлением религиозного финала, однако, если принять во внимание литературную технику, возникнет более дифференцированный образ. Контраст между магическим превращением в осла и религиозным избавлением наводит на мысль, что роман нужно воспринимать как аллегорическое чудесное повествование с религиозно-пропагандистской тенденцией и одновременно как аллегорическую автобиографию; правда, это только одна сторона произведения. В любом случае, несмотря на автобиографическую оболочку, его нельзя истолковать как роман о становлении личности героя, поскольку ослу вовсе не свойствен нравственный прогресс[13].
Апулей обыгрывает и юридические[14] источники, ведь теперь - эпоха расцвета римской юриспруденции.
Из Платона Апулей перевел Федона; в традицию Апологии его речь встраивается уже по заглавию; Тимей в конечном счете стоит за космологической частью трактата De Platone, правда, последний непосредственно примыкает к среднеплатонической школьной традиции. Аналогично обстоит дело с De deo Socratis.
De mundo - вольный перевод из псевдо-Аристотеля. Уже у оригинала есть стоически-поучительный налет, напоминающий Посидония. Главы 13-14 о ветрах взяты из Геллия (2, 22). Автор украшает свой перевод цитатами из Вергилия.
Спорный в своей подлинности трактат Peri hermeniae основывается в конечном счете на Аристотеле, но свидетельствует и о знании позднейшей перипатетической и стоической логики.
Литературная техника
Прием "повествования от первого лица" создает впечатление присутствия и повышает тем самым убедительность рассказа. Более того, роману, автор которого симпатизирует рассказчику, он придает "автобиографическую" ноту, подготавливающую серьезный финал. Образ Луция написан с участием; он не служит только предметом насмешки; его простодушие - в отличие от облагороженного отражения Психеи, - не проявляется эксплицитно, оно только имплицитно.
Убедительность рассказа, кроме того, подкрепляют: обстоятельное самопредставление рассказчика, показания независимых свидетелей и вообще наглядность изображения (ἐνάγρεια), включая временную и пространственную привязку рассказа. Элемент evidentia, "очевидности", а одновременно и полновесная опора действия - вставные описания: по поводу группы Актеона (met. 2, 4 сл.) Апулей подчеркивает (в отличие от Овидия, met. 3,138-252) лейтмотив curiositas[15]. Есть и еще описания: дворец Амура (met. 5,1) и пещера разбойников (met. 4, 6): мрачное место заточения и божественная резиденция контрастируют друг с другом, что соответствует функции вставной новеллы об Амуре и Психее, которая должна утешить похищенную Хариту.
Апулей дал в своем романе около двадцати более кратких вставных новелл. Все они связаны с основной сюжетной линией. Самая длинная, сказка об Амуре и Психее, построена так, что она в деталях отражает ошибку[16], страдание и избавление Луция.
Лейтмотив, объединяющий различные сцены романа, - неудача самоизбавления: старание осла самостоятельно овладеть спасительными розами имеет столь же дурные последствия, как и для Психеи вынужденное созерцание ее божественного супруга (met. 5, 22-23). Контраст между безуспешными попытками (как met. 3, 27) и подлинным избавлением (met. 11, 12-13) литературно просчитан.
Весь роман пронизывает мотив роз[17]. У него два аспекта: эротический и мистический. Розы - атрибут празднества любви (met. 2,16, 2) и Венеры (met. 6,11, 2), roseus - эпитет физической привлекательности (met. 2, 8,13; 2,17, 5; 4, 31, 2). Под знаком розоперстой Авроры начинается третья книга, где сообщается о превращении[18]. С другой стороны, Луцию приходится поедать розы, чтобы спастись. Между провалившейся попыткой самостоятельно сорвать розы (3, 27) и настоящим избавлением с помощью жреца Изиды (11, 12 сл.) есть случаи, когда осел добровольно отказывается от роз, чтоб спасти собственную жизнь (3, 29, 16; 4, 2). Тонко вплетенный в повествование мотив отражается и в сказочной вставке: достаточно вспомнить о розовой крови Психеи и о цветах небесной свадьбы (6, 24, 7).
В некоторых аспектах повествовательная техника сопоставима с эпической и историографической. Изящна пародия на традиционное эпическое сравнение коня (7,16, ср. особенно Verg. Aen. 11, 492-497). Когда осел изображает более благородных мифических животных - быка Дирки, овна Фрикса, Арионова дельфина и даже Пегаса (6, 27-30), это граничит с травестией.
Характерна для латинского романа второстепенная роль сентиментального - это отличительный признак греческого жанра - и тонкое, слегка ироничное обращение с традиционными мотивами. Такая ирония не предполагает противоположность прямому смыслу, она лишь слегка ставит его под вопрос. Пародия как таковая тоже иногда воспринимается слишком прямолинейно: ведь роман Апулея среди прочего - диалог с литературной традицией, но он не исчерпывается пародией.
Искусно выстроенную последовательность в рассказе, служащую одновременно и косвенным средством характеристики, можно рассмотреть на примере Фотиды. Сначала воспроизводится благоприятное впечатление, которое девушка произвела на Луция; темные предчувствия даны только слабым намеком (2, 6). Затем речь - пока косвенно, но все более отчетливо - идет о физической привлекательности; Фотида в шутливой форме предостерегает Луция (2, 7). Следующая фаза - описание лица и волос и поцелуй в лоб (также не без предостережения со стороны Фотиды); наконец - объятия с пророческим словом peril и согласие на встречу вечером (2, 8-10).
Примесь развлекательных, захватывающих и даже пикантных эпизодов относится к числу особенностей религиозной позднеантичной литературы - развлекательной и пропагандистской; есть даже христианские примеры[19]. Апулей делает из этого тривиального жанра высокую литературу.
В Апологии и Флоридах автор демонстрирует суверенное владение риторикой. Она вовсе не отсутствует в De deo Socratis, произведении, которое было метко названо "риторическим образчиком"[20]. Флориды - независимо от того, сам ли Апулей сделал отбор, - важный шаг на пути к становлению эссеистики как литературного жанра.
Язык и стиль
Латынь - родной язык Апулея; не следует воспринимать буквально реплику рассказчика (met. 1, 1) о том, что он с трудом пишет на чужом языке. Апулей, которому свойствен плавтовский вкус к слову, создает в высшей степени дифференцированный искусственный язык с особенно богатым словарем - у него насчитывается более 250 однократных новообразований. Наряду с архаизмами и поэтическими оборотами он употребляет и слова повседневного обихода. Так, просторечны, например, manduco (met. 6, 31 "обжора") или corium crassum (met. 6, 26 "толстая кожа"). Насыщена смыслом метафора examurcare (met. 4,14): чтобы получить хорошее масло, нужно удалить подонки. Метафоры из военной сферы (бросается в глаза применительно к матроне met. 7, 6 decimo partus stipendio, "десятью кампаниями деторождения") и области права живут полнокровной жизнью: при выборе пути для бегства осел с девушкой осуществляет процесс viae herciscundae ("тяжбы о дороге", met. 6, 29). Из области эпитетов отметим morsicantes oculi ("пожирающие глаза", met. 2,10). Все это служит определенным литературным целям на различных уровнях - с намерением украсить текст, придать ему серьезное либо комическое звучание. Например, сообщение о встрече Психеи с Паном (met. 5, 25) благодаря архаической лексике приобретает "деревенский" характер[21].
Употребление лексики многопланово; ирония присутствует повсюду. Ее не всегда так просто уловить, как, скажем, при обозначении разбойников mitissimi homines ("в высшей степени кроткие люди", met. 6, 26). Часто приходится учитывать платоновское значение слова; так, permulcere (1,1) прежде всего означает развлечение (ср. Macr. somn. 1, 2, 8); возможно, оно восходит также к успокоительному заклинанию (ἑπᾴδειν) в смысле платоновского Федона 77 e[22]. Луций и Фотида - связанные друг с другом говорящие имена, намекающие с легкой иронией на инициационную символику света (напротив, псевдо-Лукиан дает девушке прямолинейное имя Палестра). В последней книге учащается употребление мистериальных выражений (особенно плотно met. 11, 23). Традиционные понятия получают религиозное перетолкование: служение как истинная свобода (met. 11,15), внешний и внутренний свет и тьма (met. 11, 22 noctis obscurae non obscuris imperils, "не темными темной ночи повелениями").
Стиль Метаморфоз отличается цельностью; его признаки - образное богатство и благозвучие[23]. Вторая софистика[24], эта своеобразная смесь риторики и философии, способствует победе красочного, "азианийского" стиля: это новая фаза развития после домициановского классицизма. Апулей - "самый большой любитель рифмы среди античных писателей"[25]. Нередки у него антитезы; они могут служить целям религиозного увещевания: neque vocatus morari nec non iussusfestinare deberem ("ни приглашенный медлить,, ни без повеления спешить я не был должен", met. 11, 21, 5). Четко проявляется ритмика клаузул[26]. Многие существенные черты Апулеева стиля концентрируются в самопредставлении Изиды (met. 11, 5)[27]. По сравнению с гимнами Изиде[28] можно оценить значимость формальных принципов изящной прозы для апулеевской переработки.
От произведения к произведению стиль меняется[29]: ясная манера Апологии иногда напоминает Цицерона; возвышенная предметная проза философских трактатов нередко достигает риторических высот, но в целом отличается гораздо более "деловым" характером, чем в романе или даже во Флоридах. Стилистические различия осложняют установление подлинности.
Признаки стилистического развития от "неклассической" акцентуированной клаузулы в философских трактатах - если предположить раннее время их написания - к более строгому обращению с клаузулами в безусловно позднем романе уже отмечали[30]. Выделение хронологических и жанровых стилистических различий только начинается.
Образ мыслей I. Литературные размышления
Писатель Апулей - перфекционист по убеждению. В девятом отрывке Флорид он пишет о тщательности и добросовестности, потребных для духовной продукции, и он, Апулей, в этой сфере добился большего, чем Гиппий - в ремеслах. Поэтому можно воспринимать только как грандиозное самоуничижение то, что во введении к Метаморфозам он встраивается в традицию "Милетских рассказов" - тривиальной литературы[31]. Он думает при этом о переносе греческого жанра в латинскую языковую среду. Его цель, правда, не только поразить (ἔϰπληξις), но и доставить удовольствие (laetebaris: met. 1,1; ἡδονή). То, что развлечение не единственная цель, становится совершенно понятно только в последней книге.
Образ мыслей II
Внутренняя цельность - насколько свойственна она мышлению нашего автора? В Апологии Апулей различает два вида любви, земную и небесную: первая связывает, вторая - освобождает. Эта мысль открывает и подступ к Метаморфозам.
Апулей, конечно, не философ в прямом смысле слова. Его философские произведения, не являющиеся строго научными, свидетельствуют о проникновении в философскую мысль религиозной струи. Автор представляет Вторую софистику, он - нечто среднее между "homo religiosus", "африканским Сократом"[32] и "шоуменом". По сравнению с академиком Цицероном видно изменение платонизма: скепсис уходит на задний план, а приоритет отдается вере. Религия - также и венец философского поиска.
Поэтому Апулей самоопределяется как philosophus Platonicus (apol. 10; 64; flor. 15, 26). Рассказчик в его романе происходит с материнской стороны от "знаменитого философа" Плутарха (met. 1, 2). Curiositas Луция вовлекает его в "слишком земное"; он пытается проникнуть в те области, которые закрыты для человека. В сохранившемся греческом тексте Луций, или Осел curiositas (περιεργία) - лишь одно из средств характеристики[33], у Апулея это качество становится лейтмотивом всего произведения. При этом Фотида играет роль магического мистагога в отрицательном смысле; превращение в осла - перверсия инициации. Жажда знаний героя сначала распространяется на магию, якобы ключ к познанию иного мира. Но описанные в романе события - суд над его взглядами[34].
Религия Изиды оказывается sobria и purissima religio, "трезвой" и "чистейшей"; по Плутарху (Dels, et Osir. 352 a-c) она свободна от предрассудков (δεισιδαιμονία) и самонадеянного любопытства (περιεργία, curiositas). Изида - всевидящая и озаряющая богиня (met.,11,15). В мистериальном посвящении после времени созерцания философия достигает своего венца[35]; для Плутарха (ibid. 382 cd), как и для Апулея (met. 11, 23 node media vidi solem candido coruscantem lumine, "среди ночи я увидел солнце, блистающее ясным светом"), посвящение сходно с внезапным просветлением в духе седьмого письма Платона (344 b); Апулей изображает божественный опыт Платона как внезапную вспышку в густой темноте (Socr. 3). Не известно, полемизировал ли он с христианством.
До сих пор мы мало говорили о боге, который для Апулея относится к числу важнейших: deus Risus, "бог Смех". У Апулея хорошее чувство юмора. Его произведение предназначено для того, чтобы опровергнуть предрассудок северных стран, будто философия и религия несовместимы с наслаждением.
Традиция
Бокаччо завладевает рукописью из Монте Кассино, ныне Mediceus Laurentianus plut. 68, 2 (F), XI в., содержащий кроме Тацита (апп. п- 16; hist. 1-5) три основных произведения Апулея. Этот кодекс, который, как доказывают подписи, восходит к утраченной позднеантичной рукописи конца IV в. - архетип нашей традиции для Метаморфоз, Апологии и Флорид.
Другую группу образуют Socr., Ascl., Plat, и mund. Для этих произведений архетип утрачен. Ценен и происходящий из Cues Bruxellensis 10054/6 (B), XI в., и Nederlandensis Leidensis Vossianus 4°10 (N), XI в.; в основном рукописи распадаются на три класса, среди которых первый не обладает полным преимуществом[36].
Влияние на позднейшие эпохи
Двойственность традиции соответствует и истории воздействия. Более широкая сохранность философских трактатов - в том числе и апокрифов - соответствует их значению в эпоху средневековья; роман, более привлекательный для Нового времени, повис буквально на волоске[37].
Позднеантичные и средневековые авторы серьезно воспринимают Апулея как философа-платоника[38], так что, скажем, Макробий (somn. 1, 1) удивляется тому, что тот же самый автор написал еще и роман. Без сомнения, Апулей проделал предварительную работу для восприятия платонизма на Западе, и не только своими удобочитаемыми латинизациями; в его исполнении платоническое содержание в оболочке религий избавления без труда воспринимается христианами и пересаживается на новую почву. В литературном отношении сочетание автобиографической формы и религиозного обращения в Метаморфозах - важный стимул написания христианских Исповедей.
Демонология De deo Socratis обладает определенной прелестью для христиан эпохи поздней античности и средневековья; превращения (например, Апулея в осла) для серьезного Августина объясняются не физически, а психологически - как демоническое наваждение (civ. 18,18)[39]
Приписанный Апулею трактат Peri hermeniae- звено в цепочке формально-логической традиции от школы Аристотеля и стоиков до латинского Запада.
Иоанн из Солсбери († 1180 г.) начинает свой обзор античной философии с Пифагора и заканчивает его Апулеем (Policratus 7). В XII в., когда с новой энергией пытаются понять природу, Бернард Сильвестр черпает свои философские познания во многом и из Апулея[40].
Боккаччо († 1375 г.) знаком с литературными произведениями Апулея и заимствует пикантные новеллы для Декамерона[41]. С наступлением Нового времени на первый план, оттеснив Апулея-философа, выходит Апулей-рассказчик.
Даже его стиль на какой-то момент становится предметом подражания: в противоположность цицеронианству или квинтилиановской эклектике начиная с Бероальда Старшего († 1505 г.) появляется архаизирующее "апулеянское" течение.
Боярдо († 1494 г.) переводит Метаморфозы на итальянский язык; за ним следуют переложения на французский Гийома Мишеля (1517; напечатано в 1522 г.), на немецкий Иоганна Зидера (1538 г.) и на английский Т. Эдлингтона (1566 г.). Творчество Апулея не замедлило оплодотворить плутовской роман Нового времени: Дон Кихот Сервантеса († 1616 г.) воскрешает Апулеевы приключения с бурдюками, Simplicissimus Гриммельсхаузена († 1676 г.) подчеркивает простодушие Психеи даже и в заглавии, Жиль Блаз Лесажа († 1747 г.), как и Луций, попадает в плен к разбойникам, а Лафонтен († 1695 г.) поэтизирует фарсовую новеллу в Contes et nouvelles en vers (ср. особенно met. 9, 5-7); написанный им в форме диалога (частично в стихах) роман Les amours de Psyche et Cupidon мило высмеивает женские слабости. Английская стихотворная версия сказки (1637 г.) принадлежит перу Шекерлея Мэрмиона († 1639 г.). Новолатинский писатель, приверженец Лютера Иоганн Людвиг Праш (| 1690 г.) в традиции раннего аллегоризирования рассказа о Психее создает в Регенсбурге одноименный образ как иллюстрацию души, которая, преодолев искушения мира, восходит на небеса[42]. В эпоху Гете был создан еще и сегодня популярный немецкий перевод Метаморфоз Августа, (фон) Роде (| 1837 г.).
Александр Пушкин († 1837 г.) оценивает нашего автора великолепным афоризмом: "Читал охотно Апулея, / А Цицерона не читал". В средней и северной Европе, обнаружившей в Амуре и Психее своеобразное внутреннее напряжение между аскетически-христианской и чувственно-языческой культурой, часто скрещиваются пути литературы и изобразительного искусства (Канова, Торвальдсен). Для Генриха Гейне († 1856 г.) и Конрада Фердинанда Майера († 1898 г.) Психея становится предметом лирического воплощения, для датчанина Фредерика Палудана-Мюллера († 1876 г.) - драматического, а для Роберта Хамерлинга († 1889 г.) - эпического. Спасение пловчихи в новелле Теодора Шторма († 1888 г.) Психея обусловлено met. 5, 25. В Англии эта сказка привлекает блистательные умы: Элизабет Баррет Браунинг († 1861 г.), Уильяма Морриса († 1896 г.)[43] и Уолтера Пэтера (| 1894 г.)[44]. Гюстав Флобер († 1880 г.) улавливает у Апулея "запах ладана и мочи, зверство в сочетании с мистицизмом"[45]. Шагреневая кожа Оноре де Бальзака († 1850 г.) дальше от Апулея, чем короткие романы (De verliefde ezel и Psyche) короля нидерландских поэтов Луи Куперуса (| 1923 г.), чей утонченнейший музыкальный язык близок Апулею[46].
Влияние нашего автора охватывает весь творческий диапазон от эстетических вершин и до фольклора. С распространением текстов умножается его воздействие на народную сказку, приводящее в отчаяние исследователей ее источников.


[1] Apul. met. 11, 26; 28; 30; flor. 17, 77.
[2] P. G. Walsh 1970, Appendix II.
[3] G. W. Bowersock, Zur Geschichte des romischen Thessalien, RhM 108, 1965, 277—289, особенно 282, прим. 31.
[4] Золотой осел (Aug. civ. 18, 18, 1) — вероятно, данный читателями одобрительный заголовок, который Августин принял за подлинный.
[5] О материале: Плутарх,Degenio Socratis; Aug. civ. 8,14—22; о способе изобра–женин: Max. Tyr. or. 8 сл. Hobein.
[6] За подлинность: F. Regen 1971; колеблется J. Redfors 1960.
[7] O. Jahn, Uber romische Encyclopadien, BSG, 1850, phil. — hist. Kl. 2, 263—287, особенно 282.
[8] Неподлинны также De herbaram medicaminibus (virtutibus), De remediis salutaribus, Physiognomonia. Однако Апулей знаком с физиогномикой (flor. 3; 15).
[9] Новые перспективы открывает фрагмент романа об Иолае, см. N. Holzberg 1986,75—77; 126; теперь см. S. Stephens, J. Winkler, Ancient Greek Novels. The Fragments, Princeton 1995 (Iolaus: crp. 358—374)1 P. G. Walsh 1970, который считает Луция образцом для Апулея, делает из этого слишком далеко идущие выводы о римской оригинальности.
[10] «Луций из Патр» (у Фотия, cod. 129); H. van Thiel (1971, 40—42) принимает версию об авторе — представителе Второй софистики середины II в. по Р. Х. (возможно, Феникс или Филакс из Гипаты); о Лукиане думает (в духе B. E. Perry) N. Holzberg, Apuleius und der Verfasser des griechischen Eselromans, WJA 10, 1984, 161—177.
[11] То, что роману «Луций из Патр» был дан заголовок Метаморфозы, с чисто теоретической точки зрения ничего не значит для характера зависимости. В Луции есть неясности, которые делает понятными только Апулей. Необщепринятая точка зрения (Апулей как автор и длинного греческого романа) W. Dilthey, Festrede Univ. Gottingen 1879,12.
[12] О романе: Phot. cod. 166.111 b; Macr. somn. 1,2, 8; из Аристида, вероятно, четыре рассказа о супружеской неверности в кн. 9.
[13] Ошибочно E. Paratore, La novella in Apiileo, Palermo 1928, как и W. Wittmann 1938 и H. Riefstahl 1938, особенно 33—36 и 95—125.
[14] О шуточном характере таких элементов: H. Maehler 1981.
[15] A. Wlosok 1969, 73 сл.
[16] А также curiositas: met. 5, 6, 6; 5,19, 3; 6, 20, 5; 6, 21, 4.
[17] von Albrecht, Prosa 203, прим. 18.
[18] О символике таких вступлений: Heinze, V. e. T. 366—370.
[19] Ср. Деяния Павла и Феклы.
[20] J. Tatum 1979,130.
[21] L. Callebat, L’archaisme dans les Metamorphoses dApulee, REL 42,1964, 346— 361; C. Roncaioli, L’arcaismo nelle opere filosofiche di Apuleio, GIF 19,1966, 322— 356; о языке и стиле см. также Р. Neuenschwander, Der bildliche Ausdruck des Apuleius von Madaura, диссертация, Ziirich 1913; P. Medan, La latinite d Apulee dans les Metamorphoses, Paris 1925; M. Bernhard 1927; L. Callebat, Serrno cotidia–nus dans les Metamorphoses dApulee, Caen 1968; von Albrecht, Prosa 197—206; K. Krautter 1971,115—122; L. Callebat, La prose dApulee dans le De magia. Elements d’interpretation, WS NF18,1984,143—167; C. Strub 1985.
[22] C. Schlam 1970.
[23] M. Bernhard 1927, 255—258.
[24] Norden, Kunstprosa 600—605.
[25] K. Polheim, Lateinische Reimprosa, Berlin 1925, 206.
[26] M. Bernhard 1927, 249—255.
[27] J. Tatum 1979,156 сл.
[28] W. Peek, Der Isishymnus von Andros und verwandte Texte, Berlin 1930; V. F. Vanderlip, The Four Greek Hymns of Isidorus and the Cult of Isis, Toronto 1972.
[29] Lofstedt, Syntactica 303—305.
[30] F. Regen, GGA 229,1977, особенно 188 с прим. 9 сл.; об «акцентуирующих» аспектах прозаического ритма: В. Axelson, Akzentuierender Klauselrhythmus bei Apuleius, DePlatoneund De mundo, Lund 1952 (см. там же лит.).
[31] C. S. Wright, «No Art at All». A Note on the Prooemium of Apuleius’ Metamorphoses, CPh 68,1973, 217—219.
[32] J. Tatum 1979,105-134.
[33] По крайней мере 15; 45; 56, то есть в самые важные моменты.
[34] P. G. Walsh 1970,180.
[35] A. Wlosok 1969, 72 сл. (curiositas); 81—84 (философия).
[36] Теперь см. Beaujeu, изд., Apulee, opuscules philosophiques… et fragments; Paris 1973, XXXV—xlv; кроме того, G. Augello, Studi apuleiani. Problemi di testo e loci vexati delle Metamorfosi, Palermo 1977; F. Regen, Der codex Laurentianus, plu–teus 51, 9. Ein bisher vernachlassigter Textzeuge der Apuleischen Schrift De deo So–cratis, Gottingen 1985; cp. также L. Pepe, Un nuovo codice di Apuleio del sec. XI (Bibl. Comun. Assisi n. 706), GIF 4,1951, 214—225.
[37] С Золотым ослом погибли бы и крупные произведения Тацита; параллельные случаи хрупкой традиции — любимцы Нового времени Лукреций и Катулл; о влиянии на позднейшие эпохи: E. H. Haight, Apuleius and his Influence, New York 1927; Ph. Bruneau, Illustrations antiques… de Lucien (и Апулей), BCH 89, 1965, 349—357; C. Dempsey, The Textual Sources of Poussin’s Marine Venus in Philadelphia (Apuleius), JWI 29, 1966, 438—442; K. Krautter 1971 (о Бероальде); C. Moreschini, Sulla fama di Apuleio nella tarda antichita, в: Romanitas et Christia–nitas. Studia J. H. Waszink, Amsterdam 1973, 243—248; A. Scobie, The Influence of Apuleius’ Metamorphoses on Some French Authors 1518—1843, Arcadia 12,1977,156— 165; V. C. Lopez, Apuleyo у Cervantes. Unidad у pluralidad en el mundo antiguo, Actas dei VI congreso espanol de estudios clasicos (Sevilla 1981), Madrid 1983, t. 2, 199—204; J. F. D’ Amico, The Progress of Renaissance Latin Prose: The Case of Apu–leianism, Renaissance Quarterly 37,1984, 351—392; L. Bocciolini Palagi, Suggestio–ni apuleiane nella Mandragola di Niccolo Machiavelli, A&R NS 31,159—170.
[38] Например, Aug. civ. 4, 2 (o mund. как произведении Апулея); 8, 14—18 (о Socr.); 8, 23—26 (об Ascl. как произведении Апулея); 18,18 (о met.); ср. также главы, посвященные Отцам Церкви.
[39] Phantasticum (способная к представлению душа, которая во время глубокого сна покидает тело) другим видна как бы в телесной оболочке.
[40] De mundi universitate; см. B. Stock, Myth and Science in the Twelfth Century, Princeton 1972, 20.
[41] Dec. 7, 2 (met. 9, 5—7); 5,10 (met. 9, 22—28).
[42] Psyche cretica; нем. перевод Leipzig 1705.
[43] The Earthly Paradise.
[44] Marius the Epicurean.
[45] Conte, LG 569.
[46] Отметим также Карла Микеля с его обработкой апулеевского материала «Das Halsgesicht».
Ссылки на другие материалы: