Общие положения
Философы поздно получают доступ в Рим и неожиданно скоро должны вновь его покинуть. В 173 г. до Р. Х. выдворяют эпикурейцев Алкея и Филиска, в 161 г. запрещают преподавателям риторики и философам пребывание в Риме, в 155 г. знаменитое "философское посольство" слишком поспешно отправляют домой - это еще можно извинить ранними временами. Но что можно сказать, если к концу I в. до Р. Х., когда римская и греческая культуры - уже единое целое, происходят подобные вещи? Путь философии в Город и даже на императорский трон - в лице Марка Аврелия - оказался особенно длинным.
Жестокость изначального сопротивления показывает, что привлекательность философии для молодежи была оценена верно. Уже в 155 г. академик Карнеад своими знаменитыми парными речами - за справедливость в политике и против нее - дал большому количеству молодых людей захватывающий пример беспредрассудочного мышления одиночки и его способности оказывать влияние своими мыслями на других; римляне старого закала при этом почувствовали, какая опасность грозит государственным устоям.
Уже тогда возник конфликт между двумя важными чертами римского характера: ярко выраженное государственничество и не менее глубокое чувство личности и ее прав. C одной стороны, идет борьба за то, чтобы сознательно завершить и обосновать освобождение индивидуума, неизбежное с момента проникновения эллинистической культуры в Рим. С другой, эмансипация личности обостряет противоположную проблему: развитие государства в мировую державу делает вопрос о моральных устоях этой державы и ее положении в мировой истории все насущнее. В решении обеих задач обращаются за советом к греческой философии, где его и находят, не слишком печалясь о барьерах между школами и о систематичности.
Несмотря на пресловутое римское предпочтение практической морали, философский интерес римлян - вопреки распространенному мнению - не ограничивается этикой и политикой. Диалектика и логика еще в республиканскую эпоху помогают проникнуть в суть понятий и оценить их воздействие на право и речь - эту жизненную стихию римского общества. После того как революция и принципат лишили жизненный стиль политика привлекательности для отдельного лица, взор обращается не только вовнутрь, чтобы открыть для себя психологические тайны, но и вовне - с помощью физических методов пытаются понять природу и осуществить призвание человека к созерцанию неба - к чистому познанию.
Конечно, долгое время философская литература римлян исчерпывается во всех областях "прикладной философией" - здесь дидактическая поэзия, диалог, эссеистика и переписка достигают изрядной литературной высоты, - и их специфические философские достижения будут научно сформулированы лишь позднее. Однако они достаточно весомы. Опыт, выраженный в римской литературе еще не философски, к концу античности кристаллизуется в философию личности, времени, истории.
Греческий фон
Для философской сферы также характерно отталкивание от современности. На досократиков смотрят сквозь эллинистическую призму[1]. Даже и классиков греческой философии - Платона, Аристотеля, Теофраста - знают прежде всего через посредство их школ и наук, на которые те наложили свой отпечаток[2]. Как правило, для восприятия нужен солидный мост[3] (см. раздел Римское развитие). Однако всем эпохам в Риме свойствен чисто сократовский подход, нацеленный на овладение бытием.
С литературной точки зрения особенно плодотворны академический скепсис Цицерона и эпикуреизм Лукреция в позднереспубликанский период; в первые два века по Р. Х. - Стоя[4], еще во втором столетии - средний платонизм, с середины третьего - неоплатонизм; наконец, к этому прибавляется аристотелевская логика.
Временное преимущество греческой литературы перед римской под конец снова проявится в области платонизма, чьи, вероятно, величайшие представители - язычник Плотин и христианин Ориген - творят в III в., в то время как для латинской литературы серьезное восприятие их работ можно будет отметить в достойном упоминания масштабе только в IV в. (правда, оно даст поразительно самостоятельные плоды, чей римский характер наложит свой отпечаток на европейскую философию).
Римское развитие
Герольды философии в Риме - поэты. Их вдохновляет культура нижней Италии и Сицилии - драматурги и философы. Соответственно Эннию снится "пифагорейский" сон, и он латинизирует таких различных авторов, как Эпихарм из Сиракуз и Евгемер из Мессены (Мессина). Просветительский тон последних иногда дает отклик у Пакувия с Акцием. Вообще латинская трагедия - эллинистически-еврипидовского покроя и является одновременно и введением в миф, и предварительной ступенью школы мировой мудрости. В римской комедии также чувствуются философские аллюзии.
Победа над Македонией (168 г. до Р. Х.) доставила в Рим громадные книжные сокровища. Характерно, что прежде всего, открывают для себя практическое домоводство такого скромного сократика, как Ксенофонт, чье значение для римской духовной жизни заслуживает высокой оценки. То, что философия - диалог и нацелена на деятельный самоанализ, римляне узнали от Сократа; в этом отношении они ближе к нему, чем некоторые корифеи греческого системотворчества.
В кружке Сципионов греческая мысль в Риме находит твердую опору. Она воспринимается в своей воспитательной и гуманизирующей роли. Политические связи с Пергамом и Родосом ведут к контактам со стоицизмом. Эта школа находит понимание прежде всего в смягченной форме, приспособленной для высшего общества: Панэтий, основной представитель Средней Стои, близок к Сципионам; его ученик Посидоний Родосский обладает значительными связями в Риме. Наряду с родосским царит влияние Пергама: стоик Кратет с Маллоса открывает в Риме школу[5]. Римский менталитет и Стоя сходятся прежде всего в моральной строгости и готовности принести жертву государству. Меньше могут помочь римлянам далекие от жизни парадоксы, которым охотно предаются мыслители этой секты. Стоя оказывает влияние на многие научные области: на астрологию и веру в судьбу (Манилий), натурфилософию (Вергилий, Овидий, Сенека), филологию и герменевтику (Элий Стилон, Варрон и все позднейшие), логику, диалектику и философию права (Сервий Сульпиций Руф, Цицерон).
Такие фигуры, как Катон Младший, делают стоический жизненный стиль символом республиканства; сенаторы и в I в. по Р. Х. утешаются им в несчастиях своего сословия и учатся с его помощью сохранять достоинство и внутреннюю независимость. Пройдет век в стоической оппозиции сената, пока цезари не перестанут противиться философии и начнут в своем роде революцию сверху, обосновав свою власть на этом направлении мысли, превратившемся между тем в мощнейшую духовную силу эпохи. Высшая точка этой революции - Марк Аврелий со своими написанными по-гречески размышлениями "К самому себе".
Академический скепсис, представляемый Филоном из Лариссы, и возобновленная Антиохом Аскалонским Древняя Академия находят отклик в Риме. Академической философией интересуются Г. Аврелий Котта (консул 75 г.), Л. Лукулл, Л. Туберон и особенно Цицерон. К перипатетике склоняются М. Пизон (консул 61 г.) и М. Лициний Красс (консул 70 г.).
Эпикуреизм[6] находит в Риме больше приверженцев, чем можно было бы ожидать для школы, далекой от государственной жизни; в особенности, наверно, потому, что он идет навстречу человеческой тоске по миру и покою, свойственной эпохе гражданских войн. В окружении Цезаря много эпикурейцев[7], но к этой школе относятся и республиканцы, и некоторые друзья Цицерона[8]. Центром становится берег Неаполитанского залива. Враг Цицерона Л. Кальпурний Пизон Цезонин (консул 50 г.), предположительно, владелец Villa dei Papiri в Геркулануме. Его протеже Филодем, последний великий схоларх, приспособил некоторые концепции к римской действительности, так что политическая деятельность перестала быть исключением. Но и не нужно было ничего менять: многие римляне удивительно хорошо умели корректно отправлять свои служебные обязанности, отвлекаясь от своих частных взглядов. От берегов Неаполитанского залива эпикурейское влияние достигает Вергилия, Горация и их друзей[9].
Что касается упомянутых великих поэтов, мы видим: между частной и публичной сферой есть расхождение; в первой могут доминировать эпикурейские настроения, во второй - стоические. Подобным образом Варрон в диалектике, теологии и натурфилософии стоик, в этике академик, М. Брут в этике стоик, в остальных сферах академик. Так называемая киническая диатриба оставила свои следы в творчестве Горация и "римского киника" Варрона. Здесь речь идет не о философской догматике, но в каждом конкретном случае - о самоощущении. К пифагореизму склоняются Нигидий Фигул и П. Ватиний; у Варрона, Вергилия, Овидия и Сенеки также можно обнаружить его следы. Здесь проявляется вообще важная для эпохи Империи религиозная сторона философии.
Эпикуреизм также выживает при цезарях[10]; в целом же за стоической (II-I в. по Р. Х.) следует платоновская волна. Наряду и вместе со средним и неоплатонизмом мистериальные религии, и прежде всего христианство, которому удается представить себя "истинной философией", становятся средствами обеспечить внутреннюю независимость индивидуума, пока цезари не отводят и этот поток на колеса собственной мельницы. Побочное явление, достойное упоминания, - солидарность с эпикурейской эмансипацией от предрассудков у христианских авторов, таких, как Арнобий и Лактанций: в борьбе против язычески-стоически-платоновской religio эпикуреизм и христианство - союзники.
Строго научный характер философская литература на латинском языке обретает только в позднеантичную эпоху (см. след, разделы).
Литературная техника
Поскольку в специальной литературе по философии долгое время монополия принадлежит греческому языку, латинские философские работы сначала по преимуществу носят экзотерический характер; их авторы хотят быть посредниками, служить общему образованию, публичности и медитативной практике, а не заниматься исследованиями.
Можно различить: дидактическую поэзию (см.), тематически сориентированный, литературно обработанный на потребу широкой публике дидактический трактат (напр., Cic. off.), философский диалог (таких у Цицерона немало), "односторонний" диалог (задуманный как помощь в самовоспитании или назидательное чтение - Сенека), близкое последнему философическое письмо (он же), рассчитанный на начинающих и дилетантов компендиум (Апулей), предназначенную для широкого круга читателей смешанную поэтико-прозаическую форму с литературными претензиями (Боэций).
После более или менее ничтожных в литературном отношении попыток отдельных писателей (примерно на рубеже II-I вв. до Р. Х.) Цицерон и Лукреций отваживаются (совершенно по-разному) обратиться к широким читательским кругам с латинскими общими работами: Лукреций предлагает изложение эпикурейской доктрины в поэтической форме, но в систематическом виде, Цицерон сочиняет целый ряд прозаических работ, которые, будучи распределены по отдельным темам, дают общий обзор основных направлений эллинистической философии. В отличие от Лукреция он не хочет обратить своего читателя в какую-либо философскую веру, а излагает различные точки зрения[11]. Эта недогматическая манера находит свое выражение в диалогической форме[12]. В отличие от платоновского диалога, здесь обмен реплик не помогает выработать каждую мысль, а дает возможность каждому участнику изложить свою позицию в связной речи (аристотелевский диалог). Разговор происходит в настоящем времени (автор по образцу Аристотеля может сам выступить его участником) или в прошлом (в духе Гераклида Понтийского, IV в. до Р. Х.). Работам предпосылаются личные предисловия (также по Аристотелю) и разработанная мизансцена (в платоновском духе). Литературные диалоги христианской эпохи - Octavius Минуция Феликса и работы Августина, написанные в Кассициаке.
Сенека перенимает диалогический принцип, но развивает его в двух направлениях: с одной стороны, к философскому письму, с другой, к своим Dialogi, где обнаруживаются только рудименты диалогической формы, как они типичны и для диатрибы. Из диалога автор формулирует только слова ведущего, на которые читатель должен ответить сам.
Общая отличительная черта римских философских работ - обилие практических примеров. Такой казуистический подход вообще-то отличает и римскую юридическую литературу. Это проливает свет на римский способ мышления: Геллий в своем споре с Теофрастом (1, 3, 21) упрекает его за чисто теоретический - без примеров - подход к проблеме.
В общем и целом литературные формы появляются в такой последовательности: относительно рано возникают филигранные синтезы, предназначенные для широкой публики (I в. до Р. Х.), затем расцветает казуистично-назидательная эссеистика в духе проповеди (I в. по Р. Х.), наконец, со значительным опозданием, специальная литература (дословные переводы, комментарии, разработки отдельных вопросов).
Необычная последовательность соответствует особому разделению труда между латынью и греческим, к которому мы сейчас и обратимся.
Язык и стиль
Греческий язык особенно долго остается языком профессиональной философии. Даже записные книжки и дневники, предназначенные для личных размышлений (Эпиктет, Марк Аврелий) пишутся на греческом. Латинский вариант попечения о душе, осуществленный Сенекой, кажется, сначала не добился должного признания. Учителя-философы, естественно, пользуются греческим языком как родным, а ревностный питомец, наконец, и сам начинает мыслить по-гречески, даже если он римский цезарь. Латинский язык профессиональной философии развивается тогда, когда знание греческого языка становится реже и среди образованных людей. Таким образом, латинский язык долгое время употребляется для экзотерических работ.
Правда, книги для неспециалистов - причем именно они - также наталкиваются на неблагоприятные языковые условия. Как язык без артикля и с ярко выраженным отторжением неологизмов, особенно в абстрактной области, латинский язык оказывает серьезное сопротивление при обсуждении философских проблем. После достижений первопроходцев Энния и Луцилия особенно велик вклад Лукреция и Цицерона: наконец становится возможным говорить по-латыни о философии.
Нужно благодарить этих великих писателей - а также косвенно и упрямую почвенность латыни - за то, что это достигается на человеческом языке, а не на оторванном от действительности научном жаргоне. Они представляют философию не in abstracto, а в наглядной и литературно привлекательной форме. Это заслуга, которая - по крайней мере что касается дошедших до нас текстов - не повторялась с таким блеском со времен Эмпедокла и Платона. Лукреций уже своим красочным словарем и выбором образов включает в свою обобщающую работу всю природу и историю культуры. В языковом мире Цицерона живет этический, исторический и правовой опыт римского народа в виде категорий и обязывающих примеров. Так языковое творчество обоих великих систематизаторов римской философии охватывает опытный мир в его пространственном и временном измерении. Уже манера обсуждения показывает, что речь идет не о бегстве в далекий от действительности мир понятий, но о типично римских вещах: духовном проникновении в реальность и ее преобразовании, в данном случае с помощью языковых средств.
Сенека остается верен этой человечной манере, однако он сообщает ей огонь пронзительной энергией своих сжатых колонов, делающих его вторым творцом латинской прозы. Его язык, вдохновленный риторикой, сопровождает человека на пути к самому себе.
Со II в. по Р. Х. язык преобразуется: Тертуллиан, решительно меняющий тогу адвоката на плащ христианского философа, расстается с врожденным страхом латинян перед отвлеченными существительными - с потрясающим успехом, чье эхо чувствуют и современные языки. Минуций Феликс и Лактанций еще раз пытаются спасти языковую культуру Цицерона в изменившихся условиях новой эпохи.
Переводы и комментарии Мария Викторина знаменуют возмужалость языка философии в Риме. Теперь ему по плечу предметно-научные притязания, и он может служить носителем тонких психологических наблюдений - напр., Августина - и строгой логики, скажем, Боэция. Латинское чувство формы ведь достаточно крепко для того, чтобы даже эти серьезные философы не мучили читателя своими произведениями. Как различаются жанры в зависимости от публики, будет подробно объяснено в разборе христианской литературы.
Образ мыслей I. Литературные размышления
Философствовать нужно в немногих словах, не стоит отдаваться философии без остатка[13]. Эта максима Энния остается справедливой для Рима еще долгое время. Лукреций считает себя врачом; поэтические красоты своего текста он сравнивает с медом, которым врач мажет края чаши, чтобы заставить больных детей выпить горькое лекарство. Это сравнение показывает, что Лукреций невысоко расценивал зрелость своей публики.
Цицерон отдается философии, как он говорит, поправляя Энния, non paucis, "не в немногих <словах>". На самом деле ему нужно много слов, чтобы достичь своей цели - общего изложения. Он знает, что своими успехами обязан философскому образованию - причем никоим образом не только моральной философии; прежде всего он при этом имеет в виду формальное образование с помощью диалектики - его критика затрагивает философских писателей, которым не хватает логической выучки, и наука о праве также получает импульс к развитию в направлении рационализма. Его латинские работы в его глазах обладают образовательной миссией, кроме того, они должны заменить почтенные, но стилистически несовершенные труды его предшественников (Tusc. 1,6). Таким образом, читатели могут извлечь из его философических трудов пользу и для собственной речевой способности (off. 1, 2-3). Самосознание философствующего автора убедительно отражается в образе Сократа: за фигурами учителей в его больших диалогах - Сципиона в De re publica, Красса в De oratore - стоит Сократ, мудрый учитель искусству жить и умирать; не забыт и диалектик, и спорщик.
Сенека хотел помочь своим адресатам (в особенности Epistulae morales) в совершенствовании их философического образа жизни. Он говорит как проповедник и миссионер. И снова образ Сократа становится оселком: Сенека обставляет собственную смерть как подобие сократовской. Для позднейших философских авторов отношение к этой ведущей фигуре говорит нечто важное: для Апулея - полумистика, полушоумена - в Сократе важен ясновидящий знаток людей. Некоторые христиане настолько высокомерны, что в языческой философии - даже и в Сократе - видят только светскую гордыню; другие признают за высоко стоящими в моральном отношении язычниками значение примера. Одно понятно: собственная позиция по отношению к Сократу и подчеркивание определенных аспектов его образа многое говорит о самоощущении писателя-философа.
Образ мыслей II
Философия для римлянина вовсе не является непременно учением, которому он предается душой и телом. Скорее он позаимствует из нее категории, которые помогут понять и истолковать собственную жизнь и окружающую действительность. Крайний пример: если Энний видит в себе вновь родившегося Гомера, речь идет не о догматическом признании пифагорейского учения о переселении душ; он использует уже готовую философскую формулу, чтобы выразить свое само- и мироощущение. Греческое наследие воспринимается не как самостоятельная ценность, а как инструмент. Это верно также и для пределов восприятия стоицизма. Стоическая этика употребляется для того, чтобы описать и выразить собственную позицию по отношению к patria. Однако стоическую терминологию без церемоний сдают в архив, если эпикурейская лучше подходит для того, чтобы выразить самоощущение частного лица. Отношение к философии инструментально: ее понятия имеют смысл тогда, когда они помогают римлянину накопить или описать важный опыт.
Предмет философического размышления в Риме, с одной стороны, более ограничен, с другой, более протяжен, чем в традиционной философии. Более ограничен: этика обладает преимуществом перед физикой и логикой, хотя это обстоятельство подчеркивали более, чем оно того заслуживало. Разве не обнаруживаются в римской литературе буквально повсюду глубокие следы античной физики, и разве природе не посвящены целые произведения - подчас очень значительные? Что касается диалектики и логики, они находят применение в систематизации права и других научных областях.
Более протяжен: философический интерес римлян распространяется на новые проблемы, обычно не затронутые ранее, которые он если и не решает, то по крайней мере ставит. Философией права мы не обязаны римлянам, но они закладывают для нее основу своей державой и созданием римского права. Борьба за духовные основы универсального государственного и правового порядка постоянно приковывает взор к естественному - поверх положительного - праву, развитию которого содействовала Стоя.
С расцветом державы Александра и Римской Империи становятся актуальными историософские вопросы, которые начал ставить еще Платон. Равным образом нужно упомянуть стоических мыслителей и библейского автора эпохи эллинизма (Книга Даниила). Со времен Полибия, Цицерона, Вергилия, Саллюстия, Ливия, Трога, Флора римским читателям некуда деться от историософских вопросов; первый оригинальный римский мыслитель Августин частично решит их в традиции греческих Отцов Церкви; в любом случае фоном для его философии истории служит римская res publica, ее подъем и крах. Здесь опыт римской державности врастает в более крупный интеллектуальный контекст.
Проблемы психологии - включая бессознательное, творческие способности отдельного человека и его самостоятельной ценности - появляются в римской литературе в дофилософском виде; личность, долгое время основополагающая категория римского права, в поздней античности приковывает внимание как теологическая и философская проблема. Отдельный человек открывает себя как личность, оценивая собственную мысль как первый гносеологически надежный факт. Личное мироощущение обусловило и новое (линеарное, уже не циклическое) восприятие времени. Так Августину удается с неслыханно современной проницательностью понять субъективный характер нашего восприятия времени.

---

[1] Обращение Лукреция к Эмпедоклу поразительно самостоятельно, но первичная мотивировка — не философская, а литературная.
[2] Состязание Цицерона с Платоном в De republico, обнаруживает его отвагу на этом фоне; только претензия Антиоха Аскалонского на восстановление Древней Академии и делает вообще возможным это плодотворное обращение назад.
[3] Пифагор, Эпихарм, Евгемер воздействуют через Великую Грецию, сократики, и в особенности Ксенофонт — через захваченную в Пелле придворную библиотеку. Политические связи с Пергамом и Родосом ведут к тесному контакту со стоиками, приобретающими все большее влияние; это последнее испытывают многие области (этика, логика, учение о языке, риторика, герменевтика, философия права, естественные науки). Временами находит свой отклик и неопифагореизм (в I в. до Р. Х. Нигидий Фигул, в начале I в. по Р. Х. — Сотион); это направление в силу своих нижнеиталийских корней считается «италийским», хотя в нем уже давно платонизм взаимодействует со стоицизмом.
[4] Еще в творчестве Тертуллиана (ок. 200 г. по Р. Х.) можно распознать стоический отпечаток.
[5] Стое в Риме близки: Лелий Младший, Кв. Элий Туберон, Г. Фанний, Сп. Муммий, Г. Блоссий, П. Рутилий Руф, Валерий Соран, Л. Элий Стил он, Кв. Муций Сцевола (понтифик и авгур), Л. Луцилий Бальб, Секст Помпей, Катон Младший, Сервий Сульпиций Руф; как автора следует отметить Стертиния, который, должно быть, написал 220 латинских книг о стоической философии.
[6] Эпикурейцы в узком смысле слова: Т Альбуций (конец II в. до Р. Х.), Г. Амафиний и Рабирий (II—I в. до Р. Х.), автор латинских прозаических сочинений об эпикурейской философии; их критиковал Цицерон за недостаток логики. Катий Инсубр († 45 г. до Р. Х.) написал четыре книги De rerum natura et de summo bono; дидактические поэмы De rerum natura в середине I в. до P. X. сочиняют великий Лукреций и некий Эгнаций (ок. 55 г., три книги). К ранним приверженцам эпикуреизма в Риме относится Г. Веллей (начало I в. до Р. Х.), чью фигуру Цицерон выводит с речью в nat. deor. 1. Доказательство монополии стоической школы в кругу грамматиков — судьба эпикурейца М. Помпилия Андроника (II—I в. до Р. Х.), вольноотпущенника родом из Сирии; из–за своего мировоззрения он не может обосноваться в Риме и поселяется в Капуе, где пишет многочисленные произведения, напр. Annalium Enni elenchorum sedecim.
[7] Позднейший убийца Цезаря Г. Кассий Лонгин (избранный консулом на 41 г.) и влиятельный юрист Г. Требаций Теста (ок. 84 г. до Р. Х. — 4 г. по Р. Х.), знакомый также с Цицероном и Горацием.
[8] Лучший друг Цицерона римский всадник Т. Помпоний Аттик († 32 г. до Р. Х.), его старейший знакомец Л. Савфей, затем Л. Папирий Пет и М. Фадий (Фабий) Галл, автор панегирика Катону Младшему, Л. Манлий Торкват (претор 49 г. до Р. Х., погиб в 46 г., сражаясь на стороне Помпея) и Статилий, офицер Катона в Утике, друг Брута.
[9] Квинтилий Вар Кремонский († 24/23 г. до Р. Х., автор произведений О лести и О жадности, как и оба издателя Энеиды: Л. Барий Руф (поэт, автор De morte), и Плоций Тукка; вообще см. M. Erler, Orthodoxie und Anpassung. Philodem, ein Panaitios des Kepos?, MH 49, 1992, 171—200.
[10] Назовем следующих эпикурейцев I в. по Р. Х.: историка Авфидия Басса и двух покровителей поэта Стация: П. Манилия Вописка и Поллия Феликса. Во II в. Помпея Плотина (Ульпия Марциана), супруга Траяна (ее приемным сыном был Адриан) дает привилегии эпикурейцам в Афинах.
[11] Безусловно, он не оставляет никакого сомнения в том, что не разделяет эпикурейскую точку зрения. В основном он стоит на скептических позициях Академии, но отдает должное и стоическим взглядам.
[12] До Цицерона латинский диалог во II в. до Р. Х. пишет М. Юний Брут (De iure civili).
[13] Enn. scaen. 376 V. = 95 J.; Cic. de oral. 2, 156 (характерно для Антония); rep. 1, 30 (в раннюю эпоху приводилось Элием Секстом в поддержку педагогической ценности философии); напротив, для самого Цицерона Tusc. 1, 1 sed non paucis, ut ilk (Неоптолем у Энния); что касается самой мысли, ср. Plat. Gorg. 484 с; 487 а (Калликл).