Δ. Вторая защитительная речь

1. Обвиняемый ушел в изгнание[1] - не потому, что сам признал себя виновным, а из страха перед упорством обвинителей. Для нас же, друзей его, высший долг благочестия - помогать ему живому, а не мертвому. Конечно, лучше всего было бы, если бы он сам себя защищал; но коль скоро он счел, что удалиться будет безопаснее, следует защищать его нам, - ведь для нас величайшим горем было бы потерять его.
2. Мне кажется, что виновник обиды - тот, кто начал драку. Обвинитель, пользуясь неподходящими аргументами, заявляет, что ее начал обвиняемый. Если бы "молодые люди наглы, а старики сдержанны"[2] было таким же законом природы, как "мы видим глазами, а слышим ушами", ваш суд вообще был бы не нужен: молодым выносил бы[3] обвинительный приговор сам их возраст. А на самом деле многие молодые люди сдержанны и многие старцы бесчинствуют в пьяном виде; так что этот довод на пользу обвинителю нимало не более, чем обвиняемому. 3. А поскольку этот довод является общим для нас и для него, в целом мы имеем преимущество: ведь свидетели говорят, что драку начал умерший[4]. Коль скоро же начал он, обвиняемый освобождается от вины и в отношении всех остальных обвинений. Ведь если уж человек, нанесший удар и тем самым вынудивший вас препоручить пострадавшего врачу, оказывается убийцей в большей степени, чем тот, кто убил его[5], то убийцей является зачинщик драки. Ибо он принудил защищающегося отвечать ударом на удар, в результате чего жертве удара и пришлось обращаться к врачу. Обвиняемый может подвергнуться нечестивому обращению, если его объявят убийцей - вместо того, кто действительно убил, хотя сам он и не убивал, и вместо того, кто начал драку, хоть сам он ее и не начинал. 4. Обвиняемый является злоумышленником не в большей степени, чем обвинитель. Ведь если бы зачинщик драки намеревался ударить, но не убить, а защищающийся намеревался убить, - тогда он, может быть, был бы злоумышленником. Однако защищающийся тоже намеревался ударить не с целью убить, но ошибся и нанес удар туда, куда сам не хотел. 5. Да, он желал нанести удар; но как же он мог замышлять смерть, если он поразил противника против своей воли? Далее, проступок следует относить скорее на счет зачинщика, чем защищавшегося. Ведь последний совершил этот проступок под принуждением первого, стремясь отплатить ему тем же, что сам претерпел. Первый же и совершил и претерпел все из-за собственной необузданности; так что он, являясь виновником и своего проступка, и проступка другого человека, по справедливости должен быть признан убийцей. 6. Теперь покажу, что обвиняемый оборонялся не в большей степени, чем пострадал, а в гораздо меньшей. Нападавший совершил все из наглости и пьяного бесчинства, а отнюдь не обороняясь. Противник же его стремился только к тому, чтобы не пострадать, а отразить нападение; но он все же пострадал, причем вопреки своей воле, а то, что он сделал из желания избежать страданий, - это он сделал еще в меньшей степени, нежели заслуживал зачинщик. Он защищался и поэтому невиновен! 7. А если он, будучи сильнее физически, и оборонялся с большей силой по сравнению с теми побоями, которые претерпел, все равно несправедливо будет вам за это его наказать. Ведь на зачинщика повсюду налагаются большие наказания, обороняющемуся же нигде никакого наказания не полагается. 8. По вопросу же о том, что нельзя убивать ни справедливо, ни несправедливо[6], ответ уже дан: ведь человек умер не от побоев, а по вине врача, как подтверждают и свидетели. Несчастье это относится к зачинщику, а не к оборонявшемуся. Последний, совершив и претерпев все против своей воли, оказался подвержен чужому несчастью; а зачинщик, совершив все по своей воле, собственными делами навлек на себя несчастье и себе на беду согрешил.
9. Итак, показано, что обвиняемый не причастен ни к чему из того, в чем его обвиняют. Если же кто-нибудь считает, что и свершившееся дело, и несчастье являются общими для обоих участников, и на основании сказанного признает, что обвиняемый заслуживает оправдания не в большей степени, чем осуждения, - то и тогда справедливо оправдать его, а не осудить. Ведь несправедливо, чтобы обвинитель добился осуждения, раз он не показал ясно, что было совершено преступление; равным образом нечестиво, чтобы обвиняемый был осужден, раз он не был достоверно изобличен в том, в чем его обвиняют. 10. Таким-то вот образом этот человек в любом отношении оправдан от обвинений: тем более благочестива наша просьба к вам за него - чтобы вы, стремясь наказать убийцу, не погубили невиновного. Ведь, даже если вы его погубите, дух, мстящий виновникам, от этого не исчезнет[7]; напротив, человек, нечестиво казненный вами, удвоит скверну духов-мстителей по отношению к убившим его. 11. Бойтесь этого и считайте своим долгом чистого от вины человека освободить от обвинения, а оскверненный пусть будет обнаружен со временем и наказан ближайшими родственниками убитого[8]. Сделав так, вы поступите наиболее справедливым и благочестивым образом.


[1] Согласно нормам аттического права, в ходе суда об убийстве обвиняемый мог после первой пары речей добровольно уйти в изгнание, дабы обезопасить себя от грозящей в случае осуждения казни. В данном случае обвиняемый воспользовался этой возможностью (вероятно, ощущая, что доводы его в целом слабы и что приговор, скорее всего, будет не в его пользу); соответственно, вторую защитительную речь говорит кто-то из его друзей. Налицо некая коллизия: возможно ли было продолжение процесса в такой ситуации, да и имело ли оно смысл? Впрочем, Антифонт, придумывая в «Тетралогиях» никогда не проходившие судебные процессы, был, разумеется, волен обставлять их какими угодно деталями.
[2] Аристотель в «Риторике» принимает этот тезис как нечто само собой разумеющееся.
[3] Частица ἄν, добавляемая здесь в издании Жерне, выглядит вполне уместной.
[4] Опровержение довода «от правдоподобия», прозвучавшего в предыдущей обвинительной речи. Прямые показания свидетелей в норме были, конечно, убедительнее, нежели размышления о том, как могло и должно было быть. Впрочем, в афинских судах, где эмоции значили не меньше, чем голос разума, все было возможно…
[5] То есть врач.
[6] Апелляция к некоему вымышленному закону, упоминающемуся неоднократно в «Тетралогиях».
[7] Трудное, явно испорченное место. Текст, предлагаемый Блассом–Тальхеймом, слишком далеко отходит от того, что дают рукописи; Жерне держится ближе к рукописному чтению, но из-за этого вариант, стоящий в его издании, дает менее удовлетворительный смысл. Впрочем, в любом случае разночтения не имеют принципиального характера.
[8] Не очень согласующееся с предшествующим текстом данной «Тетралогии» место. Кто это «будет обнаружен со временем»? Такое завершение речи скорее подошло бы для обвиняемого в первой «Тетралогии», который настаивает на том, что убийство было совершено не им, а какими-то еще не пойманными грабителями. А тут перед нами совсем иной случай: виновником является если не удалившийся ответчик, то либо сам убитый (как настаивает обвиняемый во второй «Тетралогии»), либо врач, который известен и разыскивать которого поэтому тоже не надо. На первый взгляд, перед нами явная несообразность. Однако подозреваем: не ввел ли сознательно Антифонт в самый конец третьей «Тетралогии» скрытые, завуалированные аллюзии на первые две (если нам действительно удалось корректно их отыскать), дабы подытожить все произведение и подчеркнуть его единство?