1. Потомки Квирина. наконец таки Катилина, в неистовом бешенстве, исполненный злодейских замыслов, беззаконно затевавший гибель отечества, готовивший огнь и меч на погубление этого города и всех вас, оставил нас, добровольно ли, насильно ли. это все равно: я бросил ему в след мое слово и как бы погонял его им. Он ушел, удалился, он нас бросил и вырвался от нас. Отныне нечего опасаться, чтобы этот изверг рода человеческого, в стенах самого города, готовил ему разрушение и гибель. Этого внутреннего врага мы победили бесспорно. Теперь кинжал убийцы не будет более предательски угрожать нашей жизни Теперь уже не грозит нам опасность отовсюду как прежде, ни на Марсовом поле, ни на общественной площади, ни в Сенате, ни у нашего домашнего очага. Будучи изгнан из города, Катилина как бы утратил выгодную позицию для действия. Теперь уже открыто и беспрепятственно ведем мы с ним войну, как с явным врагом отечества. Теперь ему неминуемо угрожает гибель, ему, привыкшему действовать предательски и из за угла, теперь надобно действовать открыто, с шайкою разбойников. И с каким горем и унынием вынужден был Катилина нас оставить! Меч свой вынес он из города, неомоченный в крови сограждан; я, главный враг его, остался жив, все граждане целы и невредимы, и город спасся от пожара и разрушения. Теперь лежит он, Катилина, пораженный вами; он чувствует приближение своей гибели и конца своих нечестивых замыслов; с горестью обращает он глаза к городу; он льет слезы о том, что счастливая судьба нашего города исторгла из его челюстей эту, готовую для него, по его мнению, добычу. А городу нашему как не радоваться, что он избег такой страшной и близкой опасности?
2. Найдется без сомнения среди вас и такой человек, который, высказывая чувства, долженствовавшие бы воодушевлять всех вас, упрекнет меня и поставит мне в вину то самое, о чем я радуюсь, и что считаю за торжестве - а именно то, что я столь смертельного врага отечеству выпустил, а не предал смерти. Но вините в этом случае, мои соотечественники, не меня, а дух времени. Конечно, давно уже следовало бы применить к Л. Катилине самую жестокую казнь. Так поступить повелевали - и пример предков, и величие и достоинство любезного нашего отечества. Но знаете ли вы, как многие не верили моему доносу, как другие были довольно безрассудны, чтобы считать его за пустой и неважный. Как были и такие, которые взяли Катилину под защиту? Как нашлось много неблагонамеренных людей, которые всеми силами ему содействовали? Не смотря на все на это. если бы я был действительно убежден, что с гибелью Катилины минёт всякая для вас опасность, то не только не подорожал бы общественным мнением, но и самою жизнью, а казнил бы его немедленно. Но я видел, что не для всех вас был открыт заговор Катилины; я понял, что если бы, при таких обстоятельствах, я предал бы его одного заслуженной им казни, то, под тяжестью общественного осуждения за такой жестокий поступок, я не мог бы преследовать соучастников Катилины. Я же так повел дело, что теперь врага вашего вы видите открыто лицом к лицу и, сообразно с этим, можете поступать. Враг этот, Квириты, вне стен города так неопасен, что я об одном только жалею, зачем он мало своих сообщников увел с собою из города. Как бы я желал, чтобы он собрал вокруг себя все свои силы! Он взял с собою Тонгилия, которого любить начал с юности, захватил он с собою Публиция и Мунация, которых долги, нажитые в трактирах, не могли быть поводом общественных смут, но каких почтенных людей он здесь оставил, какого знатного роду, с каким огромным весом и влиянием, и вместе с какими необъятными суммами долгу!
3. На силы Катилины смотрю я с презрением; Галльских легионов, войск, вновь избранных К. Метеллом в областях Пиценской и Галльской, и теперь еще нами набираемых, слишком достаточно для их усмирения. Войско Катилины состоит из стариков, утративших всякий стыд и совесть, из поселян, предпочитающих лень труду, из должников, ушедших из поручительства. Им не то, что вооруженный строй нашего войска, им довольно показать указ претора, и они разбегутся. Жалею об одном, зачем Катилина не увел с собою воевать вместе всех сообщников; я вижу, как они разгуливают по Форуму, окружают сенат, проникают даже в его стены; облеченные роскошно в красные одежды, учащенные разного рода благоуханиями, они готовятся как на пир. Их то бойтесь - этих воинов Катилины, не последовавших за ним - более чем тех, которые с ним вместе стоят с оружием в руках против вас. Тем более их надобно опасаться; зная, что все их замыслы мне известны, они этим нисколько не тревожатся. А я знаю, кому из них отдана в удел Апулия, кому Этрурия, кому Пиценская, а кому Галльская область, кто взял на свою долю наполнить город пожарами и убийствами. Пусть они знают, что предметы совещания их в прошлую ночь мне известны вполне; вчера я высказал это в Сенате. Катилина в страхе бежал; чего дожидаются здесь его сообщники? Жестоко ошибутся они, если полагают, что я всегда стану действовать с такою кротостью и снисходительностью, какую обнаружил теперь.
4. Итак главное желание мое исполнилось; теперь каждый из вас видит ясно заговор, составленный против отечества. Усомниться может разве только тот, кто в ослеплении будет полагать, что люди, подобные Катилине, не одинакового с ним образа мыслей. Положим конец снисхождению и кротости; пришло время строгости и крутых мер. Впрочем, еще одна просьба с моей стороны к его сообщникам: ступайте из города, спешите за Катилиною, не дайте ему бедному без вас соскучиться. Хотите я вам укажу дорогу, по какой он поехал; это - Аврелиева. Если вы поспешите, то к вечеру вы его догоните. Как счастливо ты, по истине, отечество, извергнув из себя такое зло! Уже через то, что здесь нет более Катилины, ты ободрилось и исправилось. Есть ли такой порок и преступление, которого мысли был бы он чужд, и которого бы он не старался привесть в исполнение? Найдется ли во всей Италии хотя один отравитель, гладиатор, разбойник, бандит, убийца, составитель фальшивых завещаний и подписей, кутила, матушкин сын, прелюбодей, непотребная женщина, развратитель юношества, одним словом, найдется ли хотя один такой развратный и преступный человек, который не мог бы похвалиться коротким с Катилиною знакомством? В последние годы было ли хотя одно обольщение, в котором Катилина не был бы деятельным участником? Найдется ли хоть один, столь распутный человек, который мог бы сравниться к Катилиною в безнравственности и искусстве развращать молодых людей, то служа жертвою их гнусных страстей, то делая их орудием своих? Он не ограничивался одним советом, но не щадил и своего содействия к удовлетворению их преступных мыслей, не раз указывал им дорогу к отцеубийству. Как быстро собралась около Катилины шайка преступников, и негодяев, не только из нашего города, но и изо всей Италии! Нет ни одного неоплатного должника ни в Риме, ни в Италии, который бы не искал убежища в лагере Катилины, этом неслыханном сборном месте всех злодейств и преступлений!
5. До чего простер этот человек разнообразие своего испорченного вкуса и наклонностей! Нет того гладиатора, отличающегося дерзостью и решительностью, который бы не был приятелем Катилины! Нет на сцене театра человека столь беспутного и развратного, который не был бы, так сказать, его товарищем! И его то, этого человека, для которого нет преступления, нет сладострастия и беспутства, которого бы он не испытал, выставляют нам примером терпения, умения переносить холод, голод, жажду и бессонницу! Но и эти самые качества, которые должны были быть употреблены на службу добродетели и полезной деятельности, у него служат только орудием низкой похоти и неслыханной дерзости. Если бы за Катилиною последовали, и оставили бы наш город все ему подобные; если бы они ушли от нас все одною преступною толпою - как были бы мы все покойны, как счастливо отечество, какая честь досталась бы в удел моему консульству! Дело идет не о том, чтобы быть снисходительными к страстям, свойственным человеку, к проступкам, хотя и дурным, но допускающим еще прощение; у них же в голове мысли только об убийствах, пожарах и грабежах. Они прожили свои родовые имения. проели все свое состояние; давно истратив все свое до копейки, они теперь уже утратили самый кредит; а желание жить роскошно и удовлетворять все свои желания осталось у них все тоже. Если бы они искало одного утешения в вине, в игре, в объедении, в объятиях распутных женщин, то еще можно было бы жить с ними вместе. Но можно ли долее терпеть, что эти ничтожные люди строят ковы лучшим гражданам в государстве, что выжившие из ума ищут гибели людей высокого ума, предавшиеся всякого рода неумеренности - воздержным, сонные - бодрствующим? Возлежа на пирах, склонив голову на лоно распутных женщин, украшенные венками, обремененные пищею, отяжелев от вина - едва шевелящимся языком составляют они замыслы на погубление города и всех благонамеренных граждан. Убежден я, что меч судьбы висит над их головами, что гибель неминуемая постигнет их с часу на час в достойное воздаяние избытка их преступности и сладострастия. Если я буду так счастлив, что в мое консульство я вырежу эту язву, которой излечить не мог, то этим я обеспечу существование нашего государства не на несколько лет, а на длинный ряд веков. Остался ли еще во вселенной народ, который мог бы нам внушать опасение? Есть ли на земле властитель, который дерзнул бы начать с нами войну; все на море и на суше безмолвно преклоняется перед нами, уступая высоким доблестям одного великого человека. В сердце отечества остается война; внутри государства составляются злые против него умыслы; тут то опасный враг. Предстоит нам вести борьбу с безумным ослеплением, с низкими и гнусными страстями наших же сограждан. Потомки Квирина, я стану у вас во главе, и поведу вас на эту борьбу; призываю на свою голову вражду всех преступных граждан. Постараюсь возвратить в лоно отечества и сохранить для него все, что еще доступно раскаянию; но неумолимо отсеку то, что неизлечимо заражено болезнью. А потому, пусть сообщники Катилины или следуют за ним, или пусть оставят свои преступные замыслы. Если же, пребывая здесь в городе, они будут верны своему образу мыслей, то пусть они ждут наказания, какого они вполне заслуживают.
6. И среди вас, Квириты, найдутся люди, которые скажут, что я отправил Катилину в ссылку; но, если бы для этого достаточно было одного моего слова, то и тех, которые так думают, отправил бы я также с ним вместе в ссылку. Конечно, Катилина, этот образец скромности и добродетели, не мог вынести неприязненного голоса консула! Стоило ему только слово сказать, и он немедленно повиновался и отправился в ссылку. Вчера, когда я в моем собственном доме едва избег от смерти, я созвал Сенат в храм Юпитера Статора, и объяснил все дело сенаторам. Когда Катилина взошел в Сенат, нашелся ли хоть один сенатор, который бы его приветствовал, который сказал бы к нему слово, который не был бы о нем такого мнения, как о погибшем гражданине или, правильнее, как о явном враге отечества. Разве старшие сенаторы, на скамью которых сел Катилина, не встали все до одного с своих мест, и не оставили ее пустою? Тут то я, неукротимый консул, одним своим словом отправляющий граждан в ссылку, спросил Катилину: был ли он на ночном совещании у Лекки? Несмотря на свою дерзость, этот человек, уличенный совестью, не нашел что отвечать, и тут я раскрыл его прочие замыслы, я рассказал: как он провел прошлую ночь, где был, что задумал на следующую, как он составил весь план военных действий. Тут то я Катилину, бывшего жертвою страшного волнения и тревоги, спрашивал, почему он медлит отправиться туда, куда уж он давно собрался, куда он послал вперед оружие, секиры, пуки ликторские, трубы военные и значки, наконец серебряный орел, которому в своем доме оказывал он преступное поклонение. Я ли его послал в ссылку, или не вернее ли, что он отправился начать давно задуманные военные действия? Я вполне убежден, что сотник Манлий, расположившийся лагерем на Фезуланском поле, объявил войну народу Римскому именем Катилины. А теперь нас хотят уверить, что не его ждут в Манлиев лагерь и что он, отправясь в ссылку, ищет убежища не у Манлия, а в Массилии!
7. Какое несчастное и затруднительное положение тех, на которых лежит обязанность не только управлять государством, но и отвечать за его безопасность! Если теперь Катилина, вследствие моих усилий, стоивших мне таких трудов и опасностей, вдруг оробеет, переменит свой образ мыслей, оставит своих сообщников и замысел ведения войны, если он вернется с пути преступной и открытой вражды против отечества, на который он вступил и, обратясь в бегство, удалится в добровольную ссылку; то тогда не скажут, что я исторг из рук дерзкого оружие, ни что он был озадачен и испуган моею бдительностью и неусыпною заботою моею вынужден отказаться от своих надежд и стремлений, а скажут, что он несчастный, невинный, без суда и исследования, спасаясь от угроз и насильственных действий Консула, отправился в ссылку. И найдутся люди, которые о нем же будут сожалеть и не только не будут отдавать должного моей неусыпной бдительности и деятельности в исправлении консульской должности, но и станут упрекать меня в нестерпимом произволе и злоупотреблении власти. Итак пусть, Квириты, падет на меня это тяжкое и ложное обвинение и все бремя сопряженной с ним общей ненависти, лишь бы вам не угрожала опасность этой беззаконной и противоестественной войны. Пусть говорят, что я его послал в ссылку, лишь бы он на самом деле туда отправился; но, поверьте мне, он этого не сделает. Никогда, клянусь богами бессмертными, Квириты, не пожелаю я ценою того, чтобы быть вне обвинения - знать, что Катилина действительно обнажил меч и с войском идет против вас. Впрочем трех дней не пройдет, а вы получите об этом достоверное известие, и я боюсь обвинения не в том, что я его изгнал, а скорее в том, зачем я ему дал возможность уйти. Теперь, если есть люди, утверждающие, что Катилина погнан, тогда как он выехал из города, исполняя свое собственное намерение, то что же бы они сказали в том случае, если бы я его предал смерти? Те, которые говорят, будто Катилина отправился в ссылку в Массилию, по истине, мне нажегся, скорее высказывают сожаление, зачем он это сделал, чем соболезнование о его судьбе. Сострадание их в этом случае до того велико, что они лучше готовы видеть Катилину в Манлиевом стане, чем у Массиллийцев. Я же того о нем мнения, что он, если бы даже и не думал о том, что уже теперь приводит в исполнение, то скорее он сыщет смерть разбойничью по большим дорогам, чем станет жить в ссылке. Теперь же, когда Катилина все делает сообразно своим намерениям и предположениям, и ошибся в одном только, что, уезжая из Рима, оставил меня еще в живых - нам остается лучше желать, чтобы он отправился в ссылку, чем жалеть об этом.
8. К чему так долго говорить об одном враге отечества, о враге уже явном, без стыда в том сознавшемся и неопасном уже тем самым, что нас от него отделяет городская стена? Поговорим же и о тех, которые скрывают свои мнения, остаются в Риме и среди нас. Я искренно предпочитаю их, если то возможно, образумить и сохранить их для отечества, чем применять к ним строгость законов. И это сделать очень не трудно, если только они захотят послушать меня в том, что я им скажу. Теперь я вам, Квириты, объясню, из какого рода людей состоит партия Катилины и потом, и, смотря по их свойствам и нуждам, предложу способы к их исцелению, какие от меня зависят. Первый класс приверженцев Катилины состоит из людей, обреченных большими долгами, но имеющих поместья еще ценные, - с которыми они жалеют расстаться для расплаты с долгами. Эти люди еще сохранили чувство чести и большие средства к жизни, но желают явно несправедливого и беззаконного. У тебя есть земли, дома, серебро, многочисленный штат прислуги, ты имеешь в излишестве все, нужное для жизни, и ты не решаешься расстаться с частью твоего имущества, чтобы оправдать и поддержать кредит к тебе! Чего же ты ждешь? Войны? Что же будет толку? Неужели ты до того ослеплен, что надеешься среди всеобщего опустошения сохранить свои только владения невредимыми? Или ты, может быть, ждешь нового расчета долгов? напрасно бы ты ждал этого от Катилины! Я хочу дать вам благодеяние нового расчета долгов, но вместе предложу и аукционную продажу имуществ на их погашение. Только это одно средство может еще спасти от окончательного разорения людей, имеющих поместья. Если бы они сами захотели это сделать прежде, и не тратили без пользы всех доходов своих имений на уплату одних процентов, то и дела свои они поправили бы, и не винили бы без пользы отечественные законы. Впрочем этот класс граждан всего менее дает повода к опасению уже тем, что их нелюбовь к общественному порядку выскажется скорее словами, чем действиями.
9. Ко второму классу принадлежат те, которые, при больших суммах долгу, думают еще и о честолюбии, хотят быть во главе государства. Зная, что при общем спокойствии им невозможно ничего достигнуть, они желают внутренних смут. Им, а равно и всем домогающимся перемен, надобно внушить, что они не найдут того, чего ждут. Во первых я бодрствую о безопасности отечества, и пронимаю все нужные для того меры. Притом большинство граждан благонамеренных действует единодушно, и имеет в своем распоряжении большие военные силы. Неужели сами боги бессмертные откажут в своем покровительстве непобедимому народу, славному государству нашему и нашему величественному городу, и не защитят его от покушений преступного насилия? Но положим, что эти люди, о которых мы говорим, и достигли бы цели своих беззаконных желаний. Неужели они надеются на пепелище города, орошенном кровью его лучших граждан, покойно наслаждаться плодами своего гнусного торжества, и быть по произволу консулами, диктаторами или даже царями? Не понимают они разве того, что раз ниспровергнувши общественный порядок, они вынуждены будут уступить плоды своего торжества какому нибудь гладиатору или беглому рабу. Третий класс состоит из стариков, но еще бодрых и деятельных; к этому разряду принадлежит Манлий, уступивший место свое Катилине. Эти люди, те самые, которым Сулла в Фезулах отвел место для поселения, и в числе их есть много лучших граждан, отличившихся примерным мужеством. Впрочем большая часть этих поселенцев, получив вдруг большие средства к жизни, каких они никогда не имели прежде, стали жить очень роскошно и не знать меры своим издержкам. Полагая, что их достаток продлится навсегда, они строили себе дачи, утешались богатыми домами, многочисленною дворнею, роскошными пирами, и таким то образом нажили такие огромные суммы долгу, что им для спасения от совершенного разорения, остается только одно - вызвать Суллу с того света. Эти то люди вовлекли в свою шайку некоторых бедных поселян, обольстив их надеждою на часть в будущей добыче. И тех и других, Квириты, я причисляю к одному разряду; вся надежда их на грабеж и присвоение чужой собственности. Их то я прошу оставить несбыточные надежды, но рассчитывать на диктаторскую власть и гонение богатых граждан. О тех временах, когда это было, все отечество воспоминает с таким негодованием и ужасом, что не только люди, самые бессловесный животные, и те кажется не потерпят покушения возвратиться к этим временам.
10. К четвертому классу, весьма разнообразному, принадлежат все те, для которых пища - общественные смуты и беспорядки. Всегда в стеснительных обстоятельствах, тщетно они хотели бы поправиться. Частью от лености, частью от неумения вести свои дела, частью от несоразмерности издержек с доходами, они живут в неоплатных долгах. Жертва судебного преследования со стороны благонамеренных граждан, они стеклись в стан Манлиев, как в безопасное убежище. Их то не только нельзя назвать хорошими воинами, но скорее больными. Эти люди не устоят от первого нападения, и падут, притом так, что их падение не будет чувствительно не только государству, но и тем, которые непосредственно подле них будут находиться. Впрочем, не понимаю почему, если жизнь честного человека для них невозможна, они предпочитают самый позорный род смерти, и неужели это может служить для них отрадою, что они погибли не одни, а вместе со многими себе подобными? К пятому классу принадлежат убийцы и злодеи всякого рода; их я не прошу оставить Катилину. И тяжело им будет с ним расстаться, да и пусть лучше они погибнут все вместе; у нас нет довольно обширной тюрьмы, чтобы заключить их всех туда. Последний класс составляют люди последние не только по своим наклонностям, но и по презрительному образу жизни: они составляют собственную, так сказать, отборную дружину Катилипы; это его наперсники и совозлежатели. Первая их забота о своей наружности; одежда их более прилична женщинам, чем мужчинам; все силы свои и всю свою энергию они растратили в ночных пирах, продолжающихся до рассвета. Сюда относятся все игроки, обольстители женщин, все утратившие целомудрие и стыд. Впрочем эти едва созревшие молодые люди, в полном цвете красоты, привыкли не только любить и в любовных делах быть то действующими, то страдательными лицами, не только петь и плясать, но и искусною рукою подливать яд и действовать из за угла кинжалом. Если эти люди не оставят нас, не погибнут, то знайте, что хотя и погибнет Катилина, а у вас на будущее время останется рассадник Катилин. Впрочем, чего домогаются эти несчастные? Разве они возьмут с собою в лагерь своих любовниц, а иначе как они без них обойдутся, особенно в теперешние ночи? С другой стороны снесут ли они холод Апеннин и господствующие там теперь морозы и снега. Не потому ли они считают себя в состоянии перенести зимнюю стужу, что они привыкли нагие плясать во время пиршеств?
11. Вот по истине грозная угрожает нам война, которую поведет против нас Катили на с толпою людей, погрязших во всякого рода распутствах! Противоставьте же, Квириты, столь превосходным силам Катилины ваши войска и легионы. Пусть ваши консулы и императоры поведут их на бой с этим полуизраненным и упавшим в духе гладиатором; цвет и отборная молодежь всей Италии пусть сразится с горстью отверженцев общества, потерявших веру во все, даже в самих себя. Вы владеете бесчисленными поселениями и городами укрепленными, а у Катилины остались только холмы, лесом покрытые. Да и могут ли идти ваши силы, средства и способы в сравнение с нищетою и отсутствием всего нужного у этой шайки грабителей большой дороги? У него нет ничего, что есть в нашей власти; нет у него ни сената, нет в его распоряжении ни всадников Римских, ни многочисленного народа, не владеет он ни этим городом, ни казнохранилищем, не к нему стекаются дани целого света, ни одна из провинций и ни один из покорных вам народов не признает его власти над собою. Но уж не говоря об этом, самое дело, за которое стала та и другая сторона, достаточно говорит каждое за себя; тут то смотрите, как низко стоять они! С одной стороны сражаются целомудрие и стыдливость, с другой бесстыдство и распутство; с одной святость слова, с другой низкий обман; с одной уважение ко всему священному, с другой презрение ко всем законам; с одной стороны благоразумие и обдуманность, с другой лихорадочное бешенство; с одной стороны честность, с другой все, что есть подлого; с одной стороны воздержание. в другой полное раздолье всем низким похотям. Вообще честность, справедливость, умеренность, храбрость, благоразумие - все, что есть благороднейшего и лучшего в человеке, имеют дело с леностью, расслаблением, утратою сил Физических и нравственных, со всеми слабостями и пороками, какие только доступны человеческой природе. Обилие всего ведет борьбу с безрассудством, сознание своей правоты с отчаянием и безнадежностью. Борьба эта такого рода, что если бы даже все усилия человеческие были ничтожны, то сами боги бессмертные не допустят скопищу зла восторжествовать над совокупностью всего, что есть лучшего в человеке.
12. Теперь, Квириты, бодрствуйте и оберегайте по прежнему тщательно ваши жилища. Я же с своей стороны принял все нужные меры к тому, чтобы, не тревожа вас и не отрывая от ваших вседневных занятий, город наш был достаточно защищен от всякой опасности. Поселения наши и города извещены мною о ночном побеге Катилины и приняли все нужные меры к обороне и себя и областей своих. Что касается до гладиаторов, которых Катилина считал надежною и верною своею опорою, могу поручиться, что они не так опасны, как некоторая часть патрициев, и что они поставлены мною в состояние невозможности сделать вред государству. К. Метел, которого я, предвидя то что последует, отправил в область Галликанскую и Пиценскую, подавит Катилину или парализует все его усилия. Все прочие меры, нужные для скорейшего и совершенного окончания этих дел, будут немедленно предложены сенату, о созвании которого, как вы видите, уже сделано распоряжение.
Теперь обращаюсь с словами увещания к сообщникам Катилины, оставленным им в городе для приведения в исполнение замыслов, гибельных для него и для всех вас; не забуду, что они наши сограждане, хотя по ненависти, ими обнаруженной к отечеству, они не заслуживают этого названия. Кротость моя и снисходительность, может быть, многим покажутся чрезмерными, но они были необходимы для того, чтобы дать обнаружиться всей бездне зла, вам угрожавшего. Теперь же, менее чем когда нибудь, могу забыть я обязанности, лежащие на мне, как на слуге отечества, как на консуле. Я должен или жить для блага отечества или погибнуть с ним вместе. У городских ворот нет караулов; по дорогам, ведущим от города, нет еще разъездов. Кто желает уйти из города, может сделать это беспрепятственно. Но кто останется здесь с тем, чтобы замышлять против спокойствия отечества (если не только какой либо поступок, для него враждебный, но даже умысел и злое намерение против него будут мне обнаружены), тот почувствует, что в городе есть недремлющие консулы, знающие свои обязанности сановники, сенат, исполненный разумной энергии, есть вооруженная сила, есть темницы, еще предками нашими определенные быть достойным воздаянием за великие и гласные преступления.
13. Все это, Квириты, устроено так, что самые важные меры задумываются и приводятся в исполнение без шуму и тревоги, что, несмотря на большую опасность, все ведется тихо и спокойно; война внутренняя, на памяти людей самая важная и трудная, усмирена мною вместе и военачальником и мужем совета, не снимая тоги. Я стараюсь, Квириты, все дело устроить так, чтобы и дурные граждане, участвующие в заговоре, если можно, опомнились и но почувствовали бы на себе тяжести следующего им наказания. Если же дерзость заговорщиков превзойдет меру терпения, если явная, угрожающая отечеству, опасность заставит меня отложить в сторону мою кротость и снисхождение, то и тут я буду стараться, - а этого трудно достигнуть в борьбе столь опасной и где коварство играет первую роль - чтобы эта борьба не стоила нам жизни ни одного хорошего гражданина и чтобы спасение всех вас было куплено ценою казни немногих виновных. В этом случае, Квириты, не рассчитываю я ни на мое благоразумие, ни на силы и средства человеческие, но полагаюсь главное, Квириты, на явное и не подлежащее сомнению, покровительство и содействие богов бессмертных. Они-то мне внушили и такой образ мыслей и подали средства к его выполнению, Теперь они обнаруживают нам свою помощь не издали, не против внешнего и отдаленного врага, но здесь, в самом городе непосредственным своим участием защищают они свои храмы и здания города. Обратимся же к ним, Квириты, с усердною и коленопреклоненною мольбою, да защитят они от нечестивого умысла нескольких погибших граждан этот город, которому они же сулили быть по красоте, богатству и многолюдству первым во вселенной и перед которым склонили они во прах всех врагов, восставших против него и на суше и на море.