Эта глава начинает анализирование фрагментов Феопомпа. Поэтому кажется уместным вложить небольшое время и пространство, обрисовав в общих чертах то, чего я надеюсь достигнуть и как добыть максимальное количество достоверной информации из немногих случайных цитат и ссылок на потерянную работу. Далее, пора установить некоторые из очевидных идей, рабочих гипотез, которые будут регулярно использоваться в аргументах в следующих четырех главах. Когда я говорю людям, что изучаю фрагменты утерянного автора, они, как правило, отвечают: "О, я вижу, ты изучаешь уцелевшие кусочки и пытаешься угадать, что было между ними - заполнить пробелы, так сказать". На самом деле, "заполнение пробелов" редко ставится целью. Обычно содержание "заготовок" должно быть известно в общих чертах, когда начинаешь. То есть, необходимо знать историю, которую надо рассказать. В случае с Элленикой есть девятнадцать фрагментов (семь записей из одного слова в Стефановом списке географических выражений) из двенадцати книг. Самый длинный из этих фрагментов F22: около одиннадцати строк греческого текста в собрании Якоби. Сами по себе эти жалкие остатки вероятно не раскрывают очень много. К счастью, однако, Диодор дает важную информацию (13.42.5; 14.84.7), что Феопомпова Элленика началась там, где остановился Фукидид (411), включала двенадцать книг, и закончивалась битвой при Книде в 394. Поэтому она начиналась там, где резко обрывается История Фукидида, охватывала период возникновения и господства Спарты и заканчивалась решительным уничтожением спартанского флота персидскими морскими силами, которым командовал изгнанный афинянин Конон.
Эта важная информация позволяет установить фрагменты в контексте. Благодаря Элленике Ксенофонта, биографиям Плутарха (особенно Алкивиада, Лисандра и Агесилая), и рассказу Диодора, который широко использовал Элленику Эфора, современника Феопомпа, много известно о том, как греки рассказывали события тех лет, и фрагменты могут быть исследованы как ключи к разгадке специфических особенностей Феопомповой версии. В сумме главная цель состоит в том, чтобы получить максимум от каждого фрагмента, работая от того, что является общеизвестным из контекста.
Никто не будет отрицать, что есть трудности с этим методом. В любом данном случае его результаты редко будут более чем предварительны. Однако, никто в древности не жаловался, что Феопомп существенно изменил традиционные версии событий. Его репутация индивидуалиста происходит от его отрицательных моральных суждений. И Афиней, и Дионисий Галикарнасский использовали слово "любовь к истине", чтобы описать его как репортера. Полибий, его суровейший критик, придирается к его рассказам о сражениях, к его опущению периода греческой истории, которая включала сражение при Левктрах, и к его горькой характеристике Филиппа, но иначе он даже не намекает на фактические искажения или дикие изменения в содержании. Поэтому, кажется разумным ожидать, что Феопомп следовал традиции в своей широкой схеме, по крайней мере. Во-вторых, метод полезен только как часть более крупного плана атаки. Каждый предварительный результат должен быть добавлен к последующему и к последующему, чтобы наблюдать, появляется ли вообще четкая картина. Один результат может иметь небольшую помощь, но несколько, которые указывают на твердое представление о работе, могут стоить чего-то. Это называется накоплением.
В этом контексте уместно обратиться к основной функции фрагментов Элленики и, особенно, Филиппики. Многие пассажи процитированы из-за их сенсационного, стилистического или оценочного содержания. У суждений вообще есть сильное моральное завихрение. Часто бывает, что аплодирование политическому деятелю подразумевает одобрение его политики. Опять же унижение целого города, например, по моральным основаниям могло бы быть хорошо принято, чтобы подразумевать осуждение его образа, его роли в истории, традиционно принимаемой. Искушение поэтому состоит в том, чтобы попытаться прочитать программу политических симпатий в корпусе нравоучительных фрагментов, прочитать политику между строками моральной похвалы и критики. Если бы этот подход мог быть оправдан, это был бы главный и передовой шаг к цели обнаружения максимального значения во фрагментах. Подход будет усовершенствован в главе 4, но в настоящее время следующая процессуальная норма предлагается в ожидании более поздних заключений. Есть сильный обстоятельный (совокупный) случай для корреляции в Феопомпе. Однако, пять предупреждений должны быть озвучены.
Во-первых, контекст должен быть определен в максимально возможной степени, чтобы убедиться, какое политическое состояние у кого-либо окажется под прицелом. Возьмем случай с византийцами. Есть два места, где они вероятно заметно фигурировали в Филиппике: в одном сообщается об их роли в ликвидации Второй Афинской Архэ (в Союзнической войне против Афин, 357-355), в другом говорится об осаде их города Филиппом в 340/39. Следующая глава покажет, что антиафинское восстание вероятно записано в книгах семь и восемь, а осада стояла в книгах сорок семь и сорок восемь. Их демократия раскритикована в F62 из книги 8. Поэтому политического состояния "распутных обжор и пьяниц" (как фрагмент описывает их), они должно быть достигли в период от середины до конца 350-х (наблюдаемый в книге 8), когда они помогли демонтировать Вторую Афинскую Архэ или по крайней мере получили прибыль от ее упадка, захватив Халкедон. Так как никакой другой длинный фрагмент не имеет дела с Византием, не известно, как Феопомп судил об их военных усилиях против Филиппа.
Пример византийцев также полезен, чтобы ввести второе предостережение: оценочное заявление не всегда объединяется с рассказом; скорее оно может быть изолировано от него, как комментарий о византийцах в F62 вероятно был отделен от повествования об осаде Филиппом города, но возможно, он был соединен с сообщением о Союзнической войне. Идеи интеграции и изоляции могут быть проиллюстрированы в отношении историков, работы которых все еще существуют. Интересный случай того, что я называю изоляцией, недавно обсуждал T. Люс в связи с римским историком Тацитом и его оперированием с императором Тиберием в Анналах. О смерти Тиберия сообщается в конце книги 6, где представлен и краткий некролог (6.51.3). Как указывает Люс, трудно видеть связь между резюмированием господства Тиберия в некрологе и предыдущим полным повествованием о его царствовании. Некролог приводит шесть различных фаз жизни Тиберия, отмеченных ясными поведенческими изменениями. Но сам рассказ не заметил этих фаз и просто подчеркнул однородное зло Тибериева характера. Заключение Люса состоит в том, что рассказ и некролог были написаны с двух точек зрения: рассказ акцентировал характер Тиберия, некролог делал ударение на его поведении. Феопомп возможно не принял сходный стиль, но почему бы и нет? Некрологи необязательно объединены с предыдущим рассказом. С другой стороны их эффект не должен состоять в том, чтобы разрушить общее содержание рассказа. В этом отношении по крайней мере, и рассказ и некролог Тацита согласны: Тиберий был злым. Безусловно, некролог позволил ему на ранней фазе превосходствовать "и в достижениях, и в репутации, пока он был частным лицом или занимал должности при Августе". Однако, скоро он сделался хуже,
"стал скрытен и коварен, притворяясь благочестивым человеком (occultum ac subdolum fingendis virtutibus), пока были живы Германик и Друз; он же сочетал все хорошее и дурное до смерти матери; он был отвратителен своей жестокостью, но таил от всех свои низкие страсти, пока потакал Сеяну, или возможно опасался его, а под конец он, оставив любую сдержанность, обратился к преступлениям и гнусной похоти, заглушил в себе всякое чувство стыда и страха и отдался только своим порокам".
Этот образец подчеркивает ожидаемую особенность некролога: риторический баланс. В рассказе историк повидимому концентрируется на записи действий своих персонажей в свете собственных предположений об их истинном характере. В некрологе он отступает от прежнего и стремится сделать уравновешенное риторическое заявление. Для злого характера в начале можно попытаться сказать что-то хорошее. Слабость результата или полный отказ от усилий служит только к тому, чтобы увеличить осуждение. Создается впечатление, что даже после серьезной, отдельной попытки беспристрастности немного, или никаких заслуг не может быть найдено в теме.
Три некролога от Феопомпа включены в фрагменты. Один, из Элленики, использовался профессором Мейером в качестве ключа к пониманию центральной цели или тенденции работы. Другие два, из Филиппики, имеют также значительную важность. Стоит поэтому потратить немного больше времени, чтобы понять, как древние историки использовали некролог. Тацит показал его полностью развитую форму; появился ли его оригинал в историописании до Феопомпа? Отмечая смерть великого государственного деятеля, Фукидид (2.65) внедряет редакторскую справку, чтобы превознести мудрость военной политики Перикла над глупостью его преемников. Последующий рассказ иллюстрирует тезис, но никогда не возвращается к нему явно. Яснее краткое замечание Фукидида о Никии, афинском стратеге, захваченном и казненном сиракузянами после краха сицилийской экспедиции (Thuc. 7.86.5): "человек, который из всех греков в мое время наименее заслужил столь незавидную участь, учитывая, что весь курс его жизни регулировался строгим вниманием к добродетели". Этот краткий обзор хорошо иллюстрирует принцип изоляции, по моей идентификации. Читатели рассказа Фукидида не будут сомневаться, что тот вообще одобрял политику Никия, особенно его несогласие с предложенной сицилийской экспедицией, но с другой стороны, рассказ и некролог не объединены так, чтобы некролог логически проистекал из рассказа. Весь предыдущий рассказ Фукидида о Никии не совместим с выставлением его "аретэ" в конце. Так же, как и в обращении Тацита с Тиберием, Фукидид шагнул из своего рассказа и рассматривал на Никия с более широкой точки зрения.
Остается показать, что означает интеграция. В конце главы 3 будет утверждаться, что рассказ Феопомпа был тенденциозен, потому что он вносил редакторские суждения в свое повествование. Поступая так, он ясно дал понять свои симпатии, когда характеризовал дела, описанные как совершенные людьми определенных моральных убеждений. Понятие нуждается в иллюстрировании, и еще раз Тацит предоставляет подходящий пассаж (Анналы 4.52.1):
"Но в Риме уже встряхнулся императорский дом, и открылась череда событий, которые в результате погубили Агриппину. Сперва ее троюродная сестра, Клодия Пульхра, была подвергнута судебному преследованию Домицием Афром в качестве обвинителя. Только что побывавший претором и занимавший скромное положение, однако стремившийся прославиться даже совершив любое преступление, он предъявил ей обвинение в нецеломудрии, в супружеской измене с Фурнием, в операциях с ядами и кознях против жизни прицепса. Агриппина, вспыльчивая всегда, и теперь, взволнованная нависшей над ее родственницей опасностью, полетела к Тиберию, и так случилось, что нашла его приносившим жертвы своему отцу".
Выделенные курсивом слова - примеры интегрированного конъюнктурного высказывания. Они могли быть удалены, "полетела", могло быть изменено на "пошла" (возможно, лучший перевод pergit так или иначе), и сообщение будет в значительной степени нейтрализовано. Интеграция, конечно, добавляет жизни к повествованию. Это также служит к тому, чтобы вовлечь и управлять неосторожным читателем.
Политическая программа может быть прослежена в корпусе моральных суждений Феопомпа, поэтому обеспечил контекст, интеграцию, учитываются и три другие предостережения. Третье предостережение в списке можно было бы назвать принципом посредничества. Корреляция нравов к политике является не обязательно столь же простой или прямой, как это до сих пор описывалось. Глава 4 показывает, что есть вероятно посредническое понятие, которое могло время от времени иметь эффект отступления от моральной оценки к чему-то другому, нежели политическая программа под наблюдением. Ключевые понятия в моральной программе Феопомпа включают нехватку самоконтроля или самодисциплины с одной стороны, и усердие и старание, управляемые мастерством, с другой. Вообще, людей, которые подчинились Филиппу без борьбы, называют безудержными или недисциплинированными, и другие, которые оказали неэффективное сопротивление, описываются так же, но есть свидетельства, что критические замечания были смягчены в отношении более решительных противников Филиппа. Однако, заманчивое заключение, что Феопомп систематически хвалил противников Филиппа и сурово критиковал его агентов за их политику, слишком полагается на скудные свидетельства. Тем не менее, историк действительно одобрял усердие, старание и мастерство везде, где он их находил; и так как те особенности были обязаны предлагать организованное, эффективное сопротивление, а не печально известные уговаривания и взятки со стороны македонского царя, конечным результатом является очевидное одобрение основанной на моральных основаниях политической программы сопротивления Филиппу.
Если здесь нет особой разницы, то зачем рассматривать посреднический принцип вообще? Ответ является двойным. Во-первых, есть свидетельства, что он есть, и поэтому его нужно рассмотреть. Во-вторых, он помогает понять Элленику, предмет второй части этой главы. Моральные суждения, которые касаются Элленики, не размышляют над политикой предметов тем же образом. Опыт имеет значение. В F342 Феопомп утверждает, что опыт в сражении кует лучших солдат и что у лучшего политического деятеля должен быть опыт в публичных выступлениях. Элленика же охватывает период максимума спартанского влияния в Эгейском море, а спартанцы были общеизвестно неопытными государственными деятелями. Их образовательная система (agoge) обучала солдат. Поэтому возможно что под усердием и старанием, приписываемым спартанцам, подразумевалось их военное мастерство, но не обязательно их политика.
Четвертое предостережение подпадает под рубрику сравнения, и пятое занимает пункт укомплектованности. Они дополняют друг друга и с пользой могут браться вместе. Недостаточно просто отметить, что Феопомп критикует кого-то; серьезность критики должна быть оценена обширным сравнением отдельных суждений со всеми другими. Глава 4 исследует язык редакторских фрагментов для установления масштаба их интенсивности. Было бы только полезно, если фрагменты представят вообще все суждение Феопомпа. Если фрагменты только выписки и мелкие ремарки там случайно или даже систематически опущены эксцерпторами, то и сравнения исказятся до неизвестной степени. Что представляют фрагменты?
В этом случае свидетельства приходят на помощь. Так как большинство суждений - осуждения, то наиболее серьезное беспокойство принесла бы существенная потеря комплиментарных ощущений. Однако, свидетельство читателей, которые знали Филиппику и Элленику, дает гарантию, что едва ли любые хвалебные ремарки потеряются. Единственной вероятной утратой являлся бы отрицательный материал. Но и здесь чрезмерное беспокойство кажется необязательным. Репортеры вроде Афинея, которые смаковали сенсационные факты, не пропустили самые сочные строки. Поэтому с этими оговорками и дальнейшей необходимостью в совокупности прямое использование большинства фрагментов способами, обрисованными в общих чертах выше, будет вероятно достаточно безопасной процедурой. В двух случаях, однако, укомплектованность вызовет понятную тревогу. Речь идет о некрологах Лисандру и Агесилаю. Их уцелевшие части - доказуемые или подозреваемые извлечения из более полных заявлений, общая тенденция которых имеет больше важности, чем очевидная значимость выписок. К фрагментам их типа действительно нужно приближаться с большой осторожностью.
Еще один принцип должен быть продвинут до подробного рассмотрения Элленики. Рабочая гипотеза, что Феопомп писал историю как хиосец, представитель своего родного острова, поблизости от Эгейских островов и ионийцев на азиатском побережье, не так доказуема, но все, что ожидается от рабочей гипотезы - чтобы она не противоречила никаким известным свидетельствам и объясняла по-иному озадачивающий материал.
Конечно, у большинства людей есть особый интерес к своим родным городам, и фрагменты показывают, что Феопомп не был исключением. Ссылки на Хиос происходят из Филиппики. В F104 прославляется пример хиосской помощи Афинам. В результате афиняне включают хиосцев в свои молитвы богам. F122 отделяет хиосцев от других греческих поработителей, потому что они лишь покупали и продавали варваров, тогда как другие греки, например, спартанцы и фессалийцы, порабощали своих же греков. Опять же, F164 - речь, вложенная в уста Филократа, открыто защищает мирный договор с Филиппом, который должны были скоро заключить Афины и который носил его имя. Афины были слишком изолированы, чтобы сопротивляться Филиппу, утверждается словами Филократа, так как хиосцы, родосцы и другие союзники покинули их. В F276 хиосцы становятся самыми первыми производителями вина, научившись виноделию от Энопиона, сына Диониса (винного бога). И в F291 изорванный папирус остается от того, что я идентифицирую как некролог Гермею из Атарнея. Гермей резко критиковался за то, что он плохо обращался с ионийцами, хиосцами и митиленцами, и некоторые издатели восстанавливают хиосцев во второй раз как еще раз эксплуатируемых Гермеем. Но если естественный интерес к родному государству или области становится фиксацией и проявляется в постоянной литературной перспективе? Феопомп проявил пристальный интерес к тому, присвоил ли Лисандр деньги из спартанского имперского казначейства (FF20, 332, 333). Почему бы и нет? Вопрос был присуще интересен, тем более, конечно, для платящего дань островитянина, чьи деньги оттуда частью были и его. Опять же, что делать из сообщения в F94, что Клеон получил не известную из других источников взятку от неуказанных "островитян" за оказание им предпотения в афинских судах? Или должен ли текст F153 быть исправленным, как это делает большинство ученых, чтобы заставить его читать как что-то другое, чем то, что он говорит: а именно, что мирный договор, подписанный между Афинами и Персией в пятом столетии (Каллиев или Эпиликов мир), был направлен "против греков"? Островитянин без всякого труда мог рассматривать мир между Персией и Афинами в пятом столетии как открытие двери для дальнейшей эксплуатации "греков" в Афинской империи. Тремя историческими работами Феопомпа были Эпитома Геродота, Элленика и Филиппика. Интересными темами для него поэтому были персидская война, период спартанского правления в Эгейском море и возвышение Филиппа. Однако, также верно, что первые две работы охватывали периоды, в которые Хиос вступил в центр деятельности греческих дел. Для Геродота персидская война была вызвана ионийским восстанием, в котором хиосцы были среди лидеров и героев (Геродот 5.97, 6.15). Более существенно, период Элленики точно соответствует времени спартанского господства на море в Эгейском море. Сам Фукидид говорит, что возможность для спартанцев вступить на эту арену, где прежде доминировали неограниченно Афины, была создана руководимым хиосцами восстанием некоторых главных союзников (Thuc. 8.5). С того момента, пока спартанский флот не был уничтожен при Книде, хиосцы были внутри или около центра греческой истории. После Книда главная арена борьбы за власть перешла на материк, где постепенно Фивы должны были возникнуть как спойлер. Позже, Хиос снова стал чем-то вроде политического игрока в Эгейском море. Он был главным союзником Афин в основании Второй Архэ (378) и он же ее развалил в 357. Эти события вероятно охватывали книги 7 и 8 Филиппики; и еще полностью семь - восемь книг, самое длинное отступление в работе, возможно самое длинное во всей древней историографии, были посвящены восточному прибрежному району Средиземноморья и Эгейского моря, в которых Хиос был по крайней мере внутри или около центра северо-южной оси. В то время как ни одно из этого ничего не доказывает, вполне последовательна гипотеза, что Феопомп писал с точки зрения родного Хиоса.
Возможно, среди островитян и азиатских греков господствовали мнение, что их порядком затирали в сообщениях о греческой истории. Эфор происходил из Кимы к северу от Хиоса на азиатском побережье. Он был печально известен навязыванием своего родного города вниманию читателей даже не ко времени (Якоби, № 70 F236 = Strabo 13.3.6). Иначе он писал, когда обращался к теме материковых греков. Он хорошо относился и к Афинам, и к Филиппу, как показывают остатки его Элленики. Очевидно, он был заинтересован, чтобы его широко читали. Феопомп, с другой стороны, кажется, сурово критиковал всех своих крупных героев. В введении он хвастался своей свободой от зависимости обучать ради платы. Поэтому ему не приходилось привлекать учеников; возможно, он чувствовал себя достаточно состоятельным, чтобы оттолкнуть от себя большинство богатых и могущественных. Несмотря на кажущуюся заинтересованность в спонсорской поддержке Мавсола и Филиппа, он повидимому в конечном итоге вступил в антагонизм почти со всеми и закончил жизнь "изгнанный отовсюду". Все эти факторы совместимы с тезисом, что он сделал себя представителем как человек в других случаях игнорируемый и относительно бессильный, сердитый, доровольный аутсайдер, вечно нападающий на самых влиятельных людей в истории и выставляющий их толстокожими и испорченными.
Когда все методы терпят неудачу, как это часто бывает, я выясняю, что известно о данной теме в Филиппике и возвращаюсь к Элленике. Так что же было в этой работе, от которой уцелели столь скудные остатки? По крайней мере, источники были щедры в идентификации книг, из которых взяты выдержки. Только от книг 3, 5, и 12 нет никаких приписанных к ним фрагментов, другие имеют в количестве от одного до четырех. В результате работа существенно потеряна. Никакая основная структура не вырисовывается в ней с какой-либо ясностью, как в более крупной Филиппике, и фрагменты предлагают немного больше помимо неизбежного перетирания Спарты и спартанцев.
Тем не менее вероятный общий контент работы установить все же можно, что позволяет в свою очередь установить и сохраненные фрагменты в некотором контексте. Двенадцать книг Элленика обнимали период от 411 (или 412, как я предположу ниже) до сражения при Книде в августе 394. Для сравнения есть Элленика Ксенофонта. Она также начинается с 411 (продолжая Фукидида), но выходит далеко за рамки Книда и добирается до второго сражения при Мантинее (362), в семи книгах. Ясно, что история Феопомпа была намного более полной, чем Ксенофонта, поскольку нет никакой причины предположить, что книги Феопомпа были непомерно маленькими. Кроме того Ксенофонтова Элленика был очевидно известна Феопомпу, и поздний греческий философ Порфирий фактически обвинял Феопомпа в плагиате и так или иначе в снижении качества работы Ксенофонта. Работа Феопомпа была написана после публикации Ксенофонта, поэтому и использовала ее в качестве источника.
Начиналась ли она как и Ксенофонтова, сходу (говоря несколько вольно) подхватив рассказ Фукидида, или кратко повторила части Фукидида, чтобы установить раздельное начало для себя в качестве самостоятельной работы? Некоторые из ранних фрагментов предлагают разрозненные события 412-411 в первых двух книгах. F5 показывает, что Феопомп описал борьбу за Абидос в конце 411 как "второе сражение у Киноссемы". Ясно поэтому, что в отличие от Ксенофонта он наверняка по крайней мере упомянул ту битву, которая уже была описана Фукидидом (8.104). Более значительный F8 из книги 2 является замечанием о Педарите, первом спартанском гармосте Хиоса. Фукидид уже сообщил о том, как он был убит, сражаясь с афинянами на Хиосе где-то зимой 412/11 (Thuc. 8.55.2-3). Мейер полагал, что Педарит упоминался в ходе сообщения о ниспровержении Кратесиппидом хиосской демократии в 409/8.
Что эти фрагменты говорят об организации начальных книг Элленики, является загадкой. Возможно, Феопомп посвятил первую книгу соединению "свободных концов" от Фукидида, следуя ходу событий в Геллеспонте и Пропонтиде. FF6 и 7, географические записи из книги 1, упоминают местоположения во фракийском Херсонесе и Боспоре. Они предлагают всестороннее обсуждение военно-морских операций в той области (Ксенофонт Элленика 1.1.22). Если это верно, возможно подробный отчет о событиях на юге и в центре Эгейского моря был спасен для книги 2, и снова история относилась бы к материалу, уже охватываемому Фукидидом. Действительно, события 412 в изложении Фукидида не могли не вызвать большого интереса для хиосского историка. В этом году Хиос и Эрифры спровоцировали восстание в Ионии против правящей афинской власти (Th. 8.5.4-9.3), и Феопомп едва был бы в состоянии проигнорировать известное суждение о хиосцах Фукидида, внесенное в его запись о 412 г. (8.24.4-5):
"Действительно после лакедемонян хиосцы - единственные известные мне люди, которые знали, как быть мудрыми в процветании, ибо они проводили свою внешнюю политику с тем большей уверенностью, чем сильнее становился их город. И в этом восстании, в котором они могли, казалось бы, допустить ошибку, поддавшись импульсивности, они тем не менее не шли на риск, пока у них не появились многочисленные и храбрые союзники, готовые разделить с ними опасности, и пока они не увидели, что афиняне после сицилийского бедствия сами не отрицали отчаянного положения своих дел. И если они обманулись из-за одной из тех неожиданностей, которые опрокидывают человеческие расчеты, то осознали свою ошибку только вместе с многими другими, которые верили, как и они, в скорый крах афинской власти".
Эта цитата вводит два понятия: величие Хиоса и способность островитян оставаться уравновешенными, обладая властью и влиянием. Эти идеи возможно легко стали темами, которые связывали рассказ об Эгейских событиях между началом восстания в 412 и сражением при Книде в 394, и они - темы, которые кажутся совершенно подходящими уму Феопомпа.
Несмотря на усилия Эдуарда Мейера, метод Феопомпа в организации его рассказа просто не известен. У древних было два главных выбора: они могли вести летопись погодно (κατ᾿ ἐνιαυτόν) или собирать свой материал в виде сюжетов или эпизодов (κατὰ γένος) и рассказывать события раздельно. Один метод следует хронологии, но дробит большие кампании или движения, обнимающие больше чем один год. Другой подход не дробит, но рискует хронологическим беспорядком. Методы менялись от автора к автору. Геродот писал сюжеты; рассказ Фукидида был разделен на кампании-сезоны. Ксенофонт начал, следуя близко модели Фукидида, но позже стал менее дотошным. Эфор продолжал двигаться сюжетами, в то время как P (автор анонимной Оксиринхской Элленики) следовал примеру Фукидида вполне строго. Нет никакого способа определить, какой выбор сделал Феопомп. Фрагменты разрешают обе возможности. Фрагменты из книги 1 кажутся лучше всего связанными с событиями 411/10 (возможно с некоторым предварительным материалом из 412), но книга 2 возвращается в прошлое на Хиос в 412, возможно в отступлении. Другими словами процедура могла быть погодной с отступлениями, посюжетной (первые операции на севере, затем борьба в южно-центральном Эгейском море) или даже комбинацией двух стилей.
Выбор Феопомпом завершения Элленика несколько противоречив. Небольшая предвариельная информация поможет поставить вопрос в перспективу. С 399 армия под спартанским командованием действовала на персидской территории, опустошая области западных азиатских сатрапий. Неспособные отогнать эту армию силой оружия, персы обратились к подкупу государств материковой Греции, чтобы они восстали против спартанской гегемонии. Они расчитывали, добиться отзыва спартанской армии в Грецию для борьбы с восстаниями, и им это удалось. К началу проведения кампании 394 спартанцы у себя решили, что ситуация серьезна. Они мобилизовали домашние войска и отозвали Агесилая, спартанского царя, командующего азиатской армией. Домашняя армия вторглась в Коринф и одержала не очень решительную победу. Тем временем Агесилай прошел домой через Фессалию не без трудностей. Он не оставил Азию в состоянии мира. За год до его отъезда (395) спартанское государство пошло на беспрецедентный шаг, добавив под его командование еще и флот. Это назначение объединило в руках одного человека контроль над сухопутными и морскими силами. Никогда еще спартанец или другой грек не поднимался так высоко. Он быстро передал морское руководство своему шурину Пейсандру, который описан Ксенофонтом как обладающий больше амбициями, чем способностями адмирал (Ксенофонт Элленика 3.4.29). Возможно, это решение было ошибкой Агесилая, но он вероятно вычислил, что ему было нечего бояться персидского флота. Оксиринхская Элленика (19-20) сообщает, что организация последнего в 395 шла ни шатко, ни валко. Морякам не платили в течение многих месяцев (пятнадцати согласно Исократу, Панегирик 142), и некоторые даже подняли бунт. К сожалению, папирус прерывается прежде чем история о том, как Конон возвратил над ними полный контроль, закончилась, но ясно, что возвратил. 14 августа 394 Агесилай приближался к границам Беотии, когда он наблюдал частичное затмение солнца. Приблизительно в то же самое время ему пришло известие, что Конон уничтожил спартанский флот при Книде со своими однажды бунтовщиками и что Пейсандр убит. Агесилай скрыл эту информацию от воинов и вторгся в Беотию, чтобы сразиться с союзническими силами при Коронее. Результатом была номинальная, но сомнительная победа Спарты. Источники не сообщают ни о каких других крупных событиях в этой связи того года.
Очевидный вопрос состоит в том, почему Элленика оканчивается Книдом и год не завершается включением Коронеи? Как Феопомп организовывал повествование этого года? В то время как невозможно доказать, какую он выбрал альтернативу, возможный выбор может быть тот, который наиболее вероятен. Есть три возможных решения. Первое можно было назвать тезисом рваного завершения: возвращение Агесилая было описано до марша через Фессалию и оставлено ради описания Книда. После описания морского сражения Феопомп явно бросил Элленику, чтобы начать работу над Филиппикой. Вторую возможность можно было бы назвать тезисом подчинения: возвращение Агесилая описывалось до и возможно после 394, и в подчинении в результате главному рассказу, а именно событиям, которые привели в том числе и к сражению, которое устранило Спарту как морскую державу (более поздняя навмахия при Наксосе в 376 не в счет). Это представление, казалось бы, требовало предположения, что Феопомп рассказывал заключение Элленики скорее тематически, нежели синхронистически. В-третьих, гипотеза устранения: об отъезде Агесилая из Азии просто сообщается, но не рассказывается. Ясное значение этого последнего тезиса - то, что в конце его работы по крайней мере, если не всюду, то здесь у Феопомпа было немного или совсем не было интереса к борьбе за контроль над материком, но только к Эгейскому морю.
К счастью, есть еще информация, с которой можно поработать. Полибий (8.11.3 = T19) жаловался, что завершение Элленики (в 394) и последующее начало Филиппики (с 360), в результате опустило важный период, названный им "временами (или обстоятельствами) Левктр" (Leuktrikoi kairoi). Левктры были сражением, в котором в 371 Фивы наконец одержали решающую сухопутную победу над Спартой. После этого фиванцы успешно ликвидировали дряхлый Пелопоннеский союз, поддержив основание стратегического Мегалополя и заселение его непримиримыми врагами Спарты. Вот что Полибий говорит о Феопомпе.
"Действительно, никто не похвалил бы вышеупомянутого историка за его подразделение труда (ὁλοσχερεῖς διαλήψεις), ибо приступив к описыванию греческих дел с места, где кончил Фукидид и добравшись до времен Левктр (συνεγγίσας τοῖς Λευκτροῖς καιροῖς) и к самому известному из эллинских дел, он резко оборвал, сменил тему и начал описывать дела Филиппа".
К сожалению, этот пассаж интерпретируется по-разному. Согласно точке зрения Якоби, которую недавно повторил Брюс, Феопомп описывал события Греции и планировал продолжить и после 394, что он имел заметки для следующего рассказа, но внезапно сменил тему, когда Филипп привлек его внимание. С другой стороны Мейер и Лэйн Фокс приняли точку зрения, что Книд был запланированным завершением всего.
На первый взгляд это кажется безрезультатным, но фактически Полибий расширил вопрос. Он говорит о "подразделении труда" историка, то есть о том, как он делит все свое историческое предприятие. Подразумевается, что опущение Leuktrikoi kairoi недосмотр не одной только Элленики, но также и Филиппики. Якоби предполагает, что левктрские времена были изложены в отступлениях в Филиппике. Действительно, если бы Феопомп побеспокоился подготовить заметки, было бы удивительно, если бы он предпочел не использовать их в работе столь печально известной своими отступлениями как Филиппика. Но учитывая временной период по крайней мере в двадцать три года (394-371) и самое большее в тридцать четыре года (394-360) богатой событиями греческой истории, соответствующее отступление на столько лет едва вписалось бы в крошечный угол Филиппики, и нет никаких свидетельств о существенном отступлении на этот период. Возможно часть книги 45 освещала некоторую историю Фив (F212), но ссылка, кажется, относится к неясному, более раннему эпизоду. Принцип подчинения материковой истории восточно-средиземноморской хорошо иллюстрирован F103, кратким содержанием Филиппики 12, составленным византийским ученым. Она рассказывает историю руководства Эвагора восстанием его родного Кипра против персидского господства (391-380). Спустя несколько лет после вспышки этого восстания Великий царь освободился для войны против Кипра, навязав мирное соглашение материковым грекам с помощью Спарты, так называемый Царский (или Анталкидов) мир 387/6. Это соглашение - одно из крупных событий Leuktrikoi kairoi, как их называет Полибий. Значительно, о его обстоятельствах сообщил Феопомп не в отдельном, связном повествовании о материковой истории, а между прочим, в зависимой, иллюстративной роли в рассказе о восточных событиях. Точно так же убийца Эвагора идентифицирован как элеец Фрасидей. Элида находится в Пелопоннесе, области, в которой праздновались Олимпийские Игры, и Фрасидей был описан в Элленике Ксенофонта (3.2.23-31) как пьяный демократ, вождь Элейского восстания против Спарты. Снова материковая история введена только тогда, когда она служит восточному рассказу и очевидно, по частям и только поскольку это необходимо. Наконец, еще одно упоминание об этом периоде из Филиппики уцелело. В FF322-3 есть ссылки на вторжение фиванского полководца Эпаминонда в Пелопоннес в 370/69 вскоре после сражения при Левктрах. Лучше всего предположить, что эти фрагменты пришли из несколько недоброго некролога на Агесилая с главным тезисом, что Агесилай начал свою карьеру как самый прославленный грек, которого знала история, но за несколько десятилетий скатился до того, что ему пришлось подкупать своих злейших врагов ради спасения родины, а еще через несколько лет он умер в одиночестве, продавая свои услуги как наемник царю Египта. Знание Феопомпа о Царском мире, Фрасидее и вторжении Эпаминонда в Пелопоннес не доказывает, что он подготовил "многочисленные заметки" по Leuktrikoi kairoi. Оно показывает только, что он читал Ксенофонта, что никогда не вызывало сомнения, и что он был так же осведомлен и сведущ о главных событиях периода как и любой хорошо информированный живший тогда грек.
Имеет смысл напомнить, что фактически известно об "общем подразделении" исторической работы Феопомпа. Филиппика был посвящена карьере Филиппа и нитям восточной (греческой) и западной (сицилийской) истории от конца 390-х до 344/3, когда заключительное завоевание Филиппом Греции становится единственной темой. Есть также место для отступления к Черноморской истории, но об этом ничего не известно. Очевидная же причина открытия восточных и западных отступлений в конце 390-х состоит в том, что они продолжали Элленику, которая прервалась в 394. Восточная история была неизбежно главной в Элленике, но начало сицилийской истории в 394 в Филиппике может только означать, что та работа подхватывала нить сицилийской истории, которая проносилась через Элленику. Фукидид привнес Сицилию в господствующую тенденцию греческого рассказа, когда он посвятил подавляющую часть книг 6 и 7 своей работы неудавшемуся афинскому нападению на Сиракузы (415-413), и было бы совершенно естественно поддерживать интерес к Сицилии, так как Сиракузы обратились к активному содействию спартанским усилиям после поражения афинских захватчиков.
В результате сицилийская история была свободным концом, свисающим с Элленики, ибо 394 есть разгар господства Дионисия I (правил c. 406-367), и точки, где остановиться, не было вообще. Признав неуместность даты как завершающей, Феопомп вернулся к ней и "связал свободный конец" с подходящим отступлением в Филиппике. Однако, он не чувствовал то же самое по отношению к материковой истории от 394 до 360. Он не включил ее в Элленику и не чувствовал потребности подхватить ее в Филиппике. Тезис устранения поэтому кажется самым вероятным; Феопомп вероятно не описывал обратный марш Агесилая, что сделало его свободным закончить Книдом, намеченным пунктом остановки; и это точно вопрос, на который жалуется Полибий. Тот был расстроен, потому что Феопомп резко "отбросил Грецию и ее борьбу" в Leuktrikoi kairoi. Несмотря на важность событий ("самые известные из эллинских дел"), Феопомп описал все остальное относящееся к греческой истории с того периода, опустив сам период. Опущение было систематическим и преднамеренным. Возможно, он удовольствовался оставить историю Каллисфеновой Элленике, возможно просто не был заинтересован.
Это очевидное отсутствие интереса к материку было возможно не просто ограничено Leuktrikoi kairoi. "Лисандр" Плутарха предлагает подсказку. Центральными историческими источниками для этой биографии, кажется, были Элленики - Ксенофонта (вероятно), и более определенно Эфора и Феопомпа, которые упомянуты конкретно (17.2, 20.6, 25.3, 30.2-3). Одна история имеет большой интерес. Согласно ей, Лисандр замыслил тщательно продуманный, но неудавшийся заговор с использованием подкупленного оракула (сперва дельфийского, потом додонского, потом Аммона в Ливии), для поддержки его запланированной попытки изменить спартанское государственное устройство. Этот эпизод с набором из взяточничества, обнаружения секретных документов и политического скандала для Феопомпа наверняка был лакомым кусочком. Плутарх, однако, дает необычно обширный обзор своих источников для этой истории при введении эпизода, сталкивая Лисандра со следственной комиссией из эфоров, которые имели письмо с компроматом на него, и акцентирует, что его главный источник здесь не Феопомп, а Эфор. Он объявляет, что "некоторые источники" (Lys. 20.5), утверждают, что Лисандр действительно видел Аммона, так как решил посетить оракул и умилостивить бога. Однако, "большинство" (τοῖς δέ πλείστοις δόκει 20.6), считало бога "простым предлогом" (πρόσχημα) в стремлении Лисандра отвязаться от эфоров и выставить убедительное, религиозное оправдание, чтобы отправиться в паломничество и "избежать домашнего хомута" (20.6). "Причину сообщения Эфора", продолжает Плутарх, "я изложу в ближайшее время", и излагает в полном объеме в главе 25, где он отмечает вторым разом, что его источник - Эфор. Еще одно продолжение следует в 30.3. Здесь контекст - смерть Лисандра и что обнаружили спартанцы, когда содержимое его имущества стало известным. Согласно Феопомпу (30.2) обнаружили его личную бедность, но по Эфору нашли речь о государственном устройстве, которую он заказал написать в поддержку своим революционным проектам. Агесилай уничтожил документ. Когда Плутарх вводит эту историю, он подразумевает, что нашел ее только у Эфора. Возможно, Феопомп оказался среди "некоторых" (ἔνιοι μέν), или более вероятно его версия как самая важная ранняя альтернатива Эфору (Ксенофонт молчит) была источником для "большинства" (πλείστοις δέ). Конечно, Плутарх не говорит ничего, чтобы исключить возможность, что Феопомп упоминал заговор. С другой стороны ничего, что говорит Плутарх, не заставляет полагать что история была найдена в каком-либо источнике, кроме Эфора, и было бы удивительно видеть, что сплетничающий Феопомп превзойден в его собственной игре общеизвестно умеренным Эфором. Однако неэфоровские источники плутарховой информации проясняют только, что некоторые из них (очевидно хвалебные) отослали Лисандра из Спарты на религиозный поиск, в то время как другие насмехались над теорией "поиска" и заставили его уехать, потому что жизнь в Спарте была слишком репрессивной. Это походит на Феопомпа, ибо мысль, что спартанцы, которые посмотрели на мир, находили жизнь дома невыносимой и так превращались в путешественников, находится в Филиппике (F232). Должно подразумеваться, что один только Эфор полностью сообщил об истории предпринятого ниспровержения спартанского государственного устройства. Одна очевидная причина, что Феопомп проигнорировал ее или уделил ей меньше времени и пространства несмотря на ее очевидную привлекательность будет та, что он не интересовался предметом.
С другой стороны, если Феопомп действительно проигнорировал или преуменьшил заговор Лисандра, он позаботился сообщить о своем отказе присвоить деньги из союзной казны (F333). Посредством контраста, из другой истории о Лисандре, рассказанной и Эфором, и Феопомпом (17.3), деньги, присвоенные Гилиппом, описаны тайно домашним рабом как "совы, спящие под черепицей" (Lys. 16.2). Эти деньги не походят на персидский грабеж или "ссуды" от Кира. "Сова" была афинской монетой в четыре драхмы. Это были деньги не существовавшей более Афинской империи, нечто, к чему у хиосцев и всех обитателей побережья и островитян Эгейского моря был особый интерес. История соответствует гипотезе, что Феопомп старался принести хиосскую или восточно-эгейскую точку зрения на историю своего времени, как правило, не обеспокоенную спартанскими конституционными кризисами, но внимательно следящую за деньгами, собранными от подданных Спарты.
Теория, что Элленика была написана с эгейской точки зрения, противоречит единственному другому существующему объяснению этой работы. Противостоящий тезис был продвинут в книге Theopomps Hellenica, изданной в 1909. В той работе Эдуард Мейер продвинул представление, что Элленика была преднамеренным празднованием вершины спартанской власти, от которой эллинский мир к сожалению закатился с тех пор. Мейер считал, что Феопомп "поместил рядом с грустными условиями своего собственного времени картину краткой эпохи, в которой преобладали мудрые условия, и его идеал [правления] был почти реализован". Рассуждение Мейера не убедительно сегодня, но оно стоит краткого резюме, ибо обсуждение его гипотезы выдвигает еще несколько важных вопросов, относящихся к историографии Феопомпа.
Теория Мейера была основана на общем наблюдении, другой теории и сомнительном текстовом исправлении. Наблюдение состояло в том, что спартанцы обычно рассматриваются мягко во фрагментах Элленики. Мейер также принял теорию, популярную какое-то время, что Оксиринхская Элленика могла быть идентифицирована с историей Феопомпа. Она богато ранее утерянными деталями как материковой так и Эгейской истории и написана синхронистически по годам (κατ´ ἐνιαυτόν). Ко всему этому Мейер добавил, чем является теперь F23 Якоби, который он назначил книге 3, так как он принял исправление текста Шварца, который поставил "книга 3 Элленики" в преамбуле. Содержимое F23 казалось ему имело отношение к осаде Лисандром Самоса в 404/3, и внезапно удивительная картина структуры Элленики вроде бы появилась. Если Феопомп писал по годам и достиг 404/3 книгой 3, то даже если бы осада Самоса была помещена в конце книги 3, Элленика охватила бы первые восемь лет рассматриваемого периода в первых трех книгах, а остальные девять книг были бы посвящены десятилетию спартанского владычества. Ясно, Мейер чувствовал, что эта декада была главным центром работы. К сожалению, Оксиринхский историк продолжает уходить от положительной идентификации, но (см. Приложение) есть серьезные трудности с верой, что он Феопомп. Далее, восстановление F23 выглядит очень сомнительным и не принято Якоби, который также указывает, что содержимое фрагмента слишком расплывчато для того, чтобы приписывать ему осаду Самоса. Он мог касаться почти любого периода ионийской истории. Единственной частью аргумента Мейера, которая не опровергается, является анализирование отдельных спартанцев.
Двумя основными представителями Спарты в Эгейском море были, конечно, Лисандр и Агесилай. Оба награждены немалой похвалой во фрагментах Элленики. В то время как хвалится только их личная сдержанность в отказе потворствовать себе, обогатиться, или (как в случае с Агесилаем) наслаждаться поглощением стольких деликатесов, сколько огромная власть и обширное количество денег делают возможным поедать, тем не менее можно утверждать, что подразумевается и одобрение их администрирований. При ближайшем рассмотрении, однако, эта аргументация теряет часть своей заманчивости. Замечания о Лисандре сохранены Афинеем, который назначает их в книгу 10. Если они помещены так поздно, то речь должна была идти о смерти Лисандра спустя годы после того, как его правление было ликвидировано. Другими словами, справка эта из некролога находится в значительной изоляции от рассматриваемого рассказа. Кроме того, столь же ценная, как и вся выписка, она не обязательно представляет полный и окончательный вердикт Феопомпа. Привлекательная рюша в некрологе, который не уцелел полностью, не подразумевает одобрения всего платья. Действительно, Плутарх пересказывают тот же самый пассаж в своем сообщении о смерти Лисандра (F333) и добавляет разоблачающий комментарий: "Так сообщает Феопомп, которому доверял бы кто-то, когда он хвалит, нежели тогда, когда он обвиняет, поскольку обвиняет он с большей готовностью, чем хвалит". Очевидно, доброе замечание о Лисандре было редким, даже изолированным. Так как оно очевидно пришло из некролога, жизненный принцип "укомплектованности" играет роль. У Плутарха оно не звучит так, будто контекст состоял вообще из одного панегирика Лисандру и его правлению.
Вряд ли была сплошная похвала, если традиция о богатой и комфортабельной жизни Феопомпа (и его брата) надежна. По сообщению Плутарха относительно Лисандровых урегулирований в Эгейском море, созданные им порядки не апеллировали к укоренившимся элитам эллинского общества, "поскольку Лисандр назначал правителей без учета хорошего рождения или богатства", говорит Плутарх (Lys. 13.4) в ядовитой критике обустройства Лисандром Эгеиды, которая достигает апогея в резкой цитате из комического поэта Феопомпа, уподоблявшего спартанцев трактирщицам, потому что они "сперва дали грекам очень приятный вкус свободы, затем разбавили вино уксусом".
Ксенофонт, чье сосредоточение на Лисандре ограничивается его военными и дипломатическими усилиями против Афин, здесь молчит, а Эфор, кажется, попытался быть добряком, извиняя Лисандра как простого проводника спартанской политики. Откуда взялась сущность отрицательной характеристики режима Лисандра со стороны Плутарха? Его горечь звучит в отличие от Эфора скорее по-феопомповски. Все Плутархово резюме о Лисандровом режиме по существу дополняет Ксенофонта и полно злобы, достойной Феопомпа; только последний появляется в качестве вероятного источника для материала. Но даже если критика правления Лисандра не взята из Феопомпа, неспособность Плутарха сообщить положительную традицию что-то значит. Он, кажется, хочет изобразить достижения Лисандра в лучшем свете; поэтому, если он нашел неискренней похвалу "почти идеального" осуществления Лисандром спартанской власти у Феопомпа, почему он тогда не отразил эту традицию в "Лисандре"? Наконец, F5, резюмирующий содержание вводных книг Элленик Ксенофонта и Феопомпа подразумевает, что Феопомп не отклонялся от стандартного древнего представления о господстве Тридцати в Афинах, обустройстве Лисандром города после того как он низложил демократию. Слово, используемое для описания их режима - "тирания". Поэтому тезис, что у Феопомпа было много добрых слов о правлении Лисандра, выглядит сомнительным на деле.
Декархии Лисандра были свергнуты ок. 403 одновременно со смещением Тридцати и восстановлением демократии в Афинах. В течение следующих шести или семи лет города по-видимому управлялись олигархиями, которые по словам Ксенофонта были в хаосе (Элленика 3.4.7), когда Агесилай прибыл в Эфес в 396. Что сказал Феопомп о промежутке между Лисандром и Агесилаем, не может быть известно; и даже если бы могло быть установлено, что он хорошо говорил о правлении Агесилая, было немного времени для развития темы. Скудные три сезона после прибытия Агесилая (август) 394 были бы завершением Элленики. Из фрагментов можно догадаться, что Агесилай впервые появился крупным планом в книге 10, а затем он вероятно доминировал в последних двух книгах, 11 и 12. Можно утверждать, что восхищение Агесилаем было бы созвучно с одобрением спартанского режима после низложения лисандровых декархий. Но необходима осторожность. Очевидность того, что Феопомп восхищался Агесилаем, сомнительна, ибо есть два фрагмента об Агесилае, оба из книги 11, и взятые вместе, они предполагают, что отношение Феопомпа к спартанскому царю было двойственным. Похвальный отрывок сохранен Афинеем, и он точно иллюстрирует Афинеево утверждение о способности спартанцев управлять своими желудками (Athen. 14.657 B-C = F22 из книги 11):
"Откормленные на убой гуси и телята упомянуты Феопомпом в тринадцатой книге его Истории Филиппа и одиннадцатой книге Истории Греции; в этих пассажах он иллюстрирует воздержность лакедемонян относительно чревоугодия и пишет следующее: "Фасосцы также послали Агесилаю, когда он пришел к ним на помощь, все виды мелкого рогатого скота и хорошо откормленных бычков, и кроме них еще лепешек и всевозможных разнообразных сладостей. Агесилай принял овец и крупный рогатый скот, но что касается лепешек и лакомств, то сперва он не заметил их, так как они были скрыты, но увидев, велел убрать, сказав, что незаконно для спартанцев употреблять эту еду. И когда фасосцы настаивали, он ответил, указывая на илотов: "Возьмите и отдайте вот им", пояснив, что было бы намного лучше, если бы от нее развратились рабы, нежели он и бывшие с ним лакедемоняне".
Нужно признать - выводить, что Феопомп восхищался и правлением Агесилая и другим, что тому предшествовало, означает много требовать от фрагмента, который просто говорит, что Агесилай умел заказать себе обед.
Однако, если Феопомпов Агесилай мог управлять желудком, контролировал ли он себя и на посту администратора? Был ли он эффективный менеджер? Другой уцелевший "фрагмент" вызывает серьезные сомнения. Но это не столько цитата, сколько обвинение, что он украл целую сцену у Ксенофонта (4.1.29 - 41), в которой Агесилай встречался с сатрапом Фарнабазом (T27, F21). После достойного обмена и дальнейшей демонстрации спартанского аскетизма Агесилаем (за каждым движением которого, в конце концов, тщательно следили шестьдесят проникающих спартиатских глаз [3.4.2, 8; 4.1.34]), двое разошлись как номинальные враги, но личные друзья. Порфирий сетует, что Феопомп взял сообщение Ксенофонта, которое было "достойным и уважительным к обоим мужам" и описал случай "бесплодным и вялым... и непродуктивным стилем". В других местах Феопомп, как считают, был совсем не скучен, если не смотреть глазами Порфирия. Тем не менее, по смыслу история не была "достойной и уважительной к обоим мужам". Он вероятно запятнал репутацию и Агесилая и Фарнабаза более характерным способом. В сумме шансы, что Феопомп восхищался лидерством Лисандра, не велики, несмотря на одобрение им его личного самообладания. Он возможно был более добр к Агесилаю, но его двойственное отношение к нему не предполагает чего-то еще. В лучшем случае может найтись причина предположить, что спартанское лидерство в Греции получило в свой адрес несколько равнодушных книксенов в завершающих книгах Элленики, но даже это далеко не факт.
Теорию Мейера поэтому трудно принять. Однако, несмотря на нехватку свидетельств в ее поддержку, нельзя ее всю и отбросить. Может быть поздние годы получили больше внимания, чем ранние. К ним относятся F12 (из книги 6), датируемый видимо 402/1 и F13 (из книги 7, если номер не поврежден) об убогой жизни и историческом фоне покоренных Спартой илотов, где речь очевидно шла о восстании во главе с Кинадоном в 399/8. Вполне возможно поэтому, что книги с 1 по 6 охватывали первые одиннадцать или двенадцать лет, и что последние пять лет занимали оставшиеся шесть книг. Однако вероятно была также полоса сицилийской истории (как будет утверждаться в следующей главе), которая повлияла на распорядок контента работы.
Если Феопомп не идеализировал спартанский режим между 404 и 394, остается показать, как он относился к нему, что сделать, конечно, посложнее, чем опровергнуть тезис Мейера. Следуя моим вступительным замечаниям, будет правильно предположить, что трудолюбие и старательность спартанского верховного командования в делах, в которых ему не было равных по опыту, заслужили аплодисменты Феопомпа, однако эти спартанцы были обучены как солдаты, но не как администраторы. Даже в целом их почитатель Ксенофонт признал, что спартанцы никуда не годные управленцы (Конституция лакедемонян 14.2-7), несмотря на их завидное знание военного дела (11-13). Победоносный Лисандр привел к скорейшему завершению Пелопоннесскую войну, получая средства от Кира Персидского и поддерживая строгую дисциплину у себя на флоте. Агесилай собрал большие суммы денег за счет ограбления обширных площадей на территории Персии. Но ни тот, ни другой не обогатились лично, хотя обладали огромной властью и безграничными возможностями. Часть вердикта о Лисандре сохранилась (F20 из книги 10):
"Он был трудолюбив и знал подход и к обычным людям, и к царям; его необыкновенная умеренность закрывала ему доступ к любому наслаждению. В самом деле, он стал владыкой почти всей Эллады, но ни в одном городе не видели, чтобы он участвовал в сексуальных удовольствиях или погряз в пьянстве, застревая в несвоевременных застольях".
Где-то в этой оценке (почти наверняка некрологе) его отказ присваивать деньги, которые пришли к нему "от городов и царя" получил похвалу (F333), но поток добрых слов вероятно остановился, и под конец возобладал более характерный для автора негатив, как предполагает ремарка Плутарха, подтверждая ранний рассказ о некомпетентном правлении Лисандра. Немало вроде этого вероятно уделялось и Агесилаю. Что касается самой Спарты, есть только F13, в котором Феопомп охарактеризовал состояние спартанских илотов как "крайне суровое". Было бы поспешно заключать из этого фрагмента, что только Феопомп выразил сожаление по поводу их положения, но другие свидетельства, которые будут рассматриваться ниже, действительно приводят к этому заключению.
Показательно, что подобный подход к Спарте и ведущим спартанцам можно найти в фрагментах Филиппики. Агесилай имеет успех только тогда, когда речь идет о его личном самоконтроле. Как правитель он редко выглядит в хорошем свете. F240 из книги 56 выставляет его самым нерыцарственным царем. Согласно фрагменту, какие-то спартанцы убили Ксенопифию, самую красивую женщину в Спарте, и ее сестру вместе с ней. Видимо ее "преступление" состояло в том, что она была матерью одного из личных врагов Агесилая. Конечно, история не впутывает Агесилая прямо, но она вряд ли отражает его царствование положительно. Опять же F103 характеризует действия руководимой Агесилаем Спарты во время заключения Царского мира. Это соглашение включало статью о предоставлении автономии эллинским государствам. Агесилай взялся навязать свое понимание автономии каждому ведущему государству, прилагая все усилия, и в первую очередь в его представлении Фивы должны были демонтировать свой Беотийский Союз, в то время как Спарта сохраняла Пелопоннесский Союз в целости. Феопомп по-видимому, назвал спартанскую позицию "самонадеянной".
Спарта в общем сама по себе не подарок. Когда ее лидеры оказывались за рубежом, они не все избежали соблазнов, несмотря на их привычку к дисциплине (F192 Фаракс, 232 Архидам). Кроме того, само государство было основано на жестоком порабощении соотечественников-греков, как F122 из книги 17 дает ясно понять. Там Феопомп хвалит хиосцев за порабощение только варваров, а фессалийцев и спартанцев обвиняет в покорении греков. Фессалийские "крепостные", называемые пенестами, изначально были перребами и магнесийцами, в то время как спартанцы низвели ахейцев до жалкого рабства (см. F13, где они называются мессенцами и бывшими обитателями Гелоса, области на юге Лаконии). Перребы, магнесийцы и ахейцы все перечислены как члены центральной эллинской амфиктионии в F63. Члены амфиктионии приняли присягу защищать и не порабощать друг друга. Поэтому вероятно Феопомп не одобрял спартанского обращения с илотами.
Судьба Агесилая была целиком связана с судьбой его родного государства. Его сильные и слабые стороны были продуктом спартанской системы обучения. Он разделил со Спартой свой час апогея славы, и его личный закат совпадал с упадком его государства. Сообщение Феопомпа о его последних месяцах (вместе с тем, что известно или может быть реконструировано из его некролога) широко приводилось в древности. Разделы описания визита престарелого царя в Египет в качестве военного советника у египетских повстанцев цитируются Афинеем и пересказываются Плутархом и Непотом. F107 есть из Плутархова Агесилая (36,6). Источник идентифицируется как Теофраст, но он повторяет FF106 и 108 Феопомповой Филиппики настолько точно, что весь раздел можно рассматривать как в конечном сообщение от Феопомпа. Действительно, Вихерс исправил Теофраста на Феопомпа, так как "Теофраст" выглядит очевидной ошибкой (Plut. Ages. 36.4-6):
"Как только он высадился в Египте главные военачальники и губернаторы царя вышли встретить его и оказать ему честь. Было большое нетерпение и ожидание со стороны и других египтян в связи с именем и славой Агесилая, и все сбежались, чтобы посмотреть на него. Но когда вместо блестящей свиты они увидели старика, лежащего на траве у моря, с маленьким и неказистым телом, покрытым грубым и бедным плащом, они стали шутить и смеяться, говоря, что здесь иллюстрируется басня, "гора мучилась в родах и затем родила мышь". Они еще более удивились его оригинальности, когда ему доставили гостеприимные дары; из них он принял муку, телят, и гусей, но отклонил сладости, печенья и благовония, а когда его убеждали и умоляли забрать их, он велел унести их и раздать рабам. Он был рад, однако, как [Теофраст] говорит, папирусу, из которого изготавливались опрятные и простые венки, и когда уезжал из Египта, попросил и получил некоторое его количество от царя".
Мелодия вторит упоминавшемуся выше F22 очень внимательно. Это определенно Феопомпов Агесилай. Три конкретные цитаты из Феопомпа в биографии Плутарха должны быть отнесены с большой вероятностью к некрологу, который наверняка появился в Филиппике не долго спустя после этого яркого описания прибытия Агесилая в Египет, и у них есть свое собственное красноречие. Трудно представить себе контекст для них, кроме некролога. В наиболее вероятном порядке, хронологическом, они показывают в скелетных чертах беспощадную оценку жалкой деградации этого некогда великого человека.
F321 = Ages. 10.5: "И он был, по общему признанию величайшим и самым прославленным человеком своего времени, как Феопомп сказал где-то".
Плутарх описывает момент, когда Агесилай стал верховным главнокомандующим и армией, и флотом, самым могущественным греком во всей истории. Весьма риторическая справка из Феопомпа должна относиться к тому же моменту, к началу заката Агесилая".
F322 = Ages. 31.2: "Эпаминонд вступил в Лаконию (страну, которая оставалась в неприкосновенности на протяжении веков): Ибо Агесилай не дал бы лакедемонянам сразиться против столь "лавинного потока войны", используя слова Феопомпа".
Опять же, это весьма риторический отрывок из так называемых Leuktrikoi kairoi, в этом случае относящийся ко времени после Левктрской битвы. С этого периода полный рассказ Феопомпа "поселяется" в некрологе Агесилая, где некоторые из главных событий были бы приведены. То же самое нужно сказать о следующей и последней цитате (F323 = 32, 8):
"Что касается причины, почему фиванцы ушли из Лаконии, большинство писателей говорит, что это потому, что зимние штормы пришли, и аркадцы начали таять и расходиться; другие [говорят], потому что они оставались там три месяца и совершенно разорили большую часть страны; но Феопомп говорит, что когда фиванские главные магистраты уже решили отвести свою армию назад, Фрикс, спартанец, пришел к ним, принеся десять талантов от Агесилая для уплаты за вывод, так что они только сделали то, что уже давно решили, да еще и деньги от врагов получили".
Так когда-то "величайший и самый прославленный человек своего времени" за три коротких десятилетия скатился до подкупа своих самых ненавистных врагов, чтобы те сделали то (классическая ирония у Феопомпа), что собирались сделать в любом случае.
Было бы полезно противопоставить взгляды автора на Спарту и Афины. К сожалению, ни один фрагмент любого содержания из Элленики не упоминает об Афинах или какого-либо афинянина. Следовательно, с двумя возможными исключениями все элементы свидетельства будут взяты из Филиппик. Эти исключения, советы Дельфийского оракула для спасения Афин и взгляд на Алкивиада будут рассмотрены ниже. Во-первых, следует отметить враждебное отношение к Афинам. F281 является хорошим примером; он не может быть связан с каким-либо контекстом, но заманчиво, хотя и несколько опасно, принять его в виде дежурного мнения автора о городе (F281 = Афиней 6.254 B):
"Пифийский оракул называет [город Афины] очагом Эллады, но злобный Феопомп именует его ее пританеем; и в другом месте он говорит, что Афины были набиты актерами, моряками и разбойниками, и еще лжесвидетелями, мошенниками и фабрикаторами завещаний".
Вполне возможно, что текст первой половины этого отрывка является ошибкой, поскольку в 5.187 D Афиней говорит: "Пифийский бог провозгласил их [Афины] очагом и пританеем эллинов". Где Афиней нашел сообщение об этом дельфийском ответе, неясно. Сначала кажется, что 5.187 D приводит правильную форму оракула - а именно, что Пифия называет Афины очагом и пританеем Эллады - и что Афиней нашел его в неизвестном источнике. С этой точки зрения 6.254 B был бы перепутанным сообщением оракула, приписывающий часть его по ошибке Феопомпу. Альтернативой было бы, что на самом деле 6.254 B идентифицирует источник оракула с Феопомпом. 6.254 B тогда был бы взят из двух различных мест у Феопомпа. Если этот второй вариант является правильным, то оракул должен быть взят из Элленики. Этот вывод является результатом несколько окольных рассуждений. Во-первых, если 6.254 B взят из двух пассажей в Феопомпе, первый будет максимой "очаг и пританей", приписанная Дельфам, а второй остатком F281. Контекст для цитаты от Пифии предоставляется Элианом (VH 4.6), который часто заимствует материал из Феопомпа. Он говорит, что, когда Лисандр взял Афины (404), спартанцы получили предостережение от Дельф не "опрокидывать общий очаг Эллады". Феопомп же был экспертом по Дельфам, и из всех известных историков этого периода именно он скорее всего приводился в ссылках на Дельфы Афинеевой манерой. Следовательно, его сообщение о падении Афин в Элленике (книга 4 или 5) является вполне вероятным источником для Элиана VH 4.6 и Афинея 5.187 D; и так как часть Афинея 5.187 D приписывается Феопомпу у Афинея 6.254 B, вполне возможно, что весь пассаж "очаг и пританей", приписываемый Дельфам, изначально записан в Элленике. Нет пути даже предположить о точном происхождении остальной части Афинея 6.254 B. Однако, если аргумент выше правдоподобен, может появиться два конфликтующих потока мыслей об Афинах: один предсказуемо злой, другой симпатизирующий. С часто ненавидимыми Афинами возможно поступили великодушно в поражении. Уважение Феопомпа к Дельфам было глубоким. Он вероятно не цитировал его с легкомыслием. Другими словами, вполне возможно, что он записал кое-что об авторитете Дельф в том смысле что, несмотря на их коррумпированность, там было что-то вроде сочувствия к Афинам в конце Пелопоннесской войны. Плутарх сказал, что не было лучшего знатока Дельф, нежели Феопомп (Plut. Mor. 403 E-F = F336). Эндрюз предполагает, что Plut. Lys. 15 базируется на сообщении Феопомпа о разрушении афинских стен. Но Плутарх мог здесь напрямую почерпнуть из Ксенофонта (Элленика 2.2.23), которого использовал Феопомп.
Афины были большим и многогранным историческим субъектом. Краткий очерк их судьбы поможет установить несколько соответствующих фрагментов в какой-то связи с контекстом. Персы вторглись в Грецию в 480 г. до н. э. Когда их войска отступили, афиняне агрессивно двинулись в Эгейское море, чтобы заменить их. В 477 Делосская Конфедерация (или Делосский Союз) была создана, и все ионийцы и островитяне были приглашены (если не принуждены) к ней присоединиться. Перед началом Пелопоннесской войны (431), Конфедерация стала в действительности Афинский империей. Афиняне оценивали и собирали дань (форос) от своих "союзников" и охраняло империю большим, хорошо обученным флотом. В 415 афиняне начали неудачную экспедицию на Сицилию, которая провалилась в 413. Это было периодом наибольшего влияния Алкивиада в Афинах. Он бежал в результате религиозного скандала в 415 и нашел убежище в Спарте. В 411, однако, после краткого пребывания у Тиссаферна, сатрапа Сард, он стал командиром афинского флота, и его личная энергия, кажется, внесла большой вклад в продление афинских военных усилий против Спарты, поддерживаемой теперь персидскими деньгами, и несмотря на широко распространенное восстание в империи. Однако, в 404 спартанцы восторжествовали, и тридцать кукольных тиранов были поставлены управлять Афинами. В 403/2 они ушли, и Афины опять вернулись в демократию, в союзе, конечно, со Спартой.
После того как персидский флот победил Спарту при Книде (394), афиняне начали отстраивать укрепления, снесенные в конце войны. Они едва ли могли питать серьезные мечты о возрождении империи весь этот период. Почти все их усилия в Эгейском море кажется лучше всего понимаются как попытки добиться жизненно важных поставок зерна по морскому коридору от Черного моря и Геллеспонт. В 387/6 Царский мир, казалось, уладил эллинские дела. Он запрещал строительство новых империй, но видимо не ограничивал свободу союзов (Ксенофонт Элленика 5.1.31). В 378, почти целое столетие спустя после основания Первой Архэ, Вторая Афинская Архэ, выросла очевидно из более раннего двустороннего альянса между Афинами и Хиосом (384/3). Фивы были добавлены в качестве третьего основного союзника в 378/7. К счастью, устав этой Архэ сохранился в надписи, воздвигнутой в Афинах в год основания. Будет полезно отметить кое-что из ее содержания:
"Если кто желает, из эллинов, или из варваров, живущих на материке, или из островитян, не подвластных царю, быть союзником афинян и их союзников, тот допускается в союз, оставаясь свободным и автономным, проживая под любым государственным устройством, каким хочет, ни принимая гарнизон, ни имея навязанного ему губернатора, ни платя дань, но он должен стать союзником на тех же условиях, что хиосцы и фиванцы и другие союзники".
В этом отрывке и во всей надписи союзники кажется изо всех сил старались не повторить ошибок предыдущего века афинского империализма. Афинянам запрещено владеть землей союзников, например. Конечно, союзники должны также быть осторожными и избегать явных нарушений статей Царского мира. Персия редко имела военную силу, чтобы подавить греков напрямую, но она демонстрировала готовность тратить большие суммы денег, чтобы заплатить потенциальным бузотерам и создать серьезные трудности для потенциальных империалистов, которые могли бы слишком усилиться в Эгейском море. Несмотря на либеральный устав, вторая Архэ просуществовала всего два десятилетия. По причинам, которые не совсем ясны, хиосцы и родосцы спровоцировали решительное восстание в 357. К концу его, в 355, Афинами руководил осторожный Евбул. Поэтому Афины отказались от войны с союзниками (так называемой Союзнической войны) и обратились к созданию немногих стратегических баз в Эгейском море и Геллеспонте, в частности на Самосе и в Сесте. Несколько лет спустя, в 347/6, Филипп двинется в Фокиду регулировать Священную войну, и Афины отправят послов к ближним и дальним эллинам в надежде сколотить новый антимакедонский союз. Послы вернулись с пустыми руками.
Фрагменты Филиппики показывают, что Феопомпу было что сказать обо всей этой истории. Подробное обсуждение соответствующих из них зарезервировано для следующей главы, но кое-какие наблюдения уместны и здесь. Во-первых, "демагоги" пятого века от Фемистокла до Гипербола, чья политика способствовала расцвету старой империи, были безжалостно атакованы в книге 10. Во-вторых, афинская имперская риторика также бичевалась во время посольств. Но что Феопомп думал о второй афинской Архэ? Серьезно ли он воспринимал ее общепризнанную цель создания добровольного союза, или презирал ее как плохо замаскированный империализм?
Есть явные признаки того, что отношение Феопомпа к сравнительно бессильным Афинам после 404 было несколько мягче, чем к Афинам раннего периода. В самом деле, еще до 404 Алкивиад, который боролся против безнадежных шансов сохранить империю Афин, получил похвалу от Феопомпа, без сомнения за его несомненное усердие ради своего города (F288). Но что о самом городе? Во-первых, в F103 (резюме книги 12), где спартанцы характеризуются, как самонадеянно пытавшиеся эксплуатировать Царский мир, афиняне "старались соблюдать его условия" (F103.7). Там не указано, чтобы их атаковали за то, что они поступали так. Напротив, F104 вполне вероятно расширяет сообщение об афинском поведении в F103, и он выглядит довольно оживленно. Естественно будет взять F104 в качестве ссылки на союз между Афинами и Хиосом:
"Афиняне молятся за хиосцев и за себя вместе, когда они приносят жертвы, так как хиосцы посылали союзников в Афины, когда город был в нужде, согласно Феопомпу в 12-й книге Филиппики. Он говорит: "Но большинство (?) воздержалось от этого, и в результате они начали творить общие молитвы за них, а также за самих себя, и в возлияниях на своих публичных жертвоприношениях они начали возносить совместные молитвы богам, чтобы те давали благословения хиосцам, как и им".
Очевидно, что цитата насильственно вырвана из контекста, но актерами кажутся афиняне и поводом является благодарность хиосцам в связи с каким-то союзом. F103 показывает, что книга 12 освещала восточную Эгейскую историю, особенно восстание и позднюю карьеру Эвагора Кипрского (391-374). Единственный известный союз между Афинами и Хиосом с этого времени является уже известный из 384/3 альянс, который, по-видимому предварял рождение второго Афинского Союза.
Основание этой Архэ было еще одним событием из Полибиевых Leuktrikoi kairoi. Как и все другие происшествия, которые Феопомп потрудился сообщить из того периода, оно оказалось в Филиппике в качестве дополнения к основному отступлению, в данном случае к экскурсу "О демагогах" в книге 10. Этот экскурс следовал после изложения первых лет царствования Филиппа, начала Священной войны, и (вероятно) разрушения Второй Архэ Афин союзниками в Союзнической войне. Вероятно автор рассчитывал обвинить Афины в потере Архэ из-за своего навязчивого империализма, что было документально зафиксировано в длинном и резком отступлении. Демагоги неустанно атакуются до последних двух: Каллистрата и Евбула. Отношение к ним противоречиво. Каллистрат был влиятельным в Афинах во время основания Архэ, и Феопомп отметил его прямое участие в нем, как видно из F98. С целью снять клеймо пятого века и продемонстрировать соблюдение Царского мира, афиняне согласились с хиосцами и другими союзниками привнести свежий подход к управлению новой Конфедерацией, как это отражено в уставе. Среди прочего они соглашались, что больше не будет фороса, означавшего насильственные платежи в центральный фиск, размещенный в Афинах с 454 и находившийся под непосредственным контролем афинян. Новая система предполагает скорее добровольные взносы в соответствии с автономией союзников. Ибо новая система, новое слово было придумано, говорит Феопомп (F98), Каллистратом. Слово было syntaxeis, что-то вроде "взносов". Новое слово в каком-то смысле не отличалось по смыслу от старого, но оно было свободно от негативных напоминаний из прошлого. Не насмехается ли Феопомп над этим как над простой игрой слов, чтобы скрыть сострадание, как верит Гриффит? Я не думаю. Несколько обрывков свидетельств, которые остаются говорят об обратном. Во-первых, F104 знаменует включение хиосцев в афинские молебны, и Феопомп не издевается над эллинской религиозной конвенцией. Ближе к сути, сам Каллистрат характеризуется в F97 (Афиней 4.166 E): "Каллистрат демагог ... был неконтролируемым в [частных] удовольствиях, но усердным в политической деятельности". Для Феопомпа трудолюбие является ключевым словом. "Добросовестный" политик был хорошим политиком, а политика, отмечал он, включала решение модулировать Конфедерацию в гармонии со стремлением союзников к автономии, что проводилось на деле и в первую очередь на словах. Сколько времени прошло прежде, чем Феопомп увидел, или стал думать, что увидел возникновение старого империализма, не известно.
Опять же во время распада некоторые получали выгоду от роспуска Архэ. Сюда входят византийцы, которые оказываются ленивыми и испорченными (F62), и Мавсол, который называется жадным (F299). Столь характерным способом Феопомп вероятно порицал и афинян и их союзников за развал Архэ: приблизительно в это время Евбул стал афинским демагогом. Ему приписывают перестройку афинских финансов, повлекшую за собой тенденцию к запрету выделения денег на военные авантюры. По-моему этот подход к общественным финансам может только подразумевать определенную готовность отпустить непокорных союзников восвояси. Феопомп видел два аспекта карьеры Евбула; в первом он сократил расходы и создал афинские наличные запасы. За эти достижения он хвалится автором больше, чем любой общественный деятель во фрагментах. Феопомп выбрал немногих людей, чье усердие или старательность он приветствовал, и Евбул - единственный человек, политические усилия которого характеризуются обоими этими словами. Однако, Феопомп указывает и на другую сторону карьеры Евбула: что он распределял те запасы людям. Феопомп сожалел об этом решении. F99 (= Гарпократион): "[Евбул] был самым видным демагогом, прилежным и трудолюбивым. Он доставил афинянам большое богатство, но распределял его между ними. В результате город стал крайне трусливым и безразличным под его управлением, как Феопомп записывает в книге 10 Филиппики".
Очевидно, Феопомп считал одну сторону карьеры Евбула в целом достойной похвалы. Его фискальный контроль дал Афинам возможность подготовиться к встрече с каким-либо будущим врагом (например, с Филиппом), но деньги истратились, и город изнемог. Я вернусь к этому вопросу в главе 5. Здесь важно отметить, что на афинских демагогов, которые продвигают дело империи в пятом столетии, все нападают без милосердия, но в четвертом столетии Каллистрата, помогавшего вылепить новую Конфедерацию, которая пыталась уважать автономию союзников, хвалят, очевидно в прямой связи с его усилиями в этом отношении. Феопомп хвалит Евбула, как только умеет, но только в связи с манерой, в которой его финансовые меры имели результатом управлять афинянами методами, далекими от империализма. Его изображение стало печально запятнанным в результате его развращающего решения распределить людям фонды, которые он сохранил для казначейства города. Следовательно Вторая Афинская Конфедерация была встречена с некоторым одобрением; о ее роспуске сожалели. Иначе, когда афиняне защищают агрессивный империализм в сторону Эгейского моря, они резко критикуются, но немногих, которые практиковали умеренность или отказались от агрессии против союзников, хвалят за их политику. Это, кажется, делает Феопомпа и защитником автономии Эгейских островитян и ионийцев и приверженцем добровольных союзов между ними и Афинами.