Основная и заветная цель Александра - достижение мирового господства. То, что такие миродержавнические устремления у него действительно были, признает преобладающее большинство историков. Особняком стоит здесь известный английский античник Тарн, вообще начисто отрицающий эту проблему. По его мнению, Александр к такой цели вовсе не стремился, и поэтому завоевания последнего не были направлены на создание мировой державы. Это простая выдумка "последующих дней, которая существует и в настоящее время"[1]. Он считает, что Александр пересекал Дарданеллы не с какой-либо точной целью захвата всей Персидской державы [2]. Подтверждением того, что Александр к мировому господству не стремился, Тарн считает тот факт, что, завоевав Пенджаб, он не сделал попытки удержать страну и вручил ее Пору как независимому монарху. Не так должен был поступить завоеватель мира. Он даже никогда не называл себя так, как это делали ахеменидские цари. "Едва ли можно предположить, - пишет английский историк, - что, желая объединить всех людей, он должен был желать сперва завоевать их". Это было бы простой спекуляцией, и история не имеет права приписывать такие идеи Александру[3]. Тарн не разделяет мнения многих ученых, полагавших, что завоевание Индии было связано с осуществлением миродержавнической идеи македонского полководца. Он указывает, что Индия Александру была неизвестна, но для него она представляла часть империи Дария I, и вторжение его туда было только необходимостью и неизбежным завершением его завоевания этой Персидской монархии. Поэтому индийский поход не имеет ничего общего с идеей завоевания мира, которую Александр не разделял [4]. Предположение, что Александр хотел удовольствоваться властью только над Персией, совершенно произвольно [5]. Оно находится в резком противоречии со всеми основными источниками, которые не оставляют сомнения в том, что у Александра была программа завоевания мира, а не только Персидского государства. Поэтому точка зрения Тарна на этот вопрос не может быть принята. Однако небезынтересно понять, 'почему такой знаток античных источников, как Тарн, заведомо искажает их, чтобы подтвердить свою точку зрения относительно отсутствия у Александра даже стремления к мировому господству. Дело в том, что признание миродержавнических устремлений Александра вошло бы в резкое противоречие с выдвинутой им концепцией "братства", которая предполагала союз с завоеванными, слияние народов и их партнерство в управлении государством. Не к мировому господству, по Тарну, стремился македонский полководец. Он мечтал о всеобщем благоденствии, мире и счастье, о "союзе сердец" (όμονοια), любви и гармонии между людьми[6].
Идея Александра о союзе с завоеванными, о всеобщем братстве людей заслуживает раздумий, пишет Тарн. "Она может разбить глупое, но широко распространенное мнение о том, что человек, чья жизнь была одна из удивительнейших в истории, простой завоеватель"[7].
Александр не был завоевателем. Он мечтал, как думал английский историк, о союзе с покоренными, о государстве, в котором восторжествуют мир и братство [8].
Весь исторический материал этой эпохи никак не подтверждает этой точки зрения Тарна.
Что касается большинства историков, признающих миродержавнические устремления Александра, то и среди них не существует единого мнения, главным образом по вопросу о том, когда и как сложилась идея. мирового господства в завоевательных планах Александра, претерпевала ли она эволюцию или была результатом заранее сложившейся продуманной программы. Этот вопрос оказался далеко не праздным.
Одни ученые считают, что Александр сразу же, с самого начала похода, заявил себя сторонником завоевания всей Азии, и никакой эволюции идея мирового господства не претерпевала [9]. К ним прежде всего относятся западногерманский античник Ф. Альтгейм и австрийский - Ф. Шахермейр. План завоевания мира, говорит, Альтгейм, Александр постоянно носил в своем сердце. И потом, что был бы за Александр без плана о мировом господстве и без мирового господства [10]. Немного раньше Шахермейр указывал, что "намерение завоевать всю Ойкумену появилось у Александра еще в юношеские годы"[11]. Оно возникло сначала как мечта, но "как мечта титана", которого позднее охватило желание "жить для осуществления этой мечты" [12]. Возвращаясь к этому вопросу в своем большом труде по греческой истории, Шахермейр уточняет, что мысль о завоевании мира не была самостоятельно оформлена Александром, а была перенята им от владык древнего Востока [13].
Предшественником Альтгейма и Шахермейра был Керст, в более осторожной форме полагавший, что Александр в начале своей персидской кампании Думал о крупных новых приобретениях, возможно, даже уже о завоевании Персидской державы [14]. К ним впоследствии примкнул французский ученый Левек, который считает, что в Александре уже в начале его экспедиции жила "мечта или скорее проект универсальной империи"[15]. В советской историографии К. С. Мусиенко в своей кандидатской диссертации, посвященной оппозиции в армии Александра, считает возможным утверждать, что мечта о мировом господстве возникла у группировки Александра даже перед его походом [16].
На чем основаны все эти утверждения? Большинство из упомянутых историков не приводит никаких доказательств в подтверждение своей точки зрения. Те же, которые пытаются их найти, не могут привести ничего надежного. Керст, например, делает свой вывод на основании того, что Александр перед походом на Восток очень щедро распоряжался царскими доходами в пользу своих друзей, назначил Антипатра своим заместителем в Маке-донии с весьма значительными полномочиями и воинскими силами. Это указывает, по мнению Керста, на намерение долгого отсутствия Александра и на план широко задуманных дел [17]. Первая часть доказательств Керста основана на известном указании Плутарха о том, что все царские доходы Александр перед походом роздал своим друзьям, охотно "удовлетворял просьбы берущих и просящих и таким образом растратил большую часть того, что имел в Македонии" [18]. Следует отметить, что это упоминание Плутарха не находит никаких подтверждений в других источниках, что не может не вызывать сомнений в его достоверности. Кроме того, если даже признать это утверждение Плутарха фактом, то в нем нельзя усмотреть наличия у македонского царя какой-то осознанной программы широких завоеваний. Об этом здесь Плутарх ничего не говорит. Щедрость Александра может быть объяснена его желанием задобрить друзей, идущих с ним в поход с целью грабежа и захватов, и и друзей, оставшихся дома, которым было вменено в обязанность охранять Македонское государство от внешних и внутренних врагов. Этим собственно и объясняется, почему Антипатр получил в Македонии особые полномочия и солидное военное подкрепление. О том, что Александр имел в виду именно это соображение, свидетельствуют последующие действия Мемнона, намеревавшегося перенести центр тяжести войны на территорию самой Македонии.
Другим доказательством наличия миродержавнических устремлений Александра на начальном этапе его восточных походов выдвигается легенда о "гордиевом узле". Так, французский историк Жан Реми-Паланк считает, что, разрубив мечом этот узел, Александр был уверен в победе. Древний оракул предсказал ему азиатскую империю, которая станет отныне его честолюбивой мечтой [19]. К. С. Мусиенко полагает, что эта легенда была предназначена обосновать притязания Александра на завоевание всей Азии[20]. Шаткость такого утверждения очевидна. Прежде всего, источники передают это не как действительный факт, но как легенду, поэтому все они употребляют слова: "рассказывают", "утверждают"[21]. Сам Арриан, от которого мы могли бы ожидать более определенных указаний, вынужден признать: "как действительно обстояло дело у Александра с узлом, я утверждать не могу" [22]. Кроме того, следовало бы установить время создания этой легенды. Указание К. С. Мусиенко о том, что она была создана во время посещения Александром Гордия или несколько позднее, является лишь логическим ударением, не подкрепленным фактами. Скорее всего эта легенда могла сложиться тогда, когда Азия была уже завоевана.
Все эти обстоятельства не дают нам права полагать, что у Александра был план мирового господства на начальном этапе восточных походов. В это время такого намерения у него не было даже по отношению к Азии, всему Персидскому государству[23].
Вторая группа ученых, также отрицающая эволюцию идеи мирового господства у Александра, считает, что эта идея отчетливо выступает перед нами только в конце похода, в Индии. Выразителем этой точки зрения является известный немецкий историк Вилькен. Он писал: "Александр хотел быть мировым владыкой, который измерял бы свое государство до естественных границ Ойкумены. Походом в Индию он хотел начать осуществлять идею мирового господства..." [24]. Вряд ли может быть принята эта точка зрения, отрицающая диалектику развития, сбрасывающая со счетов зигзаги и изменения в восточной политике в процессе завоеваний.
Третья группа историков, не отрицая миродержавни-ческих устремлений Александра, отказывается установить время возникновения этих устремлений. К 'ним относятся Л. Омо, Ж. Мадоль и др. Так, например, известный античник Франции Л. Омо, отмечая осторожный и трезвый план Филиппа II, ограниченный присоединением к Македонии Малой Азии, противопоставляет ему Александра, который, "применяясь к обстоятельствам, не замедлил заглянуть гораздо выше и дальше" [25]. Эти историки не пытаются проанализировать конкретный материал, определенно показывающий этапы в завоевательных планах Александра.
Четвертая группа историков полагает, что к идее мирового господства Александр пришел постепенно. Среди них: П. Жуге, П. Клоше, А. Эймар, Ж. Вольтер, Ж. Ромен, А. Боннар, М. Фортина и др. Александр, по словам Жуге, вынашивал самые широкие замыслы, но не мог в 'случае необходимости их не откладывать и приближался к цели постепенно [26]. Еще более определенно говорит об этом П. Клоше, который указывает, что в начале похода для Александра речь шла лишь о том, чтобы возобновить "прерванную попытку своего отца"[27]. К данной группе историков принадлежит и автор этих строк. М. Фор тин а приходит к выводу, что только в ходе развернувшихся событий и благодаря огромному успеху, который сопровождал действия на азиатской земле, Александр уточнил конечную цель, которой он добивался [28].
На основе критики источников и анализа апологетической и антиалександровской традиций мы приходим к выводу, что сначала Александр выступает с филэллинской программой и ею маскирует планы захвата малоазийских земель. Так, высадившись в Малой Азии, он принес жертву греческим богам и особые почести воздал героям эпической Греции Патроклу и Ахиллу, стремясь показать, что свое будущее он связывает с греческим прошлым и настоящим[29]. Скромное местечко Илион было провозглашено "автономным" и освобождено от налогов. Победив при Гранике персов, Александр отправил в афинский Парфенон 300 трофейных щитов; им отправлены на тяжелые работы 2 тыс. пленных греческих наемников, сражавшихся на стороне исконных врагов эллинов.
Победу при Гранике Александр широко объявил как победу Коринфского союза. Персов он называл по терминологии панэллинакой пропаганды варварами, а посылку греческих наемников на принудительные работы в Македонию мотивировал тем, что они сражались против эллинов на стороне варваров вопреки решению союза эллинов, хотя сами являлись эллинами [30]. Наконец, он восстанавливал демократические свободы и религиозные федерации в пользу городов Троады и освобожденной Ионии.
По мнению французского историка Жана-Реми Паланка, Александр до весны 333 г. до н. э. хотел в отместку за персидские войны вырвать у великого царя только азиатское побережье от Троады до Памфилии, или, по выражению Исократа, "от Киликии до Синопа". Дело изменилось, когда он пришел во Фригию. Там он решает продолжать свои путь на Восток. Паланк объясняет это двумя причинами: во-первых, получением подкрепления македонской армии и ободряющим известием о смерти Мемнона; во-вторых, тем, что разрубив мечом гордиев узел, он был уверен в победе, обещанной тому, кто его развяжет. Однако, как мы указывали выше, вряд ли можно считать эти причины основными в определений курса дальнейших завоеваний Востока.
Источники обеих традиций приводят первые указания о планах завоевания Азии Александром в связи с его выступлением перед воинами накануне битвы при Иссе. У Арриана эту речь Александр произносит не перед всем войском, а только перед командным составом [31]. Доказав стратегам, илархам и предводителям союзных войск важность победы в предстоящем сражении, он подчеркнул, что в отличие от битвы при Гранике, где борьба шла с сатрапами Дария, здесь под руководством самого персидского царя соберется самый цвет персов и мидян, племена, населяющие Азию и подчиненные им. Поэтому этим сражением завершится покорение Азии и будет положен конец многочисленным трудам греко-македонского войска [32]. В этих словах нельзя усмотреть определенно новой программы завоевания Азии. Речь идет только о том, что уничтожение основных сил Персии, естественно, приведет к завоеванию македонянами Азии. Стремление Александра господствовать над ней здесь не обнаруживается. Наоборот, подчеркивается мысль о том, что этим событием и завершается завоевание.
Другую картину нам рисует антиалександровская традиция. У Курция Александр выступает не перед командным составом, а перед воинами с разными речами, соответственно чувствам каждого: македоняне-победители в (многочисленных войнах Европы - отправились не только по его, но и по своей воле покорить Азию и самые дальние страны Востока (ad Subigendam Asiam atque ultima orientis) [33]. Они покорят себе не только персов, но и все остальные народы (omnibus gentibus imposituros iugum). Бактрия и Индия станут македонскими провинциями [34]. Победа откроет перед ними все. Весь Восток станет их добычей. Греков он воодушевлял к битве, призывая к отмщению персам за их дерзость, за разрушение и сожжение ими греческих храмов и городов, за нарушение ими всех божеских и человеческих законов[35]. Призыва к покорению всего Востока, обращенного к македонянам, в данном случае не наблюдается. Иллирийцам и фракийцам приказано смотреть на вражеское войско, сверкающее золотом и пурпуром, как на сулящее добычу. Они должны отнять ее у слабых народов и обменять свои голые скалы, промерзшие от вечного холода, на богатые поля и луга персов (campis agrisque) [36].
Таким образом, если в апологетической· традиции программа завоевания Азии еще отсутствует, то в антиалександровокой версии она отчетливо выражена. Зато во время мирных переговоров Дария мы имеем обратную картину. Арриан указывает, что в ответном письме персидскому царю Александр назвал себя владыкой всей Азии, требовал, чтобы он не обращался к нему как к равному, а считал его своим господином [37]. У Курция Александр, упрекая Дария в злых замыслах против Греции и Македонии, против его отца Филиппа, говорит, что он обороняется от войны, а не идет войной. Подчинив большую часть Азии, он обещает ему в случае покорности без выкупа возвратить плененную им царскую семью. В переписке Александр просит не забыть, что Дарий должен адресовать письма не просто царю, а своему царю[38]. Здесь уместно усмотреть известное смешение содержания речи Александра перед битвой при Иссе с его ответным письмом Дарию во время мирных переговоров. Характерно, что агрессивная программа завоевания Востока высказана в данном случае только Курцием. В других источниках она не получила отражения до событий в Финикии. Даже Диодор, который близок с Курцием по своей исторической традиции, сообщает, что только во время персидских переговоров Александр выражает свое намерение сражаться за единовластие; ибо при двух самодержцах мир не может пребывать в мире, как при двух солнцах вселенная не может сохранить своего строя и порядка [39]. При этом Александр в общем даже не возражает против того, чтобы Дарий продолжал царствовать, если он будет выполнять его приказания [40].
Стремление Курция представить огромные завоевательные планы Александра уже на раннем этапе его восточных походов понятно, если учесть его желание показать македонского полководца в критическом плане. Но исторически созданная Курцием речь перед воинами накануне второго крупного сражения с персами не может быть оправдана. В самом деле, на чем базировалось категорическое утверждение Александра до битвы при Иссе, что македонянам суждено не только покорить Азию, но и завоевать все остальные народы до Индии? Разве не считалось бы простым бахвальством молодого царя выдвижение такого грандиозного плана, когда врагу было дано только одно сражение, когда вражеская армия еще полностью сохранила свои силы, когда несметные богатства персов оставались еще нетронутыми? Положение изменилось во время осады Тира. Ей предшествовали победоносная для македонян битва при Иссе, поражение персов на Средиземном море, бегство Дария в коренные области своего государства. В этих условиях слова о покорении, т. е. завоевании Персидского государства, имели под собой известное основание[41]. Еще более отчетливо эти слова прозвучат перед битвой у Гавгамел, когда Александр объявит, что в сражении этом воины будут бороться не за Келесирию, Финикию или Египет, как раньше, а за всю Азию; решаться будет, кто должен править [42]. Характерно, что в данном случае у Арриана Александр так же высказывает эти мысли не войску, а своим военачальникам, которые должны ободрить своих подчиненных, подготовить их к решающей битве[43]. У Курция, наоборот, Александр здесь снова выступает перед воинами. Правда, его выступление непосредственно не касается вопроса завоевания Азии. Оно содержит указание об отчаянии персов, о неустройстве. персидского войска и о необходимости сохранить мужество в предстоящем сражении [44]. Обращает на себя внимание явное противоречие в изложении Курция. Перед битвой при Иссе, когда еще ничего по существу не было решено, Александр выдвигает грандиозную программу завоевания мира, а накануне последнего сражения у Гавгамел он утверждает совершенна обратное: македонские воины, пройдя столько земель, оставив позади себя столько рек и гор, должны теперь проложить себе путь на родину к пенатам своею собственной рукой ("...iter patriam et penates manu esse faciendum") [45]. Как бы то ни было, но когда Александр вел переговоры с Дарием, он потребовал лишь господства над Азией, т. е. над государством Ахеменидов. Тогда стояла перед ним только эта цель.
В источниках есть указание о том, что о больших завоевательных планах Александр поставил в известность египетских жрецов в храме Амона и просил у них помощи в их осуществлении. Так, Диодор указывает, что Александр высказал там свои требования иметь "власть над всей землей"[46]. Курций говорит, что египетский жрец, льстя ему, объявил, что он будет "правителем всех земель" [47]. По Юстину, жрец даровал Александру победу "во всех войнах и власть над всеми землями" [48]. Наконец, Плутарх сообщает, что жрец предсказал Александру будущее: "стать владыкой всех людей"[49]. Нетрудно заметить здесь неопределенность суждений. Кроме того, нельзя исключить и такой возможности, что эти предполагаемые переговоры в храме Амона были обнародованы позднее, когда миродержавнические устремления получили более определенное выражение. В связи с этим интересно высказывание Плутарха, который в Египте прочит Александру стать владыкой всех людей, а после битвы при Гавгамелах лишь провозглашает его царем Азии [50]. Кстати, и это утверждение не находит подтверждения в исторической традиции. Поэтому это единственное сообщение не дает права делать определенные выводы. Ф. Шахермейр полагает, что такое провозглашение царем Азии могло последовать только со стороны македонского войскового собрания и поэтому представляло собой акт государственно-правового значения. Вместе с азиатским царством ( Βασίλεἰα τἧς Ασἰας) имелся в виду сан "великого царя" Ахеменидов [51]. Но в действительности такого провозглашения македонским войсковым собранием не состоялось. Это собрание не могло назначить царя Азии законным преемником Ахеменидов, так как это находилось вне его компетенции. Царь Македонии и гегемон Коринфского союза не был совместим в понимании войска с царем Азии. Сам Александр, чтобы не отпугивать македонян, подходил очень осторожно к идее о мировом господстве. Об этом свидетельствуют многие факты. О подобном направлении говорит поведение Александра по отношению к Бессу, который после смерти Дария в 330 г. до н. э. или в начале 329 г. до н. э. действительно провозгласил себя царем Азии, т. е. Ахеменидского государства. Он надел стоячую тиару и персидскую столу великого царя, следовательно, провозгласил себя преемником убитого персидского царя. Когда Бесс попал в руки Александра, последний выступает как мститель за убитого Ахе'менида, а не как преемник того. Бесс был бунтовщиком, но бунтовщиком против последнего персидского царя, а не против Александра. Поэтому ему предусматривалось одно обвинение в неверности Дарию. Согласно этому был приведен в исполнение приговор победителя, а обвиняемый передан брату убитого для расправы с ним по восточным обычаям. Этот факт показывает, насколько Александр ловко маскировал от своих воинов свои миродержавнические притязания. В связи с этим характерен и другой факт. Спустя некоторое время после смерти Дария еще в Парфии Александр перенял перстень с печатью своего предшественника. Но для Европы он запечатывал указы собственным перстнем, а для Азии - перстнем Дария. Это говорит о том, что македонское царство и господство над Азией еще разделялись. То, что подходило для Европы, не подходило для Азии, и наоборот. Наконец, значение имеет тот факт, что вместе с победой над персидским царем Александр не сделал никакой попытки узурпации Ахеменидского царского титула. Он никогда не появлялся как "царь Вавилона". Он никогда не носил титула царя Азии[52], никогда не называл себя "царем царей"[53]. В надписях и монетах до 329 г. до н. э. появляется "царь Александр"[54]. Впервые в его надписи из Приены в мае 334 г. до н. э. отсутствует и название Македонского царства. Оно отсутствует и там, где его можно было бы ожидать-в надписи-посвящении в Линдах.
Ф. Альтгейм полагает, что в титуле "царь Александр" заложена идея мирового господства. По его мнению, этот титул противопоставляется царю царей Дарию и является более монументальным. Он не "царь царей", а просто царь. Ему и позднее не нужны были ни добавления, ни изменения. Кто так назывался, был с самого начала мировым владыкой. Тот факт, что этот титул и претензии на него появились уже в 334 г. до н. э., Альтгейм объясняет тем, что уже тогда в нем чувствовалось непосредственное будущее[55]. С таким утверждением согласиться нельзя. То обстоятельство, что Александр не менял своего титула с начала похода, свидетельствует о том, что он тщательно скрывал перед македонянами свои миродержавнические планы, подчеркивая свое неизменное отношение к соотечественникам, доказывая, что он не принял ахеменидcких титулов, которые символизировали господство над миром, а сохранил свой старый титул, в котором эта идея не выражена. Даже в 329 г. до н. э., когда наступило изменение на чеканенных в Македонии монетах, Александр впервые встречается в азиатских чеканах, где он изображен вообще без прибавления царского титула.
Как уже было сказано, Александр при переговорах, которые последовали после победы при Иссе, требовал, чтобы Дарий признал его "как господина всей Азии". Это понадобилось ему для признания действительной победы, а не для государственно-правового оформления. Но фактическим господином он смог называться после победы над Дарием. Это закреплено в 330 г. до н. э. на посвящении в Линдах.
Александру было выгодно как можно дальше спрятать от воинов свои миродержавнические устремления. Поэтому он пытается как можно дольше держаться за титул гегемона Коринфского союза, хотя в ряде случаев действовал независимо от синедриона, особенно во время значительных успехов в Сирии и Египте и победы над персидским флотом. Даже после битвы при Гавгамелах Александр выступает не только как завоеватель Азии, но демонстративно и как гегемон греческого союза [56]. Даже сожжение царских дворцов в Персеполе выдавалось как месть за обиды Греции, как судебное наказание за невзгоды, которые когда-то принесли персы грекам. Казалось бы, этим актом был полностью выполнен план, порученный синедрионом в Коринфе Александру, но последний считал для себя важным сохранить и дальше звание греческого гегемона [57]. В этом нельзя видеть, как это считает Вилькен, двойственность военных целей Александра [58]. Это была ширма, и здесь нельзя согласиться с Альтгеймом, который утверждает, что Александр продолжал идти по следам своего отца Филиппа, предполагавшего вести персидскую войну как поход мести за разрушение в Элладе святыни и действовал в качестве гегемона Коринфского союза, от синедриона которого он получил свое задание[59].
Пребывание Александра в Средней Азии и особенно поход в Индию расширили круг его представлений и отчетливо оформили его идею стать владыкой мира. Согласно Курцию, во время раскрытия заговора "пажей" Александр в своей речи против заговорщиков указывает, что он пришел на Восток не из-за жажды золота или серебра, а с целью покорить весь мир (orbem terrarum subacturos venire) [60]. Хотя в других источниках такого утверждения мы не найдем, но бесспорен факт, что сам поход в Индию "был предпринят для осуществления вышеуказанной программы [61].
Ученые, которые отрицают стремление Александра к мировому господству, усматривают в индийском походе только его намерение лично захватить Персидское царство во всем объеме.
В этом случае Александр во время индийского похода был ни кем иным, как последователем Дария, считавшего индов подданными своего государства. Однако известно, что держава Ахеменидов во время ее наибольшего расширения владела только внешними пограничными областями Индии. Нельзя не согласиться с утверждением Керста о том, что Александру не надо было делать таких обширных приготовлений, покорять Пятиречье, стремиться проникнуть в "конец Азии" лишь для того, чтобы получить эти пограничные области. Александр, пишет Керст, видел в Индии особый мир, не находившийся в тесной связи с Персидским государством. Покорение этого нового мира открывало весьма обширную перспективу действительно мирового господства. Индийский поход не является естественным следствием господства над Персидской державой как таковой, а был новым обширным предприятием на пути к полному мировому господству. Именно это (было конечной целью Александра, решающим содержанием дела его жизни [62].
Точку зрения Керста разделяет и Вилькен, который подчеркивает, что поход в Индию был осуществлен не только для завоевания или восстановления власти Ахеменидов, а имел принципиально большее значение. Этот поход должен был привести Александра к восточному концу земли [63].
Географические представления об Индии были у Александра, как и у всех ученых того времени, довольно туманные[64]. Даже Аристотель считал Индию самой восточной и самой крайней частью земли, где кончается мир, омывавшийся океаном [65]. Достижение этого края земли выражало стремление македонского завоевателя стать мировым владыкой, который измерял бы свое государство до естественных границ Ойкумены. В этой связи проблема Инда особенно занимала Александра [66]. На Гифасисе Александр, по-видимому, впервые во всей полноте открыл войску существо этой программы, и то после того, как он натолкнулся на непреклонное сопротивление ювоих воинов, отказавшихся следовать дальше в неизвестность [67].
В античной традиции и по этому важному вопросу имеются разночтения. У Арриана македоняне пали духом, собирали сходки, на которых одни, более смирные, только оплакивали свою участь, а другие твердо заявляли, что не пойдут дальше за Александром, после того как последний под воздействием рассказов о богатой земле за Гифасисом решил двинуться туда [68]. Здесь нет ясной программы завоевания мира. Александр не раскрывает воинам своих карт. Свою программу он из латает не им, а командному составу. Именно военачальникам было объявлено, что "границами нашего государства будут границы, которые бог назначил земле" [69]. Для достижения этих границ нужно, по мнению Александра, пройти до реки Ганга и до Восточного. моря, последнее соединяется с Гирканским. Александр обещает показать македонянам и их союзникам Индийский залив, сливающийся с Персидским, и Гирканское море, сливающееся с Индийским. Гирканское, т. е. Каспийское, море, но его мнению, подобно Красному морю и Персидскому заливу, представляло собой вогнутость всей земли, омываемой океаном. Он хотел идти дальше, чтобы соединить все эти заливы большого моря, которое омывало землю. Александр имел намерение совершить на кораблях круговое путешествие от Персидского залива в Африку вплоть до Геракловых столбов [70]. Вернуться назад опасно. Непокоренные народы увлекут за собой покоренных, и всеобщее восстание ниспровергнет все завоевания македонян. Все плоды тяжелого труда будут потеряны. Неужели македоняне, покорившие столько земель, испугались опасностей, которые разделяет с ними он, их царь? Потом, когда мир будет покорен, он каждого одарит добром с избытком... Тех, которые захотят вернуться в Македонию, отошлет или отведет сам, а те, которые пожелают остаться с ним, станут предметом зависти со стороны удалившихся от него [71]. Ответом было грубое молчание. Речь царя не убедила присутствующих.
У Курция Александр выступает со своей программой не перед военачальниками, а перед собранием воинов, зная, что у последних с ним не одинаковые стремления. Он лелеет в душе завоевание всего мира. Воины же желают положить конец опасностям [72]. Из жажды славы и ненасытной страсти к подвигам Александр. ничего не считал недоступным для себя, слишком отдаленным. Однако он был не всегда уверен в решимости македонян, состарившихся в боях и лагерной жизни, следовать за ним в погоне за новой добычей. Поэтому он убеждает их не поддаваться малодушию, не бояться вражеской пехоты и конницы, местных слонов, широких рек. Они с ним пойдут скоро к восходу солнца, к океану, откуда, завоевав край света, вернутся на родину победителями (Jnde victores perdomito fine terrarum revertemur in patriam) [73].
Александр не только убеждал воинов, но и просил их не вырывать из его рук пальмовой ветви, а когда в ответ встретил упорное молчание, стал угрожать, что обманутый и брошенный врагом, он пойдет дальше один со скифами и бактрийцами [74]. Не помогли и угрозы. Воины не разделяли идеи мирового господства своего вождя. Их чаяния выразил один из македонских командиров Кен, сын Полемократа. Он сказал, что если царь не хочет принуждать, а хочет убедить их, пусть выслушает его, который будет говорить не от себя и. полководцев, а от имени "большей части войска" [75]. Его годы и раны, полученные в сражениях, дают ему право сказать прямо, что необходимо положить конец завоеваниям македонян и греков. Очень мало осталось в живых старых воинов, с которыми Александр вступил в Азию, и нельзя осуждать их за то, что они желают возвратиться на родину к своим семьям [76]. Пусть Александр ведет их, тоскующих по родной земле, домой. Он там сам увидится со своей матерью, наведет порядок в Греции и украсит храмы родины трофеями. Тогда, если он захочет новых подвигов, никто не воспрепятствует ему начать новый поход в Азию, Европу или Африку. Для этого он наберет новых, молодых воинов, заменив ими утомленных и престарелых. Нужно быть умеренным в счастье, - заканчивает свою речь Кен среди всеобщего одобрения.
В интерпретации Курция речь Кена не содержит существенных отличий от текста Арриана, но некоторые важные разночтения все же можно заметить. Здесь уже воины просили Кена выступить от их имени. Кен говорит о том, что они выполнили все, что могли взять на себя смертные[77]. Дальнейший поход не по их силам. Об этом говорили и другие вожди, преимущественно пожилые[78].
Обе версии античной традиции признают, что откровенной речью Кена Александр был недоволен и даже удивлен[79]. И это будет особенно понятно, если вспомнить, кем для него был Кен.
Кен был знатным македонянином из области Элимиотиды, руководил при Александре таксисом педзетайров, рекрутированных из этой области[80]. В этом качестве мы его встречаем в битве против трибаллов и в центре македонского расположения при Гранике[81]. При Иссе Кен появляется со своим таксисом на правом фланге между Никанором и Пердиккой [82]. Он принимал активное участие в штурме Тира, вошел со своим таксисом со стороны порта в город и участвовал здесь во всеобщей расправе [83]. Как и при первых двух больших битвах, он при Гавгамелах появляется в качестве руководителя своего таксиса в центре, рядом с гипаспистами [84]. В этой битве он был опасно ранен стрелой [85]. Но вскоре после этого мы встречаем Кена за выполнением других важных поручений Александра: вместе с Аминтой, Филотой и, возможно, с Полисперхонтом он разрушает мост через Аракс, позднее занимается доставкой фуража, выполняет карательную функцию против воинствующих мардов, против мятежного сатрапа ариев Сатибарзана, против Спитамена [86]. В тяжелых условиях в Средней Азии ему поручались важные самостоятельные операции [87]. Во главе своего таксиса мы встречаем Кена в начале индийского похода, во время экспедиции против аспасиев и ассакенов, базиров и др.[88] Он принимал активное участие в битве три Гидаспе, успешно справившись с важным заданием Александра[89]. Вплоть до событий при Гифасисе Кен выполняет все приказания своего царя.
Все источники не оставляют сомнения в том, что среди гетайров Александра Кен стоял особенно близко к нему. Он был среди его "друзей" рядом с Гефестионом, Кратером, Эригием и считался преданным и верным помощником царя [90].
Кен был связан с Парменионом родственными узами. Он был женат на его дочери. Но когда был раскрыт заговор Филоты, вместе с Гефеетионом и Кратером он настаивал, чтобы от Филоты добились правды пытками [91]. Он обвинял его сильнее всех остальных, называя его предателем царя, страны и войска [92]. Кен остался предан Александру и после трагической гибели своего тестя Пармениона. Все это говорит о том, что он не разделял программы оппозиции, возглавляемой Филотой и направленной против мероприятий восточной политики Александра. Но когда последний развернул перед воинами грандиозный план мирового господства, Кен без колебаний выступил против этого плана, выразив мнение большинства командного состава и всего войска. Этот факт характерен. Он свидетельствует о том, что план Александра вызвал новое размежевание в среде македонской знати. Из числа тех, кто поддерживал царя в его намерениях против антиалександровской оппозиции, выделяется часть знатных македонян, которая отвергает миродержавнические идеи своего полководца. Александр в Индии, возможно, преодолел бы сопротивление своих воинов, если бы нашел поддержку в своем командном составе. Отсутствие этой поддержки насторожило его, удивило и заставило после больших внутренних колебаний прекратить поход.
Обращает та себя внимание и тот факт, что через несколько дней после произнесения своей речи Кен умер. Арриан спешит указать, что Кен скончался от болезни[93]. Курций, хотя и говорит, что Александр был опечален этим событием, но тут же приводит брошенные им с оттенком иронии слова, что Кен произнес свою длинную речь, будто один только рассчитывал вернуться в Македонию [94]. Кен умер в возрасте 40 лет. Упоминания о его болезни не было. Не исключена вероятность, что речь у Гифасиса и послужила причиной его внезапной кончины.
Впрочем, в речи Кена было высказано и предложение, которое Александру предоставляло возможность скрыть свою неудачу на Гифасисе и использовать ее в своих целях.
У Арриана Кен убеждает Александра возвратиться на родину, а после этого, если он пожелает, с другим контингентом снова организовать поход на индов, живущих на Востоке, или к Эвксинскому морю, или же против Карфагена и Ливийских земель [95]. В свое представление о мировом господстве Александр внес новое понятие о внешнем океане, который объединял и охватывал всю землю. Об этом имеется упоминание у Курция при изложении речи Кена, которая заканчивается словами, что если Александр твердо решил проникнуть дальше в Индию для достижения моря, которое сама природа сделала пределом человеческих устремлений, он не может этого добиться, завоевав доступные южные области. Зачем окольным путем искать славу, которая находится под твоей рукой? Здесь, как и там, ты встретишь океан[96]. Океан, которого Александр не достиг, был в дельте Ганга, но этот океан он мог найти в устье Инда. Для этого было достаточно построенного на Гидаспе речного флота, на котором изнуренная армия могла достигнуть моря.
Отказ войска у Гифасиса идти к Гангу в буржуазной науке оценивается не как бунт, в котором македонская оппозиция, состоявшая из широких масс воинов, выступила против миродержавнической политики царя, а как результат истощения физических и духовных сил войска, настроение которого ухудшилось от тропических дождей, непрерывно низвергавшихся на воинов в течение 70 дней со времени выступления из Таксилы [97]. С такой точкой зрения согласиться нельзя, хотя и отрицать трудностей пути, в какой-то мере также сказавшихся на решении армии прекратить поход, тоже нельзя [98]. Следует учесть, что эта армия в Индии не была однородной, из чего, однако, совершенно не вытекает, как думает А. Боннар, что отказались следовать за Александром лишь европейские солдаты: греки, македоняне [99]. На самом деле Александр вразумлял не только македонян, но и союзников, упоминая скифов и бактрийцев [100]. Если македонян отпугивали планы мирового господства, то восточные контингенты не хотели подвергаться превратностям индийской природы. Они устали не только от жары, ливней, лихорадки. Они устали не только физически, но и морально. Они еще видели смысл в завоевании Персии, но после этого уже не понимали, что делают и куда идут [101]. Этим можно объяснить, почему Александр не встретил сочувствуя во всей своей армии.
Будучи побежденным своей армией, Александр при общем одобрении своих воинов после сооружения памятника в честь похода отдал приказание вернуться обратно. Но маршрут обратного пути был продуман именно с целью достижения великого моря. Он повернул свой путь туда, говорит Курций, где можно добиться, даже с меньшей опасностью, такой же славы, которая ожидала его в долине Ганга [102]. На берегах Гидаспа ему приготовили флот, гребцов и матросов, которых набрали из финикийцев, киприотов, карийцев и египтян, сопровождавших македонское войско [103]. Во главе этой морской экспедиции был поставлен адмирал Неарх. Ему вменялось в обязанность познакомиться с прилегающей к морю страной, ее обитателями, пристанями, колодцами, людскими обычаями, с тем, чтобы выяснить, плодородна она или бесплодна [104].
Несмотря на трудности, с которыми была сопряжена подобная экспедиция, Александр решил отправить флот с Неархом в Персидский залив к месту впадения Евфрата и Тигра [105]. Сам он спустился по другому рукаву Инда к морю, оттуда вернулся в Патталу, где Гефестион по приказу своего царя укреплял гавань и построил верфь для значительного флота [106].
Апологетическая традиция ничего больше не добавляет к попыткам Александра практически осуществить свои миродержавнические идеи во время его пребывания в Индии. Но в антиалександровской традиции имеются указания на то, что еще в Индии во время морской экспедиции Александр лелеял новые широкие завоевательные планы, которые снова вызвали недовольство со стороны македонских войск. Курций указывает, что после покорения всех стран к востоку от моря Александр намеревался переправиться в Африку, затем, пройдя просторы Нумидии, направить свой поход на Гадес, оттуда проникнуть в Испанию (Иберию) и пройти мимо Альп к побережью Италии, а отсюда без особого труда перебраться в Эпир. Поэтому он отдает приказ правителям Месопотамии заготовить строительный материал на Ливанских горах для флота, Кипр для этой же цели должен был предоставить медь, пеньку, паруса [107].
Наряду с этим совершенно определенно звучит у Курция мотив сопротивления армии идеям мирового господства. Так, во время борьбы македонян против оксидраков и маллов, которые считались самыми воинственными племенами Индии, македонские воины стали выступать с мятежными речами против царя: их ведут за пределы звезд и солнца, заставляют проникать в места, самой природой скрытые от глаз человеческих. Александр, обеспокоенный волнением воинов, созвал их на сходку, старался убедить их в том, что враги эти воинственные и что кроме них никто больше не сможет помешать им достигнуть предела земли и своих страданий. Он уже предвидит океан, уже чувствуется дыхание моря. Пусть они не лишают его той славы, к которой он стремится [108]. Своим близким друзьям - Кратеру, Птолемею и другим Александр говорил, что они уже недалеко от предела мира [109]. Друзья его на этот раз не высказали возражений, просили беречь себя, ибо без него они все пропадут, а с ним останутся непобедимыми [110].
Из всего этого видно, что идея завоевания мира не покидала Александра даже и после неудач в Индии [111]. Но именно там выяснилось, что его представления о том, как велик мир, были далеко неясными. Поэтому, возвратившись из индийского похода, в последние годы своей жизни он предпринял ряд мер по организации экспедиций, в обязанность которых входило уточнить тот путь, но которому ему предстояло пройти, и определить те земли, которые должны войти в его мировое государство. В связи с этим встал вопрос об овладении морями для соединения между собой различных частей Ойкумены. Для осуществления этой цели были организованы морские экспедиции, которые Александр или предпринимал сам, или они проводились по его заданию. Так, была в 323 г. до н. э. подготовлена разведывательная экспедиция в Гирканию, чтобы исследовать Каспийское море; Александр послал туда Гераклита, сына Аргея, с кораблестроителями. Они должны были рубить лес на Гирканских горах и строить военные корабли по греческому образцу. Гераклиду предстояло выяснить, не является ли Гирканское море внутренним, а если нет, то с какими морями оно связано: впадает ли в него Черное море, или же Великое море, обойдя индов с Востока, вливается в Гирканюкий залив? [112] Вокруг Каспия живет немало племен, в него впадают различные судоходные реки, многие из которых македонянам неизвестны, как неизвестно и само начало этого моря [113]. Наряду с этим обдумывался план проникновения по Черному морю до меотидских болот[114]. Все это предстояло выяснить. Намечалось ввести колонии и создать торговые города - вторую Финикию - на побережье и островах Персидского залива.
Однако запланированное Александром плавание по Каспийскому морю не состоялось; из-за его смерти оно сорвалось [115].
Три экспедиции одновременно, также, вероятно, в 323 г. до н. э., были посланы с флотом для разведки Аравийского полуострова [116]. Три мореплавателя на своих судах - друг Неарха Архий из Пеллы, Андроcфен из Фасоса и Гиерон из Сол, что на Кипре, - спешили туда на 30-весельных кораблях. Архий дошел только до острова Тила [117], не осмеливаясь проникнуть дальше. Андросфен последовал за ним, прошел вдоль некоторой части Аравийского полуострова, достиг Тила и остановился там на долгое время. Отчет, который Андросфен представил после своего возвращения, имел очень много ценных сведений о чудесных источниках, о пышных зарослях пальм в оазисе, об апельсинах и овощах и др. Все эти сведения были тщательно использованы Теофрастом в его истории растений. Самым успешным оказалось плавание Гиерона. Ему было приказано обогнуть на судах весь полуостров до Египта и Гериополя, до Суэцкого канала. Он проплыл вдоль значительной части Аравии, не осмеливаясь идти дальше. В это же время из Египта вышел в путь другой корабль под руководством Анаксикрита. В его задачу входило, плывя в обратном направлении, достичь Месопотамии. Однако ни один из них не достиг цели. Тем самым трудный отрезок побережья оставался все еще неисследованным. Вернувшись к Александру, Гиерон сообщил ему, что полуостров поражает своей величиной: он лишь немного меньше земли индов и глубоко вдается в Великое море. Люди, плывшие с Неархом от индов, видели эту землю, прежде чем повернуть в Персидский залив [118].
Арриан признает, что к завоеванию Аравии подстрекали Александра как природные богатства страны, где растет корица, на лугах - нард, из деревьев вытекают мирра и ладан, а из кустов - киннамон, так и наличие вокруг Аравийского побережья множества островов с гаванями, в которые может войти флот и возле которых можно основать города, в будущем цветущие и 'богатые [119].
По словам Аристобула, Александр застал в Вавилоне флот, поднявшийся под руководством Неарха из Персидского моря вверх по Евфрату, и другой, прибывший из Финикии до Евфрата в разобранном виде по суше, а затем отправленный вниз по течению реки до Вавилона. Второй флот был усилен в Вавилоне тогдашними киприотами, которые доставляли снаряжение для строящихся кораблей [120]. Экипажи кораблей, прислуга и опытные специалисты морского дела набирались из Финикии и прибрежных стран со Средиземноморья. В Финикию и Сирию был послан некий Маккал из Клазомен с 500 талантов для набора морских наемников[121]. У Вавилона была вырыта гавань, где могли пристать 1000 военных кораблей, возле гавани были выстроены верфи [122]. На воде часто производились военные учения и маневры, соревнования капитанов и гребцов. Победители получали в награду венки [123].
По словам Арриана, Александр готовил флот, чтобы напасть на арабов под тем предлогом, что они были единственными, кто не прислал к нему посольства и ничей не высказал ему доброжелательства и уважения. Арриан однако вынужден признать, что в действительности Александр был просто ненасытен в своих завоеваниях [124].
Стремление Александра повсюду по возможности достичь моря Керст ставит в связь с его цивилизаторской деятельностью. Он называет Александра "великим мировым открывателем". На овладение всей Ойкуменой его толкали интересы эллинской науки, идея распространения эллинской культуры, смешения воедино народов [125]. Грабительский характер восточных походов затушевывается. Еще большая степень идеализации последних имеет место в работе Робинсона, в которой Александру приписывается не только создание нового лучшего мира, но и новая концепция равенства народов, основанная на идее содружества людей. Эта идея, говорит историк, нашла выражение "в волнующем предвидении святым Павлом того мира, в котором будут не греки и не японцы, не варвары и не скифы, не рабы и не свободные". Робинсон серьезно полагает, что эта идея мирового управления могла бы быть развита и осуществлена, если бы не ранняя смерть Александра [126].
Из служебных заметок (υπομνήματα), найденных в царском тайном архиве после смерти Александра, следовало, что аравийская экспедиция была задумана только как пролог к еще более грандиозным планам [127]. Эта экспедиция мыслилась Александром только началом для присоединения Запада, которое, он, "безмерный в своих попытках завоевания", планировал последним. Для осуществления этих планов предполагалось сооружение флота из 1000 кораблей в Финикии, Сирии, Киликии и на Кипре, проведение дорог от Ливии до Геркулесовых столбов по побережью, переселение из Европы в Азию и из Азии в Европу, смешение населения, создание городов [128]. Средиземноморская экспедиция должна была совершить поход против Карфагена, виновного в том, что он оставался верен своей (метрополии - Тиру, против других морских племен, ливийцев и иберийцев, а также против прибрежных стран до Сицилии. В связи с этим характерно свидетельство о том, что Александр на далеком востоке приказывает достать ему "Сицилийскую историю" Филиста, государственного деятеля Дионисия I, благодаря которой он мог получить подробные сведения о борьбе западных треков с карфагенянами и италийскими соседями.
Многочисленные посольства средиземноморских стран, прибывшие в Вавилон, чтобы Александр рассудил их взаимные споры, показали, что эти народы считали македонского царя способным заинтересоваться странами Средиземноморья [129]. По выражению Ф. Шахермейра, "сам Запад втянул Александра в свои проблемы" [130]. Это гармонировало с планами самого завоевателя. Арриан отмечает, что именно после этих посольств Александр и самому себе, и окружающим стал казаться владыкой мира [131].
Поход на Запад требовал изменения старого состава македонского войска, не разделявшего миродержавниче-ских идей своего царя. Поэтому в Описе на Тигре он решил отделаться от своих ветеранов, выставив невинный предлог - усталость воинов. Он обещал наградить их, а воспитание прижитых ими на Востоке детей взять на себя, чтобы "во всем воспитывать их по-македонски", а когда они войдут в возраст, самому привести их в Македонию и передать отцам [132]. Арриан вынужден признать, что это были неверные и неопределенные обещания уходящим [133]. Воины быстро разгадали маневр Александра. Раздраженные тем, что он не изменил своих решений и огорченные окончательной невозможностью примирить его интересы с интересами Македонии и македонян, воины кричали, что пойдут домой все, пусть он воюет один вместе со своим отцом Амоном [134]. Александр в гневе стал осыпать их упреками, приказал схватить подстрекателей и вести их на казнь.
В антиалександровской традиции Курция при описании бунта в Описе более отчетливо показано несогласие армии с планами ее полководца. Воины, забыв о всякой дисциплине, проводили мятежные беседы по всему лагерю, заявляли, что никуда отсюда больше не пойдут, кроме как на родину. Среди воинов были не только те, которые должны были уйти в Македонию, но и те, с которыми Александр был намерен продолжать поход. Все жаловались, все были недовольны [135]. Однако это не приостановило македонского завоевателя. Он замышлял новые походы и новые завоевания. По словам Арриана, он не усидел бы спокойно на месте, довольствуясь приобретенным, если бы даже прибавил к Азии Европу, а к Европе - острова бреттанов. За этими пределами стал бы он искать еще чего-то неизвестного и вступил бы, если бы не было с кем, в состязание с самим собой [136].
Уже будучи больным, Александр объявил военачальникам свои распоряжения относительно выступления в поход; сухопутные войска должны быть готовы к выступлению через 4 дня, а флот, на котором будет находиться он, отплывает через 5. В последующие дни, когда болезнь быстро прогрессировала и трагический исход был уже предопределен, Александр не переставал отдавать приказания и распоряжения своим командирам о начале грандиозного похода [137]. Только преждевременная смерть в 323 г. до н. э. помешала ему устремиться на завоевание новых земель в Средиземноморье, а его преемники поспешили порвать с его несбыточной мечтой о мировом господстве, и идеи миродержавничества предали забвению.
Таким образом, идея завоевания мира, которую Александр унес с собой в могилу, претерпевала известную эволюцию. Она отсутствовала в первоначальной программе восточных походов. Завоевание Персидского царства, ставшее возможным после значительных побед над персидским оружием, влекло за собой господство над Азией. Отчетливую форму миродержавническая идея приняла во время индийского похода, когда были очерчены конкретные границы, которые предстояло достигнуть, исследовать и приобрести. Но осуществить это Александру не удалось. Созданное в его мечтах мировое государство стало распадаться, как карточный домик, как только перестало биться неуемное сердце македонского полководца.
Признание факта эволюции идеи мирового господства вызывает необходимость в пересмотре установившихся взглядов на различие программ Филиппа и Александра в начале восточного похода, а также на социальные основы способствующих и противоборствующих сил в процессе осуществления завоевательных планов Александра.
Обращает на себя внимание тот факт, что его командный состав, состоявший из македонской знати, начал восточные походы в полном единстве, но в ходе завоеваний разделился на две противоборствующие силы: на соратников Александра и на противников его восточной политики. При осуществлении своей основной цели он опирался не только на свою армию, но и на преданную группу сторонников его действий и замыслов.

---

[1] W. Tarn. Alexander the Great, vol. I, p. 121—122, а также приложение. — Vol. II, p. 378—399. Уже в 1921 г. в статье о планах Александра Тарн отрицает стремление Александра завоевать мир. (См.: Alexander's νπομνηματα and the vvorid —kingdom. (J. H. S. XLI, 1921, p. 1—17). В 1923 г. в статье «Alexander and the Gangs» (J. H. S. XLI 11, 1923, p. 93—101) мы видим продолжение доказательств его точки зрения. В 1939 г. в статье «Alexander's Plans» (J. H. S. LIX, 1939, p. 124—135). Тарн возвращается к теме работ 20–х гг. — к доказательству отсутствия у Александра миродержавнических идей. Эти же мысли развиваются и в его 2–томной обобщающей работе об Александре.
[2] W. Tarn. Alexander the Great, vol. I, p. 9.
[3] W. Tarn. Alexander the Great, vol. I, p. 122.
[4] W. Tarn. Op. cit., vol. I, p. 86, 99. Эту мысль поддерживает и А. Робинсон, который полагает, что Александр повернул автоматически к единственной оставшейся части Персидской империи, которую он еще не видел. (См.: A. Robinson. Op. cit., vol. I, p. 169—170). Но в отличие от Тарна, Робинсон уверен, что для Александра в то время захват Персидской империи был равносилен завоеванию мира. Поэтому поход в Индию был одновременно завоеванием пограничных районов Персидской державы и достижением границ мирового государства. (Там же, стр. 74, 151).
[5] Против такой произвольной трактовки вопроса выступал еще Керст. (J. Kaerst. Op. cit., S. 394).
[6] Впервые эту концепцию «братства», ставшую основной темой творчества Тарна, он изложил в «The Cambridge ancient history» и в работах по истории эллинистического Востока. В 1933 г. в лекции, прочитанной в Британской Академии наук, Тарн продолжал развивать свою идею о всеобщем братстве, союзе рас и их партнерстве в управлении государством. Лекция эта была напечатана в журнале «Pioceedings of the British academy» (XIX, 1933, p. 123—166) под заглавием «Alexander the Great and the unity of Menkind». Окончательное оформление эта точка зрения получила в 2–томной монографии об Александре Македонском, изданной в 1948 г. В ней имеется особый раздел «Братство и союз».
[7] W. Tarn. Alexander the Great, vol. I, p. 400.
[8] Точка зрения Тарна уже в его время в англо–американской историографии встретила как сторонников, так и противников. Английский историк Дж. Мин идею Тарна о братстве объявляет научной и убедительной. Он считает Тарна родоначальником этой теории, подчеркивает, что Александр был «не только первым практическим осуществителем этой теории, но и одним из ее создателей». (См. рецензию Дж. Мина на труд Тарна «Alexander the Great and the unity of Menkind» в журнале «The Journal of Hellenic studies», LIII, 1933, p. 321). Американский ученый Робинсон в своей рецензии на книгу «The Cambridge ancient history» (Am J. Phil. LXX, 1949, № 2, p. 192—202) устанавливает приоритет Тарна в создании «концепции братства» и называет его первым историком, «который доказал несомненный факт великой мечты Александра». Противниками «концепции братства» Тарна являются: американский ученый Фит, подвергший критике основное положение теории Тарна (см.. Am. J. Phil. VIII, 1937, p. 59, 129), американский ученый Л. В. Каммиигс и английский историк А. Р. Берн. Вопреки Тарну, они говорят о стремлении Александра к мировому господству. Ф. Шахермейр указывает, что Александр мечтал о создании нового земного мира, пытался его объединить в государственном единстве, в котором «все остальные части должны были растопиться, чтобы затем возникнуть как единственное целое». Историк полагает, что мысль о всемирном единстве космополиса была правильной и была лучшим объяснением будущего (стр. 484, 490). Р. Фрай считает идею Тарна о всеобщем братстве людей весьма неясной. Невозможно доказать, — пишет он, — что не только политика Александра, но также и его идеи оказали настолько сильное влияние на некоторых философов, что он стал считаться первосоздателем представления об идеальном мировом государстве стоиков — представления, занявшего столь важное место в учении Зенона. Несомненно лишь, что масштабы завоеваний Александра поражали не только его современников, но и позднейших философов. (Ричард Фрай. Наследие Ирана. М., 1972).
[9] Fr. Altheim. Alexander und Asien. Tübingen, 1953, S. 62, 67.
[10] Там же, стр. 105.
[11] Fr. Schachermeyr. Alexander der Grosse, ingenium und Macht. Wien, 1949, S. 331.
[12] Там же, стр. 73.
[13] Fr. Schachermeyr. Griechische Geschichte. Stuttgart, 1960, S. 266; ср. A. R. Burn. Op. cit., p. 16.
[14] J. Kaerst. Op. cit., S. 254.
[15] P. Leveque. L'aventure grecque. Paris, 1964, p. 343.
[16] К. С. Мусиенко. Оппозиция в армии Александра Македонского. Л., 1966 (канд. дис., рукопись), стр. 50—51.
[17] J. Kaerst. Op. cit., S. 254.
[18] Plut. Alex. 15.
[19] Jean–Remy Palan que. Les imperialismes antiques. Paris, 1960, p. 63. '
[20] К. С. Мусиенк о. Указ. соч., стр. 60.
[21] Arr. II, 3, 2 и сл.; Plut. Aiex. 18; Curt. III, 1; 14—18; Just. XI, 7, 5 и сл. (Первоначальное изложение о «гордиевом узле» мы находим у Юстина и Арриана). В этой связи ни на чем не основано утверждение американского профессора Броуновского университета Чарльза Александра Робинсона о том, что история с гордиевым узлом так же известна, как и достоверна. (A. Robinson. Alexander the Great, 1947, p. 7, 8).
[22] Arr. II, 3, 8.
[23] Эту мысль высказал уже С. И. Ковалев в своей научно–популярной книге «Александр Македонский» (1937 г.). Начиная весной 334 г. до н. э. поход, Александр, по справедливому мнению С. И. Ковалева, точно не знал, как далеко пойдет в глубь Персии. Во всяком случае, планы греков и Филиппа не шли дальше «освобождения греков» от персов, т. е. дальше завоевания Малой Азии. Возможно, что Александр начал поход с этим именно планом (стр. 44—45).
[24] U. Wilcken. Alexander der Grosse, S. 163; ср.: U. Wilcken. Griechische Geschichte, 1962, S. 253.
[25] L. Homo. Alexandre le Grand. Paris, 1951, p. 127.
[26] P. Jouguet. L'imperialisme macédonien et l'hellenisation de l'Orient. Paris, 1926, p. 7—8.
[27] P. Cloche. Alexander le Grand. Paris, 1954, p. 13.
[28] Marcello Fortina. Alessandro Magno e l'ellenismo. Milano, 1968, p. 199—210.
[29] Еще перед началом военных действий Александр на побережье Херсонеса фракийского принес жертву Протезилаю. Преодолев Геллеспонт, он приказал воздвигнуть алтарь в честь Геракла и Афины на равнине Скамандр. Со своим другом Гефестионом он украсил цветами могилы Патрокла и Ахилла (Arr. I, 11, 5, 6).
[30] Arr. I, 16, 6—7.
[31] Arr. II, 7, 3.
[32] Там же, 7, 6?
[33] Curt. III, 10, 4.
[34] Там же, 5.
[35] Там же, 8.
[36] Там же, 10, 10.
[37] Arr. II, 14, 8—9.
[38] Curt. IV, 1, 13—14.
[39] Diod. XVII, 54, 5.
[40] Там же, 6; ср. Just. XI, 12, 14.
[41] С. И. Ковалев полагает, что Александр еще в Финикии во время переговоров с Дарием выступил с притязаниями на мировое господство. Но это утверждение не может быть подкреплено источниками. (См. ВДИ, 1946, № 3, стр. 56).
[42] Arr. III, 9, 6.
[43] Там же, 5—8.
[44] Curt. IV, 14, 2—6.
[45] Там же, 7.
[46] Diod. XVII, 51, 2.
[47] Curt. IV, 8, 26.
[48] Just. XI, Χ.
[49] Plut. Alex. 27.
[50] Plut. Alex. 34.
[51] Fr. Schachermeyr. Alexander der Grosse, S. 227.
[52] Утверждение А. Пальяро о том, что македонское войско присвоило Александру титул «Царь Азии», ни на чем не основано. (См.: Α. Ρagliaro. Op. cit., р. 186).
[53] Юстин говорит, что Александр, получив власть, «приказал именовать себя царем всех стран мира» (Just. XII, 16, 9). Здесь, однако, все сказано в очень общей форме. Когда и какую власть он получил, в других источниках в такой категорической форме не говорится.
[54] Подобно Александру, еще до него, титул царя в греческих надписях имели Крез в Лидии и Псамметик в Египте. Но вряд ли Александр знал об этих предшественниках. После Александра, когда Деметрий Полиоркет вместе со своим отцом Антигоном надел диадему и присвоил себе и ему титул «царя», они в этом подражали Александру. От этого пути отошел Кассандр, Он снова стал называть себя «царем македонян Кассандром».
[55] Fr. Allheim. Op. cit., S. 104.
[56] Так, например, после победы Александр устроил эллинский праздник, еще раз подчеркнув свою роль победителя в панэллинской войне мести. В качестве гегемона и стратега–автократора он распорядился, чтобы в греческих союзных городах было свергнуто господство тиранов и восстановлена автономия, в то время как Антипатр повсеместно покровительствовал господству тирании. Александр обещал платейцам восстановить город, так как их предки боролись против персов. Позже он послал кротонийцам Южной Италии часть добычи за то, что их правитель когда–то один из всех италиков сражался вместе с эллинами при Саламине. Этим он пытался придать своим завоеваниям панэллинскую окраску. (См.: U. Wilcken. Alexander der Grosse, S. 128; Fr. Schachermeyr. Alexander der Grosse, S. 227).
[57] Об этом свидетельствует ряд фактов: так, от греческих наемников Дария, просивших у Александра милости, он потребовал прежде всего капитуляции, ибо они нарушили решение эллинов, по которому ни один грек не мог нести военную службу у персов. Когда капитуляция произошла, он приказал тем из них, кто вступил на службу к персам еще до основания Коринфского союза, свободно вернуться на родину, а тех, которые поступили к персам позднее, хотя и помиловал, но с условием продолжать службу в его войске. Точно так же Александр поступал и по отношению к греческим посольствам при персидском дворе, которые затем явились к нему. Так, посольство Синопа, не принадлежавшее к Коринфскому союзу, было отпущено на свободу, афинское и спартанское посольство он приказал задержать: афинское — потому, что оно было отослано после заключения союза; спартанское — потому, что суд над побежденными спартанцами еще не состоялся.
[58] U. Wilcken. Alexander der Grosse, S. 98.
[59] Fr. Aitheim. Op. cit., S. 66.
[60] Curt. VIII, 9, 17.
[61] См.: Jean Remy Palanque. Les imperialismes antiques. Paris, I960, p. 67-68; cp. Arr. IV, 15, 6; Diod. XVII, 89, 5.
[62] J. Kaerst. Op. cit., S. 359—360.
[63] U. Wilcken. Op. cit., S. 162. В буржуазной науке, однако, имеется тенденция гипертрофировать личный мотив в индийском походе. С точки зрения Керста, индийская страна, полная чудес, занимала фантазию, возбуждала любопытство и порыв к открытию. При проникновении в этот чудесный мир в душе завоевателя вставали образы эллинских сказаний: Геракл и Дионис сопутствовали этому походу. (J. Kaerst. Op. cit., S. 361). Более отчетливо эту мысль проводит Ф. Шахермейр. Он указывает, что в Александре опять возродился сын Зевса, который хотел, идя по Азии, подражать Гераклу и Дионису и перещеголять их. В трудных условиях далекого пути Геракл использовался как пример для усталого воина, а Дионис как путеводная звезда в походе (Fr. Schachermeyr. Alexander der Grosse, S. 335—338). О сильном влиянии на Александра мифологических традиций, о его стремлении возродить и дополнить деятельность Геракла и Диониса, — говорит П. Клоше. (P. Cloché. Alexandre le Grand, p. 84).
[64] Единственным греком, который до Александра посетил Индию и сообщил о ней как непосредственный свидетель, был иониец Скилак из Карианды. Его послал туда Дарий, чтобы выяснить, где Инд впадает в море. Он поплыл к морю вниз по течению на восток, навстречу восходящему солнцу, затем по морю на запад и приплыл в гавань Египта. Итоги своего путешествия Скилак описал в специальном сочинении. Это произведение затем использовал Гекатей при описании Земли, в качестве единственного источника, сообщавшего сведения об Индии. Эти сведения в свою очередь у Гекатея позаимствовал Геродот, который к ним добавил отдельные сюжеты, взятые у знакомых персов, недостаточно хорошо информированных. Примерно через 50 лет после Геродота, врач персидского царя Ктесий создал первую монографию об Индии, в которой восхвалял ее как страну чудес. Часто встречаясь с жителями Индии при персидском дворе, Ктесий узнавал от них разные сказки, которые он обрабатывал в своем сочинении с целью ошеломить воображение читателя. Именно у Ктесия есть рассказы о карликах, живших в Индии; о людях с длинными ушами, с собачьими головами; о дереве с металлическими корнями, притягивавшими к себе птиц и овец; о грифах, стороживших золото; о слонах, использовавшихся для разрушения городских стен; о солнце, увеличенном в 10 раз; о горячем море, в котором рыбы уходят с его поверхности; об огромных исполинах и бесчисленных народах, населявших эту страну (ср. Arr. V, 4, 3). Нам неизвестно, обратился ли Ктесий при написании своего труда об Индии к сведениям Скилака, зато достоверно известно, что Аристотель знал сочинение древнего мореплавателя и использовал его. От Аристотеля узнал о Скилаке Александр. Во время подготовки в Согдиане к индийскому походу он через своих ученых, вероятно, получал об Индии и некоторую другую литературу. И все же ни Скилак, ни другие данные не давали полного представления об этой стране. Особенно неизвестной оказалась та часть ее, которая находилась за Гангом.
[65] Arist. Meteor., I, 13, 15. Индия означала для Александра равнину Инда. Позади нее на небольшом расстоянии, как он думал, был океан, и его он стремился достигнуть, исследовать его берега и укрепить восточную границу мировой империи, о создании которой он мечтал. (См.: A. Robinson. Alexander the Great, p. 170; Collection Genies…, p. 195—196).
[66] Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 363.
[67] См.: F. Taeger. Charisma. Stuttgart, 1957, S. 213.
[68] Arr. V, 26,
[69] Там же, 26, 2.
[70] Там же.
[71] Там же, 3—7.
[72] Curt. XI, 2, 11.
[73] Там же, 26.
[74] Curt. IV, 2, 32-33.
[75] Arr. V, 27, 2.
[76] Там же, 6—7.
[77] Curt. IX, 3, 7.
[78] Там же, 17.
[79] Arr. V, 28, 1.
[80] Diod. XVII, 57, 2.
[81] Arr. I, 6, 9; 14, 2.
[82] Arr. II, 8, 3; Curt. III, 9, 7.
[83] Arr. II, 28, 2; 24, 3.
[84] Arr. III, 11, 9; Diod. XVII, 57, 2; cp. Curt. IV, 13, 28.
[85] Arr. III, 15, 2; Diod. XVII, 61, 3; Curt. IV, 16, 32.
[86] Arr. III, 18, 6; 20, 4; 21, 1; 24, 16; 25, 6; IV, 17, 3.
[87] Arr. IV, 16, 23; Curt. VIII, 1, 1.
[88] Arr. IV, 24, 1; 25, 6; 27, 5—7; 28, 8; Curt. VIII, 10, 21.
[89] Arr. V, 16, 3; Plut. Alex. 60t; Cp. Curt. VIII, 14, 15—17.
[90] Arr. VI, 21, 1; Curt. IV, 8, 17.
[91] Curt. VI, 11, 10—12.
[92] Там же, 9, 30.
[93] Arr. VI, 2, 1;.
[94] Curt. IX, 4, 20
[95] Arr. V, 27, 7,
[96] Curt. IX, 3, 13—14.
[97] Так, Керст говорит, что сопротивление армии Александру было не сопротивлением против его политики всемирной власти, а выражением физического и морального истощения войска. Напряжение и страдания прошедших битв и маршей усилились в высшей степени благодаря затяжным ливням. Воины думали, что перед ними новые бои и трудности. (J. Kaerst. Op. cit., S. 366). В Индии армия Александра, говорит Робинсон, так измучилась от сильной жары пенджабского лета с его переменными ливнями и зноем, что воины морально и физически не имели сил для дальнейших походов и битв. (См.: A. Robinson. Op. cit., S. 193).
В Индии, подчеркивает Ф. Шахермейр, прежде всего диктовал муссон с его потоками ужасного летнего дождя, которые исчерпали все силы воинов. Климат этой страны был неожиданностью для Александра. Здесь он наткнулся на географическую и климатическую реальность, которая осталась для него непреодолимой. Если бы царь во время дождей отдыхал под индийским осенним солнцем, то войско вряд ли отказалось бы идти дальше. В тропическом дожде он, в конце концов, нашел своего победителя. Именно это обстоятельство, считает историк, стало трагической судьбой похода (Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 338, 343—344, 356—357).
По выражению французского историка Жака де Бурбон Бюссе, в Индии усталость, климат, страх перед неизвестностью взяли верх. Армия отказалась следовать дальше за своим капризным любимцем. (Collection Genies…, p. 237).
О постоянных проливных дождях, сломивших упорство самого властного повелителя, говорит и П. Клоше. Он считает, что против Александра объединились люди, стихия и боги (P. Cloche. Alexandre le Grand, p. 93—94). Такая точка зрения господствует в буржуазной историографии. См. также: И. Г. Дройзен. История эллинизма, т. I, стр. 304; U. Wilcken. Alexander der Grosse, S. 174; Cummings. Alexander the Great. Boston, 1940, p. 366; H. Lamb. Alexander of Macedon. N. — Y., 1946, p. 310.
[98] Diod. XVII, 94, 1—3.
[99] Α. Βοnnard. Op. cit., p. 175—176.
[100] Arr. V, 26, 3; 26, 2, 4; Curt. IX, 2, 32-33.
[101] W. Τarn. Alexander the Great, vol. I, p. 98.
[102] Curt. IX, 4, 20.
[103] Arr. V, 1, 1, 6.
[104] Arr. VII, 20, 10.
[105] Arr. VI, 19, 55; cp. Curt. IX, 10, 3; X, 1, 10, 16. Heapx своей экспедицией установил морскую связь между Индом и Евфратом, между двумя великими реками, в бассейне которых процветали два самых древних цивилизованных мира. См.: Collection Génies…, р. 212—213; U. Wilcken. Griechische Geschichte. Berlin, 1962, S. 254. Вряд ли можно согласиться с точкой зрения А. Пальяро о том, что посылка флота под командованием Неарха вдоль побережья Индийского океана до Персидского залива вызвана одним лишь любопытством Александра, которое было отражением живых научных интересов, возбужденных в душе юноши обучением Аристотеля (Antonino Pagliaro. Alexandro Magno. Ed. Torino, 1960, p. 39).
[106] Arr. VI, 20, 1, 4.
[107] Curt. X, 1, 17—18.
[108] Там же, 4, 16, 18—19.
[109] Там же, 6, 20.
[110] Там же, IX, 6, 7.
[111] Ф. Шахермейр безосновательно указывает, что за годами похода последовала пауза мира, когда Александру захотелось больше не спешить никуда, пожить удобно и роскошно и предаться великолепным праздникам по желанию сердца. См.: Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 390.
[112] Arr. VII, 16, 1—2. Со времен Геродота ионийские географы полагали, что это море на севере соединялось с океаном. (См.: Plut. Alex. 44). Здесь, вероятно, смешивается позднейшее представление о четырех больших заливах океана с древним учением ионийской географии. Геродот (1, 202), считавший, что Каспийское море — замкнутый водоем, по–видимому, полемизирует с воззрениями ионийских географов. (См.: J. Kaerst. Op. cit., S. 396—397).
[113] Arr. VII, 16, 3—4.
[114] Fr. Allheim. Op. dit., S. 109.
[115] Оно частично осуществилось позднее, в путешествии Патрокла, адмирала Селевка Никатора, который пришел к выводу, что Каспийское море связано с океаном. (Strabo, II, с. 74;ХI, c. 518; Plin. II, 167; VI, 58).
[116] См.: H. Bengston. Griechische Geschichte. 2 Auf. München, 1960, S. 343.
[117] Маленький остров, лежащий перед устьем Евфрата, Александр назвал Икаром. (См.: Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 446—447).
[118] Arr. VII, 20, 7—9.
[119] Arr., VII, 20, 2. Представления греков об Аравийском полуострове были не совсем правильными. Им казалось, что Аравия — это страна богатств, в то время как на самом деле она была пустынной. Их сбил с толку тот факт, что ценные продукты, прежде всего пряности, идут оттуда. Но в действительности сама Аравия и торговое население, живущее на побережье Персидского залива, получали часть своего богатства от продажи индийских продуктов. Ф. Шахермейр делает предположение о том, что, возможно, Александр догадывался об очень важном: вся торговля с Индией зависит от овладения Аравией; именно оттуда, а не вдоль Гедрозии идут собственно пути в страну чудес. Это в будущем могло создать возможность для прямой связи между Египтом и Индией. Она была бы тем значительнее, что между Нилом и Красным морем такая связь уже и без того имелась. (См.: Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 449).
[120] Arr. VII, 19, 3—5.
[121] Там же, 5.
[122] Там же, 3—5.
[123] Там же, 23, 5.
[124] Arr. VIII, 19, 6.
[125] J. Kaerst. Op. cit., S. 395—396 и сл. Керста повторяет Ф. Шахермейр. Он прямо указывает, что Александр выступил в свой поход за пределы Персидского государства совсем не как агрессор и завоеватель. (См.: Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 455).
[126] A. Robinson. Op. cit., p. 19—20, 138, 220.
[127] Эти заметки, известные как завещание Александра, сохранились у Диодора, достоверность которого в данном случае вызывает у многих историков сомнение. Некоторые полностью принимают сведения Диодора, заимствованные у Гиеронима из Кардии. На этой точке зрения стоит И. Г. Дройзен (История эллинизма, т. II, прим. 69, стр. 126). Авторитет Гиеронима признает и Шахермейр (Указ. соч., стр. 454). Решительно отрицает принадлежность этого отрывка Диодору и ценность его Тарн (W. Tarn. Alexander's υπομνήματα and the world kingdom. lust, 41, 1921, p. 7). Тарн считает, что изложенные в этом отрывке грандиозные планы Александра — легенда, созданная значительно позднее и ничего общего не имеющая с истиной. Абсолютно неисторическими считает мемуары, найденные после смерти Александра, и Робинсон (Указ. соч., стр. 194).
[128] Diod. XVIII, 4, 35. Примерно то же самое, что и Диодор, сообщает Курций относительно завоевания Средиземноморского бассейна: подчинив все морские области Востока, перейти из Сирии в Африку, покорить Карфаген, пройти через Нумидию, направляясь к Гадесу, у Геракловых столбов перейти в Иберию, затем в Италию, а оттуда в Эпир (Curt. X, 17—18). Не исключена вероятность, что в νπομνηματα отражаются основные тенденции миродержавнической политики Александра, возможно, преувеличенные фантазией античных авторов и позднейшими наслоениями.
[129] Ср Arr. VII, 15, 4 и сл., Diod. XVII, 113, 2 и сл.; lust. XII, 13, 1 и сл. Какие государства и народы отправили послов к Александру, точно выяснить не удается. Ф. Шахермейр ручается только за то, что были послы ливийцев, бретанов, луканов и тирренов (стр. 453). Арриан прибавляет еще как вероятных: карфагенян, эфиопов, европейских скифов, кельтов и иберов (Arr. VII, 15, 4). Французский историк Жан–Реми Паланк (Jean–Remy Ρalanque. Op. cit., p. 68—69), как и некоторые другие, в числе посольств, прибывших к Александру, называет и римское посольство. О нем упоминает Клитарх. Страбон по другому поводу сообщает, что Александр принял жалобу о латинских морских разбойниках. Однако это противоречит Арриану, который не упоминает посольства из Рима. Птолемей, на которого опирается Арриан, приводит список полномочных посольств, направленных в Вавилон, взятый им из журнала, в котором каждое посольство регистрировалось. Среди этих посольств из Италии было три: бруттии, луканы, тиррены. Если бы в журнале было написано римское посольство, Птолемей не мог бы его пропустить из списка. Отсюда Тарн делает вывод о том, что Рим никогда не направлял посольства к Александру. История с римским посольством была выдумана в конце I в. до н. э. Характерно, что об этом посольстве не упоминает также никто из римских писателей. Кроме того, не в духе республиканского Рима было направлять послов для оказания почестей иностранным царям, тем более, что речь шла о царе далеких земель, с которым не было связей и от которого нельзя было ожидать какой–либо пользы. (См.: Antonino Pagliaro. Op. cit., p. 396).
[130] Fr. Schachermeyr. Op. cit., S. 456.
[131] Arr. VII, 15, 5.
[132] Там же, 12, 2.
[133] Там же, 5; Plut. Alex. 71.
[134] Arr. VII, 8, 2, 3.
[135] Curt. X, 2, 12—13, 16—17.
[136] Arr. VII, 1, 4.
[137] Там же, 25, 2—5.