4. ГИМЕРИЙ

Краткую, но точную биографию Гимерия дает Евнапий в своих "Жизнеописаниях философов и софистов". Он пишет: "Гимерия породила Вифиния; пишущему эти строки он был незнаком, хотя жил с ним в одно время. Он направился к императору Юлиану, чтобы показать ему себя [по-видимому, свое искусство. - М. Г.], надеясь, что он будет принят благосклонно, так как у императора была размолвка с Проэресием [1]. После смерти Юлиана, он некоторое время переезжал с места на место, а когда умер Проэресий, отправился в Афины. Он говорил легко и благозвучно; его речь напевная и гладкая; иногда, но не часто, он приближается к божественному Аристиду [2]. Он умер в глубокой старости от священной болезни [3], оставив после себя одну дочь" [4].
По-видимому, наиболее тесно Гимерий был связан с Афинами. В его речах чаще всего приводятся примеры из истории Афин, упоминаются имена афинских деятелей, а его фиктивные диатрибы, написанные от лица давно умерших знаменитых людей, тоже касаются тем, когда-то волновавших афинское народное собрание. Памятниками путешествий Гимерия остались его приветственные речи в городах Фессалониках, Филиппах и Константинополе. Единственным отголоском его личной жизни является речь на смерть его взрослого сына Руфина, в которой сквозь все риторические ухищрения можно почувствовать искреннее горе.
От Гимерия до нас дошли 24 речи, полностью сохранившиеся, и 10 речей, текст которых настолько испорчен, что цельного впечатления они не оставляют, хотя отдельные мысли в них очень характерны для Гимерия; кроме того, Фотий сохранил большое количество выборок, которые он по той или другой причине, по-видимому, преимущественно по стилистическим признакам, считал интересными. Фотий имел в своем распоряжении не 34, а 70 речей Гимерия. Гимерий пользовался успехом при жизни, и долгое время после его смерти произведения его были образцовыми для определенного типа красноречия и изучались в риторических школах.
Из речей Гимерия наименее интересны для нас фиктивные исторические речи о Демосфене и Гипериде и о Фемистокле. Значительно больше материала дают приветственные речи, произнесенные в разных городах по по-воду приезда государственных деятелей. Наиболее же интересны речи, в которых отражены черты быта, например речь о состязании софистов, устроенном префектом Гермогеном, речь, приветствующая новых учеников, прибывших из Ионии, и другие подобные им.
Речи Гимерия как по содержанию, так и по форме и стилю резко отличаются от речей Фемистия. Если речи Фемистия тесно связаны с государственной жизнью того времени, откликаются на многие выдающиеся события и ставят вопросы, имеющие политическое значение, то речи Гимерия написаны, так сказать, в безвоздушном пространстве. Вполне верна ироническая оценка его в книге Э. Нордена: "Он сумел задушить в корне какие бы то ни было конкретные исторические данные своей звонкой фразой" [5].
Единственное, что волнует Гимерия, - это смена префектов Афин и то или иное отношение их к Академии, ораторскому искусству и выступлениям софистов, т. е. то, от чего зависит карьера преподавателей, риторики.
Гимерию не чужда гордость эллина, знающего, что именно греческая культура объединяет великую империю, но силу ее он видит только в риторике. В речи, произнесенной в Фессалониках, он говорит: "Аттическая Муза охраняет этот город, ибо престол софистов дал здесь свои украшения престолу правителей, и слово дало здесь больше благ, чем само получило взамен от судьбы" (№ 9).
Занимая должность префекта, Фемистий льстит императорам: Гихмерий выполняет более скромную обязанность - он вынужден льстить префектам. Трудно удержаться от улыбки, читая, например, такое патетическое восхваление префекта в Фессалониках: "Взгляните, ради богов, вокруг себя и посмотрите, как эллины прежде побеждали всех оружием* а теперь - доблестью своих правителей..." (№ 9). Далее, этот префект сравнивается с рядом исторических деятелей; сперва с Кимоном - конечно, в пользу префекта: "Он [Кимон], стремясь к тирании, не достиг цели своих стремлений, ты же, всего себя отдав императору, победил, не взяв оружия в руки" (там же). Далее сыплются сравнения с Периклом, Фемистоклом и Алкивиадом, причем все эти лица, конечно, оказываются ниже по доблести, чем префект.
Философские интересы Гимерию чужды, даже поверхностная морализация его не интересует. Единственное, к чему он относится с искренней любовью, - это красота слова. Он, как и Фемистий, ценит слово выше всего; но что очень типично для обоих, Фемистий характеризовал слово как "оружие, которым можно пользоваться и для нападения, и для защиты", Гимерий же подчеркивает значение слова в первую очередь как средства художественного изображения: "То, что может сделать картина, то же может и речь. Но всякое другое изображение [точнее "подражание" - Гимерий употребляет здесь термин Аристотеля. - М. Г.] много слабее сравнительно с речью" (№ 25). Доставлять людям наслаждение словом и учить этому других - вот в чем состоит задача учителя риторики, которую Гимерий считает очень важной; а самого учителя он называет не раз лучшим другом и наставником юношей. В речи к открытию своего курса он говорит, что "учитель красноречия подобен птице, которая учит летать птенцов, или учителю плавания, поддерживающему на своих руках начинающего пловца"; он, "снимая тяжесть с души молодых людей, учит их смело пользоваться словами" (№ 12).
Но роль слова еще более высока: только оно может дать бессмертие. Высказывая это положение, Гимерий примыкает к "общему месту" многих поэтов, убеждавших властителей поощрять певцов своей славы. Гимерий совершенно неожиданно заканчивает следующей тирадой печальную речь на смерть своего сына: "Ты будешь, если возможно, бессмертен благодаря твоему отцу. Я восхвалю тебя в надгробных словах и в состязаниях, передам векам твое имя и окажусь сильнее этого божества [смерти. - М. Г.] тем, что оно получит только твое тело, душу твою - небо, а славу твою - люди" (№ 23).
Такое высокое мнение о слове и о себе как его носителе естественным образом связано с большим самолюбием и обидчивостью. Поэтому в речах Гимерия, как и у Либания, часто проскальзывает то похвальба, то слышится обида на недостаточное признание. Например, длинная, речь № 13 излагает, как на одном состязании его противники предоставили ему слишком позднее время для выступления, когда слушатели были уже утомлены, но блеск его речи был таков, что все соперники были посрамлены, а он вышел из спора победителем. Однако серьезного недовольства своим положением у Гимерия вовсе не чувствуется. Напротив, если бы мировоззрение человека проявлялось в таком искусственном жанре, как торжественные и поздравительные речи, то можно было бы сказать, что Гимерий - большой оптимист. В его речах всегда радостное настроение, всегда светит солнце, поют птицы, благоухают цветы и т. п. По-видимому, он первый разработал жанр поздравительной речи к свадьбам - прозаическую соперницу исконного эпиталамия. Он не любит даже печальных мифов. "Я отвергаю по отношению к ласточкам аттическим, а также и к соловьям, миф тот фракийский [6]; думаю, что не горестную песню, а напев весенний распевают они" (№ 3).
Подробную и в основных чертах одобрительную оценку литературных особенностей Гимерия дает Фотий [7]. Сперва он характеризует стиль его в фиктивных исторических речах, указывая, что эти речи особенно ярко выявляют характерные черты Гимерия, а именно, что он широко пользуется плеоназмом, расцвечивает свою речь фигурами и, будучи склонен к высокому стилю, тем не менее искусно чередует различные формы речи. Фотий отмечает и такие детали, как пользование перифразом вместо составных слов, что "поражает слух приятной новизной, однако для рядового слушателя несколько затрудняет понимание". Длину своих периодов, которая могла бы также осложнять восприятие, Гимерий искупает "живыми образами".
К этой характеристике почти нечего прибавить. Речи Гимерия являются наилучшим образцом того типа красноречия, на которое с таким негодованием обрушивается Фемистий. Хотя Фемистий нигде не называет ни одного имени, но весьма возможно, что большое число его стрел направлено именно в этого его современника и почти ровесника (Гимерий старше Фемистия на 5 лет), который, никогда не приняв участия ни в одном серьезном деле, тем не менее привлекал в Афины многих поклонников своей пленительной болтовней; пленительность этого типа речей признает и сам Фемистий, называя таких ораторов "сиренами". Гимерий действительно чрезвычайно благозвучен и читается очень легко; одной из причин этого является отмеченная Фотием черта - отсутствие длинных составных слов. Его язык гораздо легче языка Фемистия, но, конечно, не достигает живости и красоты языка Либания. Главное отличие его от последнего состоит в том, что Либаний выработал свой собственный слог и стиль, не ограничиваясь исключительно каким-либо одним кругом понятий и слов (политическим, философским или бытовым), а умело используя все виды слов и оборотов, Гимерий же придает своим речам благозвучность, в значительной степени < пользуясь чужими приемами и используя образы, слова и выражения древнегреческих лириков. Именно лирика - притом мелическая, а не вся греческая классическая поэзия - вдохновляла Гимерия на подражание: более строгий торжественный стиль эпоса и тем более трагедии ему чужд. Сам он нередко называет свои речи "гимнами" и как бы жалуется на то, что он вынужден говорить прозой: "Ввиду того, что речи, непокорные, безудержные и необузданные, развертываются без размера, то я, обратившись к поэзии с просьбой дать мне какой-нибудь теосский напев (ибо эту Музу я люблю), прихожу к тебе, неся эту песнь из оставленных нам Анакреонтом" (№ 3). Мы должны быть очень благодарны Гимерию за его любовь к лирикам; он сохранил много ценных фрагментов из ионийских поэтов, а также из Симонида и Пиндара. Гимерий примыкает к ионийским лирикам и по строю своей речи, стремясь не столько к сложности ее построения, сколько к украшению ее образами, которые, правда, нам кажутся уже довольно шаблонными, но в эпоху Гимерия, может быть, были и оригинальными, особенно в прозе.
Речи Гимерия переполнены мифологическими именами; в противоположность Фемистию он нисколько не заинтересован историческим или моральным содержанием мифа, а пользуется им только как словесным украшением, ради красивого звучания древних имен, которые иногда появляются у него группами, без глубокой смысловой связи. Он охотно начинает речь историческим анекдотом, чтобы потом по какой-нибудь ассоциации перейти к своей теме, но таким же отправным пунктом может явиться для него и чисто поэтический образ. Так, например, речь в Фессалониках он начинает с анекдота о Симониде, которого элейцы остановили по пути в Олимпию и попросили спеть гимн Зевсу; Гимерий продолжает: "Что же вы теперь заставляете меня сделать? Вы хотите, чтобы, прервав ненадолго наш путь, мы дали вам вкусить свирели аттической; об этом просят некоторые, будучи близкими соседями Пиэрии" [страны Муз. - М. Г.] (№ 5). Речь же в Филиппах он начинает так: "Лебедь поет над океаном и побеждает песней своей громко шумящее море... иногда же, встретив малый источник чистой и прозрачной влаги, радуется роднику и, омывая крылья, чтит этот родник, воспевая его в своей песне. Неужели же софист меньше владеет голосом, чем лебедь, и в молчании пройдет мимо этого города? (№ 8). Иногда Гимерий умеет даже сам подшутить над своими поэтическими украшениями: в приветственной речи по поводу приезда в Афины префекта Василия после красивого описания весеннего расцвета он говорит: "Лебеди, если они когда-либо пели песни при дуновении зефира на берегах Илисса, как на Кавстре или Гебре, сейчас более, чем прежде, наполнят пением эти берега. Хотя никто и никогда не видел этих птиц на этой реке, но можно предсказать, что именно они будут петь на лугах Аттики" (№ 3).
Самое яркое представление о манере Гимерия можно получить из речи на свадьбе его родственника Севера, где Гимерий дает полную волю своим антитезам, метафорам и гиперболам; но возможно, что в некоторых комплиментах и сравнениях имеется и юмористический намек. Жених и невеста, конечно, изображаются в самых восторженных тонах: "Оба они находятся в расцвете, как весенние лепестки, распустившиеся на одном лугу. Сходство же душевное их изумительно. Оба они благоразумны, изящны в обхождении и только в занятиях различны, согласно своей природе. Ибо она прилежанием постигла искусство Афины, он же своими трудами достиг благосклонности Гермеса. Ее забота - ткацкий челнок, его - речи; она держит лиру, он услаждается книгою; ее любит Афродита, его же Аполлон возлюбил. Он - из юношей первый, она всех девушек превосходит; его щеки покрыты первым пухом юности, она же для брака созрела" (№ 1). Далее восхваляется и сваха, которая оказывается мудрее Аспазии и сильнее Борея, ибо он принес из Афин во Фракию одну Орифию, а благодаря свахе прибыли в Афины и жених, и невеста; в конце же призываются все олимпийские боги, которые должны сопровождать молодых до их свадебного покоя.
Сам Гимерий дает себе прекрасную характеристику в конце речи в Фессалониках (№ 9): "Я хотел бы остаться здесь у вас целый год и все время говорить речи. Поэтому-то я прощаю Одиссею то, что он слишком долго говорил у Алкиноя и за своей длинной речью даже забыл о желании вернуться домой".


[1] Εunapii. Vitae philosophorum ac sophistarum, Vita Prohaeresii.
[2] Элию Аристиду — см. гл. X настоящего тома.
[3] В древности «священной болезнью» называлась эпилепсия.
[4] Vitae philos, ac soph., Vita Himerii.
[5] Ε. Norden. Antike Kunstprosa, 1909, S. 429.
[6] Как известно, в ласточку и в соловья по древнему этиологическому мифу превращены несчастные женщины, плачущие о своем горе.
[7] Photii. Bibliothecae cod. CLXV, pag. 1–8 W.
Ссылки на другие материалы: