3. ФУКИДИД КАК ИСТОРИК И ПИСАТЕЛЬ

а) Введение
Как говорит сам Фукидид (I, 1, 1), темой его сочинения было описание войны между пелопоннесцами и афинянами, которая впоследствии была названа "Пелопоннесской". Выбрал он эту тему потому, что, по его убеждению, эта война "будет войною важною и самою достопримечательною из всех предшествовавших" (I, 1, 1), а поэтому он "приступил к труду своему тотчас с момента возникновения войны" (там же).
Первое достоинство всякой истории - ее правдивость и критическая проверка сообщаемых фактов. Каких принципов держался Фукидид в этом отношении при составлении своей "Истории", он сообщает сам. "Я пережил всю войну, - говорит он (V, 26, 5), - благодаря своему возрасту понимал ее и внимательно наблюдал, с тем, чтобы узнать в точности отдельные события". Он с неодобрением указывает (I, 20, 3), что "большинство людей мало озабочено отысканием истины и охотнее принимает готовые мнения". К самому себе, как к историку, он предъявлял очень высокие требования: "Что касается событий, происходивших во время войны, - говорит он (I, 22, 2-3), то я не считал себя вправе записывать то, что узнавал от первого встречного, или так, как мне казалось, но записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других, после точных, насколько возможно, исследований каждого факта, в отдельности взятого. Изыскания были трудны, потому что очевидцы отдельных фактов передавали об одном и том же неодинаково, но так, как каждый мог передавать, руководясь симпатиями к той или другой из воюющих сторон, или основываясь на своей памяти". Таким образом, Фукидид был первым по времени ученым историком и родоначальником того, что теперь называется исторической критикой. До времени своего изгнания в конце 424 г. Фукидид мог быть всегда в курсе дела; но после этого он уже не был очевидцем событий, а должен был собирать сведения от других.
Собственные наблюдения и расспросы других лиц были главным источником сведений Фукидида. Но кроме этого он пользовался, хотя и в малой степени, трудами своих предшественников; так, ему известны, кроме поэтов, сочинения логографов и Геродота, а также "Сицилийская история" Антиоха Сиракузского, которой он пользовался для изложения древнейшей истории Сицилии (VI, 2-5) и для истории первой сицилийской войны (III, 90, 1).
Фукидид первый оценил важность документов и некоторые из них целиком внес в свою "Историю". Таковы договоры: 1) о перемирии между Афинами и Спартою в 423 г. (IV, 118-119); 2) о заключении пятидесятилетнего мира между Афинами и Спартой в 421 г. (V, 18-19); 3) о заключении союза между Афинами и Спартой в 421 г. (V, 23-24); 4) о заключении союза между Афинами с одной стороны и Аргосом, Мантинеей и Элидой с другой стороны (V, 47) и др. Текст последнего документа сохранился до нашего времени в оригинале. Из сличения его с текстом Фукидида оказалось, что договор передан им точно, встречаются лишь незначительные изменения, но они ограничиваются пропуском малозначащих слов, небольшими перестановками слов и заменой одной формы или выражения другими, близкими по значению. Эти изменения отчасти могут быть объяснены неисправностями нашего рукописного текста или тем, что в таком именно виде Фукидиду доставлена, была копия данного документа. Это свидетельствует об аккуратности Фукидида в сообщении фактов.
Историю далекого прошлого Фукидид воссоздает на основании экономического развития, археологических данных, на рассуждениях о господствовавших в отдаленные времена нравах и обычаях, существовавших тогда средствах сообщения, способах кораблестроения, на рассмотрении местоположения городов, результатов могильных раскопок и т. д. (I, 2, 6; 3, 1; 6, 1; 8, 1; 11, 1). Так, например, Фукидид находит, что Троянский поход был совсем незначительным, что эллинов под Трою явилось немного, что причиною этого была не столько малочисленность населения, сколько отсутствие у него материальных средств; из-за скудости провианта эллины выступили с меньшим войском, таким, какое, по их расчетам, могло содержаться во время войны на взятые средства, и т. д. (I, 10-11).
Древние прославляли "беспристрастие" Фукидида в описании истории. Так, Цицерон называет его "беспристрастным и великим повествователем событий" ("Брут", 83, 287), Маркеллин- $1любителем истины" (§42). Лукиан в своем трактате "Как следует писать историю" (39), сказав о льстивых историках, искажающих истину, продолжает: "Но этого не сделает ни Ксенофонт, честный историк, ни Фукидид; напротив, если даже он [Фукидид] ненавидит кого-нибудь, он будет считать гораздо более близким ему общественный интерес и будет ставить истину выше вражды; а если любит кого-нибудь - все-таки не пощадит его, если он ошибается". Дионисий в трактате "О Фукидиде") (гл. 8, стр. 824 R = 334 Us. Rad.) указывает, что мнение о правдивости и беспристрастности этого историка было всеобщим. "Может быть, все философы и ораторы, - говорит он, - а если не все, то большинство, свидетельствуют, что он проявлял величайшую заботу об истине... не прибавляя к событиям ничего несправедливого и не убавляя, и не писал по своему произволу, но хранил свои принципы безупречными и чистыми от всякой зависти и всякой лести".
Как пример правдивости и беспристрастия Фукидида Маркеллин указывает (§ 26) на то, что, "несмотря на изгнание, он писал свою "Историю", не злопамятствуя на афинян, но правдиво и беспристрастно; он даже не поносит ни Клеона, ни Брасида, виновника его несчастья, как подобало бы раздраженному историку".
Эта всеобщая вера древних в правдивость и беспристрастность Фукидида перешла и в новую литературу, и до половины XIX столетия эти качества его считались стоящими выше критики. Но после этого стали высказываться сомнения в его точности. Указывают, например, на некоторые географические или топографические неточности и неясности в его изложении. Так, остров Сфактерия имеет протяжение не 15 стадий, как говорит Фукидид (IV, 8, 6), но по меньшей мере 24 стадии; ширина пролива, отделяющего этот остров от материка, показана также неточно.
Гораздо более существенный упрек делается Фукидиду за его характеристику Клеона. "Это был вообще наглейший из граждан", - говорит Фукидид (III, 36, 5); он противодействовал заключению мира между Афинами и Спартой, потому что знал, что "с водворением мира низости его легче обнаружатся, а клеветнические наветы его будут внушать меньше доверия" (V, 16, 1). Вся процедура избрания Клеона в стратеги для завоевания Сфактерии изображена Фукидидом в неблагоприятном для него освещении (IV, 27-28). Новая критика находит, что отрицательное отношение Фукидида к Клеону обусловливалось личной неприязнью, так как Клеон, может быть, был обвинителем историка по амфипольскому делу 424 г. Однако нам совершенно неизвестно, был ли действительно Клеон виновником изгнания Фукидида; быть может, Фукидид руководился другими мотивами в своей характеристике, быть может, даже ошибался, но из этого не следует, что он сознательно оклеветал Клеона.
Немецкий ученый XIX века Мюллер-Штрюбинг заметил, что у других писателей находится немало таких известий из времен Пелопоннесской войны, о которых Фукидид вовсе не упоминает. Он полагает, что Фукидид делал это сознательно, нарочно умалчивая о внутреннем состоянии Афин того времени. Обвинение это не выдерживает критики. Дело в том, что Фукидид поставил себе задачей дать только историю Пелопоннесской войны (как он сам заявляет в начале своего труда), а не историю Эллады во время этой войны. Поэтому все, что во внешних делах государств и в политике не касается этой борьбы, исключено из его сочинения и, напротив, вошли в его состав только те события, которые имеют отношение к ней, где бы они ни произошли. "История" Фукидида - это история войны. Но даже и из событий, касающихся войны, он брал далеко не все, а только те, какие считал важными. "Я упомяну только о наиболее достопримечательных военных действиях", - говорит он сам в одном месте (III, 90, 1).
Одной из характерных особенностей "Истории" Фукидида, за которую его часто упрекали в новое время, являются его многочисленные отступления или экскурсы. Эти экскурсы в книгах II-VIII следующие:
1) объединение городов и селений древней Аттики, произведенное Тезеем, так называемый "синойкизм" (II, 15);
2) царство племени одрисов во Фракии; Македония при царе Пердикке (II, 96-98);
3) состав афинского флота и издержки на его содержание (III, 17);
4) очищение острова Делоса и праздники там в честь Аполлона (III, 104);
5) этнография и древнейшая история Сицилии (VI, 2-5);
6) заговор против Писистратидов (VI, 54-59).
Все эти отступления, на первый взгляд нарушающие непрерывность изложения, на самом деле органически связаны с основной темой сочинения Фукидида, и присутствие их с логической точки зрения может быть, вполне оправдано. Так, например, большое отступление, повествующее о заговоре против Писистратидов, вставленное в рассказ об отозвании Алкивиада из Сицилии вследствие обвинения его в кощунстве над гермами, имеет целью показать, что это обвинение было лишь предлогом, а истинной причиной был страх афинян перед стремлением Алкивиада, действительным или мнимым, заменить демократию олигархией или тираннией.
"Народ знал по слухам, - говорит Фукидид, - насколько стала тяжела под конец тиранния Писистрата и сыновей его, знал также, что она низвергнута была не самими афинянами и не Гармодием, а потому постоянно был в тревоге и ко всему относился подозрительно". Это и дает повод Фукидиду рассказать историю о свержении тираннии. "Имея в виду эти события [о тираннии Писистрата и сыновей его], - продолжает Фукидид (VI, 60), - и вспоминая все, что было известно о них по рассказам, .афинский народ в описываемое нами время негодовал, относился подозрительно к тем, которые навлекли на себя обвинение в деле, касающемся мистерий, и решил, что все это учинено заговорщиками с целью установить олигархию или тираннию". Таким образом, этот экскурс находится в связи с рассказом о настроении народа и о привлечении к суду Алкивиада. Что в Афинах страх перед тираннией был распространен, видно также из слов Аристофана. В "Лисистрате" (ст. 619) хор стариков говорит, что он "чует запах тираннии Гиппия". Фукидид хотел в этом рассказе исправить некоторые неточности народной молвы об этом событии. "Я докажу, - говорит он (VI, 54, 1), - что даже афиняне, не говоря уже о прочих эллинах, не имеют о своих тираннах и вообще о своем прошлом никаких точных сведений". Надо, однако, признать, что безусловной необходимости в этом экскурсе не было, и Маркеллин (§ 18), ссылаясь на Гермиппа (писателя приблизительно 200 г. до н. э.), видит причину вставки его в том, что будто бы "род Фукидида происходит от тираннов Писистратидов, и что поэтому историк в своем сочинении с ненавистью повествует о Гармодии и Аристогитоне и отрицает, что они были тиранноубийцами, так как они убили не тиранна, а брата тиранна, Гиппарха".
Однако экскурсы занимают ничтожное место в сочинении историка, и, если даже считать их ненужными, они не нарушают единства его сочинения, посвященного исключительно истории Пелопоннесской войны. Этим единством темы труд Фукидида резко отличается от трудов его предшественников логографов и Геродота.
К числу особенностей изложения в "Истории" Фукидида относится также способ счисления времени. Счисление по олимпиадам было усвоено историками не раньше времени Птолемея Филадельфа (в первой половине III века до н. э.). Счисление по архонтам, эфорам и другим должностным лицам Фукидид отвергает, как не отвечающее требованиям точности. "Вернее исследовать события по периодам времени, - говорит он, - не отдавая предпочтения перечислению имен лиц должностных или иных, облеченных теми или иными почетными должностями в каждом государстве, по которым обозначаются прошлые события. Такое счисление неточно, так как то или другое событие произошло в начале, в середине или в какой-нибудь другой срок службы такого лица" (V, 20, 2). Под "периодами времени" Фукидид разумеет лето и зиму. Такое деление года на летние и зимние кампании находится в соответствии с состоянием тогдашнего военного искусства, когда военные операции совершались главным образом в летнюю пору года. Начало летней кампании, подразделяющейся еще на весну и осень, совпадает у Фукидида приблизительно с началом войны; начало зимы приурочивается приблизительно к началу нашего ноября.
Иногда Фукидид в пределах этих делений года дает еще более точные даты: "в середине лета", "в разгаре лета", "в пору созревания хлеба", "в пору зимнего солнцеповорота", "к восходу Арктура" и т. п.
Описание событий каждого года войны Фукидид обыкновенно заканчивает фразой такого типа: "Это произошло зимою, и кончался второй год войны, которую описал Фукидид" (II, 70, 5).
Лишь при описании особенно важных событий Фукидид датирует их по должностным лицам. Так, необходимо было датировать этим способом начало войны, а именно, нападение фиванцев на Платею, послужившее началом войны, и Фукидид определяет время этого события тем, что оно произошло "в сорок восьмой год жречества Хрисиды в Аргосе, когда эфором в Спарте был Энесий, а архонтству Пифодора в Афинах оставалось до срока четыре месяца, на шестнадцатом месяце после сражения при Потидее" (11,2,1).
Хронологическая система, принятая Фукидидом, представляла собою большой шаг вперед в исторической литературе того времени. Однако, уточняя хронологию событий, эта система портит связность изложения, описывая одно и то же событие в разных местах, если оно занимало более одного периода времени. За это укоряет Фукидида Дионисий Галикарнасский. Для примера он приводит рассказ Фукидида о митиленянах (книга III), который несколько раз прерывается рассказами о других событиях.
б) Политические взгляды Фукидида
Фукидид нигде не высказывает своего политического кредо, которое нам поэтому приходится извлекать из его суждений о различных событиях. Вопрос о его политических убеждениях решается противоречиво: одни считают его олигархически настроенным, другие - приверженцем демократии; некоторые говорят даже, что ему нельзя приписывать склонности ни к какой определенной форме правления, что он признавал все существующие государственные формы имеющими право на существование, не отдавая преимущества ни одной из них, что всякий строй, в его глазах, был хорош, лишь бы он удовлетворял нуждам страны. Так, например, изображая ожесточенную борьбу демократической и олигархической партий на острове Керкире, он одинаково отрицательно относился и к той и к другой партии (III, 82). "Источником всех этих зол, - говорит он, - является жажда власти, которой добиваются люди из корыстолюбия и честолюбия. Отсюда и происходит та страстность, с какой люди соперничают между собой. И в самом деле, лица, становившиеся во главе государства, выставляли на вид благопристойные соображения: одни отдавали предпочтение политическому равноправию народной массы, другие - умеренному правлению аристократии... Совесть та и другая партия ставила ни во что... Лица, не принадлежавшие ни к одной партии, истреблялись обеими сторонами или потому, что не принимали участия в борьбе, или потому, что возбуждали зависть тем, что оставались целы".
Фукидид, как можно судить по его родству с Кимоном принадлежал к аристократии; поэтому естественно является предположение, что он должен был быть противником демократии.
Действительно, о демосе Функидид не раз высказывает нелестные мне ния, указывая на непостоянство толпы (II, 65, 4; IV, 28, 3; VI, 63, 2; VIII, 1, 4). Демагоги, как Клеон и Гипербол (VIII, 73, 3), ему ненавистны. Но, отзываясь отрицательно о некоторых сторонах афинской демократии, Фукидид превозносит вождя ее Перикла (II, 65) и его политику: "Государство, - говорит он, - достигло при Перикле наивысшего могущества" (II, 65, 5). Однако считать Фукидида принципиальным сторонником демократического строя невозможно. В самом деле, характеризуя Перикла, Фукидид отмечает преимущественно то, что Перикл правил умеренно, сдерживал демос, не льстил и не подчинялся ему, то, что при нем только по имени была демократия, а на деле "господство лучшего мужа"; последующим же вождям Фукидид ставил в упрек, что они из соперничества друг с другом, в угоду демосу предоставляли ему управление государством (II, 65, 10).
Из такой характеристики рабовладельческой демократии эпохи Перикла никак нельзя вывести заключение, что Фукидид был принципиальным сторонником демократии.
В "Истории" Фукидида встречаются и определенные указания на личные воззрения автора по поводу той или другой формы правления.
Описывая установление в Афинах правления "Пяти тысяч" (VIII, 97, 3), он совершенно определенно, от собственного лица, признается в своем расположении к смешанной системе государственного устройства, в которой умеренно соединены элементы демократии и олигархии и которая позже в различных видоизменениях привлекала к себе симпатии и Платона. "По видимому, - говорит Фукидид, - афиняне первое время после этого [периода правления "Пяти тысяч"] имели наилучший государственный строй на моей, по крайней мере, памяти. Действительно, это было умеренное смешение немногих и многих [т. е. олигархии и демократии], и такого рода конституция прежде всего вывела государство из того печального положения, в каком оно было".
У Фукидида, главным образом в речах разных лиц, мы находим множество рассуждений на общие политические темы: о влиянии войн на характер народа, о качествах хорошего человека и гражданина, о преимуществах и недостатках незыблемых законов в государстве и т. п.; но наибольшее внимание, по самому свойству избранного им сюжета, он посвящает вопросам афинской политики; он рассуждает об особенностях афинской державы (ἀρχή), о возможностях ее расширения, какова должна быть в ней юрисдикция, каким образом следует сохранять ее целость и спокойствие.
На основании пристрастия Фукидида к политическим рассуждениям мы можем с полным правом считать его политическим мыслителем. Встает вопрос, под какими влияниями возник у него интерес к разрешению политических проблем.
Само собою разумеется, что на этот вопрос нельзя дать вполне определенный ответ; можно высказать лишь несколько предположений.
В этом отношении на него могли оказать влияние отдельные государственные люди того времени, например Перикл, но более всего, по видимому, атмосфера напряженной общественной жизни Афин его времени. Напряженность этой жизни отражена Фукидидом в знаменитой характеристике афинян в речи коринфян (I, 70), где, между прочим, сказано: "Свою жизнь афиняне отдают за свое государство так, как будто она вовсе не принадлежит им; напротив, духовные свои силы они берегут, как неотъемлемую собственность, чтобы служить ими государству". В надгробной речи в честь афинян, павших в бою, Перикл говорит (II, 40, 2): "Одним и тем же лицам можно у нас и заботиться о своих домашних делах и заниматься делами государственными, да и прочим гражданам, отдавшимся другим делам, не чуждо понимание дел государственных. Только мы одни считаем того, кто вовсе не участвует в государственной деятельности, не свободным от занятий и трудов, но бесполезным человеком". В другом месте той же надгробной речи высказана следующая мысль (II, 43, 1): "Вы обязаны ежедневно на деле взирать на могущество государства и полюбить его".
Далее, на политическое мышление Фукидида могла оказать влияние тогдашняя политико-философская литература, отрывки которой дошли до нас[1]. Так, софист Антифонт был автором какого-то политического трактата; ясно выраженный политический характер имеет сочинение "Афинское государственное устройство", приписываемое Ксенофонту. Протагор, по свидетельству Диогена Лаэртского (IX, 55), написал сочинение "О государственном устройстве". Даже Пифагору приписывали "Политическое сочинение" (Диоген Л., VIII, 6). У Геродота к этому жанру относится рассуждение персидских вельмож о государственном устройстве (Геродот, III, 80-82).
Нельзя не обратить внимание на то значение, какое могла иметь для Фукидида драматическая литература. Обыкновенно об этом жанре поэтического творчества, в связи с рассмотрением сочинений Фукидида, говорят только тогда, когда касаются его языка и внешней формы его произведения. Однако влияние драмы на Фукидида было несомненно гораздо глубже.
Греческая драма в те времена ярко отражала политическую борьбу в Афинах и постоянно затрагивала вопросы о предпочтительности той или другой формы правления, касаясь животрепещущих проблем текущей политики. "Эвмениды" Эсхила с их скрытой борьбой против реформ Эфиальта [2] были не единственным произведением такого рода. В "Антигоне" Софокла поднимался вопрос о границах государственной власти [3]. Эврипид откликается на целый ряд политических вопросов, интересовавших его современников. В его "Финикиянках", "Гераклидах", "Оресте", "Просительницах" [4] и в других сочинениях разбросан целый ряд диалогов, речей и отдельных сентенций политического содержания, которые живо напоминают нам рассуждения, встречающиеся позже у философов. Вполне возможно, что Фукидид воспринял от драматургов и элементы софистического учения: в это время театр был главным местом, где знакомились с новыми учениями. Аристофан говорил: "Для взрослых людей учителями являются поэты" ("Лягушки", 1055).
в) Рационализм Фукидида
Кроме внешних отличий "Истории Фукидида" от повествований его предшественников, есть еще очень важное внутреннее различие между ними в принципе описаний исторических событий, в выявлении причин их возникновения. В "Истории" Геродота, наряду с человеческими факторами, постоянно действуют сверхчеловеческие силы - слепой рок, воля божества, даже его зависть к человеку. Геродот, правда, верит в существование закона, руководящего историческими событиями, но этот закон - исключительно религиозного порядка, идущий скорее извне и свыше, чем вытекающий из-самих фактов. Это - старый закон религиозной политической морали, "закон Немесиды". По этому закону всякая вина влечет за собою наказание. Преклонение перед религиозным законом побуждает Геродота вносить в историческое изложение много предсказаний оракулов, отводить много места чудесам. Напротив, Фукидид обозревает исторические события и устанавливает связь между ними независимо от религии. Во всем сочинении Фукидида нельзя указать ни одного места, которое обличало бы в авторе теологическую точку зрения, в котором превратности судьбы отдельных лиц или государств изображались бы в зависимости от религиозных верований. Ни одной военной неудачи, ни одного бедствия историк не объясняет сверхъестественным вмешательством. Он не признает чудес. По мнению Фукидида, все в мире совершается по незыблемым законам природы, без вмешательства божества. Однако критики народных верований он не дает нигде.
Правда, отдельные лица его "Истории" в своих речах высказывают мнения о возможности вмешательства божества, но из этого не следует, что Фукидид сам разделял эти мнения. Так, например, Никий очень серьезно убеждает своих солдат надеяться исключительно на помощь богов и прибавляет, что состояние, в котором находится его войско, может пробудить скорее сострадание, чем зависть богов (VII, 77, 4). Но из этого нельзя сделать вывод (как делают некоторые комментаторы), что Фукидид верил, подобно Геродоту, в Немесиду или в то, что благополучие людей внушает богам зависть.
В знаменитом диалоге мелосцев с афинянами (V, 85-113) мелосцы выражают надежду на помощь богов. "Судьба, управляемая божеством, - говорят они, - не допустит нашего унижения, потому что мы, люди богобоязненные, выступаем против людей несправедливых" (104). На это афиняне возражают, что "повсюду, где люди имеют силу, они властвуют по непререкаемому велению природы", т. е. афиняне ссылаются на право сильного. Который же из двух принципов сам Фукидид считает господствующим в мире? Он не говорит этого прямо, но ясно, что верит в господство второго принципа, и поэтому совершенно неправы те комментаторы (например, Шталь), которые выводят из этого места заключение, будто Фукидид твердо верил во вмешательство богов в людские дела.
Правильнее поступали древние ученые, которые на основании подобных мест считали Фукидида "безбожником", "проникшимся воззрениями Анаксагора" (Маркеллин, § 22).
Убеждения в божеском промысле, который ведет человека к известной цели, у него нет. Есть, правда, у него некоторые выражения, которые заставляют его комментаторов думать, что Фукидиду не чужда была вера в принадлежность окончательного решения человеческих дел божественному произволу, что человек несет ответственность за свои дела перед богами и что от них зависит вся его деятельность. Его противоположение, например, понятия судьбы человеческому расчету ("они отразили варваров более благодаря благоразумию, чем судьбе" - I, 140, 1; 144, 4), указания на бедствия, ниспосылаемые богами, и на то, что главным признаком упадка общественных нравов надо считать ослабление в людях страха перед богами и несоблюдение верности клятвам, - все это толкуется некоторыми учеными как свидетельство религиозности Фукидида. Но нельзя не заметить, что все эти указания большей частью даются Фукидидом в очень неопределенных выражениях и никоим образом не допускают подобного толкования. Анализ текста Фукидида показывает, что под судьбой (τύχη) Фукидид разумеет совокупность чисто естественных причин, которых только по несовершенству своей природы не мог предусмотреть человеческий ум; о непосредственном проявлении в этом случае "божественного промысла" Фукидид не обмолвился ни одним словом. Таким образом, судьба у него есть лишь "случай", "случайность".
Веря, что все в мире совершается по незыблемым законам природы, Фукидид убежден, что человеческая натура всегда останется одной и той же (III, 82, 2) и что "минувшее, по свойству человеческой природы, может повториться когда-либо в будущем, в том же самом или подобном виде" (I, 22, 4). На этом основании он полагает, что его труд будет полезен людям и в будущем. "Быть может, - говорит он, - история моя, чуждая басен, покажется менее приятной для слушания; но для меня будет достаточно, что ее будут считать полезною те, которые захотят иметь верные сведения как о минувшем, так и о том, что когда-нибудь опять, по свойству человеческой природы, будет таким же или подобным. Она написана больше для того, чтобы быть достоянием навеки, чем для того, чтобы служить предметом состязания для слушания в данный момент" (I, 22, 4). Такой практический взгляд, на историю как на "наставницу жизни" свойственен античным ученым и более позднего времени.
Фукидид считает срой главной задачей изложение событий, поэтому он уделяет значительно меньше внимания роли отдельных личностей. Некоторые ученые высказывают мнение, что Фукидид считал значение личности в истории ничтожным. Это мнение едва ли верно. Правда, он довольно редко дает характеристики лиц от своего имени, но все-таки лица, которые благодаря своему индивидуальному превосходству, силе своего дарования оказали на ход событий решающее влияние, обрисованы им с достаточною определенностью. Таковы Перикл (II, 65, 5 сл.), Клеон (III, 36, 6; IV, 21, 3; V, 16, 1), Брасид (II, 25, 2; IV, 81, 1 сл.. 108, 2; V, 16, 1), Гермократ (VI, 72, 2), Алкивиад (V, 43, 2; VI, 15, 2); иногда он ограничивается лишь краткой заметкой, например, о Никии, что он "менее всех из эллинов того времени заслуживал столь несчастной кончины, потому что во всем своем поведении он следовал установленным принципам благородства" (VII, 86, 5).
Гораздо чаще читатель сам должен составить себе представление о каком-либо лице на основании описания его действий или на основании суждений о нем других. Очень часто Фукидид передает свои наблюдения над историческими деятелями, выводя их самих говорящими по тому или другому случаю речи, в которых они высказывают свои мысли.
В историческом деятеле Фукидид выше всего ставит ум, способность составлять ясное и правильное суждение о положении дел и таким образом предусматривать будущее. Но судит он о государственном деятеле не с точки зрения конечного успеха. Так, например, хотя начатая при Перикле война в конце концов привела к катастрофе, он тем не менее восхваляет Перикла. Напротив, Клеон взял Сфактерию и сдержал данное обещание, однако это не мешает Фукидиду считать его легкомысленным и сумасбродным.
Демос не имеет у Фукидида самостоятельного значения; его настроение подчинено скорее действиям того человека, который в данное время является руководителем государственной политики. Поэтому демос, как таковой, выступает у него в качестве значительного исторического фактора главным образом тогда, когда он сталкивается с действиями этого руководителя. Так, например, Фукидид прекрасно обрисовывает настроение и поведение афинского демоса по отношению к Периклу в момент кратковременной утраты последним своего политического влияния (II, 65, 1-4) или по отношению к Алкивиаду, когда над ним нависло обвинение в кощунстве над гермами и мистериями (VI, 53, 2; 61). Но это моменты высшего напряжения в жизни народа, моменты, имеющие историческое значение и потому приковывающие к себе внимание историка. Наоборот, мимо того, что в жизни народа повторяется постоянно, что не возбуждает особого исторического интереса, Фукидид проходит довольно равнодушно и довольствуется слегка ироническим замечанием: "как обыкновенно поступает толпа" (II, 65 4; IV, 28, 3; VI, 63, 2; VIII, 1, 4). Фукидид останавливается лишь мимоходом на внутренней истории афинской демократии, совсем не упоминая о быстрой смене афинских демагогов и т. п.
г) Фукидид как писатель
В древности на историческое произведение смотрели не только как на научное, но и как на литературное произведение. Поэтому и в истории античной литературы сочинения историографического характера, за некоторыми исключениями, занимают равное место с произведениями, преследующими исключительно литературные цели.
Древние критики ценили Фукидида главным образом как писателя. Это видно даже из маркеллиновой биографии, где об отличительных свойствах творчества Фукидида как историка содержится очень мало данных, тогда как об особенностях его как писателя автор говорит много (§§ 35- 42; 50-53; 56). По словам Плиния, "афиняне изгнали Фукидида полководца, призвали его обратно как историка, удивлялись красноречию того, чью доблесть ранее осудили" ("Естественная история", VII, 111). Дионисий Галикарнасский также критикует Фукидида главным образом как писателя.
Одним из главных достоинств всякого художественного произведения является единство плана. "История" Фукидида вполне удовлетворяет этому требованию. Как уже сказано выше, Фукидид поставил перед собой задачу дать только историю Пелопоннесской войны, и поэтому в состав его сочинения вошло только то, что имеет отношение к ней. Кажущиеся отступления от этой темы на самом деле органически связаны с нею. Так он и ведет свое повествование, не уклоняясь в сторону, вплоть до 410 г., хотя имел намерение описать все 27 лет войны. Таким образом, сочинение осталось неоконченным. О причинах этого в науке было высказано несколько мнений. "По мнению некоторых, - говорит Маркеллин, - восьмая книга Истории подложна и не принадлежит Фукидиду, причем одни приписывают ее дочери историка, другие Ксенофонту. Им мы возразим: несомненно, книга эта не есть произведение дочери историка, потому что женщина не в состоянии воспроизвести такие достоинства и искусство... Что восьмая книга принадлежит не Ксенофонту, об этом свидетельствует уже слог ее, потому что замечается большая разница между низким слогом и высоким [5]. Не принадлежит она, наверное, и Феопомпу [6], как некоторые желали доказать. Другие, более просвещенные, полагают, что книга эта принадлежит Фукидиду, но что она не отделана, написана только в виде первоначального наброска, содержит в себе вкратце множество предметов, описание которых могло бы быть отделано и распространено. Этим, по нашему мнению, и объясняется, что восьмая книга изложена слабее; по видимому, она такова отчасти и потому, что историк составил ее во время болезни: когда тело сколько-нибудь нездорово, слабеют обыкновенно и умственные силы, так как ум и тело находятся между собою почти в полном согласии" (§§ 43-44).
Бо́льшая часть исследователей Фукидида также находят в книге VIII некоторые недостатки по сравнению с предшествующими книгами, частью в языке, частью в способе изложения. Однако подлинность ее в настоящее время не подвергается сомнению. Сам Фукидид называет себя ее автором (VIII, 6, 5; 60, 3); в ней в общем тот же язык с излюбленными Фукидидом, ему одному свойственными словами и оборотами речи и другие признаки его авторства. Можно сказать только, что книга эта осталась неоконченной: рассказ прерывается на половине фразы. Причина этого неизвестна; вероятнее всего, смерть помешала автору довести до конца свой труд.
В незаконченности труда Фукидида, вероятно, следует искать объяснения важнейшей особенности книги VIII - почти полного отсутствия прямых речей. Дионисий Галикарнасский передает мнение Кратиппа, будто Фукидид опустил в VIII книге речи умышленно, придя к убеждению, что они препятствуют изложению и досаждают читателю. Объяснение это неприемлемо: было бы странно, что автор лишь в конце труда убедился в непригодности прямых речей.
Некоторые из новых ученых объясняют отсутствие прямых речей в книге VIII характером излагаемых в ней событий, - именно тем, что изложение партийной борьбы, политических интриг и дипломатических переговоров, составляющее главное содержание книги VIII, давало мало поводов для включения в нее прямых речей. Однако изложение содержания речей в косвенной форме дается в ней чаще, чем во всех остальных книгах, следовательно, поводы для речей были. И если тем не менее Фукидид не приводит в книге VIII ни одной прямой речи, то объяснение этого скорее всего следует искать лишь в том, что он не успел книгу VIII отделать с такою же тщательностью, как предшествующие.
Фукидид принадлежит к числу писателей, трудных для понимания; особенно трудно понимать у него речи, повествовательные части значительно легче. Основной особенностью сочинения Фукидида является сжатость стиля, стремление в немногих словах выразить как можно больше мыслей. Это главным образом и приводит к затемнению языка и к трудности понимания.
Фукидид, как и другие греческие прозаики, пользуется приемами риторики. Из числа риторических фигур особенно часто употребляются антитезы, т. е. сопоставления противоположных слов, с которыми соединен и контраст мысли.
Однако, если оставить в стороне некоторые грамматические и стилистические недостатки Фукидида, а смотреть лишь на литературные свойства его как исторического повествователя, то труд его надо с полным правом признать прекрасным. В нем много истинно художественных страниц; так, все описание Сицилийской экспедиции (книги VI и VII) полно драматизма; с огромной выразительностью изображена эпидемия чумы, свирепствовавшая в Афинах (II, 47-54), недаром Лукреций воспроизвел это описание в своей поэме "О природе вещей" (VI, 1138;-1286).
Кроме того, можно указать еще на ряд замечательных мест: 1) речь коринфян (I, 67-71), 2) смерть Фемистокла и суждение о нем (I, 135- 138), 3) надгробная речь Перикла (II, 35-44), 4) характеристика Перикла (II, 65), 5) осада Платеи (II, 74-78), 6) жестокости партийной борьбы (III, 81-83), 7) завоевание Сфактерии (IV, 29-41), 8) отплытие афинян в Сицилию (VI, 30-32), 9) поражение афинян в Сиракузской гавани (VII, 69-71), 10) отступление афинян в Сицилии (VII, 75-80), 11) гибель Никия и его войска (VII, 83-87).
Историческое повествование Фукидида часто прерывается речами разных действующих лиц, либо прямыми, либо косвенными. Прямые речи имеются во всех книгах истории Фукидида, за исключением восьмой, косвенные - во всех книгах, кроме первой; особенно много косвенных речей в книге VIII. В семи книгах содержится 40 больших прямых речей, неравномерно распределенных между отдельными книгами. К прямым речам можно присоединить письма: Павсания - Ксерксу и ответное письмо Ксеркса Павсанию (I, 128, 9; 129, 3), Фемистокла - Артаксерксу (I, 137, 4), Никия - афинянам (VII, 11-15). Наконец, в один разряд с речами и письмами можно поставить два диалога: длинный диалог афинян с мелосцами (V, 87-111) и короткий диалог ампракиотского глашатая с одним из акарнанов (III, 113, 3-4).
Речи у Фукидида делятся на следующие категории: 1) речи, произнесенные в народных собраниях, 2) воззвания полководцев, 3) судебные речи - платейцев и фиванцев перед спартанцами (III, 53-59; 61-67), 4) надгробная речь, произнесенная Периклом во время похорон павших в сражении афинян (II, 35-45). Речи эти не являются вставками, нарушающими повествование, но составляют с ним одно неразрывное целое.
Ближайшее назначение прямых речей у Фукидида - это усиление эффекта рассказа. Они были для Фукидида средством, с помощью которого он вводил читателя в историческую обстановку изображаемых событий, давал ему возможность как бы лично присутствовать при них. Это было тем более необходимо, что Фукидид в повествовательных частях своей "Истории" сознательно уклонялся от того, чтобы сообщать читателю свои личные мнения. Поводы к помещению речей возникали сами собой, так как речи играли важную роль и в государственной жизни эллинов и на поле брани, когда вожди обращались к воинам со словами ободрения.
Речи давали Фукидиду средство освещать политическое и стратегическое положение государств и характеризовать государственных деятелей и полководцев. Они придавали изложению большую жизненность и должны были "сделать слушателя [или читателя] как бы зрителем" событий [7].
Вот несколько примеров. Речь коринфских послов на первом собрании в Спарте (I, 68-71) представляет характеристику спартанцев и афинян. Ответная речь афинских послов на том же собрании (I, 72-78) имеет целью доказать, что Афины занимают по праву первенствующее положение в ряду эллинских государств, и оправдать афинскую политику по отношению к союзникам. Выступающий вслед за афинскими послами спартанский царь Архидам в своей речи (I, 80-85) выражает настроение сторонников партии мира в Спарте, а эфор Сфенелаид в своей речи (I, 86) является выразителем спартанской воинственной политики.
Все речи Перикла служат как бы реальным подтверждением той характеристики, какую дает ему Фукидид как государственному деятелю и главному инициатору войны (II, 65, 5-9). В первой своей речи (I, 140- 144) Перикл убеждает афинян в неизбежности войны и вселяет в них уверенность, на основании реальных данных, в конечном ее успехе. Вторая речь Перикла, знаменитая надгробная речь (II, 35-46), содержит идеальную характеристику афинской демократии, как ее понимал Перикл и как он пытался осуществить ее во время своего правления. Это. как бы программная речь Перикла. Наконец, в третьей речи (II, 60-64) Перикл преследует не столько цель оправдать свою политику в глазах афинян, сколько укрепить в них уверенность в конечной победе.
Представляется естественным вопрос, насколько речи разных лиц у Фукидида соответствуют речам, действительно ими произнесенным. На этот вопрос Фукидид сам дает ответ. "Что касается речей, - говорит он, - произнесенных отдельными лицами или в пору приготовления к войне, или во время уже самой войны, то и для меня трудно было бы запомнить сказанное в этих речах со всею точностью то, что я слышал сам, да и для тех, которые передавали мне сказанное в каком-нибудь другом месте. Речи составлены у меня так, как, по моему мнению, каждый оратор, сообразуясь всегда с обстоятельствами данного момента, скорее всего мог говорить о настоящем положении дел, причем я держался врзможно ближе общего смысла действительно сказанного" (I, 22, 1).
Приведенные слова Фукидида можно понимать только в таком смысле: 1) одни из приводимых им речей он слышал сам, содержание других ему было сообщено другими лицами; 2) ни одна из речей не представляет дословного воспроизведения слов оратора; 3) все речи составлял сам Фукидид, руководствуясь той обстановкой, в которой речь произносилась, и придерживаясь возможно ближе общего смысла действительно сказанного. О каких-либо письменных пособиях, вроде конспектов, он не говорит ни слова, а, напротив, заявляет, что передает речи по памяти. Таким образом, автор снимает с себя всякую ответственность за точную передачу речей отдельных ораторов. Поэтому несправедливо некоторые критики упрекали Фукидида в том, что в передаче речей он не соблюдает исторической точности, - он и не обещает ее соблюдать.
Анализ речей, приведенных у Фукидида, показывает, что в них несомненно есть мысли, которых не мог высказать сам оратор. Таким образом, уже из слов Фукидида надо заключить, что в этих речах смешаны мысли и ораторов и самого историка. Определить с точностью, какие мысли принадлежат ораторам и какие Фукидиду, - дело невозможное; можно только иногда предполагать, с некоторой степенью вероятности, о принадлежности их или оратору, или историку. На этом основании нельзя утверждать, что мнение, высказанное оратором, разделяется и Фукидидом. Это бывает вполне очевидно, когда Фукидид приводит речи двух противоположных сторон, каковы, например, речи Клеона и Диодота (III, 37-40; 42-48), из которых первый указывает на необходимость суровой политики по отношению к возмутившимся союзникам, а второй высказывает противоположное мнение. В диалоге мелосцев с афинянами (V, 85-113) Фукидид также приводит два противоположных мнения, и, конечно, сам он согласен лишь с одним из них. В общем можно считать достоверным, что в речах выведенных Фукидидом лиц он часто высказывает свои собственные мысли.
Внешняя форма речей, несомненно, принадлежит самому Фукидиду. Это видно хотя бы из того, что речи, произнесенные в действительности на каком-либо неаттическом диалекте, например на дорийском - спартанцами, коринфянами, сицилийцами, у Фукидида изложены по-аттически и притом язык речей в стилистическом отношении одинаков: это-язык автора.
Характер человека, как понимает его Фукидид, выражается в характере его речей. Миролюбивый, нерешительный, суеверный Никий является точно таким же и в своих речах и в письме (VI, 9-14; 20-23; VII, 11-15). Честолюбие, расточительность, смелость в замыслах и эгоизм налагают соответственную печать на речи Алкивиада (VI, 16-19; 89-92). Резкий и решительный характер Клеона выражен в его речи, в которой он укоряет народ в малодушии, настаивает на строгом выполнении долга возмездия и требует немедленного применения жесточайшей меры наказания к виновным союзникам (III, 37-40). Еще более характерна в этом отношении речь сиракузского демагога Афинагора, который беспощадно разоблачает происки олигархической партии, клеймит ее представителей и грозит суровыми карами (VI, 36-41). Очевидно, борьба партий в Сиракузах достигла в это время высокой степени напряжения. Все три речи Перикла, которого не раз должен был слышать Фукидид, не только передают властолюбивый характер оратора, но и служат отражением его внешней политики и высокомерного отношения к народному собранию (I, 140-144; II, 35-46; 60-64).


[1] См. т. I, стр. 351.
[2] Там же, стр. 308.
[3] Там же, стр. 359.
[4] Там же, стр. 382, 386, 395 и 406.
[5] Последние слова подлинника неясны и объясняются различно.
[6] См. ниже, гл. V.
[7] Плутарх. О славе афинян, гл. 3.