9. ОБЩИЙ ОБЗОР ЛОГОГРАФОВ

Подобно Гекатею все логографы стремились истолковать сказания как подлинную историю, причем из древних мифов устранялось чудесное, сверхъестественное. Веря в действительность событий, передаваемых мифами, вроде, например, Троянской войны, логографы старались очистить их от всего того, что не допускало рационалистического толкования и естественного объяснения. Таким образом, в сочинениях логографов видны первые попытки критической переработки древних преданий с целью извлечь из них подлинную историческую их основу; и хотя эта переработка мифов была еще несовершенной и наивной, все-таки в этом видны зачатки исторической критики.
С такого рода рационалистической обработкой преданий соединяется стремление внести в изложение также элементы познавательные - сведения географические и этнографические. В описании жизни чужеземных народов - их нравов и обычаев, их памятников и преданий - древнейшая греческая историография должна была перешагнуть границы легендарной эпохи и войти в соприкосновение с современными ей событиями. По тому же пути пошла и местная история, предметом исследования которой становится не переработка всей массы преданий, но рассмотрение развития какого-либо одного государства или племени, причем исследователь касается событий не только седой старины, но и более близкого к нему прошлого, а затем и настоящего. Подобного рода местные "Истории" начинают появляться с V века до н. э. в тех областях греческого мира, которые выдвинулись вперед в своем культурном развитии, в городах Малой Азии, Сицилии и Южной Италии. Форма этих историй - летописная; в них год за годом, с приурочиванием к именам эпонимных магистратов, передаются достопримечательные события. Это еще далеко не живой исторический рассказ, а лишь перечень событий, отчасти представляющих интерес, отчасти незначительных. Такие летописи носили название "хорографий" (ώρογραφίαι), так как, по словам Диодора (I, 26), у некоторых эллинов год назывался ώρος.
Дошедшие до нас фрагменты логографов в значительном большинстве случаев содержат описание событий легендарной эпохи, и на первый взгляд может казаться, что ей по преимуществу были посвящены и их труды; но такое заключение едва ли будет соответствовать тем свидетельствам, которые на этот счет дают древние писатели, более знакомые с их произведениями. То обстоятельство, что фрагменты, дошедшие до нас, касаются главным образом легендарной эпохи, объясняется тремя причинами: во-первых, тем, что позднейшими писателями всегда охотнее делаются извлечения из первых книг, чем из книг последующих каких бы то ни было сочинений; во-вторых, тем, что сказания легендарные, в которых греки видели общее достояние всех племен, вызывали более интереса, чем специальные истории отдельных племен и городов, которым должны были быть посвящены эти исторические труды; в-третьих, может быть, тем, что сами историки, сознавая общий интерес всех греков к мифической истории, особенно тщательно обрабатывали именно этот раздел своих трудов, и потому для суждения о характере их изложения (которым особенно интересовались позднейшие греческие ученые) делать извлечения из этих разделов было особенно поучительно. Во всяком случае заключения некоторых историков литературы о том, будто логографы интересовались преимущественно легендарными событиями, имеют довольно шаткие основания.
Хотя аристократия, к которой принадлежали по крайней мере некоторые из логографов (например, Гекатей), конечно, интересовалась своими мифическими предками, но, без сомнения, она была не менее заинтересована судьбами знатных родов и в историческое время, и этому времени должно было отводиться поэтому тоже немало места в сочинениях логографов. Изучение исторических записей (упомянутых выше ἀναγραφαί, γραφαι), которыми они пользовались в значительной мере в своих работах и которые толковали, вело их к той же исторической эпохе; а, с другой стороны, выведение колоний ионийцами, развернувшееся в период жизни логографов, способствовало тому, что они с особым интересом занимались географией, изучали и обрабатывали местный этнографический материал. Недаром большая часть логографов была "периэгетами" (путешественниками). Немалое место в их сочинениях занимало исследование (ίστορίη). Логографы всегда могли рассчитывать на интерес со стороны своих соотечественников к такого рода сведениям.
Несмотря на то, что, как говорит Дионисий ("Суждение о Фукидиде", 6), логографы обращались к мифам, в своих сочинениях они вместе с тем повествовали и об отдельных племенах и местностях на основании сохранявшихся в разных местах и городах воспоминаний, передававшихся из поколения в поколение.
Содержанием, вероятно, в значительной степени обусловливалась и форма сочинений логографов. В тех частях, которые касались мифического периода, они еще, быть может, находили себе прототипы в более или менее художественной композиции киклических поэм, но в собственно исторических отделах расположение материала основывалось исключительно на генеалогии: отдельные поколения в истории родов давали единственную нить для расположения материала и служили единственной хронологией. В периэгетических трудах порядок описаний зависел от чередования местностей, которые видел путешественник; и то, что он мог сообщить из мифических преданий или более достоверной истории о той или иной местности, включалось в такие описания совершенно отрывочно.
Слог также в значительной степени сообразовывался с содержанием. В частях, посвященных мифическому времени, материал которых, быть может, в большей или меньшей мере был почерпнут из эпических поэм или являлся просто прозаическим переложением их, всюду виден поэтический колорит - выражения, целиком заимствованные из эпической литературы, иногда довольно типичные поэтические обороты. Но в частях чисто исторических мы видим ряд кратких, отрывистых предложений, соединенных по-средством τέ, καί, δέ, а иногда и без такой связи поставленных одно за другим. Попытки примкнуть к эпосу у логографов, несомненно, есть, но как в содержании есть стремление накопить возможно больше поучительного материала, а не переработать его, так и в изложении видна какая-то отрывочность, недоделанность и неровность, которыми и обусловлено то различие в суждениях об их манере писать у Страбона, Дионисия, Гермогена и других древних авторов. Цельного представления об этих писателях не может быть уже потому, что цельного характера не имели самые их произведения. Эти произведения служили источниками всякого рода знаний, они во многих отношениях содействовали выработке прозаического языка, но как художественные произведения имели мало значения.
Относительно вопроса о происхождении исторических произведений логографов в науке есть два мнения.
Одни утверждали, что вся ранняя историография составляла прямое продолжение послегомеровской эпической поэзии греков: указывали на то, что эта эпическая поэзия, т. е., например, генеалогическая поэзия Гесиода и его последователей и киклические поэмы удержали только метрическую форму, что по содержанию они уже близко подходили к прозе; указывали и на то, что ранняя историография в сущности обрабатывала те же темы, что и эпос, и что в некоторых случаях она прямо перелагала в прозу то, что уже ранее было обработано в метрической форме; наконец, обращали внимание на то, что и ранняя философия долго колебалась между поэтической и прозаической формой изложения.
Другие, однако, высказывали сомнения относительно этого исключительного влияния эпоса и хотели вывести раннюю историографию из тех кратких записей исторического характера, какими являются, например, списки должностных лиц и т. п. Такие записи ведутся каждым народом, как только он ознакомится с письменностью, и из них, естественно, возникают сначала сухие погодные списки событий, а затем и более совершенная форма историографии.
Теоретически против такого заключения трудно было бы представить какое-либо возражение, но против него свидетельствует главным образом история языка как этих ранних писателей, насколько мы их знаем, так и Геродота. Подобного рода записи делаются на каком-нибудь местном наречии, понимание которого вполне доступно тому населению, для которого они пишутся. Между тем не только у Геродота, но и у его предшественников нигде не удалось подметить следов письма на каком-либо местном наречии. Ранних исторических трудов на дорическом диалекте мы совсем не знаем; что же касается ионийского диалекта, то точно так же из четырех его разновидностей, которые различает в Ионии и на прилежащих островах сам Геродот, до сих пор не удалось подметить в литературных памятниках ни одной. Попытки более или менее подгонять отдельные грамматические формы их к формам какого-либо из известных нам по надписям живого говора всегда остаются совершенно произвольными.
Эпическая поэзия, особенно последнего периода, была наиболее естественным источником, откуда историки могли заимствовать нужные им обороты речи и образные выражения. К ней они и обратились. В языке историков можно. видеть компромисс между каким-либо местным наречием (как предполагают, милетским) и языком эпоса. Так, Акусилай переложил в прозу некоторые сочинения Гесиода. Это свидетельствует не столько о том, что он искал средств усовершенствования своего стиля, сколько о том, что по содержанию генеалогические труды Гесиода и его последователей подходили к темам, которые интересовали ранних историков.
Фрагменты сочинений логографов настолько разрозненны и малочисленны, что не дают возможности восстановить их произведения в сколько-нибудь полном виде. Но вместе с тем эти фрагменты представляют большой интерес и для историка и для литературоведа, так как показывают и развитие исторического мышления, и развитие литературы, и развитие литературного языка, зависящих от экономического и политического развития древней Греции [1].


[1] О прозаических сочинениях философов раннего периода см. ниже, гл. VI.