Греки правильно указали отличительный признак драмы - "действие", утверждая, что она получила свое название от "подражающих действиям".[1] Но ко времени Аристотеля, "Поэтика" которого была первой дошедшей до нас попыткой связного изложения вопросов истории и критики литературы, история драмы была уже не вполне ясна грекам, и они пытались восстановить ее путем произвольных догадок.
Аристотель выводит трагедию из так называемой драмы сатиров (τὸ σατυρικόν), утверждая, что в ней "диалог из шутливого сделался позднее величественным и из первоначально малых произведений возникли большие".[2] Эти признаки (малый объем и шутливые речи) подходят к драме сатиров, поскольку о ней можно судить по дошедшим до нас только двум пьесам этого рода - "Киклопу" Эврипида и "Ищейкам" Софокла, причем от последней драмы уцелела лишь часть. Они действительно короче трагедий тех же драматургов и носят ярко выраженную шутливую окраску. Однако новейшие исследователи полагают, что драма сатиров была не первичным видом трагедии, а схожей с ней по форме, но по содержанию совсем отличной ветвью драмы.
В той же главе, несколько выше, Аристотель отмечает импровизационный характер трагедии и приписывает ее создание "сочинителям дифирамба": γενομένη... ἀρχής αὺτοσχεδιαστικῆς... (ἡ τραγῳδία)... ἀπὸ τών ἐξαρχόντων τὸν διθύραμβον (p. 1449a), - что создает очень большие затруднения, потому что дифирамб сам по себе является одним из самых загадочных видов греческой поэзии. Аристотель (Поэтика, гл. 2, р. 1448 а) ссылается на дифирамбы поэтов V века Тимофея и Филоксена, но они не дошли до нас, а дифирамб XVIII Бакхилида "Тезей", представляя собой беседу Эгея и Медеи, ближе подходит к балладам; способ же его исполнения в древности сейчас не может быть точно установлен. Во всяком случае, к преданию о Дионисе и к его культу он не имеет никакого отношения. По мнению большинства исследователей, Аристотель здесь имеет в виду лишь какой-то отдельный, едва ли существенный признак дифирамба, содержание которого, по видимому, было очень разнообразно. Так, Плутарх (О музыке, 10, р. 1134e) среди произведений музыканта Ксенокрита, уроженца Локров в Южной Италии, отмечает и дифирамбы героического содержания.
Почти по каждому частному вопросу истории трагедии, затронутому Аристотелем, у древних были различные взгляды. Так, изобретение трагедии иные приурочивали не к Пелопоннесу, а к Икарии в Аттике (у Афинея II, 11, р. 40b).
Новые подробности об Арионе найдены в одной из рукописей Ватиканской библиотеки, содержащей сочинение византийца Иоанна Диакона с выписками из древних авторов, составляющими ее главнейшую ценность.[3] Здесь идет речь о происхождении трагедии: "Люди, отказавшись от дикой жизни и употребления в пишу желудей, перейдя к земледелию, учредили праздник для приношения богам начатков урожая. Чтобы украсить этот праздник, мудрые люди изобрели первым делом комедию; ее составителем был Сусарион; затем, когда потребовалось дать противовес распущенности комедии, была изобретена трагедия. По свидетельству Аристотеля, и та и другая были изобретены афинянами. Трагическую драму впервые создал Арион из Метимны, как это показал Солон в своих эпиграммах; по свидетельству же Драконта Лампсакского, драма была впервые поставлена в Афинах, когда ее составил Феспид". На основании этого текста считают, что первым этапом в развитии трагедии были дифирамбы Ариона в исполнении сатиров, причем Арион был только зачинателем этой игры, а ввел эти представления в Афинах Феспид. В упоминаемом здесь Драконте Лампсакском видят автора сочинения "Об аттических родах", который отстаивал заслуги афинян в деле создания трагедии против тех, кто, подобно Солону, приписывал это Ариону, действовавшему в дорийском Коринфе.
У более поздних ученых, заполнявших свои труды по большей части набором плохо проверенных выписок из самых разных источников, еще больше колебаний даже насчет самого значения слова "трагедия". Например, так называемый "Большой Этимологик" поясняет это слово тем, что хоры в трагедии состояли по большей части из сатиров, которых звали τράγοι, т. е. козлы. Подтверждение этому археологи видят на тех рисунках аттических и беотийских ваз, где изображены козлоподобные плясуны, в которых видят участников хора трагедии.[4] Другие истолковывали слово "трагедия" как "песнь за козла": козла давали в награду победившему на состязании исполнителю трагедии.[5]
В итоге новейших работ ученых над источниками расширилось и уяснилось представление о праздниках, с которыми связаны зачатки трагедии: обстоятельнейшее исследование Л. Дейбнера доказало родство Антестерий с Дионисиями. Надписи отдельных городов один и тот же праздник плодородия в начале весны называют без различия то Дионисиями, то Антестериями.[6] Э. Рейш оспаривает происхождение трагедии из дифирамба и название ее объясняет тем, что в награду участникам трагедии первоначально давали козла. Э. Бете доказал несостоятельность свидетельств, между прочим, Афинея (XIV, 28, р. 630c), о тождестве трагедии с драмой сатиров, состоявшей будто бы из одних только песен хора. Он настаивал на происхождении трагедии из сочетания хора с актером, воплощавшим бога в его общении со своими служителями и поклонниками. От драмы сатиров резко отличает трагедию П. Нильссон, признавая в τὸ σατυρικόν лишь одну из многочисленных разновидностей первичной драмы. Вместе с В. Риджуэем он особое внимание уделяет плачам (θρῆνοι), которые часто встречаются во многих драмах всех великих трагиков, и полагает, что они составляли существеннейшую принадлежность уже древнейшей трагедии. Эта точка зрения является особенно плодотворной и прекрасно объясняет почву, на которой могло уже в первичной драме возникнуть объединение тех разнообразных нитей, какие наблюдаются в трагедиях V века. Чисто религиозное значение трагедий особенно подчеркивал А. Дитерих, положив в основу своего объяснения связь между театральными представлениями (δράματα) и действами чисто обрядовых мистерий (δρώμενα). По его мнению, последний термин - чисто литургический, а первый - чисто светский, но оба они обозначали одно и то же явление. Он указывает затем, что и мистериям было присуще в высокой степени драматическое начало, в котором перед верующими воспроизводили переход от хорошего к дурному или наоборот. Центром этих мистерий был близко лежавший от Афин Элевсин, и как раз оттуда был родом первый великий трагик Греции - Эсхил. Смысл устройства представлений вообще и трагедий в частности Дитерих объясняет чисто обрядовым их назначением, привлекая к сравнению обычаи современных жителей Явы: там, если захворает в семье ребенок, зовут устроителя "театра теней" и заставляют играть пьесу, в которой изображается выздоровление. В конце актер подает руку отцу, и от этого жеста ребенок будто бы выздоравливает. Связь трагедии с мистериями переоценивает также и Эрвин Роде. Вильгельм Вундт всю драму выводит из мистических танцев, различая в них светскую и чисто религиозную ветви, причем сопоставляет последнюю с мистериями. [7] Гораздо более правдоподобным является, наоборот, использование устроителями поздней лих мистерий драматических сцен для более наглядного воспроизведения своих отвлеченных учений, как это затем повторило христианство, положившее в основу своего богослужения внешнюю рамку античной трагедии.[8]
Против этих попыток от жги от Аристотеля и дополнить его построения решительно восстал Виламовиц-Меллендорф в статье, посвященной вновь открытым отрывкам ."Ищеек" Софокла, найдя в них будто бы полное подтверждение того, что он утверждал уже во введении к "Гераклу" Эврипида.[9] Правда, он должен был признать наличие обильных "плачей" в заключительных частях "Персов" и "Семерых" Эсхила, но это, по его мнению, только позднейшие наросты на первичной трагедии, представлявшей собой до Феспида драму сатиров и состоявшей из сплошного пения. Феспид ввел актера, говорившего ямбические стихи, которые в Афинах были введены Солоном, и благодаря этому диалог трагедии получил ионийско-аттическую окраску, в то время как песни ее лирических частей удержали некоторые элементы языка своей дорийской родины.
Исходя из фрагментов Архилоха, Виламовиц считает, что дифирамб был сольной песней, исполнявшейся в честь Диониса на пирушках, и только Арион превратил его в Коринфе в хоровую песнь.

---

[1] Аристотель, „Поэтика“ гл. 3, ρ. 1448i: δράματα καλεῖσθαι τίνες αὺτά φασιν ὃτι μιμοῦνται δρῶντας.
[2] Гл. 4, p. 1449a, 19-20: ἑκ μικρών· μύθων και λέξεως γελοίας δια τὸ ἐκ σατυρικοῦ· μεταβαλεῖν όψὶ άπεσεμνύνθη
[3] Издано H. Rabe. Rh. Mus., 1903, стр. 127 сл.
[4] См. заметку Густава Керте в приложении к „Prolegomena“ Э. Бете, стр. 339 — 344.
[5] Схолии к „Государству“ Платона III, р. 394 с; схолии к Дионисию Фракийскому р. 746, 22; эпиграмма Диоскорида в „Палатинской антологии“ VII, 410; Гораций „Ars. poët“ ст. 230, ср. Вергилий „Георгики“ II, ст. 380—384. Римский ученый IV века н. э. Диомед, пользовавшийся разнообразными трудами, начиная с работ ученика Аристотеля Феофраста, принимает наряду с другими и это объяснение слова „трагедия“ (Ars gramm. III, гл. 8), так что его можно считать наиболее распространенным в ученых кругах древности.
[6] Это осторожнее, чем утверждение З. Дымшица („Эпифания Диониса в мифе“, стр. 231), будто Антестерии — древнейшая форма Дионисий.
[7] См. W. Wandt, Völkerpsychologe. Bd. II. Mythus und Religion, 1905, стр. 463—501.
[8] См. W. Kreizenach, Geschichte des neueren Dramas, Галле, 1911, стр. 43 сл.
[9] WilamowitzMöllendorff, Die Spürhunde des Sophocles (Ilbergs Jahrb., т. 29, 1913, стр. 449 сл.).