Переходя к тем теориям о составе гомеровских поэм, какие возникли после Вольфа и существовали до недавнего времени, мы должны назвать следующие направления.
1. Так называемые "охотники за малыми песнями" (Kleinliederjäger), главою которых был Карл Лахманн, выпустивший свои "Betrachtungen über Homers Ilias" в 1837-1841 гг.
2. Так называемые "унитарии", самым первым из коих был Г. - В. Нич, автор исследования "Die Sagenpoesie der Griechen" (1852). Он впервые выступил в защиту единства гомеровских поэм еще в начале 30-х годов в своих примечаниях к "Одиссее".
3. "Теория основного ядра" (Kerntheorie), развитая во втором томе "Истории Греции" Джорджа Грота (1847).
Теория Лахманна была затем несколько развита Морицем Гауптом, написавшим дополнения к книге своего учителя. Лахманн подверг "Илиаду" анализу по образцу своего более раннего исследования "Песни о Нибелунгах" (1816). Он исходил из безоговорочного признания факта писистратовой редакции и свой анализ проводил в духе учения Гердера о народной поэзии, воспринятого немецкой романтической школой. В основе этого анализа лежало установление противоречий в тексте, причем Лахманн считал бесспорным, что один и тот же автор противоречий допустить не может. Из текста поэм выделялись отдельные песни, с таким расчетом, чтобы внутри них не было даже мелких противоречий, но на поэтическую цельность таких "малых песен" внимания не обращалось. Лишь в немногих случаях выделение этих песен было сделано с достаточным основанием. Таковы, например, "Подвиги Диомеда" (песнь V) или "Патроклия" (песни XVI-XVII).
У последователя Лахманна Германна Кёхли, автора "Iliadis carmina XVI restituta" (1864), при сохранении того же метода исследования мы находим некоторые существенные отступления от первоначальной теории: отдельные песни не были впервые соединены в комиссии Пиcистрата, а с самого начала каждая из них сочинялась с учетом содержания других, и уже с раннего времени они исполнялись вместе. Так он приходит к "пра-Илияде" и "пра-Одиссее", состоявшим из самостоятельных песен. Кёхли скорее приближается к той теории, которую впервые развил Готфрид Германн в своем этюде "Об интерполяциях у Гомера" (1832). Готфрид Германн сделал заключение, что в I песни "Одиссеи" со ст. 87 начинается перерыв в рассказе, и в основную тему, какою является возвращение Одиссея, включается позднейшее добавление - "Телемахия", Повествование о Телемахе так же внезапно прерывается на 620-м стихе песни IV, чтобы возобновиться со ст. 113 песни XV. Этим же исследователем были выделены и основные моменты для критики "Илиады".
Решительным противником Лахманна выступил Нич. Через десять лет после упомянутого выше его труда "Die Sagenpoesie der Griechen" вышла его новая книга "Beiträge zur Geschichte der epischen Poesie der Griechen" (1862). Он использовал в ней правильную установку Велькера в понимании развития греческой саги и эпического цикла, учитывая различие между эпосом и трагедией в форме и трактовке. Несмотря на то, что Ничу не удалось доказать всех своих утверждений, его труды во многом способствовали правильному пониманию Гомера в подробностях послаблению неумеренного критицизма. Эти труды выходят далеко за пределы с лора о возникновении поэм. Нич считает, что уже сага запечатлела героические фигуры и подвиги в творческом смысле. Эпический же поэт, расширяя мотивы саги соответственно их национальному содержанию, становится таким же национальном поэтом, как и поэт трагический. Драматическое оформление важнейших событий из национальной жизни сделало Гомера любимцем греков. Гомер изображал им их мировое сознание в хорошо знакомой им и все же всегда новой форме. Он создавал характеры в соответствии с их глубочайшим внутренним убеждением и говорил им своими изречениями так, как чувствовало их сердце. Этот образ национального поэтического гения помрачен для нас критикой. Попытки решить отрицательно вопрос единства гомеровских поэм слишком поспешны, "так как в них недостает основы национального восприятия, которое одно может вызвать генетическое понимание завещанных нам поэтических произведений".
Другим крупнейшим "унитарием" был, на ряду с Ничем, датский ученый Нуцгорн, автор книги "Die Entstahungsweise der Homerischen Gedichte" (1869). К этому же направлению принадлежали русские эллинисты М. С. Куторга и Ф. Ф. Соколов.
Но и школа Лахманна продолжала привлекать к себе многочисленных сторонников, среди которых наиболее известны Бониц, Зенгебуш, Лауэр, Ларош и др.
Среднее положение между этими направлениями занимал профессор К. Лерс, признававший единство каждой из поэм, но отрицавший их связь друг с другом. Эта точка зрения высказывалась уже некоторыми александрийскими грамматиками, которые получили у своих современников название "хоризонтов" (отделителей).
Многие положения "теории основного ядра" по частным опросам были приняты представителями "теории малых песен". Так, ими был целиком принят анализ пески IX "Илиады" с выделением особой "Поэмы о посольстве", сделанный Дж. Гротом. Грот признавал, что песни II-VII "Илиады" содержат красивейшие поэтические сцены, но считал, что вставлены они очень неискусно. Еще раньше Генрих Дюнтцер в книге "Homer und der epische Kyklos" (1839) считал эти же песни отдельной поэмой. В Германии теория Грота стала популярней после книги Л. Фридлендера "Die homerische Kritik von Wolf bis Grote" (1853), где она была заново обоснована.
Особое развитие в применении к "Одиссее" эта теория получила в работах Адольфа Кирхгофа. Этот ученый доказывал, что уже в источниках, использованных нашей "Одиссеей", старые песни были так переработаны, что можно, конечно, узнать их следы, но восстановить их первоначальные формы уже невозможно.
К той же теории был близок и В. Крист (Christ), в 1884 г. издавшей "Илиаду", где основные и позднейшие части поэмы напечатаны крупным и мелким шрифтом.[1] Из русских ученых сторонниками этой теории являлись П. М. Леонтьев, И. Пеховский, Ф. Г. Мищенко, С. П. Шестаков, Ф. Ф. Зелинский и Вяч. Иванов.
Большое значение имели лингвистические исследования Августа Фикка, выделявшие более древние части гомеровских поэм на основании преобладания в них эолийских форм. В своих исследованиях о Гомере (1883-1887) он опровергал взгляд древних на язык Гомера как на древнеионийский диалект и считал, что эпический язык создался в городе Смирне, который принадлежал сперва эолийцам. Когда же город перешел в руки ионийцев, Гомериды выселились на остров Хиос, но и там должны были уступить влиянию ионийского диалекта и перевели свой эпос механически слово в слово на это наречие. Эолийское языковое достояние сохранилось лишь там, где перевод был невозможен по метрическим основаниям или где в ионийском наречии не оказывалось подходящего слова, с тот искусственный смешанный язык стал затем языком позднейшего эпоса.
"Теория основного ядра" опиралась на наблюдения тех противоречий и непоследовательностей, которые для "теории малых песен" послужили основанием к выделению таковых в составе "Илиады" и "Одиссеи". Однако сторонники этой теории, признавая вместе с "унитариями" общее единство плана поэм, общее впечатление их цельности, пришли к выводу, что в основе "Илиады" лежит небольшая поэма с определенным сюжетом - "Гнев Ахиллеса", значительно расширенная позднейшими вставками и распространениями.
Остановимся на анализе состава "Илиады" с точки зрения этой теории.
В основной поэме небольшого размера все части ближайшим образом относятся к упомянутому сюжету. Во-первых, завязка: ссора Ахиллеса с Агамемноном в песни I "Илиады" из-за того, что Агамемнон отнял у первого пленницу Брисеиду, а также решение Зевса, принятое им по просьбе матери Ахиллеса, морской богини Фетиды, - отомстить Агамемнону и ахейцам за обиду, нанесенную Ахиллесу успехами троянцев; во-вторых поражение ахейцев в песни XI; в-третьих, посылка Ахиллесом его друга Патрокла на помощь ахейцам в тот критический момент, когда троянцы оттесняют ахейцев до самых кораблей и грозят сжечь их и тем отрезать путь к отступлению; и, наконец, месть Ахиллеса троянцам и Гектору за смерть Патрокла, убитого Гектором· (в песни XVI), поединок Ахиллеса с Гектором (в песни XXII) и смерть последнего.
В относимых сюда критикой песнях "Илиады" I, XI, XVI-XXII, с предполагаемыми большими распространениями позднейшего времени, видят остов всего богатства, и разнообразия содержания "Илиады". В этой основной поэме, где действие быстро подвигалось к развязке, сюжет затем был распространен во всех ее частях. Между завязкою (песнь I) и поражением ахейцев (песнь XI) было вставлено, прежде всего, обширное отступление (песни II-VIII), в котором развертывается общий фон событий - война ахейцев с троянцами. В этом отступлении, однако, победителями оказываются скорее ахейцы, чем троянцы, и решение, принятое Зевсом в песни I, остается втуне. Мало того, в олимпийской сцене в начале песни IV Зевс дает Гере определенное обещание конечной гибели Трои. Главным основанием для критики выделять всю эту группу песен ив состава основной поэмы "Гнев Ахиллеса" (или "Ахиллеида") является-то, что многие сцены в составе этой группа песен мыслимы скорее в начале войны, при первом столкновении ахейцев с троянцами, чем в конце ее, на десятом году, куда они отнесены в нашей "Илиаде". Таков "Смотр со стены" ("Тейхоскопия") в песни III, где Елена называет и описывает троянским старцам героев-ахейцев, выступивших в открытое поле. Таковы сцены песни IV, где Агамемнон обходит своих витязей со словами ободрения. Наконец, сюда же можно отнести и каталоги ахейский и троянский, во второй половине песни II. С другой стороны, есть в составе той же группы песен и такая, которую мы скорее ожидали бы встретить непосредственно перед развязкой поэмы, т. е. перед гибелью Гектора. Это знаменитая сцена песни VI - сцена прощанья Гектора с Андромахой, где еще древние отмечали необыкновенную жизненность обрисовки родственных чувств и деталей в психологии ребенка. В песни V подвиги Диомеда, со столкновением героя с самими богами, стоят совершенно особняком. Представители "теории основного ядра" единодушно все эти сцены относили приблизительно к середине VIII века до н. в., так как они содержат намеки на более позднее культурное и политическое состояние Греции сравнительно с более древними частями поэмы.
Отдельно от этой группы следует рассматривать конец песни VII и песни VIII-IX. Песнь IX изображает посольство к Ахиллесу от Агамемнона, но, между тем, в песни XVI, так же как в некоторых других местах "Илиады", нет никаких признаков того, чтобы Агамемнон предпринимал эту попытку примирения с Ахиллесом. Вот причина, почему и песнь IX большинство критиков считало позднейшею в составе "Илиады". Песнь же VIII, описывающая поражение ахейцев и оканчивающаяся ночёвкой троянцев после победы на бранном поле вокруг сторожевых костров, является, по толкованию критиков, позднейшим дублетом к подлинному рассказу о таком поражении в песни XI, которое было в основной поэме.
Песнь X ("Долония") - эпизод ночного подвига Диомеда и Одиссея в лагере троянцев - признавалась еще самими древними за вставку времени Писистрата.
Вмешательство в судьбу ахейцев богов-покровителей - Геры и Посейдона - служит поводом к созданию великолепных сцен в песнях XIII-XIV. Рядом с этими сценами, блещущими всеми красками поэтической фантазии, в составе того распространения древней поэмы, которое представляют песни XII-XV, мы встречаем посредственные эпизоды, как резонерский диалог о трусости и храбрости между критскими героями Идоменеем и Мерионом (XIII, 249 слл.) или беседу раненых ахейских вождей в начале песни XIV. Вторая половина песни XV представляет, по видимому, редакционное сочетание нескольких параллельных версий описания последней атаки троянцев на ахейские корабли и ее отражение Аяксом.
"Патроклия", в которой описывались подвиги Патрокла, при отражении нападения троянцев на корабли, кончается гибелью героя. Обстоятельства битвы вокруг его тела и спасение тела из рук врагов распространены новыми подробностями и участием новых героев в песнях XVII-XVIII. В древней поэме простое появление Ахиллеса на валу ахейского лагеря заставляет врагов обращаться вспять; позднейшие поэты постарались увеличить число боев около тела и ввели новые сцены, а эффект вмешательства Ахиллеса усилили участием богини Афины с ее эгидою, которою она осеняет героев. Подобным же распространением в песни XVIII является подробное описание рельефных изображений на щите Ахиллеса работы Гефеста. Горе Ахиллеса по поводу смерти друга первоначально было обрисовано поэтом несколькими крупными штрихами: герой повергался в прах во весь свой могучий рост и оставался некоторое время безгласным, сраженный ударом судьбы. В распространениях древнего содержания поэмы в песни XIX рассуждения Ахиллеса и утешающих его героев на тему о том, что еда не идет на ум, когда душа кипит мщением, или что еда необходима для человека, что нельзя из-за душевного потрясения отказываться от поддержания пищею своих физических сил, - утрированы и риторичны. Мало понимал автор личность Ахиллеса в первоначальной редакции той сцены встречи с Энеем (песнь XX), где в уста последнего влагаются пространные рассуждения о генеалогии троянских Энеадов, терпеливо выслушиваемые Ахиллесом. Грандиозная борьба Ахиллеса с богом реки Скамандром в песни XXI получила придаток позднейшего происхождения - укрощение речного бога богом огня и "Теомахию" (схватку между богами). Игры у могилы Патрокла в песни XXIII и выкуп тела Гектора в песни XXIV - позднейшие распространения древней поэмы, уже расширенной вставками. Особенно очевидны признаки позднего происхождения "выкупа" и в языке и во множестве стихов, заимствованных из других песен.
Так представляется состав "Илиады с точки зрения "теории основного ядра", пользовавшейся почти общим признанием в конце XIX и в начале XX века. Один из ее виднейших представителей - Виламовиц-Меллендорф позднее значительно уклонился от своей прежней точки зрения. Именно, он стал представлять себе деятельность поэта "Илиады" - Гомера - гораздо более значительной чем раньше; но в то время как другой ученый, отошедший от этой теории, Георг Финслер, это решающее для эпоса поэтическое дело ставит в самый конец его развития, Виламовиц помещает его в середину процесса. Это сделал уже раньше Роде в книге "Psyche", но в другом смысле. У Роде Гомер, т. е. поэт, придумавший план "Илиады", следует непосредственно за периодом отдельной песни. Это - могучий новатор, который на место старой поэзии песен ставит нечто, чего еще не предчувствовали, чего еще никогда не было, - эпос. Это вовсе не простое расширение и обогащение созданной до него формы. В этом смысле можно назвать Роде "унитарием", так как Гомер стоит у него в самом резком контрасте по существу со всем тем, что было до него. Иначе смотрит на дело Виламовиц. У него поэт "Илиады" в известной мере органически входит в постепенное развитие эпоса. Правда, он остается и у него великим творцом поэтической концепции, на которой покоится наша теперешняя "Илиада": план и состав композиции - его собственность. Однако, когда Гомер создал по этому плану свой эпос, ионийская эпическая поэзия была уже в полном расцвете. Там уже всюду отдельная песнь развилась в стройную маленькую поэму; предварительная ступень героической песни лежала в далеком прошлом; поэтическая техника, стих и язык были развиты в совершенстве. В Ионии VIII века возникло единство "Илиады", вплоть до немногих вставок, в Ионии она получила свою нынешнюю форму, - правда, в результате работы многих лиц по процессу ее расширения, которое происходило слоями, причем целые части первоначального эпоса были в корне преобразованы.
Но и этот первоначальный вид "Илиады" Гомера не во всех своих частях оригинальная поэзия, а скорее составное образование, которое поэт построил как из собственной, так и из чужой поэзии. Значит, задачей исследования, прежде всего, является - обнажить слои, которые отложились над подлинной "Илиадой", и потом выделить составные части, которые поэт "Илиады" воспринял для своего произведения и которые, следовательно, древнее его. Виламовиц сравнивает работу исследования Гомера с методической раскопкой, при которой со сносом верхних слоев постепенно проникают в глубину.
Генезис произведении, его постепенное оформление Виламовиц мыслит так: первой концепцией была "Ахиллеида" - поэма, которая теперь образует основу песен XVIII- XXIII. Она простиралась от ночи, следовавшей за смертью Патрокла, до смерти Ахиллеса. От этой поэмы сохранились нетронутыми куски в песни XX (помимо трех значительных прибавок) и в песнях XXII-XXIII (до ст. 256). Но песнь I (вплоть до незначительной прибавки эпизода Хрисеиды) мыслится как экспозиции, которая экспонирует больше, чем только "Ахиллеиду". Следовательно, Гомер сам сочинил песнь I, когда в его уме был план всей поэмы, который уже включал в себя то, что содержится в песнях II-VII и XI-XVII.
Таково, по Виламовицу, происхождение первого большого древнегреческого эпоса. Это было мастерское произведение, новое по своему объему и по высокому искусству композиции. Оно обладало могучим воздействием благодаря своей поэтической силе. Автор древней "Илиады" был не просто составителем или редактором - он был выдающимся поэтом и предлагал сознательное, вполне зрелое искусство, обдуманное, целеустремленное, совсем далекое от детской наивности. Он действовал драматически и патетически. Большая часть действия разыгрывается в речах, предназначенных для того, чтобы характеризовать лиц, которые у поэта все носят ярко выраженный индивидуальный отпечаток. Но всего сильнее индивидуальная манера поэта обнаруживается в изображении мира богов: он создал сцены, где обнаруживается рвущийся к наслаждению, не тревожимый никакой моралью мир бессмертных людей, так восхищавший великого поэта. В нем уже виден дух будущей греческой науки и будущего свободомыслия. Через олимпийские сцены песни I и особенно песни XIV проходит плутовской подтон, который чужд и более поздним и более ранним частям "Илиады", - тон, который поразительно отличается и от грубой высокопарности битвы богов ("Теомахии") и от волшебно-сказочного мира Гефеста-кузнеца, но так же поразительно отличается и от архаической стилизации песни V или дикости, какую, например, проявляет Гера в песни IV. Над всем этим поэт "Илиады" разливает блеск полнейшей, самой свободной, естественной прелести. Он, значит, не примитивный поэт; он принадлежит уже позднему времени эпоса. Это следует и из того, что многие из чужих кусков, которые он вставил в свою постройку, показывают уже высокую степень поэтического совершенства.
Так стоит перед нами "Илиада" Гомера, как художественная постройка, которая, хотя и воздвигнута из плит разного происхождения, однако образует в целом грандиозное здание, проникнутое единством. Виламовиц сравнивает ее с древними христианскими базиликами, колонны которых взяты из различных, более древних построек. Поэт "Илиады" был первым эпиком, который сумел оформить целое из хорошо округленных частей. Этому решающему великому делу обязан он своею вечною славою.
К Виламовицу примыкает Эд. Шварц, автор книги "Zur Entstehung der Ilias" (1918). Уже название показывает, что Эд. Шварц не намерен давать анализа всей поэмы. Его этюд носит характер восполнения и частичного исправления анализа его предшественника, с которым он во многих пунктах соприкасается. В общем Шварц согласен с построением Виламовица, но считает три произведения, лежащие в основе "Илиады" (песни I, III-V и XVIII-XXII), не результатом продукции одного поэта, а простым агрегатом без внутренней связи.
Теория Эд. Шварца перемещает нас во времена Лахманна, которого Шварц напоминает тонкостью отдельных наблюдений при таком же отсутствия проницательности в вопросе о художественном целом. Такой же характер имеет и книга Беренса "Происхождение Илиады" ("Die Entstehung der Ilias", 1920). Берене также рассматривает "древнюю "Илиаду"" в как механическую контаминацию. Она состояла, по его мнению, из соединения еще более древних "Ахиллеиды" и "Патроклии" с рядом добавлений, которых у него, однако, больше, чем у Эд. Шварца.