Изучение греческой литературы началось уже в самой древней Греции. На протяжении VI века до н. э. эпическая поэзия ионийских аэдов широко распространилась во всей Греции; окончательно сформировался троянский эпический цикл с его жемчужинами "Илиадой" и "Одиссеей", а эпоха греко-персидских войн (493-469), возродившая общегреческий патриотизм, своим острием направленный против Востока, придала тематике этого цикла общегреческое национальное значение. Аттическая литература V века до н. э. в лице триады великих трагических поэтов самым широким образом черпала свои сюжеты из троянского эпического цикла. Эсхил, например, называл свои трагедии "крохами от великих пиров Гомера",[1] подразумевая, очевидно, под этим всю сокровищницу национального героического эпоса.
В качестве источника для трагических сюжетов так называемые киклические поэмы играли значительно большую роль, чем "Илиада" и "Одиссея". Об этом совершенно определенно говорит Аристотелъ (Поэтика, гл. 23): "Из "Илиады" и "Одиссеи" можно составить одну трагедию из каждой или только две, из "Киприй" много, а из "Малой Илиады" больше восьми". На это бо́льшее значение киклических поэм в качестве источника трагедий Аристотель связывает как раз с их гораздо меньшей поэтической значимостью, - с тем, что в них "в непрерывной последов цельности времен иногда происходят одно за другим события, не имеющие общей цели" (Поэтика, гл. 23).[2] Поэтому образцами "классической" национальной поэзии стали только "Илиада" и "Одиссея". Задолго до зарождения в Греции литературоведческой науки в собственном смысле слова (что было делом александрийских ученых III века до н. э.) текст гомеровских поэм и проблема его сохранения в неиспорченном виде привлекали к себе внимание образованных греков и даже представителей власти в греческих полисах, в первую очередь - в Афинах.
О том, однако, что не одни Афины были озабочены этим вопросом, говорит одна из категорий списков Гомера, изготовленных в отдельных городах (διορθώσείς κατὰ πόλεις) И использованных александрийскими учеными. Правда, мы не имеем никаких данных о том, что этот наукообразный интерес к Гомеру в других греческих полисах возник так же рано: списки из разных городов, собранные в Александрии,[3] вполне могли возникнуть только в IV-III веках.
Исключение в этом отношении должна, однако, составлять Спарта, где во второй половине V века Гомер был не только исключительно популярен, но где он также уже являлся предметом внимания политической власти. Традиция связывала появление на континенте ионийского эпоса именно со Спартой и с именем полумифического законодателя Ликурга.[4] Несомненно, что эта легенда была создана в период борьбы Пелопоннесского союза с Афинами, в противовес афинской версии.[5]
Что касается додисистратовских Афин, то есть некоторые свидетельства (Диог.· Лаэрт. I, 2, 9), намекающие на принятие уже в архонтство Солона (594 г.) каких-то мер к упорядочению гомеровского текста. Обычно считают, однако, что эти мероприятия относились только к установлению порядка публичного исполнения рапсодий.
При каких именно обстоятельствах имело место это публичное исполнение в первой половине VI века, - нам неясно, так как, согласно традиции, исполнение поэм Гомера на празднике Великих Панафинея было установлено Писистратом.
Изучение Кречмером гомеровских имен в надписях на вазах и выводы, сделанные из него Группе,[6] установили, что никакой "вульгаты" гомеровского текста на континенте в VI веке до нашей эры еще не могло быть. Поэтому мероприятия солоновского времени могли носить только организационный, но никак не литературоведческий и текстологический характер.
Гораздо более темным и спорным является вопрос о работе над гомеровский текстом во время последней тираннии Писистрата (541-527). Еще в XVIII веке Вуд, а за ним Ф. - А. Вольф в своих знаменитых "Prolegomena ad Homerum" (1795) связывали объединение мелких песен в две большие поэмы именно с деятельностью "редакционной комиссии" из четырех человек, утвержденной Писистратом и возглавлявшейся Ономакритом. Вольф основывал свои соображения, главным образом, на свидетельстве Цицерона (Об ораторе. III, 137) о том, что "он [Писистрат] первый, как говорят, расположил песни [libri] Гомера, ранее спутанные, в том порядке, в каком они нам известны", и на свидетельстве Иоанна Цеца (в его предисловии к "Богатству" Аристофана).[7]
На протяжении XIX века ученые высказывались по вопросу о комиссии Ономакрита в самом разноречивом духе.
К. - О, Мюллер (1825), несмотря на близость своих взглядов на авторство Гомера к позднейшим унитариям (см. ниже главу VI, стр. 128), не только признавал существование такого рода редакторской работы в VI веке, но, основываясь на одном месте у Плутарха (Тезей, 20), считал даже, что тогда занимались и редактированием творений Гесиода, которые к концу VI века тоже стали общегреческим национальным произведением. Мнение К. - О. Мюллера получило затем дальнейшее развитие и обоснование у Лобека.
Такой крупный авторитет, как Фр. Ричль, решительно высказался в 1838 г. в том духе, что эта комиссия не создала гомеровских поэм впервые, как это думал Вольф, а только восстановила их утраченное единство. Во второй половине столетия суждения ученых резко меняются. Первый - Лерс (18S2), затем Нутцгорн, Мадвиг, Фольхманн, Виламовиц-Меллендорф, Флах и многие другие, вплоть до А. Лудвиха (в книге "Аристарховская критика Гомера", 1885), единодушно считают комиссию Ономакрита мифом. Однако прежнее мнение отнюдь не исчезает: его продолжают защищать в 1887 г. А. Фикк, в 1891 г. - русский ученый А. Н. Деревицкий, в 1895 г. - Кауар, точка зрения которого осталась неизменной и в третьем (посмертном) издании его "Grandfragen der Homerkritik" (1923).
Вопрос о так называемой "писистратовской редакции" Гомера должен решаться в связи с анализом самого эпосе, в частности в связи с изучением проникших в него аттицизмов. Нас сейчас эта проблема должна интересовать не специально в связи с гомеровским эпосом. Допустим, что в этом вопросе вся античная традиция, крайнее выражение которой представляет свидетельство Иосифа Флавия (Против Апиона, гл. 3) о том, что гомеровские поэмы были вообще впервые записаны при Писистрате, есть чистый вымысел. Остается несомненным одно: уже в конце VI века до н. э. греки стали интересоваться своей национальной литературой и принимать меры к ее сохранению. Мы не имеем никаких оснований заподозрить правильность имеющегося у нас ряда показаний, что именно при Писистрате появляются в Греции первые библиотеки.[8] О том же Ономакрите как собирателе древних литературных произведений (именно, пророчеств, приписывавшихся Мусею) упоминает и Геродот (VII, 6). Это место Геродота особенно важно для обоснования положения о том, что в конце VI века правильности текста уже придавалась большое значение. Геродот рассказывает, что Ономакрит был изгнан из Афин, будучи обвинен поэтом и первым музыкальным теоретиком Ласом Гермионским в подделке пророчеств Мусея. Ономакрит нашел приют в Фессалии у Алевадов. Август Фикк привел убедительные аргументы в пользу того, что другое лицо, называемое членом комиссии Ономакрита - именно Керкоп Милетский, работал над редактированием произведений Гесиода.
Наконец, схолии к "Илиаде" и писатель II века н. э. Татиан (Против греков, XXI, р. 31, 16 Шварц) упоминают о некоем Феагене, уроженце южноиталийской колонии Регия, жившем также в последней четверти VI века. Феагена обычно считают "первым грамматиком".[9] В схолиях к "Илиаде" (Schol. А XXI, 67) прямо говорится, что Феаген был первым, кто писал о Гомере (ὄς πρῶτος ἔγραψε περί Ὁμήρον). Некоторые думают, что именно он явился основателем "аллегорического" направления в толковании гомеровского эпоса, направления, расцвет которого падает уже на следующее столетие. Это направление теперь обычно связывают с пифагорейством.[10] Писистратиды, Алевады, а также Поликрат Самосский (ср. Афиней, I, р. 3) были, таким образом, до некоторой степени прообразами будущих египетских Птолемеев в роли покровителей не только литературы и искусства, но и литературоведческих изысканий.
Они, так же как потом Птолемей, исходили в этом своем покровительстве из определенных политических целей, но экономическая база их власти была значительно уже, чем у царей эллинистического Египта. Соответственно этому и деятельность окружавших их если не ученых, владеющих методом критического анализа, то во всяком случае начетчиков и собирателей отличалась гораздо более скромными масштабами.

---

[1] Афиней VIII, 39, 347 е (τὰς αὑτοῦ τραγφδίας τεμάχη εἴναι ἔλεγεν τῶν Όμήρου μεγάλων δείπνων).
[2] Οὔτω καί ἐν τοῖς ἐφεξῆς χρόνοις ἐνίοτε·νίνεται θάτερον μετὰ θάτερον, έξ ὤν ἔν ούδὲν γίνεται τέλος.
[3] Схолии к „Одиссее“ (XIV, 280 и 698) называют списки хиосский, аргосский, Кипрский, критский и эолийский. Евстафий (К „Илиаде“, р. 6) добавляет массалийский и санопский. Это показывает, что наибольший интерес к Гомеру проявляла неконтииентальная Греция.
[4] См. ниже, главу VI, § 1.
[5] Виламовиц–Меллендорф (Homerische Untersuchungen, стр. 268 сл.) связывает возникновение этой легенды с Диэвхидом Мегарским.
[6] P. Kretschmer, Die griechischen Vaseninschriften ihrer Sprache nach untersucht, 1894; O. Gruppe, Griechische Mythologie und Religionswissenschaft, 1909, т. I, стр. 609 сл.
[7] О деятельности Писистрата по упорядочению гомеровского текста упоминают также Павсаний (VII, 6), писатель II века н. э. Элиан (Пестр, ист. ХШ, 14), оратор IV века н. э. Либаний, римский поэт Авсоний, Свида и византийский схолиаст Евстафий Фессалоникский (XII век). Однако Элиан в другом месте (VIII, 2) связывает даже первое появление гомеровских поэм в Афинах с деятельностью сына Писистрата — Гиппарха.
[8] Афиней I, р. 3; Авл Геллий VI, 17; Тертуллиан, Апологетика, 18.
[9] Ср., например, схолии к Дион. Фрак. 164, 3. (См. ниже § 3, стр. 49 о Праксифане).
[10] Ср. Lobeck, Aglaophamus, т. I, стр. 155 сл.; SchmidtStählin, I, стр. 745; Die1s, Fragmente der Vorsokratiker, 3–е изд., т. II, стр. 510 сл.