Книга первая (Α)
1
При всяком наблюдении и способе исследования как более заурядного, так и более высокого порядка существуют, повидимому, два пути к постижению предмета: один из них хорошо назвать научным знанием дела, другой-как бы известного рода образованностью.[1] Ведь только надлежаще образованный человек в состоянии метко судить, правильны или неправильны толкования оратора, и именно такого человека мы считаем за вполне образованного, а под образованностью разумеем возможность производить сказанное. Только этого человека мы считаем, так сказать, способным совмещать в одном лице суждение обо всем; всякого же другого - относительно какой-нибудь особой области природы: ведь может же найтись другой человек, который тем же способом, как указано, способен судить исключительно о части. Ясно поэтому, что и в естественной истории должны иметь силу известные подобного же рода правила, опираясь на которые можно принять способ изложения, оставляя в стороне вопрос об истине: так или иначе обстоит с ней дело. Я выдвигаю как раз вопрос: следует ли, беря каждую единичную сущность, определять ее самое по себе, как, например, природу человека, льва, быка или кого другого, занимаясь каждым в отдельности, или брать только то общее, что совпадает во всех них, полагая в основу какой-либо общий признак.[2] Ведь много тождественного присуще различным родам животных, как, например, сон, дыхание, рост, убывание, смерть и, сверх того, другие подобного рода переживания и состояния; говорить сейчас о них было бы неясно и невразумительно. Очевидно, что, говоря даже отдельно о каждом животном, мы зачастую скажем то же самое и о многих, ибо и лошадям, и собакам, и людям присуще каждое из упомянутых явлений; следовательно, если кто-нибудь станет говорить в отдельности о происходящем с ними, он будет принужден часто говорить об одном и том же, так как одни и те же явления присущи различным видам животных, бзэв ничем не различаясь между собою. Иного рода, несомненно, явления, которые имеют одно и то же наименование, но носят видимое отличие, например, передвижение животных: ведь оно, очевидно, не является единым по виду, так как летание, плавание, хождение и ползание отличаются друг от друга. Поэтому не следует упускать из виду, как должно вести рассмотрение: я имею в виду, надо ли сначала рассматривать общее и родовое, а затем-особенности, или сразу же обращаться к частностям. В данный момент этот вопрос остается нерешенным, как и тот, о котором мы скажем сейчас, а именно: надлежит ли и естествоиспытателю по примеру математиков, доказывающих астрономические проблемы, сначала рассмотреть явления, относящиеся к животным, и части каждого из последних, чтобы затем уже говорить об основаниях и причинах происходящего, или как-нибудь иначе? Сверх того, так как мы усматриваем много причин для физического происхождения, например, причину "ради чего" и причину "откуда идет начало движения", следует определить и относительно этих причин, какая из них по природе первая - и какая вторая.[3] Повидимому, первой является та, которую мы называем причиною "ради чего", ибо она содержит разумное основание, а разумное основание одинаково и в произведениях искусства, и в произведениях природы. Ведь, руководствуясь мышлением или чувствами, и врач, и строитель дают себе отчет в основаниях и причинах, по которым один заявят здоровьем, а другой постройкой дома, и почему следует поступать именно так. Но в произведениях природы "ради чего" и прекрасное проявляется еще в большей мере, чем в произведениях искусства. Необходимость же, которую почти все пытаются положить в основание, не различая, во скольких значениях можно говорить о необходимом, присуща произведениям природы не всем в одинаковой степени. Необходимость простая присуща существам вечным; необходимость условная, т.е. согласно предположению, - всему возникающему, как, например, из предметов искусственно сооруженных - дому или любому подобного рода предмету. Необходимо ведь иметь в наличии материал определенного качества, раз намечена постройка дома или поставлена какая-нибудь другая цель; и сначала должно возникнуть и быть приведено в движение именно это, а затем уже и то, и таким способом надо итти последовательно, пока не будет достигнута цель и ради чего каждый предмет возникает и существует. Так же происходит и со всем, что порождается природой. Но характер доказательства и необходимости-иной в науках естественных и теоретических. Об этом сказано в других сочинениях.[4] Ибо для одного началом является существующее, для другого-будущее: раз здоровье или человек имеют такие-то свойства, необходимо должно существовать или возникнуть то-то; но из того, что существует или возникло одно, не следует с необходимостью, чтобы было уже налицо или будет и другое. И нельзя необходимость подобного выведения продолжать вечно, так, чтобы говорить: это существует, потому что существует то. Но и эти вопросы решены в других книгах и показано, в каких случаях это имеет место, в каких имеется противоположное и по какой причине.[5] Не следует также упускать из виду, следует ли говорить о том, как возникает каждый предмет (так велось рассмотрение прежде) или каков он есть: ведь одно от другого отличается немало. Вернее всего, надо начать,- как мы и раньше сказали,-· с того, чтобы прежде охватить явления, относящиеся к каждому роду, затем говорить об их причинах и о возникновении: это лучше подходит и к строительству, ибо дом потому становится таким-то, что такова его форма, а не потому он таков, что возникает так-то. Ведь возникновение происходит ради сущности вещи, а не сущность ради возникновения. Поэтому Эмпедокл[6] неправильно утверждал, что многое присуще животным потому, что так произошло при их возникновении, например, что позвоночный столб у них такой потому, что при поворотах ему пришлось разломиться; он не знал прежде всего, что должно существовать семя, образующее животных и обладающее этой способностью; затем, что образующее начало является первым не только по логическому основанию, но и по времени; ведь человек рождает человека, следовательно, оттого, что это первое обладает такими-то свойствами, и возникновение другого будет таким-то. Равным образом это относится и к предметам, которые считаются возникшими самопроизвольно,[7] так же как к искусственным произведениям: ведь иные вещи появляются сами собой в таком же точно виде, как и в результате искусственного воздействия, например, здоровье. Предметам искусственным предшествует одинаковое с ними производящее начало, например, скульптурное искусство; ведь статуя не возникает сама собой. А искусство есть логическое основание произведения, существующее без материи, ибо чем располагает искусство, то в результате его и возникает; то же относится и к произведениям случая.[8] Поэтому правильнее всего говорить так: "раз быть человеком, значит вот это-то, вследствие этого он имеет такие-то части, так как невозможно ему быть без этих частей". В противном случае он должен быть возможно ближе к этому или вообще потому, что "иначе быть не может", или потому, что "так будет хорошо". Из этого вытекает: раз человек таков, возникновение его должно быть таким-то и итти так-то. Поэтому сначала возникает эта часть, затем - та. Тот же способ рассуждения одинаково применим ко всем произведениям природы. Древние, впервые философствовавшие о природе, исследовали материальное начало и его причины: что оно представляет и какими свойствами обладает, как из него возникает вселенная и что его приводит в движение-вражда ли, дружба ли, разум или это делается само собой,[9] причем лежащая в основе материя-как они думали-имеет какую-нибудь определенную природу, например, огонь-теплую, земля-холодную, и первый является легким, вторая тяжелой. Так они производили и весь мир. Подобным же образом они объясняли и возникновение животных и растений, например, что от протекающей в теле воды образуется желудок и всякое вместилище пищи и выделений, а выходящим наружу дыханием прорываются ноздри. Воздух и вода являются материей тел, и из подобного рода тел они все составляли природу. Но если человек и животные существуют по природе так же, как их части, следовало бы сказать и о мясе, костях, крови и всех однородных частях, а также о частях неоднородных,[10] как-то: о лице, руке и ноге, каким образом ив силу какой способности каждая из этих частей обладает определенными свойствами. Ведь недостаточно знать, из чего состоит часть, например, из огня или воды; так же, как если мы будем говорить о ложе или других подобных предметах, мы попытаемся скорее определить его форму, чем материю, например, медь или дерево, или же природу целого: ведь ложе есть определенный предмет с такими-то свойствами, следовательно, надо будет сказать и о его внешнем виде и каково оно по идее, ибо природа формы имеет большую силу, чем природа материи.[11] Если, конечно, в силу своего образа и окраски существует каждое животное и каждая часть как таковые, тогда Демокрит[12] будет говорить правильно; таково ведь, повидимому, его воззрение. По крайней мере, он говорит, что для всякого ясно, что такое человек по своей форме, ибо он хорошо известен по своему образу и окраске. Однако, ведь и мертвый имеет ту же самую форму внешнего образа, и все-таки он-не человек. Далее, невозможно, чтобы рука была любого состава, например, медная или деревянная, разве она будет рукой только по имени (омонимно), как изображенный на рисунке врач. Ведь она не в состоянии будет выполнять свой долг, так же, как каменные флейты или как изображенный на рисунке врач. Подобно этим предметам, ни одна из частей умершего человека не принадлежит уже к частям данного рода, например, глаз, рука. Следовательно, сказано это было очень наивно и так, как если бы плотник заговорил о деревянной руке. Подобным же образом и физиологи говорят о происхождении и причинах какой-нибудь фигуры, а именно - задаются вопросом, какими силами были выработаны вещи. Только плотник, вероятно, назовет топор и бурав, а физиолог - воздух и землю; впрочем, плотник скажет лучше; для него ведь недостаточно будет сказать, что, дескать, вследствие падения инструмента одно место сделалось углубленным, другое - ровным, но он скажет причину, почему он сделал такой удар и ради чего, - именно, чтобы та или иная вещь получила определенную форму. Ясно, таким образом, что физиологи рассуждают неправильно и что следует сказать, что такой-то предмет есть животное и об нем сказать, что оно и каково оно, и то же о каждой из его частей, так же как и относительно формы ложа. И если животное есть душа, или часть души, или нечто не без души (ибо при удалении души нет уже животного и из его частей ничто не остается тем же самым, исключая внешний его вид, как у тех, которые, по сказаниям, окаменевают) - если дело обстоит так, дело естествоиспытателя говорить о душе и знать ее, и если не обо всей, то о той ее части, которая создает животное таковым, каково оно есть, и о том, что такое душа или эта самая часть ее, и о том, что акцидентально связано с ее сущностью, в особенности, когда о природе говорят, что она существует в двояком смысле: с одной стороны, как материя, с другой - как сущность. А она является и как движущее начало, и как цель. Такова у животного или вся душа, или известная часть ее. Следовательно, и с этой точки зрения занимающемуся теоретическим рассмотрением природы следует говорить о душе больше, чем о материи, поскольку материя скорее является природой через душу, чем наоборот.[13] Ведь и ложе, и треножник есть дерево, потому что последнее является ими в потенции. Но у того, кто обратит внимание на сказанное сейчас, может возникнуть недоумение: должно ли учение о природе касаться всей души или только некоторой ее части. Если вести речь о душе в целом, тогда, кроме науки о природе, не остается никакой философии, ибо разум принадлежит к вещам мыслимым. Следовательно, учение о природе будет познанием всего: ведь одной и той же науке принадлежит исследование разума и мыслимого, если только они имеют отношение друг к другу, и одно и то же теоретическое рассмотрение относится ко всему, что стоит в возможной связи, веять хотя бы ощущение и ощущаемые вещи. Или, может быть, не душа в целом является началом движения и не все ее части, но одна из ее частей, именно та, которая имеется и у растений, служит для произрастания; тогда как для качественного изменения предназначается часть ощущающая, для перемещения - нечто иное и не то, что мыслит, ибо перемещение свойственно и другим животным, мышление же-никому. Очевидно, таким образом, что следует вести рассуждение не о всей душе, ибо не вся душа есть природа, а какая-нибудь одна часть ее или несколько.[14] Далее, ни к чему, получающемуся в результате абстракции, нельзя применять физические приемы исследования, так как природа производит все "ради чего-нибудь". Повидимому, как в вещах искусственных существует искусство, так в делах природных - другое какое-то начало и причина, которую мы, как теплое и холодное, имеем от вселенной. Поэтому более вероятно, что небо - поскольку оно возникло - возникло от этой причины и существует вследствие той же причины в большей мере, чем животные, которые смертны: ведь порядок и определенность гораздо в большей степени проявляются в небесных явлениях, чем у нас, и "когда-как" и случайность более свойственны смертным существам. Между тем прежние натурфилософы утверждали, что каждое живое существо возникает и существует по природе, тогда как небо составилось случайно и само собой, в таком виде, в котором нет ни малейшего следа ни случайности, ни беспорядка. Мы всегда утверждаем, что одно происходит ради другого, когда обнаруживается известный конец, который ставит предел движению, если этому ничто не препятствует. Таким образом, очевидно, что существует нечто в подобном роде,- именно то, что мы и называем природой. Ведь из каждого семени развивается не что придется, а из этого - вот это, и не любое семя исходит из любого тела. Таким образом, семя является началом и производителем того, что из него выходит, ибо все это происходит путем рождения и именно из него произрождается.[15] Однако еще раньше семени - то, что оно несет в себе, ибо семя знаменует собой происхождение, цель же - существо. Раньше же того и другого-то, откуда происходит семя. Ведь о семени говорят в двояком смысле: от кого оно и чье; из кого изошло семя, тому оно и принадлежит, например, лошади, но оно также принадлежит и тому, что из него получается, например, мулу; только тому и другому оно принадлежит не одинаково, а каждому в указанном смысле. Далее, семя есть потенция, а в каком отношении потенция стоит к энтелехии, - это мы знаем.[16] Существуют, таким образом, два рода причин: "ради чего" и "по необходимости", ибо многое происходит в силу необходимости.[17] Быть может, кто-нибудь будет недоумевать, какую необходимость имеют ввиду говорящие о причине "по необходимости": ибо из двух видов, определенных в книгах о философии, ни один не может иметь место. Существует, однако, в вещах, которые имеют происхождение, третий вид необходимости, а именно: мы говорим, что пища есть нечто необходимое, но не в одном из указанных значений, а потому, что без нее невозможно существовать. А это будет то же, что "в силу предположения": как в том случае, когда приходится что-нибудь разрубить топором, необходимо ему быть твердым, а если твердым, то медным или железным; также и в случае, когда инструментом является тело: ведь каждая часть в нем - ради чего-нибудь, равным образом и целое; необходимо, следовательно, телу быть таким-то, составленным из таких-то частей, поскольку указанное обстоятельство будет иметь место. Итак, имеется два рода причин, и рассуждающим о природе необходимо возможно больше касаться их обеих или по меньшей мере пытаться это делать. Это ясно, так же как и то, что не говорящие о них ничего, если можно так выразиться, не говорят о природе: ведь природа является началом в большей степени, чем материя. Иногда и Эмпедокл наталкивается на нее, ведомый самой истиной, и вынужден бывает сказать, что сущность и природа вещи есть пропорция: например, при изложении, что такое кость; он не говорит тогда, что это один какой-нибудь элемент, или два, или три, или все, а что она есть пропорция их смешения.[18] Ясно отсюда, что и мясо такого же рода, и каждая из подобных частей. Причина, почему наши старшие предшественники не вступили на этот путь, заключается в том, что о "сути бытия" и об определении сущности в то время не имели понятия, и коснулся этого впервые Демокрит,- не как необходимого для рассмотрения природы, а просто будучи приведен к этому самим делом. Во времена Сократа это направление возросло, а исследование природы остановилось, и люди философствующие обратились к полезной для жизни добродетели и политике. Доказывать существование необходимости надо таким образом: например, если дыхание существует благодаря тому-то, то оно происходит по необходимости через то-то. Необходимость же иногда обозначает, что если осуществится то, ради чего что-нибудь происходит, то необходимо быть тому-то; иногда же, что существуют вещи, ведущие себя по природе таким-то образом. Ведь тепло необходимо должно входить и выходить, встречая сопротивление, а воздух - втекать. Это уже является необходимостью. А так как тепло внутри при охлаждении толкает назад, то внешний воздух входит и выходит.[19] Таков этот способ методического исследования и таковы явления, причины которых следует узнать.
2
Некоторые доходят до отдельных видов, разделяя род по двум отличительным признакам. Это в одном случае нелегко, в другом невозможно, тем более что у некоторых видов имеется только один отличительный признак, например, присутствие ног, наличие двух ног, расщепленность ног, отсутствие их, и это одно только и имеет значение, все же остальное становится излишним. В противном случае волей-неволей приходится много раз повторяться.[20] Далее, не следует разрывать каждый род, например, птиц, помещая одних в одно, других - в другое подразделение, что до сих пор имеет место в "письменном подразделении", где, например, одни птицы попадаются среди водных животных, а другие причисляются к другому роду. И вот одной такой группе, связанной сходством, дается наименование птиц, другой - рыб; прочие же остаются непоименованными, например, животные с кровью и без крови: ни одна из этих двух групп не получает единичного имени. Если, таким образом, ничто, принадлежащее к одному роду, не должно быть разделено,-дихотомическое деление будет ошибочно, ибо дихотомисты неизбежно должны обособлять и разрывать; ведь из многоногих животных одни принадлежат к наземным, другие - к водным.
3
Далее, приходится делить по признаку лишения, и дихотомирующие идут на это. Но в лишении как в таковом нет никакого различия, ибо немыслимо, чтобы были виды несуществующего, например, виды отсутствующих ног или отсутствующих перьев, подобно тому как бывают виды при наличии оперения и ног. Виды должны быть различиями общего; раз этого нет, непонятно, почему их относят к общему, а не к единичному. Что же касается различий, они относятся к общему и имеют виды, например, вид оперения: перья бывают расщепленные и нерасщепленные. Также и с наличием ног: одни ноги расщеплены на две части, как у парнокопытных, другие не расщеплены и не разделены, как у однокопытных. Трудно, таким образом, разграничить даже такие отличительные признаки, по которым различаются виды, так, чтобы любое животное помещалось в одном из них, а не одно и то же во многих, как, например, крылатость и бескрылость, ибо одно и то же животное может иметь оба признака, как, например, муравей и светляк,[21] но труднее всего или даже вовсе невозможно это в отношении животных бескровных. Необходимо ведь, чтобы каждому отдельному животному было присуще какое-нибудь специфическое различие, а следовательно и противоположное ему. Если же немыслимо, чтобы существам различного вида был присущ один какой-нибудь вид сущности, неделимый и единый, но всегда они будут иметь различия, как птица и человек (ведь двуногость бывает иной и различной), то если они будут с кровью, кровь будет различной, или кровь нельзя относить к сущности. Если это так, один отличительный признак будет присущ двум видам, а в таком случае ясно, что отсутствие его не может быть отличительным признаком. Тогда различий будет столько же, сколько неделимых животных видов, если и они, и различия неделимы, и не будет общих отличительных признаков. И раз невозможно существование различия общего и в то же время неделимого,- ясно, что по общему признаку в один разряд должны попасть животные разного вида. Итак, необходимо: если отличительные признаки, под которые подпадают все неделимые виды, свойственны каждому из них, то ни один из них не будет общим; в противном случае различные виды подпадут под один и тот же признак. Следует же, чтобы тождественное и неделимое не подпадало то под один, то под другой признак, по которым происходит разделение, чтобы различные существа не подпадали, под один и тот же признак и чтобы все они были ими охвачены. Очевидно, таким образом, что нельзя дойти до неделимых видов тем способом, которым дихотомисты разделяют животных или любой какой-нибудь род. Ибо согласно им последние отличительные признаки должны быть равны по числу всем неделимым видам животных. Предположим, что существует какой-нибудь такой род, первым специфическим различием которого будет белое, а в каждом из его подразделений-нечто другое и так далее, вплоть до неделимых видов; тогда последних подразделений будет четыре или какое-нибудь двойное кратное от единицы; столько же будет и видов. Но отличительный признак состоит в определенной форме, заключенной в определенную материю, ибо без материи не существует ни одна часть животного, и она-не одна только материя: ведь не во всех случаях то, что имеет тело, будет животным или какой-нибудь частью его, о чем неоднократно уже говорилось. Далее, следует производить разделение по тому, что относится к сущности, а не является само по себе привходящим событием, например, если бы кто-нибудь стал разделять геометрические фигуры по тому признаку, что одни имеют углы, равные двум прямым, другие же - многим: ведь если треугольник имеет углы, равные двум прямым,- это является его акциденцией. Далее, следует разделять по противоположным признакам, ибо различием является то, что противостоит одно другому, например, белизна и чернота, прямое направление и кривизна. Если одна из двух сторон будет иметь отличительный признак, то следует разделять по его противоположности, а не так, чтобы одно - по способности плавать, другое-по окраске.[22] Кроме того, одушевленные существа не следует разделять по общим свойствам души и тела, как, например, в указанных здесь подразделениях на бегающих и летающих: ведь существуют некоторые роды, которым свойственно и то, и другое, как, например, роду муравьев. Нельзя также производить деление по признаку дикости и прирученности: таким образом, очевидно, можно расчленить один и тот же вид. Ведь все прирученные виды, можно сказать, бывают в то же время и дикими, как, например, люди, лошади, быки, собаки в Индии, свиньи, козы, овцы; каждый из этих видов, если он носит одно наименование, не делим далее; если же он действительно представляет один вид, то дикость и прирученность не могут быть отличительным признаком. Во всяком случае это неизбежно должно случиться с тем, кто пользуется при делении единым отличительным признаком. Напротив, надо пытаться охватывать животных по родам, как это указывает большинство людей, различающих род птиц и рыб. Каждый из этих родов определяется многими отличительными признаками, а не по правилу дихотомии. Ибо этим путем или вообще ничего нельзя охватить (так как одно и то же попадает в несколько подразделений, а противостоящее друг другу-в одно и то же деление), или будет только один отличительный признак, и он или прямо, или в сплетении с другими образует последний вид. Но, если не брать различий в отличительном признаке, необходимо, наподобие тех, кто путем соединительных частиц придает единство своей речи, делать также и разделение связанным. Я имею в виду то, что происходит с лицами, разделяющими животных на бескрылых и крылатых, а крылатых в свою очередь-на ручных и диких или на белых и черных; ведь прирученность и дикость не являются отличительным признаком крылатости, так же как и белизна: они служат основанием для другого различия, здесь же имеются по случайному совпадению. Поэтому правильнее делить единое по многим признакам, как мы говорили, ибо в этом случае отсутствие чего-либо образует отличительный признак, а при дихотомии оно его не дает. А что невозможно дойти до отдельных видов тем, кто делит род дихотомически, ясно также из следующего. Немыслимо ведь, чтобы в основе каждого единичного подразделения лежал один какой-нибудь признак, будем ли мы брать их простыми или в соединении. Я называю признаки простыми, если у них не имеется дальнейшего различия, например, расщепление ног сложными- при наличии такого различия, например, множественное расщепление ног по сравнению с простым расщеплением. Ведь непрерывность требует от родовых различий, получающихся путем деления, чтобы весь ряд представлял собой единое. Но, вопреки такому высказыванию, приходится считать отличительным признаком только последний, например, множественное расщепление или двуногость, тогда как малое количество ног и большое число ног, как признаки, становятся излишни. А что невозможно таким признакам быть многими, это ясно, ибо всегда, идя вперед, приходишь к последнему признаку, но не к завершающему различию и виду. Таким является или только когда расщепление ног, или все сплетение признаков, разделение относится к человеку, когда соединяются вместе такие признаки, как: малое количество ног, наличие двух ног, расщепление ног. Если бы человек был только существом с расщепленными ногами, это было бы его единственным отличительным признаком. Теперь же, когда этого нет, этих признаков по необходимости должно быть много, не подходящих под одно разделение. Но ведь несколько признаков одного и того же не могут подпасть под одну дихотомию, а одна дихотомия заканчивается единым признаком,-следовательно, тем, кто применяет дихотомию, невозможно дойти до какого-нибудь отдельного животного.
4
Может возникнуть недоумение, почему люди с самого начала не установили единого рода, заключающего в себе водных и пернатых животных, охватив их одним именем. Ведь существуют некоторые свойства, общие как им, так и всем другим животным.
И тем не менее такой способ разделения правилен, ибо те роды, которые отличаются друг от друга по степени, по преизбытку и по преимуществу, соединяются в один род; те же, которые имеют аналогичные свойства, разделяются. Я имею в виду, что птица, например, отличается от птицы по степени или преизбытку (один вид - длиннокрылый, другой - короткокрылый), рыбы же от птицы - по аналогии признаков: что у последней - перо, то у первой - чешуя.[23] Но провести это по всем животным нелегко, так как многие из них имеют одни и те же аналогии. Но так как единичные существа являются последними видами и не имеют дальнейших видовых различий, как, например, Сократ, Кориск, то надо или сначала привести все то общее, что присуще им, или, как уже было сказано, придется постоянно повторять одно и то же. Ведь общее является общим достоянием: мы называем общим то, что присуще многим. Затруднение заключается в том, чем из двух надо заниматься. Поскольку отдельное существо по виду неделимо, лучше всего, если кто-нибудь сможет вести теоретическое исследование единичного и неделимого по виду, как человека, так и птицы, а так как последний род имеет виды, то какого-нибудь одного из неделимых видов птиц, например, воробья, журавля и т. п. Поскольку же придется часто говорить об одном и том же состоянии, так как оно обще многим, постольку довольно странно и чересчур длинно было бы говорить о каждом в отдельности. Отсюда, может быть, было бы правильным говорить общее о тех родах, которые точно установлены определявшими их людьми, имеют общую природу, и виды в них недалеко отстоят друг от друга, - о птице и рыбе и о других подобных, хотя и безымянных родах, но которые подобным же образом охватывают заключающиеся в них виды; в тех же родах, которые не таковы,- трактовать виды в отдельности, как, например, человека и другое подобное. Роды разделяются почти всегда по внешнему виду частей и всего тела, если они имеют сходство, - так, например, был разделен род птиц, рыб, а также мягкотелые и раковины, ибо части их отличаются не аналогичным сходством, как человеческая и рыбья кость, а больше телесными свойствами, например, величиной, малостью, мягкостью, твердостью, гладкостью, шероховатостью и тому подобным, вообще большей или меньшей степенью. Итак, какой следует избирать метод изучения природы и как надо вести теоретическое исследование предметов в надлежащем порядке и наилегчайшим способом, затем-в отношении подразделения-как могут применить его с пользою занимающиеся им, а также почему применение дихотомии в одних случаях невозможно, в других же бесплодно, - о всем этом сказано. По определении же этого поведем речь о вещах, следующих по порядку, сделав такое начало.
5
Из природных существ одни не рождены и не погибнут в вечные времена, другие причастны возникновению и гибели.[24] Выходит, однако, что об этих ценных и божественных существах нам присуща гораздо меньшая степень знания (ибо то, исходя из чего, мы могли исследовать их, и то, что мы жаждем узнать о них, чрезвычайно мало известно нам из непосредственного ощущения), а относительно преходящих вещей - животных и растений-мы имеем большую возможность знать, потому что мы вырастаем с ними; ведь многое из присущего каждому роду может узнать тот, кто достаточно потрудится. Но и то, и другое исследование имеет свою прелесть. Первое, хотя бы мы коснулись его даже в малой степени, уже по ценности познавания приятнее всего окружающего нас, подобно тому, как увидеть любую, хотя бы малую, часть любимых предметов для нас приятнее, чем видеть во всех подробностях множество других больших. Другое же вследствие лучшего и большего познавания имеет преимущество научного знания; кроме того, вследствие большей близости к нам и природного родства с нами оно дает нам нечто взамен философии о божественном. Но так как наше представление о вещах этого рода мы уже высказали,[25] остается сказать о природе животных, не упуская по мере возможности ничего, - ни менее, ни более ценного, ибо наблюдением даже над теми из них, которые неприятны для чувств, создавшая их природа доставляет все-таки невыразимые наслаждения людям, способным к познанию причин и философам по природе. Не странно ли и не противоречит ли рассудку, что, рассматривая их изображения, мы получаем удовольствие, воспринимая создавшее их искусство, например, живопись или скульптуру, а созерцание самих произведений природы нам менее по вкусу, между тем как мы получаем вместе с тем возможность усматривать их причины. Поэтому не следует ребячески пренебрегать изучением незначительных животных, ибо в каждом произведении природы найдется нечто, достойное удивления; и по слову Гераклита, обращенному, как говорят, к чужестранцам, искавшим с ним встречи, но в нерешительности остановившимся у порога при виде его греющимся у очага (он призвал их быть смелыми и входить: "ибо и здесь существуют боги"), надо и к исследованию животных подходить без всякого отвращения, так как во всех них содержится нечто природное и прекрасное. Ибо не случайность, но целесообразность присутствует во всех произведениях природы и притом в наивысшей степени, а ради какой цели они существуют или возникли-относится к области прекрасного. Если же кто-нибудь считает изучение других животных низким, так же следует думать и о нем самом, ибо нельзя без большого отвращения смотреть на то, из чего составлен человек, как-то: на кровь, кости, жилы и подобные части. Равным образом следует думать, что тот, кто рассуждает о какой-либо части или приспособлении, держит в памяти не материю и ведет речь не ради нее, а ради формы в целом; и как дело идет о доме, а не о кирпичах, глине и дереве, так и в природных делах имеется в виду сложение существа в целом, а не то, чему никогда не придется быть выделенным из их сущности. Необходимо прежде всего распределить по каждому роду то, что само по себе присуще всем животным, после же этого попытаться определить их причины. Ведь уже раньше было сказано, что много общего присуще многим животным; одним в прямом значении слова, например, ноги, перья и чешуя (таким же образом и свойства), другим - их аналоги. Я разумею под аналогом следующее: одним присуще легкое, другим оно не присуще; но то, что для имеющих его представляет собой легкое, то для других нечто иное, взамен него; и у одних имеется кровь, а у других ее аналог, обладающий той же силой, как у животных с кровью-кровь. Но если говорить в отдельности о каждом виде, то, как мы и прежде сказали, придется часто повторять одно и то же, раз мы говорим обо всем присущем ему; ведь многому присуще одно и то же. Таково может быть решение этого вопроса. А так как всякий инструмент существует ради чего-нибудь и ради чего-нибудь существует всякая часть тела, а "ради чего" есть известное действие, то очевидно, что тело в целом существует ради какого-нибудь совершенного действия.[26] В самом деле, не пиление возникло ради пилы, а пила-ради пиления, ибо пиление есть полезное действие. Таким образом, и тело в известном отношении существует ради души и части тела ради работ, для которых каждая из них предназначена по природе. Следовательно, надо сказать сначала об отправлениях, общих всем животным, затем-каждому роду и каждому виду. Я называю общими, которые присущи всем животным; родовыми-в которых усматриваются различия по степени, поэтому я отношу птицу к родовому понятию, человека же - к видовому, так же как все, что по общему определению не имеет никакого различия. Ведь одни имеют общее по аналогии, другие-по родовым признакам, третьи-по видовым. Если какие-нибудь отправления существуют ради других, ясно, что и самые части, которым принадлежат действия, различаются между собой таким же образом, как и действия. Равным образом, если одни отправления по значению выше других и служат целью для последних, то же самое относится и к каждой из частей, которым принадлежат подобные отправления, и, наконец, ясно, что поскольку это так, это имеет место по необходимости. Я называю состояниями и отправлениями: возникновение, прирост, спаривание, бодрствование, сон, передвижение и все тому подобное, что присуще животным; частями же называю: нос, глаза и все лицо, каждая часть которого называется членом. То же относится и ко всему прочему. Итак, относительно метода исследования нами сказано; что касается причин, мы попытаемся высказаться о них, как относительно общих, так и относительно частных, начав, как мы определили, с первых.
ПРИМЕЧАНИЯ
Общие замечания. Первая книга не касается темы, указанной в заглавии сочинения; в ней не говорится о частях животных, а дается общее методологическое введение, в виде подробного диалектического разбора предпосылок, относящихся к науке о животных. А так как первым сочинением обширного биологического цикла Аристотеля является несомненно "История животных" (на которую неоднократно делаются ссылки в последующих книгах "Частей животных"), то естественно было предположить, что первая книга должна была служить введением ко всему циклу и помещалась первоначально перед "Историей животных", а сюда попала по недоразумению. Взгляд этот, который приходил в голову и старым комментаторам, был подробно развит Тице, который в 1819 г. издал греческий текст "О частях животных" с немецким переводом (Titze, Aristoteles iiber die wissenschaftliche Behandlung der Naturkunde iiberhaupt, vorzuglich aber der Tierkunde, Prag, 1819). Франциус всецело примкнул к мнению Тице и в своем издании считает книги II, III, IV соответственно I, II, III, что и обозначает цифрами, поставленными в скобках. Его аргументация (Einleitung, р. 2) в некоторых частях не лишена убедительности (отсутствие введения к "Истории животных", разбор принципов систематического подразделения животных в главах 2, 3, 4, который тесно связан с содержанием "Истории животных"), но в общем она основана на соображениях логического порядка. Исторически дело могло происходить и иначе. Аристотель скорее мог написать теоретическое предисловие к более теоретическому и "наукообразному" сочинению "О частях", тем более что ровно половина первой книги посвящена вопросу о причинах, имеющему прямое отношение ко всем последующим книгам. Ведь при разборе каждой части главное, на что Аристотель обращает внимание,- это вопрос о причинах ее существования. Мы знаем, что некоторые сочинения Аристотеля склеены из кусочков (например, "Метафизика", "Физика"), но для такого утверждения имеются более веские данные, которыми гипотеза Тице-Франциуса все-таки не располагает.
Содержание. Глава 1. Теоретическое и методическое рассмотрение любого предмета требует или научного знания, или известной образованности, позволяющей человеку критически относиться к изложению предмета, данному другими. Существуют во всякой науке основные методические правила, которые дают возможность человеку образованному судить о правильности подхода к явлениям. В естественной истории они предполагают решение вопросов: следует ли начинать рассмотрение с общего, и родового или с особенностей, присущих отдельным видам животных; следует ли излагать сначала явления, а затем их причины; и, наконец, ввиду множественности причин, какую из них следует считать первой. Анализ последнего вопроса приводит к убеждению, что при рассмотрении природных явлений причина "ради чего" является первой, которая обусловливает причинную "необходимость"; остальные вопросы получат разрешение в дальнейшем. Критика Эмпедокла, объяснявшего строение животных процессом их возникновения; наоборот, то, что представляет собой какой-нибудь предмет, например, человек, определяет способ его возникновения и последовательность появления частей. Критика натурфилософов, выдвигавших на первый план материальное начало: форма является первым и определяющим началом, а также душа, поскольку она является формой и движущим началом. Анализ необходимости: она существует в природных явлениях "в силу предположения": раз предположено известное действие или определенный орган, для этого необходимо должны существовать определенные части с определенными свойствами. Глава 2 и 3. Некоторые доходят до видов, разделяя роды животных последовательно по двум отличительным признакам, т.е. применяя дихотомическое деление. Этот прием Аристотель подвергает всесторонней критике. Есть виды, у которых имеется только один отличительный признак; все остальное является лишним, и тогда при дихотомии приходится много раз повторять одно и то же. Далее, при дихотомии приходится нередко разрывать род, относя отдельные группы к разным родам. Невозможно также дихотомически делить по признаку отсутствия чего-нибудь. Трудно найти отличительные признаки, свойственные отдельным видам; если же они будут общими, тогда в один разряд попадут животные разных видов; число отличительных признаков для дихотомистов должно быть равно числу неделимых видов. Вообще при разделении необходимо исключить возможность того, чтобы одно и то же существо попадало под разные признаки и разные существа - под один и тот же признак. Дальнейшие принципы систематического деления намечаются Аристотелем в следующем виде. Отличительные признаки должны состоять в определенной форме, включающей в себя материю. Признаки должны относиться к сущности предмета, а не к ее акциденциям: - Они должны быть противоположными друг Другу, а не случайно сопоставленными. Одушевленные существа нельзя делить по общим свойствам души и тела, например, на бегающие и летающие, так же как по признаку дикости и прирученности. Правильно делить животных на роды, руководствуясь многими отличительными признаками, как поступает большинство людей, различая, например, птиц от рыб. Деление на основании одного признака невозможно. Глава 4. Несоединение рыб и птиц в один род правильно, так как можно соединять только такие роды, которые отличаются друг от друга по степени развития одних и тех же частей, а роды, имеющие части аналогичные (например, перо и чешую), должны быть разделены. Вопрос, поставленный в 1-й главе: следует ли начинать описание животных с последних и неделимых видов, заранее примиряясь с необходимостью повторяться при каждом отдельном описании, или описывать сначала общие свойства рода, решается здесь следующим образом. Если роды хорошо установлены и виды их недалеко отстоят друг от друга, следует начинать с общего; в других случаях лучше трактовать виды в отдельности; это относится, например, к человеку. Глава 5. Изучение природных существ, не рожденных и вечных (светил), чрезвычайно ценно для нас, но ввиду малой доступности дает мало знаний; что касается существ преходящих (животных и растений), то они доступнее для познания вследствие близости к нам и природного родства. Изучение животных, даже незначительных, доставляет невыразимые наслаждения людям, могущим познавать причины явлений и философам по природе, ибо во всех животных имеется целесообразное и прекрасное. Рассмотрение животного ведется не ради материи, а ради формы в целом. Методика исследования такова. Необходимо прежде всего распределить по родам части и свойства, присущие животным, а также их аналогии, а затем уже выяснять причины. Определение аналога. Так как тело существует ради действия, то необходимо сначала говорить о действиях, общих всем животным, затем о родовых и видовых; то же относится к частям, так как и части существуют ради действия. Перечисление действий.
[1] Под «научным знанием дела», επιστήμη τού ίφάιματος, Аристотель разумеет знание причин явлений; под «образованностью», παιδεία, как видно из дальнейшего, умение разбираться, правильно ли ставятся вопросы, в какой последовательности их надлежит рассматривать, какие причины следует выдвигать на первое место, одним словом, основные положения методики. Рассмотрение всего этого составляет предмет первой книги; в последующих содержится научное рассмотрение частей животных, т.е. причин их существования.
[2] Аристотель не дает догматического изложения основных методических правил исследования, а формулирует их в виде вопросов, которые затем подвергает диалектическому рассмотрению, и тогда выносит решение. Диалектическое обоснование происходит или путем наведения (индукции), или путем умозаключений (диалектические силлогизмы) при условии рассмотрения вопроса со всех сторон и исчерпывания всех возможностей.
[3] Учение о причинах — один из краеугольных камней натурфилософии Аристотеля; оно полностью изложено в «Физике» (II, 3). Существует четыре вида причин: 1) «из чего» возникает что-нибудь, материал или «материя», 2) «форма», «вид», или сущность возникающего предмета; 3) «откуда идет начало изменения», или движущая причина, и 4) «ради чего» происходит возникновение, цель или целепричина; иначе говоря, причины: материальная (causa materialis), формальная (с. formalis), производящая (с. efficiens) и финальная (с. finalis). При изучении естественных тел, особенно животных, три последних вида причин соединяются в одну, например, форма или сущность животного «человек» является в то же время движущей причиной (человек порождает человека) и конечной целью, с осуществлением которой развитие достигает естественного конца. В биологических сочинениях Аристотель чаще всего говорит о причине «ради чего», подразумевая под этим все три последние причины, почему его воззрения получают явный телеологический характер, но телеология эта имманентная и сводится к определению функционального значения каждой части.
[4] О необходимости в природных явлениях и ее соотношении с причиной «ради чего» подробно излагается в «Физике» (II, гл. 8 и 9).
Другим значениям слова «необходимость» посвящена 5-я гл. книги V «Метафизики». Там указывается три значения: 1) необходимым называется то, без чего невозможна жизнь и благо; 2) насильственное принуждение, препятствующее естественному влечению; 3) «про то, что не может быть иначе, мы говорим, что ему необходимо быть так».
[5] В различных местах «Физики», гл. обр. в гл. 8-й.
[6] «Эмπедокл, сын Метона, из Агригента в Сицилии— философ, политический деятель, поэт, оратор, врач, инженер, жрец и чудотворец» (Маковельский, Досократики. Ч. 2, стр. 109. Лучшая сводка об Эмпедокле). Год рождения— 492—484, смерти 432—424. Его натурфилософское произведение «О природе» пользовалось большой известностью; Аристотель постоянно цитирует его, подвергая критике отдельные положения. Учение Эмпедокла о четырех стихиях (земля, вода, воздух, огонь) надолго вошло в научный обиход; отсюда и Аристотель заимствовал свое учение об элементах (теплое, холодное, сухое, влажное). Излагая космогонию, Эмпедокл подробно останавливается на возникновении животных и растений путем случайного соединения частей и переживания форм, приспособленных к жизни, почему его и считают иногда предшественником Дарвина. Критика этих взглядов содержится в «Физике», в главе о необходимости (II, 8).
[7] Аристотель признает самопроизвольное возникновение и определяет его таким образом: «само собой» возникают события, обыкновенно происходящие ради чего-нибудь, когда они происходят не ради этого, а в силу посторонних внешних причин (Физика, II, 6).
[8] Учение о случае и случайном подробно разработано Аристотелем, вместе с учением о самопроизвольном (Физика, II, 5, 6). В противоположность некоторым натурфилософам, совершенно отрицавшим случай как причину, Аристотель признает его. «Ради чего-нибудь происходит все то, что производится размышлением и что производится природой. И вот подобные явления, когда они происходят по совпадению (акциденталъно), мы называем случайными». И далее: «Случай есть причина по совпадению для событий, происходящих по предварительному выбору цели» (Физика, II, 197а; здесь и везде далее я цитирую мой перевод в издании Соцэкгиза, М. 1936). Например: человек, придя куда-нибудь, случайно получил деньги. Если бы он знал, что можно получить их, он пришел бы ради этого, но в данном случае его приход и получение денег совпали. Случайность отличается от самопроизвольности по Аристотелю тем, что она предполагает существо, способное к действию и выбору: «Поэтому ни неодушевленное существо, ни зверь, ни ребенок ничего не делают случайно, так как у них нет способности выбора», но самопроизвольность им свойственна. «Самопроизвольное имеет более широкий охват: все случайное в то же время самопроизвольно, а последнее не всегда случайно (Ibid., стр. 33).
[9] Вражду и дружбу, как движущую причину космогонии, выставляет Эмпедокл, разум — Анаксагор, а «само собой» — атомисты Левкипп и Демокрит.
[10] О частях однородных и неоднородных см. в кн. II.
[11] Основным положением натурфилософии Аристотеля является то, что всякое тело, естественное и искусственное, состоит из материи (ΰλη) и оформляющего материю начала — формы, или вида (μορφή, είδος) и в этом смысле представляет собой определенное целое (το σύνολον). В виде примера фигурирует всегда медная статуя. Аристотель, вообще говоря, скуп на пояснения, и о том, что следует понимать под формой, легко составить неправильное представление, например, отождествить ее с фигурой или внешним видом (по гречески — схема, σχήμα). Об этом как раз он и говорит в дальнейшем по поводу высказываний Демокрита, и присоединяет очень важные пояснения. Форма животных и их частей связана не только с организацией соответственной материи, входящей в их состав, но и с жизнью. А жизнь представляет собой известное движение, так как все проявления ее, включая ощущение, связаны с движением в широком смысле, т.е. с изменением. И сама природа определяется Аристотелем как «начало движения и изменения». То же относится и к душе, о которой он говорит несколько дальше. Динамический характер всего миропонимания Аристотеля несколько затушевывается в обычных изложениях философии Аристотеля, так как профессиональные философы-гуманисты, обращая главное внимание на наиболее абстрактные части — метафизику и логику — и очень мало интересуясь всем остальным, отрывают верхи от реальной действительности, чем отрезают себе пути для их правильного понимания. Уже одна «формальная логика», как окрестили в свое время логику Аристотеля, свидетельствует о понимании «навыворот».
[12] Демокрит (прибл. 460—370 до н. э.), знаменитый натурфилософ и ученый древности, основоположник (вместе с Левкиппом) атомистического учения и автор многих трудов по естествознанию, математике и этике, принадлежал к старшей но отношению к Аристотелю генерации философов. Он жил в Абдерах, греческой колонии на фракийском берегу и был совершенно неизвестен в Афинах, но Аристотель, благодаря, очевидно, территориальной близости Стагиры и Македонии к Абдерам, основательно изучил все сочинения Демокрита и в своих книгах часто цитирует его, относясь к нему с большим уважением. Ни одно из сочинений его не уцелело; источником сведений о его натурфилософии служат главным образом цитаты Аристотеля и (черев посредство Эпикура) книга эпикурейца Лукреция «De rerum natura» (О природе вещей). Фрагменты Демокрита изданы недавно в русском переводе («Демокрит в его фрагментах и свидетельствах древности». Соцэкгиз, 1935).
[13] «О душе» (3 книги) входит в цикл биологических сочинений Аристотеля и для понимания его биологии является, необходимым. Здесь достаточно сказать, что Аристотель не считал душу особой субстанцией, которая могла бы существовать независимо от тела, о чем свидетельствует его определение: «душа есть первая энтелехия естественного тела, обладающего жизнью в потенции» (И, 412а, 27) (об энтелехии см. прим. 16). Она есть и «сущность», и «форма», и «причина». У растений имеется душа нисшего порядка — питающая; у животных сюда присоединяется последовательно душа чувствующая и движущая, а у человека — и мыслящая.
[14] В своем чисто материалистическом учении о душе Аристотель делает прорыв, когда дело касается разума и мышления. Он пишет: «Ясно, что душа и отдельные части ее—если она по природе состоит из частей — неотделимы от тела,— ведь, она есть энтелехия отдельных частей. Тем не менее относительно некоторых частей ничто не мешает (признать их отделимость), вследствие того, что они не являются энтелехией чего-либо телесного» («О душе», II, 1, 413а, 4). В другом месте: «Относительно разума и теоретической способности ничего определенного неизвестно, но, вероятно, это другой род души, и только он имеет возможность отделяться, как вечное от гибнущего» (Ibid. II, 2, 414а). Однако эта часть души, отделимая и божественная, входит, как он предполагает, в человека при его зачатии вместе с семенем («О возникновении животных», II, 737а, 9). Вопрос усложняется тем, что Аристотель принимает два вида разума: страдательный и деятельный, функции которых трудно разграничить; и в окончательном итоге составить определенное представление о сущности разума, его месте во вселенной и отношении к первому двигателю невозможно (см. мою статью «Натурфилософия Аристотеля», гл. V).
[15] Греч, φύσις — природа происходит от глагола φύω — порождаю. Русские слова образовались когда-то путем буквального перевода с греческого, поэтому термин природа удерживает исконный смысл, который придавали ему греки. Франциус жалуется, что немецкий язык не допускает адекватного перевода. В словаре философских терминов, составляющем книгу V «Метафизики», Аристотель приводит 6 значений слова природа (гл. 4): 1) возникновение рождающихся вещей; 2) основное, из чего вещь рождается; 3) источник первого движения природных вещей; 4) материал, из которого возникают природные вещи; 5) сущность природных вещей, их форма и вид; 6) сущность вещей вообще. Основным определением будет: «природа есть сущность вещей, имеющих начало движения в самих себе, как таковых». Такое же определение дается в «Физике» (II, 1).
[16] Аристотель делит бытие на: 1) существующее в возможности, потенциальное (δυνάμει ον) и 2) существующее в действительности, осуществленное, актуальное, энтелехиальное (εντελέχεια ον). Термин энтелехия встречается только у Аристотеля, и образование его неясно; несомненно только, что телос — конец, завершение, играет здесь роль. Вместо энтелехии Аристотель употребляет иногда термин энергия (ένέργεια), встречающийся и у Платона и обозначающий, как и теперь, деятельность, работу. Ввиду важного значения этих терминов для понимания философии Аристотеля я приведу относящееся к ним место из «Метафизики» (IX, 1048а): «Мы определим, что такое энергия и каковы ее свойства. Одновременно с этим, производя расчленение, мы выясним и потенциальное, так как мы называем обладающим потенцией не только то, что может по природе двигать другое или приводиться в движение другим, прямо или каким-нибудь способом,— но и в ином смысле, ради которого мы и коснулись указанного значения. Энергия есть определенный способ существования предмета, ноне тот, который мы имеем в виду, говоря о потенции. Мы говорим о потенциальном бытии, например, Гермеса в куске дерева или половины в целом, так как их можно выделить, о потенции ученого, не занятого в настоящее время ученым рассмотрением, если он способен к такому рассмотрению, — последнее же будет анергией. В каком смысле хотим мы сказать в каждом отдельном случае, ясно из сопоставления: не следует, ведь, искать определения всего и каждого, но обращать внимание и на аналогию. Именно: как постройка дома относится к уменью строить, так же точно бодрствующий к спящему, видящий к зажмурившему глаза, но обладающему зрением, выделенное из материи к материи и законченное дело к незаконченному. Одна из этих противоположностей должна быть определена как энергия, другая, как потенция». В «Физике» Аристотель определяет движение как энтелехию. «Энтелехия могущего качественно изменяться, поскольку оно способно к такому изменению, есть качественное изменение; энтелехия способного к росту и убыли (общего имени для обоих нет) есть рост и убыль, способного возникать и уничтожаться — возникновение и уничтожение, способного перемещаться—перемещение» (III, 201а). Понятия потенции и энтелехии или энергии строго коррелятивны; это выражает слово «поскольку». «Медь есть статуя в потенции, но энтелехия меди, поскольку она медь, не есть движение: именно, быть медью и потенционально способным к движению не одно и то же».
[17] Здесь Аристотель окончательно формулирует схему причинности, которой пользуется в этом сочинении, рассуждая о частях животных. В причину «ради чего» включены также причины формальная и движущая; она соответствует тому, что мы называем значением или функцией какого-нибудь органа. Причина «по необходимости»— материальная. Следует помнить, что для Аристотеля понятие «материя» (δλη) относительное: она материя для данной формы, например, кость и мясо—материя руки, но взятые сами по себе они также части животного, имеющие свою форму и свою материю, например, землю и воду. В свою очередь рука и глаз являются материей для целого организма. Материя в нашем смысле, «первоматерия», лишенная формы,— непознаваема.
[18] Фрагмент книги «О природе» Эмпедокла, который имеет в виду Аристотель, гласит: «А благодатная земля в своих широкогрудых горнилах две из восьми частей получила от светлой Нестиды и четыре от Гефеста, а из них (т. е. всех 8 частей) образовались белые кости, дивно сплоченные связями гармонии». Нестис, блеск, обозначает воду и воздух (по 1 части); Гефест — огонь (4 части); остальные 2 принадлежат земле (Маковельский, «Досократики». Ч. 2, стр. 212).
[19] Место это, не совсем вразумительное благодаря краткости, требует для своего понимания знакомства с теорией дыхания Аристотеля, изложенной в небольшой книге. «О дыхании». Назначение дыхания состоит в том, чтобы охлаждать внутреннее тепло, развивающееся в сердце. Происходит оно таким образом, что тепло вызывает расширение легкого, влекущее за собой вхождение в него внешнего воздуха, т.е. акт вдыхания. Этот холодный воздух и охлаждает тепло, что влечет за собой спадение легкого и, следовательно, выталкивание, т.е. выдыхание воздуха.
[20] Метод разделения родового понятия по двум отличительным признакам, обыкновенно противоположным, называется дихотомией. Им широко пользуются в настоящее время при определении растений и животных, и соответственно этому строят «ключи». Дихотомическое деление Платон применяет в диалогах: «Софист» и «Политик», чтобы таким путем дойти до определения их сущности. К школе Платона относятся, повидимому, и «Написанные подразделения», о которых идет речь несколькими строками ниже. Предполагают поэтому, что вся дальнейшая критика имеет в виду Платона или его преемников: Спевсиппа и Ксенократа. Фурлан (Furlanus) в своем комментарии на 1 книгу поясняет, что Аристотель разумел под многократным повторением одного и того же на следующем примере. Требуется определить вид «человек» путем дихотомии, беря признаки, данные Аристотелем.
Животное с ногами или безногое? — С ногами. Животное двуногое или многоногое? — Двуногое. Животное с расщепленными или нерасщепленными ногами? — С расщепленными. Животное многорасщепленное или малорасщепленное? —· Много.
Итак, человек — животное с ногами, двуногое, расщепленноногое, многорасщепленное. Ясно, что первые три определения уже содержатся в последнем и излишни (J. В. Meyer. «Aristoteles Tierkunde», 1855, p. 71—2.)
[21] Аристотель имеет в виду, что самцы этих насекомых крылаты, а рабочие и самки бескрылы.
[22] Здесь намечается основное правило классификации: установление для каждого деления общего основания, Fundamentum divisionis. Ошибки этого рода и теперь встречаются в учебниках, например, разделение эпителия на плоский, цилиндрический и мерцательный. Правило это распространяется немного дальше на весь ряд следующих друг за другом делений, что, конечно, провести труднее и достигается далеко не всегда.
[23] Высказанное здесь правило соединения видов в один род и разделения их на особые роды является основным принципом, на котором Аристотель хотел построить рациональную классификацию животных — предприятие, которое выполнить он, конечно, не мог по недостатку материала и обширности задачи. Одновременно в учении об аналогичных частях им намечены основы сравнительного изучения животных форм — сравнительной анатомии на физиологической основе. Во главе всего этого лежит предпосылка о единстве строения животных на основе единства их жизненных функций. Обо всем этом см. ниже 645 Ь.
[24] Первыми являются небесные светила, вторыми все существа в подлунном мире.
[25] В сочинении «О небе» или «О вселенной», следующем за «Физикой».
[26] В этих и нижеследующих строках вновь формулируется телеологический уклон мышления Аристотеля, который он целиком вынес из школы Платона.
Но эта сторона дела достаточно известна, чтобы на ней стоило задерживаться; я хотел бы обратить внимание читателя на связанный с телеологией и в значительной степени ее объясняющий факт безоговорочного признания первенства действия; у Аристотеля, как принято теперь выражаться, функция определяет форму; физиологии принадлежит примат над морфологией. И это связано (см. прим. И) с основным направлением натурфилософии Аристотеля, по существу динамической.