Источник текста:
Антонин был равнодушен к наукам как и к добродетели, поэтому ничему не научился, чего он сам не скрывал. Вот почему он не уважал нас других, которые как он знал поклонялись учению. Север имел однако большую заботу о том, чтобы ему преподавали занятия, которые могут формировать тело и ум, и с тех пор как он его сменил на троне, он проводил каждый день по несколько часов с учеными и читал с ними книги философов. Он также привык натираться маслом, скакать до семисот пятидесяти стадий верхом и купаться в пасмурную погоду. Этими упражнениями он увеличил свои силы и стал более вынослив в трудах, но не обрел никакого представления о науках. Ему хватало все же толку, чтобы понять суть, и слов, чтобы выразить мысль. Он говорил с чудесным проворством все то, что представлялось в его душе.
Он настолько глубоко преклонялся перед памятью Александра, что он пользовался оружием и чашами, сходными с теми, которые якобы употреблял этот царь, и наполнил лагерь и даже Рим его статуями. Он создал фалангу, составленную из шестнадцати тысяч человек, происходящих из Македонии, и назвал ее фалангой Александра. Он дал ей то же вооружение, которым пользовались македонцы под господством этого завоевателя, конкретно шлем из недубленой бычьей шкуры, панцирь из льняной ткани в три волокна, медный щит, длинное копье, дротик, поножи и меч. Не удовлетворясь всем этим, он велел называть себя Александром Востока и написал однажды сенату, что душа Александра вошла в его тело, чтобы жить в нем, как прежде она жила в его собственном.
Он питал настолько сильную неприязнь к философам, которые следовали Аристотелю, что лишил их льгот и благ, которыми они пользовались в Александрии. Он даже хотел сжечь книги этого философа под предлогом, что тот был причиной смерти Александра. У него всегда было несколько слонов в хозяйстве в подражание Александру или скорее Вакху. Похвалив однажды одного трибуна за ловкость, с которой тот вскочил на коня, он спросил его, из какой он страны. Узнав, что из Македонии, он спросил, как его зовут. Когда трибун ответил, что его имя Антигон, он спросил наконец имя его отца, и как только узнал, что Филипп, воскликнул: «У меня есть все, что я мог пожелать!». Он тотчас стал оказывать ему большое уважение среди других воинов и вскоре возвел его в звание сенатора и префекта. Был другой, немакедонец и виновный во многих преступлениях, с которым он милостиво обошелся только потому, что тот звался Александром. Так как обвинитель повторял постоянно: «Александр — убийца, Александр — враг богов, Антонин воскликнул: «Если ты и дальше будешь против Александра, тебе конец».
После смерти Севера Антонин сделался единственным обладателем верховной власти, хотя для видимости разделял ее со своим братом Гетой. Он тотчас заключил мир с врагами и оставил им земли и крепости. Он сослал некоторых из своих домашних, в числе которых был и Папиниан, и умертвил других, конкретно Эвода своего наставника, Кастора, жену Плавтиллу, Плавта брата Плавтиллы. Он так же поступил с Евпрепом, который не занимал высокого положения, так как был возницей, но который весьма прославился в своей профессии, и мотивом было только то, что он принадлежал не к той партии, которой благоволил он. Он был убит в очень преклонном возрасте после того как получил 782 венка — больше, чем кто бы кто ни было. Брата же Антонин хотел убить и при жизни отца и после, но не мог ни при жизни отца, потому что тот следил за ним, ни после его смерти, потому что в пути солдаты, которым Гета был дорог по причине своего сходства с Севером, не допустили бы этого. Но он избавился от него, как только они прибыли в Рим. Они расточали друг другу похвалы и показывали другие внешние знаки взаимной любви, но опровергали их остальными своими действиями, которые дышали одной ненавистью и не предвещали ничего кроме трагичного и гибельного конца.
Прежде чем они возвратились в Рим, были замечены знаки угрожаемого им несчастья, хотя сенат постановил для достижения их примирения принести жертвы богам и главным образом Согласию, и служители храма приготовили все необходимое, и консул приехал на священнодействие. Но хотя эти служители искали консула всю ночь и консул их искал точно так же, они не смогли встретиться, и жертвоприношение не состоялось. На следующий день две волчицы залезли на Капитолий, и одну поймали на рынке, а другую убили за пределами стен, что рассматривали как предзнаменование того, что должно было произойти с обоими императорами. Антонин планировал покончить с Гетой во время Сатурналий, но не мог найти случая, потому что при общеизвестности их разногласий они держались настороже. При обоих всегда находились вооруженные люди, которые подстерегали время, чтобы застигнуть одного из братьев врасплох, и иногда доходило до потасовок. Гета окружал себя днем и ночью в доме и снаружи солдатами и гладиаторами. Устав однако жить в столь неприятном напряжении, он решил упросить свою мать примирить его с братом. Но едва он вступил в покои Юлии, как центурионы, посланные Антонином, вошли туда, бросились на него и убили на руках у матери, в то время когда он обнимал ее и прильнув к ее груди, кричал: «Спаси меня, мать! меня убивают!». Несчастная императрица, обманутая вероломством Антонина, имела ужас перенести, как умертвили сына на ее глазах, и замараться его кровью. Она и сама получила легкую рану в руку, на которую она презрела жаловаться. Но вершиной ее страданий было то, что она не осмелилась даже оплакать сына, который был похищен столь черной изменой в цвете юности и в возрасте двадцати двух лет и девяти месяцев, и что она была вынуждена смеяться и изображать радость словно от огромного счастья. Она, вдова императора и мать двух императоров, не имела свободы показывать боль, которую она чувствовала от самого жестокого случая, который когда–либо с ней произошел.
Хотя уже было очень поздно, Антонин не замедлил помчаться в лагерь, вопя всю дорогу, что против него устроили заговор и что он избежал очень большой опасности. Когда он перешел стену, он приветствовал воинов, и умолчав об убийстве, закрыл им рты великолепными обещаниями, чтобы они не смогли сказать ни о чем, спросить чего потребовала бы от них в этом случае набожность. «Мои товарищи», заявил он им, «раздавать вам деньги теперь зависит только от меня. Я рассматриваю себя как одного из вас и хочу жить только для того, чтобы завалить вас благодеяниями. Я желаю жить среди вас или умереть с вами. Я нисколько не боюсь смерти, и я с удовольствием нашел бы ее на войне, где всякий храбрый человек предпочитает окончить свою жизнь, как ни в каком другом случае». На следующий день он объяснился в немногих словах в сенате и когда поднялся с кресла и был уже у двери, «Выслушайте», сказал он нам, «нечто, чем насладится вселенная. Пусть все ссыльные возвратятся из изгнания, каким бы ни было преступление, за которое они были осуждены». Тем самым он опустошил острова от преступников, которыми они кишели, и тут же наполнил их солдатами, вольноотпущенниками и офицерами Геты его брата. Он умертвил в один прием до двадцати тысяч и мужчин и женщин и других людей, у которых были должности и рабочие места во дворце. Среди них не было никого знаменитее Папиниана. Антонин упрекнул его палача за то, что тот воспользовался топором вместо того чтобы применить меч. Он собирался поступить так же и с Килоном, префектом Рима в царствование Севера, хотя тот был его воспитателем и благодетелем и хотя он ему часто оказывал честь называть его своим отцом. Солдаты, которым он приказал убить его, разграбили его серебряную посуду, одежду и мебель и найдя его в бане, провели по Священной дороге во дворец в одной тунике и в сандалиях на ногах. Они разорвали тунику и били его настолько оскорбительно по лицу, что граждане и солдаты гарнизона были этим поражены. Антонин, сам почувствовав некоторое смущение от присутствия тех, кто не мог одобрить столь недостойного обращения, выбежал навстречу Килону, набросил на него свой военный плащ и сказал людям, которые его держали: «Не делайте зла моему отцу, не бейте моего воспитателя». Он осудил на смертную казнь трибуна и воинов, в наказании по–видимому за дурное обращение, которым они терзали Килона, но в действительности из ненависти к тому, что они не выполнили его приказ отнять у него жизнь. Я не стану сообщать здесь имена всех значительных лиц, которых он уничтожил без какой–либо формальности правосудия, хотя Дион счел долгом их не опустить по той причине, что они были очень известны в его время. С меня довольно будет сказать, что он отнял у мира всех тех, кого ему было угодно, не разбирая, был ли повод или нет, и что тем самым он лишил Рим самых порядочных людей среди его жителей. Затем он отклонил свой разум от убийств, чтобы обратить его к театральным развлечениям, которые не были свободны от крови, так как, если ничего не говорить о слоне, носороге, тигре и гиппотигре, которые были убиты в один день, он получил большое удовольствие от боев гладиаторов и принудил одного из них, по имени Батон, биться в один и тот же день против троих противников поочередно, и после того, как он был убит от третьего, воздал ему погребальные почести.
Он обманул Авгара, царя осроенов и арестовал его, хотя тот пришел к нему по доброй воле как союзник. Когда он отнял свободу у этого государя, ему было легко узурпировать его царство. Узнав, что у царя Армении были разногласия с сыновьями, он написал ему очень вежливое письмо с предложением примирить их и под этим предлогом захватил его точно так же, как и Авгара. Но здесь он не преуспел, поскольку армянский народ предпочел взяться за оружие, чем подчиниться его ярму. Никто не доверился больше ему, раз уж он пользовался столь черным вероломством, и он узнал из опыта, насколько опасно для императора обманывать своих друзей и союзников. Написав однажды сенату о ссорах между царями парфян, он свидетельствовал, что невзаимопонимание этих государей, которые были братьями, сумело бы разрушить их царство, как будто худое согласие, способное сокрушить это чужеземное государство, могло сохранить Римскую империю. Впрочем, со всеми этими недостатками, он вел очень простую и воздержную жизнь среди необходимостей войны, вынося те же усталости, что и солдаты. Он шел и бежал вместе с ними не моясь, не меняя одежду, не принимая другой пищи кроме той, которую ели они. Он иногда выбирал среди врагов тех, которые, казалось, отличались силой или доблестью, и бросал им вызов, как будто победа зависела от единоборства, а не от порядка и дисциплины, установленной во всей армии, и следовательно, в то время как он занимался этими мелкими упражнениями, он пренебрегал главными обязанностями императора.
Антонин очень вежливо обходился с воинами и напротив только и мечтал, чтобы ограбить, подавить и уничтожить лиц всех других сословий и главным образом сенаторов. Помимо других налогообложений, которые были почти бесчисленными, мы были обязаны, каждый раз, когда он уезжал из Рима, готовить театры и ипподромы в странах, где как планировалось он собирался провести зиму, и все то, что мы делали с большими расходами, было разрушаемо тотчас, без использования, и было ясно, что у него не было совсем другого намерения, нежели нас разорить. Он тратил огромные суммы на обогащение солдат и на прокорм лошадей и зверей. Он покупал часть этих животных и лошадей и вынуждал нас предоставлять ему других и получив их убивал. Он убивал до ста кабанов собственноручно. Он водил колесницы, одетый в голубую одежду, и предавался этим занятиям с невероятным пылом. Он обладал тонкостью и лицемерием своей матери и сирийцев, среди которых та родилась. Он отдавал устройство игр и боев или своим вольноотпущенникам или другим богатым людям, чтобы переложить на них расходы, низко подчиняясь их власти и выпрашивая у них золото, как последний человек из народа. Он утверждал, что его конная упряжка не хуже, чем у Гелиоса, и хвастался тем, что подражал быстроте бега этой звезды. Наконец все провинции были настолько разрушены под его господством, что народ воскликнул однажды в цирке: «Мы губим живых, чтобы отдать долг погребения мертвым». Он часто говорил, что он один должен иметь все деньги империи, чтобы распределять их воинам. Когда Юлия упрекала его однажды в излишествах и жаловалась, что ей не оставалось больше никакого дохода, он ответил: «Я прошу тебя, мать, не страдай и поверь, что пока у нас меч в руках, нам всего будет хватать». Он дарил большие суммы, а также земли и наследства тем, кто льстил его страстям. Он дал двести пятьдесят тысяч драхм Юлию Паулину в награду за приятную, хотя и невольную шутку. Тот посоветовал ему почаще сердиться, хотя он впадал в гнев постоянно.
Антонин испортил монету, заменив оловом и медью золото и серебро. Он имел худое здоровье и был подвержен недомоганиям, из которых одни были явные и другие скрытые. Но его разум был намного больнее, чем тело. Его терзали неприятные галлюцинации, например, что его преследовали отец и брат с обнаженным оружием в руке. Он вызывал души мертвых и главным образом отца и Коммода, чтобы избавиться от этих видений, но не получал ответа, кроме как от Коммода, который сказал ему однажды, что он вскоре придет к гибели, и в другой раз, что у него была тайная болезнь. Он умертвил четырех весталок, из которых одну попытался изнасиловать, но не сумел, потому что к концу жизни у него не стало необходимых сил, чтобы пользоваться этими удовольствиями и поэтому он искал другие, более нечестивые наслаждения. Эта весталка, по имени Клавдия Лета, была погребена заживо, хотя она протестовала, утверждая, что невинна, и вопила, что Антонин действительно знает, что она девственница. Он очень редко творил суд, но был очень любознателен и точно осведомлен о малейших вещах. Именно поэтому он без меры благоволил воинам, которые служили для него шпионами, и запретил, чтобы их наказывал кто–то другой, кроме него. Его необузданность вела к нашему угнетению. Но не было ничего столь постыдного и столь невыносимого для народа и для сената, чем власть, которую он отдал над нами евнуху Семпронию Руфу, рожденному в Испании, отравителю и магу, сосланному некогда на остров Севером и чуть было не наказанному вместе с другими доносчиками. Антонин часто посылал нам сообщение, что он будет разбирать судебные процессы и заниматься государственными делами с рассвета и держал нас до полудня, а бывало и до вечера, даже не выходя для приветствия. Он развлекался между тем бесполезными и смешными занятиями, управляя колесницами, убивая зверей, ведя бой в качестве гладиатора, чрезмерно выпивая, наливая вино в чаши и посылая его, в нашем присутствии, преторианцам. Наконец, только потом он иногда приступал к исполнению обязанностей. Он совершал, помимо этого, много убийств и стремился к другим несправедливым и жестоким поступкам. Он делал чрезмерные и бессмысленные расходы, в чем, также как и в других случаях, совсем не следовал разумным советам матери, хотя оставил ей заботу о корреспонденции, кроме самой важной, ставил ее имя императрицы рядом со своим и с упоминанием армии и расточал ей большие похвалы в письмах, которые посылал сенату. Нет необходимости говорить, что первые и главные лица империи приветствовали ее как императора и воздавали ей те же почести. Она предавалась изучению философии. Он же гордился тем, что не нуждается ни в чем и может удовлетворяться самым простым образом жизни, хотя не было ничего чудесного и редкого в воздухе, в море или на земле, чем частные лица и корпорации не были обязаны его снабжать. Он настолько трепетно любил обманщиков и магов, что оказал большие почести памяти об Аполлонии Каппадокийском, который процветал в господство Домициана, и воздвиг ему гробницу.
Он вел очень тяжелую войну против ценнов, которые являются частью кельтов. Говорили, что они сражались настолько фанатично, что даже вырывали зубами из тел осроенские стрелы, пока их руки убивали римлян. Он дал им большую денежную сумму, чтобы откупиться и получить возможность отступить в Германию. Он спросил у некоторых из их женщин, которых римляне взяли в плен, что они предпочитали: или быть проданными или погибнуть от меча. Они ответили, что лучше умереть, нежели жить в рабстве. Когда их все же продали, они убили друг друга, и некоторые убили также своих детей. Он предпринял войну против парфян из–за того, что Вологез отказался выдать ему Тиридата и Антиоха, которых он требовал. Антиох был из Киликии и проповедовал киническую философию. Он прежде был очень полезен воинам примерами мужества и терпения, которые он им показывал, катаясь в их присутствии на снегу и воодушевляя выносить силу холода. Получив в вознаграждение имущество и почести от Севера и Антонина, он зазнался, присоединился к Тиридату и ушел с ним к царю парфян. Вот как он провел зиму в Никомедии: он устраивал там частые смотры македонской фаланге, которую он обязывал непрерывно упражняться. Он приготовил также две большие машины для войны против парфян, и поставил их на корабли, чтобы транспортировать морем в Сирию.
Прежде чем покинуть Никомедию, Антонин дал там гладиаторский бой в годовщину своего воцарения и даже в тот день не удержался от кровопролития, так как гладиатор, который был побежден и просил у него жизнь, получил ответ: «Проси ее у своего противника, мне же это не позволено». Противник же, который его и пощадил бы, тем не менее убил его из страха стать более мягким и милосердным, чем император. Когда он был в Антиохии и предавался там наслаждениям, так что сбрил бороду, он жаловался на труды и опасности, которым оказался подвергнут и обвинил сенат в том, что тот предавался праздности и пренебрегал делами. «Я узнал», написал он нам однажды, «что вы не одобряете моих подвигов. Я же держусь под оружием и во главе своих войск, так что могу презирать ваши речи». Царь парфян, испуганный слухом о его движении, выдал Тиридата и Антиоха и получил мир. Антонин послал после этого Феокрита с войсками против армян, но тот был побежден этими народами. Этот Феокрит был рожден от отца–раба, прежде плясал в театре и впоследствии настолько втерся в милость Антонина, что казался намного выше обоих префектов претория. Ему не уступал другой вольноотпущенник императора по имени Эпагат, который равнялся с ним по власти и наглости. Феокрит постоянно искал способов обогащаться, и пользовался наиболее несправедливыми из них, не щадя ни жизни, ни крови людей. Флавий Титиан, прокуратор Aлександрии, был один из тех, кому он причинил это насилие. Он оскорбил его, так что Феокрит вскочил внезапно с кресла и бросился на него с мечом в руке. Тогда Титиан сказал с насмешкой: «Сразу видно, что ты танцор», за что Феокрит, задетый за живое, приказал его убить.
Хотя Антонин показывал особое уважение и глубокое почтение к памяти Александра, он едва не разрушил сверху донизу город, который прежде основал этот знаменитый завоеватель. Узнав, что александрийцы очерняли его и главным образом осуждали за убийство брата, он скрыл на время свой гнев, хотя отправился туда, пылая местью. Когда он прибыл к Александрии, он принял очень вежливо главных лиц города, которые вышли навстречу ему с самыми священными и почитаемыми предметами своей религии, усадил их за свой стол и тут же умертвил. Он поставил после этого войска под оружие, ввел их в город, занял улицы и запретил жителям выходить из домов, затем истребил настолько большое их число, что даже не решился привести цифру в своем письме сенату, в котором лишь сообщил, что бесполезно отмечать каждого умерщвленного отдельно, так как любой в этом городе заслуживал той же казни. Их имущества были конфискованы или испорчены. Многие иностранцы и римляне из свиты Антонина, не узнанные в столь ужасном смятении, оказались среди погибших. В широко раскинутом городе бойня не прекращалась ни днем, ни ночью и убивали без разбора. Тела сразу бросали в очень глубокие ямы, чтобы их потом не могли подсчитать. Все приезжие были изгнаны из города, кроме торговцев, и обобраны. Храмы были также разграблены. Антонин присутствовал при кровавой расправе и отдавал приказы из Серапеума, где он оставался почти всегда, находясь на божеской земле, хотя его руки были по локоть в крови. Но о чем я говорю? Он имел наглость и нечестие приносить жертвы богам и посвятить им меч, которым убили его брата. Он отменил после этого зрелища и пиры, которые прежде были учреждены для развлечения народа, и разделил город на две части, воздвигнув ограждения, чтобы препятствовать общению жителей. Вот какое жестокое обращение несчастный город Александрия испытал от ярости италийского зверя: так Антонин был назван оракулом, с которым он советовался прежде, и говорили, что этот поэтический ответ ему понравился, но тем не менее он умертвил немало людей за то, что они повторяли слова данного ему предсказания.