История Вифинского царства
Монография О. Л. Габелко является первым в современной историографии основательным исследованием, посвященным истории Вифинского царства. Вифиния — сравнительно небольшое государство, располагавшееся на северо–западе Малой Азии, — хотя никогда и не выходила на ведущие позиции в политике и экономике эллинистического мира, тем не менее оставила весьма заметный след в его истории, явив собой яркий пример динамичного развития эллинистического государства, в котором наряду с греко–македонскими элементами существенную роль играли также местные азиатские начала. В книге на основе обширного корпуса источников — произведений античных писателей, надписей, монет, археологических и лингвистических данных — воссоздаются богатая политическая история Вифинии, военная и дипломатическая деятельность вифинских царей, их контакты с независимыми греческими полисами, другими эллинистическими государствами и Римом. Автором анализируются этническая история страны, взаимоотношения местного фрако–анатолийского населения с греками, специфика положения эллинских полисов в составе Вифинской монархии.
Издание предназначено как специалистам–антиковедам, так и всем, интересующимся античной историей и культурой.
Посвящается светлой памяти Юрия Германовича Виноградова
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эллинистическая эпоха ознаменовалась кардинальными переменами во всех областях жизни греческого мира, в том числе и в его политической системе. Греки и македоняне, ведомые Александром Великим, открыли для себя новый, дотоле почти неведомый им мир, и покори-ли его, как нам сейчас кажется, неожиданно легко. На вновь освоенных эллинами необозримых просторах ойкумены возникли могучие царства, возглавляемые македонскими династиями. Правители этих новых государств непрестанно стремились к новым и новым завоеваниям, осваивали неизвестные ранее торговые пути, строили города, называя их в свою честь или по именам своих близких, возводили пышные дворцы и храмы, принимали громкие тронные имена - "Бог", "Великий", "Спаситель". Эллинистический период и в обыденном, и в профессиональном историческом сознании чаще всего отождествляется с чем-то величественным, грандиозным - достаточно вспомнить, например, Александрийский маяк или Пергамский алтарь.
Однако наряду с великими эллинистическими державами в IV- III вв.[1] на территории Переднего Востока и, прежде всего, в Малой Лзии возникают и укрепляются небольшие монархии, которые, будучи во многом схожи с такими "классическими" эллинистическими государствами, как царства Антигонидов, Селевкидов и Птолемеев, никогда не достигали таких же размеров и значения. В некоторых из этих монархий власть принадлежала представителям местной азиатской знати, лишь отчасти подверженной влиянию греческой культуры и македонской политической традиции, что, очевидно, предопределяло особый характер взаимоотношений между греко-македонским и местным населением в этих странах. Как таким государствам удавалось сохранять независимость от более сильных соседей? Каким образом они строили отношения между собой и с греческим миром? В чем заключалось своеобразие их историко-культурного облика? Позволительно ли говорить о том, что "малые монархии" в какой-то степени представляют собой особый вариант развития эллинистической цивилизации? Ответы на многие из этих вопросов может дать обращение к истории Вифинского царства.
В отличие от других малоазийских эллинистических монархий, не говоря уже о великих державах того времени, Вифиния совсем не часто привлекала внимание исследователей. Действительно, даже в сравнении с некоторыми другими малыми царствами она на первый взгляд может показаться предметом, не заслуживающим серьезного изучения. В самом деле, вифинским правителям никогда не удавалось добиться столь впечатляющего усиления своего государства, какого достигло Понтийское царство при Митридате VI Евпаторе. Здесь не было создано таких выдающихся памятников архитектуры и скульптуры, как, например, в соседнем Пергамском царстве или даже в более периферийной Коммагене; не столь значительным выглядит и вклад Вифинии в сокровищницу эллинистической культуры в целом. Нередко кажется, что история этого небольшого государства теряется в общеэллинистической перспективе.
Однако более внимательное рассмотрение истории Вифинского царства заставляет признать ее заслуживающей самого тщательного изучения. Недостаток информации о Вифинии не может быть объяснен ее незначительностью, вопрос здесь, главным образом, в самом характере доступной нам базы источников и в особенностях развития мировой историографии эллинизма, о чем будет сказано далее; сама же история этого государства достаточно богата и интересна для того, чтобы стать предметом самостоятельного исследования. И дело здесь не только в том, что на протяжении всего периода своего независимого существования (а эту независимость вифинцам удалось отстоять даже от полководцев Александра Македонского) Вифинское царство, никогда не достигавшее статуса великой державы, играло заметную роль в региональной, а в отдельные моменты и мировой истории того времени - достаточно вспомнить, например, организацию вифинскими царями переправы и расселения галатов в Малой Азии или их роль в Митридатовых войнах. Принципиально важным представляется то обстоятельство, что эллинистическая Вифиния являет собой весьма многообещающий предмет для создания комплексной работы, охватывающей все стороны исторического развития страны - от исторической географии до некоторых аспектов религии и культуры. Именно такая попытка и предпринята в предлагаемой вниманию читателя монографии.
Эта работа является результатом многолетнего, начатого еще на студенческой скамье труда, который едва ли мог быть выполнен без неоценимой помощи учителей, коллег, друзей и близких. Моя приятная обязанность - поблагодарить всех тех, кто так или иначе оказался причастен к написанию и изданию этой книги.
Прежде всего, это коллеги, в соавторстве с которыми были обсуждены и написаны два параграфа монографии, - А. С. Балахванцев и А. А. Немировский. Должен подчеркнуть, что именно им принадлежит приоритет в выдвижении оригинальных идей о новой трактовке "письма неизвестного царя" из архива косского храма Асклепия и о последовательности фракийских миграций в Азию соответственно, которые, на мой взгляд, очень органично влились в общую концепцию книги.
Кажется весьма символичным, что эта работа была начата и после довольно длительного перерыва завершена на кафедре истории древнего мира и средних веков исторического факультета Казанского государственного университета. Именно здесь в 1993 г. мною была защищена дипломная работа "Взаимоотношения Вифинского царства с независимыми греческими полисами (IV-I вв. до н. э.)" (моим научным руководителем был профессор В. Д. Жигунин). Потому мне особенно приятно поблагодарить моих коллег по работе в Казани, неизменно оказывавших мне всяческую поддержку: Н. С. Алмазову, Н. Ю. Бикееву, В. А. Казакову, А. П. Каплуновского, А. Б. Максимову, Л. Ф. Недашковского, Э. В. Рунга, М. Ш. Садыкова, Е. А. Чиглинцева.
Выражаю самую глубокую признательность сотрудникам Института всеобщей истории РАН, где мною в 1998 г. под руководством д. и. н. С. Ю. Сапрыкина была защищена кандидатская диссертация "Вифинское царство в системе эллинистических государств": М. Ф. Высокому, С. Г. Карпюку, Л. П. Маринович, А. А. Молчанову, И. Е. Сурикову, Г. А. Тароняну, В. П. Яйленко. Огромную ценность имела для меня помощь других московских исследователей - К. Л. Гуленкова, П. А. Евдокимова, А. А. Завойкина, А. В. Короленкова, И. А. Ладынина, а также коллег из других городов России: В. П. Никонорова и М. М. Холода (Санкт-Петербург), Е. В. Смыкова (Саратов), Ю. Н. Кузьмина (Самара) и многих других.
Моя самая глубокая благодарность - профессору Экарту Ольсхаузену (Штутгарт), президенту Общества по изучению исторической географии древнего мира (Ernst-Kirsten-Gesellschaft). Именно он во многом содействовал тому, что в 2001 г. мне удалось посетить Турцию и увидеть землю древней Вифинии, почувствовать и понять ее неповторимый колорит. В ходе этой поездки я также получил возможность интенсивно собирать необходимый для написания книги материал в библиотеке Немецкого археологического института в Стамбуле, руководству которого я чрезвычайно признателен.
Не могу не упомянуть профессора Андреаса Меля (Галле), благодаря любезности которого я в 2003 г. получил возможность стажировки в университете г. Галле, где мне были созданы прекрасные условия для работы над монографией. Некоторые положения работы были обсуждены тогда же с коллегами М. Герхардтом, У. Шаррером, 3. Штарком, которым я многим обязан.
Многие зарубежные исследователи в течение длительного времени оказывали мне помощь в сборе необходимых источников и историографического материала, недоступных в России, а также бескорыстно консультировали по целому ряду остававшихся для меня неясными вопросов. Среди них я должен отметить, прежде всего, профессоров Хайнца Хайнена (Трир), Томаса Корстена (Гейдельберг), Луиса Баллестерос Пастора (Севилья) и Майю Василеву (София).
С особым чувством я должен вспомнить тех замечательных людей и ученых, кого, к глубокому сожалению, уже нет с нами, но вклад которых в создание книги для меня поистине неоценим. Это - Аркадий Семенович Шофман, Елена Сергеевна Голубцова, Владимир Данилович Жигунин и в особенности Юрий Германович Виноградов. Именно Юрий Германович был первым оппонентом моей кандидатской диссертации, принимал живейшее участие в обсуждении всех вопросов, возникавших в ходе работы над монографией, и со свойственной ему щедростью души подарил мне немало идей, в той или иной степени нашедших свое отражение в моей работе. Хочется думать, что он был бы искренне рад выходу книги в свет...
Наконец, я от души благодарю всех моих родных и близких, с пониманием и терпимостью относившихся к тому, что работа над книгой потребовала столько времени, внимания и сил, которые я мог бы уделить им.
[1] Здесь и далее все даты, за исключением оговоренных специально, — до нашей эры.
ВВЕДЕНИЕ
Эллинистический мир в работах большинства современных антиковедов оценивается как некая целостность, состоящая из весьма разнообразных во многих отношениях элементов. к числу последних, вероятно, должно быть отнесено и Вифинское царство. В чем же заключается историческая специфика этого государства?
Исходя из предельно общих соображений, можно предположить, что историческое своеобразие Вифинии во многом объясняется занимаемым ею положением в крайнем северо-западном углу Малой Азии; при этом она, в отличие от соседних областей Анатолии, в этническом, географическом и культурном отношении была достаточно прочно связана с Европой[1] (хотя следует отметить, что эти очевидные, казалось бы, факты требуют основательной проверки данными источников). Эта страна входила в географическую зону, где на протяжении многих веков осуществлялось взаимодействие между греческим и варварским мирами, но тем не менее в течение длительного времени она не проявляла особой восприимчивости к внешним политическим и культурным воздействиям и лишь с началом эпохи эллинизма совершила быстрый "прорыв" к достижению прочной политической консолидации и построению собственной государственности. Вся история Вифинии в IV-I вв. представляет собой яркий пример динамичного политического, экономического и культурного развития малой эллинистической монархии, сохраняющей свою самобытность во всех сферах жизни и вместе с тем чутко реагирующей на "вызовы" эпохи. Эти обстоятельства заставляют обратиться к детальному изучению истории Вифинского царства с тем, чтобы проследить, как общие для всего Восточного Средиземноморья процессы политического, хозяйственного, культурного развития в период эллинизма проявлялись в одной из его областей.
Характер имеющегося в распоряжении исследователя фактического материала вносит определенные коррективы в подход к истории Вифинии как составной части эллинистического мира. Из-за недостатка данных источников мы не можем сколько-нибудь надежно определить место Вифинии в экономической системе эллинистических государств[2] или, к примеру, прийти к более или менее завершенному мнению относительно социальной структуры Вифинского царства и ее сходства и различий с общественным устройством других эллинистических монархий. Некоторые шаги, безусловно, могут быть предприняты и в этих направлениях, но при теперешнем состоянии базы источников они едва ли могут означать что-либо более весомое, чем гипотетические предположения. Создание "комплексной" истории Вифинского царства, охватывающей все стороны прошлого страны в античную эпоху, может быть достигнуто при ведении исследования по ряду наиболее перспективных направлений.
Первое из них связано с определением общего и особенного в становлении Вифинии как эллинистической монархии. Являясь одним из неотъемлемых элементов эллинистического мира, Вифиния отнюдь не утратила своей специфики, ставшей результатом как ее прежнего исторического развития, так и тех конкретных условий, в которых это государство оказалось в конце IV - начале III в. Для выявления этих особенностей Вифинии необходимо обратиться к ее истории в VI-IV вв. Хотя такой экскурс и выходит за хронологические рамки, подразумеваемые в названии данной работы, его необходимость выглядит вполне очевидной. Помимо того, что многие важные эпизоды политической истории Вифинского царства (например, его взаимоотношения с Византием и Гераклеей Понтийской) берут начало в доэллинистическом периоде, без выяснения особенностей развития вифинского общества в классическую эпоху едва ли возможно понять тот путь, по которому Вифиния пошла с началом эллинистического периода. Кроме того, этот период истории страны практически вообще не изучен в современной науке.
Помимо этого, определение особенностей формирования в Вифинии эллинистического государства подразумевает сравнение этого процесса с аналогичными событиями в истории соседних с ней малоазийских царств - Понта, Каппадокии и Пергама, а также европейской Фракии[3]. Проблема складывания эллинистической монархии на местной основе, в условиях отсутствия греко-македонского завоевания и ограниченного воздействия эллинских начал на восточный субстрат еще не подвергалась в антиковедении целенаправленной разработке[4]. В рамках данной работы представляется вполне уместным привести видение своеобразия Вифинского царства в соответствие с наиболее авторитетными концепциями эллинизма, принятыми в современной науке[5].
Рассмотрение истории того или иного античного государства немыслимо без изучения его географии. Малая Азия представляет в этом отношении совершенно особый феномен[6], и Вифиния как ее составная часть вовсе не является исключением. Более того, эта страна обладала целым набором поистине уникальных геополитических характеристик, главными из которых являются ее рубежное положение между Средиземным и Черным морями, Европой и Азией, а также доступ к Боспору Фракийскому. Потому историческая география Вифинии - выявление связи природных и социально-политических факторов в истории страны, определение границ государства и динамики их изменения, локализация ее населенных пунктов - представляет собой весьма перспективный предмет исследования. Естественно, эти задачи должны решаться в тесной связи с изучением народонаселения Вифинии, его этнического состава, миграционных процессов. Обращение к этой проблематике требует анализа материала, относящегося к еще более отдаленным эпохам - концу II - началу I тыс.
Следующее - и, пожалуй, основное - направление работы связано с изучением политической истории и внешней политики Вифинского царства. Здесь мы имеем дело со значительным пластом информации, проливающим свет на историческое развитие Вифинии и на ее отношения с другими государствами. За два с половиной века своего независимого существования (если считать от прихода к власти Зипойта I в 328/7 г. и до завещания царства Риму Никомедом IV в 74 г.) Вифиния неоднократно участвовала в самых различных войнах и конфликтах, активно боролась с соседями за захват новых территорий и богатств, за утверждение своего политического влияния и престижа. Немало страниц было вписано в историю внешней политики Вифинии не только чисто военными, но и дипломатическими средствами, ведением продуманной брачно-династической политики и пропаганды. Не удивительно, что, именно эта область вифинской истории лучше всего документирована и соответственно наиболее полно изучена. Однако ее исследование тоже может дать немало новых фактов.
Прежде всего, в силу ряда обстоятельств, о которых подробнее будет сказано в историографическом очерке, политическая история Вифинии совсем не часто становилась центральным объектом научных исследований. Многие из ее проблем, в том числе важных и даже ключевых, так или иначе рассматривались антиковедами, но чаще всего либо в работах общего характера, либо в исследованиях, посвященных другим эллинистическим государствам, что в любом случае оставляло Вифинию на периферии антиковедческих исследований. Ряд принципиально важных событий вифинской истории до сих пор оставался вне поля зрения историков или не подвергался достаточно глубокому анализу. По этим причинам в науке до сих пор не определены общие подходы к внешней политике вифинских царей, не предпринимались попытки проследить ее эволюцию, охарактеризовать средства и методы ее проведения.
Помимо того, оправданным выглядит вести изучение политической истории Вифинии не в чисто эмпирическом ключе, но подвести под него определенную основу, рассматривая положение Вифинского царства в системе межгосударственных связей эллинистического мира с позиций теории международных отношений. Ранее уже предпринимались некоторые попытки в этом направлении[7], наметившие отдельные перспективы подобного подхода. Введение в изучение политической истории и внешней политики эллинистической Вифинии теоретического элемента (в частности, отдельных положений системного анализа применительно к сфере международных отношений[8]) отнюдь не является самоцелью; оно должно послужить лучшему пониманию логики развития внешнеполитической активности вифинских царей, помочь четче определить ее главные направления и объяснить постоянно происходившую в ней смену приоритетов.
Ключевым понятием, через призму которого будет вестись анализ роли Вифинии в системе межгосударственных связей Восточного Средиземноморья, является проблема равновесия сил. Она давно и плодотворно разрабатывалась как в теории[9], так и на конкретном материале античной и в особенности эллинистической истории[10] - главным образом при определении основополагающих принципов взаимоотношений эллинистических держав между собой и с Римом. Исходя из предмета данного исследования, кажется наиболее оправданным выяснить значение Вифинии для поддержания силового равновесия в эллинистическом мире на самых разных уровнях - будь то относительно небольшой регион северо-западной Малой Азии, Анатолийский полуостров в целом или все Восточное Средиземноморье (вначале - как сфера внешне-политической активности только эллинистических государств, затем - с учетом вовлечения в сложившуюся ранее систему силового равновесия Рима). Очевидно, углубленное рассмотрение особенностей внешнеполитической деятельности вифинских царей может позволить экстраполировать некоторые из полученных выводов на политическую историю других, типологически близких с ней эллинистических государств - величин "второго порядка" на международной арене эллинистического мира[11].
Иные стороны истории Вифинского царства меньше обеспечены данными источников, но это отнюдь не означает, что ими можно пренебречь. Так, самого пристального внимания заслуживает изучение взаимоотношений центральной власти с полисным самоуправлением в рамках этого государства. Данный вопрос, кардинально важный для всех эллинистических монархий, проявлялся в различных регионах ойкумены во множестве вариаций, появление которых обусловлено сложным комплексом социальных, политических, этнических факторов. Рассмотрение их взаимодействия на территории Вифинии важно не только само по себе, но и постольку, поскольку оно иллюстрирует еще один локальный вариант греко-туземного синтеза в пределах эллинистической ойкумены. Ведь не подлежит сомнению, что как сам институт монархии в Вифинии был весьма специфическим явлением, так и исторические судьбы полисов северо-западной Малой Азии представляют собой особый феномен.
До сих пор малоисследованный, но весьма интересный предмет изучения представляет собой культура Вифинии. Вифинское царство было страной с полиэтничным населением, каждая группа которого - не только эллины и собственно фракоязычные вифинцы, но и фригийцы, мизийцы, галаты - сохраняла исконные обычаи, веру в своих богов и традиционный жизненный уклад. Вместе с тем, поскольку все эти народы не жили изолированно друг от друга, культура Вифинии с течением времени принимала все более ярко выраженный синкретический характер (что вообще характерно для Малой Азии) с преобладающим эллинским (в некоторой степени дополненным впоследствии и римским) влиянием. Проследить хотя бы в основных чертах ход этого процесса, пожалуй, возможно только с привлечением значительно более обильного, в сравнении с эллинистическим, материала римского времени[12]. Обобщение сведений о развитии науки и искусства в Вифинском царстве позволит судить, насколько его приобщение к эллинской культуре следовало в русле процессов, типичных для всего эллинистического мира и в какой мере отвечала потребностям своего времени филэллинская политика вифинских царей - основное средство приобщения населения страны (прежде всего, конечно, его верхов) к ведущим культурным достижениям эпохи. к сожалению, материал по культуре и религии эллинистической Вифинии весьма немногочислен и отрывочен, и потому он будет "рассеян" по различным разделам монографии.
Таким образом, основная цель исследования сводится к тому, чтобы рассмотреть историю Вифинского царства в IV-I вв. как составной части эллинистического мира. Для ее достижения необходимо решить следующие задачи:
1) остановиться на главных проблемах исторической географии Вифинии;
2) осветить этническую историю страны, уделив первоочередное внимание времени и обстоятельствам переселения на ее территорию фракоязычных племен вифинов и финов и их взаимоотношениям с другими народностями северо-западной Малой Азии;
3) обратившись к главным вехам доэллинистической истории Вифинии, выявить истоки тех явлений, которые продолжали оказывать влияние на политику вифинских правителей и развитие вифинского общества в целом в эпоху эллинизма;
4) проследить произошедший в конце IV - первой половине III в. переход Вифинии от племенного объединения к эллинистической монархии;
5) определить важнейшие направления внешней политики вифинских царей в IV-I вв.;
6) проанализировать самые значительные события военно-политической истории страны, по возможности связывая их с основными тенденциями изменения системы международных связей эллинистического мира;
7) рассмотреть особенности монархической власти в Вифинии и ее взаимоотношения с входившими в состав государства греческими полисами; выделить основные черты социально-экономического строя страны, в том числе связанные со взаимоотношениями центральной власти и полисного самоуправления;
8) кратко охарактеризовать некоторые черты религиозного и культурного развития Вифинского царства.
* * *
Переходя к анализу источников по теме исследования, следует отметить прежде всего их немногочисленность, разрозненность и отрывочность. При изучении Вифинского царства (как, впрочем, и многих других эллинистических государств) неизбежно приходится считаться с отсутствием единой историко-литературной традиции, с существованием в сообщениях источников (в первую очередь нарративных) значительного числа лакун, нередко охватывающих многие десятилетия истории страны.
До нас не дошло ни одного сочинения древних историков, посвященных целенаправленному рассмотрению истории Вифинии, хотя таковые, несомненно, существовали. о Вифинии писали Асклепиад Мирлеанский (I в.) (FGrH, 697, F. 1-6), Александр Полиистор из Милета (ок. 80-35 гг.) (FGrH, 273, F. 12-13), Артемидор из Аскалона (FGrH, 698), историк римского времени Демосфен Вифинец (FGrH, 699, F. 1-9; 11-16), Никандр Калхедонский (FGrH, 700, F. 1-2). От их трудов остались лишь малоинформативные, хотя порой и весьма любопытные, отрывки, содержание которых передано более поздними писателями.
Сочинение под названием Βιθυιηακά, состоявшее из восьми книг, принадлежало перу известного писателя Арриана Флавия (ок. 95 - ок. 175 гг. н. э.) из вифинской столицы Никомедии (FGrH, 156, F. 14-29, 60-109; F. 1-72 Roos; в данной работе ссылки делаются на последнее, наиболее полное издание). Зная, сколь высокого уровня писателем был Арриан (если судить, например, по его "Анабасису Александра"), можно лишь сожалеть, что этот труд не сохранился до нашего времени. М. И. Ростовцев считает дошедшие до нас фрагменты "Вифиниаки" лишенными исторической ценности[13], но такая оценка представляется слишком суровой. Будучи уроженцем Вифинии и высокопоставленным римским чиновником, Арриан мог пользоваться разнообразными источниками по истории Вифинии (в том числе и произведениями официальной придворной историографии местной царской династии)[14], и сообщаемая им информация весьма разнопланова и интересна. Сохранившиеся отрывки позволяют судить, что в своем труде Арриан изложил сведения о мифологическом прошлом[15] вифинцев и их переходе в Азию (F. 60 = Eustath. ad Dion., 322; F. 77 = Eustath. ad. Dion., 793), о древнейшей истории страны, в том числе о вторжении киммерийцев и изгнании их из Вифинии (F. 19 = Eustath. ad Dion., 322; F. 20 = Eustath. ad Dion., 793; F. 21 = Eustath. ad Dion., 809)[16], а также разнообразные факты о городах, населенных пунктах, этимологии их названий[17], природе Вифинии. Любопытны его наблюдения этно-графического характера (F. 23 = Eustath. ad. Horn. II., V, 408. P. 429, 1; F. 24 = Eustath. ad. Horn. II., VII, 459. P. 691, 43; F. 25 = Eustath. ad Horn. II., III, 275. P. 414, 8; F. 27 = Eustath. ad Od., IX, 65. P. 1615, 2 и др.). Наконец, он сообщает и конкретные сведения об истории вифинской династии (F. 63 = Tzetz., Chil., III, 950), которые хотя и были искажены при их передаче византийским историком Цецем, все же хорошо сочетаются с данными Мемнона и проясняют внутриполитическую ситуацию в Вифинии в середине III в. Все это позволяет реконструировать основные черты авторской концепции: дать очерк истории Вифинии начиная с мифических времен в контексте событий, связанных с прошлым различных "варварских" этносов (киммерийцев, скифов, фракийцев, малоазийских народов) и поместить его в историю греческого мира в целом[18]. Фрагменты "Вифиниаки", несомненно, должны быть подвергнуты тщательному исследованию[19].
Из сочинений античных авторов, использованных при работе над темой, особую роль играет небольшое, но исключительно информативное и ценное произведение Мемнона "О Гераклее" (FGrH, 434). Этот труд дошел до нас в выписках византийского патриарха Фотия (IX в.), местами нарушившего стройность повествования древнегреческого хрониста. Мемнон, историк римского времени[20], был хорошо осведомлен о прошлом своего родного города Гераклеи Понтийской - одного из крупнейших полисов Южного Понта, поддерживавшего в силу своего географического положения тесные и разнообразные связи с Вифинией на протяжении многих столетий. Он пользовался трудами других представителей местной исторической традиции - Проматида, Нимфида[21], Домиция Каллистрата[22], которые были современниками, очевидцами или даже участниками многих важных событий в истории гераклейско-вифинских связей.
Не исключено, что гераклейский историк (или Нимфид, один из его основных предшественников) имел доступ и к собственно вифинским источникам[23]. Именно к ним может восходить уникальная информация о вифинских правителях V-IV вв. (Memn., F. 12, 3-6), не имеющая аналогов в других сочинениях античных авторов. Несмотря на вполне очевидную пристрастность Мемнона, вызванную его полисным патриотизмом[24], он в целом достоверно освещает гераклейско-вифинские взаимоотношения IV- III вв., а в дальнейшем сообщает немаловажную информацию о роли Вифинии в войнах между Римом и Понтийским царством[25]. Повествование Мемнона достаточно высоко оценивается исследователями. Так, Т. Рейнак, к примеру, отдает предпочтение приводимым Мемноном цифровым данным по сравнению с аналогичными сведениями, содержащимися у Плутарха и Аппиана[26].
Другим важнейшим источником для меня послужило произведение Полибия (ок. 200-120 гг.) "Всеобщая история". Об этом замечательном труде великого греческого историка написано неизмеримое количество научных работ. "Всеобщая история", действительно, содержит неоценимые сведения по политической истории эллинистического мира и Римской державы. Полибий не ограничивался рассказом только о римских завоеваниях, но для того чтобы лучше понять их ход и причины, обращался к освещению взаимоотношений эллинистических государств между собой. Вполне закономерно, что определенное место в своем труде он отвел и Вифинии. Не останавливаясь на общей характеристике произведения Полибия, его политических воззрений и исследовательского метода (это представляется излишним в рамках данной работы), обратимся к тому, какое значение его труд имеет непосредственно для изучения истории Вифинии и связанных с ней событий периода эллинизма.
Подход историка к политике вифинских царей Прусия I и Прусия II заслуживает самостоятельного рассмотрения. В историографии уже достаточно давно утвердилось мнение, что Полибий при всем декларируемом им стремлении к беспристрастности и объективности (Polyb., 1,14, 5-7; XVI, 20, 2; XXXVIII, 6, 5-9) сам далеко не всегда следует этому принципу. Ярче всего это, естественно, проявляется при описании им деятельности Ахейского союза; однако существуют и другие случаи того, как личные симпатии и антипатии историка накладываются на ход его повествования. Одним из таких примеров служат его взгляды на вифинскую династию.
Исследователями отмечается, что оценки Полибием деятельности вифинских монархов часто продиктованы заведомо отрицательным отношением к ним[27]. Можно назвать две причины этого. Первая - явные симпатии, испытываемые Полибием к Атталидам, постоянным соперникам вифинских царей. Помимо чисто политических убеждений историка в благотворности проводимой пергамскими царями политики для азиатских греков (Polyb., XXXII, 22) здесь могли сказываться и его личные интересы - стремление найти в лице Эвмена II и Аттала II могущественных покровителей[28]. Другой причиной неприязни, испытываемой Полибием к Прусию I и Прусию II, можно считать его настороженное отношение к энергичным и агрессивным эллинистическим монархам (в особенности не чисто греческого или македонского происхождения), не останавливающимся для достижения своих целей перед ущемлением прав эллинов. Не случайно, что весьма нелестной характеристики - "вероломнейший из царей" (Polyb., XXVII, 17) - удостоился от Полибия и Фарнак I Понтийский, заложивший основы будущего могущества своего государства.
Таким образом, при работе с текстом Полибия необходимо учитывать не вполне объективные настроения историка в отношении правителей Вифинии. Впрочем, это не может умалить несомненных достоинств его труда. Только от Полибия до нас дошла информация о ряде важных эпизодов истории Вифинского царства - войне Прусия I против византийцев, его экспедиции в Троаду против галатов-эгосагов[29], деталях взятия Киоса. Непреходящее значение Полибия заключается еще и в том, что он послужил одним из основных источников для авторов последующих эпох - Диодора, Ливия, Аппиана, причем при сопоставлении их данных приоритет по достоверности и надежности нередко остается именно за Полибием. к сожалению, труд греческого историка дошел до нас в очень плохой сохранности; утерянными оказались и многие фрагменты, касающиеся вифинской истории.
Третьим важнейшим источником по вифинской тематике является сочинение Аппиана (II в. н. э.) "Митридатика". Рассказывая о длительной и напряженной борьбе, которую вел Рим с Митридатом VI Евпатором - последним великим царем эллинистического Востока - греческий историк повествует и о других странах, которые попали в это время в орбиту римской политики. Мнения о труде Аппиана в исторической науке колеблются[30], но в последнее время наметилась тенденция к более высоким оценкам этого произведения.
Аппиан вполне логично считает, что взаимоотношения Митридата с правителями Вифинии и Каппадокии привели его в конечном итоге к конфронтации с Римом[31]. Этим и объясняется включение историком в начало его рассказа пространного и обстоятельного экскурса в историю Вифинии (App., Mithr., 1-7), в котором он, очевидно, в основном следует Полибию, хотя и передает его информацию не вполне точно. При изложении истории вифинской династии Аппиан допускает ошябки, дважды путая Никомеда IV с его отцом (App., Mithr., 7; 10)[32]. В дальнейшем его внимание концентрируется на нагнетании напряженности между Никомедом IV и Митридатом, причем в данном отношении историк показывает себя достаточно хорошо осведомленным о дипломатической предыстории войны в отличие от описания им боевых действий[33]. Аппиан прямо указывает на вину римлян в развязывании конфликта, что, очевидно, следует объяснить антиримской позицией некоторых из использованных им источников[34]. Сведения, сообщаемые греческим историком о ходе Первой Митридатовой войны, требуют критического отношения к себе, но их ценность не следует преуменьшать.
Группу следующих по значимости письменных источников составляют исторические сочинения Ливия, Помпея Трога в обработке Юстина, Диодора Сицилийского, а также "География" Страбона.
Тит Ливий (59 г. - 17 г. н. э.), воссоздающий в своем труде величественную картину римских завоеваний, обращается к отдельным эпизодам истории Вифинии в той мере, в какой они связаны с развитием римской экспансии на Восток. Все эти эпизоды (за исключением краткого упоминания о династической войне в Вифинии в 280-277 гг. - Liv., XXXVIII, 16, 7-9) укладываются в достаточно узкие хронологические рамки - от 208 до 167 г.; книги труда Ливия, посвященные более поздним событиям, до нас не дошли[35]. Однако значение этих событий трудно переоценить: ведь они связаны с наиболее важным этапом в истории противостояния Рима с эллинистическими державами, с такими событиями, как Первая, Вторая и Третья Македонские войны, борьба с Антиохом III и множеством других, не столь значительных конфликтов.
При изложении этих перипетий международной политики Ливий по большей части опирается на сочинение Полибия, которого считает историком, заслуживающим величайшего доверия (Liv., XXX, 45, 5). Тем не менее определенное (и зачастую немаловажное) значение как информаторы для Ливия имели и римские историки-анналисты: Клавдий Квадригарий, Валерий Антиат и другие. Разногласия между анналистской и Полибиевой версией событий иногда могут быть прослежены в тексте Ливия и на фактах, имеющих отношение именно к вифинской истории - например, при. упоминании посольства Тита Фламинина к Прусию I (183 г.) (Liv., XXXIX, 56, 6) или при описании визита Прусия II в Рим (XLV, 44, 4-21). В целом же Ливий и Полибий чаще всего не противоречат, а взаимно дополняют друг друга[36].
В отличие от труда Ливия "Historiae Philippicae" Помпея Трога (1-я пол. I в. н. э.) охватывает практически всю эпоху эллинизма и в том числе освещает некоторые из наиболее запутанных моментов эллинистической истории - например, период с 270 по 220 г. Это произведение содержит интересную информацию как по ранней истории Вифинии, так и по слабо отраженным в других источниках событиям конца II - начала I в., когда произошли первые столкновения Митридата VI с вифинскими царями. Самостоятельную ценность имеют и "Прологи", кратко резюмирующие основное содержание произведения. к сожалению, в нашем распоряжении имеется лишь эпитома труда Помпея Трога, выполненная Марком Юнианом Юстином во II-III в. н. э. Последний проделал эту работу весьма небрежно, уделяя главное внимание морализаторским сентенциям и допуская многочисленные ошибки[37], что существенно снижает ценность источника. Тем не менее только благодаря данному источнику возможно составить более или менее целостное представление о событиях, происходивших в Малой Азии в конце II - начале I в. и явившихся прелюдией столкновения сначала Вифинии, а затем и Рима с Митридатом Евпатором[38].
"Историческая библиотека" Диодора Сицилийского (90-21 гг.), так же как и труд Трога, представляет собой попытку создать "всеобщую историю". В науке уже давно утвердилось мнение, что сам Диодор не был сильным историком, и потому достоверность сообщаемой им информации напрямую зависит от качества его источников[39]. По счастливому стечению обстоятельств те относительно немногочисленные фрагменты сочинения Диодора, в которых он обращается к истории Вифинии, восходят либо к оригинальным источникам, неизвестным другим античным авторам, либо к весьма авторитетным и надежным трудам. Так, его сообщение о походе в Вифинию византийцев, калхедонян и европейских фракийцев в 416 г. (Diod., XII, 82, 2) позволяет определить один из переломных моментов в греко-вифинских отношениях доэллинистической эпохи, последствия которого были ощутимы даже столетия спустя. При описании периода диадохов Диодор в основном опирался на произведение Гиеронима из Кардии, считающегося историком довольно высокого класса. Эпизод, рассказывающий о столкновении интересов вифинского правителя Зипойта и Антигона Одноглазого (XIX, 60, 3), дает ясное представление об особенностях политической ситуации в северо-западной Малой Азии в конце IV в. Повествуя о событиях II в., Диодор главным образом следует Полибию, и его информация порой удачно восполняет утерянные части труда последнего - например, при рассказе о дипломатической деятельности Прусия II в Риме (XXXI, 7, 2) или при освещении хода войны между этим царем и Атталом II Пергамским (XXXI, 35). Наконец, восходящий к Посидонию фрагмент труда Диодора (XXXVI, 3,1) служит хрестоматийным примером, иллюстрирующим средства и методы действия римских публиканов на Востоке в конце II в.
Важное значение для раскрытия темы имеет "География" Страбона. Будучи уроженцем Малой Азии, Страбон хорошо знал этот регион и придавал ему особое значение, считая его едва ли не "центром мира"[40]. Особый интерес Страбон проявляет к народностям Анатолии и областям их расселения[41]. При описании северо-западного угла полуострова он, видимо, опирался на труды таких эрудированных авторов, как Эфор, Феопомп и Артемидор[42]. Упоминание им вифинского правителя Дидалса (Strabo, XII, IV, 2), неизвестного более никому из античных писателей, за исключением Мемнона, позволяет предположить использование Страбоном каких-то произведений по истории Вифинии, быть может, трудов гераклейских историков. Географ сообщает подробные сведения о территории, населении, городах Вифинии (XII, 3, 2-4; IV, 1-8), сопровождая свой рассказ ценными историческими экскурсами. Данные Страбона, хотя они по большей части передают реалии современной географу эпохи - I в. до н. э. - I в. н. э.[43], чрезвычайно важны для уточнения границ Вифинии с соседними государствами и воссоздания событий политической истории эпохи эллинизма. Это касается, прежде всего, описания географом области Фригии Эпиктет, долгое время служившей объектом соперничества между вифинскими и пергамскими царями (Strabo, XII, 3, 1), а также владений Митридата Евпатора в Азии (XII, 3, 28).
Из других источников, используемых в процессе работы, следует упомянуть "Греческую историю" и в особенности "Анабасис" Ксенофонта. Они гораздо реже, чем следовало бы, привлекаются исследователями для воссоздания истории Вифинии в период ее подчинения персам[44], и потому для анализа их под этим углом зрения открываются широкие возможности. Ксенофонт, будучи непосредственным участником излагаемых им в "Анабасисе" событий, в VI книге дает достоверную информацию о природе и хозяйстве Вифинии, а углубленный анализ его труда позволяет выяснить особенности взаимоотношений вифинских племен с персами и гражданами близлежащих полисов на рубеже V и IV вв.
Такого же рода источником является "Плавание по Боспору" Дионисия Византийского (II в. н. э.?) - сочинение, отнюдь не часто привлекающее внимание исследователей, однако способное дать много нового для выяснения тех или иных моментов политической истории не только Византия и Калхедона, тесно связанных с Вифинией, но и самого Вифинского царства[45].
Наконец, большая группа сочинений античных авторов используется в работе не столь широко, но имеет большое значение при рассмотрении отдельных проблем. Из греческих писателей следует упомянуть Плутарха (биографии Алкивиада, Суллы, Лукулла, "Греческие вопросы"), Павсания, Афинея, Диона Кассия, Стефана Византийского, Евсевия Кесарийского. Произведения римских авторов представлены трудами Саллюстия, Плиния Старшего, Светония, Корнелия Непота, Веллея Патеркула, речами и трактатами Цицерона и т. д. Кроме того, сквозное "прочесывание" корпуса TLG по ключевым понятиям и именам, связанным с Вифинией, позволило выявить немало отсылок к истории Вифинского царства, встречающихся в работах самых разнообразных античных писателей, которые ранее вообще не были замечены исследователями. Они, конечно, не могут внести в изучение вифинской истории чего-либо кардинально нового, но тем не менее представляют собой немаловажные штрихи в воссоздании панорамной картины исторического прошлого этой страны.
Количество эпиграфических источников для эллинистического периода истории Вифинии, большинство которых опубликовано в наиболее известных сборниках по греческой эпиграфике, к несчастью, крайне незначительно: даже вифинские цари довольно редко упоминаются в надписях. Выявить причину этого при теперешнем состоянии источников на данный момент не представляется возможным. Тем не менее из памятников такого рода наиболее ценными являются письмо вифинского царя Зиэла, гарантирующего асилию косского Асклепиона[46], аптерский декрет о предоставлении проксении Прусию II и его приближенным (OGIS 341), пожертвование Никомеда III Дельфийскому полису (OGIS 345) и некоторые другие надписи, наглядно иллюстрирующие филэллинскую политику вифинских царей. Ряд эпиграфических свидетельств (таких как стела Менаса, декрет в честь царского эпистата из Прусы-Олимпийской, недавно обнаруженный "Эфесский таможенный закон") способен пролить свет на принципиальные проблемы вифинской истории и хронологии. Кроме того, в процессе работы над темой был привлечен ряд надписей, которые практически не задействовались для иллюстрации тех или иных эпизодов истории Вифинии ранее, но, на мой взгляд, могут иметь к ним некоторое (часто - немаловажное!) отношение. Определенное значение для исследуемой темы имеют и отдельные эпиграфические памятники римского времени.
В последние два десятилетия ситуация с обеспечением изучения Вифинии данными эпиграфики несколько изменилась в лучшую сторону. Так, например, были опубликованы вифинские надписи, хранящиеся в стамбульском археологическом музее[47]. В серии "Inschriften Griechischer Stadte aus Kleinasien" вышли издания, посвященные вифинским городам Киосу / Прусиаде-Приморской, Мирлее / Апамее, Никее, Вифиниону / Клавдиополису, Киеру / Прусиаде-на-Гипии, Прусе-Олимпийской, в чем следует видеть главным образом результат трудов известных эпиграфистов С. Шахина и Т. Корстена. Надписи из различных городских центров Вифинии, содержащие большое количество туземных антропонимов фрако-анатолийского происхождения, служат важным индикатором интенсивности смешения местного и греческого населения в вифинских полисах.
Большое значение имеют также сборники надписей из располагавшихся в непосредственной близости с Вифинским царством, но сохранивших независимость Кизика, Калхедона и Гераклеи Понтийской. Эпиграфические памятники из Мизии[48] позволяют высказать новые предположения относительно западных границ Вифинского царства в III-II вв., а гераклейская просопография, составленная главным образом на базе данных эпиграфики, свидетельствует о закрытости гражданского коллектива гераклеотов от проникновения в него вифинцев[49]. Помимо публикации новых надписей, в них приводятся обновленные комментарии к известным ранее эпиграфическим документам, что заставляет иногда по-иному взглянуть на уже, казалось бы, решенные проблемы.
Существенно богаче надписей в качественном отношении и в целом, пожалуй, более информативны вифинские монеты. Первые выпуски их были осуществлены Никомедом I, очевидно, уже в 270-е гг., а при его внуке Прусии I и его преемниках монеты вифинской династии становятся массовым материалом. Вифинские цари чеканили бронзовые, серебряные, в течение короткого времени - и золотые монеты. Первые попытки их изучения и воссоздания на их основе династической истории Вифинии были начаты уже в начале XVIII в.[50] В 1889 г. появляется объемный корпус вифинских монет[51]. Но наиболее исчерпывающие по глубине и обстоятельности исследования вифинской нумизматики осуществил в конце XIX - начале XX в. выдающийся французский ученый Т. Рейнак[52]. Они и по настоящее времени в полной мере сохраняют свое научное значение, а составленный Т. Рейнаком каталог монет вифинских царей и городов до сих пор служит базой для всех исследований по вифинской нумизматике и истории.
Нумизматические материалы важны еще и тем, что именно они позволяют определить начальную дату вифинской царской эры и, таким образом, способствуют решению ряда важнейших вопросов - прежде всего о времени смерти Никомеда IV Филопатора и о начале Третьей Митридатовой войны. Серебряные тетрадрахмы вифинских царей, датируемые с начала правления Никомеда II Эпифана, являются предметом многих исследований[53]. Большое значение имеют также работы справочного характера, позволяющие судить о наличии вифинских монет в кладах, обнаруженных в самых разных пунктах Средиземноморья и Переднего Востока[54], и дающие представление о всех известных на момент публикации вифинских нумизматических материалах[55].
На основании анализа вновь обнаруженных монетных типов и реинтерпретации известных ранее бельгийский нумизмат Ф. де Каллатай не так давно предпринял чрезвычайно интересную попытку пересмотреть основные положения монетной политики вифинских царей и, в частности, увидеть в данных нумизматики свидетельства династических смут последнего периода независимого существования царства[56]. Монументальная монография этого исследователя, представляющая собой исследование Митридатовых войн преимущественно нумизматическими методами[57], исходя из основательности и широты проведенного в ней анализа, позволяет считать его достойным продолжателем дела Т. Рейнака.
Весьма важно также изучение монет расположенных неподалеку от Вифинии независимых греческих полисов - Гераклеи Понтийской, Калхедона[58], Византия[59], других малоазийских монархий - прежде всего Понта и Каппадокии[60]. Очень ценными являются и нумизматические материалы римского времени, происходящие из различных городов Вифинии[61].
Археологические раскопки на территории Вифинии начались еще в позапрошлом веке[62]; в дальнейшем их вели французские, немецкие, австрийские ученые[63]. Тем не менее в 1941 г. Ф. К. Дернер констатировал слабую изученность Вифинии в археологическом отношении[64]. Пожалуй, именно этот крупный исследователь внес самый существенный вклад в археологическое исследование области[65]. В последние десятилетия в сфере вифинской археологии плодотворно работал турецкий ученый С. Шахин[66]. к сожалению, результаты всех этих раскопок мало что могут дать для изучения эллинистического периода, поскольку подавляющее большинство обнаруженных памятников датируется римским временем. Начиная со второй половины прошлого столетия в раскопках все активнее участвуют турецкие археологи[67], большинство которых прошло хорошую выучку у европейских специалистов; тем не менее результаты, достигнутые в изучении вифинской археологии, пока что не дают оснований для чрезмерного оптимизма[68].
Пожалуй, наиболее важным археологическим источником выступают надгробные стелы, несущие в себе сведения об особенностях культурного стиля в той или иной области, о религиозных представлениях населения. Обнаруженные в Вифинии памятники эллинистической и римской эпох были опубликованы, систематизированы и прокомментированы в трех капитальных исследованиях[69], остающихся незаменимыми хранилищами информации. Иконография некоторых рельефов может служить чрезвычайно важным и доселе, к сожалению, маловостребованным материалом, позволяющим зачастую по-новому оценить целый ряд событий политической истории Вифинского царства. Основательные работы имеются также по надгробным памятникам Византия[70] и Калхедона[71].
Наконец, последнюю группу использованных нами источников составляют лингвистические данные, прежде всего, вифинские антропонимы и топонимы. Их изучение, проводимое с привлечением данных, почерпнутых из справочников по фракийской и малоазийской топонимике и ономастике[72], позволяет проследить (хотя бы пока и приблизительно) особенности взаимоотношений греческого и автохтонного населения Вифинии и обратиться к спорным проблемам ее этнической истории. В частности, детальное рассмотрение вифинского ономастического материала позволяет внести некоторые коррективы в наиболее распространенные представления о месте вифинцев в общефракийском этническом массиве[73].
Комплексное использование всех видов источников позволяет надеяться на успешное разрешение проблем, неизбежно возникающих при обращении к такому сложному и многоплановому предмету, как эллинистическая Вифиния. Показательно, что многие исследовательские направления, в рамках которых изучались те или иные проблемы вифинской истории, зарождались и развивались именно на базе анализа отдельных категорий источников.
* * *
Изучение Вифинского царства не было изолировано от магистральных направлений исследования всего эллинистического мира[74]. Процесс становления независимого вифинского государства был впервые бегло освещен И. Г. Дройзеном в его "Истории эллинизма", вышедшей в 30-40-х гг. позапрошлого столетия[75]. Работа немецкого исследователя, разумеется, сохраняет свою актуальность и до сих пор. После этого, начиная с середины XIX внимание историков привлекали отдельные и, как правило, не слишком значительные проблемы вифинской истории[76]. По своему характеру исследования этого времени должны быть отнесены скорее к популярной, нежели к собственно научной литературе, и потому они не оставили в историографии заметного следа.
Особо выделено в их числе должно быть лишь диссертационное сочинение Э. Нольте[77], ставшее к настоящему времени библиографической редкостью. В этой работе, не лишенной, разумеется, некоторых недостатков, высказывается немало весьма интересных мыслей, в большинстве своем, к сожалению, неучтенных позднейшими исследователями.
В последние десятилетия позапрошлого века вводится в оборот значительная часть нумизматических источников по истории Вифинии. Это дало мощный импульс к появлению новых исследований, прежде всего, упомянутых выше трудов Т. Рейнака. Помимо чисто нумизматических штудий, исследователь обратился также к рассмотрению политической истории Вифинии в связи с историей соседних малоазийских монархий - Каппадокии и Понта[78], что было существенным шагом вперед. Трудно переоценить также тот вклад, который внесен в изучение Вифинского царства французским исследователем в его ставшем классическим труде о Митридате Евпаторе[79].
Примерно в это же время изучением Вифинского царства занялся видный немецкий историк Эд. Мейер. Некоторые вопросы внешней политики вифинских царей он затронул в монографии, посвященной Понтийскому царству[80], а в дальнейшем им была опубликована обстоятельная статья в энциклопедии Паули-Виссова[81]. В ней было предпринято принципиально важное расширение тематики исследований: Эд. Мейер сумел выйти за рамки рассмотрения исключительно политической истории Вифинии, определенные характером основных нарративных источников, и обратился к анализу других важнейших тем. к таким из них, как проблемы этнической истории Вифинии и ее доэллинистического прошлого, впоследствии никто из исследователей практически не обращался, причем такая ситуация во многом сохраняется и поныне.
Начиная с конца XIX и в первые десятилетия XX в. вифинская проблематика (главным образом, политическая история страны, а также история вифинских городов) рассматривалась преимущественно в работах общего и справочного характера, касающихся эллинистического мира в целом или Малой Азии[82]. Поистине рубежным в плане изучения самых различных аспектов истории Вифинии стал период 1940-1950-х гг. В 1941 г. увидел свет капитальный труд выдающегося русского историка М. И. Ростовцева "The Social and Economic History of the Hellenistic World" (Vol. I-III. Oxford, 1941), В котором впервые в историографии была предпринята попытка выявить главные черты социально-экономического устройства Вифинского царства и определить роль и место Вифинии в эллинистическом мире. Созданная им схема оказалась весьма притягательной для историков (в первую очередь англоязычных) на многие десятилетия[83]. Несмотря на то что М. И. Ростовцеву удалось создать стройную и убедительную концепцию развития Вифинии и соседних малоазийских государств в IV-I вв., основные моменты политической истории Вифинского царства были освещены им довольно сжато (что, впрочем, объясняется самой тематикой его труда) и в силу этого нередко упрощенно. Исследование М. И. Ростовцева было продолжено и углублено в работе Д. Маги "Roman Rule in Asia Minor" (Vol. I-II. Princeton, 1950), столь же заслуженно обретшей к настоящему времени статус классической. Американский историк детально рассмотрел внешнюю политику вифинских царей и их взаимоотношения с великими эллинистическими монархиями, соседними малоазийскими царствами и греческим миром. Основное внимание он уделяет процессу утверждения римского господства в Анатолии и помещает историю Вифинии в контекст именно римской политики на Востоке, в результате чего Вифинское царство в монографии Д. Маги выступает лишь одним из многочисленных объектов исследования.
В 1953 г. была опубликована книга итальянца Дж. Витуччи[84], до сих пор являющаяся единственным монографическим иследованием Вифинского царства и остающаяся наиболее полной и систематизированной сводкой материалов по вифинской истории. Основное внимание историк уделил политической истории страны, причем, как это бывало и прежде, ее ранний период (особенно - но не только!) оказался освещенным довольно поверхностно. Политика вифинских правителей в освещении Дж. Витуччи нередко кажется, к сожалению, явлением, изолированным от общеэллинистического контекста. Проблемы хозяйственного строя, государственного управления, культуры и верований вифинского населения рассмотрены итальянским историком также чрезвычайно бегло. Все это позволяет заключить, что работа Дж. Витуччи не смогла хотя бы в какой-то степени закрыть тему.
Некоторые из тех целей, которые лишь наметил Дж. Витуччи, были блестяще достигнуты Х. Хабихтом, опубликовавшим в 1956 г. основательную статью о вифинско-пергамских войнах[85], а в 1957 и 1972 гг. - статьи о вифинских царях Прусии I, Прусии II, Зипойте и Зиэле в энциклопедии Паули-Виссова[86]. На основании умелого сопоставления всех видов источников исследователь дал исчерпывающий по глубине анализ государственной деятельности четырех вифинских монархов, разрешив целый ряд дискуссионных до того времени проблем. Несмотря на все несомненные достоинства этих работ, следует отметить, что они все же носят в общем справочный характер и рассматривают только внешнюю политику Вифинии, к тому же появление некоторых новых материалов заставляет пересмотреть или уточнить ряд содержащихся в них выводов.
При том, что политическая история Вифинии, как уже отмечалось, известна нам лучше всего, специальных исследований по этой теме больше не появлялось. Тем не менее взаимоотношения с Вифинией находят свое место при изучении римской внешней политики[87], истории соседних с Вифинией государств - Пергама[88], Понта[89], Каппадокии[90], Галатии[91] или независимых полисов побережья юго-западного Понта и Боспора - Гераклеи Понтийской, Калхедона, Византия[92]. Важным этапом в изучении истории Вифинского царства на данный момент является обширная статья датской исследовательницы Л. Ханнестад[93], в которой рассматривается не только филэллинская политика вифинской династии, как это заявлено в ее названии, но высказываются небезынтересные мнения и по более общим вопросам. Кроме того, одним из крупнейших знатоков истории Вифинии следует считать на сегодняшний день немецкого ученого К. Штробеля[94]. Наконец, выход в свет новой весьма интересной (хотя и имеющей несомненный крен в сторону научной популяризации, что, видимо, обусловлено самим замыслом серии "Orbis provinciarum") монографии Х. Марека по истории римской провинции Вифиния и Понт[95] следует расценивать как еще одно проявление тенденции, оформившейся уже довольно давно: большее внимание исследователей привлекает именно римский, а отнюдь не эллинистический период истории Вифинии[96]. Вероятно, такое положение дел может быть объяснено как ситуацией с источниками, так и сложившейся в западной науке определенной системой приоритетов в выборе конкретных исследовательских тем.
В последнее время применительно к Вифинии и смежным с ней областям активно ведутся разработки по историко-географической проблематике[97], открывающие новые перспективы и возможности для освещения недостаточно изученных вопросов. Особняком стоит глубокое и оригинальное исследование Л. Робера, значительная часть которого посвящена исследованию тех или иных сторон истории Вифинии, причем автор в своих выводах опирался прежде всего на результаты собственных экспедиций по северо-западной Турции[98].
Нельзя не упомянуть и о работах болгарских фракологов, которые рассматривают Вифинию как составную часть фракийского мира и исходя из этого выявляют сходство и различия в культурно-историческом развитии Вифинии и Европейской Фракии. Здесь следует отметить прежде всего работы по вифинской топонимике и ономастике[99], а наиболее активно "фрако-вифинские параллели" изучались в 1970-х гг. А. Фолом[100].
Отечественная историография Вифинского царства небогата: в дореволюционной, а затем в советской и в современной российской науке главное внимание в силу вполне понятных причин всегда уделялось не Южному, а Северному Причерноморью. Определенный вклад в изучение древностей северной Малой Азии был внесен сотрудниками Русского археологического института в Константинополе[101]. Для изучения исторической географии Вифинии несомненное значение имеет интересная брошюра А. П. Протопопова[102].
Весьма представительный материал по интересующей нас теме содержится в работах, посвященных истории городов южного побережья Черного моря и Боспора Фракийского[103]. Особенно тесные отношения с Вифинией поддерживала Гераклея Понтийская, и вполне закономерно, что в сочинениях, посвященных истории этого полиса (кстати, довольно неплохо документированной)[104], немалое место уделяется и гераклейско-вифинским связям, хотя только в монографии С. Ю. Сапрыкина эти проблемы анализируются достаточно подробно и обстоятельно.
Другой традиционной для отечественного антиковедения была и остается история Понтийского царства, для которого контакты с соседней Вифинией всегда играли важную роль. В последние годы появился ряд исследований, детально освещающих историю Понта на протяжении IV-I вв. и особенно эпоху Митридата VI Евпатора[105]. В них рассматривается эволюция вифинско-понтийских отношений на протяжении тех или иных отрезков эллинистической истории, приведшая в конечном итоге к началу Митридатовых войн и гибели Вифинии как самостоятельного государства. Следует также упомянуть новую монографию, посвященную Пергаму[106], хотя в ней военные и дипломатические контакты этого государства с Вифинией не являются предметом специального рассмотрения. Отдельные стороны истории Вифинского царства затрагиваются также в некоторых работах общего характера[107] и статьях, посвященных анализу ряда частных проблем[108].
В целом можно констатировать, что, несмотря на определенные достижения в изучении истории эллинистической Вифинии, она даже в своей наиболее "простой" и доступной составляющей - политической - до сих пор остается полной открытых вопросов и нерешенных проблем. Очевидно, здесь играет свою роль относительная "периферийность" Вифинии по сравнению с государствами Атталидов и Митридатидов (не говоря уже о великих эллинистических державах)[109], а также и уже отмеченное выше своеобразие источниковой базы. В силу этих обстоятельств в литературе по истории Вифинского царства утвердилось немало тезисов (выдвинутых нередко "из общих соображений"), которые при ближайшем рассмотрении оказываются весьма уязвимыми для критики[110]. Отсюда вытекает необходимость тщательного анализа всего доступного историографического материала, что позволяет внести некоторые нюансы в изучение существенно важных вопросов.
Таким образом, выявление роли и места Вифинии в системе эллинистических государств продолжает оставаться важной и перспективной задачей. Сочетание разработанности отдельных аспектов истории Вифинии с отсутствием в историографии общей концепции исторического развития страны - ее внешней политики, государственного устройства, культуры - является оптимальной предпосылкой для новой постановки вопросов и открывает довольно широкие возможности для научного поиска.
[1] SEHHW. Vol. I. P. 572.
[2] См. мнение, высказанное по этому поводу М. И. Ростовцевым: Ibid. Почти полное отсутствие данных по экономике эллинистической Вифинии ярко контрастирует с большим количеством разнообразных материалов, наглядно иллюстрирующих бурное развитие страны в римское время.
[3] См., в частности, новую работу: Сапрыкин. С. Ю. Фракия как эллинистическое государство // Μνῆμα. Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора Владимира Даниловича Жигунина. Казань, 2002. С. 247-263.
[4] О неопределенности взглядов исследователей на этот вопрос свидетельствует, например, то обстоятельство, что в историографии до сих пор сосуществуют два вида определений, относящихся к Вифинии и соседним с ней малоазийским монархиям. В первом из них подчеркивается «варварский» (или «полуварварский») характер этих стран и придается особое значение сохранению здесь власти местных династий (Мищенко Ф. Г. Федеративная Эллада и Полибий // Полибий. Всеобщая история в сорока книгах. Τ. I. СПб., 1994. С. 40; Jones A. H. M. The Greek City from Alexander to Justinian. Oxford, 1940. P. 21; SEHHW. Vol. I. P. 552; McShane R. B. The Foreign Policy of the Attalids of Pergamum. Urbana, 1964. P. 59, 96; Klose P. Die volkerrechtliche Ordnung der hellenistische Staatenswelt in der Zeit von 280—168 v. Chr.: Ein Beitrag zur Geschichte des volkerrechts. München, 1972. S. 2; Kreißig H. Geschichte des Hellenismus. Westberlin, 1984. S. 177; Левек П. Эллинистический мир. Μ., 1989. С. 316 и многие другие работы). Другие характеристики, напротив, подчеркивают близость (если не полную тождественность) Вифинии великим эллинистическим государствам в основных чертах политического, социального, экономического развития (Vitucci G. Il regno di Bitinia. Roma, 1953. P. 127; Зельин К. К. Основные черты эллинизма // ВДИ. 1953. № 4. С. 153; Eddy S. The King is Dead. Lincoln, 1976. P. 165; Walbank F. W. The Hellenistic World. London, 1981. P. 75; Heinen H. The Syrian—Egyptian Wars and the New Kingdoms of Asia Minor // CAH². Vol. VII. Part 1. 1984. P. 422). Очевидно, что на этом «черно–белом» фоне даже проигрывают те исследования, преимущественно общего характера, в которых своеобразие Вифинии и других эллинистических царств Анатолии вообще никак не оговаривается (а таковых на сегодняшний день большинство; нет необходимости их здесь перечислять). Наиболее перспективным выглядит путь, избранный американским антиковедом P. А. Биллоузом (Billows R. A. Kings and Colonists. Aspects of Macedonian Imperialism. Leiden; New York; Koln, 1995; См. также содержательную рецензию Г. А. Кошеленко на эту работу — ПИФК. Вып. 7. 1999. С. 344—352) и немецким историком Й. Кобесом (Kobes J. «Kіeіne Konige». Untersuchungen zu den Lokaldynasten im hellenistischen Kleinasien (323—188 v. Chr). St. Katharinen, 1996), хотя их подходы так–же не являются безупречными.
[5] Я в основном исхожу из понимания эллинизма, сформулированного К. К. Зельиным (Зельин. Κ. К. Основные черты эллинизма. С. 145—156) и довольно прочно утвердившегося в отечественной науке. На мой взгляд, оно продолжает сохранять свою актуальность даже в свете последующих теоретических новаций. См.: Ейне А. Некоторые проблемы истории эллинизма // ВИ. 1976. № 4. С. 72—89; Кошеленко Г. А. Греческий полис на эллинистическом Востоке. М., 1979. С. 23—79; Лордкипанидзе О. Д. «Эллинизм», «эллинистический мир», «эллинистическая культура»: трудности дефиниций // ПЭЭ. Тбилиси, 1985. С. 8—27; Эллиниэм: экономика, политика, культура. М., 1990; Эллинизм: восток и запад. М., 1992. Особо см. новую работу: Ладынин И. А. Основные этапы царского культа Птолемеев в контексте общей эволюции египетского эллинизма // Мнемон. Исследования и публикации по истории античного мира. Вып. 3. СПб., 2004. С. 145-184, особ. с. 145-152,169— 173. Из концепций западных антиковедов наиболее привлекательными кажутся подходы Ф. Уолбэнка: Walbank F. W. The Hellenistic World; Idem. The Hellenistic World: New Trends and Directions // SCI. Vol. XI. 1991-1992. P. 90-113.
[6] Об этом замечательно сказал выдающийся исследователь древней истории Малой Азии В. М. Рамсэй: «Если рассматривать географию как исследование влияния, которое физические особенности и положение страны оказывают на жизнь населяющих ее людей, то не существует региона, в котором география могла бы изучаться лучше, чем в Малой Азии. Характерные черты этой страны выражены очень отчетливо; ее расположение своеобразно и уникально; ее история может быть прослежена на протяжении многих столетий, и в ее бесконечном разнообразии существует ярко выраженное единство с определенными четкими принципами эволюции, состоящими в очевидной связи с географическим окружением» (цит. по: Mitchell S. Anatolia. Land, Men and Gods in Asia Minor. Vol. I: The Celts in Anatolia and the Impact of Roman Rule. Oxford, 1993. P. 7. Note 12).
[7] Габелко О. Л. Внешняя политика Вифинского царства (Теория и методы изучения) // Методология и методика изучения античного мира. Доклады конференции. М., 1994. С. 54—61; Он же. Международные отношения в эллинистической Малой Азии как предмет системного анализа // Новые подходы в отечественной и всеобщей истории. Материалы конференции молодых ученых–историков Татарстана. Казань, 1996. С. 46.
[8] Особенно полезными оказываются здесь разработки американских политологов: Wright Q. A Study of War. Vol. I —II. Chicago, 1942; Sullivan M. P. International Relations. Englewood Cliffs, 1976.
[9] Так, K. Райт убедительно определил условия функционирования баланса сил (Wright Q. A Study of War. Vol. I. P. 130) и причины, приводящие к его нарушению (Ibid. Vol. II. P. 762—764). Они могут быть наглядно проиллюстрированы примерами из политической истории эллинистического мира и Вифинии в том числе.
[10] См., например: Treves P. Balance of Power Politics in Classical Antiquity // Доклады XIII Международного конгресса исторических наук. Секция древней истории. М., 1973. Исчерпывающий по полноте обзор существующих мнений см. в монографии: Кащеев В. И. Эллинистический мир и Рим: Война, мир и дипломатия в 220—146 годах до н. э. М., 1993. С. 24—35. Предпринятая недавно попытка оспорить значение этой политико–правовой категории для эпохи эллинизма (Беликов А. П. Рим и эллинизм. Проблемы политических, экономических и культурных контактов. Ставрополь, 1993. С. 383—384) кажется недостаточно аргументированной.
[11] Проблема «ранжирования» субъектов межгосударственных отношений эллинистической эпохи и определения особенностей, присущих политике каждого из них, также разработана в историографии еще недостаточно. См., например: Klose P. Die volkerrechtliche Ordnung… S. 26. Показательный пример неопределенности взглядов на этот вопрос можно найти в новейшем учебном пособии (История Древней Греции / Под ред. В. И. Кузищина. М., 2001. С. 296), где к великим эллинистическим державам достаточно неожиданно причисляется Пергамское царство. Автор предлагаемой вниманию читателя монографии обозначил предварительные подходы к этой проблеме в специальном учебном курсе: Габелко О. Л. Особенности историко–культурного развития малых эллинистических монархий. Программа спецкурса / / Проблемы истории и историографии докапиталистических обществ. Специальные курсы кафедры истории древнего мира и средних веков: программы, методические указания и литература. Казань, 2003. С. 29—38.
[12] Здесь, однако, следует соблюдать известную осторожность, избегая «растворения» малочисленных свидетельств, восходящих к IV—I вв., в массиве более поздних данных.
[13] SEHHW. Vol. I. P. 567. Ср. с характеристикой «Вифиниаки» Ф. Штедтером, автором одного из наиболее серьезных исследований творчества Арриана: «Знакомство Арриана с Вифинией, ее географией, культами и обычаями, без сомнения, помогло ему (при написании «Вифиниаки». — О. Г.), но эта книга по природе своей является продуктом прочтения, а не оригинального исследования и аутопсии» (Stadter P. A. Arrian of Nicomedia. Chapell Hill, 1980. P. 154). С этим мнением можно поспорить по крайней мере в последнем пункте: едва ли историк, будучи уроженцем Вифинии, не имел возможности использовать собственные наблюдения при написании им труда по истории своей «малой родины». Ср. о влиянии культурной, социальной и религиозной жизни Вифинии на Арриана: Tonnet Η. Recherches sur Arrien. Sa personalite et ses ecrits atticistes. Τ. I. Amsterdam, 1998. P. 15—17.
Судя по словам самого Арриана, воспроизведенным византийским патриархом Фотием, «Вифиниака» была написана им в зрелом возрасте, когда он уже в полной мере проявил себя на литературном поприще, так что, пожалуй, не следует отвергать вероятность того, что этот труд был не лишен определенных литературных и научных достоинств.
[14] Ф. Штедтер не без оснований замечает: за воспроизводимой Фотием фразой историка о том, что он уже давно замыслил создание такого труда, но это потребовало много времени, можно видеть недостаток у Арриана материалов источников (Stadter P. A. Arrian of Nicomedia. P. 153).
[15] Должна быть отмечена присущая писателю тенденция «историзировать» мифологические события (Ibid. P. 156—157).
[16] Эта информация, до сих пор не подвергавшаяся в науке целенаправленному анализу, оказывается весьма полезной при выяснении обстоятельств переселения фракийских племен в Малую Азию (см. гл.I, § 2).
[17] Ibid. P. 156.
[18] Ibid. P. 160-161.
[19] Весьма заманчивым было бы связать с какими–то конкретными событиями истории Вифинии рассуждения Арриана о «Кадмейской победе» (Bithyn., F 69), τ. е. о победе, равносильной поражению, или о понятии αμφίβολοι — «подвергающиеся нападению с разных сторон» (F. 67), но, разумеется, здесь приходится ограничиться лишь самой общей констатацией возможности этого.
[20] См. основные гипотезы о жизни и творчестве Мемнона: Laquer R. Lokalchronik. (Lokalchronik von Herakleia) // RE. Bd. XIII. Hbbd. 25. 1926. Sp. 1098—1103. Скорее всего, время его жизни следует отнести к первой половине II в. н. э.
[21] О творчестве этих двух авторов См.: Desideri P. Studi di storiografia eracleota. I. Promathidas e Nymphis // SCO. Vol. XVI. 1967. P. 366-416.
[22] Фрагменты трудов Домиция Каллистрата стали недавно предметом изучения для В. Амелинга: Ameling W. Domitius Kallistratos. FCrHist 433 // Hermes. Bd. XLIV. Ht. 3. 1995. S. 373-376.
[23] Дзагурова В. П. Мемнон. о Гераклее. Введение // ВДИ. 1951. № 1. С. 286; Reinach Th. Mithridates Eupator, Konigvon Pontos. Leipzig, 1895. S. 453-454.
[24] Об этой характерной черте местных хроник см.: Ростовцев М. И. Сириск — историк Херсонеса Таврического // ЖМНП. 1915, апрель. С. 159.
[25] Более подробно об отношении Мемнона к Вифинии и отражении его взглядов в написанном им сочинении см.: Габелко О. Л. Мемнон об истории Вифинского царства // Античный вестник. Вып. 2. Омск, 1995. С. 108-115.
[26] Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 460.
[27] См., например: Allen R. A. The Attalid Kingdom: A Constitutional History. Oxford, 1983. P. 3-4. Наиболее показательный случай — чрезвычайно негативная характеристика, данная Полибием Прусию II (Polyb., XXXVII, 7) (Welwei K. — W. Konige und Konigtum im Urteil des Polybios. Herbede, 1963, S. 114—116; подробнее См. гл.IV, § 1). Анализ терминологии, применяемой Полибием для обозначения нарушений различных правовых и моральных норм (Walbank F. W. A Historical Commentary on Polybios. Vol. III. Oxford, 1979. P. 667—668), позволяет заметить, что к некоторым поступкам вифинских монархов историк прилагает в тех или иных модификациях все три определения — ἀσέβημα, παρασπόνδημα, ἀδίκημα.
[28] Тыжов А. Я. Полибий и его «Всеобщая история» // Полибий. Всеобщая история. Τ. I. СПб., 1994. С. 8.
[29] В обоих этих случаях, когда историк пользуется источником, настроенным нейтрально или даже положительно в адрес вифинского монарха, он отнюдь не акцентирует своей неприязни к представителю столь «нелюбимой» им династии. А. М. Экстайн даже полагает, что Полибий не имел какихлибо политических предубеждений против Вифинии и негативно относится только к Прусию II персонально (Eckstein A. M. Moral Vision in the Histories of Polybius. Berkeley; Los Angeles; London, 1995. P. 224). Подробнее об этом См. гл.IV, § 1.
[30] См. детальный обзор существующих точек зрения: McCing B. C. Appian’s «Mithridateios» // ANRW. Τ. 2. Bd. 34. 1. Berlin; New York, 1993. P. 496—522. В новой работе о «Митридатике» отстаивается интересный взгляд, что Аппиан стремился соблюсти объективность, комбинируя данные проримски и антиримски настроенных источников: Гуленков К. Л. Митридатовы войны в освещении Аппиана // Античность: эпоха и люди. Межвузовский сборник. Казань, 2000. С. 69—76.
[31] Шелов Д. Б. Аппиан — историк Митридатовых войн // Проблемы античной культуры. М., 1986. С. 116; McCing В. С. Appian’s «Mithridateios»… P. 502.
[32] Впрочем, из трех противоречивых пассажей греческого историка может быть извлечена весьма любопытная информация о правовом статусе последних вифинских монархов.
[33] McCing B. C. Appian’s «Mithridateios»… P. 507-508, 510.
[34] К их числу, вероятно, прежде всего следует отнести произведение историка и философа Посидония, задуманное как продолжение «Всеобщей истории» Полибия: Hose M. Erneuerung der Vergangenheit. Die Historiker in Imperium Romanum von Florus bis Cassius Dio. Stuttgart; Leipzig, 1994. S. 221—222. Подробнее о роли Посидония как источника Аппиана см.: Desideri P. Posidonio e la guerra mithridatica // Athenaeum. Vol. 51. 1973. P. 30-59, 237-269.
[35] Их краткое содержание передано в «Периохах» к труду Ливия, составленных предположительно во II в. н. э., которые тоже имеют немалое значения для исследования истории Вифинского царства. Так, именно они позволяют определить точную хронологию начала Первой Митридатовой войны.
[36] К ливианской традиции восходят в целом и произведения более поздних римских писателей — Флора, Грания Лициниана (I—II вв. н. э), Евтропия (IV в. н. э.), Орозия (V в. н. э.). Несмотря на очевидные недостатки, органически присущие большинству такого рода компилятивных сочинений — сжатость и сухость изложения, неизбежные при сокращении фактические ошибки и неточности в хронологии, — значения их трудов не следует недооценивать. Так, Граний Лициниан сообщает уникальную информацию о внутридинастических смутах в Вифинии в начале I в.; благодаря Евтропию нам известна точная дата смерти Никомеда IV (74 г.); тот же Евтропий и Орозий сообщают немаловажные детали политической обстановки в Малой Азии в ходе Митридатовых войн.
[37] Наиболее яркий пример грубого искажения фактов, касающихся предмета данного исследования, — пассаж XXVII, 3,1, где за личностью rex Bithyniae Eumenes следует видеть по меньшей мере трех (!) реальных лиц.
[38] Помпей Трог в своем труде опирался на сочинения, авторов, относившихся к Митридату Евпатору как положительно, так и отрицательно: Ballesteros Pastor L. Observaciones sobre la biografia de Mitridates Eupator en el Epitome de Justino (37. 1. 6 — 38. 8. 1) // Habis. T. 27.1996. P. 73-82.
[39] Кошеленко Г. А. Греция и Македония эллинистической эпохи // Источниковедение Древней Греции (эпоха эллинизма) / Под ред. проф. В. И. Кузищина. М., 1982. С. 105.
[40] Aly W. Strabon von Amaseia. Untersuchungen über Text, Aufbau und Quellen der Geographica. Munchen, 1960. S. 23.
[41] Стратановский Г. А. Страбон и его «География» // Страбон. География. М., 1994. С. 787.
[42] Хотя в целом вопрос об использовании Страбоном произведений этих авторов довольно сложен (см.: Грацианская Л. И. «География» Страбона. Проблемы источниковедения / / Древнейшие государства на территории СССР. Вып. 10. М., 1986. С. 63—74 — о влиянии Эфора и Артемидора на Страбона), отрицать их значение как источников XII книги «Географии», где идет речь о Вифинии, нет никаких оснований.
[43] Именно в повествовании о северо–западной Малой Азии географ достаточно отчетливо сформулировал один из своих принципиальных творческих методов — останавливаться «на описании современного положения, уделяя в то же время должное внимание положению вещей в древности» (Strabo, XII, 4, 6).
[44] Исключение составляет, пожалуй, монография голландского ученого И. П. Стронка (Stronk /. P. Ten Thousand in Thrace. Amsterdam, 1995) — пример В высшей степени добротного исследования, а также обстоятельный комментарий к «Анабасису», принадлежащий перу О. Лендла (Lendle Ο. Kommentar zu Xenophons Anabasis (Bücher 1—7). Darmstadt, 1995).
[45] Габелко О. Л. Дионисий Византийский о некоторых событиях политической истории региона Боспора Фракийского // Античность: история и историки. Межвузовский сборник. Казань, 1997. С. 34—39.
[46] Syll.³ 456 = TAM IV1 = RC 25.
[47] Ogul—Polat S., Şahin S. Katalog der bithynischen Inschriften in archaologishen Museum von Istanbul // EA. Ht. 5. 1985. S. 97-124; Ogul S., Şahin S. Katalog der bithynischen Inschriften in archaologischen Museum von Istanbul // EA. Ht. 8. 1986. S. 109-128.
[48] Die Inschriften von Kyzikos und Umgebung. T. II. Miletupolis. Inschriften und Denkmaler / IK. Bd. 26. Hrsg. von E. Schwertheim. Bonn, 1983. № 7, 8, 20, 21, 23; Die Inschriften von Hadrianoi und Hadrianeia / IK. Bd. 33. Hrsg. von E. Schwertheim. Bonn, 1987. N9 132.
[49] Габелко О. Л. Фрако–вифинское население в полисах побережья Пропонтиды и северо–западной Малой Азии / / История и культура античного мира / Отв. ред. В. П. Яйленко. М., 1996. С. 164—165.
[50] Roy—Vaillant /. Arsacidarum imperium II: Achaemenidarum imperiam sive regum Ponti, Bosphori et Bithyniae Historiae ad fidem numismatum accommodata. Paris, 1728 (non vidi).
[51] Wroth W. Catalogue of Greek Coins. Pontus, Paphglagonia, Bithynia, and the Kingdom of Bosporos. London, 1889.
[52] Reinach Th. Essai sur la numismatique des rois de Bithynie // RN. 1887. P. 220—248, 337—368; Idem. L’Histoire par les Monnaies. Essais de numismatique ancienne. Paris, 1902; Waddington W. H., Babelon E., Reinach Th. Recueil ge^ral des monnnaies grecques d’Asie Mineure. Τ. I. Paris, 1908 (далее — Recueil).
[53] Bennet W. H. The Death of Sertorius and the Coin // Historia. Bd. X. Ht. 4. 1961. S. 459-472; Перл Γ. Эры Вифинского, Понтийского и Боспорского царств // ВДИ. 1969. JM° 3. С. 39-69; Pollak Ph. A Bithynian Hoard of the First Century B. C. // ANSMusN. Vol. 16. 1970. P. 45-56; Leschhorn W. Antike Aren. Zeitrechnung, Politik und Geschichte im Schwarzmeerraum und in Kleinasien nordlich des Tauros. Stuttgart, 1993. S. 178-191.
[54] An Inventory of Greek Coin Hoards / Ed. by M. Thompson, O. Мѳг–kholm, C. M. Kraay. New York, 1973 (IGCH).
[55] Schonert—Geiss E. Bithynien // Chiron. Bd. 8. 1978. S. 607-658.
[56] Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie: problemes de chronologic // RBN. T. CXXXII. 1986. P. 5-30.
[57] Idem. L’Histoire des guerres Mithridatiques vue par les monnaies. Louvain–la–Neuve, 1997.
[58] См. обзор литературы: Schonert—Geiss Ε. Bithynien. S. 628—631, 632-633.
[59] Eadem. Griechische Mtinzwerk. Die Münzpragung von Byzantion. Τ. 1. Berlin, 1970.
[60] Монетное дело каппадокийских царей стало предметом длительной дискуссии между известными нумизматами О. Меркхольмом и Б. Симонеттой. Ее итоги, насколько это возможно, были подведены в работах: Simonetta B. The Coins of the Cappadocian Kings. Fribourg, 1977; Μ or–kholm O. The Coinages of Ariarathes VI and Ariarathes VII of Cappadocia // Schweizerische Numismatische Rundschau. Bd. 57. 1978. P. 144—163.
[61] См. их анализ в работе: Габелко О. Л. «Проконсульская» эра и положение полисов Вифинии в эллинистический и римский периоды / / SH. Vol. II. 2002. С. 97-106.
[62] Perrot С. Exploration archeologique en Galatie, Bithynie et Pontos. Paris, 1879.
[63] Koerte A. Kleinasiatischen Studien. V. Inschriften aus Bithynien // AM. Bd. XXIV. 1899. S. 398-451; Mendel C. Inscriptions de Bithynie // BCH. Τ. XXIV. 1900. P. 361-426; Kalinka E. Aus Bithynien und Umgebung // JOAI. Bd. XXVIII. 1933. S. 44-111.
[64] Dorner F. K. Inschriften und Denkmaler aus Bithynien / Istanbuler Forschungen. Bd. 14. Berlin, 1941. S. 3.
[65] Idem. Bericht uber eine Reisen in Bithynien. Wien, 1952; Idem. Vor–bericht über eine Reisen in Bithynien und in bithynischen–paphlagonischen Grenzgebiet, 1962 // Anzeiger der Akademie in Wien. Philologische—His–torische Klasse. Bd. 100. 1963. S. 136-144; Dorner F. K.. Hoepfner W. Vorlaufiger Bericht uber eine Reise in Bithynien, 1962 // AA. 1963. Ht. 3. S. 579-586; Eidem. Das Eiland Thynias—Apollonia // IstMitt. Bd. 39. 1989. S. 103-106.
[66] Şahin S. Neufunde von antiken Inschriften in Nikomedeia (Izmit) und in der Umgebung der Stadt. Munster, 1974; Idem. Bithynische Studien / IK. Bd. 7. Bonn, 1978.
[67] См. одну из первых работ: Firatli N. Bitinya ara§ tirmalarima birkag illave // Turk tarih kurumu Belleten. C. XVII. 1953. C. 15—26. В ходе проводившихся Η. Фиратли раскопок были обнаружены золотые ювелирные украшения (видимо, доэллинистического времени), которые, к сожалению, не были проанализированы в последующих обобщающих исследованиях.
[68] Такая ситуация в целом сохраняется и поныне: широкомасштабных раскопок на территории Вифинии сейчас не ведется, а получаемые турецкими археологами материалы в основном относятся к позднему времени. Тем не менее директор исторического музея г. Изник г-жа Гюльчин Озиязичи любезно сообщила мне, что в апреле 2001 г. сотрудниками музея в ходе раскопок в 5 км от города было обнаружено захоронение, датируемое первой половиной II в. благодаря находке двух бронзовых монет Прусия II: двухкамерная гробница с мраморными ложами, на которых находились три скелета. Погребальный инвентарь был представлен бронзовыми и стеклянными сосудами, терракотовыми статуэтками, светильниками, коробочками для благовоний. См. также: Merigboyu Y., Atasoy S. Izmit Kanlibag tümulüsu // Istanbul arkeoloji müzeleri yilligi. 1969. S. 67— 95, где приводятся данные о раскопках гробницы с тумулусом из окрестностей Измита (древняя Никомедия), датируемой эллинистическим периодом. к сожалению, не подвергались систематическому археологическому изучению ограбленные еще в древности гробницы, расположенные у селения Уч Тепелер (также неподалеку от Измита) и предположительно идентифицирующиеся с погребениями вифинских царей (информация предоставлена археологом Музейного управления г. Измит г-жой Зейнеп Демир).
[69] Kubinska J. Les monuments funeraires dans les inscriptions grecques de I’Asie Mineure. Warszawa, 1968; Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. I — II. Mainz–am–Rhein, 1979; Cremer M. Hellenistisch–romische Grabstelen im nordwestlichen Kleinasien. 2. Bithynien // AMS. Bd. 4. Bonn, 1992.
[70] Firatli N., Robert L. Les steles funeraires de Byzance G^co-Romaine (avec l’edition et l’index commentё des epitaphes). Paris, 1964; Die In–schriften von Byzanz / IK. Bd. 41. Hrsg. v. A. Laitar. Bonn, 2000.
[71] Asgari N., Firatli N. Die Nekropole von Kalchedon // SRKK. S. 1-92.
[72] Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. Wien, 1957; Robert L. Noms indigenes dans l’Asie—Mineure Greco—Romaine. Paris, 1963; Zgusta L. Kleinasiatische Personennamen. Prag, 1964; Idem. Klenasiatische Ortsnamen. Heidelberg, 1984; Tischler J. Kleinasiatische Hydronymie. Wiesbaden, 1977.
[73] См. предварительные результаты: Габелко О. Л. Новые данные о мифинских личных именах // Thracians and Circumpontic World. Summaries of the IX-th International Congress of Thracology (Chisinau — Vadul Lui Voda, 6-11 SePart. 2004). Chisinau, 2004. C. 135-136. В данной монографии эти данные анализируются в Приложении I.
[74] Подробнее о литературе, посвященной истории Вифинии, см.: Габелко О. Л. История Вифинского царства в зеркале историографии // Античный мир и его судьбы в последующие века. Доклады конференции. Μ., 1996. С. 140—149. Здесь делается вывод о существовании в изучении Вифинского царства трех подходов, условно названных монографическим, интегрирующим и региональным. Следует подчеркнуть, что историографический аспект темы представляет вполне самостоятельный научный интерес, позволяя проследить немаловажные детали в развитии исследований по истории эллинизма.
[75] Русский перевод: Дройзен И. Г. История эллинизма. Τ. I —III. М., 1890-1893.
[76] Чертков А. Д. Фракийские племена, жившие в Малой Азии. М., 1852; Lauria С. A. La Bitinia. La Lidia. S. I., 1874; Клеоним М., Попадопуло Х. Вифиния. Историко–географический очерк. Одесса, 1886 (последняя работа — это русский перевод греческого издания 1869 г.). Упомянутые здесь русскоязычные брошюры вообще лишь с большой натяжкой могут быть отнесены к научным исследованиям и скорее претендуют на то, что–бы быть отнесенными к категории историографических курьезов.
[77] Nolte E. De rebus gesti Bithynorum usque ad Prusiam I mortem. Diss. Halle, 1861.
[78] Reinach Th. Numismatique ancienne: Trois royaumes de 1’Asie Mineure: Cappadoce, Bithynie, Pont. Paris, 1888.
[79] Idem. Mithridate Eupator, roi de Pont. Paris, 1890. Второе издание книги вышло пять лет спустя в Лейпциге на немецком языке (см. прим. 23).
[80] Meyer Ed. Geschichte des Konigreichs Pontos. Leipzig, 1879.
[81] Idem. Bithynia // RE. Bd. III. 1898. Sp. 507-524.
[82] Niese B. Geschichte der Griechischen und Makedonischen Staaten seit der Schlacht bei Chaeronea. Bd. I—III. Gotha, 1893-1903; Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV. Abt. 1—2. Leipzig, 1925; Meyer Em. Die Grenzen der Hellenistischen Staaten in Kleinasien. Zurich; Leipzig, 1925; CeyerF. Nikomedes (3, 4, 5, 6) // RE. Bd. XVII. 1936. Sp. 493-499; Ruge O. Tieion // RE. Bd. VI. A 1. 1936. Sp. 856-862; Ruge W. Nikaia (7) 11 RE. Bd. XVII. 1936. Sp. 226-243; Idem. Nikomedeia // Ibid. Sp. 468-492; Jones A. H. M. The Cities of the Eastern Roman Provinces. Oxford, 1937; Idem. The Greek City…
[83] См., например, явные реминисценции: Davis N., Kraay C. M. The Hellenistic Kingdoms. Portrait Coins and History. London, 1973. P. 257— 264; Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignty and the Survival of Hellenism 11 ANRW. Bd. VII. H. 2. Berlin; New York, 1982. P. 858-869.
[84] Vitucci G. Il regno di Bitinia.
[85] Habicht Ch. Uber die Kriege zwischen Pergamon und Bithynien // Hermes. Bd. LXXXIV. 1956. S. 90-110.
[86] Idem. Prusias (1, 2, 3) // RE. Bd. XXIII. 1.1957. Sp. 1086-1127; Idem. Ziaelas // RE. Bd. 10a. 1972. Sp. 387-397; Idem. Zipoites (1, 2, 3) // RE. Bd. 10a. 1972. Sp. 448-459.
[87] Liebmann—Frankfort T. La frontiere orientale dans la politique exte–rieure de la Republique romaine. Bruxelles, 1969; Cimma M. R. Regi socii et amici populi Romani. Firenze, 1976; Sherwin—White A. N. Roman Involvement in Anatolia, 167-88 B. C. // JRS. Vol. LXVII. 1977. P. 6275; Idem. Roman Foreign Policy in the East. 168 B. C. to A. D. I. London, 1984; Bulin R. K. Untersuchungen zur Politik und Kriegfuhrung Roms im Osten von 100—68 v. Chr. Frankfurt–am–Main; Bern, 1983; Cruen E. S. The Hellenistic World and the Coming of Rome. Vol. I—II. Berkeley; Los Angeles; London, 1984; Sulliuan R. D. Near Eastern Royalty and Rome, 100-30 B. C. Toronto, 1990; Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. The Development of the Roman Imperium in the East from 148 to 62 B. C. Berkeley; Los Angeles; Oxford, 1995; Canali de Rossi F. Le ambascerie dal mondo greco a Roma in eta republicana. Roma, 1997.
[88] Hansen E. V. The Attalids of Pergamon. Ithaca; New York, 1947; McShane R. B. The Foreign Policy…; Hopp J. Untersuchungen zur Geschichte der letzten Attaliden. Munchen, 1977; Allen R. A. The Attalid Kingdom…; Virgilio B. II «Tepio stato» di Pessinunte fra Pergamo e Roma nel II—I secolo A. C.: (C. P. Welles, Roy. corr., 55—61). Pisa, 1981.
[89] McGing B. C. The Foreign Policy of Mithridates VI Eupator, King of Pontus. Leiden, 1986; Ballesteros Pastor L. Mitridates Eupator, rey del Ponto. Granada, 1996 (испанскому исследователю принадлежит также ряд статей, в которых основательно прорабатывается источниковедческая база традиции о Митридате Евпаторе); Strobel K. Mithridates VI Eupator von Pontos. Politisches Denken in hellenistischer Tradition versus romische Macht. Gedanken zur Geschichtlichen Stellung und zum Scheitern des letzten groBen Monarchen der hellenistischen Welt // Orbis Terrarum. 1996. Bd. 2. S. 145—190; Idem. Mithridates VI Eupator von Pontos. Der letzte groBe Monarch der hellenistischen Welt und sein Scheitern an der romischen Macht // Ktema. T. 21. 1996. P. 55-94: Mastrocinque A. Studi sulle Kuerre Mithridatiche. Stuttgart, 1999.
[90] Simonetta B. The Coins of the Cappadocian Kings.
[91] Strobel K. Die Galater im hellenistischen Klenasien: Historische Aspekte einer keltischen Staatenbildung // Hellenistische Studien. Gedanksschrift für Herrman Bengtson. Munchen, 1991; Idem. Galatien und seine Grenzregionen. Zu Fragen der historischen Geographie Galatiens // AMS. Bd. XII. Forschungen in Galatien. Bonn, 1994. S. 29~65; Idem. Die Galater. Geschichte und Eigenart der keltischen Staatenbildung auf dem Boden des hellenistischen Kleinasien. Bd. 1. Untersuchungen zur Geschichte und historischen Geographie der hellenistischen und romischen Kleinasien I. Berlin, 1996 (эта работа содержит глубокий и содержательный очерк политической истории раннеэллинистической Малой Азии в целом); Mitchell S. Anatolia; Ellis P. B. Celt and Greek. London, 1996; Arslan M. Galatlar. Antikgag Anadolusu’nun Savasci Kavmi. Istanbul, 2000.
[92] Kammel O. Heracleotica. Beitrage zur alteren Geschichte der griechischen Colonisation im Nordlichen Klein—Asien. Plauen, 1869; Schneider–wirth H. Das Pontische Herakleia. Heiligenstadt, 1885; Merle H. Die Geschichte der Stadte Byzantion und Kalchedon. Kiel, 1916; Burstein S. M. Outpost of Hellenism: The Emergence of Heraclea on the Black Sea. Berkeley, 1976; Bittner A. Gesellschaft und Wirtschaft in Herakleia Pontike. Eine Polis zwischen Tyrannis und Selbstverwaltung. Bonn, 1998.
[93] Hannestad L. «This Contributes in No Small Way to One’s Reputation»: The Bithynian Kings and Greek Culture // Aspects of Hellenistic Kingship / Studies in Hellenistic Civilization. Vol. V. Aarhus, 1996. P. 67—98.
[94] См., помимо перечисленных выше работ, его статьи в «Der Neue Pauly», посвященные городам и правителям Вифинии.
[95] Marek Ch. Pontus et Bithynia. Die romischen Provinzien im Norden Kleinasiens. Mainz, 2003.
[96] Достаточно назвать лишь некоторые основательные труды по истории римской Вифинии: Lewis M. F. A History of Bithynia under Roman Rule, 74 B. C. — A. D. 14. Diss. Minnesota, 1973; Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignity…; Idem. Bithynia under Trajan. Roman and Greek Views of the Principate. Auckland, 1964; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium in Pontus—Bithynien und Nord—Galatia. Tubingen, 1993; De–bord P. Comment devenir le siege d’une capitale imperiale «racours» de la Bithynie // REA. T. 100. № 1-2. 1998. P. 139-165.
[97] Şahin S. Studien uber die Probleme der historischen Geographie des nordwestlichen Kleinasiens // EA. Ht. 7. 1986. S. 125—167; Schwertheim E. Studien zur historischen Geographie Mysiens / / EA. Ht. 11. 1988. S. 65—78; Strobel K. Galatien und seine Grenzregionen.
[98] Robert L. A travers l’Asie Mineure. Poetes et prosateurs, monnaies grecques, voyageurs et geographie. Paris, 1980. P. 5—196.
[99] Mihailov C. Population et onomastique d’Asie Mineure en Thrace // Pulpudeva. 2. Sofia, 1978. P. 68—78; Duridanou I. Die thrakischen Ortsna–men Bithyniens // Pulpudeva. 3. Sofia, 1980; Idem. Die thrakischen Personennamen Bithyniens // Балканско езикознание. Τ. XXIV. 1. 1981. S. 31—42; Ceorgieu V. La formation et l’ethymologie des noms rois des Thra–ces et Daces // Балканско езикознание. Τ. XXIV. 1. 1981. S. 5—29.
[100] Фол А. Демографска и социална структура на древна Тракия. София, 1970; Fol A. Paralleles thraco–bithyniens de l’epoque preromanie. I. Le regime de la propriete // Etudes historiques. T. 5. 1970. P. 177—189; Idem. Observations preliminaires sur la diaspora thrace en Asie Mineure et dans le Proche—Orient pendant l’antiquite // Etudes balkaniques. T. 2. 1971. P. 56—72; Idem. Thrako–bithynische Parallelen im vorromischen Zeitalter. II. Bevolkerungs- und gesellschaftsstrukturen // Thracia. I. Serdicae, 1972. S. 197—212. Его подход, однако, отличается некоторой тенденциозностью: исследователь зачастую выделяет общие черты в политическом, экономическом и социальном развитии Вифинии не на основании данных источников, а путем механического переноса сведений о Вифинии на фракийскую почву и наоборот, в результате чего им создается концепция истории Вифинии как «крупной фракийской державы». Еще более отчетливо эта тенденция выражена в статьях о Вифинии, помещенных в «Краткой энциклопедии фракийских древностей». См. подробнее о взглядах болгарских исследователей на вифинскую проблематику: Габелко О. Л. Изучение истории Вифинского царства болгарскими историками / / III Дриновские чтения. Проблемы источниковедения, историографии, истории и культуры Болгарии. Тезисы докладов. 25—27 октября 1994 г. Харьков, 1994. С. 11—12; Он же. История Вифинского царства в зеркале историографии. С. 146—147. Между тем в работах большинства западных исследователей фракийское наследие в истории Вифинии исследуется явно недостаточно глубоко и чаще всего просто упоминается.
[101] Регель В. Э. Об одной погребальной пещере в Вифинии // ЖМНП. Ч. 245. 1886. С. 113—117; Он же. о некоторых надгробных памятниках В Вифинии // ЖМНП. Ч. 257. 1888. С. 49-57; Регелъ В. Э., Новосадский Н. Д. Надгробная надпись из Никеи // ЖМНП. Ч. 246. 1886. С. 25—36. В этих работах значительный интерес представляет попытка проследить взаимосвязь между определенными типами вифинских погребальных памятников и особенностями местности, в которой они были воздвигнуты. См. также: Поюдин П. Д., Вульф О. Ф. Никомидия. Историко–археологический очерк. Одесса, 1897; Лепер Р. Х. Греческая надпись из Инеболи // ИРАИК. 1903. № 8. Вып. 1-2. С. 158-164.
[102] Протопопов А. П. Военно–топографическое описание Вифинийского полуострова. СПб., 1883.
[103] Невская В. П. Византий в классическую и эллинистическую эпохи. М., 1953; Максимова М. И. Античные города юго–восточного Причерноморья. Синопа, Амис, Трапезунт. М.; Л., 1956; Палъцева Λ. А. Из истории архаической Греции: Мегара и мегарские колонии. СПб., 1999.
[104] Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская в эпоху ее автономии: Дисс…. канд. ист. наук. М., 1946; Она же. Мемнон. о Гераклее. Введение. Комментарии; Леви Е. И. Гераклея Понтийская: Дисс…. канд. ист. наук. Л., 1947; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская и Херсонес Таврический. М., 1986.
[105] Ломоури Н. Ю. к истории Понтийского царства. Тбилиси, 1979; Молев Е. А. Властитель Понта. Н. Новгород, 1995; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. М., 1996; Смыков Е. В. Рим и Митридат Евпатор: война, политика, идеология. Дисс…. канд. ист. наук. Саратов, 1997; см. также ряд работ К. Л. Гуленкова.
[106] Климов О. Ю. Царство Пергам: Очерк социально–политической истории. Мурманск, 1998; см. также более ранние работы этого же автора.
[107] Жигунин В. Д. Международные отношения эллинистических государств. Казань, 1980; Он же. Международная политика эллинистических государств (280—220 гг. до н. э.): Дисс…. д-ра ист. наук. М., 1988; Кащеев В. И. Эллинистический мир и Рим…
[108] Карышковский П. О. о некоторых вифинских тетрадрахмах 183 г. вифинской эры // ЗОАО. Τ.1 [34]. 1960. С. 327-333; Моисеева Т. А. Переселение кельтов в Анатолию и договор Никомеда Вифинского с галатами // Норция. Вып. 2. Воронеж, 1978. С. 71—82; Vinogradov Ju. C. Der Staatsbesuch der «Isis» im Bosporos // AncCiv. 1998 (1999). Vol. 4. S. 271-302 и др.
[109] См. любопытные наблюдения историографического характера, сделанные по этому поводу Л. Ханнестад («This Contributes in No Small Way…». P. 67).
[110] См. об этом: Габелко О. Л. Внешняя политика Вифинского царства. С. 54—55.
Глава I. ВИФИНИЯ: СТРАНА И НАРОД
§ 1. Природно-географические условия северо-западной Малой Азии. Некоторые проблемы исторической географии Вифинии
Основные территории расселения вифинских племен, где позднее возникло ядро их государства, располагались на полуострове Коджаэли - крайней северо-западной части Малой Азии. На западе он ограничен Босфорским проливом (Боспором Фракийским), на юге - глубоко вдающимся в сушу Измидским (в древности - Астакским, позже - Никомедийским) заливом, на севере - Черным морем. По мере развития экспансии вифинских правителей их господство распространилось на земли к востоку, югу и юго-западу полуострова.
Данные современных географических исследований позволяют выделить на территории, которую занимало Вифинское царство, пять районов, различающихся по своим природным характеристикам, каждый из которых может быть разбит на несколько более мелких частей. Первый из них - собственно плато Коджаэли, второй - непосредственно примыкающее к нему нижнее течение реки Сакарья, третий - горы и котловины в районе городов Бурсы и Изник, четвертый - часть побережья и прибрежной области к востоку от устья Сакарьи и, наконец, пятый - средняя часть долины этой реки и примыкающая к ней область[1]. Наибольшее значение в классический и эллинистический периоды истории Вифинии имели первые три района, практически целиком входившие в сферу политического влияния вифинских правителей, поэтому основное внимание в данной части работы будет уделено именно их описанию.
Принципиально важной особенностью природы Вифинии было то, что эта область, как и большая часть Малоазийского полуострова в целом, была покрыта горами. Представляется уместным привести обобщенную характеристику рельефа региона (выдержанную вместе с тем в терминологии, вполне понятной и неспециалисту). "Самая замечательная черта устройства поверхности прибрежных районов Мраморного моря - строго выдержанное широтное направление орографических линий. Возвышенности п-ова Коджаэли отделены от южнее расположенной горной цепи широтной впадиной, занятой на западе Измидским заливом, восточнее - озером Сапанджа и переходящей в глубь страны в расширение Акова у Адапазары. Далее к югу, между широтными безымянными цепями... расположена совершенно аналогичная впадина; часть ее, затопленная морем, - современный залив Гемлик[2]; восточнее лежит озеро Изник. Основное направление орографических линий не изменяется и далее к югу.
Широтная впадина Измидского залива - рубеж двух стран, совершенно различных как в геологическом, так и в ландшафтно-географическом отношениях. Если с одной из возвышенностей в районе Гебзе (у входа в залив) бросить взгляд на запад и на север, можно увидеть обширную, почти ровную поверхность, над которой возвышаются лишь отдельные возвышенности круглых очертаний. Это так называемая Фракийская остаточная поверхность; она тянется вплоть до берегов Босфора и может быть прослежена и по ту сторону пролива - на обширных пространствах Фракии. В пределах Анатолии, к востоку от Гебзе, эта денудационная поверхность, над которой возвышаются лишь островные горы, переходит в сильно расчлененную горную страну.
Территория к югу от Измидского залива имеет совершенно иную структуру. Здесь тянется сильно расчлененная горная цепь, начинающаяся мысом Бозбурун в Мраморном море; быстро повышаясь к востоку, она достигает 1600 м близ ущелья Сакарьи"[3].
Самые высокие горы на территории Вифинского царства находились в его южных районах: это горный массив Мизийский Олимп (совр. Улу-Даг), достигающий высоты 2500 м, тогда как преобладающие высоты полуострова Коджаэли - от 100 до 300 м, а максимальные достигают почти 600 м над уровнем моря[4]. Достаточно значительны также горные массивы, отделявшие территории, входившие в состав Вифинского царства, от расположенной к югу и юго-востоку Геллеспонтской Фригии - Капиорман Даглари и Эльмаджик Даги[5].
То обстоятельство, что Вифиния была в основном горной страной, существенно затрудняло попытки вражеских нападений. Местное население, прекрасно знающее этот район, умело использовало особенности рельефа и часто прибегало к тактике засад, оказывавшейся весьма эффективной; наиболее яркие примеры этого приведены в "Анабасисе" Ксенофонта. Вместе с тем отмечаемые некоторыми исследователями территориальная компактность и относительное "географическое единство"[6] страны могли иметь и отрицательную сторону - возможность организации массовых вторжений крупных сил противника и быстрого захвата наиболее важных стратегических пунктов, что в полной мере проявилось в ходе Первой и Третьей Митридатовых войн.
В отношении всего комплекса природно-географических условий - климата, рельефа, наличия полезных ископаемых, природной растительности и факторов, способствовавших возделыванию культурных растений, - Вифиния представляла собой весьма богатую область с обширными возможностями экономического и политического развития, причем ее природа, в отличие от некоторых других областей Анатолии, практически не имела каких-либо экстремальных особенностей, отрицательно сказывавшихся на хозяйстве Вифинии (чрезмерная расчлененность страны высокими горными цепями, как в северной и восточной частях Малой Азии; значительная заболоченность, примеры чего дает Кария; резкие температурные колебания, характерные для внутренних районов полуострова, и проч.). Важно также отметить, что природа северо-западной Малой Азии (опять-таки в отличие от ряда других областей, скажем, западного побережья, очертания которого изменились под воздействием речных наносов) не претерпела сколько-нибудь значительных изменений на протяжении последних двух с половиной тысячелетий, что позволяет широко привлекать современные данные для воссоздания реалий древности.
Климат Вифинии имеет переходный характер между типом климата западно-черноморского побережья, с одной стороны, и типом западно-анатолийской окраины. Среднегодовые температуры превышают здесь 14 °C, средняя температура самого жаркого месяца колеблется от 23 до 24 °C. Зима сравнительно мягкая (средняя температура + 6°). При этом характерной особенностъю климата полуострова Коджаэли является преобладание на его северном побережье здесь холодных ветров, дующих с Черного моря[7]. В более южных районах климат значительно мягче. Большая часть осадков (при суммарном уровне 800 мм в год) выпадает осенью, хотя дожди идут во все времена года[8].
Земля Вифинии была плодородной (Dion. Perieg., 794: Βιθυνοί λιπαρὴν χθόνα ναιετάουσι). Здесь имеют распространение различные виды почв: скелетные почвы с красноземами (окрута Бурсы), скелетные почвы с красноземами и коричневыми лесными почвами (округа Болу), луговые почвы речных долин (по течению реки Сакарья)[9], а также, видимо, собственно красноземы[10], но все они создают весьма благоприятные условия для вегетации разнообразной растительности.
Флора Вифинии довольно богата. "Полуостров (Коджаэли. - О. Г.) в основном является лесным районом: леса более характерны для восточной части района, примыкающей к реке Сакарья, и за ней. На дюнах и на кварцитовых возвышенностях леса нет. Чистые составы насаждений редки, лес обычно смешанного типа и состоит в основном из дуба, иногда бука, каштана, в смеси с видами клена, ивы, ольхи... с мощным платаном, вязом, ясенем, яблоней, кизилом... Подлесок состоит из лещинного орешника, рододендрона, бересклета, вишни, рябины, терна, а также из маквиса, который распространен на прогалинах. Многочисленные вьющиеся растения... создают непроходимые чащи[11]. Травянистая растительность состоит из папоротника-орляка и разных травянистых сезонных видов"[12].
На плодородие вифинских земель и ведущую роль земледелия в хозяйстве страны косвенным образом указывает то обстоятельство, что греческие колонии, основанные на собственно вифинской территории или поблизости от нее (Калхедон, Византий, Гераклея Понтийская), имели обширную хору, которую они стремились еще более расширить за счет своих соседей-вифинцев[13].
Античные источники единодушно подчеркивают обилие и разнообразие природных ресурсов Вифинии. Имеет смысл процитировать некоторые наиболее показательные отрывки.
Сначала уместно воспроизвести информацию, восходящую к сочинению вифинского уроженца Арриана Флавия: "Говорят, что земля их (вифинцев. - О. Г.) приносит всяческие плоды и обильна лесом, и имеются у них многочисленные каменоломни, хрусталь, рождающийся в горах, и много всякого другого добра" (Eustath. ad Dion. Per., 793. P. 355, 44 = Arr., Bithyn., F. 20 Roos). Арриан писал в римское время, но нет основания сомневаться в том, что естественные ресурсы страны весьма эффективно эксплуатировались и в гораздо более ранние периоды, когда Вифиния была еще захолустным уголком ойкумены. Ксенофонт, описывая вифинское побережье в районе Кальпе, сообщает: "Имеется там у самого моря в границах этой местности и неиссякаемый источник пресной воды. Тут же у моря много деревьев разных пород и особенно много прекрасного корабельного леса[14]. Горная возвышенность простирается в глубь материка примерно на 20 стадий. Почва ее состоит из земли и не камениста, а приморская ее часть на протяжении более 20 стадий покрыта густым, разнообразным и высоким лесом. Остальная часть этой местности обширна, прекрасна и в ней немало многолюдных деревень. Земля приносит здесь ячмень, пшеницу, всевозможные овощи, просо, кунжут, винные ягоды в достаточном количестве, много винограда, дающего хорошее вино, словом, все, кроме маслины" (Anab., VI, 4, 4-6; ср. 6, 1 - пер.М. И. Максимовой). Страбон упоминает о прекрасных условиях для развития животноводства и земледелия в округе вифинских городов Вифиниона[15] и Никеи (XII, 4, 7), Плиний Младший - об обеспеченности плодами, мрамором, строительными материалами вифинской столицы Никомедии (Epist., X, 41, 2). Античные историки говорят о рыбных богатствах Вифинии: Ливий - об обилии рыбы в Сангарии (XXXVIII, 18, 8), Дион Кассий - о крупных сазанах в Изникском озере (LXXV, 15, 3). Вифиния располагала сравнительно обильными и высококачественными водными ресурсами, что весьма актуально для Малой Азии: так, помимо рек, ручьев и двух крупных озер (Никомедийского - совр. Сапанджа и Никейского - совр. Изник) в районе Прусы находятся источники с целебной водой, именовавшиеся "царскими" (Athen., II, 17), имеющие значение и поныне[16].
Вифиния была богата и различными диковинами. Так, Афиней со ссылкой на Асклепиада Мирлеанского говорит о некоем растении χαμαικέρασος, произрастающем здесь, которое сам он отождествляет с земляничным деревом, называя его плоды μιμαίκυλον (II, 35). Гален упоминает некие эндемичные лекарственные растения Вифинии (De aliment, facult. Vol. VI. P. 520; 533 Kuhn). Наконец, Страбон упоминает, что в источнике Азарития неподалеку от Калхедона водились маленькие крокодилы (XII, 4, 2).
Отдельные высказывания древних авторов находят полное соответствие в современных данных. Л. Робер показал, что пассаж Аполлония Родосского о войне между бебриками и мариандинами "за богатую железом землю" (Ар. Rhod., II, 135-141) имеет вполне реальное историческое содержание: находящиеся в Вифинии между Сангарием и Гипием месторождения железа могли разрабатываться уже в архаическую эпоху[17]; эксплуатируются они и сейчас[18].
Вифиния в силу своего географического положения тесно связана с морем. Древние авторы даже пытались отождествить упоминаемых Гомером гализонов с вифинцами на том основании, что возводили этот этноним к греческому греческому ἡ ἅλς - морская соль (то есть гализоны - жители области, окруженной морем, а именно Вифинского полуострова) (см. подробнее далее, прим. 36). Характер рельефа (прежде всего, очертания береговой линии, а также то обстоятельство, что внутренние районы страны не были отделены от побережья высокими горами, как на территории центральной и восточной частей черноморского побережья Турции) делал относительно удобным для мореплавания акватории как северного побережья Вифинии к востоку от Боспора[19], так и, в особенности, Астакский залив, где имеется большое количество удобных якорных стоянок[20]. Вифинские реки Артанес, Роя и Сангарий в древности были судоходными - правда, лишь для небольших судов (Arr. Perіpl. 17-18 = GGM I. P. 380- 383, ср. Marc. Her. 8 = GGM I. P. 569). Сангарий (совр. Сакарья) - одна из крупнейших рек Малоазийского полуострова, имеет длину 790 км. Впрочем, многие реки Вифинии, и Сангарий в том числе, пересыхают в засушливое время года: на это указывает, в частности, приводимое псевдо-Плутархом его древнее название - Ксеробат (De fluv., XII, 1). Нижнее течение Санагрия было одним из наиболее важных сельскохозяйственных районов страны[21]. Другие реки Вифинии - текущая неподалеку от Боспора Реба - совр. Рива Дереси (Дионисий Периэгет говорит о ней: "Реба, вода которой влечется, прекраснейшая на земле" - 796), Псилис (Гексу), Гипий (Мелен Чай), Калет (Алапи Чай) - были не столь значительны.
Для более эффективного использования водных путей сообщения и дальнейшего развития судоходства в стране весьма действенным средством было бы строительство канала, соединяющего Сангарий с Никомедийским озером (ныне оз. Сапанджа) и далее - с Никомедийским заливом. Из письма Плиния Младшего в бытность его наместником Вифинии (112 г. н. э.), адресованного императору Траяну, известно, что подобные планы существовали уже при вифинских царях: Плиний видел даже незаконченный канал, предназначенный "для стока ли влаги с окружающих полей или для соединения озера с рекой", сооружение которого было начато при ком-то из вифинских монархов. Плиний и сам настаивал на реализации этого проекта, но он так и остался незавершенным (X, 41, 2-З)[22].
Таким образом, краткий очерк природно-географических условий и естественных ресурсов Вифинии показывает, что на всем протяжении ее древней истории они имели чрезвычайно важное значение и оказывали самое непосредственное влияние на различные стороны развития страны.
[1] Erol O. Die naturraumliche Gliederung der Turkei. Wiesbaden, 1983. См. описание каждого из них: S. 55—61, 65—67, 104—108.
[2] В древности он назывался Кианийским, по имени милетской колонии Киоса, расположенной в месте его максимального углубления в сушу.
[3] Матвеев С. Н. Турция (Азиатская часть — Анатолия). Физико–географическое описание. M.; Л., 1946. С. 104—105.
[4] Протопопов А. П. Военно–топографическое описание… С. 2—3.
[5] Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 196. См. на с. 192-196 описание территории Вифинии в связи с ее рельефом и предположительно прослеживаемой динамикой пределов расселения вифинских племен, а также расширения границ царства.
[6] Sherivin—White Α. N. Roman Foreign Policy… P. 43-44; Фол А. Тракия и Балканите през ранноеллинистическата епоха. София, 1975. С. 98.
[7] Erol O. Die naturraumliche Gliederung… S. 56; Жуковский П. М. Земледельческая Турция (Азиатская часть — Анатолия). М.; Л., 1933. С. 76.
[8] См. сводку информации о климате региона: Матвеeв С. Н. Турция. С. 107. Таб. 8; С. 110.
[9] Матвеев С. Н. Турция. С. 50.
[10] Жуковский П. М. Земледельческая Турция. С. 75.
[11] Такой характер растительности, вне всякого сомнения, существовал и в древности, как об этом свидетельствует Ксенофонт, отмечающий, что местное население успешно вело боевые действия, неожиданно нападая из густой поросли (Anab., VI, 4, 26—27; 5, 12—13).
[12] Жуковский П. М. Земледельческая Турция. С. 76.
[13] Аграрный характер вообще преобладал в большинстве колонизационных мероприятий мегарских дорийцев, составлявших основную часть населения названных полисов. См., например: Legon R. Megara. The Political History of a Greek City—State to 336 B. C. Ithaca; London, 1981. P. 79; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская и Херсонес Таврический. М., 1986. С. 18.
[14] В османскую эпоху Вифинский полуостров назывался «Агач денизи» («Море деревьев») (Матвеев С. Н. Турция. С. 110. Прим. 1). Корабельным лесом, являвшимся в древности важным стратегическим сырьем, был особенно богат регион Мизийского Олимпа, присоединенный к Вифинии позже. Здесь «при обилии речных и ручьевых вод, при наличии хорошего почвенного покрова, в условиях мягкого климата развились огромные леса, имеющие много общего со среднеевропейским типом леса и отличающиеся от последнего наличием вечнозеленых пород» (Жуковский П. М. Земледельческая Турция. С. 87). Город Бурса (древняя Пруса) турки называют Ешиль Бурса («Зеленая»). В районе Бурсы и в настоящее время ведется промышленная добыча строевого леса, а также мрамора и глины (материалы личных наблюдений).
[15] Округа древнего Вифиниона, вилайет Болу, являлся наиболее производительным в сельскохозяйственном отношении и в XX в. н. э. (Жуковский П. М. Земледельческая Турция. С. 78).
[16] Даркот Б. География Турции. М., 1959. С. 80.
[17] Robert L. A travers… P. 5—11.
[18] Даркот Б. География Турции. С. 138. Рис. 51. И. В. Пьянков обоснованно отмечает, что Вифиния входила в зону обитания полумифического малоазийского народа халибов — признанных мастеров металлургии (Пьянков И. В. Гализоны — халибы — мосхи (К вопросу о циркумпонтийской касте металлургов конца II — I тыс. до н. э.) // Записки Восточного Отделения Российского Археологического Общества (ЗВОРАО). Новая серия. Τ. I (XXVI). СПб., 2002. С. 324-342).
[19] Cary М. The Geographic Background of Greek and Roman History. Oxford, 1949. P. 158—159. В комментарии Евстафия к тексту Дионисия Периэгета со ссылкой на Арриана Флавия говорится о том, вифинцы некогда были весьма сведущими в морском деле (ναυτικωτάτους) (Eustath. ad Dion. Per., 793. P. 355, 44 = Arr., Bithyn., F. 20 Roos). Впрочем, на черноморском побережье Вифинии вплоть до Гераклеи Понтийской находилось лишь небольшое количество бухт, удобных для стоянки только небольших кораблей (Протопопов А. П. Военно–топографическое описание… С. 25—28). Возможно, именно этот фактор ограничивал развитие торговли Вифинии с государствами Черноморского бассейна.
[20] Матвеев С. Н. Турция. С. 103. Здесь, правда, необходима одна оговорка. Значительная протяженность Астакского залива удаляла расположенные в его самой крайней точке города Астак и его «преемницу» Никомедию от наиболее оживленных торговых путей на Пропонтиде (Cary M. The Geographic Background… P. 158; Высокий М. Ф., Габелко О. Л. Некоторые проблемы мегарской колонизации (о монографии: Пальцева Л. А. Из истории архаической Греции. Мегара и мегарские колонии. СПб., 1999) // Античность: общество и идеи. Межвузовский сборник. Казань, 2001. С. 38). От важнейшей транспортной артерии региона, Боспора Фракийского, Вифиния, вероятно, на протяжении значительной части своей истории была отрезана греческими колониями Византием и Калхедоном (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 13; Syme R. Anatolica. Studies in Strabo / Ed. by A. Birley. Oxford, 1995. P. 116), хотя некоторые участки азиатского побережья залива могли быть подконтрольны вифинским правителям (Габелко О. Л. Дионисий Византийский… С. 37—38). Это, разумеется, ограничивало возможности развития морской торговли Вифинии.
[21] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 516; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 13. о долине Сангария в античное и средневековое время См.: Foss С. Byzantine Malagina and the Lower Sangarius // AS. Vol. XL. 1990. P. 167. Вероятно, именно в этих районах с плодородными почвами концентрировалась основная масса населения страны (Фол А. Демографска и социална структура… С. 209); интересно, что подобная демографическая ситуация существовала в северо–западной Турции и в XX в. (Жуковский П. М. Земледельческая Турция. С. 133. Рис. 69).
[22] Любопытно, что подобные планы выдвигались и в правление ряда турецких султанов, однако они встречали энергичное сопротивление местного населения и потому не были реализованы (Матвеев С. Н. Турция. С. 109. Прим. 2). Плиний же пребывал в убеждении, что жители Никомедии и окрестных деревень будут с охотой участвовать в строительстве канала как в деле, выгодном для всех (Plin., Epist., X, 41, 2). Очевидно, в Вифинии эллинистического и римского времени весьма эффективно действовал торговый путь, соединявший Никею и Прусиаду—Приморскую и проходивший как по суше, так и по Никейскому озеру (Solch /. Bithynische Stadte im Altertum // Klio. Bd. 19. 1924. S. 152). Проект, о котором идет речь, мог подобным же образом более тесно связать с внутренними областями Вифинии и Никомедию: Сангарий подходит к городу на расстояние ок. 300 стадий (Strabo, XII, 3, 7).
§ 2. Формирование вифинского этноса В Анатолии. Этническая история Вифинии
*[1]
Проблема формирования малоазийского этноса, известного античным авторам под названием "вифинов"[2] классического, эллинистического и римского времени, не может пока считаться вполне разрешенной. С уверенностью можно судить лишь о фракийском происхождении этого этноса: об этом говорят древние историки, и их оценка целиком подтверждается данными лингвистики, поскольку ономастика и многие географические названия в Вифинии имеют бесспорные фракийские корни, хотя здесь имеется и нефракийский (аборигенный?) компонент (подробнее см. далее, с. 82). Археологические материалы, недавно введенные в оборот Д. Френчем[3], тоже свидетельствуют о частичном слиянии переселившихся в Азию фракийцев с местным анатолийским населением и позволяют говорить скорее не об одной-единственной миграции, а о постепенной инфильтрации из Европы фракийских племен (в том числе, вероятно, и собственно вифинов) в места их последующего проживания. Отголоском чрезвычайно сложных этнических процессов, происходивших в северо-западной Малой Азии, может считаться сообщение Саллюстия о том, что Вифиния в древности называлась многими именами (multis antea nominibus apellata) (Sallust., Hist., III, 70)[4]. Наиболее распространенное из них - Бебрикия[5], появление которого, вероятно, следует отнести уже к эпохе великих эгейско-анатолийских миграций рубежа II-I тыс., поскольку прослеживается очевидная лингвистическая связь между этнонимами "бебрики" и "бриги" - другим названием фригийцев (ср. Strabo, VII, 3, 2).
Что же касается конкретных деталей процесса формирования вифинского этноса, то до сих пор они не поддавались ясной реконструкции. Достаточно сказать, что сообщения античных авторов о переходе предков вифинов в Анатолию обычно объявляются противоречивыми, и среди исследователей нет единства мнений ни о датировке этого события, ни о самой его сущности. Одни относят переселение вифинов в Азию ко времени до Троянской войны[6], другие - к самому концу II тыс.[7], третьи связывают вифинскую миграцию с последней волной фракийских инвазий в Анатолию в первой половине I тыс.[8] Ниже будет предпринята попытка заново рассмотреть и выяснить этот вопрос, но сперва следует обратиться к самой идентификации "классических" вифинов в античной литературе. Вифины единодушно определяются античными авторами как "фракийцы" и, в частности, "азиатские фракийцы". Какой смысл вкладывался в это определение и на каком историческом фоне он формировался?
Легко показать, что термин "фракийцы" в античной историографии (в том числе у одного и того же автора) имеет два значения разного объема. В первом, более широком значении, он имеет тот же смысл, что и современные термины "фрако-фригийцы" и "палеобалканцы"[9]. Лучший образец такого словоупотребления дает Страбон (VII, 3, 2): "Сами же фригийцы - это бриги, какая-то фракийская народность, так же как мигдоны, бебрики, медовифины, вифины, фины и, как я думаю, мариандины"; здесь же определяются как "фракийцы" геты и балканские мисы-месы (мезы), "от каковых мисов произошли и те мисы, что живут теперь между лидийцами, фригийцами и троянцами". В Strabo, XII, 3, 3 добавляется: "Бебрики, которые поселились в Мисии раньше этого времени (переселения сюда вифинов и финов из Фракии. - А. Н., О. Г.), были также, как я полагаю, фракийцами"; в XII, 4, 4 сказано еще раз, что "все эти народности (ранее следовал их перечень: вифины, фригийцы, мисы, долионы при Кизике, мигдоны и троянцы. - А. Н., О. Г.) были фракийцами, потому что фракийцы обитали на противоположном берегу (пролива Боспор Фракийский. - А. Н., О. Г.), и те и другие мало отличались друг от друга". Как видим, "фракийцами" здесь всюду одинаково именуются и европейские фракийцы, и вифины, и азиатские племена фригийцев, бебриков, азиатских мисов и т. д.
Во втором, более узком значении, тот же термин "фракийцы" означает лишь одну из групп "фракийцев в широком смысле слова", противопоставленную другим таким группам, в том числе тем же самым фригийцам и мисам: в XII, 3, 3 Страбон говорит о "фракийских племенах вифинов и финов", вторгшихся в землю азиатских мисов, которые на этот раз названы лишь "потомками/выходцами из фракийцев", но не собственно фракийцами, в отличие от вифинов и финов - актуальных "фракийцев" пассажа; последние так и квалифицируются здесь как "фракийские" племена в противоположность мисам, не получающим подобного определения и прямо противопоставленным "фракийцам" пассажа как некая иная общность[10]. Множество других авторов, как известно, определяют вифинов (и ни одну другую народность!) как "фракийцев" или "азиатских фракийцев" (а их страну - как "Азиатскую Фракию")[11] - в отличие от их соседей, то есть мисов и фригийцев, никогда не характеризуемых у них таким образом (и встречающихся в общих перечнях наряду с "фракийцами"[12]). Это опять-таки мыслимо лишь при применении термина "фракийцы" в только что выявленном узком смысле слова, мисов и фригийцев не включающем[13]. Именно этот смысл соответствует термину "фракийцы" в современном историко-лингвистическом употреблении. Как мы только что видели, именно в этом, узком смысле слова и являются "фракийцами" вифины.
Однако коль скоро и "фракийцы" в узком смысле слова, и фригийцы, и пр. являются "фракийцами" в широком смысле слова, откуда взялся сам водораздел между этими смыслами обсуждаемого термина? Страбон, перечисляя разные племена "фракийцев" в широком смысле слова, заключает их перечень словами: "...все эти народности совершенно покинули Европу, а (европейские. - А. Н., О. Г.) мисы (= месы-мезы. - А. Н., О. Г.) остались" (VII, 3, 2). Отсюда проще всего было бы заключить, что именно племена широкой общности "фракийцев", переселившиеся в Азию, уже не рассматривались как актуальные "фракийцы" в узком смысле слова, и специальную силу этот термин сохранял лишь для тех племен, что оставались в Европе. В самом деле, европейские мисы рассматриваются у Страбона как "фракийцы" в обоих смыслах этого слова, азиатские мисы - только в широком смысле слова (VII, 3, 2, ср. XII, 3, 3); при этом азиатские мисы прямо квалифицируются как "фракийцы" лишь применительно к давно прошедшим временам их переселения в Анатолию (VII, 3, 2), в то время как в актуальном времени они всего лишь "выходцы из фракийцев" (XII, 3, 3). Не является ли водоразделом между широким и узким смыслом термина "фракийцы" сам факт миграции тех или иных "фракийских" (в широком смысле слова) племен в Азию?
Такой подход к делу придется признать упрощенным. Во-первых, все эти термины и их группировка носят этнолингвистический характер и отвечают прежде всего представлениям греков о сходстве и разнице языков. Во-вторых, при предположенном подходе вообще неоткуда было бы взяться "азиатским фракийцам" в узком смысле слова: перейдя в Азию, они так же перестали бы быть "фракийцами" в этом смысле слова, как азиатские мисы; однако этого не случилось: вифины мигрировали из Европы в Азию, однако это не помешало им (в отличие от всех остальных мигрантов) сохранить квалификацию "фракийцев" в узком смысле слова.
Очевидно, внутренняя классификация "фракийцев в широком смысле слова" проводилась античными авторами несколько по другой модели: они считали, что некогда имела места какая-то определенная фаза миграций "фракийцев в широком смысле слова" (то есть насельников древнего фракийского ареала Европы) в Азию. Эта фаза относилась к эпохе, достаточно древней для того, чтобы ко временам становления греческой этнической терминологии языки мигрантов уже сильно отличались от фракийских диалектов Европы. Эти-то племена - то есть племена азиатских мисов; фригийцев и пр. - в категорию "собственно фракийцев" уже не включали. Те же фракийские племена, что переселились в Азию существенно позже, вне этой фазы, и потому так и не успели ко временам оформления греческой номенклатуры вполне обособиться от европейских фракийцев лингвистически, продолжали рассматриваться как актуальные "фракийцы" независимо от своего местообитания.
Как видно, античные авторы не рассматривали процесс переселения "фракийцев" в широком смысле слова в Азию как последовательность рассеянных, равноудаленных друг от друга во времени импульсов. Вместо этого они выделяли:
1) с одной стороны, некую основную фазу миграций из фракийского ареала Европы в Азию, которая навсегда разделила былую общность фракийцев на мигрантов - "выходцев из (европейских) фракийцев" (но отныне уже не "фракийцев" в собственном смысле слова!) и "актуальных фракийцев", остававшихся при этом в Европе;
2) с другой стороны, все более поздние миграции, которые, занося этих "актуальных фракийцев" (фракийцев в узком смысле слова) в Азию, их этнической идентификации уже не меняли.
Из этого следует, что коль скоро вифины, в отличие от всех своих азиатских соседей, остались "фракийцами" в узком смысле слова, то их переселение в Азию состоялось в иную, куда более позднюю историческую эпоху, нежели переселения этих соседей. В самом деле, продолжай вифинская миграция ряд этих переселений прямо, без существенного хронологического разрыва, какие основания были бы у греков противополагать фракийцев-вифинов прочим отселенцам из фракийского ареала Европы как "фракийцев" в собственном смысле слова? Тем самым мы получаем важный вывод: вифинско-финская миграция в Азию существенно запоздала по сравнению с переселениями всех прочих палеобалканских групп и была прочно отделена от суммарной фазы этих переселений неким достаточно существенным хиатусом. Между тем указанные группы, как известно, переселялись в Азию в эпоху великих европейско-левантийских миграций XIII-XII вв. Тогда, учитывая, что миграция вифинов должна быть отделена от этой эпохи существенным хиатусом, наиболее вероятным terminus post quern для вифинско-финской миграции в Азию останется время ок. 1000 г. Косвенно эта датировка (и сам указанный хиатус) подтверждаются тем, старательно подчеркиваемым Страбоном фактом, что Гомер в своем изображении Малой Азии вифинов еще не знает, хотя описывает территорию, на которой они впоследствии жили[14] (XII, 3, 27; XIII, 5, 23; напомним, что этногеографическая реальность, отображаемая Гомеровским эпосом, - это все же и есть реальность эпохи европейско-левантийских потрясений XIII-XII вв.)[15]. Ср. аналогично: Аммиан Марцеллин замечает, что Вифиния прежде звалась Мигдонией (XXII, 6, 14); однако из данных греческой традиции следует, что с ее точки зрения мигдоны обитали на соответствующей территории около времени Троянской войны и покинули весь этот регион вскоре после нее[16]. Мы вновь приходим к выводу о том, что приход сюда вифинов (по крайней мере, в рамках античных представлений) мог произойти лишь после завершения потрясений, связанных с событиями Троянского цикла.
Теперь обратимся к сведениям античных авторов о миграциях вифинов; как упоминалось, эти сведения, давно введенные в научный оборот, обычно рассматриваются как противоречивые. Посмотрим, так ли это.
Согласно Геродоту (VII, 75), "после переселения в Азию это [фракийское] племя получило имя вифинов, а прежде, по их собственным словам, они назывались стримониями, так как жили на Стримоне. Говорят, тевкры и мисийцы изгнали их с [их старых] мест обитания [в Европе]". о нашествии тевкров на Стримон Геродот говорит и в другом месте (V, 13).
Итак, стримонии, по Геродоту, получили имя вифинов только после переселения в Азию. Разумеется, Геродот не мог подразумевать, что просто по случаю своего прихода на новые места стримонии решили выдумать для себя новое имя![17] Возможны лишь две интерпретации этого пассажа: стримонии уже нашли в Азии некое племя вифинов и страну Вифинию и, поселившись там, стали именовать себя по ней (так и решила болгарская исследовательница С. Янакиева)[18], либо, наоборот, уже после переселения стримониев в Азию на занятую ими там территорию пришли племена собственно вифинов и распространили на них свое имя. Выбор между этими вариантами интерпретации позволяет сделать данная Геродотом датировка переселения стримониев временем нашествия тевкров и мисийцев на Европу. Под этим нашествием могут подразумеваться только эпические европейские завоевания Приама (о которых говорит и Гомер): "тевкры" у Геродота обозначают эпических троянцев "героического века"[19]; между тем из них европейские завоевания приписывались лишь Приаму, причем именно до Стримона включительно (Il., II, 120-140; X, 415 - 440), да и сам Геродот в VII, 20 прямо помещает эту экспансию "мисийцев и тевкров" перед Троянской войной. Итак, это переселение тесно связано у Геродота с греческим представлением о Троянской войне и об установившемся накануне ее эфемерном троянском великодержавии в Европе[20]. В таком случае первый из предполагаемых нами вариантов интерпретации Геродота - "вариант Янакиевой", где некие "вифины" оказываются в Азии до стримониев (то есть еще до Троянской войны!) и с тех пор обитают там, отпадает сразу (тем более, что Гомер вообще не упоминает вифинов в Малой Азии, и Геродот не мог этого не знать; ср., повторим, особое внимание к этому же вопросу у Страбона в XII, 3, 27 и XIII, 5, 23). Таким образом, в рамках греческой учености помещать азиатских вифинов в эпоху до Троянской войны было бы просто невозможно; к тому же, как мы помним, вифины, чтобы считаться у греков "фракийцами" в узком смысле слова, должны были попасть в Азию, с точки зрения самих же греков, намного позже фригийцев и пр., то есть уже много после Троянской войны.
Итак, Геродот подразумевает следующую схему: около времени Троянской войны стримонии, фракийское племя со Стримона, переселилось в Азию; затем, в какие-то иные, более поздние времена "после" этого переселения на ту же территорию пришли носители этнонима "вифины", смешались со стримониями и ассимилировали их, после чего те тоже стали называться вифинами, хотя и сохранили память о своем особом происхождении. Таким образом, Геродот сообщает, по сути, о двух миграционных волнах, образовавших вифинский этнос - некоей "протовифинской" (стримонийской) около времени Троянской войны и собственно вифинской в какие-то более поздние времена.
Теперь обратимся к Страбону, у которого сказано (XII, 3, 3): "Вифины, бывшие прежде мисами, переименовались [в вифинов] по [названию] фракийцев - вифинов и финов, поселившихся в этой стране (на территории классической Вифинии. - А. Н., О. Г.)". о том, что первоначально Вифинию населяли мисы, Страбон говорит и в другом месте (XII, 4, 8): "То, что Вифиния была [некогда] местом обитания мисов, впервые засвидетельствовал Скилак из Карианды... Затем об этом свидетельствует Дионисий, написавший сочинение "Об основаниях городов". Он говорит, что пролив у Халкедона и Византия, теперь называемый Боспором Фракийским, прежде носил имя Мисийского Боспора" и т. д. Все эти сведения совершенно не зависят от сообщения Геродота (тот ничего не говорил ни о мисах, ни о финах), но, как легко заметить, рисуют совершенно ту же схему, которую на деле подразумевал, как мы только что видели, Геродот: некий довифинский, "протовифинский" народ, пришедший на территорию Вифинии первым, а затем и собственно фракийцы - вифины и фины, пришедшие туда позже и ассимилировавшие указанный народ, передав ему (а вместе с ним и его территории) свое племенное имя! Сообщения Страбона и Геродота ничуть друг другу не противоречат, а поддерживают и дополняют одно другое во всех подробностях. Из сопоставления параллельных, как выясняется, рассказов Геродота и Страбона можно сделать важный вывод: стримонии Геродота были не просто фракийцами, а носителями древнего палеобалканского этнонима "мис" (мюс, resp. мес, мез: Strabo, XII, 3, 3; XII, 4, 8, см. выше).
При этом первая, "протовифинская" волна, как было давно показано в литературе, имеет еще одно отражение в греческой традиции, на этот раз в мифоэпической и культовой ее сфере. Имеется в виду предание о Ресе, то есть, собственно говоря, о перемещении группы фракийцев со Стримона на северо-запад Малой Азии во время Троянской войны. Культ Реса практиковался по всему этому маршруту, начиная от Стримона и кончая Вифинией. И по датировке перемещения[21], и по этнической и территориальной принадлежности, и по маршруту - словом, во всех подробностях группа Реса совпадает с фракийцами-стримониями Геродота, переселившимися в Вифинию около времени Троянской войны[22], что и заставляет считать предание о Ресе отражением той же "протовифинской" миграции, что известна нам по нарративам Геродота и Страбона.
В свете сказанного становится более ясным и известный пассаж Аппиана, посвященный происхождению вифинов (Mithr., 1); этот пассаж тем более важен для нас, что, как видно из вводящих его слов самого Аппиана ("греки полагают..."), он доносит до нас некое общее или усредненное мнение греческих ученых о происхождении вифинов, почерпнутое из недошедших до нас трудов. Указанный пассаж гласит (пер. С. П. Кондратьева): "Греки полагают, что фракийцы, отправившиеся походом под предводительством Реса под Илион, после того, как Рес ночью был убит Диомедом (каким образом, об этом рассказывает Гомер в своих песнях), что эти фракийцы бежали к устью Понта, там, где самая узкая переправа во Фракию; одни из них, не найдя судов, остались тут и завладели землей, так называемой Бебрикией; другие же, переправившись выше Византия в страну так называемых вифинских фракийцев, поселились у реки Вифии, но, измученные голодом, вновь вернулись в Бебрикию и назвали ее вместо Бебрикии Вифинией, по имени той реки, у которой они хотели поселиться; а может быть, это имя перешло к ним с течением времени и без этого повода, так как не так уж велико расстояние между (балканской. - А. Н., О. Г.) Вифинией и Бебрикией"[23].
С первого же взгляда в этом пассаже можно выделить два слоя информации. "Верхний" из них образует конечную связную историю, конструируя и поясняя мотивы, точную последовательность и характер действий своих героев, причем делает все это до крайности подробно и вместе с тем весьма нелепо и наивно (обычное качество "ученых" этиологических реконструкций древних авторов там, где они не опираются на прямое предание). Но к чему сводится сообщение Аппиана, если отвлечься от этих подробностей, и о каких, собственно, фактах оно сообщает? Только о двух последовательных движениях балканских насельников на территорию Вифинии: первом, в результате которого здесь остались какие-то фракийцы Реса, и более позднем, когда на ту же территорию пришла новая группа фракийцев, которая и была связана с именовательной основой "виф(ин) - "; соответственно только с ее приходом страна и получила имя Вифинии. Именно эти сведения образуют базовый слой сообщения Аппиана; все остальные элементы его пассажа вторичны по отношению к этим данным, призваны сыграть роль связки между ними и добавлены к ним в том предположении, что вторая из вышеуказанных фракийских групп является дальним ответвлением первой. Это предположение - внешнее по отношению к выделенной выше содержательной основе пассажа и не находящее в ней никакой опоры - и задает все несообразности в итоговом повествовании Аппиана с его походами вифинов туда и обратно через Проливы. Сама эта основа чужда каких-либо неувязок и, что важнее всего, точно совпадает со сведениями, заключенными в сообщениях Геродота и Страбона: первая, "протовифинская" волна и вторая волна, представленная собственно "фракийцами-вифинами", создают историческую Вифинию (получающую свое название именно по второй волне). Тот факт, что источники Аппиана не осознают этого сходства, а их эксплицитное повествование совершенно непохоже ни на Геродота, ни на Страбона, лишний раз показывает, что выделенный нами во всех этих сообщениях инвариант одинаково предшествовал всем этим авторам, вызывал их всеобщее доверие и обрабатывался ими независимо друг от друга[24] (Hdt, VII, 75 удостоверяет, что этого инварианта придерживались и сами вифины!). Разумеется, обнаруживающееся реальное тождество основного содержания сообщения Аппиана с сообщениями прочих античных авторов только подкрепляет авторитет этих сведений.
Особо следует указать на присутствующую у источников Аппиана идентификацию первой, "протовифинской" волны мигрантов как фракийцев Реса. Выше по независимым основаниям был сделан вывод о том, что греческие представления об этой волне соотносятся с преданием о походе Реса; прямое утверждение на эту тему, содержащееся у Аппиана, окончательно подтверждает и доказывает этот вывод.
Здесь же необходимо проанализировать сведения Стефана Византийского, как наиболее близкие Аппиановым: "Вифиния... [названа так] по имени Вифина, сына Зевса и титаниды Фраки, которая от Зевса имела Вифина, а от Крона - Долонка" (s. v. Βιθυνία)[25]; ср.: "Долонки: фракийское племя, от Долонка, брата Вифина" (s. v. Δόλογκοι).
Во-первых, здесь, как и в рассматриваемых далее сообщениях Арриана, идет речь о родстве вифинов с другим народом, долонками, только по матери их эпонимов, причем долонки, видимо, должны считаться "старше" вифинов, так как отцом их прародителя является Крон, отец самого Зевса. Быть может, здесь отражены какие-то реальные связи вифинов с долонками[26] (подобно тем, которые существовали у них с финами, мисами, одрисами, пафлагонцами и мариандинами; см. об этом далее).
Во-вторых, что особенно важно, должна быть отмечена разница между именами Вифин и Вифий, как их передают Стефан и Аппиан, имея в виду одного и того же мифологического персонажа. Думается, более прав здесь византийский автор, так как в его тексте учтен неясный для Аппиана нюанс, что Вифий и Вифин - это именно различные, хотя и сходные, имена. Это явствует из следующего пассажа: "Вифии, фракийское племя, [названное по имени] Вифия, сына Ареса и Сеты, сестры Реса" (s. v. Βιθύαι). Хотя ЛИ[27] Вифий является одним из наиболее распространенных фракийских антропонимов[28] и включено В. Георгиевым в список вифинских "царских" имен[29], в самой Вифинии оно ни разу не зафиксировано, что едва ли может быть случайным. Связь с Ресом Вифия и Вифина весьма показательна и отчасти может объяснить сходство их имен; однако совершено различное происхождение двух этих персонажей заставляет считать, что у Аппиана они просто перепутаны: в его тексте, как и у Стефана, тоже должен был фигурировать Вифин. Необходимо отметить, что Ресова сестра Сета (другим авторам неизвестная)[30], надо думать, не участвовала в походе брата под Трою и оставалась где-то в исконной области обитания подчиненных брату эдонов (все там же на Стримоне!). Быть может, она и Арес могут считаться родоначальниками тех вифинов, которые остались в Европе? Информация о них весьма противоречива (см. далее, с. 85), и ничто не мешает предположить, что первоначальное название этого племени было именно вифии (Βιθύαι), а с течением времени оно было полностью вытеснено наименованием более мощного, лучше известного греческим авторам и родственного вифиям этноса - собственно вифинов.
Далее, в свете изложенной выше гипотезы требует уточнения еще одно сообщение Стефана: "Вифиополис[31], город... [по имени] Вифия (ἀπὸ Βίθυος) (s. v. Βιθυόπολις). Лакуна в тексте не дает возможности узнать еще что бы то ни было об этом городе, но содержащаяся в следующей фразе краткая ссылка на пятую книгу "Вифиниаки" Арриана (F. 7 Roos) заставляет исследователей "автоматически" заполнять ее определением πόλις Βιθυνίας и, соответственно, локализовать этот город где-то в Вифинии[32]. Тем не менее, если возводить это название к имени Вифия, связываемого с Европой, то представляется возможным помещать его где-то во Фракии, а отнюдь не в самой Вифинии.
И наконец, существование версии происхождения вифинов от Зевса и Фраки ничуть не отменяет рассматриваемых далее сообщений Арриана - и ему самому, и отчасти противоречащему ему Аппиану было прекрасно известно существование разных вариантов мифического происхождения вифинов, которые тем не менее в целом укладывались как в систему мифологических представлений самих греков и эллинизированных фракийцев, так и в рамки ученой традиции[33].
Дополнительную информацию ко всему изложенному можно извлечь из фрагментов арриановской "Вифиниаки" (фрагменты 36, 40-41 Roos), переданных Евстафием, где приводятся элементы племенной генеалогии классических вифинов, представленной, как обычно, в эпонимической форме. к сожалению, источники Арриана в данном случае остаются неизвестными, но можно предполагать их местное, собственно вифинское происхождение, что, пожалуй, должно повышать в наших глазах достоверность Арриана по сравнению с только что рассмотренными данными Аппиана и Стефана. Косвенным указанием на это может служить упоминание Аррианом финов, неизвестных источникам Аппиана и Стефана, но, без сомнения, близко знакомых "разработчикам" генеалогии вифинов, действовавшим в рамках мифологических представлений этого племени. Несомненно, к этому же кругу представлений принадлежат сообщения схолий к Аполлонию Родосскому о правлении Финея в Азии над пафлагонами и вифинами (со ссылкой на Ферекида) и о том, что сыновьями его были Фин и Мариандин (ad. II, 182 c)[34]. В сообщениях Аппиана и Стефана в противоположность Арриану значительный удельный вес занимают сюжеты, связанные с Европой; не исключено, что их источники использовали в основном данные европейского круга сказаний.
Л. Робер придерживается иного мнения, считая, что традиция, переданная Аррианом и схолиями к Аполлонию, является "предшествующей вифинской монархии", тогда как более "престижная" генеалогия, возводящая вифинов к Зевсу и Фраке, представляет собой именно "царскую традицию Вифинии"[35]. Тем не менее для вифинских монархов III-II вв. вряд ли могло быть актуальным акцентирование связи с долонками (причем более "древним", чем вифины, народом - по Стефану!), к тому времени уже вообще давно сошедшими с исторической арены. Кроме того, исследователь не принимает во внимание разобранных выше пассажей Стефана о вифиях и Вифиополисе, примыкающих к сюжету о Вифине, Зевсе и Фраке и "уводящих" их генеалогию в Европу. В целом же Л. Робер, как кажется, преувеличивает значение основания Вифиниона (названного по имени эпонима вифинов), считая его "проявлением вифинского национализма"[36]: ведь этот город был всего лишь малозначительной военной колонией[37]. Все это позволяет считать данные Арриана вполне аутентичными - не столь важно даже, ранними или поздними, но связанными именно с местной традицией (возможно, несущей следы некоей пропагандистской обработки, проводившейся в интересах и "под руководством" вифинской династии).
Фрагменты "Вифиниаки" не противоречат, а дополняют друг друга; тем самым их следует считать рефлексами единой и непротиворечивой генеалогической схемы (что и неудивительно, поскольку разные авторы заимствовали их из одной и той же "Вифиниаки"!). По фр. 40 Фин и Мис - сыновья Аргантоны[38], причем по этому Мису назвался народ мисов; по фр. 41 братья Фин и Вифин были приняты в сыновья Финеем, чьим родным сыном являлся Пафлагон, по которому называется Пафлагония[39], родным же отцом Фина и Вифина был Одрис; фр. 36 в качестве эпонима мисов называет "Миса, сына Аргантоны" и "Миса (сына) Зевсова" (считая их двумя разными персонажами; см., однако, ниже).
В целом отразившаяся в этих фрагментах схема имеет, как видно, следующий облик: Фин и Вифин, т. е. эпонимы вифинов - родные сыновья Одриса, т. е. эпонима одного из крупнейших племен Европейской Фракии, принятые в пасынки Финеем, родным отцом Пафлагона, по которому названа Пафлагония. При этом братом Фину - сыном одной с ним матери, Аргантоны - приходится Мис, эпоним мисов, причем отец их в соответствующих генеалогических фрагментах не называется вовсе, и оба определяются только по матери, что достаточно странно и заставляет думать, что, с точки зрения соответствующих генеалогов, это были сводные братья от разных отцов. По дополнительной версии отцом эпонимного Миса является Зевс. Сам Арриан эту версию считает альтернативной (фр. 36: "Мисы называются либо по Мису, сыну Зевса, либо по другому Мису, сыну Аргантоны..."), однако она как нельзя лучше отвечает только что подмеченному нюансу[40], так что ее надо считать дополнительным элементом той же самой, а не альтернативной генеалогической схемы[41]. Аргантона же, как известно, связана в античном представлении именно с Ресом - героем древнейших фракийцев Стримона времени Троянской воины, которому она приписывалась в жены[42].
Перед тем как дать этой схеме общую интерпретацию, отметим два частных момента: "усыновление", то есть адаптацию вифинов аборигенами Северо-Западной Анатолии, представленной здесь эпонимным "Пафлагоном"[43], и тот факт, что в некотором странно-вторичном, "сводном" родстве с вифинами здесь оказываются мисийцы (Мис ни разу не определяется как брат Вифина, но оказывается таковым в рамках всей схемы; общим отцом их генеалогия не наделяет вовсе). Именно это родство, вероятно, отражается и в мотиве связи Аргантоны с Ресом[44]. При этом мисийцы, по-видимому, оказываются для вифинов некими "старшими" по статусу братьями (уже потому, что их отец, по одной из версий, сам Зевс, а отец вифинов - смертный Одрис. Имеет это различие и собственно временной оттенок, поскольку происхождение от Зевса есть элемент, ассоциируемый скорее с более ранним, "героическим", мифологическим временем, а происхождение от смертного - скорее с историческим).
Все это означает, что по общим правилам фрагменты Арриана представляют в генеалогически-эпонимическом виде картину, в которой собственно вифины ("потомки" эпонимных Вифина и Фина) - это ветвь европейских фракийцев (как-то связанных с одрисами), переселившаяся на северо-запад Малой Азии ("Пафлагонию" в несколько расширенном смысле слова) и адаптированная здесь аборигенами. При этом в некую тесную ассоциацию с этими вифинами ставятся, через Аргантону, мисы (resp. Ресовы выходцы со Стримона), выступающие по отношению к ним в качестве не вполне родных, но "старших" во всех смыслах братьев. Легко заметить, что перед нами - та же "двухслойная" картина, которую мы уже встречали в нарративном изложении Геродота и Страбона: фракийские (в широком смысле слова) мисы со Стримона в качестве некоего старшего, первого "слоя" исторических вифинов, и собственно вифины - переселенцы из других, более восточных ("одрисских") районов Фракии в качестве основного, второго слоя. Даже определение первого компонента как "мисов", присутствующее у Страбона (XII, 4, 8), повторяется здесь в эпонимической форме. Имя Аргантоны связывает генеалогии Арриана с традицией о Ресе, посвященной, как мы помним, той же миграции "протовифинов".
Тот факт, что у Арриана эта схема присутствует во фрагментированном эпонимно-генеалогическом облике, совершенно независимом от влияния нарративов Геродота, Страбона или версии Аппиана, вновь показывает, что сама указанная схема пользовалась в античной традиции чрезвычайно широким распространением, не будучи зависимой от какого-либо определенного автора и выражаясь на самых разных уровнях восприятия и передачи легендарной истории, что, разумеется, только повышает оценку ее древности и исторической достоверности. Подытоживая, можно сказать, что мы знаем ее и по трем историческим нарративам, и по двум разноприродным отражениям в мифоэпической традиции (предание о Ресе и эпонимные генеалогии у Арриана).
Лишь у более поздних авторов обнаруживается тенденция сливать два европейских компонента исторических вифинов воедино. В "Хронике" Евсевия под 972 г. говорится, что "фракийцы, перешедшие со Стримона, заняли Бебрикию, которая ныне Вифиния" (Schoene, II, P. 60). Фракийцы со Стримона в таком контексте могут быть лишь хорошо знакомой нам волной "протовифинов", именно по Стримону и определяющейся у Геродота (тем более, что собственно вифины и фины двигались как раз не со Стримона, а из куда более восточных, причерноморских районов). Однако дата этого перемещения у Евсевия помещена на два с лишним века позже его же собственной датировки Троянской войны (1191-1181 гг.), хотя именно с этой войной миграцию "протовифинов" твердо связывают и Геродот, и Аппиан, и традиция о Ресе. Очевидно, поздняя датировка, встречающаяся у Евсевия, принадлежала на деле к кругу представлений об иной, собственно иифинской волне, а Евсевий просто контаминировал эти топосы воедино, не отдавая себе отчета в различии между ними. Для такого позднего и крупномасштабного компилятора, каким в "Хронике" выступает Евсевий, это неудивительно и никак не дискредитирует двухчастную версию, изложенную прочими авторами (тем более что следы этой версии, как мы только что видели, могут быть вскрыты и у самого Евсевия).
Итак, античная традиция без каких бы то ни было разногласий оперирует одной и той же, распространенной, непротиворечивой и устойчивой схемой этногенеза вифинов, согласно которой народность исторических вифинов сложилась в результате двух последовательных миграций. В ходе первой из них на северо-запад Малой Азии переселились "фракийцы" (фрако-фригийцы, "фракийцы" в широком смысле слова) - носители этнонима "мюс/мес-" со Стримона, которые были также известны под более узким названием "стримонцев" ("стримониев") и которых мы условно обозначили как "протовифинов"; Геродот, Аппиан и традиция о Ресе датируют эту миграцию моментом Троянской войны, то есть эпохой великих восточносредиземноморских потрясений ок. 1200 г. При этом, судя по всему, часть "вифинских" племен осталась в Европе. В ходе второй миграции на территорию, уже занятую протовифинами, переселились собственно вифины - близкородственные одрисам восточнобалканские (собственно "фракийские", в узком смысле слова) племена вифинов и финов, ассимилировавшие носителей первой волны или смешавшиеся с ними в один народ, который, во всяком случае, удержал за собой этноним, принесенный именно мигрантами второй волны. к датировке этой второй миграции мы еще вернемся, а пока зададимся вопросом: поддерживают ли эту схему какие-либо аутентичные и негреческие источники?
Представляется, что для первой, "протовифинской" миграции такое подтверждение существует. Как известно, ассирийские источники (анналы Тиглатпаласара I и др.) сообщают, что ок. 1165 г. на Верхний Евфрат с запада обрушились племена "мусков" (в условном младовавилонском чтении - "мушков")[45]; этот термин и в дальнейшем употреблялся ассирийцами применительно к народам фрако-фригийской группы (и только к ним[46]) что в сочетании со временем и направлением нашествия этих "мусков", а также археологическими данными о разгроме позднебронзовой цивилизации Анатолии пришельцами-балканцами как раз около начала XII в. более или менее однозначно требует считать, что речь идет о нашествии фрако-фригийской группы носителей палеобалканского этнонима "мюс[мис] - /мес-", состоявшемся в начале XII в. (напомним, что к 1165 г. пришельцы уже прошли всю Анатолию и добрались до Верхнего Евфрата), то есть именно в тот период, который греческие хронографы отводили для Троянской войны. В специальных работах эта группа известна под условным названием "восточных мушков"[47]. Но ведь обнаруживающаяся картина полностью, во всех подробностях совпадает с античными сведениями о миграции "протовифинов" - балканских носителей этнонима "мюс[мис] - " (как удостоверяет Страбон, см. выше), передвинувшихся в Азию около времени Троянской войны: совпадает и время, и направление движения, и даже сам этноним[48]. Итак, как выясняется, сведения античной традиции о движении "протовифинов" находят полное и точное соответствие в независимых аутентичных источниках, что вполне ясно доказывает истинность самих этих сведений и существенно повышает историческую ценность всей той античной схемы вифинского этногенеза, которая их включает.
Теперь мы можем обратиться к датировке второй вифинской миграции. Как мы уже упоминали, именно к ней должна относиться датировка прихода вифинов в Анатолию, приведенная у Евсевия, - 972 г. или через двести с небольшим лет после падения Илиона (около времени которого помещалась, как мы помним, первая миграция). Эта дата у Евсевия находит определенное соответствие в другом месте "Хроники", а именно в списке народов-талассократов: согласно Евсевию (Schoene, II. P. 62), фракийцы господствовали на море в 1006-927 гг.[49] Но ведь именно на это время падает у него миграция фракийцев-вифинов в Азию, хорошо вписывающаяся в картину фракийской мощи на соседних морях! Как видно, Евсевий исходил из какой-то глухой для нас, но яркой для него картины вспышки фракийской активности в X в. Заметим, что эта дата соответствует критерию, установленному нами выше для переселения собственно вифинов как "азиатских фракийцев" (после ок. 1000 г.). С другой стороны, в литературе обычно утверждают, что античная историография оперировала и другой датировкой вифинского переселения, несовместимой с Евсевиевой[50]. Указание на такую датировку видят в 37 фр. той же "Вифиниаки" Арриана. Там сообщается о переселении из Фракии в Азию неких "азиатских фракийцев" под предводительством вождя Патара, имевшем место в те времена, "когда киммерийцы вторгались в Азию", то есть в VII в. Далее говорится: "изгнав киммерийцев из Вифинии, фракийцы сами поселились в этой области". Заметим, что племенное название этих "фракийцев" не указано вообще; источник говорит только об их общей "фракийской" этнической принадлежности. Согласно практически общепринятому мнению, речь здесь идет о переселении вифинов, которому тем самым дается датировка на три века более поздняя, чем Евсевиева. Хотелось бы, однако, продемонстрировать, что данный пассаж Арриана не имеет никакого отношения к вифинам и относится к совершенно иной группе фракийцев (скорее всего, к трерам).
Прежде всего, общепринятая трактовка, в сущности говоря, произвольна: вифины описываются в источниках как "азиатские фракийцы", но из этого никак не следует, что все "азиатские фракийцы" - вифины; эта описательная конструкция одинаково подразумевала бы любые группы фракийцев (в собственном смысле слова), переместившиеся из Европы в Азию, в том числе и на территорию уже сложившейся Вифинии. Какие же основания есть у нас, чтобы относить это выражение в данном случае непременно к самим вифинам?
Затем, будь "фракийцы" фр. 37 вифинами, было бы весьма странно, что Арриан в специальном сочинении, посвященном вифинам и Вифинии, в ключевом месте, где описывается само их прибытие в Азию, не только не выделил это обстоятельство, но даже и не упомянул ни разу самого термина "вифины", как мы наблюдаем во фр. 37!
Далее, будь "фракийцы" фр. 37 вифинами, открывающаяся картина оказалась бы очевидным образом несовместимым с эпонимно-генеалогическими данными самого же Арриана (фр. 41, см. выше, с. 76), в которых переселение вифинов в Азию ставится в прямую связь с Пафлагонией и адаптацией пришельцев аборигенами; ни тот ни другой моменты во фр. 37 не упоминаются. В свою очередь, Патар отсутствует в пассажах, посвященных предкам вифинов (фр. 40, 41).
Наконец, хорошо известная всей античности историко-литературная традиция, восходящая к поэтам и логографам самого VII- VI вв. и никем как будто не оспаривавшаяся, и в самом деле знает волну фракийцев, переселившихся в Азию в эпоху киммерийских нашествий на Анатолию и действовавших там одновременно с киммерийцами; это знаменитые фракийцы-треры[51]. Соответствующий общеизвестный сюжет не мог не учитываться и Аррианом. Это значит, что сведения фр. 37 относятся именно к той волне фракийцев, которая в дошедших до нас источниках представлена трерами; в самом деле, переселившись в Азию, треры и становились бы в точности "азиатскими фракийцами". В таком случае опять-таки, что побуждает хоть как-то связывать фр. 37 с совершенно иными фракийцами - вифинами? Такую связь следует, пожалуй, даже исключить. Киммерийское нашествие в Азию прямо затронуло Ионию и прекрасно запомнилось греческой исторической традиции. Если бы переселение вифинов входило бы в тот же комплекс событий и прямо вовлекало бы вифинов в контакт с киммерийцами, связь вифинов с сюжетом о киммерийских нашествиях в Азии, несомненно, нашла бы отражение в наших источниках. Между тем ни один автор, включая самого же Арриана (учитывая, конечно, отрывочность дошедших до нас фрагментов его труда), описывая "вифинов", никогда не упоминает в какой бы то ни было связи с ними киммерийцев, а источники, повествующие о киммерийском нашествии в Азию, ни словом не говорят в связи с этим о вифинах (а вот фракийцев-треров называют, как это делает Страбон и авторы, к которым он отсылает). Это окончательно доказывает, что приход в Азию собственно вифинов не имел к киммерийскому нашествию никакого отношения[52], а фр. 37, в свою очередь, относится к некоей группе фракийцев совершенно иной, "трерской" волны, и повествует об их поселении на территории Вифинии (где они, очевидно, были вскоре ассимилированы "настоящими" вифинами[53]). Патар упоминается в произведении Демосфена "Вифиниака" как герой-завоеватель Пафлагонии и основатель местного города Тиоса, названного им в честь Зевса (Steph. Byz., s. v. Tios), но отсюда можно только заключить, что он стал героем истории Вифинии и вифинов (что ясно и из сообщения Арриана)[54]; однако это вовсе не означает, что он был вождем собственно вифинско-финской миграции в Азию. Итак, никакого противоречия с Евсевием текст Арриана не содержит, и для переселения собственно вифинов у нас остается лишь Евсевиева привязка этого события к темным векам фракийской морской экспансии в начале I тыс. В уточнении и дополнении этой датировки слово остается за археологами.
Подытожим сказанное. Античные авторы исходят из одной и той же, согласованной и непротиворечивой схемы этногенеза и миграций вифинов (точнее, групп, составивших в итоге единый этнос "классических" вифинов), вопреки распространенным суждениям об их противоречиях в этом вопросе. Датировки этих миграций в античной историографии в противоположность доминирующему мнению противоречий также не содержат. Если доверять их сведениям, то этнос вифинов сложился в результате двух-трех миграций на северо-запад Малой Азии: фрако-фригийских мисов-стримониев со Стримона - в начале XII в., собственно фракийских финов и вифинов из околоодрисского ареала - предположительно в X в., и, наконец, каких-то фракийцев трерской волны под легендарным предводительством Патара - в VII в. Последняя волна специально с вифинами ни у одного автора, в отличие от первых двух, не связывается, так что ее надо считать лишь поверхностно затронувшей Вифинию и не оставившей значительного следа в этническом облике вифинов (как видно из включения Патара в легендарную историю Вифинии, пришельцы - или, во всяком случае, их история - были попросту поглощены вифинами). В своей первой, "протовифинской" части эта согласованная версия античных источников целиком подтверждается ассирийскими и археологическими данными о переселении "восточных мушков". Поскольку речь идет о временах, наиболее далеко отстоящих от античных историков - и даже здесь их сведения оказываются достоверными, - то тем более достоверными следовало бы признать их данные о более поздних миграциях в Вифинию. Таким образом, у нас есть все основания доверять приведенной схеме античных историков и в целом, и во всех ее частях.
Остается в целом неясным, какие именно этнические процессы происходили на территории Вифинии в первой половине I тыс., уже после переселения в Азию собственно вифинов и финов. Можно предположить, что в основных своих чертах они определялись взаимодействием и слиянием пришельцев из Европы с более ранними насельниками северо-западной Малой Азии, что обусловило впоследствии этническое своеобразие вифинцев в сравнении как с фракийцами, так и с соседними малоазийскими этносами. Данные топонимики и этнонимики, воспроизводящие более стабильные и архаичные реалии этнического плана по сравнению с ономастикой, указывают на сохранение здесь довольно мощного "анатолийского" (т. е. дофракийского) языкового пласта, проявляющегося в названиях целого ряда вифинских населенных пунктов и этнических групп[55].
Разумеется, весьма широко представлены на территории Вифинии и собственно фракийские названия[56]. Сходная ситуация наблюдается и с гидронимами[57]. Достаточно ярко "синтетический" характер происхождения вифинцев выступает и в личных именах, характерных для этого региона. Подробный анализ вифинской ономастики вынесен в Приложение; здесь же достаточно отметить, что в историографии порой предпринимались попытки выявить возможные связи вифинцев с другими малоазийскими народами на основании распространенных здесь ЛИ. Так, с учетом проанализированных ранее данных мифологической традиции о родстве вифинов и пафлагонцев (см. выше, с. 73) не лишено смысла сопоставление некоторых вифинских имен с пафлагонскими. Правда, уподобление вифинских ЛИ Βᾶς и Ζιποίτης пафлагонским Βάγας, Βιάσας, Ἀινιάτης, Ἀτώτης (Strabo, XII, 3, 25) на основе выделения общих композитов -ας (? - О. Г.; едва ли вполне стандартное окончание может считаться значимым композитом) и -ο(ι)της[58] не кажется надежно обоснованным в лингвистическом отношении; к тому же, как указал Л. Робер, эти переданные Страбоном имена пафлагонцев были искажены в рукописной традиции[59]. Тем не менее, обращает на себя внимание сходство вифинского имени Ζαρδ-οέλα?[60] с пафлагонским Ζαρδ-ώκης (дефис поставлен для наглядности). Широко распространенное в ареале проживания вифинцев "царское" имя Зипойт имеет много вариаций, и одна из них, Τιβοίτης· (Polyb., IV, 50, 8-9; 51, 7, 52, 8), если не видеть здесь неточности Полибия, находит некоторое соответствие в типично пафлагонском "рабском" имени Τίβιος (Strabo, loc. cit.; VII, 3, 12; Ant. Gr., XIV, 123; Steph. Byz., s. v. Τίβειον). Впрочем, эти предположения пока что не могут считаться надежно доказанными.
С более ранним, нежели пришлые фракийцы "в узком смысле слова", населением Анатолии следует связывать наличие в Вифинии (впрочем, как и во многих других районах Малой Азии) огромного количества так называемых Lallnamen как мужского, так и женского рода (типа Анна, Апфа, Дада, Лала, Мама, Папас) и др. о некоторых из них будет сказано в приложении, посвященном анализу вифинской ономастики.
Тем не менее наиболее многочисленными из народов, проживавших в историческую эпоху на территории Вифинии, были именно близкородственные племена финов и вифинов. Хорошо известно, что и после переселения фракийцев "в узком смысле слова" в Азию часть финов продолжала проживать в Европе (см., например, сообщения о них в VII книге "Анабасиса" Ксенофонта)[61]. Сведения о наличии в Европе племен вифинов более расплывчаты (Strabo, XII, 2, 2)[62]. Лишь в I в. н. э. в восточной Фракии фиксируется местность Вифинида (Geogr. Raven., 184, 17; Tab. Peut., 8, 5), о которой практически ничего не известно[63].
Что же касается расселения финов и вифинов в Азии и пределов занимаемых ими территорий, то этот вопрос дискутировался в науке в течение долгого времени[64]. Причина тому - многочисленные противоречия в данных источников, которые с трудом поддаются однозначной интерпретации. Опуская краткие и малоинформативные сообщения, следует остановиться на самых важных для решения проблемы высказываниях античных авторов. Первое из них - пассаж Евстафия, восходящий к "Вифиниаке" Арриана Флавия: "...За мариандинами находится плодородная земля вифинцев, где Реба несет свой прекрасный поток, протекая у устьев Понта, или близ Понтийского устья... Течет же она, как говорят, с Мизийского Олимпа, как и Сангарий, а этот Сангарий судоходен, является самой большой из рек Вифинии и впадает в Понт Эвксинский... Говорится также, что вифины когда-то заняли область от Боспора до Ребы (τὴν ἀπὸ Βοσπόρου γῆν ἕων Ῥήβαντα Βιθυνοί ποτε κατέσχον). Напротив ее фины владели гористой областью у Понта вплоть до реки Калет (ἐπί Πόντου ὀρείνην οί Θυνοι ἔσχον ἄχρι ποταμοῦ Κάλητος)... И он (Арриан Флавий. - О. Г.) говорит об области Ребантии у реки Псилис (γῆν... Ρηβαντίαν τὴν προς τῷ ψιλίῳ ποταμῷ)" (Eustath. ad Dion., 802 = GGM., I, 356; Arr., Bithyn., F. 20 Roos). Если устранить имеющиеся в тексте очевидные неточности[65], то можно прийти к выводу, что земли финов следует локализовать к востоку от области Ребантия, относящейся, видимо, к собственно Вифинии и имеющей восточным пределом реку Псилис. Такое предположение целиком подтверждается информацией Стефана Византийского: Ψίλιον, ποταμὸς μεταξὺ Θυνίας καὶ Βιθυνὶας (s. v. Ψίλιον). Наконец, фраза Плиния Старшего: "Tenent oram omnem Thyni, interiora Bithyni" (NH, V, 150) дает возможность поместить область финов на довольно обширном участке вифинского побережья, лучше всего известном грекам и наиболее удобном для судоходства, тогда как территория вифинов может быть локализована к западу и югу от нее.
Расселение народностей северо-западной Малой Азии
Все это позволяет заключить, что Финийская Фракия представляла собой гористую область, ограниченную с запада рекой Псилис (совр. Гексу), с востока - рекой Гипий или рекой Калет, а на юг она простиралась приблизительно на широту Астакского залива. Земли вифинов включали в себя западную часть Вифинского полуострова, северное и южное побережья Астакского залива, среднее течение реки Сангарий[66].
В эпоху эллинизма фины, вероятно, были полностью ассимилированы более многочисленными и сильными вифинами[67], и этноним Θυνοι появляется преимущественно в географических трактатах для обозначения области, занимаемой этими племенами в прошлом (Plin., NH, V, 151; Mela, II, 98; Amm. Marc., XXII, 8, 14; Schol. Ap. Rhod., II, 794; Eustath. ad Dion., 793 = GGM I. P. 355; Ps. - Scyl., Peneg., 976-978 = GGM I. P. 237)[68]. Мнение же о существовании в Вифинии полунезависимых племен, чьи вожди будто бы неизменно были враждебны центральной власти (см., к примеру, некоторые этниконы, перечисленные в прим. 76- 77)[69], абсолютно не подтверждено источниками. На мой взгляд, в большинстве этих случаев упоминаются названия, обозначающие не племена, а жителей тех или иных населенных пунктов. К исходу классической эпохи вифинцы, видимо, уже вполне отделились в этническом смысле от общефракийского массива[70].
Нельзя исключать присутствия в Вифинии других групп фракийского населения, отличного от собственно вифинцев. Если из информации Дионисия Византийского о наличии на азиатском берегу Боспора населенного пункта Кикониона трудно сделать уверенные выводы[71], то сообщение Стефана Византийского: ῾Ελληνόττολις, πόλις Βιθυνίας, μετὰ τὸν ἀνοικισμὸν Βισάλθης (s. v.) может свидетельствовать о какой-то реальной миграции части фракийских племен в бисалтов (из того же околостримонского региона![72]) в Азию (о принципиальной возможности таких переселений говорилось выше). Появление в округе Кизика некоторых фракийских имен С. Митчелл склонен объяснять "индивидуальным" переселением некоторых фракийцев из Европы[73], хотя, разумеется, это лишь одно из возможных объяснений.
Ближайшими соседями вифинцев были мариандины, мизийцы и фригийцы (Strabo, XII, 4, 4). Что касается первого из этих народов[74], то его происхождение остается неясным; при рассмотрении этого вопроса, вероятно, следует ориентироваться на высказывание Страбона о том, что мариандины, подобно многим другим малоазийским народам, могут считаться фракийцами. История мариандинов (в значительной степени мифологизированная) довольно подробно освещена античными авторами, поскольку изначально она нашла отражение в развитой исторической традиции Гераклеи Понтийской. В мифологии мариандинов сохранились отголоски об их конфликтах с вифинами (Ap. Rhod., II, 135-141; 752) (где последние именуются бебриками)[75], что, впрочем, не могло исключить взаимных этнических влияний и последующей ассимиляции мариандинов более многочисленными и сильными соседями, почему ко времени Страбона мариандины уже были похожи на вифинцев (XII, 3, 4).
О проживании фригийцев и мизийцев на территориях, входивших в состав Вифинского царства, свидетельствуют некоторые археологические и эпиграфические материалы. Предположительно V-IV вв. датируется найденный между селениями Везирхан и Биледжик рельеф с изображением богини - повелительницы зверей и греко-фригийской билингвой (SEG XLVII № 1684). Обнаружены в Вифинии и гробницы с тумулосом (III в.), которые, по данным новейших исследований, следует связывать не столько с кельтским, сколько с фригийским влиянием[76], а также надгробные памятники из района Отрои, выполненные в традициях позднефригийского искусства[77]. В то же время некоторые могильные стелы с западного берега Асканийского озера несут на себе явные следы мизийских культурных традиций[78].
Последнее по времени "вливание" иноязычного элемента в этническую среду Вифинии связано со вторжением в Анатолию кельтских племен галатов в 278/277 г. Ввиду довольно тесных политических контактов между Вифинией и азиатскими кельтами и географической близости населенных вифинцами территорий с центральной Фригией, получившей после оседания здесь кельтов название Галатия, кельтское этнической присутствие в Вифинии эллинистического и римского времени было весьма заметным[79].
Анклавы фрако-вифинского населения располагались и в других районах, прилегающих к Пропонтиде. В частности, накапливаемые в течение длительного времени эпиграфические материалы позволяют с большей или меньшей степенью уверенности предположить проживание вифинцев на территориях к юго-востоку от Кизика по крайней мере в эллинистическое время. Любопытно, в частности, что в "Аргонавтике" вождь долионов, живущих в окрестностях Кизика, носил имя Ζέλυς (Ap. Rhod., I, 1042), близкое антропонимам, распространенным в ареале расселения вифинцев, в частности, имени одного из вифинских царей[80].
Наконец, нужно остановиться и на проблеме возможных более широких этнических влияний на население Вифинии уже после складывания здесь собственно вифинского этноса. Информация об этом весьма отрывочна, и потому исследователям нередко приходится высказываться по данному поводу лишь исходя из общих соображений. Д. Ашери, в частности, высказал мнение, будто бы вифинско-мариандинско-фригийский субстрат воспринял в период расцвета державы Мермнадов лидийский, а в ахеменидское время - персидский, арамейский и греческий элементы[81]. Этот тезис, однако, не подтверждается анализом вифинской топонимики и ономастики (разумеется, за исключением греческого влияния[82]). Среди вифинских ЛИ (даже тех, чья этническая принадлежность пока не может быть с точностью определена) антропонимы иранского происхождения не встречаются; попытка С. М. Крыкина предположить не чисто персидские, а вифинские (или "древнеанатолийские") корни имени матери Кира Младшего Парисатиды[83] не выдерживает критики, поскольку исследователь не приводит никаких аргументов против традиционной трактовки этого ЛИ как иранского. Думается, что незначительность внешних этнических воздействий на вифинцев может быть понята как результат их относительной замкнутости и изолированности, сохранявшихся на протяжении многих столетий. Ситуация эта претерпела коренные изменения только с началом эпохи эллинизма.
[1] Раздел о переселении вифинов в Малую Азию написан совместно с A. А. Немировским; в основу данной части работы положен доклад, сделанный нами на VIII Международном коллоквиуме по исторической географии древнего мира (Штутгарт, май 2002 г.).
[2] Об этимологии данного этнонима, восходящей к индоевропейскому *teu — «быть сильным, мощным» См.: Tomaschek W. Die alten Thraker. Eine ethnologische Untersuchung. Osnabruck, 1975. Bd. II. S. 65; Jana–kieua 5. Die Stammensnamen Qunoiv und Biqunoiv // Thracia Antiqua. Bulletin d’information et de communications de l’lnstutut de Thracologie. № 1. Sofia, 1976. S. 56; Гиндин А. А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан (фрако–хетто–лувийские и фрако–малоазийские изоглоссы). София, 1981. С. 65. В более узком смысле, применительно к собственно фракийскому племени, было бы правильнее употреблять наименование «вифины», тогда как для обозначения этнически не вполне однородного населения Вифинского царства уместнее пользоваться словом «вифинцы». В дальнейшем в этой работе будет в основном использоваться именно такая терминология.
[3] French D. Thracians in Northwestern Asia Minor // Europa Indo—Europea. Atti del VI Congresso Internazionale di Tracologia e del VII Sim–posio Internazionale di Studi Traci. Palma de Mallorca, 24—30 marzo 1992. Roma, 1994. P. 69. к сожалению, взгляды английского ученого известны нам только по краткому резюме его доклада.
[4] Георгий Синкелл говорит даже о заселении Вифинии финикийцами (Synk., I. 185. Ed. Bonn), но это сообщение не находит убедительного подтверждения в данных археологии и нарративных источников. Гипотеза о финикийском присутствии в Вифинии развивалась Э. Нольте (Nolte E. De rebus gestis… P. 4—7), хотя лингвистические изыскания немецкого исследователя в этом вопросе должны быть признаны безнадежно устаревшими. Впрочем, следует упомянуть о мнениях относительно возможной причастности финикийцев к основанию поселений на месте будущих греческих колоний Византия и Калхедона, тесно связанных с Вифинией. В частности, при раскопках на территории Стамбула были обнаружены фрагменты керамики с финикийскими клеймами (Dethier P. Der Bosphor und Constantinopol. Wien, 1873. S. 6). Что же касается Калхедона, то, по мнению Д. Уилсона, близость его названия финикийскому «Кар—Хадашт» (в греческом произношении — Καρχηδών) не случайна: на месте этого полиса могло существовать финикийское поселение с таким названием, жители которого будто бы даже «пришли к соглашению с вифинцами» (Wilson D. R. The Historical Geography of Bithynia, Paphla–gonia, and Pontus in the Greek and Roman Periods. Diss. Oxford, 1960. P. 120). Конечно, эта гипотеза также слишком умозрительна, хотя необходимость разъяснить разницу между названиями Καρχηδών и Χαλκηδών (Καλχηδών) для Стефана Византийского (s. v. Καρχηδών) была вполне ощутима. Можем ли мы быть уверены, что, к примеру, сын Диоскурида (его имя утеряно, впрочем, и восстановление патронимика небесспорно), отправивший хлеб (?) в Истрию, обозначенный в декрете истриан как Καρχηδόνιος (стк. 4), был природным карфагенянином, а не гражданином Калхедона, что прекрасно соответствовало бы историческому контексту? (См. надпись и перевод: Блаватская Т. В. Западнопонтийские города в VII—I веках до нашей эры. М., 1952. Приложение. № 10. С. 245.) Имеются, впрочем, и иные указания на присутствие финикийцев в Вифинии; например: Πρόνεκτος, πόλις Βιθυνίας πλησίον τῆς Δρεπάνης, ἣν ἔκτισαν Φοίνικας (Steph. Byz., s. v.).
[5] Бебрики упоминаются Аполлонием Родосским во II книге «Аргонавтики», Страбоном (XII, 3, 3; 27; XII, 1, 8), Аррианом (Bithyn., F. 38 Roos) и целым рядом других античных авторов. В современной науке вопрос об их происхождении изучен явно недостаточно, так что эта тема остается открытой.
[6] Janakieva S. Die Stammensnamen… S. 57; Фол А., Спиридонов Т. Историческа география на тракийските племена до III в. пр. н. е. София, 1983. С. 82.
[7] Mansel A. M. Yalova und Umgebung. Istanbul, 1936. S. 47; Данов Х., Василева М. Мала Азия // КЕТД. С. 170.
[8] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 510-511; Recueil. P. 142; Danov Chr. Zu der Ethnogenese und der Lageverschiebungen der Volkstamme Altthra–kiens in der zweiten Halite des II. und der ersten Halfte des I. Jahrtausends v. u. Z. // L’ethnogenese des peuples balkaniques. Symposium international sur l’ethnogenese des peuples balkaniques. Plovdiv, 23—28 avril 1969. Sofia, 1971. S. 274—275; Гиндин А. А. Древнейшая ономастика… C. 15—16; Димитрова Д. С. Этнокультурные контакты Юго—Восточных Балкан и Малой Азии (II — начало I тыс. до н. э.). Автореф. дисс…. канд. ист. наук. М., 1986. С. 12; Орачев А. Витиния // КЕТД. С. 63; Гиндин А. А., Цымбурский В. А. Гомер и история Восточного Средиземноморья. М., 1996. С. 187.
[9] С лингвистической точки зрения никаких отдельных «фракийских» и «фригийских» языков до конца II тыс. быть не могло. И действительно, различные этнонимы с основой «му/юс-» восходят, несомненно, к одному племенному союзу; между тем в I тыс. эти этнонимы носят и фракийцы, и фригийцы, и не только они (фракийцы — мисы/мезы Балкан; вне фригийской или фракийской идентификации — мисы Анатолии; великофригийцы, известные как (западные) «мус/шка» ассирийцам и «муса» — лувийцам; верхнемесопотамские фригийцы–мигдоны, известные ассирийцам как (восточные) «мус/шка»; протоармяне (и каппадокийцы), известные как (восточные) «мус/шка» ассирийцам и как «муска» лувийцам; мосхи — слившиеся с аборигенами Понта восточные «муска»). См. сводку данных о них в работе: Немировский. А. А. Каппадокийцы и Каппадокия: к формированию этнополитической карты древней Анатолии // Oriens. 1999. № 6. С. 5~ 15). Это означает, что во времена существования единого массива племен «мус» разделения на фракийцев и фригийцев еще не произошло.
Стоит отметить, что этноним «мус-» всюду связан с палеобалканцами приэгейского, а не причерноморского ареала (т. е., например, с мигдонами, но не с бригами!). Можно предполагать, что ок. 1300 г. на Балканах существовало несколько крупных «палеобалканских» массивов, в том числе «мусы» — в центральных и юго–западных Балканах, и «бриги» — в северо–восточных.
[10] «Большинство согласно с тем, что вифины, бывшие прежде мисами, получили свое измененное имя от фракийцев — вифинов и финов, поселившихся в этой стране. Относительно племени вифинов приводят то доказательство, что еще и теперь некоторые племена в (Европейской. — А. Н., О. Г.) Фракии называются вифинами, относительно же финов, — то, что побережье близ Аполлонии и Сальмидесса носит название Финиады… Я уже сказал выше, что даже сами мисы были выходцами из тех (европейских. — А. Н. О. Г.) фракийцев, которые теперь называются мисами». В первой фразе «мисы» и «фракийцы» подчеркнуто описываются как два разных народа одного таксономического уровня: вифины были «мисами», а потом утратили эту этническую идентификацию под влиянием «фракийцев» (вифинов и финов). В последней фразе «сами мисы» оказываются потомками каких–то древних «фракийцев». Ясно, что в первом случае речь идет об узком смысле термина «фракийцы», во втором — о широком: во второй фразе «фракийцы» оказываются общностью, к которой принадлежат и «фракийцы» в первом, узком смысле слова (уже по своему названию), и «мисы», противопоставленные этим «собственно фракийцам» в первой фразе.
[11] См. перечисление без сколько–нибудь углубленного анализа: Hdt, I, 28; III, 90; VII, 75; Thuc., IV, 75; Xen., Hell, I, 3, 2; III, 2, 2; Xen., Anab., VI, 2, 17; VI, 4, 1; Diod., XIV, 38; Plut., Alkib., 37; Scyl., Per., 92 = GGM I, P. 67; Arr., Anab., I, 29, 5 (последний случай, впрочем, требует специальной оговорки, которую см. далее, прим. 92 данной главы).
[12] Ср. специально: Arr., Bithyn., F. 37 Roos, где сталкиваются в одном пассаже «фракийцы», «мисы» и «фригийцы» как три разных народа, а также различение их как разных, таксономически равноправных народов в этногеографической схеме Страбона и т. д.
[13] Гомер дает еще более узкое значение, отделяя «фракийцев» (европейских) от европейских же мисов (II., XIII, 3).
[14] Пытаясь истолковать это обстоятельство, комментатор Гомера Евстафий со ссылкой на Арриана (Arr., Bithyn., F. 22 Roos) отождествляет с вифинцами дважды упоминаемых поэтом (II., II, 856; V, 39) гализонов. Эта точка зрения (равно как и более широкий взгляд, согласно которому гализоны были фракийцами) вполне закономерно отвергается (Lazoua T. Are the Halizones a Thracian Tribe? Some Glances at the Ancient Greek Tradition // Thracia Antiqua. 1976. № 1. P. 62-68).
[15] См. подробно: Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. Гомер и история…; Немировский А. А. к вопросу об отражении анатолийского этнополитического переворота нач. XII в. до н. э. в греческой традиции // Античность: общество и идеи. Межвузовский сборник. Казань, 2001. С. 3—19; Он же. Античная традиция о переселении балканских фригийцев в Азию и данные археологии / / Античность: политика и культура. Межвузовский сборник. Казань, 1998. С. 3—12.
[16] Немировскии А. А. Античная традиция… С. 8—9.
[17] Не говоря об абсурде такого хода дел, достаточно подчеркнуть, что сами этнонимы «вифины» и «фины» существовали и продолжали существовать еще на Балканах (Strabo, XII, 3, 3). Итак, стримонии — не сами вифины, а их переселившийся в Малую Азию в иное время субстрат либо суперстрат.
[18] Janakieva S. Die Stammensnamen… S. 57.
[19] Тевкры вообще — одно из основных племен Троады. У Геродота «тевкры» — стандартное обозначение древних (эпических) троянцев вообще и троянцев Приама в частности (Hdt, II, 118; V, 122; VII, 20). Аналогичным образом в рамках греческих представлений «тевкры (троянцы) и мисийцы» могли бы выступать как единое целое (именно так у Геродота в VII, 20; 75) лишь под эгидой Приама, в период созданного им троянского великодержавия.
[20] Эту легендарную датировку можно и уточнить. Как видно, по Геродоту, именно Приамовы завоевания вытеснили стримониев в Азию. Как это, однако, понимать? При простейшем, дословном восприятии сведений Геродота мы столкнемся с очевидной бессмыслицей: получается, что троянцы своими походами изгоняют из Европы стримониев в контролируемую ими же северо–западную Малую Азию, причем это движение стримонии должны осуществлять прямо «в лоб» изгоняющим их троянцам! Сам Геродот, однако, не видит в своем пассаже никаких странностей и противоречий. Очевидно, его выражения надо интерпретировать несколько иным (формально также возможным) образом, а именно: троянцы своим вторжением в Европу привели в движение местные племена, которые, раз обеспокоенные и сдвинутые с места, при первом удобном случае переправились в Азию, причем этот «удобный случай» воспоследовал за вторжением тевкров–троянцев в Европу достаточно быстро, чтобы и само троянское вторжение, и вызванное им переселение стримониев в Европу предстали в памяти потомков как единый, почти одномоментный процесс. Между тем переселение стримониев в Азию было возможно только после краха троянского великодержавия на обоих берегах Пропонтиды, т. е. в ходе/после Троянской войны. Соединяя приведенные соображения, получаем следующий непрерывный ряд событий: 1) тевкрская экспансия в Европу, установление власти троянцев во Фракии; 2) Троянская война и крах троянской власти на Пропонтиде; 3) переселение стримониев в Азию, рассматриваемое у Геродота как прямое продолжение и следствие процесса 1). Причинная и временная близость событий 1) и 3) обеспечивает слияние всей последовательности в непрерывный кратковременный событийный комплекс и создает итоговое впечатление «изгнания» протовифинцев–стримониев в Европу в результате наступления троянцев. Иными словами, сообщение Геродота означает, что некое вторжение балканцев со Стримона в Азию последовало сразу же за Троянской войной.
[21] Вплоть до крайней степени точности: как мы только что видели, движение стримониев в Азию имплицитно помещается сведениями Геродота на самый исход Троянской войны; но именно на последний год Троянской войны помещает приход Реса в Азию «Илиада»!
[22] Общая для греков и фракийцев традиция о фракийском царе Ресе многократно исследовалась в литературе (Гиндин Л. А. Древнейшая ономастика Восточных Балкан. С. 125—133, с обстоятельной библиографией), и здесь мы можем сразу привести суммарные сведения. Рес — реальное фракийское имя, обличающее в своем носителе лицо высшего, вернее всего царского, статуса. По происхождению и своим коренным владениям фракийский царь Рес самыми разнообразными авторами прочно связывается с долиной Стримона и племенем эдонов. Страбон добавляет, что его коренным племенем являлись поселившиеся на Стримоне «пришельцы из Македонии» (VII, fr. 36). На последнем году Троянской войны Рес со своим войском движется под Трою, где и гибнет. На Стримоне и по всему легендарному маршруту Реса вплоть до Троады и Вифинии (включительно) с его именем были связаны местные предания и культы. И общее содержание этого предания, и географическое распространение культа Реса показывает, что мы имеем дело с устойчивой традицией, отражающей движение балканцев со Стримона в Азию, которое традиция жестко помещает на исход Троянской войны. Это — совершенно та же картина, которая была выявлена нами по сведениям Геродота о стримониях (вплоть до того, что стримонии Геродота становятся вифинами, а конечной областью почитания Реса на востоке является та же Вифиния). Соответственно мы признаем в предании о Ресе отражение тех же событий, что и в сообщениях Hdt, VII, 75 — Strabo, XII, 3, 3, рассматривавшихся выше.
[23] Далее у Аппиана следует: «Такого мнения держатся некоторые; другие же полагают, что вначале царем у них был Вифий, сын Зевса и Фраки (Βῖθυν ἄρξαι πρῶτον αυτῶν, παῖδα Διός τε καὶ Θρᾴκης), от которых и даны имена той и другой земле (то есть балканской стране вифинов и азиатской Вифинии, бывшей Бебрикии. — А. Н., О. Г.)». Это мнение сконструировано ad hoc по обычному эпонимно–этиологическому лекалу и тем самым не несет значимой для нас информации; стоит отметить лишь владевшее его авторами желание подчеркнуть фракийское par excellence происхождение вифинов путем приписывания в матери условно–эпонимному Вифию столь же условно–эпонимной Фраки.
[24] В частности, со стороны источников Аппиана такая обработка свелась к произвольному домышлению прямой генетической связи между двумя описанными волнами балканских мигрантов во Фракию (мотив, совершенно чуждый сообщениям Геродота и Страбона) и соответствующему — достаточно неуклюжему — преображению всего сюжета, который при этом, однако, получал большее единство, нежели в своей исходной форме (теперь речь шла об одной и той же группе фракийцев, переселившейся в Азию в два этапа). Очевидно, в этом можно видеть пример естественной тяги не только эпической, но и «ученой» традиции эллинов к циклизации обрабатываемого ими материала.
[25] О рукописной традиции текста Стефана, в рамках которой прочтемие в данном пассаже Biqunovn выглядит более предпочтительным, нежели Βίθυν, См.: Robert L. A travers l’Asie Mineure. P. 131. Note 19.
[26] Это родство вполне вероятно исходя из географической близости ареалов расселения вифинов и долонков (последние жили на Херсонесе Фракийском). А. Фол и Т. Спиридонов считают долонков «арьегардом» вифинов при переходе последних в Азию (Фол А., Спиридонов Т. Историческа география… С. 28).
[27] Здесь и далее аббревиатура ЛИ у автора — «личное имя». — Прим. ред.
[28] Станчева М. Битюс // КЕТД. С. 46.
[29] Ceorgiev V. La formation et l’ethymologie… P. 27.
[30] В свете предлагаемой здесь гипотезы едва ли оправданным выглядит определение Сеты как «Stammfrauen der Bithynen» (Tomaschek W. Die alten Thraker. Bd. II. S. 42; Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. S. 439; Duridanov /. Die thrakischen Personennamen… S. 39). Cp. это имя с отмеченным в Болгарии ЛИ Seith (IGBulg III 1532-1534, 1698; Slavova M. Die thrakischen Frauennamen aus Bulgarien. Nachtrage und Berichtigungen // Orpheus. Vol. 5. 1995. P. 41), что опять–таки отмечает связь «вифийской» ветви исключительно с Европой. Необходимо согласиться с мнением И. Дуриданова, что трактовка позднего ЛИ Theusetas из Никомедии Д. Дечевым как «гибридного имени от греческого θβου и вифинского Σήτη» (Detschew D. Die thrakische Sprachreste. S. 537) является чрезвычайно произвольной (Duridanov I. Die thrakischen Personennamen… S. 40).
[31] В некоторых изданиях, например, в собрании фрагментов «Вифиниаки», приводится иной вариант прочтения — Вифиниополис, что, однако, не выглядит оправданным.
[32] См., например: Станчева М. Битюс. С. 46. Между тем, Арриан мог пояснять здесь разницу между двумя названиями.
[33] Упоминание долонков присутствует и у самого Арриана (Bithyn., F. 13 Roos), что может быть расценено как показатель знакомства историка и с другой версией происхождения вифинов, нежели та, которую он довольно подробно излагает.
[34] Очевидно, в этих сообщениях контаминированы данные различных местных традиций, разнящихся в деталях, но в целом сходных и, вероятно, связанных единым происхождением. Родство финов и мариандинов, подчеркиваемое здесь, выглядит вполне понятным из–за географической близости областей проживания этих двух народов (Габслко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифиния в раннеэллинистический период: политико–географический аспект // ВДИ. 1999. № 2. С. 118). Упоминание мариандинов, возможно, следует связывать с влиянием гераклейской традиции (Robert L. A travers de I’Asie Mineure. P. 132. Note 20). Об образе Финея в мифической истории народов, населявших побережье Мраморного моря, См.: Coceva Z. Le mythe de Pnihee et la Thrace Pontique // Pul–pudeva. 3. Sofia, 1980. P. 42-45.
[35] Robert L. A travers I’Asie Mineure. P. 132. Note 20. Cp.: Die In–schriften von Klaudiu polis / IK. Bd. 28. Hrsg. v. F. Becker—Berthau. Bonn, 1986. S. 1, где эта генеалогия без каких–либо пояснений названа «поздней».
[36] Ibid. P. 131.
[37] О Вифинионе подробнее см. в гл.V, § 2.
[38] Характерно, что Аргантоном назывался горный массив на Мисийском полуострове, разделяющем Астакский и Кианийский заливы (Sreph. Byz., s. ν. Ἀργανθών).
[39] Ср. с сообщением Стефана Византийского: «Пафлагония: [названа] по имени Пафлагона, сына Финея» (s. v. Παφλαγονία).
[40] Если отцом Миса является Зевс, а отцом Фина — Одрис, то определять их братство действительно возможно только по матери.
[41] Впрочем, и так ясно, что носители обеих версий подразумевали одного и того же персонажа — Миса, эпонима мисийцев, и разными этих Мисов можно было счесть только при попытке свести эти версии воедино.
[42] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 511.
[43] Существует гипотеза о фракийском происхождении пафлагонцев (Сапрыкин С. Ю. ΠΑΦΛΑΓΟΝΙΚΑ // Thracia Pontica. IV. Sofia, 1991. С. 241—254), хотя этот вопрос остается дискуссионным. См. другие точки зрения: Максимова М. И. Античные города юго–восточного Причерноморья. М.; Л., 1956. С. 19-20.
[44] Как мы помним, «фракийцы» Реса в рамках греческих представлений тождественны протовифинам — «мисийцам» в повествовании Страбона (XII, 4, 8); таким образом, коннотации Аргантоны с «Мисом» и вифинами в одних источниках и «Ресом» в других могут отражать один и тот же топос, связывающий ее именно с протовифинами, тесно ассоциирующихся в традиции разом и с вифинами, и с мисийцами, и с Ресом.
[45] Дьяконов И. М. Ассиро–вавилонские источники по истории Урарту // ВДИ. 1952. № 2. С. 270, с библиографией.
[46] Именно к новофригийцам Мидаса и мигдонам округи Нисибиса, см.: Немировский А. А. Античная традиция… С. 8—9.
[47] Дьяконов И. М. Предыстория армянского народа. Ереван, 1968. С. 117 и сл.; Он же. Малая Азия и Армения около 600 г. до н. э. и северные походы вавилонских царей // ВДИ. 1981. № 2.
[48] См. подробно: Немировский А. А. к вопросу об отражении… С. 6—19. Следует отметить, что переселение стримониев — «мушков» XII в. греки запомнили лишь в той мере и на том этапе, на котором оно проходило в границах их кругозора микенского и субмикенского времени — т. е. не далее северо–западной Малой Азии = Вифинии. Лишь до этой области греческая традиция прослеживает путь «мисийцев» — стримониев / людей Реса, в то время как их дальнейшее движение в глубь Анатолии, выходившее за греческий горизонт, в ней, естественно, не отразилось. // Впрочем, как кажется, мы располагаем еще одной коннотацией переселения стримониев/«фракийцев Реса» в Азию с реальными событиями времени ок. 1200 г. Античные авторы указывают, что исконным названием реки Стримона был гидроним «Палестинос» (Ps. — Plut., De fluv., XI, 1). Между тем этот гидроним обраэован от той же основы, что и этноним пеластов/пелесет — одного из главных «народов моря», мигрировавших из Эгеиды на Восток одновременно с нашествием мушков, в начале XII в. (Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. Гомер и история… С. 146). Видеть ли здесь плод случайного стечения обстоятельств или отражение взаимосвязи эгейского потока «народов моря», в том числе пеластов, с балканским потоком «восточных мушков» со Стримона? В самом деле, эти потоки устремились в Анатолию одновременно и из смежных, если не перекрывающихся, областей.
[49] Комбинирование данных Евсевия с информацией других авторов (Диодора, Кастора, Михаила Сирийского) позволяет выделить два периода во фракийской талассократии. Первый, охватывавший 19 лет, датируется 1090—1071 гг. и связан с европейскими фракийцами. Он сменяется 79 годами господства на морях фракийцев Азии (1071—992 гг.). Отличия от цифр Евсевия с учетом крайне относительной точности сообщений такого рода в целом здесь не слишком велики. См. подробнее: Порожанов К. Тракия Понтика между XIII—VIII в. пр. Хр. — един номадски феномен // Балкански древности. 2. 1992. С. 47—50.
[50] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 510-511; Recueil. P. 142; Danov Chr. Zu der Ethnogenese… S. 274—275; Дьяконов И. М. Предыстория армянского народа. С. 122. Прим. 114, С. 193; Гиндин Л. А. Древнейшая ономастика… С. 15 — 16; Димитрова Д. С. Этнокультурные контакты… С. 12; Гиндин Л. А., Цымбурский В. Л. Гомер и история… С. 187.
[51] О трерах как фракийцах См.: Strabo, I, 3, 18; Thuc., IV, 96. Их набеги на Азию Страбон упоминает в I, 3, 21; XI, 8, 4; XII, 8, 7; XIII, 1, 8 (где речь идет как раз о действиях в интересующей нас северо–западной Малой Азии, на территории Троады), XIII, 4, 8; XIV, 1, 40. См. подробно: Sauter H. Studien zur Kimmerierproblem / Saarbrücker Beitrage zur Alterstumskunde. Bd. 72. Saarbucken, 2000. Abt. 6.1.3, 6.2.1.1.
[52] Пребывание киммерийцев в Вифинии вообще иногда считается фольклорным мотивом (Иванчик А. И. Киммерийцы. Древневосточные цивилизации и степные кочевники в VIII—VII веках до н. э. М., 1996. С. 72), восходящим, возможно, к гераклейской традиции (Iuancik A. Les Thraces et les Maryandines dans la tradition locale d’Heraclee du Pont // The Thracian World on the Crossroads of Civilization. Reports and Summaries of the 7-th International Congress of Thracology. Bucharest, 1996. P. 369-370).
[53] Во всяком случае, Страбон никаких особых или обособленных компонентов в составе актуальных вифинов уже не знает, так что к рубежу эр они уже представляли собой однородную массу.
[54] То, что основание Тиоса так или иначе связано с вифинцами, подтверждается лингвистическими данными. В значительном количестве фригийских надписей встречается имя бога Tiyes (верховного божества, аналогичного греческому Зевсу), которое, однако, считается не собственно фригийским, а именно вифинским. Название города является, как сообщает Стефан, производным от него (см. детальное обоснование: Witczak K. T. Two Bithynian Deities in the Old and New Phrygianal Texts // Folia Orientalia. Vol. 29. 1992-1993. P. 265-267). Неожиданное подтверждение этому обнаруживается в событиях кон. III — нач. II в.: вифинский царь Прусий I, завоевавший четыре греческих полиса (Киос, Мирлею, Киер и Тиос), основал заново и переименовал три из них, но оставил прежним название Тиоса, очевидно, именно потому, что это — сакральное вифинское имя! В этом можно видеть наглядное подтверждение того, что «данные ономастики могут быть свидетельством сохранения ранних религиозно–культовых терминов, сохранившихся на антропонимическом и топонимическом уровне» (Vassileva M. A New Phrygian Onomastic Notes // EA. Ht. 31. 1999. P. 179).
[55] Необходимо, впрочем, учитывать, что многие из приведенных ниже названий фиксируются только в римское или даже византийское время. Точные формы их (в частности, знаки диакритики) во многих случаях установить не удается. См. сведения, собранные Л. Згустой (Zgusta L. Klenasiatische Ortsnamen) на основании анализа огромного массива эпиграфических и письменных источников: Γέρμια (§ 204—4. S. 139); Γορδουσερβα (§ 215—6. S. 144); Δάγουτα (и производные от него — § 225. S. 146-147); Δαδάστανα (§ 227-2. S. 147-148); Δαδοκωμη (§ 227—5. S. 148); Δακίβυζα (§ 230. S. 149 — в этом названии наблюдается сочетание фракийских и малоазийских элементов); Helgas (?) (§ 295—1. S. 169); Καβαία (? — возможно, фрако–анатолийское название; § 395. S. 206-207); Καδοσσία (§ 402-3. S. 210); эпиклеза Καουατρηνω (dat.), восходящая к топониму (§ 434. S. 225); Καυή (§ 465—1. S. 242); Κίερος (§ 503. S. 256—257 — для этого названия, впрочем, не исключены также фракийские или греческие корни); Κίος (§ 520. S. 266—267; также возможно фракийское происхождение); образованная от топонима эпиклеза Κοροπιζω (dat.) (§ 587—3. S. 291); Κουσλανκι (dat.) (§ 612. S. 301); Κρουλλα (§ 629. S. 306); Κύβερα или Κυβενα (§ 638. S. 308; Д. Дечев говорит о фракийских корнях этого названия — Detschew D. Die thrakische Sprachreste. s. v.); Λάμνεις (§ 681—3. S. 328); Λαῦσος (§ 699-1. S. 335); Λῖβον (§ 711-1. S. 340); Λίβυσσα (§ 711-2. S. 340); эпиклеза Λιδαιω (dat.) (§ 712-2. S. 341); Μόδρα (§ 823. S. 391-392); Οκα и Οκη (§ 922-2, 3); Pengala (§ 1038. S. 481); Ότροία (§ 957-1. S. 451); Σαγουδάοι (§ 1143-2. S. 524); Σάγαρος Ἄγαρος (§ 1157-2. S. 535); Σασάβαρις (§ 1176-1. S. 545); Σητοι (§ 1205-2. S. 559); Ταρσός, Τάρσβία (§ 1303-2. S. 602); Ταταουιοιν (§ 1305—2. S. 604); Τεμβα (не исключены и фракийские корни; § 1315. S. 609); κωμητῶν Χηλιατιων (gen.; это название не имеет надежных параллелей) (§ 1435. S. 660); κωμῆται Ψαρηλανοι (возможно фракийское происхождение).
[56] О фракийской топонимике См. Duridanov /. Die thrakischen Orts–namen Bithyniens // Pulpudeva. № 3. Sofia, 1980. S. 220-222. к 29 топонимам и гидронимам Вифинии, чье фракийское происхождение было показано В. Томашеком, болгарский исследователь добавляет еще пять: Артанес, Брунк(г)а, Киос (см. предыдущ. прим.), Лафиас, Филлис, рассматривая на их примере характерные для фракийского языка фонетические явления. Сюда следует добавить данные Л. Згусты (Zgusta L. Kleinasiatische Ortsnamen), который, впрочем, за недостатком надежных параллелей иногда вынужден предполагать фракийское происхождение некоторых из приведенных названий только исходя из самого факта их географической принадлежности к Вифинии: Ἀζαλᾶς (§ 21—2. S. 48); Ατα (?) (§ 113—1. S. 105); Δάρανδος /Τάραντος (§ 241. S. 153); Δραδιζανων (gen. pi. — § 277. S. 166); название ближе неизвестной этнической группы (?) Ζβαληνοι (§ 321. S. 177); восходящая к какому–то вифинскому топониму эпиклеза богини Καλασυρτηνη (§ 412. S. 214); Κασσηνων κώμη (§ 457. S. 240); эпиклеза Μανετηνη (§ 767. S. 365); Μόκατα (§ 826. S. 393); κώμη Νεροληνών (§ 893. S. 422); Πουζάνη (§ 1092. S. 505); κώμη Πρηπάνων (§ 1098. S. 507); Πρίετος (§ 1100-3. S. 508); δήμου Ριζουραγων (§ 1125. S. 517); Σαρακηλανων κώμη (§ 1164. S. 539); Σβμάνη (?) (§ 1192. S. 554); Σίμανα (§ 1217-1. S. 570); Στρενπαν[ων] (gen.) (§ 1257. S. 587); Τροιαληνοι (§ 1369-2. S. 635).
[57] Подборку данных о вифинских гидронимах в числе прочих малоазийских см. в монографии: Tischler J. Kleinasiatische Hydronymie. Wiesbaden, 1977; автор этой работы заключает, что из трех с лишним десятков этих названий абсолютное большинство, видимо, имеет фракийскую либо анатолийскую этимологию, и лишь одно — Ἀζαρίτια — с некоторой натяжкой может считаться иранским (S. 164—166). Впрочем, последнее положение тоже может пересмотрено, так как однокоренное ЛИ Άζαρετος тоже было предложено отнести к малоазийским (см. Приложение 1).
[58] French D. Sinopean Notes I // EA. 1990. Ht. 16. P. 61.
[59] Robert L. Noms indigenes… P. 535.
[60] Dorner F. K. Inschriften und Denkmaler… № 34.
[61] См.: Leak B. Thynoi // RE. Bd. Via. Hbbd. 11. 1936. Sp. 734; Detschew D. Die thrakische Sprahreste. S. 211—213; Габелко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифиния…С. 117—118.
[62] Впрочем, в другом месте Страбон говорит, что фины и вифины (наряду с бригами, мигдонами, бебриками и медовифинами) совершенно покинули Европу (VII, 3, 2). Быть может, здесь отражено различие в происхождении европейских и азиатских вифинов?
[63] Должно быть упомянуто племя медовифинов, видимо, образовавшееся в результате слияния двух родственных (?) групп фракийцев (Strabo, VII, 3, 2; Steph. Byz., s. v. Μαιδοί). Cp. с нигде более не встречающимся этнонимом «мадуатены» (Liv., XXXVIII, 40, 7), вероятно, это искажение того же названия «медовифины». Исходя из того, что меды локализуются приблизительно в среднем течении Стримона (см. Златковская Т. Д. Возникновение государства… С. 28. Карта 1), то есть примерно на исторической «прародине» вифинов, логично допустить, что во взаимодействие с ними вступили оставшиеся на Стримоне «вифины/вифии» — потомки фракийцев Реса.
[64] Область проживания финов дважды упоминается Мемноном при рассказе о событиях 280/279 г. до н. э.: τὴν Θυνίδα γῆν (F. 9, 4) и τῆς Θυνιακῆς… Θρᾴκης (F. 9, 5). Обычно Финийскую Фракию считают восточной частью Вифинии (Дзагурова В. П. Мемнон. Комментарии. С. 297. Прим. 1; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 21). о территориальном разграничении между собственно Вифинией и Финийской областью См.: Kammel O. Heracleotica. S. 8—10; Meyer Ed. Bithynia. Sp. 512-513; Ashen D. Uber die Fruhegeschichte… S. 19; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 194.
[65] См. их перечисление и разбор: Габелко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифиния… С. 118—119. Можно согласиться с мнением, что Евстафий спутал название р. Ребы с производным от него наименованием области, тем более что они, похоже, могли и совпадать: ср. Steph. Byz., s. ν. Ῥήβα. Ποταμὸς παρά τῷ Πόντῳ. ἔστι καὶ χώρα, οὗ τὸ ὲθνικὸν Ῥηβαῖοι (Kammel O. Heracleotica. S. 8). Едва ли возможно, однако, принять предлагаемое С. Шахином отождествление Ребы Евстафия с протекающим далеко на юге притоком Сангария (Şahin S. Studien uber die Probleme… S. 146-148).
[66] См. наиболее подробно: Габелко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифиния… С. 117—125. Мнение о том, что «ядро» вифинской территории в доэллинистическую эпоху следует ограничивать только полуостровом Коджаэли, преобладавшее в историографии ранее (см., например: Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 13), оспаривалось в последние десятилетия целым рядом авторитетных исследователей (Şahin S. Studien uber die Probleme… Karte; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 192 — 196). Интересным выглядит предположение X. Марека, что опорные пункты вифинских правителей располагались в сравнительно труднодоступных гористых районах по берегам Сангария, а не на самом Вифинском полуострове (Marek Ch. Stadt, Ага und Territorium… S. 21. Anm. 184).
[67] Dorner F. K. Bithynia // Der Kleiner Pauly. Lief. 5. 1964. Sp. 908.
[68] Упоминание финов Николаем Дамасским (FGrH, 90 F. 113) представляет собой, скорее всего, анахронизм. Интересно, что название финов и производные от него слова употреблялись в эллинистическую и римскую эпохи в стихотворных надгробных эпитафиях — возможно, они, с точки зрения авторов, придавали тексту архаичную торжественность. См., например: Rumscheid F., Held W. Erinnerungen an Mokazis. Eine neuegefundene Stockwerkstele aus dem bithynischen Tarsos // IstMitt. Bd. 44. 1994. S. 92. В стк. 6 эпиграммы первоиздатели читали ἄμυνον, однако впоследствии другими исследователями было предложено чтение Θυνόν (Merkelbach R., Blumel W. Grabepigramm auf Mokazis // EA. Ht. 25. 1995. S. 67—69; SEG XLIV No 1010. P. 346). Cp. Θώνιον Ἀστακίην. в Ant. Pal., VII, 627 c поправкой Л. Робера: Θύνιον (Robert L. Inscriptions relatives a medicines. 3. Inscription de Lambese // Robert L. Opera minora selecta. Vol. III. Amsterdam, 1975. P. 1319—1323). В этой эпиграмме с Θύνιον хорошо коррелирует и другой несомненный архаизм, Ἀστακίην, нередко связывавшийся в римское время с вифинской столицей Никомедией (Debord P. Comment devenir… P. 144. Note 56). Любопытно, что Финия упоминается наряду с Вифинией даже в «Алексиаде» Анны Комнины (III, 11, 1; 4) (XII в. н. э.!), хотя о реальном этническом содержании этого названия к тому времени говорить, конечно, уже не приходится.
[69] Fol A. Paralleles… P. 181. В более поздней работе исследователь высказал прямо противоположный тезис о территориальной компактности Вифинии и отсутствии в стране «местных династических линий» (Фол А. Тракия и Балканите през ранноелинистическата епоха. София, 1975. С. 98).
[70] Употребление Аррианом этнонима «вифинские фракийцы» выглядит архаичным как для его эпохи, так и для описываемого им периода IV в. (Meyer Ed. Bithynia. Sp. 510; Bosworth A. B. A Historical Commentary on Arrian’s History of Alexander. Vol. I. Oxford, 1980. P. 176).
[71] Киконы в Азии упоминаются Гомером как союзники троянцев (Il., II, 844—850; XVII, 70—74), а в Европе их городами считались Исмар, Маронея и Ксанф (Strabo, VII, fr. 44). Однако надежных упоминаний о них в историческую эпоху не сохранилось (Спиридонов Т. Кикони / / КЕТД. С. 145), к тому же Дионисий сообщает, что это селение было названо так «из–за чрезвычайного возрастания численности и испорченности поселенцев (ἑποκησάντων)», что в сочетании со следующим сообщением о каких–то смутах (в Калхедоне?) вряд ли позволяет как–то связывать данный топоним с фракийским племенем. Ср. с трактовкой этого сообщения Л. А. Пальцевой (Пальцева Л. А. Из истории архаической Греции. С. 171).
[72] См.: Златковская Т. Д. Возникновение государства… С. 28. Карта. 1.
[73] Mitchell S. Onomastic Survey of Mysia and the Asiatic Shore of the Propontice // Pulpudeva. 2. Sofia, 1978. P. 121-122.
[74] О мариандинах и их статусе как подчиненного гераклеотам населения См.: Asheri D. Uber die Fruhegeschichte von Herakleia Pontike. II. Die Mariandynen / / Forschungen an der Nordkuste Kleinasiens. Hrsg von F. K. Dorner. Bd. I. Herakleia Pontike. Forschungen zur Geschichte und Topographie. Wien, 1972. S. 17—23; Avram A. Bemerkungen zu den Mariandynen von Herakleia am Pontos // SC. Vol. 22. 1984. S. 19—29; Сапрыкин С. Ю. Полисы и местное население Южного Причерноморья в архаическую и классическую эпохи // Демографическая ситуация в Причерноморье в период Великой греческой колонизации. Материалы II Всесоюзного симпозиума по древней истории Причерноморья (Цхалтубо, 1979). Тбилиси, 1981. С. 9—22; Он же. Гераклея Понтийская… С. 20—26; Фролов Э. Д. Гераклейские мариандины (К проблеме взаимоотношений греческих колонистов и местных племен в зоне дорийской колонизации) // Демографическая ситуация… С. 22—33.
[75] Компактное расселение мариандинов на небольшой территории может быть объяснено постоянным давлением со стороны вифинов (Дэагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 29).
[76] Vassileva M. Interactions in the Thracian—Phrygian Cultural Zone // The Thracian World on the Crossroads of Civilization. Reports and Summaries of the 7-th International Congress of Thracology. Bucharest, 1996. P. 164.
[77] Cremer M. Hellenistisch–romische Grabstelen… S. 62—64. о проблеме фрако–фригийского культурного взаимодействия в северо–западной Малой Азии в целом и Вифинии в частности см. содержательную работу: Vassileva M. Thracian—Phrygian Cultural Zone: The Daskyleion Evidence // Orpheus. Vol. 5.1995. P. 27-34.
[78] Ibid. S. 69-73.
[79] O галатских ЛИ в Вифинии и на соседних с ней территориях см.: Duridanov /. Die thrakischen Personennamen Bithyniens. S. 34—38; Mitchell S. Onomastic Survey… P. 122—123. Впрочем, кельтские корни не выявляются в заметном количестве у вифинских топонимов.
[80] Подробнее См.: Mitchell S. Onomastic Survey… P. 119-127; Cabelko O. L. The Thraco—Bithynian Population in the Cities of the Propontis Coast // The Thracian World on the Crossroads of Civilization. Reports and Summaries of the 7-th International Congress of Thracology. Bucharest, 1996. P. 368—369; Габелко О. Л. Фрако–вифинское население… С. 173.
[81] Asheri D. Fra Ellenismo e Iranismo. Bologna, 1983. P. 35.
[82] Его, разумеется, также не стоит преувеличивать, тем более что время появления тех или иных названий эллинского происхождения в Вифинии часто не поддается определению и в большинстве случаев могло быть более поздним, чем предполагает Д. Ашери. Большинство греческих топонимов сосредоточено на побережье Боспора или Черноморского побережья и связано со вторичной колонизацией прибрежных областей Калхедоном и Гераклеей Понтийской (о населенных пунктах Гераклеотиды см.: Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 30).
[83] Крыкин С. М. Фракийцы в античном Северном Причерноморье. М.. 1993. С. 79.
Глава II. ВИФИНИЯ НА РУБЕЖЕ КЛАССИЧЕСКОЙ И ЭЛЛИНИСТИЧЕСКОЙ ЭПОХ
§ 1. Вифиния в составе державы Ахеменидов
История Вифинии до эпохи эллинизма не была богата значительными событиями, поскольку этот уголок ойкумены в течение длительного времени находился в стороне от магистральных путей развития античной цивилизации. Основой для реконструкции процессов, происходивших в северо-западной Малой Азии в VI - IV вв., служат почти исключительно разрозненные и отрывочные данные письменной традиции, на базе которых трудно воссоздать целостную картину. Похоже, что в историографии утвердилось представление о бесперспективности (или - небольшой значимости) таких попыток: практически никто из антиковедов не обращался к доэллинистическому прошлому Вифинии[1]. Между тем такой экскурс представляет несомненный интерес.
Более или менее достоверные сведения о Вифинии относятся лишь к VI в. Геродот передает, что фракийцев финов и вифинов подчинил Крез (I, 28)[2], но не исключено, что они попали под власть лидийских царей уже при Алиатте[3]. В это время этническое разделение между двумя родственными племенами еще сохранялось, хотя, вероятно, уже сложилась объединявшая их политическая общность, которую можно условно охарактеризовать как союз племен. После завоевания Лидийского царства Киром Вифиния вошла в состав державы Ахеменидов[4], и последующие два столетия ее истории были связаны с Персидским царством.
Среди исследователей распространено мнение, что полного контроля над Вифинией Ахемениды никогда не достигали[5]. Следует, однако, проанализировать статус вифинцев в составе Персидского царства и попытаться проследить его изменение. Можно согласиться с А. Фолом, считающим, что вскоре после завоеваний Кира персы добились установления прочного господства над Вифинией, которое затормозило становление здесь государственности на основе местных фрако-фригийских традиций[6]. При Дарии I азиатские фракийцы были включены в третью сатрапию Ахеменидов с центром в Даскилии (Hdt, III, 90), а во время похода Дария на скифов (514/3 г.) через Вифинию пролегал путь персидского войска[7]. Других свидетельств о взаимоотношениях персов с вифинцами в это время до нас не дошло; предположения о подчинении "ближайших соседей Калхедона и Византия"[8] (вифинцев?), как и о размещении в Вифинии и Мариандинии персидских гарнизонов и чиновников[9] кажутся правдоподобными, но не находят в источниках прямого подтверждения[10]. Отсутствие изображений азиатских фракийцев на рельефах дворца в Персеполе и гробницы в Накш-и-Рустам[11], где показаны представители покоренных персами этносов, и в списке подвластных персам народов может косвенно свидетельствовать в пользу чисто номинального подчинения вифинцев персам. При Ксерксе же зависимость населения Вифинии от Ахеменидов приняла вполне реальный характер: во время подготовки похода на Элладу Вифиния с ее прекрасными корабельными лесами наряду с другими подвластными Ахеменидам областями служила базой для строительства персидского флота (Diod., XI, 2, 1), а в 480 г. вифинские отряды вошли в состав войска Ксеркса (Hdt, VII, 75; Or. Sib., XI, 176)[12].
После поражений персов в войнах с греками их власть в западных сатрапиях ослабела, что предоставило вифинцам возможность утвердить свою династию[13]. Мемнон сообщает, что около 435 г. в Вифинии правил Дидалс[14], ему наследовал Ботир, живший 75 лет, затем - Бас, который жил 71 год и царствовал 50 (377/6- 328/7 гг.), и Зипойт (328/7-280/79 гг.) (Memn., F. 12, 2-5). Тот факт, что в конце V в. вифинцы не упоминались в списке автономных народов Персидской державы (Xen., Anab., VII, 8, 25), отнюдь не свидетельствует об их полном подчинении сатрапу Фарнабазу[15]: предоставление автономии чаще всего было привилегией, даруемой "царем царей" местным правителям за проявленную ими лояльность[16], а вифинцы часто воевали с Фарнабазом (πολλάκις γὰρ οἱ Βιθυνοὶ αὐτῷ ἐπολέμουν) (Xen., Hell., III, 2, 2) и потому не могли рассчитывать на подобную милость. Основные административные и политические центры ахеменидских сатрапий в Малой Азии, такие, как Даскилий[17], были отдалены от Вифинии на значительное расстояние, что затрудняло достижение прочного контроля над ее населением[18]. В этих условиях реальная независимость и военные возможности азиатских фракийцев были достаточны для того, чтобы персы в критические моменты принимали их во внимание: так, Фарнабаз намеревался совместно с вифинцами не допустить вторжения Десяти тысяч во Фригию (Xen., Anab., VI, 4, 24).
Рассмотрение вифинско-персидских отношений позволяет заключить, что стремление к полной самостоятельности стало одним из ведущих мотивов в деятельности вифинских правителей уже в V в. В отдельные периоды им удавалось de facto достичь своей цели, однако этому скорее способствовали сепаратистские устремления малоазийских сатрапов, противившихся установлению в своих владениях прочной центральной власти, и относительная удаленность и незначительность Вифинии, чем ее военный и экономический потенциал. Превращению вифинских племен в сколько-нибудь существенный фактор политической жизни в регионе препятствовали не только и не столько власти Персидской империи, сколько ближайшие соседи вифинцев - греческие полисы побережья Южного Понта и Пропонтиды. Именно взаимоотношения с ними - в первую очередь с мегарскими колониями Византием, Калхедоном, Гераклеей Понтийской и Астаком - составляли основное содержание политической истории Вифинии в V-IV вв. и служили главным звеном, связывающим азиатских фракийцев с внешним миром[19].
Как и в других районах ойкумены, где происходила встреча эллинских поселенцев с варварами, еще не достигшими полного оформления собственной государственности, установившиеся между греками и вифинцами отношения, вероятно, были неоднозначными. Можно априорно предполагать некоторое развитие торговых связей, однако никакой конкретной информации о них мы не имеем[20]. Экономика Вифинии, очевидно, носила натуральный характер, еще не была подвержена существенному воздействию товарно-денежных отношений и восполняла все свои потребности за счет местных сельскохозяйственных ресурсов[21]. В то же время полисы, располагавшие обширной территорией с зависимым населением, занимавшимся земледельческим трудом, как, например, Гераклея или Византий, тоже не испытывали большой необходимости в тех продуктах, которые им могла предоставить торговля с Вифинией, и ориентировались на дальнюю морскую торговлю. Поэтому следует признать, что приоритет во взаимоотношениях вифинцев и греков занимали политические связи, а их характер определялся по преимуществу столкновением интересов обеих сторон. Хрестоматийное высказывание Ксенофонта о враждебности, испытываемой вифинцами к грекам: между Византием и Гераклеей "нет ни одного другого эллинского или дружественного города, но живут только фракийцы вифины. Рассказывают, что они, если захватывают кого-то из эллинов - потерпевших кораблекрушение (ὲκπίπτοντας[22]) или кого-либо еще - то поступают с ними очень жестоко" (Anab., VI, 4, 2), находит многочисленные подтверждения в сообщениях нарративных источников.
Соседство с такими экономически процветающими и сильными в военно-политическом отношении центрами эллинского мира, как Византий и Гераклея, накладывало на положение вифинских племен заметный отпечаток. Активная деятельность правящих кругов этих городов по включению близлежащих территорий в состав полисной хоры неизбежно приводила их к конфликтам с вифинцами, причем гераклеоты и византийцы были достаточно сильны для того, чтобы вмешиваться в столкновения вифинцев с другими полисами, преследуя при этом собственные цели. Население Вифинии со своей стороны нередко тревожило эллинских колонистов грабительскими набегами.
В наиболее уязвимом положении оказался Астак[23], уступающий другим расположенным в Вифинии полисам по численности населения, экономическим и военным возможностям. Согласно Мемнону, этот город "часто подвергался набегам со стороны соседей и много воевал. Когда после мегарцев в него ввели колонию афиняне, город освободился от несчастий и пребывал в большой славе и силе. В то время у вифинцев находился у власти Дидалс" (пер. В. П. Дзагуровой) (Δοιδαλσοῦ τηνικαῦτα τὴν Βιθυνῶν ἀρχὴν ἔχοντος· - Memn., F. 12, 2-3). Этому сообщению, несколько искажая его содержание, вторит Страбон: Астак был основан мегарцами и афинянами, а потом - Дидалсом (Μεγάριον κτίσμα καὶ Ἀθηναίοι καὶ μετὰ ταῦτα Δοιδάλσου - XII, 4, 2). Предположение о возможной причастности вифинского династа к реорганизации греческого города выглядит лишенным всяких оснований[24], поэтому заслуживает внимания конъектура А. Джонса: καὶ Ἀθηναίοι μετὰ ταῦτα ἐπὶ Δοιδάλσου[25], придающая этому сообщению фактически тот же смысл, что и в пассаже Мемнона.
Критическое положение граждан Астака в рассматриваемый период подтверждается и эпиграфическими материалами. Списки поступлений в казну Афинского морского союза[26] свидетельствуют о неуклонном снижении величины взноса астакенцев в середине V в. и о полном прекращении его в 443/2 г. Причиной этого следует считать экономические трудности, вызванные постоянной борьбой с вифинцами[27]. Некоторые исследователи вполне обоснованно, на мой взгляд, связывают выведение колонии афинян в Астак с понтийской экспедицией Перикла[28]. В свете данного предположения указание Мемнона на последующие μέγα δόξης καὶ ἰσχύος Астака (Memn., F. 12, 3) выглядит в полной мере оправданным: военно-стратегическое значение Астака как опорного пункта для контроля над местным населением и близлежащими полисами было очевидным, и потому афиняне затратили для выведения новой апойкии значительные силы и средства.
Очередной эпизод в истории греко-вифинских отношений зафиксирован в 424 г. Афинская эскадра под руководством Ламаха сильно пострадала от шторма, и греки для возвращения были вынуждены пересечь всю Вифинию от Гераклеи до Калхедона (Thuc., IV, 75). Х. Мерле полагает, что эта экспедиция оказалась весьма опасной для афинян[29], и это мнение логически согласовано со сложившимся на тот момент политическим контекстом: так, Юстин сообщает, что Ламах опасался перехода через земли соседствующих с Гераклеей многочисленных и воинственных племен (XVI, 3) - то есть, без сомнения, вифинцев. Возвращение афинского отряда оказалось первым из тех случаев, когда в напряженные отношения вифинских племен и эллинских колонистов вмешивалась третья сила - военные экспедиции греков, решавшие в этом регионе локальные задачи "большой политики".
Ситуация, в которой вифинцы выступали, как кажется, в роли активной стороны, вынуждавшей жителей близлежащих эллинских колоний к обороне, в корне изменилась в 416 г. Произошедший тогда перелом в греко-вифинских отношениях на долгое время передал инициативу полисам побережья Южного Понта и Пропонтиды. Столь резкая перемена стала возможной в результате крупного военного похода в Вифинию, предпринятого совместно византийцами и калхедонянами при поддержке европейских фракийцев[30]. Вифинцы потерпели тяжелое поражение: их земли были опустошены, многие селения взяты после осады (πολλά τῶν μικρῶν πολισματίων ἐκπολιορκήσαντες[31])" а их жители перебиты (Diod., XII, 82, 2). Но значение данного эпизода не исчерпывается чисто военной сферой: есть основания предполагать, что византийцы (игравшие, вероятно, главную роль в этом походе) сумели упрочить результаты достигнутой победы и подчинили своему господству часть вифинского населения, закрепив за собой территориальные владения в Азии.
Вопрос о локализации, времени оформления и роли азиатской хоры Византия редко становился предметом специального исследования[32]. Обычно эта целостная по своей сути проблема рассматривается в двух изолированных аспектах: с одной стороны, при помощи интерпретации эпиграфических материалов с территорий предполагаемых византийских владений, с другой - посредством анализа данных письменной традиции о правовом статусе вифинских сельских поселенцев и формах их эксплуатации византийцами. Получаемые при этом результаты не имеют явных точек соприкосновения. Так, выполненные на дорийском диалекте надписи из окрестностей современного селения Ялова на южном побережье Астакского залива и из района Триглии на южном берегу Пропонтиды, подвластных византийцам, датируются как III-I вв., так и римским периодом. С другой стороны, фраза Афинея: "Филарх в шестой книге "Истории" говорит, что и византийцы так же поработили вифинцев, как лакедемоняне илотов" (Φύλαρχος δ᾿ ἒν ἕκτη ἰστορίων καὶ Βυζαντίους φῆσιν οὑτῶ Βιθυνῶν δεσπόσαι ὡς Λακεδαιμονίους τῶν είλώτων - Athen., VI, 271c) заставляет исследователей отождествлять эту форму зависимости с другими видами общественных отношений типа илотии и соответственно возводить ее к значительно более раннему времени[33].
Говоря о порабощенных византийцами фракийцах, необходимо прежде всего внести окончательную ясность в вопрос о местах их обитания. Л. А. Пальцева считает, что подчиненные Византию вифинцы жили исключительно на европейском берегу Боспора[34]. Это положение уже подвергалось критике[35]. В самом деле, надежных сведений о проживании вифинов в Европе поблизости от пролива не существует; кроме того, владения византийцев здесь, судя по всему, вообще были не слишком обширны[36], что неудивительно ввиду сильного давления, постоянно оказываемого на полис фракийцами на протяжении едва ли не всей истории города вплоть до римского периода включительно[37].
Таким образом, едва ли есть основания сомневаться в том, что подчиненных византийцами вифинцев следует локализовать в Азии. Информация источников об азиатских владениях византийцев, однако, чрезвычайно отрывочна и противоречива. Согласно Страбону, византийские земли располагались в районе Даскилейского озера по соседству с хорой кизикенцев: καὶ τῆς Δασκυλίτιδος λίμνης τὰ μὲν ἔχουσιν ἐκεῖνοι (τ. е. кизикенцы. - О. Г.), τὰ δὲ Βυζάντιοι (XII, 8,11). Полибий говорит о том, что в 220 г. вифинский царь Прусий I отнял у византийцев мизийскую область в Азии, которой византийцы владели уже долгое время (IV, 50, 4), но после заключения мира возвратил им эти территории (52, 9)[38]. Наконец, Дионисий Византийский указывает, что Птолемей II Филадельф подарил гражданам Византия χώραν ἐπὶ τῆς Ἀσίας (Dion. Byz., 41).
Именно последнее сообщение кажется исследователям наиболее информативным. К. Хабихт на основании его делает вывод о приобретении византийцами всех своих азиатских владений в результате дарения Птолемея II ок. 280-279 гг., с помощью чего египетский владыка намеревался привлечь их на свою сторону в борьбе против Антиоха I[39]. Недавно и эта точка зрения была оспорена Ю. Г. Виноградовым (как кажется, довольно убедительно), отнесшим птолемеевские дарения Византию к событиям Второй Сирийской войны (255-253 гг.)[40].
Однако некоторые факты говорят о том, что азиатская хора византийцев представляла собой две разные области, приобретенные при различных обстоятельствах. Зачастую игнорируемое сообщение Стефана Византийского: Ἀστακὸς... ἔστι καὶ χώρα Βυζαντίων (Steph. Byz., s. v. Ἀστακός·), естественно, можно отнести только к южному побережью Астакского залива: данный район, видимо, имел свое название, производное от названия расположенного неподалеку полиса, и считался отдельной территориальной единицей в составе византийских владений[41]. Поскольку никакого географического единства между этими землями и окрестностями Триглии не существует, считать все византийские территории в Азии одной областью невозможно. Так как у Дионисия слово χώρα употреблено в асс. sing., следует считать, что Птолемей II подарил византийцам только одну часть земель, составивших впоследствии их Перею, - по моему мнению, именно Триглию с прилегающим к ней районом.
Наличие владений Филадельфа в вифинских землях, переданных впоследствии гражданам Византия, трудно соотнести с историческим контекстом конца 280-х - начала 270-х гг. до н. э.[42] Гораздо более вероятно, что земельные владения, включавшие в себя округу Триглии (но не часть Мизийского полуострова!) были подарены византийцам Птолемеем в 255-254 гг. Все это дает возможность утверждать, что район Яловы был приобретен византийцами много раньше, чем область Триглии[43].
Именно в пользу этого косвенно свидетельствуют данные источников. Полибий, как уже отмечалось, говорит, что к 220 г. византийцы владели Мизийской областью πολλοὑς ἤδη χρόνου? (IV, 50, 4)[44]. Филарх создавал свой труд во второй половине III в., и период, равный жизни примерно двух поколений (если отсчитывать от 280/279 г.), кажется явно недостаточным для фактического и юридического закрепления обрисованной им формы коллективной зависимости вифинцев от византийцев, что, в свою очередь, делает малопонятным словоупотребление Полибия[45].
Данные археологии и эпиграфики по крайней мере не противоречат предположению об образовании византийских владений в Вифинии в V в. Доримские надписи, в том числе с туземными именами - Σαδάλας, Δαδίον, Δάδα - из района Яловы, как уже говорилось, датируются III-I вв.[46], но отсутствие аналогичных свидетельств более раннего времени может быть объяснено несколькими причинами. Во-первых, археологические исследования на территории вифинской "глубинки", в стороне от крупных городских центров эллинистической и римской эпох, до сих пор практически не дали сколько-нибудь показательных материалов доэллинистического времени (единственное известное мне исключение - раскопки на территории Астака[47]). Во-вторых, византийские могильные стелы IV в. тоже единичны - их всего 3 из 220, изученных Н. Фиратли и Л. Робером[48], а более ранние вообще отсутствуют. Наконец, туземное сельское население, пока оно подвергалось жесткой эксплуатации, могло фактически не оставить существенных следов в эпиграфике полиса, как это было, например, с гераклейскими мариандинами (см. немногочисленные и неоднозначно трактуемые свидетельства - граффити с фрагментами имен из мариандинской мифологии[49]). А основания полагать, что вифинцы действительно тяготились своим положением, имеются: Гезихий сообщает, что после освобождения Византия от осады Филиппом II Македонским (340 г.) византийский стратег Протомах покорил восставших фракийцев (ἐπαναστάντας θρᾷκας καταδουλώσας - Patria Const., 31). Показательно, наконец, что наиболее древние надписи и рельефы (III в.) с территорий азиатской хоры Византия обнаружены именно в окрестностях Яловы, а не Триглии[50].
Единственный эпизод в византийско-вифинских отношениях, связанный с крупным военным конфликтом, в результате которого могло произойти подчинение части вифинцев, - это уже рассмотренные события 416 г.[51] В ходе своей экспедиции византийцы имели возможность вторгнуться далеко в глубь территории страны и достичь не только северного, но и южного берега Астакского залива. Упоминание Диодора о захвате многих вифинских селений может быть сопоставлено с данными Стефана Византийского, локализующего у залива некоторые из населенных пунктов Вифинии (Steph. Byz., s. w. Δρεπάνη, Πρόνεκτος, Πυθίον, Τραλλία, Χάραξ[52]).
Впоследствии между этими территориями и Византием были налажены интенсивные морские коммуникации, позволявшие грекам поддерживать контроль над подчиненными вифинцами, расширить владения вплоть до западной оконечности Мизийского полуострова[53] и, возможно, концентрировать здесь значительные военные силы, что ставило под угрозу внутренние вифинские территории[54]. Не случайно, что вплоть до 220 г. вифинцы ни разу не пытались предпринять против Византия какие-либо враждебные шаги.
Рубеж V и IV вв., период вероятного правления Ботира, стал временем наиболее активных действий греческих военных экспедиций в Вифинии. Для этого должны были сложиться определенные условия как внешнего, так и внутреннего характера. к первым из них можно причислить перенос боевых действий заключительного этапа Пелопоннесской войны на малоазийский театр, в частности, в регион Пропонтиды и Проливов, а также особенности развития греко-персидских отношений этого периода, вызвавшие поход Десяти тысяч и экспедиции Деркилида и Агесилая. Внутриполитическое же положение Вифинии после событий 416 г., видимо, характеризовалось ее чрезвычайным ослаблением, что давало гражданам близлежащих полисов шанс окончательно склонить чашу весов на свою сторону и побуждало их оказывать поддержку любому противнику вифинцев[55]. В распоряжении греков в это время уже находились определенные средства контроля над Вифинией - в первую очередь военные. Складывающиеся дипломатические отношения между вифинцами и их эллинскими соседями оказались малоэффективными и не выдержали проверки на прочность в 409/8 г., когда перешедшие на сторону спартанцев калхедоняне при приближении афинского войска под командованием Алкивиада отправили в Вифинию все свое имущество.
Плутарх говорит о дружественных отношениях между калхедонянами и вифинцами: τὴν λείαν ἅπασαν ἐκ τῆς χώρας συναγαγόντες εἰς Βιθυνοὺς ὑπεκτίθενται φίλους ὄντας (Plut., Alkib., 29), а Ксенофонт (вероятно, послуживший источником для него) придерживается несколько иной, более нейтральной терминологии: τὴν λείαν ἅπασαν κατέθεντο εἰς τοὺς Βιθυνοὺς θραῖκας ἀστυγείτονας ὄντας (Xen., Hell., I, 3, 2). Практика "заклада" имущества у соседей была широко распространена в эллинском мире[56], но остается неясным, можно ли здесь говорить о действительно равноправных союзных отношениях калхедонян и вифинцев. Не исключено, что после событий семилетней давности не только византийцы, но и калхедоняне упрочили свое влияние в Вифинии и стремились использовать его для получения односторонней выгоды. Вифинцы же, еще не оправившиеся от недавнего поражения, сочли за лучшее пока не идти на конфликты с соседями и выполнять их требования. Так или иначе, но отношения калхедонян с вифинцами на данный момент в первый и последний раз на протяжении V-IV вв. можно охарактеризовать как лишенные открытой враждебности[57]. Эти связи, однако, оказались непрочными: вифинцы уступили давлению Алкивиада, угрожавшего им войной, выдали ему все имущество калхедонян и даже заключили с ним договор: πίστεις πεποιημένος (Xen., Hell., I, 3) или φιλία ὡμολόγησαν (Plut., Alkib., 29). Истинная цена этого соглашения тоже была невелика: когда после поражения афинян Алкивиад вновь оказался в Вифинии, он, по словам Плутарха, был ограблен тамошними разбойниками-фракийцами (Ibid. 38).
Описанные события наглядно демонстрируют нежелание вифинцев связывать себя какими-либо обязывающими договорами с греками и вскрывают реальную основу всех акций азиатских фракийцев против эллинов: сохранение традиционной враждебности к гражданам близлежащих полисов и стремление не допускать любого военного или дипломатического вмешательства извне.
Заметным эпизодом в истории вифинских племен стало их столкновение в 400 г. с греческими наемниками Кира Младшего, которые под руководством Хирисофа (после его смерти его пост занял Неон) и Ксенофонта проходили через Вифинию на последнем этапе своего возвращения в Европу[58]. Заслуживает внимания то обстоятельство, что Десять тысяч при организации вторжения в Вифинию пользовались содействием граждан Гераклеи Понтийской, предоставивших корабли аркадянам (Xen., Anab., VI, 3, 17), снабжавших наемников продовольствием (VI, 2, 3; VI, 5, 1) и служивших им проводниками (VI, 4, 23). Очевидно, гераклеотами наряду с естественным желанием избавиться от опасного и обременительного пребывания в их владениях большого войска (VI, 2, 7-8) двигало также стремление ослабить вифинцев[59]. Эти события всесторонне изучены в монографии голландского ученого И. П. Стронка[60], ряд положений которой должен быть внимательно рассмотрен. к числу несомненных достоинств этого труда должны быть отнесены прежде всего тщательное изучение местности, на которой разворачивались события (особенно окрестностей м. Кальпе - совр. Керпе)[61], и детальная реконструкция хода боевых действий между греками и населением Вифинии.
Первыми в столкновение с вифинцами вступили отряды аркадян и ахейцев, стремившихся раньше всех напасть на местных жителей и получить как можно больше добычи. Им удалось ограбить несколько деревень, ближайших к гавани Кальпе, однако затем собравшиеся в большом числе вифинцы нанесли грекам большой урон[62] и окружили их на каком-то холме (VI, 3, 2-9)[63]. Азиатским фракийцам в достижении этого способствовали хорошее знание местности и более легкое вооружение, удобное для действий на лесистом и холмистом пространстве. Только подход Ксенофонта и его воинов заставил вифинцев отойти и позволил спастись остальным аркадянам (VI, 3, 22-26).
Вскоре вновь соединившиеся силы греков опять вступили в сражение с вифинцами, выступившими на этот раз совместно с персидским сатрапом Фарнабазом. Очевидно, резкое обострение военной обстановки в стране повлекло за собой и активизацию дипломатической деятельности вифинцев, совсем не часто вступавших в переговоры даже с ближайшими соседями. Они старались теперь заручиться поддержкой для борьбы с наемниками: несколько ранее грекам удалось перехватить ехавших куда-то вифинских послов (ἐντυγχάνουσι πρεσβύταις πορευομένοις ποι) (VI, 3, ΙΟ)[64]. Неопределенность высказывания все же не мешает предположить, что эти послы были отправлены к персам: в скором времени Фарнабаз вместе с вифинцами попытался предотвратить вторжение греков во Фригию (VI, 4, 24)[65]. Очередная экспедиция наемников, отправленная за провиантом (ее возглавил Неон из Асины), понесла тяжелые потери: в результате неожиданного нападения противника греки потеряли не менее 500 человек (VI, 5, 23-27).
В последовавшей затем ожесточенной схватке наемники взяли верх[66]; им удалось навязать противнику "правильное" сражение, хотя действия многочисленной вражеской конницы внушали им опасение (VI, 5, 7-32)[67]. Потери вифинцев были незначительны (VI, 5, 30-31), однако, стремясь смягчить последствия поражения, они предприняли меры двоякого рода: во-первых, стали уезжать в глубь страны (VI, 6, 1), а во-вторых, направляли к Ксенофонту послов, пытаясь добиться его дружбы (VI, 6, 4)[68]. Судя по всему, эти акции не имели успеха: во время перехода греков к Калхедону вифинские земли вновь подверглись разорению (VI, 6, 38). Маршрут войска на этом пути убедительно восстановлен И. П. Стронком: он считает, что "прямая дорога", по которой греки намеревались идти первоначально, проходила частично вдоль черноморского побережья, частично - по хинтерланду; однако она была слишком опасной, и потому наемники, вернувшись в Кальпе, направились затем к Боспору Фракийскому вдоль северного побережья Астакского залива, где они могли не опасаться нападений вифинцев[69].
Подводя итог вифинской кампании Ксенофонта и его соратников, следует резюмировать, что в конечном итоге грекам принесли успех высокая выучка, лучшее вооружение и умелое командование; но представляется вполне справедливой лаконичная оценка Диодора, отметившего, что при переходе через Вифинию эллины подвергались опасностям (κινδύνοις περιέπιπτον - XIV, 31, 4). Об этом же свидетельствуют и данные о потерях греков на пути от Гераклеи к Хрисополю[70].
Рассказ Ксенофонта предоставляет также весьма редкую возможность высказать ряд предположений о социально-экономическом развитии Вифинии в рассматриваемое время. Наиболее интересен вопрос о вифинских деревнях, оказавшихся в сфере действия наемников. Й. П. Стронк считает, что слова источника κῶμαι... οἰκούμεναι требуют того, чтобы между ними было поставлено слово εὖ, что переводится им как "prosperous"[71]. Попытка увидеть в этом пассаже какое-то указание на политический статус этих поселений[72] обоснованно представляется ему сомнительной[73]. Вместе с тем мнение самого исследователя о том, что Ксенофонт, намеревавшийся заложить в гавани Кальпе поселение[74], считал развитие торговли с населением этих "процветающих деревень" одним из аргументов в пользу основания колонии, кажется уязвимым для критики: ни один из эпизодов пребывания греков в Вифинии не дал оснований рассчитывать на установление таких связей[75]. Едва ли в случае основания колонии в Кальпе греки смогли бы рассчитывать на установление хотя бы в минимальной степени взаимовыгодных отношений с жителями прилегающих областей[76]; очевидно, солдаты в полной мере осознавали это, что (наряду с естественным желанием скорее вернуться в Элладу - VI, 4, 8) воспрепятствовало осуществлению плана Ксенофонта?
Особый интерес представляет собой понимание Й. П. Стронком пассажей, в которых упоминается захват греками рабов (VI, 3,1; 6, 38). Исследователь, кажется, склоняется к мнению, что слово ἀνδράττοδα употреблено здесь для обозначении добычи, в которую наряду со скотом и продовольствием могли попасть и сами жители вифинских деревень, и вслед за основными английскими изданиями и переводами источника предпочитает употреблять слово "captives"[77]. Эти пассажи могут быть сопоставлены с эпизодом VI, 6, 1, который, следуя переводу Й. П. Стронка (removing their slaves and property), можно было бы считать единственным в источниках свидетельством существования рабов у самих вифинцев в доэллинистическое время, однако употребление термина οἰκέται в других местах "Анабасиса" (II, 3, 15, а особенно IV, 5, 35 и IV, 6, 1) заставляет признать, что и здесь речь идет не о рабах, а о домашних[78].
Спустя год после рассмотренных событий, в 399 г., Вифиния стала ареной действия войска спартанского полководца Деркилида, расположившегося здесь на зимовку. Этот эпизод весьма близок по своему содержанию обстоятельствам пребывания в Вифинии Десяти тысяч: те же грабительские набеги греков и союзных им одрисов Севта на богатые вифинские деревни (Xen., Hell., III, 2, 2), те же ожесточенные столкновения, в которых азиатские фракийцы мастерски прибегали к тактике боя пельтастов и легкой конницы (III, 2, 3-5)[79], и, в конце концов, тот же результат: успешное решение эллинами всех оперативных задач и полное обеспечение ими потребностей войска за счет грабежа вифинских земель (III, 2, 5; Diod., XIV, 38, 3).
Столкновения с Деркилидом стали последним достоверно засвидетельствованным событием, связанным с взаимоотношениями вифинцев с греческими военными экспедициями. Поход Агесилая в западные сатрапии Ахеменидской державы, кажется, не затронул Вифинию. Восстановление сильно поврежденного текста Оксиринхского папируса, рассказывающего о переходе Агесилая из Мизии в Пафлагонию (Hell. Оху., XVII, 2) допускает различные варианты, но конъектура διὰ [τοῦ Σαγγαρίου] вместо διὰ [τῆς Βιθυνίδος] кажется более надежной. Территория Вифинии в это время еще не простиралась так далеко на юг и, кроме того, едва ли переход через вифинские земли оказался бы для воинов Агесилая "менее утомительным" (Ibid.): греки должны были считаться с возможностью сопротивления вифинцев[80]. Показательно, однако, что Агесилай, стремивщийся установить дружественные отношения с частью мизийцев и пафлагонцами[81], не рассматривал в качестве возможного партнера население Вифинии - либо из-за его резко отрицательного отношения к грекам, либо потому, что вифинцы в тот момент не представляли собой заметной военно-политической силы.
Можно подытожить, что на рубеже V-IV вв. полисы северо-западной Анатолии, используя в отдельные моменты внешнюю помощь, сумели добиться явного военно-политического превосходства над вифинским населением. Причины этого видятся в отсутствии единства и четкой координации сил вифинских племен, в довольно примитивном уровне развития их государственности и слабости центральной власти. Характерно, что никто из античных авторов, кроме использовавших труды местных историков Мемнона и Страбона[82], ничего не знал о вифинских правителях доэллинистической эпохи. Их власть, быть может, была достаточно прочной для того, чтобы обеспечить реальную независимость от персидских сатрапов, не проявлявших особого интереса к укреплению своего господства в удаленной и малозначительной области; но противостоять притязаниям греческих колонистов на достижение контроля над близлежащими территориями вифинцы могли далеко не всегда, и то лишь на тактическом уровне.
Характер политических отношений с эллинскими полисами в доэллинистическое время предопределил значительную обособленность Вифинии от других районов ойкумены. Д. Ашери включает Вифинию наряду со многими другими областями Малой Азии (Мизией, Троадой, Лидией, Карией, Ликией) в своеобразную географическую зону, где переплетались эллинские, иранские и местные культурные и этнические влияния[83]. Это в принципе верное положение в отношении Вифинии требует некоторого уточнения. Весь характер развития страны в VI-IV вв. убеждает, что исконные фрако-анатолийские традиции оставались здесь безусловно преобладающими.
Нам известны лишь несколько эпиграфических свидетельств (предположительно IV в.), фиксирующих пребывание вифинцев вне пределов своей страны: это надгробия из Пирея с надписями Ἀριστομέν[ης] Βιοθρυν[ὸς] Βιθυνός (IG. II 8409), Σπόκης Βιθυνός[84], Φιλάργυρος Βιθυνός (IG. II 8411), Χρήστη Βιθυνίς (IG. II 8412) и могильная плита из Синопы с надписью Βᾶς Καλλίας[85]. Тем более нет оснований говорить о наличии устойчивых контактов между Вифинией и другими государствами - будь то Одрисское царство, как осторожно предполагает С. М. Крыкин[86], или даже Боспор[87]. Появление на политическом и культурном горизонте Эллады в середине IV в. двух вифинцев - Эвбула (Anon. Vit. Arist., 402 ed. Westermann; Suid., s. v.v. Ἔυβουλος, Ἑρμίας) и Гермия (Diog. Laert., V, 3; Suid., s. v.v. Ἀριστοτέλης, Ἑρμίας) и их деятельность как тиранов Ассоса и Атарнея, а в особенности головокружительная карьера последнего от раба-евнуха[88], "трижды проданного", согласно словарю Суда, до философа, породнившегося с Аристотелем и ставшего его сподвижником, и правителя обширной области в Малой Азии[89], должны расцениваться как исключительное явление, аналогов которому в ранней вифинской истории не существует. В этой связи, однако, необходимо отметить два упоминания Вифинии, связанные с великим Аристотелем. В сочинении "Об удивительных слухах" упоминается о существовании в Вифинии особого минерала "спин", якобы притягивающего огонь (Mirab. auscult. Ed. Bekker., 832 b). Более интересен фрагмент Аристотелевского корпуса, в котором имя Аристотеля приводится в контексте сравнения политического устройства и управления александрийцев, афинян и... вифинцев (!), осуществлявшегося κατὰ τήν τάξιν τῶν στοιχεῖων (Anonymi comm. in Porphyrii isag. (cod. Par. 1939 f. 51a)). C уверенностью приписывать эти пассажи самому Аристотелю трудно, но если допустить такую возможность, то следует предположить, что источником их послужил именно Гермий (особенно последнего - учитывая его высокий политический статус).
В целом же можно не сомневаться в том, что воздействие на вифинцев со стороны греческой культуры и масштабы эллинизации страны были крайне незначительными[90]. Вифиния, в свою очередь, во многом была для греков классической эпохи terra incognita. Любопытные штрихи, воссоздающие отношение эллинов к отдельным чертам "национального характера" каппадокийцев - в стихотворении поэта VI в. Демодока (Anth. Pal., XI, 237) и пафлагонцев (во "Всадниках" Аристофана), позволяют заключить, что эти народы, хотя они и проживали в значительно более удаленных от Греции местах, чем вифинцы, были знакомы эллинам на чисто бытовом уровне[91]. о вифинцах этого сказать нельзя; из немногочисленных высказываний о них, принадлежащих авторам доэллинистической эпохи, наиболее показательным является уже упомянутый пассаж Ксенофонта (Anab., VI, 4, 2), тональность которого естественным образом подразумевает малую интенсивность мирных контактов между азиатскими фракийцами и греками в повседневной жизни[92].
Очередная обширная лакуна в сведениях источников позволяет лишь очень приблизительно восстановить основные моменты в изменении внутри- и внешнеполитического положения Вифинии в 390-330-х гт. На протяжении этого периода, большая часть которого пришлась на время правления Баса (378-328 гг.), Вифиния значительно усилилась.
Об этом говорит прежде всего то, что имя Баса появляется не только в труде Мемнона, довольно хорошо осведомленного о ранней вифинской истории, но и в других источниках (правда, поздних и малодостоверных) (Ael. Herod., De prosod. cathol., vol. 3. t. P. 399; Choerob., Proleg. et schol. in Theod. Alex. can. P. 116), где oh, впрочем, ошибочно (но, быть может, символично) назван βασιλεύς Πόντου. Имеются также определенные основания говорить о каких-то связях между Вифинией и Синопой, сложившихся в период правления Баса. Ha одном амфорном клейме из Синопы фигурирует имя фабриканта Βάντος (gen.). Б. Н. Граков отнес это клеймо ко второй подгруппе первой группы синопских клейм[93], которая датируется, согласно последующим исследованиям, приблизительно 40-20-ми гг. IV в.[94] Как было отмечено, появление среди синопских астиномов и фабрикантов имен Аброком, Корил, Тис, Аттал, Антиох, Митридат следует связывать с политическим влиянием, испытываемым городом в те или иные периоды времени со стороны персидских сатрапов, пафлагонских правителей и эллинистических монархов[95], и имя Бас (которое, как было отмечено выше, зафиксировано и на одном из синопских надгробий) вполне может быть поставлено в этот же ряд. Трудно предполагать, чтобы Вифиния в IV в. реально влияла на положение дел в достаточно удаленной от нее Синопе, но имя вифинского династа было известно в этом городе[96]. На рост авторитета Баса во внешне-политических делах может указывать и фраза Мемнона, указывающего, что Бас "процарствовал" (ἐβασίλευσε) в Вифинии 50 лет (Memn., F. 12, 4), если не считать ее случайной ошибкой.
При Басе Вифиния, видимо, вновь стала представлять собой некоторую угрозу для греческих соседей. По свидетельству Полиена, гераклейский тиран Клеарх (363-325 гг.) совершил поход на Астак, в результате чего возникла возможность его конфликта с "фракийцами" (т. е. вифинцами) (II, 30). Неопределенность этого сообщения побуждает исследователей впадать в крайности и говорить либо о его недостоверности[97], либо, напротив, о захвате Астака вифинцами[98], что кажется равным образом неоправданным. Достаточно того, что при ведении активных внешнеполитических действий тиран Гераклеи должен был считаться с позицией вифинцев и, вероятно, в том числе с их отношением к близлежащим греческим полисам.
Также весьма гипотетическим является предположение о возможных военных действиях вифинцев против калхедонян. Сведения источников об этом крайне отрывочны, но они позволяют заключить, что в IV в. граждане Калхедона были вынуждены прибегнуть к помощи кизикенцев для защиты от какого-то врага, осадившего город (Aen. Tact., 12; ср. Ps. - Arist., Oikonom., II, 10; Pap. Oxy., 303). Неожиданное обострение отношений жителей города с этим кизикским отрядом привлекло к себе первоочередное внимание Р. Меркельбаха, трактующего его исключительно как эпизод внутриполитической истории Калхедона[99] и оставляющего без внимания вопрос о том, с кем же именно калхедоняне воевали до своего обращения к кизикенцам. Отношения калхедонян с персами в это время, кажется, носили стабильный характер. Вряд ли речь здесь идет и о каком-либо столкновении с византийцами, так как жители Калхедона обладали достаточной свободой действий в проливе (Ps. - Arist., Oikonom., II, 10). А поскольку вплоть до раннеэллинистической эпохи (исключая, конечно, период Пелопоннесской войны) калхедоняне не вели войн ни с кем, кроме персов, византийцев и вифинцев, то можно предположить, что их противниками в этих событиях были именно последние.
Объяснить медленное, но неуклонное возрождение политической роли Вифинии, позволившей ей спустя несколько десятилетий даже отразить нападение полководцев Александра Македонского, ввиду недостатка информации крайне затруднительно. Главным кажется то обстоятельство, что за долгое время почти непрерывной конфронтации с эллинскими полисами вифинские племена, будучи вынуждены решать сложные военные задачи, должны был консолидироваться и поднять степень своей политической организации[100]. Такое явление было широко распространено и в европейской Фракии[101], но в Вифинии с ее территориальной компактностью и "географическим единством"[102] местное население в окружении иноплеменной (хотя частично и этнически близкой) среды к последней трети IV в. сумело достичь большей политической сплоченности, чем его собратья в Европе[103]. Единодержавная власть в Вифинии к началу эпохи эллинизма значительно укрепилась. Складывающиеся здесь монархические институты оказались гораздо устойчивее аналогичных структур государственности у европейских фракийцев, которым было трудно добиться создания крупных политических объединений из-за постоянного соперничества многочисленных правящих династий различных племен и отсутствия четкого принципа наследования власти[104].
Упрочению политического положения Вифинии способствовали и некоторые изменения международной обстановки в регионе. Контроль Ахеменидов над территорией проживания вифинских племен уже практически не ощущался, но в сопредельных районах персидская политика еще продолжала оставаться существенным фактором межгосударственных отношений. Если сохранение в целом дружественных связей с персидскими сатрапами способствовало дальнейшему усилению Гераклеи[105], то разгром усилившейся в начале века Пафлагонии Датамом (Nep., Dat., II) мог оказаться полезным для Вифинии[106]. Бурные события, связанные с "Великим восстанием сатрапов" против Артаксеркса III, не затронули непосредственно северо-западную Малую Азию, но, несомненно, создали почву для дальнейшего укрепления независимости Вифинии от Ахеменидов. Традиционные соперники вифинцев, Византий и Калхедон, больше не выступали против них совместно; напротив, в IV в. отношения между ними были неровными и омрачались частыми конфликтами (Polyaen., VI, 25; Plut., Schol. Hesiod., F. 49)[107], приведшими даже к подчинению калхедонян византийцами в 356 г. (Demosth., XV, 26). Эти события, несомненно, были выгодны вифинцам.
Таким образом, к последней трети IV в. сложились все предпосылки для того, чтобы Вифиния вступила в новый этап своей истории. Он характеризуется укреплением государственности, активизацией внешней политики, или, точнее говоря, вообще возникновением ее как таковой, если подходить к этому понятию как к целостному комплексу мероприятий, а не отдельным разрозненным акциям, и, как следствие, общим усилением Вифинии. Данные взаимосвязанные процессы были довольно длительными и не прямолинейными, их ход иногда осложнялся различными противодействующими факторами, но дальнейшие события показали, что именно эти изменения определяли особенности развития вифинского общества на рубеже классической и эллинистической эпох.
[1] Так, Эд. Мейер просто перечислил некоторые события политической истории Вифинии этого времени без какого–либо их анализа: Meyer Ed. Bithynia. Sp. 514-515.
[2] То обстоятельство, что в этом пассаже Геродот упоминает финов, о которых он ничего не говорит в дальнейшем (VII, 75) (How W. W., Welles /. A Commentary on Herodotus in Two Volumes. Vol. I. (Books I— IV). Oxford; New York, P. 48), едва ли свидетельствует об интерполяции текста позднейшей вставкой (Аомоури Н. Ю. к истории… С. 120) и может быть объяснено использованием Геродотом разнородных источников информации о Вифинии.
[3] См. Steph. Byz., s. v. Ἀλύαττα. Ἀλύαττα, χωρίον Βιθυνίας, ἀπὸ Ἀλύαττου κρατήσαντος τὸν τόπον. Ср. сообщение псевдо-Зонары (s. v. Ἀλιάτης). Правда, как отметил Эд. Мейер, Ливий (XXXVIII, 18, 3) помещает селение с таким название не в Вифинии, а на границе Фригии и Галатии (Meyer Ed. Bithynia. Sp. 515), но остается неясным, идет ли здесь речь об одном и том же или различных населенных пунктах (Zgusta L. Kleinasiatische Ortsnamen. § 49—1. S. 65). Высказанное недавно предположение об основании Алиатты лидийским монархом совместно с греками как части более обширного греколидийского колонизационного предприятия в северо–западной Малой Азии (Суриков И. Е. о некоторых факторах колонизационной политики Гераклеи Понтийской // ПИФК. Вып. XII. 2002. С. 76—77) выглядит в целом правдоподобным, но конкретными данными в условиях отсутствия источников не подтверждается. Можно только заметить, что греков вряд ли могло заинтересовать выведение колонии, удаленной от морского побережья.
[4] Meyer Ed. Bithynia. 1898. Sp. 515.
[5] Jones A. H. M. The Cities… P. 148; SEHHW. Vol. I. P. 567; Heinen H. The Syrian—Egyptian Wars and the New Kingdoms of Asia Minor // CAH². Vol. VII. Part. 1. 1984. P. 425; Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignty… P. 858; Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…» P. 71.
[6] Фол А. Демографска и социална структура… С. 211. Сообщение о том, что Пруса—Олимпийская была основана неким Прусием, воевавшим с Крезом (Strabo, XII, 4, 3) или Киром (Steph. Byz., s. v. Προῦσα), не кажется достоверным и может быть объяснено ошибкой переписчика: во фразе κτίσμα Προυσίου τοῦ πρὸς Κροῖσον (Κύρον) πολεμήσαντος неясное имя царя должно быть заменено на другое слово. Тем не менее во многих исследованиях высказывается мнение об историчности этого Прусия и соответственно удревнении вифинской государственности по меньшей мере на сто с лишним лет (Reinach Th. Essai sur la numismatique des rois de Bithynie. P. 225; Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. S. 385; ФолА. Демографска и социална структура… С. 210; Он же. Политическата история на траките. Края на второ хилядолетие до края на пети век преди новата ера. София, 1972. С. 88; Fol A. Observations preliminaires… S. 63; Idem. Thrako–bithynische Parallelen… S. 201; Орачев А. Прусий (1) // КЕТД. C. 223). В других работах этот Прусий считается мифическим персонажем (Habicht Ch. Prusias (1). Sp. 1103; Wilson D. R. The Historical Geography… P. 76). T. Корстен В новой работе по истории Прусы склоняется к мнению об основании города ближе неизвестным вифинским или мизийским династом VI в., ссылаясь при этом на надпись римского времени из Мегары, где засвидетельствовано имя, начинающееся на Πρους-. Он отвергает замену трудноопределимого имени на Kіveron (ведь именно Прусий I, которого также считают основателем Прусы—Олимпийской, в конце 190 х гг. завоевал этот город (Memn., F. 19, 1); См.: Dorner F. K. Prusa ad Olympum // RE. Bd. XXIII. 1. 1957. Sp. 1077), поскольку Киер к моменту подчинения его Прусием I не был самостоятельным, а принадлежал Гераклее (Die Inschriften von Prusa ad Olympum / IK. Bd. 39. Τ. 1. Hrsg. v. Th. Corsten. Bonn, 1991. S. 21—25). Эта гипотеза чересчур произвольна. Однако возможна иная конъектура, устраняющая указанное противоречие: προς Κίον, что хорошо согласуется с предшествующим пассажем Страбона о захвате Киоса Прусием I (XII, 4, 3). В этом случае приобретает особый вес указание на то, что причастие πολεμήσαντος указывает на агрессора (Syme R. Anatolica. P. 116). Любопытно, что эта идея была высказана еще Э. Нольте в 1861 г. (Nolte E. De rebus gestis… P. 60), однако в дальнейшем она совершенно забылась.
[7] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 112. Note 29. Сущестование на рубеже Мизии и Вифинии селения Дарейукоме, конечно, не может считаться надежным показателем прочного персидского влияния в этой области (Asheri D. Fra Ellenismo e Iranismo. P. 33). Тем не менее осада Калхедона Дарием (Polyaen., VII, 11, 5), предпринятая, возможно, в 511 г. (Olmstead A. T. History of the Persian Empire. Chicago, 1957. P. 150), могла потребовать длительного пребывания персов в Вифинии.
[8] Rogers R. W. A History of Ancient Persia from its Earliest Beginnings to the Death of Alexander the Great. New York; London, 1929. P. 123.
[9] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 113. Note 38.
[10] Косвенным (безусловно, очень косвенным!) указанием на ту или иную форму господства персов над северо–западной Малой Азией может служить обнаружение на территории Гераклеи Понтийской фрагмента статуи — мужской головы в тиаре. Турецкий археолог Э. Акургал полагает, что эта скульптура изображала персидского сатрапа, и датирует ее VI в. (Akurgal E. Neue archaische Skulpturen aus Anatolien // Archaische und klassische griechische Plastik. I. Kolloquium. Athen, 1985. S. 9—13). Другие свидетельства подобного же плана — обнаруженная в окрестностях Измида/Никомедии бронзовая бляшка с изображением козла, выполненная в традициях иранско–ахеменидского искусства (Otto H. Achamenidische Kleinkunst in Anatolien // Antike. Bd. 17. Ht. 1. 1932. S. 81—88) и серебряная посуда персидского происхождения из погребения кого–то из представителей вифинской знати (окрестности Киера) (Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 71). Эти находки, к сожалению, не проясняют, насколько реальным было персидское политическое и/или культурное воздействие на Вифинию. Стелы «греко–персидского стиля», происходящие из округи Бурсы (Idid.), никаких дополнительных аргументов о «влиянии, исходившем из резиденции сатрапа» (Даскилия) предоставить не могут, т. к. эта территория была освоена вифинцами значительно позже. Наконец, нужно упомянуть высказанное в одной из публикаций в Интернете мнение о том, что на так называемой «Вазе Дария» из Неапольского музея в числе телохранителей персидского царя изображен вифинец (http://www.thrace. Ocatch.com/grant.html). Оно уязвимо для критики: данная фигура может быть отождествлена с фригийцем или представителем какого–либо другого малоазийского народа.
[11] Изображение на рельефах ападаны Персепольского дворца (группа № 19) исследователи связывают не с азиатскими, а с европейскими фракийцами, входившими в состав сатрапии Скудра. См.: Schmidt E. F. Persepolis. I. Structures. Reliefs. Inscriptions. Chicago, 1953. P. 89, 120. PI. 45; Уилбур Д. Персеполь. Археологические раскопки резиденции персидских царей. М., 1977. С. 71.
[12] Геродот дает довольно подробное описание внешнего вида вифинских воинов: «У (азиатских. — О. Г.) фракийцев, отправившихся в поход, на головах были лисьи шапки (ἀλωπεκέας). На теле они носили хитоны (κιθῶνας), поверх которых были наброшены пестрые накидки (ζειράς). На ногах и коленях у них были обмотки из оленьей шкуры. Вооружены же они были дротиками, небольшими щитами (πέλτας) (в переводе Г. А. Стратановского почему–то говорится о пращах. — О. Г.) и маленькими кинжалами». Налицо значительное сходство вооружения и одежды вифинцев и европейских фракийцев.
[13] Фол А. Демографска и социална структура… С. 211; ср. Oіmstead A. T. History of the Persian Empire. P. 405.
[14] Эта дата определена благодаря сообщению Диодора о выведении колонии афинян в Астак, синхронном правлению Дидалса, если считать по афинскому архонту Антиохиду (XII, 34, 5). В тексте Диодора, очевидно, вместо названия полиса на Пропонтиде, куда афиняне вывели колонию, передаваемого как ΛΕΤΑΝΟΝ, следует читать ΑΣΤΑΚΟΝ; справедливости ради необходимо отметить, что консульство М. Фабия и П. Эбуция, с которым Диодор синхронизирует архонство Антиохида, приходится на 442 г. (Бикерман Э. Хронология древнего мира. М., 2000. С. 209).
[15] После назначения Кира Младшего сатрапом Лидии, Фригии и Каппадокии Вифиния и геллеспонтские области перешли под управление Фарнабаза (Herzfeld E. The Persian Empire. Studien in Geography and Ethnography of the Ancient Near East. Wiesbaden, 1968. P. 312). А. Джонс считает, что вифинские племена в это время пребывали под его жестким контролем (Jones A. H. M. The Cities… P. 418. Note 2; против — Lewis D. M. Sparta and Persia. Leiden, 1977. P. 56).
[16] Дандамаев М. А., Луконин В. Г. Культура и экономика Древнего Ирана. М., 1980. С. 118.
[17] Высказывалось предположение, что резиденцией персидских сатрапов мог служить не Даскилий, располагавшийся во Фригии на Пропонтиде, а одноименный город в Вифинии (Steph. Byz., s. v. Δασκύλιον) (Vassileva M. Thracian—Phrygian Cultural Zone. P. 28), однако оно неубедительно. Вифинский Даскилий, о котором практически ничего неизвестно, был, очевидно, малозначительным городом, удаленным от побережья и основных политических и экономических коммуникаций. См. специально о Даскилии на Пропонтиде как центре персидской сатрапии: Corsten Th. Daskyleion am Meer // EA. Ht. 12. 1988. S. 53-77.
[18] Ближайшим к Вифинии оплотом персидского господства в конце V— IV вв. обычно считают Киос. о господстве здесь иранской династии Митридатидов См.: Die Inschriften von Kios / IK. Bd. 31. Hrsg. von. Th. Corsten. Bonn, 1985. S. 26—31. См., однако, интересную гипотезу, согласно которой пребывание Митридатидов в Киосе отрицается, а их домен локализуется в Мизии и Мариандинии: Bosivortrh A. B., Wheatley R. V. The Origins of the Pontic House // JHS. Vol. 118. 1998. P. 155-164.
[19] См. очерки мегарской колонизации Пропонтиды и северо–западной Малой Азии: Hanell K. Megarische Studien. Lund, 1934, S. 119-135; Пальцева Л. Л. Из истории… С. 147—203. к сожалению, вопрос о взаимоотношениях колонистов с местным населением в этих работах рассматриваются недостаточно подробно.
[20] В ряде исследований присутствует неоправданная, на наш взгляд, тенденция к преувеличению масштабов и значения торговых взаимоотношений вифинцев и греков (SEHHW. Vol. I. P. 567; Всемирная история. Т. 2. М., 1956. С. 256). Сведения о наличии в Вифинии торговых эмпориев (Robert L. Etudes anatoliennes. Paris, 1938. P. 243—245; Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1182—1183) не являются достаточным аргументом в пользу существования здесь в рассматриваемый период оживленных торговых сношений, так как основаны эти поселения были, скорее всего, в римское время. Морской торговлей, для которой имелись довольно благоприятные условия, вифинцы, кажется, еще не занимались: так, самая удобная на Черноморском побережье страны гавань Кальпе не была занята ими (Xen., Anab., VI, 4, 3—5), а ближайшие деревни отстояли от нее на расстоянии 30 стадиев (VI, 3,2). Характеристику вифинцев как ναυτικωτάτους (Eustath. ad Dion., 793 = GGM. I. P. 356) более уместно связать с их пиратством в прибрежных водах.
[21] Наиболее развернутое из имеющихся в историографии описаний хозяйственной структуры Вифинии, данное А. Фолом, явно выходит за рамки предоставляемой источниками информации и напоминает отвлеченную социологическую схему (Фол А. Демографска и социална структура… С. 209-210).
[22] В переводе «Анабасиса», принадлежащем М. И. Максимовой, принципиально важный момент захвата греков, потерпевших кораблекрушение, опущен. Между тем эта практика объединяет вифинцев с их европейскими собратьями, живущими в области Финиада близ Салмидесса, как об этом сообщает тот же Ксенофонт (VII, 5, 12—13); см. комментарий: Златковская Т. Д. Возникновение государства… С. 85.
[23] Об истории этого города См.: Toepffer J. Astakos // Hermes. Bd. XXXI. 1896. S. 124-136; Solch J. Bithynische Stadte im Altertum. S. 142—145 (этот исследователь, кстати, полагает, что одним из источников благосостояния Астака являлась торговля с северной (?) Вифинией); Asheri D. On the «Holy Family» of Astakos // SRKK. P. 93-98; Пальцева Л. А. Из истории… С. 147—162. В последней работе высказана недоказанная гипотеза, что основание Астака было вызвано стремлением мегарских колонистов развивать торговлю с Фригийским царством (см. сомнения в этом: Высокий М. Ф., Габелко О. Л. Некоторые проблемы мегарской колонизации (о монографии: Пальцева Л. А. Из истории архаической Греции. Мегара и мегарские колонии. СПб., 1999) // Античность: общество и идеи. Межвузовский сборник. Казань, 2001. С. 38).
[24] Toepffer /. Astakos. S. 125. Неясное упоминание того же Страбона со ссылкой на Феопомпа об основании Амиса вождем каппадокийцев (XII, 3, 14) расценивается как указание на захват им этого города (Максимова М. И. Античные города… С. 55). Д. Ашери и К. Штробель считают, что Астак оставался подчиненным Дидалсу, а на протяжении IV в. он даже был морским портом зарождающегося Вифинского царства (Asheri D. Fra Ellenismo e Iranismo. P. 41, Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 191; Idem. Astakos 11 Der Neue Pauly. Bd. 1. Stuttgart, 1996 Sp. 116—117), но предполагать подчинение Астака вифинцам исходя из текста Мемнона едва ли возможно. Впрочем, информация об основании города Дидалсом могла быть существенным элементом в политической пропаганде вифинских царей; см. подробнее гл.V, § 1.
[25] Jones A. H. M. The Cities… P. 419. Note 3.
[26] ATL I 226-230, 235,239.
[27] Toepffer /. Astakos. S. 129; Погодин П. Д., Вульф О. Ф. Никомидия. С. 4.
[28] Olmstead A. T. History of the Persian Empire. P. 344; Schuller W. Die Herrschaft der Athener im Ersten Attischen Seebund. Berlin; New York, 1974. S. 30-31; Figueira T. /. Athens and Aigina in the Age of Imperial Colonisation. Baltimore; London, 1991. P. 223. См. новейшую работу, посвященную этому предмету: Суриков И. Е. Историко–географические проблемы Понтийской экспедиции Перикла // ВДИ. 1999. № 3. С. 98—113. Автор датирует экспедицию 437—436 гг.; следовательно, вывод колонии в Астак приходится на ее заключительный период, связанный уже с возвращением из Понта: вероятно, «на завершающем этапе плавания… некоторое распыление сил (на гарнизоны и клерухии. — О. Г.) вполне могло быть допущено» (С. 112). Другая точка зрения, будто бы «снижение фороса было вызвано появлением в Астаке афинских колонистов» (Паршиков А. Е. о статусе афинских колоний в V в. до н. э. // ВДИ. 1969. № 2. С. 14), заставляет предполагать присутствие афинян в Астаке уже в середине столетия, что выглядит маловероятным.
[29] Merle H. Geschichte der Stadte… S. 24.
[30] Можно согласиться с теми исследователями, которые полагают, что инициаторами этой акции выступили калхедоняне, страдавшие от частых набегов соседей и обратившиеся за помощью к византийцам: Merle H. Geschichte der Stadte… S. 24; Невская В. П. Византий… С. 87; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 191. Anm. 141; cp.: Olmstead A. T. History of the Persian Empire. P. 368. Под фракийскими союзниками греков, вероятно, следует понимать одрисов, имевших большой опыт борьбы с собратьями вифинцев — европейскими финами (Boshnakov K. Die Thraker südlich von Balkan in den Geographika Strabos. Wiesbaden; Stuttgart, 2003. S. 195).
[31] Если Диодор и его источник соблюдают точность в терминологии, то эта фраза может трактоваться как указание на наличие в Вифинии укрепленных поселений, до сих пор, к сожалению, не зафиксированных археологически.
[32] Эти события были рассмотрены в отдельной статье: Cabelko O. L. Zur Lokalisierung und Chronologie der Asiatischen Besitzungen von Byzanz // Orbis Terrarum. Bd. 2. Stuttgart, 1996. S. 121-128.
[33] Наиболее полно этот вопрос освещен Д. Лотце, считающим, что вифинцы на территории Византия не являлись ни рабами, ни «крепостными», а подвергались довольно своеобразному виду эксплуатации (Lotze D. Μεταξὺ ἐλευθερῶν καὶ δουλῶν. Studien zur Rechtsstellung unfreier Landbevolkerungen in Griechenland bis zum 4 Jahrhundert v. Chr. Berlin, 1959. S. 57—58; cp. Невская В. П. Византий… С. 38, 45; Свенцицкая И. С. Положение зависимого населения Малой Азии в V—IV вв. до н. э. // ВДИ. 1967. № 4. С. 82). В эллинистическое время это население обозначалось широко распространенным словом λαοί (Polyb., IV, 52, 7), причем М. И. Ростовцев считает употребление этого названия терминологически точным (Rostowtzeff M. I. Studien zur Geschichte des Romischen Kolonates. Leipzig; Berlin, 1910. S. 261. Anm. 3). Сами же византийские поселенцы названы в тексте византийско–вифинского договора «земледельцами» (τοῖς γεωργοῖς) (Polyb., IV, 52, 7). Стоит отметить, что территория в округе Яловы, где располагались византийские владения, и в настоящее время является важным сельскохозяйственным районом. На явное разграничение статусов византийцев и вифинцев указывает, по мнению Л. Робера, появление этникона Βυζάντιος в посвящении Гераклу от лица византийца Астера (II—I вв.) (Robert L. Dedicace a Herakles et aux Nymphes // Robert L. Opera minores selecta. Vol. I. Leiden, 1969. P. 406). Стоит также обратить внимание на мнение К. Моссе, согласно которому только те группы зависимого населения, статус которых определялся в процессе завоевания греками, сохраняли название того или иного народа (Mosse C. Les dependants paysans dans le monde grec a l’epoque archaique et classique // Terre et paysans. Dependents dans les societes anriques avec le concours. Colloque international tenu a Besangon 1974 / Pref. de E. Ch. Welskopf. Paris, 1979. P. 85~98): пример вифинцев вполне укладывается в эту схему.
[34] Пальцева Л. А. Из истории… С. 188—190, 202. Эта точка зрения весьма распространена; см., например: Златковская Т. Д. Возникновение государства… С. 138. Прим. 202.
[35] Высокий М. Ф., Габелко О. Л. Некоторые проблемы… С. 42—43.
[36] См.: Miller J. Byzantion // RE. Bd. III. 1898. Sp. 1142. Судя по всему, византийцы контролировали только узкую прибрежную полосу, придавая особое внимание закреплению за собой удобных гаваней.
[37] См., например: Dion. Byz., 8, 16, 53; Hesych. Patria Const., 20—23 (требует критической оценки); Polyb., IV, 45, 1—9; Tac., Ann., XII, 63.
[38] Полуостров, омываемый с севера Астакским, а с юга — Кианийским заливами, назывался Мизийским (ἡ Μυσία ἀκτή) (Scyl. Per. 93 = GGM I. P. 68), cp. Strabo, XII, 4, 8, Но проживание здесь вифинцев не подлежит сомнению. Согласно мифологической традиции, Мис и Фин были сыновьями нимфы Аргантоны (Eustath. ad Dion., 809 = Arr., Bithyn., F. 40 Roos), по имени которой был назван горный массив на этом полуострове, а близкое родство финов и вифинов также достоверно доказано. С. Шахин вполне обоснованно включает этот район в Bithynisches Kernland (Şahin S. Studien uber die Probleme… Karte; cp. Robert L. Inscriptions de la region de Yalova en Bithynie // Hellenica. T. VII. 1949. P. 37—38). В дальнейшем (вероятно, по мере расширения территории Вифинского царства) этот район стал причисляться к собственно Вифинии (Schol. Apol. Rhod., 1,1110).
[39] Habicht Ch. Gottmenschentum und Griechische Stadte. München, 1956. S. 116—121; cp.: Schenkungen. № 239; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 193; S. 256. Anm. 456. Поскольку исследователь полагает, что Византий в это время уже был осажден галатами, то предлагаемую им дату следовало бы приблизить к моменту перехода кельтов в Азию (278/277 гг.): в 280—279 гг. варвары еще не дошли до византийских владений. Другие датировки: 319 г. — приобретение византийцами области у Даскилейского озера в результате оказания ими помощи кизикенцам (Diod., XVIII, 51) (Merle H. Gescichte der Stadte… S. 50. Anm. 5); время Первой Сирийской войны (Otto W. Zu den Syrischen Kriege der Ptolemaer / / Philologus. Bd. LXXXVI. 1931. S. 409. Anm. 18) были опровергнуты Х. Хабихтом. Характерно, что такой авторитетнейший специалист, как Л. Робер, воздерживался от категоричных высказываний по этому поводу (Robert L. Inscriptions de la region de Yalova… P. 41).
[40] Vinogradov Ju. G. Der Staatsbesuch… S. 291—292. По удачному наблюдению исследователя, этому можно найти подтверждение в данных нумизматики — в большом количестве тетрадрахм Птолемея II с византийской надчеканкой, датируемых концом 250 х гг. (см. о них: Schonert—Ceiss E. Griechische Münzwerk. S. 59—60). Очевидно, это те самые деньги, которые были подарены египетским царем византийцам, согласно Дионисию Византийскому.
[41] В тексте Стефана далее следует ссылка на Феопомпа: ὡς Θεόπομπος ἐν τεσσαρακοστῆ ἐβδομῆ. Исследователи вслед за издателем произведения Стефана единодушно считают, что Феопомп имеет в виду земли фракийского племени астов, невзирая на то, что такое решение требует исправления текста (Tomashek W. Die alten Thraker. Bd. I. S. 85; Oberhummer. Astai // RE. Bd. II. 1896. Sp. 1773; Miller J. Byzantion. Sp. 1142; Фол А., Спиридонов Т. Историческа география… С. 122). Тем не менее возможность этимологической связи между словами Ἀστακός и Ἀσταί / Ἀστικῆ (Solch /. Bithynische Stadte… S. 143) сомнительна, а господство византийцев над частью территории обитания этого сильного племени не подтверждается никакими другими источниками. Крайним северным пределом византийской хоры в Европе, судя по всему, являлась гавань Филеас (Steph. Byz., s. v. Φιλέας) или Филиа (Ps. — Scymn., 722— 723), тогда как Астика располагалась значительно севернее, уже ближе к Аполлонии (Ibid., 728 — 730) (ο владениях Византия в целом см.: Isaac Β. Η. The Greek Settlements in Thrace until the Macedonian Conquest. Leiden, 1986. P. 232). Следовательно, Феопомп говорит скорее о малоазийских владениях Византия. Он, очевидно, уделил в своем труде какое–то внимание Вифинии: Стефан еще дважды ссылается на него, когда речь идет об этой стране (s. ν. Κάλπη, Χρυσόπολις). Если эти рассуждения верны, то время образования византийской Переи приобретает новый, значительно более ранний terminus ante quern — время создания труда Феопомпа (сер. IV в.).
Вывод о том, что Феопомп и Стефан подразумевают именно азиатские владения византийцев, был совсем недавно сформулирован в монографии болгарского историка К. Бошнякова (Boshnakov K. Die Thraker… S. 194—198), для которого, видимо, осталась недоступной моя статья 1996 г. (Cabelko O. L. Zur Lokalisierung und Chronologie…). Тем не менее К. Бошняков воздерживается от точного ответа на вопрос, когда именно граждане Византия установили контроль над вифинскими территориями.
[42] Политическая обстановка в северо–западной Малой Азии в конце 280 х — начале 270 х гг. подробно анализируется в § 1 главы III. Для рассматриваемого здесь вопроса существенно, что в это время Северная лига в составе Византия, Калхедона и Гераклеи Понтийской вела успешную борьбу с Антиохом I, пользуясь, вероятно, поддержкой Птолемея II Филадельфа. Никомед I Вифинский сразу же после своего воцарения присоединился к симмахии и стал играть весьма заметную роль в боевых действиях против Селевкида. В таких условиях закрепление господства египетского царя над территорией, населенной вифинцами, а тем более передача ее византийцам неминуемо привело бы к обострению взаимоотношений между Птолемеем, Вифинией и Византием и внесло раскол в действия лиги. Между тем ничего подобного не произошло: Никомед сохранял дружеские отношения как с византийцами, так и с Филадельфом вплоть до своеи смерти (Memn., F. 14, 1). Среди малоазийских владений Птолемея, приобретенных им спустя несколько лет после Первой Сирийской войны (Theocr., Idyll., XVII, 88~89) никакие территории на Пропонтиде не фигурируют (ср.: Bagnall R. 5. The Administration of the Ptolemaic Possessions outside Egypt. Leiden, 1976. P. 159. Note 1); впрочем, египетское военное присутствие в районе Триглии не кажется невозможным: его могли вызвать противоречия между Птолемеем и кизикенцами, придерживавшимися проселевкидской ориентации (см. подробнее § 1 главы III) и имевшими в этой области какие–то владения (Strabo, XII, 8, 11) (с неменьшей степенью вероятности такая же логика применима и к событиям, связанным со Второй Сирийской войной). Столь же трудно предполагать, чтобы Никомед, при всем его расположении к грекам, пошел на серьезные уступки и добровольно передал Византию часть коренных вифинских земель вместе с населением, как считает Б. Низе (Geschichte… Bd. II. S. 81). Для Никомеда проблема взаимоотношений с подданными, не приемлющими его филэллинской ориентации, оставалась чрезвычайно болезненной, и не в его интересах было еще более обострять ее.
[43] Хр. Данов и Л. А. Пальцева относят это событие к VII в., синхронизируя его с основанием самого Византия (Данов Хр. Към историята на полусвободните селяни през античната епоха / / ИБАИ. Т. XIX. Сборник. Гаврил Кацаров. Ч. 2. София, 1955. С. 112—113; Пальцева Л. А. Из истории… С. 189) и имея в виду европейскую территорию. Еще менее вероятно, чтобы византийцы (испытывавшие серьезные проблемы в отношениях с соседями–фракийцами) смогли так быстро овладеть вифинскими землями, расположенными на значительном удалении от их полиса, в Азии, а затем поддерживать контроль над ними в течение столь многих столетий.
[44] К. Бошняков указывает на относительную точность Полибия в указании на протяженность тех или иных промежутков времени — например, в пассаже IV, 50, 3, где говорится о том, что византийцы приобрели Гиерон μικροῖς ἀνώτερον χρόνοις (Boshnakov K. Die Thraker… S. 197). Тем не менее едва ли допустимо полагать, что в рассказе об одних и тех же событиях греческий историк дважды употребляет практически противоположные выражения, не придавая им вполне определенного значения; напротив, историк здесь, как кажется, целенаправленно подчеркивает, что Гиером византийцы владели с недавнего времени, а Мизийской областью, напротив, уже издавна.
[45] Византийские надгробия II—I вв., на которых появляются фрако–вифинские имена (Л. Робер совершенно правомерно связывает их с эллинизацией азиатской хоры), кажется, не имеют никаких следов неполноправного статуса погребенных (Firatli N., Robert L. Les steles funeraires… № 30, 44, 76, 79, 97, 14 и соответствующие комментарии).
[46] Die Inschriften von Apameia (Bithynien) und Pylai / IK. Bd. 32. Hrsg. v. Th. Corsten. Bonn, 1987. Кя 117,121,123,125.
[47] См.: Şahin S. Neufunde von antiken Inschriften… S. 66—70.
[48] Firatli N., Robert L. Les steles funeraires… № 1, 2, 12.
[49] Граффити античного Херсонеса / Отв. ред. Э. И. Соломоник. Киев, 1978. № 106, 932-934,1167-1169,1404, 1405, 1414,1569; ср.: Сапрыкин С. Ю. [Рец.]: Граффити античного Херсонеса. Киев, 1978 // ВДИ. 1980. № 2. С. 171—172. Отмечу, что для северо–западной Малой Азии мы, к сожалению, вообще не располагаем подобными свидетельствами.
[50] Происходящие с южного берега Пропонтиды надгробия с туземными именами Λάλα и Διλίπορις (Die Inschriften von Apameia. № 36, 48) точно не датируются.
[51] В некоторых работах мельком и без какой–либо аргументации делается указание на возможную связь пассажа Диодора с образованием владений Византия в Азии (Miller J. Byzantion. Sp. 1142; Schonert—Geiss E. Griechische Münzwerk. S. 2. Anm. 8), ho oho остается незамеченным другими исследователями. Эд. Мейер также говорит о самом факте существования византийских территорий в Вифинии еще в персидское время (Meyer Ed. Bithynia. Sp. 514), но этим и ограничивается.
[52] Все эти поселения, зафиксированные в римское или ранневизантийское время, расположены в районе Яловы (Manse/ A. M. Yalova und Umgebung. Istanbul, 1936. S. 48—49). Возможно, что они существовали и раньше.
[53] Die Inschriften von Apameia. S. 162.
[54] Замечание Полибия о наличии в византийской Мизии каких–то укреплений (IV, 52, 7) может служить косвенным указанием на военно–стратегическое значение этих земель.
[55] Ср. с положением дел на Херсонесе Фракийском, когда в результате войны Алкивиада с местными фракийскими племенами «греки, жившие по соседству с этими варварами, чувствовали себя в безопасности под его защитой» (Plut., Alkib., 36).
[56] См., например: OGIS 748; IG. IX 97; Die Inschriften von Erythrai und Klazomenai / IK. Bd. I. T. 1. Hrsg. v. H. Engelmann und R. Mer–kelbach. Bonn, 1972. Nq 9; Aen. Tact. 10.
[57] Cp.: Lewis D. Sparta and Persia. P. 133. Note 142. Неясно, почему исследователь считает, что расположение вифинцев к калхедонянам делало маловероятной их враждебность к Фарнабазу.
[58] По подсчетам О. Лендла, период активных боевых действий между наемниками и вифинцами в округе Кальпе занял 9 дней; к ним следует прибавить еще семидневный переход к Хрисополю (Lendle O. Kommentar… S. 379-380).
[59] История Гераклеи Понтийской и Вифинии воспринималась в античной традиции в тесной взаимной связи и единой временной и пространственной перспективе, что отражено, например, Трогом: Proleg., 16. Указанием на какие–то ранние конфликты дорийских колонистов (а также мариандинов) с вифинским населением служит сообщение о покорении Гераклом вифинцев, живущих у реки Реба (Ар. Rhod., II, 788—789), но едва ли следует понимать это как конкретное указание на масштабы завоеваний гераклеотов в IV в., как это делают некоторые историки (Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 74; Desiden P. Studi di storiografia eracleota. I. P. 382—385; Ashen D. Uber die Fruhegeschichte von Herakleia Pontike. S. 17—23): ведь те строки «Аргонавтики», где сообщается о подчинении Гераклу наряду с вифинцами мизийцев, фригийцев и пафлагонцев (Ap. Rhod., II, 786—787; 790—791) должны расцениваться, скорее всего, как отголосок пропаганды гераклейских тиранов (см. подробнее: Габелко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифиния… С. 115—116). С. Берстайн полагает, что в отношениях между гераклеотами и вифинцами на протяжении всего IV в. нагнеталась напряженность, несмотря на постепенное развитие торговли; так, еще до похода Десяти тысяч гераклеоты расширили свои владения на западе и занимали земли Вифинии между Гипием и Сангарием (Outpost of Hellenism. P. 28).
[60] Stronk J. P. Ten Thousands… В упомянутой работе О. Лендла (Kommentar…) первоочередное внимание уделяется анализу действий, внутренней организации и настроений наемников.
[61] Трудно тем не менее согласиться с мнением, будто в Кальпе существовало вифинское поселение, как об этом будто бы упоминает Феопомп в передаче Стефана Византийского (Steph. Byz., s. v. Κάλπη). Вероятнее всего, в период между 356 и 346 гг. (время создания труда Феопомпа) здесь было основано поселение гераклеотами, расширявшими свою хору в западном направлении (Isaac B. H. The Greek Settlements… P. 239). Об этом может свидетельствовать появление в источниках эллинизированной формы этого названия — Καρπηία (Steph. Byz., s. v.; Ael. Herodian., De prosod. cath., III, 1. P. 338).
[62] Й. П. Стронк оценивает их в 800 человек; он полагает, что лохи аркадян и ахейцев насчитывали не по 100, а по 400 человек, так как общее число воинов в 4000 состояло под командованием 10 стратегов, и два таких соединения были уничтожены почти полностью (Xen., Anab., VI, 3, 5) (Stronk J. P. Ten Thousands… P. 20. Note 10). Это вполне возможно, так как численность лоха в V—IV вв. не была постоянной (Нефедкин А. К. Развитие древнегреческого лоха // Para bellvm. Дайджест. 2001. С. 69). О. Лендл также говорит о том, что потери аркадян составили ок. 20% от их численности (Lendle O. Kommentar… S. 381—382).
[63] Это, скорее всего, современная возвышенность Баба—Даг (Stronk J. P. Ten Thousands… P. 64—65).
[64] Й. П. Стронк полагает, что здесь идет речь о стариках (some old men) (Stronk /. P. Ten Thousands… P. 67), однако последующие события и, в частности, совместные действия против греков со стороны персов и вифинцев заставляют предположить наличие каких–то дипломатических акций, предпринятых последними, что может свидетельствовать в пользу русского перевода данного пассажа.
[65] Не вполне понятно, почему Й. П. Стронк считает этот факт свидетельством того, что вифинцы в это время платили Фарнабазу подати (Ibid. P. 47): пойти на заключение соглашения о совместных действиях с Фарнабазом вифинцев вынудил скорее страх перед греками, а раньше они, судя по всему, были практически независимы от персидской администрации. В то же время перевод М. И. Максимовой слов, употребленных Ксенофонтом для описания отношений между Фарнабазом и вифинцами (σὺν τοῖς Βιθυνοῖς) как «в союзе», кажется, преувеличивает степень самостоятельности и политической значимости последних; более верным кажется английский вариант — «in company», т. е. совместно.
[66] См. подробно о местности, где происходило сражение, и о тактических деталях битвы: Lcndle O. Kommentar… S. 397—402; Stronk J. P. Ten Thousands… P. 106-119.
[67] По мнению В. Тарна, сражение Фарнабаза и вифинцев против Ксенофонта дало первый пример «морального превосходства» конницы над пехотой (Tarn W. W. The Hellenistic Military and Naval Development. New York, 1966. P. 24).
[68] В обоих этих пассажах даже вне контекста военных действий вифинцы выразительно названы Ксенофонтом «врагами».
[69] Stronk /. P. Ten Thousands… P. 134.
[70] Й. П. Стронк указывает, что именно в Вифинии наемники дважды понесли самые тяжелые потери за все время похода, включая даже саму битву при Кунаксе (Stronk J. P. Ten Thousands… P. 101). к сожалению, сопоставление данных Ксенофонта и Диодора, ориентировавшегося, вероятно, на сочинения Софенета Стимфалийского (Максимова М. И. Ксенофонт и его «Анабасис» // Ксенофонт. Анабасис. М., 1994. С. 233), мало что дает для выяснения потерь греков в Вифинии. Диодор говорит о прибытии в калхедонский Хрисополь 8300 воинов (XIV, 31, 4), тогда как, согласно «Анабасису», численность войска к этому моменту его пребывания в Гераклее должна была составить около 7940 человек (VI, 3, 16) (Й. П. Стронк насчитывает на 200 человек больше — Р. 134; см. также другие его расчеты относительно численности войска наемников — Р. 19—20, 61—62). В первой стычке с воинами Фарнабаза и вифинцами погибло около 500 греков, а до того значительные потери (ок. 800 человек) понесли аркадяне. Возможно, в тексте Диодора следует читать ἑπτακισχίλιοι τριακοσίοι; но в любом случае следует предпочесть цифровые данные Ксенофонта (Stronk J. P. Ten Thousands… P. 134). Кроме того, был отмечен необычно высокий процент потерь в ходе похода (и, вероятно, в вифинской кампании также) среди греческих пельтастов: он составил половину личного состава, тогда как гоплиты потеряли около четверти воинов (Best J. C. P. Thracian Peltasts and Their Influence on Greek Warfare. Groningen, 1969. P. 78). По справедливому предположению голландского ученого, это объясняется тем, что именно на пельтастов легла основная тяжесть в ведении боевых действий в мелких стычках и в неудобной для гоплитов местности.
[71] Русский перевод М. И. Максимовой — «многолюдные» — довольно близок по контексту.
[72] Ceysels L. ΠΟΛΙΣ ΟΙΚΟΥΜΕΝΗ dans l’Anabase de Xenophon // EC. T. 42. 1974. P. 29-30, 33, 35 (non vidi).
[73] Stronk J. P. Ten Thousands… P. 81.
[74] О Кальпе как исключительно удобном месте для основания новой колонии См.: Debord P. Comment devenir… P. 142—143. Наиболее подробно: Lendle О. Kommentar… S. 385—389.
[75] Пример тому — эпизод, описанный в VI, 4, 16, когда отсутствие рынка в окрестностях лагеря поставило воинов Ксенофонта в тяжелые условия. Голландский историк, рассматривая сходные события из других мест «Анабасиса», когда местное население все же соглашалось продавать грекам провиант, выдвигает предположение, что вифинцы, несмотря на плодородие их земель, могли не располагать излишками продуктов, которые было бы возможно сбыть (Stronk J. P. Ten Thousands… P. 93—94); однако причина, очевидно, заключается в другом — в явном нежелании населения Вифинии снабжать продовольствием своих врагов.
[76] Й. П. Стронк ссылается на примеры взаимоотношений с местным населением граждан Аполлонии Понтийской, Месембрии и Одессоса (Ibid. P. 82. Note 18), но на западном побережье Понта, видимо, сложилась несколько иная ситуация, чем в Вифинии.
[77] Ibid. P. 64, 164.
[78] Перевод М. И. Максимовой — «увозить как свои семейства, так и имущество» — верно передает этот нюанс.
[79] Дж. Андерсон замечает, что вифинцы сумели с успехом создать и использовать ситуацию, в которой укрепления лагеря греков и одрисов пошли не на пользу, а во вред осажденным (Anderson J. K. Military Theory and Practice in the Age of Xenophon. Berkeley; Los Angeles, 1970. P. 64— 65. См. также: Best J. C. P. Thracian Peltasts… P. 80.
[80] Bruce I. A. F. An Historical Commentary on the Hellenica Oxyrhynchia. Cambridge, 1967. P. 144.
[81] Спартанский царь намеревался применить военные силы этих практически независимых народов для борьбы против персов (Lewis D. M. Sparta and Persia. P. 154; Рунг Э. В. Агесилай в Малой Азии (396—394 гг. до н. э.) // Античность: история и историки. Межвузовский сборник. Казань, 1997. С. 72). Характерно, что его поход был использован в собственных интересах гражданами некоторых малоазийских полисов, страдавших от нападений агрессивных соседей — ситуация, достаточно близкая той, которая сложилась чуть раньше в Вифинии. Так, Киос служил Агесилаю базой для экспедиций против мизийцев (Pap. Oxy., XVII, 3); они, вероятно, захватили и разрушили в какое–то время другую греческую колонию, расположенную неподалеку, — Ольвию (Merkelbach R. Nikaia die Rankenreich (ΗΛΙΚΟΡΗ). Ein übersehenes Fragment aus Arrians Bithyniaka // EA. Ht. 5. 1985. S. 1—3). Военную помощь Агесилаю оказал даже малозначительный и удаленный городок Тиос (Pap. Оху., XVII, 2).
[82] Их источником в пассаже об Астаке служил, возможно, Нимфид Гераклейский, излагавший историю мегарских колоний Южного Понта и Пропонтиды в довольно широком контексте (Пальцева Л. А. Из истории… С. 153).
[83] Asheri D. Fra Ellenismo e Iranismo. P. 15—65.
[84] Л. Робер отметил еще три случая появления этого имени: на надгробном памятнике из Византия (II—I вв.), в списке абдерских стратегов IV в. и на монете того же времени из окрестностей Абдер (Firatli N., Robert L. Les steles funeraires… P. 184).
[85] French D. Sinopean Notes I. P. 53. № 16. Этническую принадлежность короткого имени Βᾶς трудно определить с полной уверенностью, тем более что оно широко распространено в различных областях Малой Азии (Zgusta L. Kleinasiatische Personennamen. § 131—2, 3), но идентичность этого антропонима с именем вифинского династа может свидетельствовать о его вифинском происхождении. Ср.: Die Inschriften von Prusa. Bd. II. № 1040.
[86] Крыкин С. М. Фракийцы… C. 204.
[87] Гипотеза В. Томашека о вифинском происхождении Спартокидов и, в частности, имени Παιρισάδης (Tomaschek W. Die alten Thraker. Bd. II. S. 18) полностью лишена исторического, а пожалуй, и лингвистического обоснования, так как сходных с этим именем вифинских антропонимов не обнаружено; См. Duridanov /. Die thrakischen Personennamen Bithyniens. S. 42. Тем не менее, это предположение без какой–либо критики принято некоторыми исследователями (Гиндин Л. А. Древнейшая ономастика… С. 62-63; Крыкин С. М. Фракийцы… С. 93, 264). Для работы С. М. Крыкина вообще характерно отнесение к вифинским многих имен фракийского происхождения из Северного Причерноморья, которые в самой Вифинии не засвидетельствованы (см. подробнее Приложение I).
[88] Не сохранилось надежных упоминаний о наличии в Элладе вифинских рабов (см. полезную сводку информации: Велков В. И. Рабы–фракийцы в античных полисах Греции VI—II вв. до н. э. // ВДИ. 1967. № 4. С. 70—79), хотя не исключено, что рабами могли быть некоторые вифинцы, упомянутые в афинских надписях (см. выше на этой же странице). Представители других анатолийских народов — фригийцы, лидийцы, карийцы и др. — часто появлялись на невольничьих рынках Греции. См. подборку сведений источников: Круглов Е. А. Карийское рабство в позднеклассический период // Проблемы истории и историографии. Античность. Средние века. Межвузовский сборник. Уфа, 1990. С. 4—6.
[89] Любопытно, что в словаре Суда Эвбул именуется «вифинским династом», но о характере его власти ничего сказать нельзя. о жизни и деятельности Эвбула и Гермия См.: Hofstetter J. Die Griechen in Persien. Pro–sopographie der Griechen im Persischen Reich vor Alexander. Berlin, 1978. № 107, 143; MeiBner B. Historiker zwischen Polis und Konigshof. Studien zur Stellung Geschichtsschreiber in der griechischen Gesellschaft in spatklassischer und fruhhellenistischer Zeit. Gottingen, 1992. S. 377—382. к сожалению, связать их вехи с какими–либо событиями в истории собственно Вифинии не удается.
[90] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 514; Jones A. H. M. The Greek City… P. 41; Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1182. Note 6; Lewis M. F. A History of Bithynia… P. 6; Schonert—Ceiss E. Bithynien. S. 608; против — только: Блаватская Т. В. Из истории греческой интеллигенции эллинистического времени. М., 1983. С. 42.
[91] Существует некоторая вероятность того, что единственный случай «проникновения» вифинца в художественную литературу IV в. имеет место в комедии Менандра «Герой» (Heros, 15), где раб носит имя Сангарий. Такое имя было распространено в ареале расселения вифинцев; ср.: Die Inschriften von Kios. Ep. test. 24; Şahin S. Neufunde von antiken Inschriften… № 19, но считать его исключительно вифинским едва ли возможно. См.: Robert L. Noms indigenes… P. 536—538. 3. Лауффер без каких–либо оговорок считает вифинцем человека с таким именем, входившего в эранос эллинизированных рабов, трудившихся в Лаврионе (IG. ІІ/ІІІ22940. стк. 7) (LaufferS. Die Bergwerkssklaven von Laureion. Bd. II. S. 127. Wiesbaden, 1956. № 39; S. 129).
[92] На возможность ознакомления Геродота с вифинской историей от местных информаторов, кажется, указывает фраза ὡς αὐτοὶ λέγουσι (Hdt, VII, 75).
[93] Граков Б. Н. Древнегреческие керамические клейма с именами астиномов. М., 1929. С. 117.
[94] Брашинский И. Б. Экономические связи Синопы в IV—II вв. до н. э. // Античный город. М., 1963. С. 133. Недавняя попытка уточнить хронологию синопских магистратов (Федосеев Н. Ф. Синопские керамические клейма как источник по политической и экономической истории Понта. Автореф. дисс…. канд. ист. наук. М., 1993) не влияет на датировку данного клейма, появление которого синхронно правлению Баса в Вифинии.
[95] Граков Б. Д. Древнегреческие керамические клейма… С. 21, 26— 28,108.
[96] Любопытно, что на синопских клеймах I группы, датированных первыми десятилетиями III в., встречается имя астинома Никомеда (Граков Б. Н. Древнегреческие керамические клейма… С. 115) — омонима второго вифинского царя (или в то время еще наследника престола). Впрочем, эти данные в свете последующих исследований требуют уточнения.
[97] Дзагурова B. П. Мемнон. о Гераклее. Комментарии. С. 290. Прим. 4.
[98] Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. III1. Leipzig, 1925. S. 138.
[99] Die Inschriften von Kalchedon / IK. Bd. 20. Hrsg. v. R. Merkelbach mit Hilfe von F. K. Dorner und S. Şahin. Bonn, 1980. S. 94.
[100] Dorner F. K. Bithynia. Sp. 910.
[101] Златковская Т. Д. Возникновение государства… С. 192.
[102] Shcrwin—Whitc A. N. Roman Foreign Policy… P. 43—44; Фол А. Тракия и Балканите през ранноеллинистическата епоха. София, 1975. С. 98.
[103] SEHHW. Vol. I. P. 566.
[104] Фол А. Политическата история на траките. С. 129. В истории вифинской государственности тоже имели место династические смуты, вызванные (по крайней мере, отчасти) влиянием архаичных фракийских норм престолонаследия (см. подробнее гл.V, § 1), но они происходили в более позднее время, уже в III в. Предположение X. Берве о том, что Бас будто бы был свергнут своим сыном Зипойтом (Berve H. Das Alexanderreich auf der prosopographischen Grundlage. Munchen, 1926. Bd. II. S. 168), абсолютно произвольно (Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 449).
[105] См.: Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 45.
[106] Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignty… P. 859.
[107] Малопонятная фраза Плутарха о том, будто война между византийцами и калхедонянами велась «из–за уключины», дает понять, что боевые действия, видимо, шли на море. Ср.: Dion. Byz., 53; 55, где говорится о двух морских сражениях калхедонян в Боспорском проливе с остающимся неизвестным противником. Если одно из них может быть предположительно связано с упомянутым эпизодом, в котором приняли участие наемники из Кизика, то противниками калхедонян во втором столкновении могли быть и византийцы. См. обоснование этого тезиса: Габелко О. Л. Дионисий Византийский… С. 39.
§ 2. Зипойт I и диадохи
Поход Александра Македонского, послуживший началом эпохальных перемен в истории всего Восточного Средиземноморья, косвенным образом воздействовал и на международное положение Вифинии. Не будучи непосредственно затронуты греко-македонским вторжением в Азию, вифинские племена впоследствии все же оказались вынужденными отстаивать свою независимость от новых завоевателей - сначала от сатрапов Александра, а затем от диадохов, стремившихся установить контроль как над Вифинией, так и над полисами побережья Южного Понта и Пропонтиды. Ход событий продемонстрировал, что ресурсы складывающегося вифинского государства оказались достаточными для успешного, хотя и отнюдь не легкого, достижения трех взаимосвязанных целей: обеспечения полной самостоятельности, расширения территории и приобретения удобного выхода к морю[1]. Эта схема, определяющая основные направления вифинской внешней политики в эпоху раннего эллинизма, подразумевает столкновение в северо-западной Анатолии интересов трех политических сил: Вифинии, государственная и военная организация которой поднялась на качественно новый уровень, конгломератных государств диадохов, претендовавших на подчинение вифинцев, и греческих полисов, чьи возможности для ведения активной внешней политики также были далеко не исчерпаны. В результате довольно интенсивного воздействия этих политических величин регион северо-западной Анатолии, ранее не имевший устойчивых связей с другими областями Азии и Европы, постепенно интегрировался в оформляющуюся систему межгосударственных отношений эллинистического мира в целом. Борьба диадохов почти постоянно оказывала опосредованное, а нередко и прямое влияние на ситуацию в районе Боспора Фракийского, Южного Понта и Пропонтиды, и естественными "точками опоры" для македонских правителей в их военных и диипломатических мероприятиях являлись греческие полисы. Если интересы населения эллинских колоний и диадохов, часто стремившихся выступать защитниками и покровителями традиционных полисных свобод, реально совпадали, то давление на Вифинию со стороны ее объединившихся противников усиливалось; в случае же появления противоречий и разногласий между независимыми полисами и диадохами вифинским правителям предоставлялся шанс воспользоваться ими.
К моменту вступления греко-македонских войск в Азию Вифиния находилась под властью правителя Баса. Страна избежала подчинения Александру: Басу удалось разгромить тщательно подготовленную экспедицию сатрапа Геллеспонтской Фригии и Пафлагонии Каласа (Arr., Anab., I, 17, 1; II, 4, 1; Curt., III, 1, 24; IV, 5, 13) и тем самым подготовить то, что македоняне впоследствии отказались от Вифинии (Memn., F. 12, 4)[2].
Крушение персидского государства, предоставившее малоазийским правителям возможность усилить свою власть и увеличить собственные владения (Memn., F. 4, 1), могло оказаться выгодным для вифинцев: если ахеменидская администрация далеко не всегда оказывалась способной контролировать ситуацию в северо-западной Анатолии, то для Александра и в течение некоторого времени для диадохов Малая Азия и вовсе являлась, по образному выражению М. Кэри, всего лишь "a land of passage"[3]. Из этих перемен, однако, первым сумел извлечь преимущества не Бас, а гераклейский тиран Дионисий (337-305 гг.): ему удалось захватить часть вифинских земель к западу от Сангария, воспользовавшись тем, что Бас не мог направить свои силы против гераклеотов из-за опасности нападения македонских сатрапов с юга[4].
В 328 г. Басу наследовал его сын Зипойт, который жил 76 лет и обладал властью 48 (Memn., F. 12, 5). Именно с его деятельностью связаны основные вехи истории Вифинии этого периода.
Зипойт столкнулся с теми же проблемами, что и его отец, но в его правление они обозначились значительно отчетливее. Территориальная экспансия гераклеотов продолжалась и даже усилилась после женитьбы Дионисия на племяннице Дария III Амастрии (Memn., F. 4, 4-5), и вифинский правитель пока не имел возможностей эффективно ей воспрепятствовать. Начавшаяся после смерти Александра борьба диадохов в принципе отвлекала внимание македонских властителей от довольно незначительной малоазийской области и, казалось бы, позволяла Зипойту вести самостоятельную политику; но Антигон Одноглазый после окончательной победы над Эвменом (316 г.) включил в сферу своего влияния почти всю Малую Азию, и Зипойт был вынужден считаться с этим. Политика диадохов в Малой Азии была гораздо более агрессивной и последовательной, чем у Ахеменидов, и это, с одной стороны, несло непосредственную угрозу анатолийским династам; с другой - форсировало процесс консолидации и усиления их власти, что было жизненно необходимым для успешного противостояния македонским завоевателям[5].
Уже в 315 г. интересы вифинского правителя и Антигона пришли в непосредственное противоречие. Диодор сообщает, что в этом году племянник Антигона Полемей, проходя с войском через Вифинию, обнаружил, что Зипойт осаждает Астак и Калхедон. Полемей вынудил вифинского династа снять осаду и заключил союз как с этими полисами, так и с самим Зипойтом, взяв у него заложников (ποιησάμενος δὲ συμμαχίαν πρὸς τε τὰς πόλεις ταύτας καὶ πρὸς τὸν Ζιβύτην, ἔτι δὲ λαβῶν ὁμηρούς - XIX, 60, 3).
Этот пассаж содержит ценную информацию о соотношении сил между действующими сторонами. Зипойт, очевидно, еще не решался вступить в открытую конфронтацию с пребывавшими в зените своего могущества гераклеотами, но уже располагал достаточными возможностями для того, чтобы одновременно атаковать более слабые полисы[6], находившиеся, отметим, почти у противоположных пределов его владений. Попытка "одним ударом" подчинить Калхедон и Астак не удалась из-за вмешательства внешней силы, которая, видимо, серьезно угрожала безопасности Вифинии. Вступление войск Полемея на вифинскую территорию, не спровоцированное какими-либо враждебными действиями вифинского династа в отношении Антигона или представителей его администрации, не позволяет говорить о "соглашении на равных условиях" и считать Зипойта юридически равноправным партнером диадоха, как это делает М. Кэри[7]. Эд. Мейер, напротив, полагает, что означенный договор поставил вифинского правителя в зависимость от Антигона, и Вифиния оказалась фактически подчиненной ему[8].
Наиболее обстоятельно данный вопрос рассмотрен Р. Биллоузом. Он склоняется ко второй точке зрения, придавая особое значение предоставлению Зипойтом заложников и его пассивности в последующие годы вплоть до гибели Антигона[9]. Считая в целом неясной степень зависимости Зипойта от Антигона Одноглазого, исследователь указывает на сохранение за ним номинальной самостоятельности, предоставление которой он объясняет гибкостью политики македонского владыки, а статус Зипойта уподобляет положению Дионисия, тоже поддерживавшего союзные отношения с Антигоном[10].
Эту точку зрения также трудно принять полностью. Несомненно, навязанный Зипойту союз[11] противоречил его планам и приостановил поступательное развитие вифинской экспансии[12]. Однако, во-первых, вряд ли правомерно ставить знак равенства между связями Антигона с Дионисием и с Зипойтом. Первый из них был не потенциальным, а вполне реальным союзником Антигона: он оказывал ему военную помощь при осаде Тира, надеялся породнитъся с ним, выдав свою дочь замуж за его племянника, стратега Геллеспонтских областей[13], а впоследствии назначил Антигона опекуном своих детей (Memn., F. 4, 6)[14]. Отношение македонского властителя к Зипойту было иным, явно не столь благоприятным. Ни о каких контактах между ними в дальнейшем источники ничего не сообщают[15], и, более того, можно предполагать, что Антигон весьма настороженно следил за положением в Вифинии и стремился исключить возможность инцидентов, подобных событиям 315 г.
Именно такую цель преследовало основание им города Антигонеи, позднее переименованного Лисимахом в Никею[16]. Помимо этого, опорным пунктом для защиты Калхедона и Астака Антигону, кажется, служил один из Демонесийских (Принцевых) островов, до XIX в. носивший название Антигона[17]. Если Антигон действительно предпринял целый комплекс мер, направленных против Зипойта, то можно констатировать, что (уже не в первый раз в вифинской истории!) реальное положение страны оказалось не соответствующим ее официально оформленному статусу: союз с Антигоном не означал прочной дружбы с ним на деле.
Тем не менее заключение соглашения с Зипойтом принесло Антигону существенные выгоды, поскольку оно позволило удачно совместить решение военно-стратегических задач с осуществлением пропагандистской кампании в пользу греческой автономии[18]. Он избавился от потенциально опасного очага напряженности в своем тылу, наличие которого могло быть использовано его врагами[19], а также создал препятствие на пути возможного вторжения Кассандра в Азию[20]. Значительную пользу из этой ситуации извлек для себя и Дионисий: нейтрализация активности Зипойта Антигоном позволила гераклейскому правителю обезопасить себя от угрозы со стороны вифинцев и закрепить совершенные ранее территориальные приобретения[21].
Гибель Антигона и распад его державы в 301 г. предоставили Зипойту определенную свободу действий[22]. Вифинскому правителю удалось успешно сочетать борьбу против Лисимаха, овладевшего большой частью монархии Антигона[23], с новыми попытками расширить свои владения.
По сообщению Мемнона, Зипойт убил в сражении одного из стратегов Лисимаха, а другого далеко отогнал от своего царства; он побеждал также и самого Лисимаха, а потом и Антиоха, сына Селевка (ἀλλά καὶ αὐτοῦ Λυσιμάχου, εῖτα καὶ Ἀντιόχου τοῦ παιδὸς Σελεύκου ὀπικρατέστερος γεγονώς - Memn., F. 12, 5). Хронология и какие-либо детали этих событий совершенно неясны, и потому многие исследователи ограничиваются предельно общими указаниями на враждебность между Зипойтом и царем Фракии и достижение Вифинией в ходе этой борьбы независимости[24], хотя данные источников, кажется, все же позволяют рассмотреть этот вопрос более тщательно.
Столкновения Зипойта с Лисимахом, его полководцами и союзниками происходили в течение довольно длительного времени[25]. Вероятно, они никогда не затухали полностью на протяжении всего периода господства Лисимаха в Малой Азии (301-281 гг.), а наибольшую интенсивность, как кажется, военные действия должны были приобрести в первые годы III в., когда Лисимах предпринимал упорные попытки закрепить свое владычество и организовать управление на вновь завоеванных территориях[26]. Первые из них могли случиться уже вскоре после брака царя Фракии с Амастрией, которую Дионисий, умирая, назначил опекуншей своих несовершеннолетних детей Клеарха и Оксатра (Memn., F. 4, 8; 9). Именно таким образом можно интерпретировать сообщение Мемнона о том, что Лисимаха после женитьбе на Амастрии отвлекли многие дела (Memn., F. 4, 9)[27]: Зипойта закономерно встревожило установление союза между его соперниками, и он мог начать против них военные действия.
В первую очередь в них должны были быть втянуты стратеги Лисимаха, потерпевшие поражение от вифинского династа. Относительно обстоятельств столкновения Зипойта с самим Лисимахом у исследователей нет единого мнения. Наиболее обоснованным выглядит предположение, что самая крупная победа Зипойта была одержана в 297/6 г., в результате чего вифинский правитель принял царский титул. Этот год стал считаться началом вифинской царской эры[28]. Какие-либо детали этого события, к сожалению, полностью неизвестны. Попытки же найти сообщению Мемнона подтверждение в других источниках и соответственно иначе датировать нанесенное Лисимаху поражение не выглядят убедительными.
Так, если связывать победу Зипойта с походом Лисимаха, о котором сообщает Юстин: Inde Thracia (sc. Bithynia. - О. Г.) ac deinceps Heracleae bellum intuderat (XVI, 3, 3)[29], то следует признать, что неудача в столкновении с вифинцами (если таковое действительно состоялось) не помешала Лисимаху установить господство над Гераклеей (Trog. Proleg., 16; Memn., F. 5, 3). Успех Зипойта в таком случае не выходит за рамки чисто тактического достижения. Некоторые историки трактуют сообщение Мемнона о победе Зипойта над Лисимахом как указание на участие вифинцев в битве при Корупедионе[30]; этот тезис будет проанализирован ниже.
Антимакедонская политика Зипойта могла принести ему союзников в лице других малоазийских династов, прежде всего Митридата Понтийского. Существование дружественных отношений между консолидирующимися Вифинским и Понтийским царствами весьма возможно[31]. Их сближению могла способствовать как общая логика эволюции межгосударственных отношений в Малой Азии, выражавшаяся в стремлении местных династов противостоять македонянам, так и конкретный повод - вражда Зипойта и Митридата с тиранами Гераклеи[32].
Исход борьбы вифинцев против одного из наиболее могущественных диадохов был весьма благоприятным для крепнущей молодой монархии. Сумев отстоять независимость, Вифиния расширила свою территорию, обрела значительную политическую силу в масштабах северо-западной Анатолии и смогла усилить давление на своих традиционных противников - независимые греческие города побережья южного Понта и Пропонтиды. Очевидно, заключенные при Антигоне в 315 г. договоры, временно приглушившие остроту греко-вифинских противоречий, после его смерти потеряли всякое значение.
Перед лицом вифинской угрозы греки были вынуждены искать помощи у Лисимаха: Астак, Кадхедон и Гераклея признали свою зависимость от него[33], но это не спасло их от целого ряда тяжелых поражений. Союз с Лисимахом не принес эллинам ожидаемых результатов прежде всего из-за того, что македонский владыка строил свои отношения с греками на иных принципах, чем его предшественник Антигон[34]. Систематически проводившееся им ущемление прав свободных полисов, которые были вынуждены перейти под его покровительство, нередко приводило к складыванию в них тайной, а иногда и открытой политической оппозиции. Подобный раскол в действиях противников позволил Зипойту добиться в борьбе против них значительных результатов.
Крупным, хотя и кратковременным[35] успехом Зипойта стало завоевание Астака[36]. Нам неизвестно, когда именно вифинский правитель сумел подчинить этот город, но очевидно, что Астак был разрушен Лисимахом (Strabo, XII, 4, 2) из-за того, что он перешел в руки вифинцев[37]. Не исключено, что в течение какого-то времени город был столицей Зипойта[38]; в то же время предположение о возможном союзе граждан Астака с вифинцами[39] выглядит менее правдоподобным, так как политика Зипойта ярко демонстрирует, что он рассматривал греков не как потенциальных союзников, а как противников.
Весьма ценные и интересные сведения о взаимоотношениях Зипойта с греками содержатся в "Моралиях" Плутарха (Plut., Quaest. Gr., 49). Описываемую им войну вифинцев с калхедонянами многие исследователи отождествляют с событиями 315 г.[40], но явное различие приводимых в источниках деталей заставляет видеть здесь рассказ о более позднем эпизоде борьбы Зипойта с эллинскими соседями.
Сообщение Плутарха дает возможность заключить, что война калхедонян с вифинцами была довольно длительной, ожесточенной и крупномасштабной: как и в 416 г., грекам удалось при помощи фракийцев пожечь и опустошить вифинские земли (Θραικῶν ἐπικουρίας προσγενομένης· ἐπυρπόλουν καὶ κατέτρεχον τὴν χώραν). Тем не менее вифинский царь вышел из этой борьбы победителем: калхедоняне попали в засаду около Фалиона (περὶ τὸ καλούμενον Φάλιον)[41] и потеряли более восьми тысяч воинов. Они могли быть перебиты все до единого, но Зипойт прекратил избиение, угождая византийцам (Ζειπόίτου Βυζάντιοις χαρισάμενου). В городе почти не осталось мужчин, и после этого Калхедон в течение длительного времени не был способен играть активную роль в международных делах. Зипойт, вероятно, довольствовался достигнутым результатом: о каких-либо его враждебных акциях против калхедонян больше ничего не известно.
Не так давно в историографии появилась довольно оригинальная трактовка этого эпизода: на основании слов о том, что Зипойт действовал в угоду византийцам, делается вывод о существовании союза между Вифинией и Византием[42]. Этот альянс был якобы направлен против Лисимаха и даже привел к созданию прочного византийско-вифинского блока, разделившего азиатскую и европейскую половины владений диадоха[43]. Однако при детальном рассмотрении текста Плутарха и соотнесении изложенных в нем событий с ситуацией, сложившейся в начале III в. в межгосударственных связях северо-западной Анатолии, такое утверждение кажется сомнительным.
Существование дружественных отношений между византийцами и Зипойтом не подтверждается никакими свидетельствами, кроме упомянутого пассажа Плутарха. Смысл последнего довольно неясен и может быть понят как указание на вынужденную уступку Зипойта, опасавшегося вступить в открытый конфликт с могущественным Византием. Вмешательство византийцев в калхедонско-вифинский конфликт объясняется вполне естественным желанием не допустить захвата соседнего греческого города и уничтожения его жителей, что создало бы непосредственную угрозу и самому Византию[44]. Кроме того, указание Плутарха на участие фракийцев в боевых действиях калхедонян также косвенно свидетельствует против мнения С. Берстайна и Б. Макгинга: византийцы, контролировавшие пролив, легко могли бы воспрепятствовать переходу фракийских воинов в Азию в целях обеспечения интересов Зипойта, если бы он действительно был их союзником[45].
В ходе многочисленных коллизий эпохи диадохов и Вифиния и Византий оставались - каждый по-своему! - самодовлеющими политическими величинами, отнюдь не склонными вступать в обязывающие соглашения, которые могли бы ограничить их реальную самостоятельность во внешнеполитических делах. Заключение какого-либо договора с греческим полисом (не навязанное посредством силового давления) абсолютно не соответствовало общей линии политики Зипойта, делавшего ставку в отношениях с эллинами на грубую военную силу. Византийцы, в свою очередь, отказывались заключить союз и с Антигоном Одноглазым, и с Лисимахом (Diod., XIX, 77, 7), резонно считая более удобной для себя позицию нейтралитета[46]; поэтому кажется маловероятным, что Византий, отвергший предложения могущественных диадохов, пошел бы на создание прочного союза с "варварским" династом.
Время завоевания вифинцами Астака и войны с Калхедоном неизвестно. Эти события наверняка происходили после 301 г. и, возможно, после 297/6 г., так как Плутарх называет Зипойта царем.
Таким образом, обстоятельства войны против Калхедона никак не свидетельствуют о том, что в политике Зипойта по отношению к эллинам произошли какие-то изменения. Все независимые полисы региона Проливов, включая Византий, по-прежнему оставались его противниками.
Следующим объектом нападения вифинцев стала Гераклея. Город переживал в это время серьезные экономические и внутриполитические затруднения, вызванные авантюрным курсом тиранов, а с 284 г. - подчинением Лисимаху[47]. Вифинский царь уже мог считать себя достаточно сильным для борьбы с крупнейшим полисом юго-западного Причерноморья. Столкновения вифинцев с гераклеотами, вероятно, продолжались с самого начала III в.: именно на это указывает сообщение Мемнона о многих войнах, которые вел преемник Дионисия Клеарх II, "то выступая в союзе с кем-нибудь, то сам подвергаясь нападению" (τὰ μὲν συμμαχῶν ἄλλοις, τὰ δὲ καὶ ἐπιφερομένοις αὐτῶι ἐξητάζετο - Memn., F. 5, I)[48]. Внимательное изучение текста Мемнона (F. 5, 4) позволило С. Берстайну заключить, что гераклеоты потерпели ряд неудач: так, до 284 г. ими уже был потерян Киер[49], а еще раньше, вероятно, Финийская область.
Заключительным аккордом в развитии гераклейско-вифинских противоречий за период правления Зипойта и их кульминацией стал поход вифинцев в Гераклеотиду, который, по словам Мемнона, принес гражданам много бедствий, хотя они и сумели дать противнику отпор (F. 6, 3). Едва ли можно считать, что эта акция действительно представляла собой простой грабительский набег (ἐπιδρομή), выделяясь на фоне постоянных трений между Гераклеей и Вифинией только значительным размахом[50]. Действия Зипойта были направлены на подчинение Гераклеи, что должно было стать естественным завершением планов вифинского царя в борьбе с эллинскими соседями, но оказалось пока неосуществимым.
Мемнон, верный своему принципу умалчивать о неудачах гераклеотов[51], ничего не сообщает о том, что горожане в результате столкновения с Зипойтом лишились почти всей своей хоры: в руки вифинцев перешел даже расположенный на востоке их прежних владений Тиос[52]. Город оказался практически окружен враждебными соседями и пребывал в крайне тяжелом политическом и экономическом положении[53]. Зипойт мог надеяться использовать его трудности уже в ближайшем будущем.
Принципиально важен вопрос о времени вифинско-гераклейского конфликта. Почти все исследователи датируют его временем после гибели Лисимаха в сражении при Корупедионе (февраль 281 г.)[54], но данные Мемнона, вероятно, позволяют несколько уточнить такую хронологическую привязку. Ситуация, описанная во фразе: Ζιποίτης ... ἐχθρῶς ἔχων Ἡρακλεώταις· πρότερον μὲν διὰ Λυσίμαχον, τότε δὲ διὰ Σέλευκον (διάφορος γὰρ ἦν ἑκατέρωι) κτλ - F. 6, 3), однозначно может быть отнесена к периоду, охватывающему довольно краткий промежуток времени непосредственно после сражения при Корупедионе. Сообщение источника достаточно адекватно передает суть "неопределенной ситуации, когда в Малой Азии еще не упрочилось господство нового правителя Селевка"[55]. Зипойту наверняка было известно, что в городе в течение длительного времени росло недовольство Лисимахом и соответственно симпатии к Селевку: многие гераклеоты выступили на его стороне в решающем сражении, а один из них, Малакон, лично убил Лисимаха (Memn., F. 6, 1). Но, очевидно, к моменту своего нападения на гераклеотов вифинский царь еще не знал об их стремлении добиваться независимости от нового владыки Азии. Существовавшие ранее среди гераклеотов проселевковские настроения[56] углубили враждебность Зипойта к Гераклее, но отнюдь не явились ее причиной, как считают некоторые ученые[57]: противоречия между Вифинией и Гераклеей имели давнюю историю и были достаточно острыми. Все же царь Вифинии вряд ли начал бы военные действия против Гераклеи, если они были объективно на руку Селевку, с которым он на тот момент (τότε)[58] уже имел плохие отношения. Мемнон не случайно поместил пассаж о войне с Зипойтом между рассказом об отправке посольства гераклеотов (F. 6, 2), и о возвращении диойкета царя Афродисия, прибытием послов к Селевку и начале открытой конфронтации между ним и Гераклеей (F. 7, 1-2). События, происшедшие в Гераклее после гибели Лисимаха (F. 6, 1-2) не должны были занять много времени; поэтому кажется логичным не отделять войну Зипойта с гераклеотами от февраля 281 г. значительным хронологическим интервалом.
Эти выкладки имеют большое значение для уточнения позиции Вифинии на последнем этапе войн диадохов и, в частности, для решения имеющего давнюю историю вопроса об участии вифинцев в сражении при Корупедионе. Единственным памятником, предоставляющим все "за" и "против" в проблеме о гипотетическом союзе Зипойта с Селевком против Лисимаха, является надгробие вифинского офицера (ἡγεμόνας) Менаса, сына Биоэриса.
В рамках данной монографии представляется вполне уместным привести развернутый анализ этого источника, несмотря на то, что этому сюжету автор уже посвятил специальную статью[59]. Эта задача выглядит перспективной хотя бы потому, что стела Менаса является, пожалуй, самым ярким и показательным эпиграфическим памятником, связанным с эллинистической Вифинией, и несет информацию о самых различных аспектах ее истории.
Текст эпитафии
Хоть и изрядная кости мои объемлет могила,
Странник, пред мощью врагов в страхе я не отступил:
Пешим я в первых рядах против всадников стойко держался,
4 В Корупедионе то, где мы сражались тогда.
Прежде фракийца сразив наповал, ратоборца в доспехах,
Следом мизийца, я сам доблести ради погиб.
Можно за это воздать похвалу Биоэриса сыну,
8 Коий - вифинец Менас, сей ратоводец лихой.
Другое (стихотворение? - О. Г.)
Слезы надгробные пусть над трусливыми льет проходящий,
В хворях приявшими смерть, коей - безвестность удел,
Ну а меня, кто у Фригия вод за отечество наше
12 И за родителей честь славно сражался в бою,
В славе земля приняла, в рядах сраженного первых,
Прежде сразившего там много довольно врагов.
Можно вифинцу Менасу за то, Биоэриса сыну,
16 Мне, воздать похвалу, жизнь кто за доблесть отдал[60].
На мраморной стеле выше текста эпитафии помещены две фигуры лежащих воинов - очевидно, поверженных Менасом фракийца и мизийца. Видны предметы их защитного доспеха - овальные щиты, один из которых заметно меньшего размера. От фигуры самого Менаса сохранилась лишь нижняя часть ног. Рядом изображены лежащие на земле шлем и щит.
Уникальность памятника, дошедшего до нас в довольно хорошей сохранности (обломана лишь верхняя часть рельефа[61], а оставшееся изображение и текст видны довольно отчетливо), заключается в том, что в сткк. 4 и 11 текста эпитафии содержится прямое указание на место сражения. Упоминание Корупедиона в долине реки Фригий заставляет многих исследователей (в том числе весьма авторитетных) склоняться к мнению, что в последней битве эпохи диадохов между Лисимахом и Селевком в 281 г. на стороне сирийского царя участвовал вифинский контингент[62]. Возражения против этой точки зрения далеко не столь многочисленны и сопровождаются различными оговорками[63].
Между тем анализ надгробия Мена как памятника археологии, эпиграфики и языка позволяет отвергнуть данное мнение и привести целый ряд доказательств в пользу того, чтобы датировать монумент гораздо более поздним временем. Еще в 1974 г. израильский исследователь Б. Бар-Кохва опубликовал исчерпывающее по глубине исследование памятника[64]. Поскольку оно, к сожалению, осталось практически незамеченным другими учеными[65], имеет смысл подробно изложить содержащуюся в его работе аргументацию, кое в чем дополнив ее[66].
Прежде всего, предположение о союзе Зипойта с Селевком выглядит сомнительным по причинам политического порядка. Для крайне запутанных межгосударственных отношений раннеэллинистической эпохи прямолинейная логика по трафаретному образцу "враг моего врага - мой друг" оказывается оправданной далеко не всегда. Безусловно, Зипойт являлся непримиримым противником Лисимаха, но это вовсе не означает, что он в течение какого-то времени был дружен с Селевком. Почти сразу после гибели Лисимаха вифинский царь повел себя враждебно по отношению к сирийскому владыке; при этом фраза Мемнона "διάφορος γὰρ ἦν ἑκατέρωι" (F. 6, 3) не содержит ни малейшего указания на какой-либо поворот в политике Зипойта[67], приведший к разрыву с Селевком: историк указывает только на изменение отношения самих гераклеотов к царям Фракии/Македонии и Сирии. Правитель Вифинии не мог не понимать, что Селевк будет представлять такую же угрозу его царству, как Лисимах до него[68], и поэтому он не имел никаких оснований вмешиваться в борьбу диадохов, тем более в ущерб собственным планам, связанным с подготовкой агрессии против Гераклеи.
Определенную информацию в пользу датировки памятника не раннеэллинистическим периодом, а более поздним временем дает верная интерпретация соотносимого с ним историко-географического контекста. На место обнаружения стелы Менаса - окрестности современного селения Чиханкей у северо-западного берега Асканийского озера - власть Зипойта не могла распространиться задолго до 281 г. Недавно завоеванный вифинцами район в тот момент не мог рассматриваться ими в качестве "отеческой земли", за которую, как гласит эпитафия, доблестно погиб Менас. В силу этого обстоятельства он, скорее всего, был бы погребен на исконно вифинской территории[69], а поскольку этого не произошло, то следует предположить, что место его захоронения уже в течение длительного времени территориально относилось к Вифинскому царству. Ранее я отмечал, что эти рассуждения в значительной мере условны, поскольку северный берег Асканийского озера мог входить в сферу расселения вифинцев даже в доэллинистическую эпоху[70]. Однако материалы личных наблюдений, совершенных во время поездки в Турцию в сентябре 2001 г., внесли определенные коррективы. Выражение "северный берег" здесь не вполне корректно: Изникское озеро лежит в довольно глубокой и обширной долине, ограниченной со всех сторон холмами значительной высоты; вероятнее всего, вифинский контроль над всей долиной, исходя из рельефа местности, должен был быть распространен одномоментно[71]. Место находки памятника Менаса расположено вне прибрежной области озера и отделено от нее грядами холмов, так что его принадлежность Вифинии (даже если датировать его 281 г.) никак не может служить доказательством того, что Зипойту принадлежала и Никея. Однако в целом ряде работ, причем весьма авторитетных, именно локализация памятника Менаса служит аргументом в пользу установления вифинского контроля над Никеей до 281 г.[72] Едва ли это так[73]. Ведь место захоронения Менаса отстоит от Никеи на значительное расстояние и находится в три раза ближе к Киосу, чем к этому полису; однако никто не считает возможным говорить на этом основании о вифинском контроле над Киосом[74]. Кроме того, практически сразу после гибели Лисимаха вифинский царь начал крупную кампанию против Гераклеи, оказавшуюся успешной, но, очевидно, потребовавшую большой затраты сил; а вслед за тем он вступил в открытое противоборство с полководцами Антиоха I, продолжить которое было суждено его сыну Никомеду I[75]. Едва ли в столь напряженной обстановке у него были бы возможности включить в состав своего государства еще один крупный греческий город. Наконец, исключительно важную информацию, свидетельствующую о несколько более позднем включении Никеи в состав Вифинского царства, можно извлечь из обращения к так называемой вифинской городской (иначе "проконсульской") эре, начинающейся в 282/281 г.[76]
Небезынтересно провести также и исследование упомянутых в надписи имен, чем прежде никто специально не занимался. Имя Менас - греческое, причем оно отмечено ярко выраженным региональным колоритом[77]: как и некоторые другие имена, начинающиеся на "Мен" (Меноген, Менодор, Менофан), это ЛИ является производным от имени анатолийского бога Мена. Вполне закономерно, что для проникновения этого антропонима в греческую среду и последующего восприятия его в Вифинии в начале III в. еще не вошедшей в зону активного распространения греческой культуры (см. далее, с. 159), требовалось определенное и, видимо, немалое время. Это рассуждение общего плана отчасти подтверждается тем, что в Балканской Греции подобные имена появляются, судя по всему, только к концу III в.[78]
Имеет смысл обратиться к конкретным данным, связанным с территориально наиболее близкими Вифинии греческими полисами (к сожалению, данные для собственно вифинских городов в большинстве своем трудно верифицируемы). Так, в Византии, по данным надписей, производные от имени бога Мена имена встречаются 39 раз, но лишь два из них предположительно могут быть датированы III в.[79] В Кизике и его округе подобного рода антропонимы фиксируются 52 раза[80], но, к сожалению, лишь незначительная часть их более или менее точно датирована, так что определенные выводы здесь вряд ли возможны. Тем не менее относительно надписи, датируемой издателями III в. (тем самым она является одной из самых ранних в регионе из числа тех, где встречаются указанные теофорные ЛИ), в которой содержится сразу несколько интересующих нас имен[81], с уверенностью можно сказать, что она моложе стелы Менаса, если считать датой создания последней 281 г. Дело в том, что содержащиеся в ней имена Ἀρτεινος· (стк. 8), Ἀτεπόριος (gen. - стк. 8), Ακαιρου (gen. - стк. 17) были надежно определены французским исследователем О. Массоном как кельтские[82], следовательно, время выполнения надписи не может предшествовать переходу галатов в Азию.
Данные из других полисов не столь представительны, но и они в целом укладываются в ту же схему. Так, из четырех случаев появления имен на Мен- в надписях Киоса три датируются римским временем, датировка четвертого не определена[83]. Несколько иная ситуация в Калхедоне: все восемь случаев использования антропонимов на Мен- отнесены авторами к эллинистическому времени[84], однако, исходя из приведенной выше информации, такая датировка выглядит несколько заниженной[85].
Что же касается имени отца Менаса - Биоэрис, то оно известно только благодаря этой надписи и считается специфически вифинским антропонимом[86]. К. Ю. Белох указал на то, что композит -ηρις содержится в ЛИ Γαρσυήρις, упомянутом Полибием (V, 57, 5; 72, 3 - 76, 9)[87]. Этническая принадлежность этого лица неизвестна, однако корень Gars- встречается в приводимых Страбоном географических названиях, связанных с Каппадокией (Гарсавиры - XII, 2, 5; 10; Гарсавритида - XII, 1, 4; Гарсавры - XII, 6, 1; XIV, 2, 29), так что можно предположить анатолийское происхождение антропонима Гарсиэрис и, в силу некоторой близости к нему, Биоэрис. Возможным, однако, кажется и иной вариант. Французский исследователь О. Масон, как было показано выше, удачно продемонстрировал перспективность поиска кельтских корней в некоторых ЛИ, для которых первоначально постулировалось фрако-малоазийское происхождение[88]; не исключено, что и имя отца Менаса тоже может быть отнесено к ним. Стопроцентно надежные аналогии здесь подобрать трудно, однако обращает на себя сходство этого антропонима, например, с кельтским ЛИ Αυειορι? (ΜΑΜΑ VII 424). Для фракийских в широком значении и собственно вифинских антропонимов частым является употребление композита -πορις, который, видимо, означает "сын"[89]; здесь же мы имеем дело с другим компонентом слова -ρις, встречающимся в некоторых кельтских именах[90]. Обращение к тезаурусу древнекельтского языка А. Хольдера показывает, что у кельтов в Западной Европе зафиксировано имя Bio[91], а наряду с ЛИ, содержащими окончание -erios, встречаются и антропонимы с композитом -eris[92]. Если эти рассуждения верны, то следует признать невозможность появления имени Биоэрис в Малой Азии до прихода сюда галатов в 278/7 г. (причем нужно учесть, что его носитель уже должен был "натурализоваться" здесь до такой степени, чтобы его сын мог именовать себя вифинцем). Таким образом, данные греческой и кельтской антропонимики (при том, что я ни в коей мере не настаиваю на их полной надежности - не исключены, к примеру, и случайные созвучия) также свидетельствуют в пользу датировки надписи более поздним временем.
Далее, очень важным представляется характер изображения на стеле. На рельефе представлены предметы вооружения двух поверженных противников Мена - фракийца и мизийца (сткк. 5-6). Их щиты (один, меньшего размера, почти прямоугольный, другой - овальный, с ребром жесткости и умбоном) являются типичными образцами широко распространенного в эллинистическом мире щита, прообразом которого был галатский щит θυρεός[93]. Однако появление щитов такого типа в Малой Азии в 281 г. - за год до нашествия галатов на Грецию и тремя с половиной годами раньше их перехода в Анатолию - едва ли возможно[94]. Щит θυρεός широко распространяется в - Восточном Средиземноморье с начала второй четверти III в.[95], и разница в несколько лет здесь имеет принципиальное значение. Очевидно, многие исследователи просто не замечали такого противоречия; между тем именно традиционная датировка данного памятника 281 г. служит порой основанием для того, чтобы говорить о негалатском происхождении щита типа θυρεός[96], будто бы бытовавшего в Греции и даже в Азии еще до кельтского нашествия. Спорность таких предположений также была отмечена Б. Бар-Кохвой[97]; к его замечаниям можно добавить, что целый ряд изображений такого щита на малоазийских рельефах следует связывать именно с галатами[98].
Если обратиться к данным палеографии, то по этому критерию шрифт эпитафии должен быть отнесен скорее к рубежу III и II вв., нежели к раннеэллинистической эпохе. He вдаваясь в детали, подчеркну: уже первыми исследователями памятника было отмечено: начертание некоторых букв (в частности, Α, Β, Δ, Θ, Μ, Ξ, Σ, Τ, ϒ) в надписи нетипично для времени битвы Лисимаха с Селевком[99], хотя монументально-курсивный шрифт с писцовыми рудиментами, каким выполнен текст, имеет некоторую тенденцию к "опережению" обычных образцов письма[100]. Наиболее категорично высказывается в этом отношении Т. Корстен, на основании палеографического анализа датирующий памятник 190 г.: по мнению исследователя, Менас входил в состав вифинского отряда, будто бы участвовавшего на стороне римлян в сражении против Антиоха III при Магнезии-у-Сипила[101]. Это предположение, однако, неубедительно, так как письменные источники не оставляют сомнений в том, что вифинский царь Прусий I воздержался от участия в войне Рима с Антиохом на чьей-либо стороне (Polyb., XXI, 11, 1-2; Liv., XXXVII, 25, 4-14)[102]. Тем не менее в чисто палеографическом отношении выкладки Т. Корстена особого сомнения не вызывают: время создания надписи можно определить как конец III - первые десятилетия II в.
Наконец, можно добавить, что и характер текста эпитафии наводит на мысль о принадлежности его более позднему времени. о культуре вифинцев в эпоху раннего эллинизма нам ничего не известно, но едва ли может быть оспорена ее слабая подверженность эллинскому влиянию: вифинское общество еще не было способно сколько-нибудь активно воспринимать элементы эллинской παιδεία. Даже в письме царя Зиэла совету и народу Коса (240-е гг.) - первом относительно надежно датируемом памятнике вифинской эпиграфики - содержатся некоторые стилистические и синтаксические ошибки[103]. к сожалению, мы лишены возможности сравнить эпиграммы, начертанные на надгробии Менаса, с синхронными надгробными надписями из Вифинии. Но нельзя не отметить, что найденная в вифинской "глубинке" эпитафия воина, не отличавшегося, видимо, особой знатностью, написана нарочито архаизированным языком, вычурным и высоким "гомеровским" стилем, который слабо сочетается с культурным обликом Вифинии второго десятилетия III в.[104]
Суммировав все вышесказанное, можно заключить, что сражение, в котором погиб Мен, не тождественно битве между Лисимахом и Селевком: их объединяет только один географический район - стратегически важный и неоднократно становившийся местом самых различных вооруженных конфликтов[105]. В упоминании в тексте эпитафии места нет оснований видеть конкретную привязку к событиям 281 г., так как сражение между последними диадохами отнюдь не безоговорочно вошло в античную традицию именно как "битва при Корупедионе"[106]. С другой стороны, коль скоро это сражение получило широкую известность, подчеркивание того, что гибель Менаса случилась в месте тех же славных событий (хотя и совсем в другое время, но сообщать об этом, разумеется, автору/авторам эпитафии не было никакого резона) выглядит вполне логичным[107]. Исходя из этого, кажется наиболее правдоподобным связывать смерть Менаса с каким-то столкновением в ходе одной из вифинско-пергамских войн[108]. Лучше всего здесь подходят вторжение Прусия I на территорию Пергамского царства в 209 г. (Liv.f XXVIII, 7, 10; Dio. Cass., F. XVII)[109] или, как считает Б. Бар-Кохва, конфликт 156-154 гг. между Прусием II и Атталом II[110]. Упоминание фракийца и мизийца в качестве противников Менаса не должно вызывать удивления, поскольку представители этих народов многократно упоминаются в качестве наемников в пергамской армии[111].
Следовательно, можно заключить, что вифинцы не принимали никакого участия в битве при Корупедионе, что, кстати, вполне соответствует курсу Зипойта - воздерживаться от участия в крупных конфликтах диадохов, уклоняться по мере сил от заключения обязывающих заключений с македонянами и наращивать давление на греческих соседей.
После убийства Селевка I Птолемеем Керавном (в начале осени 281 г.) во внешнеполитическом положении Вифинии произошло некоторое изменение к худшему - не угрожавшее первоначально ее безопасности и независимости, но, по крайней мере, ограничившее на короткое время развитие вифинской экспансии в отношении греков. Дело в том, что гераклеоты сумели упрочить свою позицию, заключив союзное соглашение с Керавном (Memn., F. 8, 5)[112]. В скором времени, однако, ситуация приобрела более острый характер: наследник Селевка Антиох I достиг определенной стабилизации внутри своего царства и возобновил попытки укрепить пошатнувшееся господство на западе Малой Азии. Его стратег Патрокл направил для подчинения городов этого региона, в том числе и Гераклеи, экспедицию своего полководца Гермогена (Memn., F. 9, 1). Гераклеоты сумели избежать надвигающейся опасности посредством дипломатических мер: Гермоген отступил из их области в результате заключения договора о дружбе с их посольством (F. 9, 2).
Несомненна антивифинская направленность этого соглашения: сразу после его достижения Гермоген выступил против Вифинии (Ibid.)[113], и многие исследователи обоснованно видят в этом результат усилий гераклеотов, стремившихся использовать новую политическую конъюнктуру против своего традиционного соперника[114]. Этот поход, однако, оказался крайне неудачным: вифинцы неожиданно напали на противника, и Гермоген погиб вместе со всем своим войском (Ibid.)[115].
Победа над полководцем Антиоха стала последним подвигом старого царя[116]: в том же 280 г. Зипойт умер в возрасте 78 лет. За почти полувековой период его правления Вифиния значительно усилилась: независимость страны была сохранена, а ее территория - увеличена. Все эти достижения первого вифинского царя позволяют исследователям говорить о том, что Зипойт намеревался войти в политическую систему, созданную новыми эллинистическими владыками[117], а Вифиния при нем стала равноправным партнером своих малоазийских соседей и даже более удаленных тсударств[118]. Эти оценки во многом справедливы, но при ближайшем рассмотрении государственной деятельности Зипойта выясняется их односторонность.
Лейтмотивом политики Зипойта на всем протяжении его царствования оставалась вражда с независимыми греческими городами, которую следует считать наследием древних племенных традиций вифинского общества[119]. В новых исторических условиях эта линия подверглась лишь некоторой модернизации. Другим истоком политики Зипойта можно считать стремление утвердиться в роли преемника Ахеменидов, пытавшихся установить свой протекторат над полисами северо-западной Анатолии (Just., XVI, 4; Suid., s. v. Κλέαρχος)[120]. В любом случае действия Зипойта, основанные на непризнании статуса αὐτονομία καὶ ἐλευθερία свободных полисов, предусматривали разрешение конфронтации с ними чисто военным путем и не имели необходимой гибкости по причине полного отсутствия дипломатического оснащения. Естественно, такая политика не могла принести ему поддержки и признания со стороны греческого мира, без чего вряд ли было возможным становление Вифинии как "полноправной" эллинистической монархии. Потому можно согласиться с теми исследователями, которые подходят к характеристике возглавляемого Зипойтом государственного объединения, избегая традиционных оценок[121].
Провозглашение Зипойта царем, очевидно, имело определенный вес в глазах его современников - и греков с македонянами, и анатолийцев. Вероятно, именно эта акция Зипойта могла послужить своеобразным примером для коронации как Митридата I Ктиста в Понте, так и (с некоторой степенью вероятности) даже для Спартока III Боспорского[122]. Но представители азиатской знати, принимая титул βασιλεύς, преследовали прежде всего интересы антимакедонской борьбы[123], и к Зипойту это относится даже в большей степени, чем к кому-либо другому из анатолийских династов. Диадохи отнюдь не считали их равными себе по статусу: так, правитель Каппадокии Ариарат I, тоже провозгласивший, судя по всему, себя царем, в 322 г. был предан Пердиккой позорной и мучительной смерти (Diod., XVIII, 16, 1-2; 19, 3-5; Plut., Eum., 3; Just., XIII, 6, 1; App., Mithr., 8; Luc., Macrob., 13). Зипойт, по примеру других эллинистических владык, основал город, назвав его в свою честь, а старший из его сыновей был назван греческим именем[124], но этим и исчерпываются попытки первого вифинского царя выглядеть истинным эллинистическим монархом, а не амбициозным "варварским" династом[125]. Зипойт еще не чеканил своей монеты, что свидетельствует о его невнимании к вопросам торговли и экономического развития[126] страны и резко контрастирует с политикой его современников, первых правителей Понта и Каппадокии. Нам ничего не известно о его супруге, но вряд ли можно сомневаться в том, что она происходила из среды местной азиатской знати и не принадлежала к кругу греко-македонских царских фамилий. Династические связи с другими правящими домами в конце IV - первой половине III в. еще не вошли в арсенал средств внешней политики вифинских правителей, направленных на повышение авторитета династии.
В годы правления Зипойта Вифиния проходила через период внутренней и внешней консолидации и находилась примерно в том же положении, что и соседние складывающиеся анатолийские государства - Понт, Каппадокия, Пергам. Уже в ходе достаточно длительного отрезка предыдущего исторического развития малоазийского региона в целом здесь была подготовлена почва для создания государств как чисто греческого типа, так и со смешанным населением и культурой или даже с преобладанием негреческих элементов[127]. Политика Зипойта явно направляла дальнейшее развитие Вифинии по третьему пути, оставлявшему меньше возможностей на ее быструю интеграцию в систему эллинистических государств. Его курс в течение определенного времени был жизненно необходим для страны и привел к утверждению ее самостоятельности, но он должен был вскоре исчерпать себя, поскольку перестал способствовать органичному развитию вифинского общества в новых условиях, когда особую актуальность приобретали вопросы развития экономики, торговли, филэллинской политики. Действия Зипойта решили только военные задачи, стоявшие перед Вифинией, и оценка, данная ему Мемноном: "Прославившийся в войнах" (λαμπρὸς ἐν πολέμοις) (F. 12, 5), вполне справедлива. Но его политические мероприятия были изначально ограничены грузом многовекового соперничества вифинцев с эллинами и едва ли могли обеспечить окончательное закрепление достигнутых результатов: так, своему преемнику Никомеду Зипойт оставил очень сложную ситуацию как в международном, так и во внутригосударственном отношении[128].
Первый вифинский царь успешно противостоял натиску диадохов, мобилизуя, вероятно, для этого все ресурсы своей страны. В 280 г. с его смертью, заканчивается важный этап в развитии вифинской внешней политики - этап чисто силовых взаимоотношений с соседями. Борьба за раздел империи Александра уже завершилась оформлением важнейших эллинистических держав; последние диадохи покинули историческую арену[129]. Эти процессы, общие для всего Восточного Средиземноморья, своеобразно переломились в истории Вифинского царства: Зипойт, ровесник Александра Великого, современник и противник наиболее могущественных диадохов, передал власть своему старшему сыну Никомеду - политику, по-иному воспринимавшему требования времени. Карьера Никомеда I ярко иллюстрирует тот факт, что в начале "периода эпигонов" наблюдались как преемственность, так и разрыв с прежними традициями внешней политики[130]: его государственная деятельность стала во многом принципиально новым для страны явлением.
[1] SEHHW. Vol. I. P. 567. Значение последнего фактора не следует абсолютизировать, как, например, это делает Хр. Данов, считающий ориентацию на развитие морской торговли едва ли не главным мотивом политики вифинских правителей в IV—III вв. (Данов Хр. Древна Тракия. София, 1969. С. 410; cp.: Billows R. A. Antigonos the One—Eyed and the Creation of the Hellenistic State. Berkeley; Los Angeles; London, 1990. P. 411).
[2] Высказывалось мнение, что Калас даже погиб в походе против Вифинии, поскольку в дальнейшем его пост занимал некий Демарх (Baumbach A. Kleinasien unter Alexander dem Grossen. Jena, 1911. S. 5). Безотносительно того, верно ли это предположение, точка зрения о признании Басом зависимости от Александра (Фол А. Демографска и социална структура… С. 210; Орачев А. Витинска династия // КЕТД. С. 63; Ellis P. Β. Celt and Greek. P. 113) явно не обоснована.
[3] Cary M. A History of the Greek World from 323 to 146 B. C. London, 1932. P. 95.
[4] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 74. При этом Дионисий вряд ли координировал свои действия с представителями македонской администрации: изгнанные противники тирана активно настраивали Александра против него, и тиран опасался прямого вмешательства македонян во внутренние дела Гераклеи (Memn., F. 4, 1—2). Масштабы расширения гераклейской хоры к западу от Сангария являются предметом длительной дискуссии. См.: Дройзсн И. Г. История эллинизма. М., 1893. Т. 2. С. 373; Niese B. Geschichte… Bd. II. S. 75; Recueil. P. 44; Asheri D. Uber die Fruhegeschichte von Herakleia Pontike. S. 19; Burstein M. Outpost of Hellenism. P. 74; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… C. 31. Рис. 2; Dorner F. K. Hoepfner W. Das Eiland Thynias… S. 104. Abb. 1. Гераклеотам, видимо, удалось подчинить Финийскую Фракию, отделенную от собственно Вифинии рекой Псилис (Steph. Byz., s. v. Ψίλλις). См. подробнее: Габелко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифииия… С. 116—120 и гл.I, § 1 данной монографии.
[5] Габелко О. Л. Царская власть в раннеэллинистической Малой Аиии: истоки, сущность, правовое обоснование // Античность в совремснном измерении. Тезисы докладов Всероссийской научной конференцпи, посвященной 35-летию научного кружка «Античный понедельник». Казань, 2001. С. 34.
[6] Максимова М. И. Античные города… С. 172.
[7] Cary M. A History of the Greek World… P. 97; cp.: Jouguet P. L’imperialisme macedonien et rhellenisation de l’Orient. Paris, 1937. P. 403; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 15; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 450; Aui—Yonah M. Hellenism and the East. Contacts and Interactions from Alexander to the Roman Conquest. Ann Arbor, 1978. P. 173; Kobcs J. «Kleine Konige». S. 115.
[8] Meyer Ed. Bithynia. Sp. 515; cp.: Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 92. Note 29.
[9] Billows R. A. Antigonos the One—Eyed. P. 239, 442; Idem. Kings and Colonists. P. 106.
[10] Ibid. P. 251, 278.
[11] Это была, кстати, единственная сколь–нибудь заметная дипломатическая акция, в которой принял участие вифинский правитель.
[12] Lund H. S. Lysimachus. A Study in Early Hellenistic Kingdom. London; New York, 1982. P. 82.
[13] Мемнон имеет в виду упомянутого выше Птолемея.
[14] С. Берстайн полагает, что к концу правления Дионисия отношения между ним и Антигоном ухудшились. На стремление гераклейского тирана к самостоятельности указывает принятие им царского титула в 306 или 305 г., после того, как это сделал сам Антигон (Memn., F. 4. 6) и, не исключено, некоторое сближение с Лисимахом (Burstein 5. Μ. Outpost of 1 lellenism. P. 72—78,199. Note 98). Однако упоминание Мемнона о том, что «после смерти Дионисия дела у города шли ничуть не хуже, так как Лнтигон ревностно заботился и о детях Дионисия, и о гражданах его государства» (Memn., F. 4, 9) дает понять, что Антигон по–прежнему прилагал усилия к сохранению дружественных отношений с гераклеотами. Окончательная переориентация Гераклеи на Лисимаха произошла в конце периода регентства Амастрии (305 — ок. 300 г.) См.: Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 81. Так, в 302 г. гераклеоты оказали помощь Лисимаху в его борьбе против Антигона, предоставив продовольствие его мойску, зимовавшему на Салонийской равнине. Тогда же между Аисимахом и Гераклеей был заключен договор (Diod., XX, 109, 6). Не исключено, что эти события могли как–то затронуть и Вифинию, поскольку они разворачивались в непосредственной близости от ее пределов.
[15] Предположение Г. Гриффита о том, что фракийские наемники Антигона, участвовавшие в сражении против Эвмена в Паретакене (Diod., XVIII, 29, 2; 4), были вифинцами (Griffith C. T. The Mercenaries of the I lellenistic World. Cambridge, 1935. P. 49) оспаривается M. Лонеем (Launey M. Recherches sur les armees hellenistiques. Paris, 1949. Τ. I. P. 370. Note 4).
[16] Niese B. Geschichte… Bd. I. S. 397; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 296—297. Об основании Никеи См.: Strabo, XII, 4, 7; Steph. Byz. s. v.v. Νίκαια, Ἀντιγόνβια; Dio Chrys., Or., XXXIX, 1. Предложенная И. Зельхом (Solch J. Bithynische Stadte… S. 228) дата основания города, 316 г., отвергнута В. Руге, показавшим, что Антигон в это время воевал с Эвменом в Персии (Ruge W. Nikaia. Sp. 228). Активная градостроительная деятельность Антигона в Малой Азии в период между 321/320 г. (временем второго раздела сатрапий в Трипарадисе) и 315 г., на протяжении которого он вел тяжелую борьбу против Эвмена (см.: Шофман А. С. Распад империи Александра Македонского. Казань, 1984. С. 75-86; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 81-104, 315—321) кажется маловероятной.
[17] Дройзен И. Г. История эллинизма. Т. 3. С. 379.
[18] Simpson R. H. Antigonos the One—Eyed and the Greeks // Historia. Bd. VIII. Ht. 4. 1959. P. 391. о политике Антигона в отношении независимых полисов Малой Азии см.: Ibid. P. 385—409; Самохина Γ. С. Антигон и греческие города Малой Азии // Проблемы отечественной и всеобщей истории. Вып. 3. Л., 1976. С. 152—158; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 189-236.
[19] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 15.
[20] Buraselis K. Das Hellenistische Makedonien und die Agais. Forschungen zur Politik des Kassandros und drei ersten Antigoniden in Agaischen Meer und in Westkleinasien. Munchen, 1982. S. 9. Именно предполагаемый переход на сторону Кассандра стал для Антигона поводом к устранению Митридата — правителя Киоса (или Мизии) (Diod., XX, 111, 4).
[21] Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 98; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 77.
[22] Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 449.
[23] После битвы при Ипсе «Лисимаху, как храбрейшему из всех, было поручено управление самыми дикими народами» (Just., XV, 3, 5), под которыми, вероятно, следует понимать именно вифинцев. Если это так, то можно предположить, что Вифиния de jure считалась зависимой от Антигона, а после его смерти по праву победителя над вифинцами должно было перейти к Лисимаху. Отдельные замечания о существовании в течение какого–то времени дружественных отношений Лисимаха с Вифинией (Дройзен И. Г. История эллинизма. Т. 2. С. 313; Гусева М. И. Фракийское государство Лисимаха: Дисс…. канд. ист. наук. М., 1955. С. 214) не находят достаточной поддержки в сведениях источников.
[24] См., например: Geyer F. Lysimachos // RE. Bd. XV. 1. 1928. Sp. 12—13; Landucci Gatinoni F. Lisimaco di Tracia. Un sovrano nella piospettiva del primo ellenismo. Milano, 1992. P. 170.
[25] Possenti U. Il re Lisimaco di Tracia. Torino etc., 1901. P. 158-159. Note 1.
[26] Hünerwadel W. Forschungen zur Geschichte des Konigs Lysimachos von Thrakien. Zurich, 1901. S. 54; против — Possenti U. Il re Lisimaco… Loc. cit.
[27] Hünerwadel W. Forschungen zur Geschichte… S. 53; cp.: Перл Г. Эры… C. 62. Прим. 98.
[28] О значении этого политического шага см. подробнее гл.V, § 1.
[29] Hunerwadel W. Forschungen zur Geschichte… S. 80. C. Берстайн убедительно показал, что подчинение Гераклеи Лисимаху произошло не в 289 г., как это считалось ранее, а в 284 (Burstein 5. M. Outpost of Hellenism. P. 93—94). C учетом этого уточнения мнение В. Хюнерваделя о том, что с походом Лисимаха на гераклеотов была связана последняя фаза его войны с вифинцами (при том, что сам исследователь придерживался более ранней датировки) (Hüncrwadel W. Forschungen zur Geschichte… Loc. cit.) приобретает лучшее обоснование.
[30] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 18; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 452; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 441; Marek Ch. Stack, Ara und Territorium… S. 21. Anm. 188.
[31] Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. C. 43—44.
[32] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 84, 142. Note 29.
[33] Ruge. Kalchedon // RE. Bd. Χ. 1919. Sp. 1557; CeyerF. Lysimachos. Sp. 27; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 84; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… C. 120. Полную самостоятельность на протяжении всего периода диадохов сохранил только Византий (См.: Ceyer F. Lysimachos. Sp. 37), но Х. Хабихт полагает, что и он время от времени оказывал Лисимаху дипломатическое содействие (Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 451).
[34] Сравнение политики Антигона и Лисимаха в отношении независимых полисов: Magie D. The Political Status of the Independent Cities of Asia Minor in the Hellenistic Period // The Greek Political Experience. Princeton, 1941. P. 175—176. Мнение о более жестком отношении Лисимаха к грекам, чем у остальных диадохов, нередко оспаривалось, но в пользу его по–прежнему имеются серьезные аргументы (применительно, по крайней мере, к северо–западной Анатолии).
[35] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 16; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… S. 21.
[36] К. Белох считает, что захват Астака Зипойтом дал начало вифинской эре, введение которой он, однако, не связывает с провозглашением Зипойта царем: по его мнению, царский титул был в Вифинии традиционным (Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV1. S. 234. Anm. 1). Современные исследователи не разделяют этого взгляда: Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 16. Note 3; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 452.
[37] Потеря Астака, кажется, была единственной неудачей Зипойта в борьбе с Лисимахом (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 17; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 451). Особняком стоит мнение Д. Уилсона, будто бы Астак был разрушен Лисмахом в борьбе против Антигона (Wilson D. R. The Histirical Geography… P. 453).
[38] Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 2; Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV1. S. 234.
[39] Solch J. Bithynische Stadte… S. 145.
[40] Merle H. Die Geschichte… S. 154; Ruge W. Kalchedon. Sp. 1557; Magic D. Roman Rule… Vol. II. P. 1194; Die Inschriften von Kalchedon. S. 94.
[41] Точная локализация этой местности, по мнению Х. Хабихта, не представляется возможной (Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 450). На мой взгляд, о ней же сообщает Дионисий Византийский, подразумевая гибель большого числа калхедонских граждан: ἄλλος ὄρμος· Φιέλα Χαλκεδονίων τῶν μέγα δυνηθεντων ἀνδρῶν (Dion. Byz., 100). Вероятно, сражение состоялось в холмистой местности (Ibid.), удобной для засад, неподалеку от гавани Фиела на азиатском побережье Боспора Фракийского (она находится на расстоянии примерно 13 км от Калхедона). о рельефе прибоспорского района см.: Протопопов А. П. Военно–топографическое описание… С. 6—12. Подробнее об этом: Габелко О. Л. Дионисий Византийский… С. 38—39. По мнению Э. Нольте, фатальная для калхедонян битва произошла у реки Псилис, в пользу чего свидетельствует относительная близость названий Φάλιον и Ψίλιον (Nolle E. De rebus gestis… P. 16). Однако такой вариант представляется сомнительным, поскольку эта река достаточно удалена от Калхедона и Византия.
[42] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 84; McCing B. C. The Foreign Policy… P. 16.
[43] Burstein S. M. Loc. cit.
[44] Мнение ирландского историка о вражде Византия и Калхедона, неизменного противника Зипойта (McCing В. С. The Foreign Policy… P. 16), не находит подтверждения в источниках и кажется малообоснованным: период напряженности в их взаимоотношениях (см. выше, с. 128) уже миновал. Вскоре, с 280 г., Византий и Калхедон стали союзниками по Северной лиге, а в дальнейшем, как видно из нумизматических материалов, между ними была установлена симполития (Schonert—Geiss E. Griechische Munzwerke. S. 78—80; Die Inschriften von Kalchedon. S. 124). Помимо того, калхедоняне едва ли могли бы вести большую войну против царя Вифинии, находясь в непосредственной географической близости с византийцами, если бы последние действительно были его союзниками.
[45] В 278 г. византийцы, даже будучи осажденными галатами, срывали все попытки противника переправиться в Азию (Memn., F. 11, 2).
[46] Невская В. П. Византий… С. 155.
[47] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 120.
[48] Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 143. Note 35.
[49] Ibid. Против — Κ. Штробель (Die Galater. Gescichte… S. 188. Anm. 123).
[50] Дройзен И. Г. История эллинизма. Τ. 2. С. 368.
[51] Мемнон не дает никакой определенной информации, когда ведет речь о потерях гераклеотов. См. о его позиции при описании гераклейско–вифинских противоречий: Габелко О. Л. Мемнон… С. 111—112. Х. Хабихт в этой связи говорит о фальсификации им общего хода войны (Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 453).
[52] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 19; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 453; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 87. Существует предположение, что вифинцами была захвачена и Амастрия (ἦν γὰρ καὶ αὐτὴ μετὰ τῶν ἄλλων ἀφηιρημένη), правитель которой Эвмен был якобы назначен Зипойтом (Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 5). Однако то, что Эвмен в 279 г. отказался передать город гераклеотам, согласно условиям договора между ними и Никомедом (тогда как Киер и Тиос были возвращены) (Memn., F. 9, 4), указывает на независимость его от Вифинии.
[53] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 125.
[54] Meyer Ed. Geschichte des Konigreichs Pontos. S. 42; Idem. Bithynia. Sp. 516; Ruge O. Tieion. Sp. 858; Леви Е. И. Гераклея Понтийская… С. 81; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 19; Habicht Ch. Zipoites (1) Sp. 450; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 87; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 441; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… S. 21; BittnerA. Gesellschaft und Wirtschaft… S. 78. См. убедительное обоснование даты сражения: Heіnen H. Untersuchungen zur Hellenistischen Geschichte des 3 Jahrhun–derts v. Chr. Wiesbaden, 1972. S. 17—20. Исключением является мнение Х. Шнайдервирта, относящего поход Зипойта на Гераклею к 280 г., вслед аа экспедицией Гермогена (Schneiderwirth Н. Das Pontische Herakleia. S. 4~5). K. Штробель, напротив, датирует нападение вифинцев на Гераклею поздней осенью 282 г. (Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 201), но при этом нарушается логика событий, следующая из порядка размещения фрагментов Мемнона, который здесь явно не нарушен Фотием.
[55] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 19. Подробное рассмотрение политики Селевка в Малой Азии после гибели Лисимаха предпринято в работе: Mehl A. Seleukos Nikator und sein Reich. Lovanii, 1986. S. 299-315. Конкретно о его взаимоотношениях с гераклеотами См.: Orth W. Koniglicher Machtanspruch und stadtische Freiheit. München, 1977. S. 39—43.
[56] Их более активному проявлению и официальному оформлению препятствовал контролировавший положение дел в городе Гераклид, которого отправила в Гераклею жена Лисимаха Арсиноя (Memn., F. 5, 5). Не вполне понятно, что имеет в виду Р. Биллоуз, говоря о «дипломатической поддержке», оказанной Селевком Гераклее во время конфликта последней с Вифинией (Billows R. A. Antigonos The One—Eyed… P. 441).
[57] Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 3; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 453; Orth W. Koniglicher Machtanspruch… S. 41.
[58] Перевод В. П. Дзагуровой «Зипойт … враждуя с гераклеотами сперва из–за Лисимаха, а потом (курсив наш. — О. Г.) из–за Селевка» не дает верного понимания текста, поскольку не отражает того момента, что вражда Зипойта с Селевком сложилась раньше его похода на Гераклею. Дж. Витуччи считает не вполне ясным, почему вифинский царь предпринял нападение на гераклеотов, если они пытались достичь полной независимости от Селевка (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 19), а А. Мель полагает, что гераклеоты стремились к присоединению (Anschlüß) к Селевку — иначе фрагмент о нападении Зипойта не имеет смысла (Mehl A. Seleukos Nikator… S. 310; cp.: Will E. Histoire politique… Τ. I. P. 139). Современных исследователей, видимо, вводит в заблуждение неопределенность нового статуса гераклеотов, по–разному понимаемая ими и царем Азии. Если граждане Гераклеи после восстановления демократии надеялись в полной мере сохранить αὐτονομία καὶ ἐλευθερία, хотя и были заинтересованы в союзе с Селевком (в первую очередь для отражения вифинской угрозы), то последний имел некоторые правовые основания считать их перешедшими в его подчинение наряду с другими полисами, долгое время по необходимости поддерживавшими Лисимаха (Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 93). Намерение Селевка включить Гераклею в свои владения видно из отправки им в город диойкета; см. об этой должности: Bengtson H. Die Strategic in der Hellinistischen Zeit. Ein Beitrag zum antiken Staatscrecht. Munchen, 1943. Bd. II. S. 133 ff.
[59] Габелко О. Л. Датировка и историческая интерпретация надгробного памятника вифинца Менаса // SH. Vol. I. 2001. С. 45—61.
[60] Стихотворный перевод надписи, прекрасно передающий стилистические особенности эпитафии, выполнен Г. А. Тароняном, которому я выражаю искреннюю признательность.
[61] Вероятно, на утерянной части рельефа находилось изображение всадника, от руки которого погиб Менас (Pfuhl E. Zwei Kriegergrabmaler // AA. Bd. 46. 1932. S. 5-6).
[62] В хронологическом порядке (за исключением русских переводов): Mendel G. Inscriptions de Bithynie. P. 380—382; Meyer Em. Die Grenzen der Hellenistischen Staaten… S. 109-110; Cary M. A History of The Greek World. P. 97; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 17-18; Гусева М. И. Фракийское государство Лисимаха. С. 367; McShane R. B. The Foreign Policy… P. 32; Der Hellenismus und der Aufstieg Roms. Die Mittelmeerwelt in Altertum. II / Fisher Weltgeschichte / Hrsg. v. P. Grimal. Frankfurt–am–Main, 1965. S. 131; Перл Г. Эры… C. 66. Прим. 123; Heinen H. Untersuchungen zur Hellenistischen Geschichte… S. 36; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 452; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 143. Note 33; Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. № 1269; Şahin S. Katalog der antiken Inschriften des Museums von Iznik (Nikaia) / IK. Bd. 10. Τ. 1. Bonn, 1982. Nq 751; Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма. М., 1982. С. 83; Бикерман Э. Государство Селевкидов. М., 1985. С. 68. Прим. 195; Lund Н. S. Lysimachus. P. 206 (здесь высказано предположение, что именно участие вифинцев в этом сражении могло склонить часу весов на сторону Селевка); Leschhorn W. Antike Aren. S. 195. Anm. 32; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… S. 22; Strobel K. Galatien und seine Grenzregionen. S. 39. Anm. 94; Idem. Die Galater. Geschichte… S. 171. Anm. 62; 196. Anm. 158; 201; Kobes J. «Kleine Konige». S. 116—117. Anm. 20 и др. — полный библиографический перечень, очевидно, составить уже невозможно. В большинстве этих работ, к сожалению, отсутствует сколько–нибудь критический анализ и самого монумента, и работ предшественников; создается впечатление, что некоторые из перечисленных исследователей даже незнакомы с фотографией памятника. Как курьез должно быть воспринято мнение Дж. Грэйнджера: вифинский царь Зипойт упомянут в его недавней работе… только в связи с участием в битве при Корупедионе, подаваемом как непреложный факт! (Grainger J. D. A Seleukid Prosopography and Gazetteer. Leiden; New York; Koln, 1997. P. 669). Впрочем, в другом месте той же монографии Зипойту приписывается… переправа галатов через Боспор Фракийский (Р. 10), в действительности осуществленная его преемником Никомедом I. Наиболее подробные комментарии: Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 458-461; Launey M. Recherches… Τ. II. P. 434435. Тот факт, что Менас не был наемником, следует из сткк. 12—13 (Ibid. P. 433. Note 4).
[63] Пожалуй, можно говорить о том, что в 80—90 е гг. прошлого века тенденция более критически подходить к прежней трактовке памятника несколько укрепилась. См.: Mehl A. Seleukos Nikator… S. 295—296, где подчеркивается, что в надписи отсутствуют какие–либо упоминания и о Селевке, и о Лисимахе; поэтому вопрос об участии вифинцев в сражении 281 г. должен остаться открытым; cp.: Landucci Gattinoni F. Lisimaco di Tracia. P. 217; Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 72. Даже в тех работах, авторы которых придерживаются датировки надгробия 281 г., содержатся упоминания альтернативных вариантов: Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… Loc cit.; Strobel K. Galatien… Loc. cit.; Idem. Die Galater. Geschichte… S. 201. Anm. 181.
[64] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription and Corupedion // SCI. Vol. 1. 1974. P. 14—23. Израильский историк, в отличие от многих своих предшественников, лично осматривал камень в Стамбульском археологическом музее, и это позволило ему уточнить прочтение стк. 3 надписи, в частности, что в слове ἱππεῖα сигма была переправлена из эпсилона (Р. 15. Note 8).
[65] Две встреченные мною глухие ссылки на статью Б. Бар—Кохвы (Walbank F. W. A Historical Commentary on Polybios. Oxford, 1979. Vol. III. P. 536; Cohen G. The Hellenistic Settlements in Europe, the Islands, and Asia Minor. Berkeley; Los Angeles; London, 1995. P. 399-400) не получили в историографии никакого отклика (тем более, что Г. Коэн считает идею Б. Бар—Кохвы сомнительной).
[66] Справедливости ради следует отметить, что основные положения данной статьи были сформулированы мною еще до того, как представилась возможность познакомился с работой израильского антиковеда. Позже автор этих строк трижды упоминал о необходимости передатировки памятника, ссылаясь на это исследование (Габелко О. Л. Фрако–вифинское население… С. 163; Он же. Гераклея Понтийская и Вифиния… С. 126; Он же. Последствия Апамейского мира: Рим и Первая Вифинская война // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности Ч. 1. Казань, 2000. С. 242. Прим. 69), однако до сих пор последнее слово остается за сторонниками противоположной точки зрения. См., в частности, новую работу: Фролова Н. А. Об изображении щита и меча на одном типе монет Левкона II // ПИФК. Вып. VII. 1999. С. 312.
[67] Х. Лунд полагает, что «Селевк рассчитывал на симпатию вифинцев и Гераклеи, но она оказалась кратковременной» (Lund H. Lysimachos. P. 202).
[68] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 16-18. Cp.: Grainger J. D. Seleukos Nikator: Constructing a Hellenistic Kingdom. London; New York, 1990. P. 193: Зипойт «был чрезвычайно подозрителен ко всем, кто имел вблизи него какую–либо власть». Это верное замечание, впрочем, не препятствует исследователю считать вифинского царя союзником Селевка!
[69] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 18.
[70] Габелко О. Л. Гераклея Понтийская и Вифиния… С. 122.
[71] В римское время дорога, идущая от Никеи на запад, шла именно вдоль южного берега озера (Şahin S. Katalog… Τ. 1. S. 7. Karte): северный обладает более пересеченным рельефом (возвышенность Нальдекен—Даг).
[72] Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 461; по мнению исследователя, «Никея была взята вифинцами во время войны с Лисимахом в 281 г. или даже еще раньше, а после победы была уступлена им Селевком в качестве награды за их поддержку… Отец Менаса получил здесь имение, сам же Менас после своего тяжелого ранения при Корупедионе был привезен в это имение, где и умер». Очевидно, в этой красочной реконструкции событий, напоминающей отрывок из исторического романа, слишком много недоказуемых допущений. См. также: Ruge W. Nikaia. Sp. 229; Meyer Ern. Die Grenzen der hellenistischen Staaten… S. 109—110; Jones A. H. M. The Cities… P. 150; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 17; Burstein S. M. Outpost of Hellenism.. P. 84; 143. Note 33; Lcschhorn W. Antike Aren. S. 195-196; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… S. 22; Cohen C. The Hellenistic Settlements… P. 399; Strobel K. Galatien… S. 39. Anm. 94; Idem. Die Galater. Geschichte… S. 202; Idem. Bithynia // Der Neue Pauly. Bd. 2. 1997. Sp. 698. Отметим, что Б. Бар—Кохва и в этом вопросе проявляет разумную осторожность, говоря лишь о возможной угрозе Никее (которую он полагает все еще входившей во владения Лисимаха) со стороны обосновавшихся неподалеку от нее вифинцев (Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 18). Другое дело, что трудно принять мнение исследователя, будто бы Лисимах не мог допустить самого факта создания этой угрозы ввиду особого стратегического значения Никеи (что «автоматически» вынуждает его отнести время создания памятника Менаса к более позднему периоду): судя по всему, Лисимах к 281 г. просто был уже не в состоянии воспрепятствовать неуклонному усилению Вифинии.
[73] Т. Корстен, исходя из своего мнения о датировке надгробия (см. далее, с. 158—159), отметил, что данный аргумент полностью теряет ценность (Die Inschriften von Prusa ad Olympum. Τ. 1. S. 21. Anm. 3).
[74] Т. Корстен даже полагает, что «место обнаружения надписи в древности принадлежало городу Киосу» (Corsten Th. Uber die Schwerigkeit, Reliefs nach Inschriften zu datieren // IstMitt. 1987. Bd. 37. S. 195), но для начала III в. доказать это утверждение не удается: о хоре городов эллинистической Вифинии сведений крайне мало.
[75] Несмотря на временные внутренние трудности в государстве Селевкидов, первоначально (до подключения к ней галатов) война с Антиохом едва ли была для Вифинии успешной — особенно после того, как сепаратный мир с Антиохом заключил союзник Никомеда Антигон Гонат. Намеки на это можно увидеть в известной надписи из Илиона (OGIS 219 = Die Inschriften von Ilion / IK. Bd. 3. Hrsg. von P. Frisch. Bonn, 1975. № 34. Ctk. 15 слл.). См. об этом декрете: Jones C. P. The Decree of Ilion in Honor of a King Antiochus // GRBS. Vol. 34. 1993. P. 73-92.
[76] Recueil. P. 213 ff. Сведения об этих монетах, относящихся к 61/ 60—59/58 и 47/46 гг. и чеканенных при наместниках Папирии Карбоне и Вибии Пансе, см. в работе: Stumpf C. R. Numismatische Studien zur Chronologie der romischen Statthalter in Kleinasien (122 v. Chr. — 163 n. Chr.). Saarbrücken, 1991. S. 56—72. Я постарался обосновать, что отсчет лет по этой эре связан не с подчинением Никеи Вифинии, а с освобождением полиса из–под власти Лисимаха (Габелко О. Л. «Проконсульская» эра и положение полисов Вифинии в эллинистический и римский периоды // SH. Vol. II. 2002. С. 97-106). См. подробнее гл.V, § 2.
[77] Известны вифинец Менас, сыгравший ведущую роль в осуществленном Никомедом II государственном перевороте (149 г.) (App., Mithr., 4~5), и одноименный чиновник Аттала III на Херсонесе Фракийском (OGIS 339).
[78] Bechtel F. Die historische Personennamen des Griechischen bis zur Kaserzeit. Halle, 1917. S. 316; cp.: Pape W., Benseler C. E. Worterbuch der griechischen Eigennamen. Graz, 1959. Bd. I. S. 915. Отмеченное в последнем тезаурусе упоминание имени спартанца Менаса Фукидидом (V, 19, 2; 21, 1; 24, 1) возможно объяснить тем, что в данном случае имя восходит к греческому μήν — «месяц» (Loc. cit.).
[79] Die Inschriften von Byzanz. № 305, 347.
[80] См. списки имен в сборниках: Die Inschriften von Kyzikos und Umgebung. T. I. Grabtexte / IK. Bd. 18. Hrsg. v. E. Schwertheim. Bonn, 1980; Die Inschriften von Kyzikos und Umgebung. T. II Miletupolis.
[81] Die Inschriften von Kyzikos. T. II. № 7: Μηνᾶς (стк. 8), Μηνᾶ (gen. — стк. 9), Μήνιος· (стк. 13), Μηνᾶς (стк. 18), Μηνίου (gen. — стк. 21), Μήνιος (стк. 24), Μήνᾶς (стк. 28).
[82] Masson O. Thraces et Celtes en Asie Mineure // EA. Ht. 7. 1986. P. 1-2.
[83] Die Inschriften von Kios. № 97.
[84] Die Inschriften von Kalchedon. № 7, 12, 31, 37, 52.
[85] Две надписи, № 31 и 52, датируются издателями III в., хотя на втором из рельефов изображено явно римское ложе (Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. № 844).
[86] Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. S. 69 (отмечается, что эпиграмма Менаса может считаться самой ранней вифинской надписью); Duridanov J. Die thrakischen Personennamen Bithyniens. S. 38. Наиболее близким ему кажется имя Βιοβρεος (gen.) (Şahin S. Katalog… T. 2. 2. № 134); именительный падеж этого ЛИ может быть восстановлен как Биобрис (согласно Д. Дечеву и И. Дуриданову). Однако более вероятным кажется несколько иное восстановление этого имени — Βιοβρης·, так как оно имеет параллель в вифинской ономастике — ЛИ Πηροβρης (Ibid. № 1283, 1308). Очевидно, в этом случае сходство с именем отца Менаса ослабляется, и, следовательно, вифинское происхождение последнего не получает надежного лингвистического подтверждения. Следует вспомнить, правда, вифинское имя Βιθρυν[ος]! (gen.) (IG. II 8410. Стк. 2). Экстравагантное мнение Б. Кайля (Rev. de Phil. 1892. Τ. XXVI — non vidi; цит. по: Beloch K.). Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 458) о египетских (?!) корнях данного антропонима ни у кого из исследователей, как и следовало ожидать, понимания не встретило.
[87] Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 461.
[88] Masson O. Thraces et celtes… о кельтских именах в Вифинии см. также: Duridanov J. Die Thrakische Personennamen… S. 34—38; Sergent B. Les premiers celtes d’Anatolie // REA. T. XC. 1988. № 3~4. P. 352355 (автор этой работы, однако, пытается доказать очень раннее появление кельтов в Малой Азии, что не подтверждается никакими источниками; поэтому к предлагаемой им трактовке конкретных антропонимов как кельтских следует относиться крайне осторожно).
[89] Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. s. v.
[90] Masson O. Thraces et celtes… P. 1.
[91] Holder A. Alt–celtischer Sprachschatz. Graz, 1961. Bd. I. Sp. 423.
[92] Ibid. Sp. 1463. Особо следует отметить, что второй композит имени встречается в Лигурии — области, соседней с Нарбонской Галлией, первоначальным районами обитания кельтов тектосагов, впоследствии переселившихся в Галатию (Strabo, IV, 1, 13), так что здесь нельзя исключать возможности этнических и языковых влияний.
[93] Pfuhl E, Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. № 1269; Трейстер М. Ю. Кельти y Північному Причорномор’ї // Археологія. 1992. № 2. C. 38. Указанные авторы парадоксальным образом никак не комментируют это обстоятельство.
[94] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 18—19. Пожалуй, первым на это обратил внимание М. Лоней: Launcy M. Etudes d’histoire hellenistique. I. Un episode oublie de l’invasion galate en Asie Mineure (278/7 av. J. — C.) // REA. T. XLVI. 1944. № 3-4. P. 222; Idem. Recherches… T. II. P. 448. Стремясь разрешить это противоречие, он определил больший щит как мизийский, который (будучи, по его мнению, очень похож на галатский!) представляет собой имитацию персидского щита γέῤῥον. Такая аргументация кажется слишком шаткой, тем более что другие образцы мизийских щитов неизвестны, а персидский γέῤῥον не имеет специфических деталей, характерных для θυρεός, и напоминает его только овальной формой. Французскому исследователю вообще присуща тенденция принимать за θυρεός любой овальный щит; в частности, в первой из упомянутых работ он считает предметом защитного вооружения галатов овальный щит, изображенный на одной стеле из Кизика, что едва ли обоснованно. Очевидно, оба щита, изображенные на стеле Менаса, есть не что иное, как разные варианты «эллинистического скутума типа D», по М. Айхбергу (Eichberg M. Scutum. Die Entwicklung einer italish–etruskischen Schildform von den Anfangen bis zur Zeit Caesars. Frankfurt–an–Main; Bern; New York; Paris, 1987. P. 191). К. Штробель тем не менее считает возможным утверждать, что щиты, изображенные на стеле Менаса, имеют галатское происхождение и были заимствованы во время столкновений и/или дипломатических контактов Лисимаха с кельтами во Фракии (о возможности последних См.: Will E. The Formation of the Hellenistic Kingdoms // CAH². Vol. VII. Part. I. 1984. P. 114—115 — впрочем, никакой конкретной информации по этому вопросу в источниках нет) (Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 171. Anm. 62). Сходных взглядов придерживается и М. Айхберг, согласно которому этот тип скутума был заимствован во время контактов между эллинистическими государствами и Апеннинским полуостровом в конце IV — начале III в. (Eichberg M. Scutum. S. 213—214). Автор настаивает на том, что эти типы вооружения могли быть принесены наемниками из западных регионов Средиземноморья и подкрепляет свое мнение общими ссылками на труды Г. Т. Гриффита и М. Лонея о роли наемников в эпоху эллинизма, где, однако, никакой конкретной информации по этому вопросу нет (равно как в источниках). Прямо опровергнуть этот взгляд, разумеется, невозможно (тем более, если учитывать известный феномен довольно быстрого распространения тех или иных видов оружия в древности). Однако все–таки сложно представить, что уже в 281 г. такое защитное вооружение могло быть в ходу у представителей разных народов (в том числе малоазийских мизийцев). См. также след. прим.
[95] Трейстер М. Ю. Боспор и Египет в III в. до н. э. // ВДИ. 1985. № 1. С. 133—137. Следует особо остановиться на изображении меньшего щита. При всем своем несомненном сходстве с «классическим» θυρεός он все же отличается от него достаточно существенно — пожалуй, настолько, чтобы рассматриваться как его самостоятельная облегченная модификация, возможно, входившая в комплект вооружения всадника (ведь Менас сражался с конницей) (См.: Launey M. Recherches… P. 448). Для того чтобы этот тип щита возник и прижился, был необходимо, вероятно, определенное время, что опять–таки дает аргументы против ранней датировки стелы.
[96] См. последнюю работу: Фролова Н. А. Об изображении… С. 312. Исследовательница апеллирует к мнению Н. И. Сокольского (О боспорских щитах // КСИА. Вып. 58.1955. С. 16).
[97] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 19—20 с соответствующей библиографией. Он отметил, что все приводимые сторонниками этой точки зрения примеры не вполне корректны, так как относятся ко времени после нашествия галатов и происходят из регионов, где их появление под кельтским влиянием не должно вызывать удивления (cp.: Eichberg M. Scutum. S. 221). См. о заимствовании галатского щита греками: Paus., VIII, 50, 1. Что касается фракийского овального щита, изображенного на фреске из Казанлыкского склепа (кон. IV — нач. III в.) (Сокольский Н. И. о боспорских щитах. С. 23; см. также иллюстрацию: Живкова А. Казанлыкская гробница. М., 1976. С. 29—30), то, как отмечалось выше (см. предыдущ. прим.), одной овальной формы явно недостаточно, чтобы считать данный щит аналогом кельтского. Большего внимания заслуживает изображение овального щита на монетах Птолемея II Филадельфа (285—246 гг.), на котором акцентирует внимание Н. А. Фролова (Об изображении… С. 312). По мнению исследовательницы, этот щит имеет чисто греческое происхождение, так как вероятность того, что египетский царь помещал бы на своих монетах изображение оружия своих наемников или даже врагов, исключена. Однако в эллинистическую эпоху такие прецеденты (причем связанные именно с галатами) неоднократно зафиксированы: так, оружие кельтов появляется на монетах вифинского царя Зиэла, использовавшего галатов в качестве наемников (Seurugian E. ΒΑΣΙΛΕϒΣ ΒΙΘϒΝΩΝ ΖΙΑΗΛΑΣ // GNS. Bd. 23.1973. S. 35). Несомненно, именно в ознаменование побед над кельтами помещены изображения галатского щита на монетах Этолийского союза (после 279/8 г.) и Пирра (278-276 гг.) (Eichberg M. Scutum. № 238, 239). к остальным приводимым Н. А. Фроловой примерам (Об изображении… С. 312— 313) вполне применимы контраргументы Б. Бар—Кохвы.
[98] См. изображение анализируемые в гл.III, § 1 — стелу Наны (Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. I. № 1273) и надгробный памятник Никасиона (Ibid. № 1277; Die Inschriften von Kios. № 58). Кстати, оба эти примера почему–то не учтены М. Айхбергом в его каталоге изображений подобных щитов.
[99] Mendel C. Inscriptions de Bithynie. P. 382; Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV². S. 459; особенно подробно: Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 20—21.
[100] Именно так высказался о шрифте надписи Ю. Г. Виноградов; в приведенной далее датировке надписи по характеру письма я следую именно ему. Ср. с высказыванием Э. Пфуля и Х. Мебиуса, что беглый и неровный шрифт надписи выглядит моложе, чем он есть на самом деле (?!) (Pfuhl E., Mobius H. Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. S. 308): датировка эпиграфического памятника не по стилю письма, а по вторичному и далеко не бесспорному признаку — упоминанию события, которое нельзя с уверенностью отождествить с известным по другим источникам фактом, — представляется крайне спорным в методическом отношении приемом. Высказывалось также предположение, будто эпитафия Менаса начертана на месте более ранней эпиграммы (Peek W. Metrische Inschriften // Mnemosynon Theodor Wiegand. Munchen, 1938. S. 35. Anm. 1), однако никаких следов этого на камне не заметно.
[101] Die Inschriften von Kios. № 98; Corsten Th. Uber die Schwerigkeit… S. 196—199. Немецкий эпиграфист даже приводит анализ памятника Менаса в качестве показательного примера датировки рельефов, хотя не принимает в расчет ни изображения щитов на стеле, ни иных деталей. Тем не менее, именно на его работы ссылается К. Штробель, указывая на существование альтернативных вариантов трактовки памятника.
[102] Подробнее см. гл.III, § 1.
[103] Herzog R. Ein Brief des Konigs Ziaelas von Bithynien an die Koer // AM. Bd. XXX. 1905. S. 176-178; TAM IV 1.
[104] О языке и стиле эпитафии: Mendel C. Inscriptions de Bithynie. P. 381; Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 15 (Note 8 — исследователь иронически берет слово «поэт» применительно к автору эпиграммы в кавычки); 23. Само исполнение памятника тоже весьма любопытно: его отличает наивное желание заказчика придать монументу особую пышность и торжественность. Так, именно с этой целью изображению Менаса, от которого сохранились только ноги, были приданы гораздо большие размеры, нежели фигурам его поверженных врагов (Ibid. P. 15, 23). Интерес представляет и «двойная» эпитафия: вторая эпиграмма, очевидно, принадлежит другому автору (Pfuhl E., Mobius H. Die Ostgriechischen Grabreliefs. Bd. II. S. 308). Похоже, что родственники усопшего не смогли выбрать одно из двух предложенных им стихотворений и, не полагаясь на собственный художественный вкус, решили поместить на стеле сразу оба!
[105] Corsten Th. Uber die Schwerigkeit… S. 197.
[106] Так называет это сражение только Евсевий (τῆ περὶ Κόρου πεδίον μαχῆ) (Euseb. Chron. Ed. Schoene. I. 234—235 = Porphyr. FGrH, 260 F. 3, 8). Аппиан ошибочно говорит о битве в Геллеспонтской Фригии, путая ее с рекой Фригий (App., Syr., 62), а остальные источники не указывают места битвы (Memn., F. 5, 7; Hieron. FGrH, 154 F. 10; Trog. Proleg., 17; Just., XVII, 2, 1; Nep., De reg., III, 2; Paus., I, 10, 5). Характерно, что Страбон неверно именует эту местность «долина Кира» (Strabo, XIII, 4, 5; 13).
[107] Акцент на такого рода параллелях нередко встречается в античных нарративных источниках. См., например: Liv., XXXVI, 15, 12 — 16, 1 и Flor., II, 8, 11 — битвы при Фермопилах Леонида против персов и Антиоха III против римлян; Paus., X, 20, 12 — о сражении при Фермопилах между греками и персами и между греками и галатами; Dio Cass., F. XLII; Bell. Alex., 72; Plin., NH, VI, 10 — две битвы при Зеле: Митридат Евпатор против Триария и Цезарь против Фарнака (этот перечень наверняка не полон). Кажется возможным предполагать появление этого мотива и в надписи.
[108] Вероятность этого допускают: Bevan E. R. The House of Seleucus. Vol. I. London, 1902. P. 323 (хронологически первая попытка отойти от напрашивающегося понимания памятника!); Beloch K. J. Griechische Geschichte Bd. IV². S. 458; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 18; Mehl A. Seleukos Nikator… S. 296; Die Inschriften von Kios. № 98, но ни в одной из указанных работ данная версия не подвергается специальному рассмотрению.
[109] Источники не позволяют с точностью определить, какие именно области царства Атталидов подверглись тогда нападению вифинцев.
[110] Bar—Kochva B. Menas’ Inscription… P. 22—23. Исследователь, однако, допускает некоторое противоречие с этим тезисом, датируя надпись на основании палеографического анализа не серединой, а началом II в. (Ibid. P. 21).
[111] О мизийцах См.: Launey Μ. Recherches… Τ. I. P. 437-440; Griffith G. T. The Mercenaries… P. 171-172, 177; о фракийцах: Ibid. P. 173 ff.
[112] Текст Мемнона едва ли подтверждает мнение о подчинении гераклеотов Керавну (Виноградов Ю. Г. Военные конфликты на Понте с участием эллинистических греческих полисов из–за монопольных и территориальных притязаний // Боспор и античный мир. Н. Новгород, 1997. С. 215). В отдельных исследованиях говорится о союзе Зипойта с Птолемеем Керавном (Дройзен И. Г. История эллинизма. T. III. С. 397; Grainger J. Seleukos Nikator… P. 193), не отраженном в источниках, противоречащем политическому курсу вифинского царя и поэтому кажущемся маловероятным. —
[113] Не вполне ясным кажется упоминание Мемнона о том, что Гермоген повел войско из Гераклеотиды ἐπὶ τὴν Βιθυνίαν διὰ τὴς Φρυγίας τραπόμενος (F. 9, 2). Возможно, этот крюк в маршруте селевкидского войска связан с тем, что во владении Зипойта в это время уже находились уже достаточно обширные территории.
[114] Schneiderwirth Н. Das Pontische Herakleia. S. 4; Niese B. Geschichte… Bd. II. S. 112; Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 108; Billows R. A. Antigonos the One—Eyed… P. 442; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 212.
[115] В ряде исследований в интерпретации данного эпизода допущены серьезные неточности: говорится о разгроме и гибели Патрокла, а не Гермогена, а сама победа приписывается не Зипойту, а его наследнику Никомеду I. См.: Niese B. Geschichte… Bd. II. S. 73; Tarn W. W. Antigonos Gonatas. Oxford, 1969. P. 160-161. Note 83; Bengtson H. Die Strategic… Bd. II. S. 82; Bd. III. S. 200; Леви Е. И. Гераклея Понтийская… С. 83; Моисеева Т. А. Переселение кельтов… С. 74. Однако упоминание Мемнона о победе Зипойта над Антиохом (F. 12, 5) нужно связать именно с этим эпизодом.
[116] Дройзен И. Г. История эллинизма. T. III. С. 397. Прим. 94.
[117] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 21; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 433.
[118] Фол А. Демографска и социална структура… С. 211; Орачев А. Витинска династия. С. 63.
[119] Ср. с удачной характеристикой политики Зипойта в целом: он был «предан старым вифинским традициям» (Wilson D. R. The Historical Geography… P. 461).
[120] Габелко О. Л. Взаимоотношения Вифинского царства с независимыми греческими полисами в начале эпохи эллинизма // Античная история и современная историография. Материалы межвузовской конференции. Казань, 1991. С. 47.
[121] К примеру, Й. Кобес называет Вифинию при Зипойте «племенным княжеством» (Stammesfürsentum) (Kobes J. «Kleіne Konige». S. 84).
[122] См. об этом: Габелко О. Л., Завойкин А. А. Еще раз о вифинско–понтийско–боспорской эре // Боспорский феномен: Проблемы датировки и хронологии памятников. Материалы международной научной конференции. Ч. 1. СПб., 2004. С. 74-81.
[123] См. об обстоятельствах, сопровождавших воцарение других представителей восточной знати: Muller O. Antigonos Monophthalmos und «Das Jahr der Konige». Bonn, 1973. S. 124-127.
[124] По мнению Л. Ханнестад, наследник Зипойта мог сам выбрать себе имя при вступлении на престол: Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 74.
[125] Cp.: Ibid.; Kobes J. «Kleine Konige». S. 84. Высказывание о том, что в Вифинии утвердилась «филэллинская династия Зипойта» (Boffo L. I re ellenistici e і centri religiosi dell’ Asia Minore. Firenze, 1985. P. 16), представляется некорректным: действия самого Зипойта не имели ничего общего с филэллинизмом.
[126] Замечание Эд. Мейера об участии вифинцев уже в этот период в «мировой торговле» (Welthandel) (Meyer Ed. Bithynia. Sp. 516) выглядит необоснованным.
[127] Пельман Р. Очерк греческой истории и источниковедения. СПб., 1910. С. 297. Это мнение кажется гораздо более точным, нежели предельно общее указание на то, что анатолийцы будто бы не проявили враждебности к эллинизму (Eddy S. K. The King is Dead. P. 163).
[128] Трудно принять взгляд Р. Биллоуза, будто Зипойт завещал Никомеду пребывавшее в безопасности независимое царство (Billows R. A. Kings and Colonists. P. 106).
[129] Шофман А. С. Распад империи… C. 32, 133.
[130] Жигунин В. Д. Международная политика… С. 128.
Глава III. РАСЦВЕТ ВИФИНСКОГО ЦАРСТВА
§ 1. Утверждение Вифинского царства на международной арене при Никомеде I и Зиэле
*[1]
Начальный период правления Никомеда I (280 - ок. 255) был временем чрезвычайно опасной для Вифинии внутренней и внешней нестабильности. Резко обострились ее отношения с Селевкидами: сын Селевка Никатора Антиох I, упрочив внутренние и внешние позиции своего царства, решил выступить против Вифинии, дабы отомстить за гибель разгромленной Зипойтом экспедиции Гермогена (Memn., F. 9, 1-3). Антиох прилагал усилия к тому, чтобы восстановить свое господство в западной части Малой Азии, а также претендовал на захват Фракии и Македонии. Не менее опасной по возможным последствиям была и внутридинастическая распря между Никомедом и его братом Зипойтом Вифином (F. 9, 5; 12, 6), угрожавшая территориальной целостности страны и усугубившая внешнеполитический кризис.
Ситуация требовала от Никомеда быстрых и решительных действий, и они были предприняты. Дальнейший ход событий показал, что политика Никомеда сохранила прежнюю направленность на выживание Вифинского государства, однако осуществляемые им меры, в отличие от деятельности его предшественников, основывались на умелом комбинировании военных и дипломатических методов.
Это отчасти могло быть вызвано общим воздействием меняющейся международной обстановки. Дипломатия приобретает особенно большое значение после 280 г. - в период определенной стабилизации контактов между молодыми эллинистическими государствами[2]. В это время в политике независимых греческих полисов наблюдается стремление к сближению, что проявляется в заключении многосторонних договоров, оформлении союзов, оказании взаимной помощи и т. д.[3] В свою очередь, малые эллинистические монархии Анатолии - Вифиния, Понт, Пергам - нередко присоединялись к такого рода коалициям, преследуя, однако, собственные цели в отношении своих союзников. В данных условиях возрастает значимость хозяйственных факторов, оказывающих воздействие на межгосударственные отношения: создание политических союзов, как правило, либо уже имело под собой определенную торгово-экономическую основу, либо вело к активизации подобных связей между участниками договора. Деятельность Никомеда четко вписывается в эту канву.
События 280-276 гг. - один из наиболее сложных и неясных эпизодов в истории Вифинского царства. Основной (точнее, практически единственный) источник, Мемнон, к сожалению, излагает их противоречиво и запутанно[4], что затрудняет выявление всех нюансов сложившейся ситуации. Тем не менее представляется возможным по-новому осветить некоторые моменты политической истории Вифинии этого времени, связанные прежде всего с ее участием в совместной с греческими полисами Понта и Пропонтиды борьбе против селевкидской экспансии.
Инициатором формирования коалиции свободных эллинских полисов и эллинистических монархов для противодействия сирийским царям, получившей в историографии название "Северная лига"[5], выступили гераклеоты, опасавшиеся начала войны с Селевком. В 280 г. они отправили послов к византийцам, калхедонянам и Митридату, царю Понта (Memn., F. 7, 2). Вифиния по очевидным причинам в числе их потенциальных союзников не значилась: ведь там еще правил последовательный противник эллинов Зипойт. После смерти Зипойта его старший сын и наследник Никомед, видимо, сам предпринял первые шаги к примирению с греками, отправив в Гераклею послов с целью заключения союза (F. 9, 3)[6]. Гераклеоты, несмотря на кратковременное улучшение отношений с Антиохом, все же не могли считать свою безопасность гарантированной от его притязаний, особенно в случае неминуемого поражения Вифинии, остававшейся один на один с грозным врагом[7]. Таким образом, Вифиния тоже была принята в лигу.
Главным фактором, приведшим в эту симмахию столь разнородные политические силы (греческие полисы, вифинского царя, на короткое время - Птолемея Керавна, Антигона Гоната и Митридата Понтийского)[8], была необходимость борьбы с агрессивными притязаниями Селевкидов. Именно эта угроза могла привлечь к участию в коалиции и тех малоазийских правителей, чья позиция обычно расценивается современными исследователями как не вполне ясная. Так, интересен вопрос об отношении к лиге со стороны Ариарамна Каппадокийского[9]. Те исследователи, которые при отсутствии информации источников высказывают предположения о возможном участии Ариарамна в конфликте, считают его, как и Филетера Пергамского, союзником сирийского царя[10] - вероятно, на основании фразы Мемнона о том, что Антиоха поддерживали "многие другие" (F. 10, 1).
Между тем против этого может свидетельствовать сообщение о поражении в Каппадокии стратега Селевка Диодора (Trog., Proleg., 17: Ut Seleucus amissis in Cappadocia cum Diodoro copiis interfectus est ab Ptolomaeo). Современные историки практически едины во мнении, что здесь подразумевается победа, которую одержал над селевкидским полководцем Митридат Ктист[11]. Кажется довольно странным, что никто до сих пор не пытался рассмотреть, не мог ли оказаться этим победителем Ариарат II Каппадокийский или его сын и наследник Ариарамн, если он к тому времени уже взошел на престол. Доподлинно известно, что Ариарат II с помощью армянского царя одержал победу над стратегом Селевка Аминтой, изгнав македонян из страны (Diod., XXXI, 19, 5) - как показал М. Шоттки, ок. 281 г.[12] и поход Диодора мог быть попыткой Никатора вернуть утраченное. Поскольку Трог помещает экспедицию Диодора после гибели Лисимаха, то победа Ариарата над Аминтой предшествовала ей. Поэтому сложно представить, как Селевк сумел бы предпринять военную акцию в Понте, уже лишившись хотя бы относительно надежного плацдарма в Великой Каппадокии[13]. Наконец, локализации сражения в Понтийской Каппадокии препятствует то, что ни Юстин, ни эпитоматор Трога ни разу не употребляют название "Каппадокия" применительно к Понту. Если эти предположения обоснованны, то столь резкая смена курса Ариарамна на проселевкидский спустя очень короткое время после двух побед каппадокийцев над войсками Селевка выглядит крайне странно.
Не исключено также, что каппадокийский правитель поддерживал какие-то отношения с вифинским царем. Известны стилистически близкие типы бронзовых монет Никомеда и Ариарамна: один - с изображением скачущего вправо всадника с копьем, а другие - с обращенной вправо скачущей, спокойно идущей или стоящей лошадью[14]. Высказанное, видимо, исходя из общих соображений мнение, что символы этих монет (прежде всего, с конником) могли быть восприняты под македонским влиянием[15] едва ли убедительно. Во-первых, в первые десятилетия III в. малоазийские монархи еще не имели весомых политико-правовых обоснований для сопоставления себя с македонскими властителями - скорее, наоборот, они должны были противопоставлять себя им. Во-вторых, символика македонских монет с изображением всадника, как было убедительно доказано, отражает в основном реалии повседневной жизни македонской аристократии - в большинстве своем офицеров-кавалеристов[16] - и потому не несет какой-то особой смысловой нагрузки политического плана. Сходные монеты Никомеда и Ариарамна могли быть выпущены примерно в одно время - именно в начале 270-х гг. На это, в частности, указывают буквы ΣΩ (ΣΩΤΗΡΙΑ?) на монетах Никомеда со всадником, обозначающие избавление от какой-то опасности, а иных значительных военных конфликтов, кроме анализируемого здесь, за длительное правление Никомеда не зафиксировано[17]. Ариарат же, вероятно, чеканил подобные монеты на всем протяжении своего долгого правления. Следовательно, Вифиния и Каппадокия могли поддерживать дружественные отношения и в начале 270-х гг., хотя невозможно сказать, как именно они могли проявиться в борьбе против Антиоха I.
Что же касается участия в симмахии Никомеда, то он имел собственные планы, определявшиеся спецификой его положения: использовать военно-морской потенциал Византия и Гераклеи[18], а также заручиться помощью союзников в возможной борьбе со своим младшим братом Зипойтом II, закрепившимся в Финийской Фракии[19], в чем были кровно заинтересованы и сами гераклеоты.
Заключив договор с Никомедом (279 г.), гераклеоты вернули себе Тиос, Киер и Финийскую область, истратив на это много денег (Memn., F. 9, 4). Вероятно, возвращение за выкуп отнятых Зипойтом I у Гераклеи территорий было одним из принципиальных условий дальнейших согласованных действий[20]. Вследствие этого совместные предприятия Вифинии и гераклеотов оказались под угрозой из-за вполне предсказуемого, но от этого не менее опасного происшествия - мятежа Зипойта Вифина. Связанные с ним события в основном анализируются историками во внешнеполитическом аспекте, без каких-либо попыток вскрыть их подоплеку, связанную с особенностями внутренней ситуации в стране. Данные источников, кажется, все же позволяют выдвинуть гипотезы, увязывающие воедино ход внутридинастической борьбы в Вифинии с ее международной политикой в 280-276 гг. Наиболее существенными элементами последней представляются связи Никомеда с другими членами Северной лиги и галатами, позволившие ему успешно отразить нападение Антиоха.
Выступление Зипойта, добивавшегося или создания собственного княжества в пределах Финийской области[21] или даже царской власти во всей Вифинии[22] было поддержано тем населением, которое не желало переходить в подчинение гераклеотам по условиям договора. Это и привело к столкновению Зипойта с греками: сначала ему удалось взять в нем верх, но после того как к его противникам подошла союзная помощь (συμμαχίδος δὲ δυνάμεως τοῖς Ἡρακλεώταις ἐπελτούσης)[23], мятежный вифинский принц был разбит, а граждане Гераклеи стали господами всего того, из-за чего шла война (Memn., F. 9, 5), т. е. Финийской Фракии.
Поскольку о возвращении Киера, Тиоса и Финийской области говорится как о единовременном действии (ὑπὸ δὲ τοὺς αὐτοὺς χρόνους), следует предположить, что между юридическим (F. 9, 4) и фактическим (F. 9, 5) установлением власти гераклеотов над спорными территориями прошло не слишком много времени. Нанесенное Зипойту поражение можно датировать тем же 279 или началом 278 г.[24], а связывать его с окончательным разгромом правителя Финийской Фракии и его гибелью после перехода галатов в Азию (278/7 г.)[25] невозможно ввиду неустранимых хронологических несообразностей[26].
Что же касается Киера и Тиоса, то относительно их статуса у исследователей нет единой точки зрения. Одни историки полагают, что их присоединение к Гераклее состоялось не в 279 г., а позже - уже после смерти Зипойта Вифина[27]. По мнению других ученых, эти города сумели воспользоваться царившей в Вифинии неразберихой и вошли в симмахию как равноправные участники, связанные с Гераклеей договором о союзе, на что указывает их упоминание в соглашении Никомеда с галатами; лишь позднее власть гераклеотов над Киером и Тиосом упрочилась[28]. Наконец, существует предположение, что Киер и Тиос были действительно выкуплены гераклеотами у Никомеда и оставались подчиненными им[29]. На мой взгляд, наиболее вероятным является последний вариант реконструкции событий, но с учетом корректив, которые будут внесены ниже.
Возвращаясь к рассмотрению династической смуты в Вифинии, уместно привести высказывание Х. Хабихта о том, что конфликт Никомеда и Зипойта был многоаспектным явлением. Его нужно рассматривать и как проявление соперничества за вифинский престол, и в связи с территориальными притязаниями Гераклеи, а также как отголосок борьбы эллинистических держав между собой[30]. Несомненна также его увязка с формированием основ филэллинской политики Никомеда. Для достижения своих целей вифинский царь пошел на заключение обязывающих соглашений с эллинами, отказавшись от прежней вражды и, насколько можно судить по данным источников, прилагая все силы для соблюдения интересов партнеров. Именно такие действия помогли ему одержать победу над соперником. Но в 279 г. кризис не разрешился окончательно: как можно заключить из контекста рассказа Мемнона и сообщения Ливия (Liv., XXXVIII, 2, 19), после потери Финийской Фракии Зипойт продолжал борьбу[31], и его поддерживала немалая часть населения Вифинии, против которой Никомед и направил вскоре первый удар галатов (Memn., F. 11, 5). Указание на то, что Никомед даже был изгнан из Вифинии Зипойтом[32], воспринимается как крайность, но не подлежит сомнению тот остающийся не вполне понятным факт, что Никомед I - законный царь, старший из сыновей Зипойта I, энергичный воин и дипломат, явно чем-то настроил против себя значительную часть своих подданных. Каковы могут быть причины этого?
В источниках не содержится прямого ответа на данный вопрос, но наиболее обоснованным кажется следующее объяснение. Взятый Никомедом курс на союз с греками, поддерживаемый даже ценой компромиссов и территориальных уступок, был крайне непопулярен среди вифинцев, не приемлющих филэллинской ориентации своего царя[33]. Действия Никомеда явно противоречили общественному мнению вифинцев, издавна отличавшихся враждебностью к эллинам и воспитанных на победах Зипойта I. В сложных обстоятельствах начала 70-х it. III в. естественным продолжателем дела первого вифинского царя населению страны (особенно Финийской области) казался вовсе не Никомед, а его младший брат[34]. To, что вифинское общество столь болезненно восприняло резкий поворот в политике своего царя, поставило государство на грань краха в условиях продолжающейся войны с Антиохом.
Первые столкновения вифинцев с сирийским царем произошли, видимо, уже в 279 г., еще до того, как Антиох выступил непосредственно против союзника Никомеда Антиоха Гоната (Memn., F. 10)[35]. Боевые действия велись как на море, так и на суше[36]; о ходе последних ничего не известно, однако трудно предположить, чтобы ослабленная внутренними раздорами Вифиния могла в течение долгого времени успешно противостоять натиску превосходящих сил противника. Декрет из Илиона в честь Антиоха I (OGIS 219)[37] подчеркивает достижения Селевкида: ...τὰ πράγματα καὶ τὴμ βασιλβὶαν εἰς μείζω καί λαμπροτέραν διάθεσιν ἀγήγοχε (сткк. 14- 15), и за этой фразой с равным основанием можно видеть успехи Антиоха как против Антигона, так и против его вифинского партнера[38]. Положение Никомеда особенно осложнилось после заключения мира между Гонатом и сирийским царем (первая половина 278 г.): этот договор лишил Северную лигу могущественного союзника[39], а сам вифинский царь и его греческие партнеры не были включены в соглашение[40].
Чрезвычайно важным источником, отчасти проливающим свет на внутриполитическую ситуацию в Вифинии в этот критический момент ее истории, является так называемый "оракул Фаэннис", содержание которого передано позднеримским историком Зосимом (II, 36-37). Поскольку содержащаяся в нем информация совсем не часто становилась объектом специального исследования (которого она, безусловно, заслуживает), имеет смысл остановиться на этом интереснейшем сообщении отдельно.
В науке уже давно высказывалось мнение, что это "пророчество" представляет собой типичный пример vaticinatio post eventum и иносказательно повествует о событиях, связанных с переходом в Азию галатов[41]. Замечание Зосима о том, что оракул будто бы получил Никомед, когда он начал войну против своего отца Прусия по совету Аттала (II, 36, 2), очевидно, является результатом путаницы с событиями 149 г. до н. э., когда наследник вифинского престола Никомед поднял мятеж против Прусия II, видимо, получив благоприятное предсказание от святилища Аполлона Дидимского (подробнее см. с. 330 и прим. 114)[42]. В действительности же "пророчество Фаэннис"[43], как убедительно показал британский ученый X. В. Парк, было дано Никомеду I калхедонским святилищем Аполлона Хрестерия[44] "по горячим следам" событий 278/277 г. и в целом весьма достоверно[45] (хотя, разумеется, эзоповым языком - в полном соответствии с "законами жанра") передает детали сложившейся в Вифинии ситуации.
Основное содержание оракула определяется описанием бедствий, которые постигнут Вифинию после прихода туда вначале "льва", а затем "волка" (II, 37, 1), то есть, очевидно, галатских вождей Леоннория и Лутария, возглавлявших кельтов (Liv., XXXVIII, 16, 2; Memn., F. 11, 3; Strabo, XII, 5, 1). Между двумя этими событиями помещено совершенно недвусмысленное указание на потерю трона "фракийским царем", которому адресовано вещание (т. е. Никомедом I): ἐκ δὲ θρόνων πεσέειν. Следует ли это понимать, как предлагает X. В. Парк, что оракул калхедонского святилища не одобрял замысла Никомеда по привлечению на помощь кельтов?[46] Такой вариант не исключен, но все же более вероятным кажется иное решение: в пророчестве отражено вполне реальное положение вещей, выразившееся в том, что большая часть вифинцев склонилась на сторону мятежника Зипойта, и Никомед остался фактически лишенным власти.
Тем не менее вифинский царь, проявив недюжинные решительность и предприимчивость, не побоялся нарушить "волю божества" и решил использовать в своих интересах галатов, опустошивших уже к тому времени Македонию, часть Греции и Фракии и подошедших к Боспору Фракийскому. Переход галатов в Азию и его последствия - тема, которая никогда не перестанет интересовать антиковедов. Для цели данного исследования важно рассмотреть две стороны этого события: во-первых, уточнить детали организации и проведения переселения кельтов в Анатолию, характеризующие их взаимоотношения с Никомедом и его греческими союзниками; во-вторых, выяснить сказавшиеся на Вифинии результаты этого мероприятия, в оценке которого расходятся как древние, так и современные историки.
Переправа галлов в Азию представляет собой яркий пример хорошего взаимодействия всех членов Северной лиги. Первым из них с нашествием варваров столкнулся Византий. Его владения были опустошены, а сам город осажден. Галаты неоднократно пытались переправиться в Азию, но византийцы всякий раз препятствовали этому (Memn., F. 11, 2), вероятно, заботясь о безопасности союзников[47]. Те, в свою очередь, оказали им действенную помощь; в частности, гераклеоты направили осажденным деньги - вероятно, чтобы те могли откупиться от кельтов (F. 11, 1). План Никомеда переправить варваров через Боспор был наиболее радикальным решением проблемы: с Византия была снята осада, а Северная лига получила в свои руки мощное оружие для войны как с Антиохом, так и с Зипойтом[48].
Переход кельтов под руководством Леоннория (к которым вскоре присоединились и отряды Лутурия, переправившегося через Геллеспонт самостоятельно и подошедшего затем в Вифинию) в Азию состоялся осенью 278/7 г. (Paus., X, 23, 14; Liv., XXXVIII, 16, 4-7; Just., XXV, 2, 8; Suid., s. v. Γαλάται)[49]. Благодаря Мемнону нам известен текст договора Никомеда с галатами: "Никомеду и его потомкам дружески относиться (φίλα φρονεῖν) к варварам, а они без воли Никомеда ни с кем не должны вступать в союз, если кто-либо пошлет к ним послов, но быть друзьями его друзьям и врагами его недругам (εἶναι φίλους μὲν τοῖς φιλοῖς, πολεμίους δὲ τοῖς οὐ φιλοῦσι); быть в союзе (συμμάχεῖν) с византийцами, если когда-либо в этом окажется необходимость, а также с тианийцами, гераклеотами, калхедонянами, киерянами и некоторыми другими, которые управляют какими-либо народами" (F. 11, 2) (пер. В. П. Дзагуровой с уточнениями)[50]. Значение этого сообщения трудно переоценить, поскольку оно является единственным свидетельством о взаимоотношениях Никомеда и его партнеров с кельтами. Но насколько полной и адекватной является передача всех пунктов договора?
На этот вопрос в науке еще не дано убедительного ответа. В специально посвященной анализу договора статье Т. А. Моисеева высказывается весьма противоречиво. По ее мнению, Мемнон мог лично видеть высеченный на камне текст соглашения либо же он почерпнул его из труда Нимфида или из какого-нибудь другого малоазийского источника. Переданное Мемноном содержание договора является, по мнению исследовательницы, если не прямой цитатой, то весьма близким к оригиналу изложением содержания документа, однако при этом она указывает на далеко не полную передачу текста[51]. Другие авторы считают, что для Мемнона источником служил Нимфид, возможный очевидец или даже участник событий, но о достоверности изложения они ничего не говорят[52].
Мне кажется, что многие детали договора были опущены или искажены как самим Мемноном, так и при сокращении его хроники Фотием[53]. На это указывает, в частности, анализ терминологии: отношение Никомеда (бесспорно, центральной фигуры в тексте соглашения[54]) с галатами весьма неопределенно описаны как φίλα φρονεῖν - формулой, которая более не встречается в текстах международных договоров греческого мира до 200 г.[55]; в то же время в отношении греческих полисов, выступающих только в роли foederi adscript!, употреблено практически являющееся terminus technicus слово συμμαχεῖν[56]. Ничего не сказано об обязательствах Никомеда перед галатами, хотя таковые, очевидно, существовали и были выполнены[57]. Порядок, в котором перечислены греческие полисы, лишен всякой логики и не соответствует ни их географическому расположению, ни величине и значению[58].
Такая трактовка приведенного Мемноном документа - более критическая, чем обычно - позволяет по-иному оценить некоторые аспекты политики Никомеда по отношению к союзным полисам и, в частности, обосновать тезис о подчинении Киера и Тиоса гераклеотам на момент заключения договора с галатами. Вифинский царь был заинтересован в сохранении и укреплении партнерства с греками - с гераклеотами, вероятно, в первую очередь[59]; поэтому он, с одной стороны, стремился обеспечить безопасность греков от возможного нападения галатов[60], а с другой - был вынужден расставить приоритеты в своей политике сообразно с военным и экономическим потенциалом каждого из своих эллинских союзников. Исходя из этого, он должен был включить в договор Киер и Тиос как города, которые входили в непосредственную сферу действий галатов и не должны были терпеть от них никакого ущерба. В то же время для выполнения обязательств перед гераклеотами Никомеду было необходимо содействовать им в сохранении контроля над этими городами. Поэтому кажется вероятным, что Киер и Тиос могли быть включены в соглашение с особыми оговорками, которые отражали их подчинение гераклеотам при сохранении формальной автономии, но были утеряны вследствие неполной передачи текста договора[61].
Еще один важный вопрос касается участия в Северной лиге Киоса. Некоторые исследователи говорят о том, что этот город - колония милетян у Кианийского залива - в это время тоже присоединился к симмахии[62]. Однако отсутствие кианийцев в числе тех, к кому гераклеоты обращались за помощью в 281 г. (Memn., F. 7, 2) и особенно в договоре с галатами, заставляет усомниться в этом предположении. Киос, не связанный общим происхождением с мегарскими колониями, поддерживающими между собой более тесные контакты, скорее всего, оказался в сфере филэллинской политики царя Вифинии несколько позднее, когда чисто военная роль лиги отошла на второй план. Пока же он мог входить в круг городов, сочувствовавших лиге[63].
Вмешательство галатов позволило Никомеду покончить с Зипойтом и полностью подчинить всю территорию страны (Memn., F. 11, 5; Liv., XXXVIII, 2, 19). Рассказ Мемнона тем не менее оставляет возможность для различных интерпретаций. Некоторые ученые считают, что за фразой источника: Νικομήδης δὲ κατὰ Βιθυνῶν πρῶτον... τοὺς βαρβάρους ἐξοπλίσας, τῆς τε χώρας ἐκράτησε καὶ τοὺς ἐνοικοῦντας κατέκοψε, стоит указание на какие-то боевые действия в Финийской области[64], но она, кажется, к этому времени уже была полностью подчинена гераклеотами[65]. По мнению П. Моро, удар галатов был направлен против населения тех районов Вифинии, которые были захвачены Антиохом[66], однако в этом случае остается непонятным упоминание об истреблении жителей этих областей (а предполагать массовый переход вифинцев на сторону Селевкида едва ли возможно). Более вероятным выглядит следующий вариант развития событий: после поражения, понесенного в Финийской Фракии, Зипойт бежал в коренные вифинские земли (долину Сангария?), где получил поддержку недовольного Никомедом населения, тогда как царь использовал в качестве опорных пунктов западные районы страны, где он мог в полной мере пользоваться помощью партнеров по Северной лиге. Эта вторая стадия гражданской войны в Вифинии отличалась, судя по всему, особым ожесточением, коль скоро Никомеду пришлось прибегнуть к суровым репрессиям против своих подданных[67]. Исход ее в течение долгого времени оставался, очевидно, совершенно неясным[68]. Вероятно, именно в ходе этих событий Никомед и был фактически лишен трона, что и заставило его обратиться к калхедонскому святилищу с запросом о своей будущей судьбе. Борьба с Зипойтом завершилась, скорее всего, в 277 г.[69]
Участие галатов в боевых действиях против Антиоха позволило Никомеду склонить чашу весов в борьбе с сирийским царем на свою сторону. Кельты продвигались по Малой Азии, опустошая и грабя все на своем пути, и Антиох был вынужден бросить на борьбу с ними значительные силы[70]. Можно предположить, что к 276 г. военные действия на вифинско-селевкидском фронте сошли на нет, хотя более или менее достоверная информация об этом отсутствует.
Исход войны следует признать благоприятным для Северной лиги, отстоявшей свою независимость от притязаний сирийского царя. Более сложен вопрос, удалось ли Никомеду с помощью галатов добиться расширения своих владений. В. Тарн обоснованно отмечает, что вифинский царь (а также Митридат, которого исследователь считает союзником лиги) имел основания проявлять большую агрессивность, нежели его греческие союзники[71], что, на мой взгляд, могло найти конкретное проявление в переходе под власть Никомеда Никеи[72]. Предположение о более масштабном увеличении вифинских территорий в направлении юго-востока, до Фригии Эпиктет включительно[73], недостаточно обосновано; фраза Юстина: Itaque in auxilium a Bithyniae vocavit regnum cum victoria diviserunt, eamque regionem Gallograeciam cognominaverunt (Just., XXV, 2, 11) слишком неясна для того, чтобы на ее основании можно было строить подобные выводы[74].
Каковы же были итоги предпринятого Никомедом перевода галатов в Азию для Вифинии и анатолийских эллинов не в плане сиюминутной политической выгоды, а в более широком историческом контексте? Можно говорить о существовании двух направлений в античной традиции, по-разному отвечающих на этот вопрос.
Первое из них представлено произведениями историков, являвшихся гражданами полисов - членов Северной лиги[75]. До нас дошло только произведение Мемнона, несущее в себе четкие отпечатки воззрений его предшественника Нимфида на галатскую проблему. Гераклейский историк полагает, что переселение галатов в конечном итоге оказалось выгодно жителям тех городов, демократическому устройству которых угрожали цари (Селевкиды. - О. Г.), так как варвары отвлекали последних от посягательств на свободу полисов (F. 11, 3). Оценка роли перехода кельтов для Вифинии тоже однозначна: этим мероприятием Никомед усилил свою державу (F. 12, 6). Другой взгляд выражает "общеэллинскую" точку зрения, согласно которой галатское нашествие в Азию принесло ее жителям неисчислимые страдания и бедствия[76], хотя нужно отметить, что никто из древних историков прямо не ставит это в вину Никомеду.
Что же касается Вифинии, то удается обнаружить лишь три свидетельства источников, в которых упоминаются какие-то ее конфликты с кельтами (Strabo, XII, 5,1; Trog. Proleg., 23; Zosim., II, 37, 1-2)[77], и все они совершенно очевидно связаны с борьбой против Зипойта II - драматическим, но запланированным и контролируемым Никомедом событием[78]. Тем более странными выглядят высказывания некоторых исследователей относительно угрозы, которую якобы представляли для Вифинии галаты как в 278/7 г., так и в последующем, что заставляет их расценивать перевод кельтов в Азию Никомедом как непродуманный шаг[79]. Древние авторы неоднократно прямо указывают, что в III-II вв. вифинские цари не раз прибегали к помощи галатов в борьбе с внешними противниками. Что же касается Никомеда, то он, скорее всего, был причастен не только к военным акциям кельтов против Антиоха вскоре после их переправы через Боспор, но и к расселению их в центральной Анатолии[80] - видимо, в конце 260-х гг.[81] Действия Никомеда, таким образом, являются примером рискованной, но тщательно спланированной и хорошо обеспеченной военно-политической акции, принесшей его стране гораздо больше выгоды, чем вреда.
Более сложна другая сторона проблемы: насколько перевод галатов в Анатолию сочетался с проводимой вифинским царем филэллинской политикой? Некоторые современные исследователи оценивают его действия в этом ракурсе весьма критически: Никомед якобы проявил себя "не как друг эллинства"[82]. В подобных высказываниях содержится больше эмоций, нежели стремления проникнуть в суть политики Никомеда. Вифинский царь, трезвый и расчетливый государственный деятель, при обращении к галлам руководствовался в первую очередь насущными потребностями: необходимостью сохранить власть и отстоять независимость Вифинии. Его филэллинский курс, возникший и формировавшийся первоначально именно во внешнеполитической сфере, ограничивался еще довольно узкими географическими пределами - регионом северо-западной Анатолии. Это вполне объяснимо: Никомед не имел никаких оснований заботиться об интересах удаленных от него полисов Малой Азии, с которыми его не связывали ни политические, ни тем более экономические узы. Некоторые из греческих городов даже оказывали помощь Антиоху, и их ослабление шло на пользу Вифинии[83]. В отношении же своих союзников по Северной лиге Никомед проводил вполне последовательную политику, направленную на поддержание взаимовыгодных партнерских связей.
Дальнейшая судьба лиги не вполне ясна. В. Тарн полагает, что она прекратила свое существование в 276 г. с окончанием войны против Антиоха[84], тогда как, согласно точке зрения С. Ю. Сапрыкина, ее фактический распад произошел только после смерти Никомеда I (сер. 250-х гг.)[85]. Второе мнение кажется более обоснованным: тесные дружеские связи между членами симмахии сохранялись в течение долгого времени, однако их характер постепенно менялся. Поскольку угроза со стороны Селевкидов не была уже столь серьезной, военно-политический аспект греко-вифинского сотрудничества должен был уступить место торговым отношениям. Можно считать, что с этого времени роль торговли в экономике Вифинского царства начинает неуклонно возрастать, о чем свидетельствует и появление первых вифинских монет из серебра и бронзы с именем Никомеда[86].
Важнейшим рубежом в истории страны стало основание в 264 г. города Никомедии, ставшего новой столицей царства (Euseb. Chron. II. P. 120. Ed. Schoene; Memn., F. 12, 1; 6; Steph. Byz., s. v. Νικομηδεία). Никомедия располагалась на берегу Астакского залива, возможно, на месте старого поселения Ольвии (Steph. Byz., s. ν. Ὀλβία), напротив Астака, жители которого были переселены во вновь основанный город (Strabo, XII, 4, 2). Столица Вифинии стала впоследствии одним из крупнейших экономических и культурных центров эллинистического мира и важным торговым портом. Ее создание позволило перевести хорошие отношения с Гераклеей и Византием в плоскость экономических связей, что, вероятно, давало Вифинии возможность сделать первые шаги в приобщении к понтийской торговле[87]. В число торговых партнеров Вифинского царства входили также крупные независимые полисы Эгеиды, проходившие через период активизации своей политической и торговой деятельности под главенством Родоса[88]; вероятно, именно это географическое направление стало для вифинской экономики приоритетным[89]. Благоприятным для сохранения политических позиций вифинского царства и развития его хозяйственной структуры был и расклад сил на международной арене, в особенности поддержание дружественных отношений с Птолемеем II, проявлявшим заинтересованность в усилении своего влияния на берегах Понта и Пропонтиды[90].
Через новую столицу в страну активно проникала греческая культура; она усваивалась в первую очередь правящей верхушкой, хотя, видимо, и в ограниченных масштабах[91]. Культурно-религиозный аспект политики Никомеда в таких условиях становился важным средством, позволявшим ему приобрести авторитет в греческом мире. Так, в одном из недавних исследований была предпринята попытка связать сообщения Плиния Старшего о желании некоего "царя Никомеда" приобрести статую Афродиты Книдской в обмен на погашение всех долгов книдцев (Plin. NH., VIII, 12; XXXVI, 21) именно с деятельностью Никомеда I, а не кого-то из его одноименных потомков[92].
Судя по всему, в Никомедии при царском дворе работал известный скульптор Дидалс - автор знаменитой статуи Афродиты и Зевса Стратия, находившейся в никомедийском храме (Eustath. ad Dionys. 793, p. 355, 44 = Arr., Bithyn., F. 20 Roos).
Это повлекло за собой многократное расширение географических рамок филэллинской деятельности вифинского царя, охватывающей уже острова Эгеиды и материковую Грецию. Ему была посвящена статуя из слоновой кости в Олимпии (Paus., V, 12, 7); как следует из письма его сына Зиэла гражданам Коса, Никомед имел какие-то связи с этим островом (Νικομήδης, πατὴρ ἡμῶν εὐνόως διέκει/το τῶι δημῶι - Syll.³ № 456 = RC 25, сткк. 9-11) - политические, экономические или культовые, а не исключено, что и все вместе. Наконец, в пользу существования активных связей Никомеда I с миром греческой культуры может свидетельствовать интересное предположение итальянского искусствоведа П. Морено, отождествившего бронзовый бюст из Национального археологического музея Неаполя с портретом этого царя, исходя из его сходства с изображением на монетах Никомеда[93].
Активное филэллинство Никомеда стало, на мой взгляд, основным средством, позволившим ему в короткое время ликвидировать тяжелые последствия многолетних войн и выдвинуть свое царство в число бурно развивающихся государств эллинистического мира. В Вифинии, как и в других странах, избежавших подчинения греко-македонским завоевателям (в отличие от древних центров цивилизации в Месопотамии и Египте), происходило активное, но избирательное усвоение элементов греческой цивилизации - языка, культуры, хозяйственных отношений[94]. Представляет интерес вопрос о сходстве и различиях филэллинской политики вифинского царя с аналогичной деятельностью других правителей эллинистического мира[95]. Наиболее уместно провести параллель с действиями малоазийских царей, которые решали примерно такие же проблемы, какие стояли перед Никомедом. Самый показательный материал предоставляет ранняя история Понта.
В историографии существуют интересные сравнения Понтийского и Вифинского царств в общеисторическом и внешнеполитическом аспектах[96]. Однако М. И. Ростовцев, выдвигая тезис о почти полной тождественности политики правителей Вифинии и Понта[97], как кажется, не уделяет должного внимания имеющимся различиям. В 270-е гг., когда Никомед ориентировался на Византий и Гераклею, в действиях Митридата I уже проявилось тщательно маскируемое стремление поставить греческие города южного побережья Черного моря под свой контроль, как произошло с Амисом[98], или даже добиться их непосредственного подчинения (эпизод с Амастрией) (Memn., F. 9, 4). Анатолийские полисы, и прежде всего Гераклея Понтийская, продолжали поддерживать с царями Понта дружественные отношения (F. 16, 2), однако отождествлять более или менее лояльную внешнюю политику понтийских царей в отношении греков с филэллинизмом - значительно более сложным и многоплановым явлением - вряд ли правомерно. Говорить о филэллинской ориентации понтийской династии можно только со времени правления Фарнака I после его поражения в войне 183- 179 гт.[99] Филэллинизм Никомеда, напротив, находил проявление в целом комплексе внешнеполитических, экономических, религиозно-культурных мероприятий, осуществление которых показывало, что вифинский царь отнюдь не воспринимал следование филэллинским идеалам как банальный пропагандистский прием[100].
Такая политика привела к тому, что при Никомеде Вифиния стала эллинистическим государством со всеми специфически присущими ему чертами в плане государственных институтов, экономики, культуры[101]. Сочетание греческих и местных фрако-анатолийских элементов при этом имело здесь своеобразный характер: "удельный вес" и роль последних в общественной жизни Вифинии были более значительны, чем в государствах, созданных диадохами и их преемниками, а отношения между греческим и собственно вифинским населением страны не строились по жесткой схеме "завоеватели-покоренные"[102]. Это сближает Вифинию с другими подобными государственными объединениями, прежде всего - с соседними Понтийским и Каппадокийским царствами, где в это время также проходили процессы консолидации центральной власти и формирования новых социально-экономических структур. Именно внутриполитическая деятельность Никомеда I во многом способствовала преобразованиям, подготовившим Вифинию к осуществлению продуктивного синтеза местных и греческих начал[103] и тем самым привела к ускоренному прогрессивному развитию страны. Период его правления положил начало глубоким изменеииям, происходящим в социальной и этнической среде вифинского общества: наряду со старой землевладельческой аристократией местного фрако-анатолийского происхождения усиливаются позиции греческих торгово-ремесленных слоев[104].
Источники единодушны в положительных оценках Никомеда (Strabo, XII, 4, 2; Steph. Byz., s. v. Νικομηδεία). Мемнон, подводя итог его деятельности, отмечает, что Никомед достиг "блестящего благополучия" (λαμπρὰν εὐδαιμονίαν - F. 12, 1). Современные историки полностью разделяют воззрения античных авторов на результаты царствования Никомеда, видя их в укреплении Вифинского царства и достижении признания со стороны эллинов[105].
Смерть Никомеда (ок. 255 г.)[106] вновь вовлекла страну в тяжелую гражданскую войну, о причинах и ходе которой мы знаем только из сочинения Мемнона. В начале конфликта сыграли свою роль противоречия между обычной практикой передачи престола старшему из сыновей и правом царя назначать наследника по завещанию; они были усугублены дворцовыми интригами, выросшими на почве некоторой неустойчивости традиций престолонаследия в Вифинии[107], а также, видимо, сложной ситуацией, сложившейся при вифинском дворе. Мемнон сообщает: "...царь вифинцев Никомед, умирая, записывает наследниками детей от второй жены (κληρονόμους μἐν ἐκ τῆς δευτέρας γυναικὸς γράφει παῖδας), так как его сын, родившийся у него от первого брака[108], Зиэл, бежал к царю армениев, спасаясь от козней мачехи Этазеты[109], дети которой были еще малы. Опекунами наследников он назначает Птолемея и Антигона, демос византийцев, а также демос гераклеотов и кианийцев" (τὸν δῆμον τῶν Βυζαντίων καὶ δὴ καἱ τῶν Ἡρακλεωτῶν καὶ τὸν τῶν Κιανῶν - Memn., F. 14,1. Пер. В. П. Дзагуровой). Особый интерес здесь представляет сам факт "внешнего опекунства", по терминологии Д. Браунда[110], свидетельствующий о наличии у вифинского царя обширных международных контактов[111].
Обычно считается, что главным фактором, учитываемым Никомедом при назначении опекунов, была их враждебность к Селевкидам[112]. Этому условию в основном отвечали все перечисленные в его завещании цари и города, с которыми вифинский монарх установил хорошие отношения еще во время войны с Антиохом I и поддерживал их на протяжении всего своего правления. Привлекает внимание некоторое изменение в составе городов, входивших в Северную лигу: если отсутствие среди опекунов Тиоса и Киера свидетельствует об их подчинении на данный момент гераклеотам[113], то тот факт, что в их числе не значится Калхедон, требует объяснения.
Предположение X. В. Парка, будто отношения между Никомедом и калхедонянами могли испортиться еще в ходе вифинской междоусобицы 279-277 гг. (см. выше, прим. 46) едва ли может послужить основой для заключения о сохранении этой напряженности к моменту смерти Никомеда. Мы не располагаем никакими сведениями о трениях между калхедонянами и Вифинией (что, скорее всего, повлекло бы за собой и напряженность в отношениях Калхедона с другими городами - членами Северной лиги), тем более о таких, которые сохранялись бы более 20 лет. Поэтому отсутствие Калхедона в списке назначенных Никомедом опекунов может быть истолковано как косвенное указание на относительную слабость этого города и его неспособность выполнить возложенные на него обязательства, хотя сложно предположить, чем могло быть вызвано такое ухудшение положения Калхедона[114]. Гарантами прав противников Зиэла в борьбе за престол (нам доподлинно известно имя лишь одного из них - Зипойт, или Тибойт, как называет его Полибий - IV, 50, 9-10; 51, 7)[115] были, таким образом, процветающие полисы северо-западной Анатолии, находившиеся в непосредственной близости с Вифинией, и два из трех наиболее могущественных правителей эллинистического мира. Что мог им противопоставить лишенный престола вифинский принц?
Как следует из сообщения Мемнона, Зиэл покинул Вифинию еще при жизни Никомеда. Выбор Армении (точнее - Малой Армении, Софены) как страны, куда он отправился в поисках поддержки, не может не вызвать удивления: единственный раз в истории вифинской внешней политики в ее орбиту оказались вовлеченным государство, расположенное столь далеко на востоке. Очевидно, Зиэл не нашел помощи ни в Понте, ни в Каппадокии. Нам ничего не известно о взаимоотношениях правителей этих государств с Никомедом; едва ли они были настолько дружественными, что их характер помешал бы каппадокийскому и понтийскому царям нарушить его посмертную волю[116]. Скорее всего, Ариобарзан II Понтийский и Ариармн I Каппадокийский решили не вмешиваться в вифинские дела, опасаясь быть втянутыми в широкомасштабную конфронтацию, опасности от участия в которой были бы очевидны, а выгоды - сомнительны. Армянские же цари в это время проводили довольно активную внешнюю политику и были заинтересованы в усилении своего влияния на западе[117].
После смерти Никомеда Зиэл, навербовав войско из галатов толистобогиев (Memn., F. 14, 2), вторгся в Вифинию. В этой ситуации кельты не без оснований могли полагать, что смерть Никомеда освобождает их от данных ему обязательств[118]. Против Зиэла выступили сторонники детей Этазеты[119], поддержанные войсками "названных выше опекунов" (Ibid.). о деталях последующих событий Мемнон не сообщает ничего определенного; по его словам "...испытав многие битвы и перемены, обе стороны, наконец, пришли к миру" (συχναῖς δὲ μάχαις καὶ μεταβολαῖς ἑκάτεροι ἀποχρεσάμενοι, τὸ τελευταῖον κατέστησαν εἰς διαλύσεις - Ibid.). Необходимо выяснить, что может стоять за этими фразами.
Во-первых, существует некоторая неясность относительно состава и действий выступившей против Зиэла коалиции. Наиболее вероятным кажется самое активное участие в конфликте граждан Византия, Киоса и Гераклеи, что отчасти подтверждено Мемноном (Ηρακλεωτῶν ἐν ταῖς μάχαις ἀριστευόντων - Ibid.): ведь именно для них было наиболее важным сохранение лояльности со стороны Вифинии. Относительно того, что в вифинском конфликге были задействованы крупные силы великих держав, а тем более, их правители лично[120], существуют обоснованные сомнения[121]; однако совершенно ясно, что после завершения этой войны Македония осталась верна посмертной воле Никомеда, так как именно туда отправился изгнанный Зипойт (III), тогда как с Египтом Зиэл установил дружественные отношения (см. далее, с. 212). Причину этого следует искать в политике Птолемея II, который, как кажется, сумел воспользоваться неопределенностью сложившейся в Вифинии ситуации для усиления своего влияния и, отказавшись от прежних обязательств, стал оказывать поддержку нуждающемуся в помощи Зиэлу, возможно, даже непосредственно в ходе военных действий[122].
Основными же исполнителями замысла Зиэла выступили галаты толистобогии, и в этом отношении его деятельность служит одним из самых убедительных подтверждений пассажа Юстина: "Ни один восточный царь не вел ни одной войны без галатских наемников, а тот, кто лишился престола, ни у кого не искал убежища, кроме как у галатов" (Just., XXV, 2, 19). Использование галатов Зиэлом во многом напоминает обращение к ним Никомеда почти тридцатью годами ранее[123], и, возможно, аналогия эта имеет под собой определенные основания. Зиэл на правах старшего сына Никомеда мог участвовать в переговорах его отца с галатами в 278/7 г.[124], о чем свидетельствует упоминание в тексте договора потомков Никомеда. На некоторых монетах Зиэла изображено галатское вооружение, что отражает его прочные контакты с кельтами[125]. Финансовые средства для содержания наемников (а возможно, и какую-то военную помощь) ему мог предоставить армянский царь. Наконец, не исключена вероятность того, что Зиэл мог воспользоваться содействием Антиоха II, играя на традиционных вифинско-селевкидских противоречиях[126], тем более что и впоследствии он поддерживал определенные связи с сирийскими царями.
Действия Зиэла шли вразрез со сложившейся на тот момент системой международно-правовых связей и наверняка внесли в обстановку в Малой Азии неразбериху, о масштабах которой мы можем лишь догадываться. Ближайшим следствием ее стало ухудшение отношений между Вифинией и Понтийским царством, встревоженным активностью Зиэла и царя Армении. Именно в гаком контексте должны быть восприняты сообщения Мемнона о нападении галатов (возможно, союзных Зиэлу) на Понт после смерти царя Ариобарзана, о помощи гераклеотов понтийцам и о повторных набегах кельтов на Гераклеотиду уже после окончания войны за вифинское наследство (F. 16, 1-2)[127].
Война за вифинское наследство оказалась лишь одним из звеньев в цепи бурных событий, захлестнувших Эгеиду и Причерноморье в середине III в. - прежде всего, со Второй Сирийской войной. В надписи из Каллатиса, с новой трактовкой которой меня ознакомил Ю. Г. Виноградов[128], к сожалению, не успевший ее полностью опубликовать, можно видеть упоминание о посольстве вифинцев[129], совместно с милетянами (?) просивших Антигона Гоната об урегулировании конфликта между эллинскими городами западнопонтийского побережья - Каллатисом и Истрией. Исследователь находит также отражение событий в Вифинии на обнаруженных в Нимфее фресках, на которых изображен визит египетского корабля "Исида" на Боспор[130], но это кажется менее вероятным.
Обстоятельства, при которых было заключено соглашение между враждующими сторонами, остаются практически неизвестными. Окончание войны можно датировать приблизительно 254 или 253 г.[131] Высказывание Мемнона о заключении договоров подразумевает, что обоюдные интересы были при этом каким-то образом соблюдены, а это говорит в пользу предположения о временном разделении страны между Зиэлом и его противниками (Зипойтом?)[132]. Противоположное мнение, основанное на отсутствии монет, выпускавшихся от имени возможных "соправителей" Зиэла[133], не подкреплено убедительной аргументацией, так как довольно длительный период единовластного правления Зиэла засвидетельствован нумизматически весьма невыразительно - что же говорить о нескольких годах предполагаемого "многоцарствия"?[134] Видимо, через какое-то время после прекращения междоусобицы и оформления на территории Вифинии двух или даже более самостоятельных доменов Зиэлу удалось изгнать своих противников и объединить всю страну под своей властью[135].
Более или менее достоверную информацию о том, как повлияло прекращение вифинской смуты на других ее участников, мы имеем только в отношении Гераклеи. Мемнон сообщает, что гераклеоты "достигли выгод по договорам" (τοῖς συμβάσεσι τὸ συμφέρον καταπραττόντων) (F. 14, 2). Этот пассаж, видимо, следует понимать буквально: хотя остается неясным, какие именно достижения гераклеотов Мемнон имеет в виду[136], данная фраза едва ли может быть истолкована как указание на какую-то посредническую роль гераклеотов или на их первоочередную инициативу в заключении мира, как считают многие исследователи[137]: ведь Мемнон там же подчеркивает, что граждане Гераклеи активно участвовали в войне (Ibid.). Выполнение посреднической миссии должно было бы привести к некоторому сближению между гераклеотами и Зиэлом, чего в действительности не произошло: последовавший вскоре после окончания войны набег галатов на территорию Гераклеи (Memn., F. 14, 3) был явно инспирирован Зиэлом[138].
Анализ источников позволяет заключить, что Гераклея оказалась отнюдь не единственным участником антизиэловской коалиции, отношения которого с новым вифинским царем вполне закономерно резко ухудшились. В договоре об исополитии кианийцев с милетянами содержится упоминание о том, что земли Киоса были опустошены войнами: τοὺς πολέμους τοὺς κατασχόντας τὰς αὐτῶν τὴν χώραν (сткк. 10-II)[139]. Исследователи видят в этом указание на конфликт кианийцев с галатами и, основываясь отчасти на данных просопографии (списке милетских должностных лиц), датируют надпись периодом около 228 г., связывая возможность борьбы граждан Киоса против кельтов с набегами варваров на соседние с Вифинией области после убийства ими Зиэла[140]. Более обоснованной, однако, кажется попытка связать упоминаемые в надписи события с ходом каких-то предшествующих конфликтов Киоса и Вифинии. Зиэл незадолго до своей гибели находился в другом районе Малой Азии[141], и к тому же упоминания о лишениях кианийцев создают впечатление о длительных и многочисленных конфликтах (войны - во множ. числе), которые уместнее отождествить с систематическим давлением соседей-вифинцев, нежели с набегом галатов, чье пребывание в округе Киоса вряд ли могло быть длительным.
Наконец, косвенные данные указывают и на разрыв Зиэла с Византием. Мемнон непосредственно за рассказом о событиях в Вифинии помещает пассаж о войне Антиоха II Теоса против Византия, в которую вмешались гераклеоты: предоставив византийцам сорок триер, они достигли того, что война не пошла дальше угроз (Memn., F. 15)[142]. о позиции Вифинии в ходе этого события ничего неизвестно. В историографии уже давно выдвигались предположения о какой-то связи этого эпизода с бурными перипетиями в вифинских делах[143]. Трудно представить, что Антиох имел бы свободу действий в юго-восточной Фракии и в районе Проливов, если бы усилению селевкидского влияния здесь противодействовала Вифиния; но, исходя из тезиса о возможной нормализации вифинско-селевкидских взаимоотношений в начале правления Зиэла, допустимо заключить, что вифинский царь если прямо и не помогал Антиоху, то придерживался нейтралитета, объективно выгодного ему. Таким образом, действия (или, точнее, бездействие) Зиэла опять-таки были направлены против Гераклеи и Византия.
Выявление такого поворота во взаимоотношениях Вифинии с полисами - бывшими членами Северной лиги заставляет пересмотреть мнение об отсутствии враждебности (по крайней мере, открытой) между Зиэлом и городами северо-западной Анатолии[144]. Это влечет за собой необходимость если не полностью отвергнуть, то, во всяком случае, пересмотреть и уточнить ставшую уже общепринятой точку зрения, согласно которой Зиэл был последовательным продолжателем дела своего отца и стал едва ли не самым "выдающимся филэллином" во всей истории вифинской династии[145]. Разрыв с полисами северо-западной Малой Азии исключил из числа возможных объектов приложения филэллинской политики вифинского царя ряд важных торговых и политических ценров греческого мира и вынудил его переориентироваться на другие государства, способные стать его союзниками и экономическими партнерами[146]. Ярким свидетельством этого стало письмо Зиэла "совету и народу Коса", обнаруженное в архиве косского храма Асклепия (Syll.³ 456 = RC 25 = Rigsby 11)[147].
Данный памятник уже подвергался в науке глубокому изучению и с точки зрения чистой эпиграфики, и в общеисторическом плане[148], поэтому тщательный анализ его здесь представляется излишним. Необходимо остановиться лишь на некоторых его особенностях, проясняющих наиболее существенные черты политического курса Зиэла.
Во-первых, исследование стиля письма выявляет в нем некоторые довольно существенные стилистические погрешности[149], которые могут быть отнесены на счет поверхностной эллинизацин вифинского царского двора и недостаточно глубокого знакомства царского секретаря с нормами греческого языка и ведения официальной дипломатической корреспонденции[150]. При этом исследователи все же считают возможным констатировать не слишком существенные различия между письмом Зиэла и обычными образцами дипломатической переписки современных ему монархов, что дает вифинскому царю все основания выступать в качестве полноправного представителя эллинистической династии[151]. Эти претензии признавались косцами вполне справедливыми, иначе бы они не обратились к Зиэлу с просьбой подтвердить неприкосновенность святилища Асклепия.
Во-вторых, акцентирование в тексте письма дружеских связей Зиэла с Птолемеем III Эвергетом (стк. 23) свидетельствуют об изменении положения Вифинии в структуре межгосударственных связей эллинистического мира. После смерти Антиоха II (247/6 г.) и начала глубокого кризиса в государстве Селевкидов Зиэл окончательно переориентировался на Египет, чьи позиции на международной арене значительно упрочились[152] .
Далее, интерес вызывают цели, которые преследовал Зиэл своим обращением к гражданам Коса, и определяемое ими своеобразие характера письма. Означенный документ можно отнести к категории "экономических договоров"[153], являющихся отражением типичного для эллинистической эпохи переплетения экономических и политических интересов государства с деятельностью частных лиц - торговцев[154]. Стремление Зиэла развивать торговлю с греками проявилось прежде всего в его обещании предоставить гарантии безопасности эллинским купцам - как прибывшим в Вифинию по торговым делам, так и потерпевшим кораблекрушение у ее берегов (сткк. 29-44). Этот факт может быть расценен как свидетельство существования в Вифинии консервативных элементов, по-прежнему занимавшихся пиратством на берегах Черного и Мраморного морей[155]. He исключена и другая трактовка данного пассажа: Зиэл стремился доказать косцам, что последствия тяжелой гражданской войны, естественным образом пагубно сказавшейся на развитии торговых связей вифинцев с греками, уже были преодолены[156]. Следы той же пропагандистской активности вифинских царей, возможно, несет в себе сообщение Николая Дамасского о вифинской φιλοξενία (проявляемой, впрочем, весьма своеобразно) (FGrH, 90, F. 113)[157].
Подводя итог характеристике послания Зиэла косцам, необходимо поставить вопрос: насколько адекватно оно отображает филэллинские устремления вифинского царя и его желание развивать экономические сношения с греческим миром? Имела ли линия, выраженная в этом "лучшем памятнике филэллинской политики вифинской династии"[158], какие-то практические результаты? Анализ источниковой базы, документирующей правление Зиэла, заставляет воздержаться пока от однозначных оценок филэллинизма вифинского царя. Дело в том, что внутренняя и внешняя политика Зиэла, как кажется, могут получить принципиально новое освещение благодаря реинтрепретации документа, который долгое время считался не имеющим к истории Вифинии никакого отношения. Речь идет еще об одном из царских посланий, обнаруженном в косском архиве и опубликованном в 1952 г. (SEG XII № 370 = Rigsby 12)[159]. Имя автора документа, как и все начало письма, до нас не дошло, поэтому надпись обычно фигурирует в историографии как "письмо неизвестного царя".
Детальный анализ этого интереснейшего памятника будет проведен в специальной работе; здесь же достаточно привести основные аргументы в пользу его новой трактовки.
Исходя из плохо сохранившегося текста надписи, о правителе - ее авторе можно извлечь следующую информацию (в порядке ее приведения в тексте).
1. В 242 г. или несколько ранее этот царь испытывал какие-то трудности, помешавшие ему отправить священное посольство на Кос (сткк. 17-19).
2. Под сестрой царя, упоминающейся в стк. 20, должна пониматься его сестра-супруга, чему существует целый ряд аналогий[160].
3. Автор письма говорит о своих "согражданах" (ὁι ἡμέτεροι ττολῖται - стк. 21); эта клаузула не имеет аналогий в других царских письмах эллинистического времени и, при всей ее загадочности, может бьггь понята как указание на жителей столицы царства.
4. Составитель рескрипта акцентирует свое родство (συγγένεια) с косцами (сткк. 23, 32) и некоторыми другими эллинами (стк. 29).
5. Это родство доказал его отец, поддерживавший связи с Косом ранее (сткк. 25-28).
Так как на оборотной стороне той же стелы был высечен декрет Гелы, первоиздатель надписи Р. Херцог посчитал, что этот рескрипт принадлежит Гиерону II Сиракузскому, а Г. Клаффенбах, по его собственному признанию, рискнул предположить, что отправителем письма был сын Гиерона Гелон[161]. Новое направление дискуссии придал выдающийся французский эпиграфист Л. Робер, обративший внимание на то, что настойчивое подчеркивание родства с косцами должно свидетельствовать о варварском происхождении царя-отправителя. Это позволило Л. Роберу задать риторический вопрос: "Можно ли себе представить Гиерона или Гелона, ищущих доказательств для подтверждения их родства с греками? Принимая во внимание, что царь, автор этого письма говорит о συγγένεια, что предполагает некий город, находившийся в определенных отношениях с царем (ни один Лагид, Селевкид, Атталид не говорил о "наших согражданах"), мы считаем, что речь должна идти о царе Боспора Киммерийского"[162]. Точка зрения Л. Робера получила широкое распространение[163] и была, в частности, воспринята Ю. Г. Виноградовым, использовавшим данные рескрипта для реконструкции политической истории Боспора во второй половине III в.[164]
Однако анализ информации, относящейся к положению боспорских Спартокидов в греческом мире, позволяет считать, что эта династия, несмотря на свое изначальное (вероятнее всего, фракийское) происхождение, к середине III в. уже давно не воспринималась эллинами как варварская. Соответственно никаких оснований добиваться признания родства с косцами у отправителя письма не было и быть не могло. Кроме того, ни "сицилийская", ни "боспорская" гипотезы не могут объяснить всех пяти указанных выше моментов, характеризующих личность "неизвестного царя", что неожиданно окажется вполне возможным, если отождествить его с Зиэлом. Обратимся к аргументации этого предположения.
1. Препятствия в отправке посольства на игры в честь Асклепия, проводившиеся в 242 г., могли быть вызваны тем, что только к этому времени Зиэл (возможно, в результате нового "тура" гражданской войны) наконец-то полностью установил свой контроль над всей Вифинией и стал ее единственным царем. Как уже было отмечено, хотя в более раннем полностью сохранившемся письме Зиэл именует себя "царем вифинцев", на территории страны существовали какие-то области, неподвластные ему[165], - там-то, очевидно, и продолжал/и править его сводный/е брат/ья.
2. Женитьба на собственной сестре Лисандре была бы для Зиэла вполне логичным шагом в условиях войны за престол, когда его противники, "вифины", как называет их Мемнон, выдали мать противников Зиэла Этазету замуж за его дядю, брата Никомеда I (F. 14, 1-2). С помощью такого нестандартного шага изгнанный принц мог рассчитывать на повышение своего авторитета внутри страны и тем самым увеличить шансы в борьбе за престол.
3. "Согражданами" царя следует считать никомедийцев, на которых он мог опереться в ходе войны (в противовес вифинской аристократии, поддержавшей его противников). За услуги, оказанные Зиэлу населением вифинской столицы в ходе войны, никомедийцы могли получить от него весьма значительные привилегии - реальный полисный статус и право асилии (подробнее см. гл.V, § 2).
4. Родство царя с косцами имело в качестве формального предлога, с одной стороны, вновь выстроенные "особые отношения" царя (или даже вифинской династии в целом) с его "согражданами" - никомедийцами, с другой - общее дорийское происхождение косцев и жителей мегарской колонии Астака, преемником которого считалась Никомедия (подробнее см. об этом также гл.V, § 2). Почти во всех документах косского архива, где идет речь о родстве с Косом полисов, от лица граждан которых составлены соответствующие письма, термин συγγένεια обозначает именно связи между дорийскими общинами[166], и нет никаких оснований полагать, как это делает О. Курти[167], что анализируемый здесь документ дает пример какого-то иного рода.
5. То, что дружественные отношения с косцами поддерживал отец Зиэла Никомед I, следует из сткк. 9 и 18 проанализированного выше его письма косцам. Памятуя о том, что Никомед был покровителем греческого искусства и культуры, мы можем допустить, что "родство" по линии Кос - Астак - Никомедия - вифинская династия было "вычислено" и обосновано придворными историографами этого монарха, чем и вызвано замечание о том, что оно было установлено им самим.
Разумеется, возникает вопрос, почему косцы дважды отправляли послов к Зиэлу на протяжении нескольких лет, тем более что К. Ригсби говорит о том, что признание асилии проводилось одной династией (не говоря уже о ее конкретном представителе) эллинистических правителей только один раз[168]. Однако необходимо учитывать, что в случае с Зиэлом мы имеем дело с довольно нестандартной ситуацией, поскольку и фактический и, видимо, юридический статусы Зиэла за прошедшие годы после утверждения его единоличного правления изменились. Подтверждение неприкосновенности косского святилища и для него, и для косцев отнюдь не было лишним (тем более что оно совпало по времени с проведением общеэллинского фестиваля).
Нельзя отрицать того, что многие положения предложенной здесь реконструкции сугубо гипотетичны и не могут быть подтверждены иными данными. Тем не менее она в целом хорошо сочетается с основными очертаниями политики Зиэла, одной из главных характеристик которой следует считать значительную противоречивость и непоследовательность (что, впрочем, во многом было вызвано чрезвычайно сложными и необычными обстоятельствами начального этапа его политической карьеры). Так, выясняется, что Зиэл, вначале сделав в борьбе за престол ставку на галатов, в дальнейшем отчасти переориентировался на греческое население Вифинии (прежде всего, никомедийцев). Однако на внешнеполитической арене это проявление его филэллинизма не получило сколько-нибудь конструктивного развития - кроме разве что признания асилии косского храма Асклепия.
Два письма косцам являются единственным указанием на существование дружественных связей Зиэла с греческими полисами, хотя, конечно, можно допустить, что другие свидетельства подобного рода до нас просто не дошли[169]. Эти документы представляют собой всего лишь "протокол о намерениях", осуществлению которых, как следует из его текста, мешали серьезные препятствия. Экономическая политика Зиэла, видимо, не стала целостным комплексом мероприятий; чеканка монет в его правление была незначительна, а без активной финансовой политики добиться создания интенсивных коммерческих связей с эллинским миром было очень трудно, если вообще возможно. Наконец, практически все сообщения о деятельности Зиэла указывают на приоритет, явно отдаваемый им военным, а не экономическим мерам; в ходе его войн интересам греков мог быть нанесен ощутимый ущерб[170].
Что же касается достижений Зиэла в расширении территории Вифинского царства, то они, видимо, были весьма значительными. При всей отрывочности сообщений источников все же можно констатировать, что внешняя политика Зиэла имела два географических направления: восточное (некоторые исследователи считают его главным[171]) и южное. В ходе экспансии Вифинии в сопредельные области, сопровождавшейся многочисленными конфликтами с соседними государствами, за вифинским царем закрепилась репутация храброго и воинственного правителя, по праву носящего львиную шкуру, подобно Гераклу в древности (Arr., Bithyn., F. 64 Roos)[172].
Прямых упоминаний о войнах Зиэла за обладание территориями к востоку от Вифинии в источниках не существует. Сообщения Стефана Византийского (Steph. Byz., s. w. Ζῆλα, Κρῆσσα) и Плиния Старшего (Plin., ΝН, VI, 3, 10) указывают на военное присутствие вифинского царя в Пафлагонии и Каппадокии. Точная локализация захваченного Зиэлом пафлагонского города Крессы и основанной им в Каппадокии колонии неизвестна, и многие исследователи воспринимают информацию Стефана скептически[173]. Тем не менее агрессивные притязания вифинского царя на земли соседней Пафлагонии - страны, слабой в военном и политическом отношении - кажутся вполне возможными. Предполагать наличие вифинских владений в гораздо более удаленной Каппадокии едва ли целесообразно, однако не исключено, что Зиэл основал там город во время одного из своих походов - либо во время своих скитаний по Малой Азии еще до воцарения, либо, что кажется более вероятным, значительно позднее. В любом случае, сообщения Стефана достаточно убедительно намечают основные объекты стратегических интересов Зиэла на востоке.
Проводимая им политика неизбежно должна была привести Вифинию к столкновению с другой малоазийской державой, стремящейся к расширению своих территорий - Понтийским царством. Отношения между Понтом и Вифинией были натянутыми еще со времени борьбы Зиэла за престол; в дальнейшем эта вражда получала все новые и новые импульсы и могла вылиться в значительный конфликт[174], о котором, к сожалению, нам ничего не известно. Вероятность такого развития событий довольно велика; Зиэл, скорее всего, использовал своих традиционных партнеров - галатов[175]. Об исходе этого конфликта нельзя сказать ничего определенного[176].
Основой для реконструкции действий Зиэла на южном направлении в течение долгого времени оставалось крайне запутанное сообщение Юстина: interea rex Bithyniae Eumenes sparsis consumptisque fratribus (Селевка II и Антиоха Гиеракса. - О. Г.) bello intestinae discordiae quasi vacantem Asiae possesionen invasurus victorem Antiochum Gallosque adgreditur (XXVII, 3, 1). Еще Эд. Мейер показал, что в этом пассаже за личностью rex Bithyniae Eumenes следует видеть по меньшей мере трех реальных лиц: пергамских правителей Эвмена I и Аттала I, а также Зиэла[177]. Кажется все же сомнительной возможность сделать на основе столь противоречивого указания вывод о завоевании вифинским царем Фригии Эпиктет[178]. Однако недавно были получены доказательства проникновения вифинцев в область Абреттену, расположенную к юго-западу от Мизийского Олимпа. В надписи с алтаря, посвященного Деметре и императору Адриану, обнаруженной в современном селении Сарисипахилер, содержится указание на проживание в этом районе представителей "рода Зиэла" (ὦν ἀγωνάρχαισι κτιστικῷ γένευς τῷ Ζηλιανῷ)[179]. По мнению комментаторов надписи, форма Ζηλιανῷ могла быть образована от имени вифинского царя, известного в различных вариантах[180]. Если это предположение верно, то данное свидетельство следует понимать как указание на достаточно длительное и прочное господство вифинцев над областью Абреттеной: даже во II в. н. э. здесь проводились игры в честь Зевса Пандемоса, учрежденные, возможно, самим Зиэлом[181], а принадлежность к потомкам вифинского царского дома в это время продолжала считаться престижной в среде местной знати.
Расширение территории Вифинского царства до земель к югу от Мизийского Олимпа было чревато обострением отношений между Вифинией и Пергамом[182]. Если в период правления Никомеда I впервые обозначились противоречия в политике двух молодых анатолийских монархий, то при Зиэле, по мере дальнейшего укрепления положения и возрастания амбиций Атталидов и вифинских царей, их интересы могли прийти в непосредственное столкновение. Дальнейшие события еще более углубили вифинско-пергамскую конфронтацию и придали ей характер основной коллизии, определившей политику обоих государств во внутрианатолийских делах на много десятилетий вперед. Благодатную почву для развития этих противоречий создали тяжелые и продолжительные смуты 240-230-х гг. в царстве Селевкидов, известные как "война Лаодики" и "война братьев", и последующая борьба Антиоха Гиеракса с Атталом I[183].
Позиция Зиэла в ходе всех этих событий остается во многом неясной. Судя по всему, в "войне братьев" он прямого участия не принимал[184]. Достоверно известно лишь о том, что в какой-то момент вифинский монарх решил сделать ставку на Антиоха Гиеракса и закрепил союз с ним посредством выдачи своей дочери замуж за сирийского принца (Euseb., Chron., I. P. 251 Ed. Schone = Porphyr., FGrH, 260 F. 32, 8)[185]. В дальнейшем Зиэл воевал с Атталом I, выступившим противником Гиеракса. Именно в этих обстоятельствах Зиэл мог закрепить контроль над Абреттеной, воспользовавшись тем, что Аттал концентрировал свои силы главным образом против Антиоха. Бурные перипетии политической карьеры Гиеракса и, в частности, отпадение первоначально состоявших в союзе с ним царей Понта и Каппадокии должны были породить дополнительные противоречия между этими государствами и Вифинией, добивавшейся распространения своего господства на центральные области Малой Азии - в том числе, во Фригии, которая всегда входила в сферу интересов понтийских монархов.
Не исключено, что конфликт между Зиэлом и Понтийским царггвом произошел именно в это время[186].
Союзниками вифинского царя и его зятя выступали галаты, от рук которых и тот и другой нашли впоследствии свою смерть. Гибель Зиэла (ок. 230/229 г.) засвидетельствована двумя источниками: Трогом (utque Galli Pergamo victi ab Attalo Ziaelam Bithymim occiderunt) (Trog., Proleg., 17) и Филархом в передаче Афинея (FGrH, 81, F. 50). Контекст сообщения недвусмысленно ставит действия Зиэла в какую-то связь с войной Антиоха и галатов против Аттала. Хотя участие вифинцев в неудачной для Гиеракса битве при Афродисии близ Пергама не зафиксировано (OGIS 275), кажется наиболее вероятным, что вифинский царь каким-то образом координировал свои действия с враждебными правителю Пергама предприятиями Антиоха[187]. Вероятно, поход Зиэла сопровождался какими-то неудачами. Помимо чисто военных проблем положение вифинского царя усугублялось, как кажется, трудностями с предоставлением оплаты галатским наемникам[188], с чем сталкивался и Антиох (Just., XXVII, 2-3; Euseb., Chron. I, P. 251. Ed. Schoene). Стремясь избавиться от этих затруднений, он намеревался убить галатских вождей на пиру, но сам пал их жертвой (καλέσας τοὺς τῶν Γαλατῶν ἡγεμόνας ἐπιβουλβύσας αὐτοῖς, καὶ αὐτὸς διηφθάρη - Phylarch. FGrH, 81 F. 50 = Athen., II, 51)[189].
Результаты государственной деятельности Зиэла представляются далеко не столь однозначными, какими они кажутся большинству современных историков. Зиэл, безусловно, был способным и энергичным правителем, но нельзя не заметить проходящую через весь период его правления присущую ему склонность к явно рискованным и даже авантюрным акциям. Именно так можно расценить и развязанную Зиэлом войну за наследство Никомеда, завершившуюся для него успешно, и действия на последнем этапе его царствования, приведшие его к гибели. Ориентация Зиэла на галатов - наиболее нестабильный и "взрывоопасный" элемент политической структуры Малой Азии - накладывала на положение Вифинии отпечаток неустойчивости, еще более усугубляемый общей неопределенностью и хаосом в межгосударственных связях Анатолии в 40-30-х гг. III в. Основные достижения Зиэла, как я попытался доказать выше, не следует связывать с проводимой им филэллинской политикой: последняя вряд ли представляла собой существенное звено его политической деятельности, и даже отношения с Косом, как кажется, имели лишь ограниченное значение: они нужны были Зиэлу для повышения его авторитета непосредственно по воцарении, а затем отошли на второй план. Если Никомед I заложил основы таких отношений с греками, какие могли бы превратить Вифинию в серьезного конкурента Пергама по части покровительства полисным свободам и эллинской культуре, то Зиэл сделал ставку на иные методы и цели[190]. Его действия были подобны политике других частично эллинизированных азиатских правителей (в первую очередь, представителей понтийской династии) и сочетали в себе как дружественные, так и враждебные грекам акции. Свое дальнейшее логическое развитие эта линия нашла уже в период правления сына Зиэла Прусия I.
Проводимая третьим вифинским царем агрессивная политика в отношении соседних анатолийских государств принесла свои плоды в виде расширения территории Вифинии и роста ее авторитета в международных делах, что признается всеми исследователями. Но едва ли можно безоговорочно согласиться с тем, что в ходе этих завоеваний Зиэл сумел благополучно выпутаться из осложнений в малоазийских делах[191]. Лакуна в сведениях о начальных годах правления Прусия I не позволяет проследить, произошли ли в начале 20-х гг. III в. какие-либо столкновения Вифинии с галатами, Селевком II или Атталом I, но в пользу такой возможности косвенно свидетельствует проведение Прусием празднества Сотерий (Polyb., IV, 49, 3), которые могли знаменовать избавление от какой-то значительной опасности[192].
Несмотря на некоторую противоречивость итогов правления Зиэла, можно все же признать, что в целом ему удалось закрепить и в чем-то даже углубить достижения его отца. Продолжавшееся около шестидесяти лет царствование Никомеда I и Зиэла привело к окончательному утверждению Вифинского царства как эллинистической монархии, занимающей свое далеко не последнее место в системе международно-правовых и политических связей эллинистического мира. Отстояв независимость страны от притязаний более крупных держав, эти цари создали прочную основу для проведения самостоятельной многоплановой политики.
Некоторые изменения были произведены ими и в экономической сфере. Основание новых городов - прежде всего, Никомедии - и стремление развивать торговлю с другими государствами отражали понимание Никомедом и Зиэлом насущных задач хозяйственного развития страны. Трудно сказать, были ли ими достигнуты существенные результаты в этой области[193]. По крайней мере, Никомед и Зиэл предпринимали (или хотя бы пытались предпринимать) меры, вполне соответствующие требованиям того времени и являвшиеся очевидным шагом вперед по сравнению с действиями Зипойта. To же можно сказать и о филэллинской политике второго и третьего вифинских царей - хотя, как кажется, действия Зиэла в этом отношении были более противоречивыми. При всей неоднозначности оценок филэллинизма этих представителей вифинской династии их опыт оказался полезным в дальнейшем.
Можно констатировать, что определенная стабилизация внутри-и внешнеполитического положения Вифинии, достигнутая Никомедом I и Зиэлом, позволила перейти к резкой активизации экспансии в отношении малоазийских соседей, яркие примеры чего дало царствование Прусия I.
[1] Часть раздела о правлении Зиэла написана совместно с А. С. Балахманцевым.
[2] Жигунин В. Д. Международная политика… С. 130.
[3] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 124—125.
[4] Искажения текста могли быть допущены при сокращении хроники патриархом Фотием. Наиболее серьезное из них — дублирование изложения событий во фрагментах 9, 3 и 10, 1—2.
[5] Наиболее подробно о сущности этого объединения См.: Bittner A. Gesellschaft und Wirtschaft… S. 63—65.
[6] Никакие трения между гераклеотами и Никомедом (Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 75; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 130) в источниках не прослеживаются: кажется наиболее вероятным, что последний решил нормализовать отношения с греками сразу же по воцарении. Это вполне согласуется с утвердившимся в эллинистическом мире принципом международного права: после смерти какого–либо царя все заключенные им договоры и условия межгосударственного status quo должны были быть или подтверждены, или пересмотрены его преемником (Тарн В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949. С. 71). Некоторые исследователи по непонятным причинам считают, что Вифиния присоединилась к Северной лиге еще при Зипойте (Максимова М. И. Античные города… С. 175; Пальцева Л. А. Херсонес и понтийские цари // Античный полис. Л., 1979. С. 73; Молев Е. А. Властитель Понта. С. 10).
[7] Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 6—7; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 130.
[8] С. Ю. Сапрыкин аргументирует мнение, что Митридат I входил в состав лиги, но совсем недолго (Понтийское царство. С. 44—48). Существует лишь единственное свидетельство даже не о совместных, а об однонаправленных действиях Понта и участников симмахии: разгром птолемеевского морского десанта совместными силами Митридата и Ариобарзана Понтийских и галатов (Steph. Byz., s. v. Ἄγκυρα = Apoll. Aphr., FGrH, 740, F. 14). Традиционная датировка его — ок. 274—271 гг. (Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 254—256), попытка С. Ю. Сапрыкина отнести данный эпизод ко времени после 250 г. (Понтийское царство. С. 54—59) совершенно неубедительна.
[9] Когда именно Ариарамн сменил на каппадокийском престоле своего отца Ариарата II, остается неясным. Обычно период его правления отсчитывают от ок. 280 до ок. 230 г. (Simonetta B. The Coins of the Cappadocian Kings. P. 16).
[10] Niese B. Geschichte… Bd. II. S. 76; Жигунин В. Д. Международные отношения… С. 60; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 205.
[11] Magic D. Op. cit. Vol. II. P. 1087. Note 6; Heinen H. Untersuchungen zur hellenistischen Geschichte des 3. Jahrhundert v. Chr. Wiesbaden, 1972. S. 38-40; MehlA. Seleukos Nikator… S. 294. Anm. 27; S. 309310; Bittner A. Gesellschaft und Wirtschaft… S. 66; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 209—210. Б. Макгинг допускает теоретическую возможность того, что эту победу мог одержать Зипойт (McCing B. The Foreign Policy… P. 17. Note 27), а И. Кобес приписывает ее Северной лиге в целом (Kobes J. «Kleіne Konige». S. 170).
[12] Schottky M. Media Atropatena und Gross—Amenien in hellenistischer Zeit. Bonn, 1989. S. 93—94. Раньше считалось, что это произошло в 260 е гг. (Beloch K. J. Griechische Geschichte… Bd. IV1. S. 671; Bengtson H. Die Strategic in der Hellinistischen Zeit. Ein Beitrag zum antiken Staatscrecht. München, 1943. Bd. II. S. 77); почему–то к этой точке зрения вернулся К. Штробель (Die Galater. Geschichte… S. 210).
[13] При жизни Селевка для его войск был бы проблематичным доступ к владениям понтийского царя и через территории, подвластные гераклеотам (прежде всего, Мариандинию), ввиду того, что отношения с ними оставались неурегулированными. Селевкидские войска могли получить свободу действия в этом регионе после заключения союза с Гераклеей, заключенного Гермогеном (Memn., F. 9, 1—2).
[14] Reinach Th. Numismatique ancienne… № 4, 4b; P. 230-231 = Recueil. № 5 — 7; Simonetta B. The Coins of the Cappadocian Kings. P. 16—17. к сожалению, качество их исполнения и степень сохранности оставляют желать много лучшего.
[15] Сапрыкин С. Ю. [Рец.]: Молев Е. А. Боспор в период эллиниэма. Н. Новгород, 1994 // ВДИ. 1996. № 4. С. 220.
[16] Picard O. Numismatique et iconographie: le cavalier macedonien // BCH. Suppl. XIV. Iconographie classique et identites regionales. Paris, 1986. P. 67-76.
[17] Кажется закономерным, что в начале своего правления Никомед мог чеканить только бронзу, а затем, уже после укрепления политических и экономических позиций царства, он наладил и выпуск серебряных тетрадрахм. См. прим. 86 данной главы об изображениях Ареса и Бендиды на монетах Никомеда как «военных символах»; тем не менее фигура всадника в отличие от них могла отождествляться с конкретным событием — войной против Антиоха.
[18] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 28. Предоставленные гераклеотами Никомеду тринадцать триер помогли ему избежать опасности, исходившей от флота Антиоха (Memn., F. 10, 2). Ho Вифиния, видимо, уже имела и свой флот: корабли гераклеотов царь присоединил к «остальным» (λοιπόν) (Ibid.), а вскоре он сумел переправить через Боспор галатов (хотя здесь могли быть задействованы корабли союзников). Оказанную Вифинии помощь не следует преувеличивать: Мемнон явно отступает от объективности, подчеркивая значение боевых действий на море, в которых активно участвовали граждане Гераклеи (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 24—25; Жигунин В. Д. Международная политика… С. 24). Поддержка, оказанная гераклеотами Птолемею Керавну в борьбе против Антигона Гоната (Memn., F. 8, 4—6), а в дальнейшем — византийцам (Memn., F. 15), была гораздо более весомой.
[19] Скорее всего, Зипойт был правителем этой области (Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 5; Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 456; Cauger J. D. Bithynien // Kleines Worterbuch des Hellenismus / Hrsg v. H. H. Schmitt und E. Vogt. Wiesbaden, 1988. S. 102) и, возможно, был назначен на эту должность отцом (Kobes J. «Kleіne Konige». S. 117—118) на правах, сходных со статусом фракийских парадинастов; см. аргументацию и обзор мнений: Габелко О. Л. Некоторые особенности царской власти в Вифинии (К проблеме взаимодействия фракийских и общеэллинистических традиций) // ВДИ. 1995. № 3. С. 165. Не исключено, что еще один брат Никомеда по имени Мукапорис имел какие–то владения в районе Боспора (Dion. Byz., 46); См.: Габелко О. Л. Дионисий Византийский… С. 37—38. Какие–то раздоры между Никомедом и Зипойтом II, возможно, уже имели место (Habicht Ch. Loc. cit.), но открытый разрыв, вылившийся в вооруженный конфликт, произошел несколько позже — вследствие отказа правителя Финийской области выполнить распоряжение царя о передаче его владений гераклеотам.
[20] SVA III. № 465. Мнение о том, что Киер и Тиос до перехода к Гераклее не принадлежали Вифинии, а были подвластны каким–то местным правителям, подобным Эвмену в Амастрии (Corradi С. Studi ellenistici. Torino, 1927. P. 112; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 144. Note 58), не подтверждается сообщениями источников.
[21] Мемнон характеризует вифинского принца как ὃς τῆς Θυνιακῆς ἐπῆρχη Θραικῆς (F. 9, 5), ничего не говоря о его господстве над Киером и Тиосом. На этом основании выглядит неприемлемым мнение о включении указанных городов в состав владений Зипойта (Ceyer F. Nikomedes (3) // RE. 1936. Bd. XVII. Sp. 493; Дзагурова В. П. Мемнон. о Гераклее. Комментарии. С. 109—110; Асви Е. И. Гераклея Понтийская. С. 92; Моисеева Т. А. Переселение кельтов… С. 75), которые в таком случае охватывали бы почти всю территорию царства. Столь же неточно локализовать домен Зипойта поблизости от Боспора (Stahelin F. Geschichte… S. 13; Tarn W. W. The New Hellenistic Kingdoms // CAH¹. Vol. VIII. 1928. P. 100): Никомед, как станет видно в дальнейшем, пользовался в районе пролива достаточной свободой действий.
[22] Habicht Ch. Zipoites (1). Sp. 456.
[23] Это могли быть как контингенты союзных полисов, так и войска самого Никомеда (Леви Е. И. Гераклея Понтийская. С. 88; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 131. Прим. 14).
[24] Habicht Ch. Zipoites (2) // RE. 1972. Bd. 10a. Sp. 457.
[25] Nolte E. De rebus gestis… P. 27; Дзагурова Β. Π. Мемнон. о Гераклее. Комментарии. С. 297. Прим. 1; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 51; Strobel K. Die Galater im hellenistischen Klenasien. S. 117 (К. Штробель в дальнейшем пересмотрел свою точку зрения; см. прим. 63); Kobes /. «Kleіne Konige». S. 84.
[26] Действительно, в этом случае было бы необходимо признать, что Мемнон (или, что более вероятно, Фотий при сокращении его текста) допустил дублирование изложения событий не только во фрагментах 9, 3 и 10, 1—2, но также и во фрагментах 9, 5 и 11, 5. Однако если в первом случае это практически не нарушает логики повествования (Никомед заключает союз с гераклеотами, возвращает им за выкуп их прежние владения и использует их флот), то во втором дело обстоит иначе. Переправа галатов через Боспор и начало их борьбы с Зипойтом должны почти совпасть по времени с передачей Гераклее ее бывших владений и, таким образом, оказываются практически синхронными началу войны между Антигоном Гонатом и Антиохом I, которое, по общему мнению, датируется концом 280 — началом 279 г. (Will £. Histoire politique… T. I. P. 142-143; Buraselis K. Das Hellenistische Makedonien… S. 110-112, 152-154; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 205. Anm. 202), что явно нереально.
[27] Jones A. H. M. The Cities… P. 419-420. Note 6; Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 109—110; Она же. Мемнон. о Гераклее. Комментарии. С. 297. Прим. 1.
[28] Ruge O. Tieion. Sp. 858; Dorner F. K. Prusias (Stadt) // RE. 1957. Bd. XXIII. 1. Sp. 1135; Burstein S. Outpost of Hellenism. P. 143. Note 35; P. 144. Note 58; Robert L. A travers I’Asie Mineure. P. 61; Сапрыкин С. Ю. Северная лига: международные отношения в южном Причерноморье в период раннего эллинизма // ПЭЭ. С. 53; Он же. Понтийское царство. С. 51; Die Inschriften von Prusias ad Hypium / IK. Bd. 27. Hrsg. v. W. Ameling. Bonn, 1985. S. 3.
[29] Беккер П. Опыт объяснения неизданной монеты, относящейся к вифинскому городу Тию. Одесса, 1852. С. 12; Дройзсн. И. Г. История эллинизма. Τ. III. С. 99; Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 75; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 22; Habicht Ch. Zipoites (2). Sp. 456; Bittner A. Gesellschaft und Wirtschaft… S 80.
[30] Habicht Ch. Zipoites (2). Sp. 458. о возможности союза между Зипойтом II и Антиохом: Дройзен И. Г. История эллинизма. Т. II. С. 374; Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 76; Corradi C. Studi ellenistici. P. 114; Жигунин В. Д. Международные отношения… С. 60; Strobel K. Die Galater im hellenistischen Klenasien. S. 115; Idem. Die Galater. Geschichte… S. 213; Ellis P. B. Celt and Greek. P. 113; более сдержанно: Grainger J. D. Seleukos Nikator. P. 103; против: Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 22. Если верна предлагаемая далее интерпретация событий, согласно которой после первого поражения Зипойт бежал на восток, в долину Сангария, тогда как Никомед вел наступление со стороны Боспора (см. далее, с. 185), то появляются дополнительные аргументы в пользу последней точки зрения. Антиох продвигался на Вифинию с юга и юго–востока, но, судя по всему, не оказал Зипойту никакой поддержки; очевидно, союза между ними не существовало.
[31] Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 76. Возможно, гражданская война в Вифинии продолжалась в течение всего 278 г. (Launey M. Etudes d’histoire hellenistique. I. Un episode oublie de Tinvasion galate en Asie Mineure (278/7 av. J. — C.) // REA. T. XLVI. 1944. № 3-4. P. 232).
[32] Bouche—Leclercq A. Histoire des Seleucides (323—64 avant J. — C.). Paris, 1913. T. I. P. 62.
[33] Габелко О. Л. Этнический и социальный аспекты психологии вифинского общества в эллинистическую эпоху (Попытка реконструкции) / / Социальные структуры и социальная психология античного мира. Доклады конференции. М., 1993. С. 62.
[34] Ср. с удачным замечанием Дж. Витуччи: Зипойт Вифин «…заботился только о том, чтобы расширить свои владения за счет Гераклеи» (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 21-22).
[35] Анализ крайне запутанных сообщений о войне Антигона и Антиоха см. в работе: Buraselis K. Das Hellenistische Makedonien… S. 110—119.
[36] Corradi G. Studi ellenistici. P. 117-118; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 24—25; Сапрыкин С. Ю. Северная лига. С. 53.
[37] См. также: Die Inschriften von Ilion. № 34. Относительно датировки илионского декрета существуют различные мнения (Habicht Ch. Gottmenschentum und Griechische Stadte. S. 84; Orth W. Koniglicher Machtanspruch… S. 61—70), но в качестве хронологических реперов наиболее вероятным кажется период 278—274 гг.; См.: Jones C. P. The Decree of Ilion in Honor of a King Antiochus // GRBS. Vol. 34. 1993. № 1. P. 92. Следует отметить, что появление в Азии галатов, дотоле малоизвестных грекам врагов, заслуживало бы отдельного упоминания; коль скоро оно не было сделано, то возможно датировать документ временем до перехода кельтов в Азию. Дж. Ма считает более вероятным отнесение декрета ко времени правления Антиоха III, но подчеркивает, что полной уверенности в этом быть не может (Ma J. Antiochos III and the Cities of Western Asia Minor. Oxford, 1999. P. 254-259).
[38] Buraselis K. Das Hellenistische Makedonien… S. 113.
[39] Заключение мира между Антигоном и Антиохом положило предел всем амбициям Гоната в Азии (Ibid. S. 119).
[40] Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 77; Ceyer F. Nikomedes (2). Sp. 493.
[41] Впервые эта замечательная догадка была высказана комментатором текста Зосима Л. Мендельсоном: Zosimi, comitis et exadvocati fisci Historia nova / Ed. Ludovicus Mendelssohn. Lipsiae, 1887. P. 93.
[42] Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1123-1124.
[43] Об этой эпирской пророчице сообщает Павсаний (X, 12, 10), приписывая ей пророчество о переходе галатов в Азию (X, 15, 2—3), которое Х. В. Парк также считает сделанным задним числом (Parke H. W. Sibyls and Sibylline Prophecy in Classical Antiquity / Ed. by B. C. McGing. London; New York, 1988. P. 126). Возможно, данное пророчество связано с пергамской пропагандой, где борьба с кельтами занимала одно из ведущих мест (Strobel K. Keltensieg und Galatersieg // AMS. Bd. XII. Forschungen in Galatien / Hrsg. v. E. Schwertheim. Bonn, 1994. S. 86— 87). Общая тематика двух прорицаний может отчасти объяснить, почему Зосим (или его источник) объединили их в одно.
[44] Parke H. W. The Attribution of the Oracles in Zosimus, New History 2. 37 // CQ. Vol. 32. 1982. P. 443-444. См. нарративные и эпиграфические свидетельства об этом святилище: Dion. Byz., 67; Lucian., Alex. 10; SEG IV № 720; SEG XXIV № 1091; Syll.³ 550; См. также: Parke H. W. The Oracles of Apollo in Asia Minor. London; Sydney; Dover, 1985. P. 179—180 и более подробно: Rigsby K. Asylia. Territorial Inviolability in the Hellenistic World. Berkeley; Los Angeles; London, 1996. P. 164—166. о большом значении оракула Аполлона Хрестерия для Калхедона говорят изображения омфала и треножника на монетах города и важная роль профета среди его магистратов (Robert L. A travers I’Asie Mineure. P. 395. Note 6).
[45] См., например: Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 240. Anm. 388. Впрочем, немецкий исследователь неоправданно, на мой взгляд, пытается найти в тексте следы «вторичного использования» оракула во время конфликта между Прусием II и его сыном.
[46] Parke H. W. The Attribution of the Oracles… P. 444. По мнению историка, граждане Калхедона были встревожены планами вифинского монарха привлечь в Малую Азию кельтов, что могло поставить город под удар варваров. По этой причине калхедонский оракул стремился предостеречь Никомеда от столь рискованных действий и нарисовал мрачную картину его будущего. X. В. Парк не исключает даже того, что в ходе междоусобной войны в Вифинии калхедоняне склонились к поддержке мятежника Зипойта.
[47] MorauxP. L’etablissement des Galates en Asie Mineure // IstMitt. Bd. VII. 1957. P. 69. Note 37.
[48] Ibid. P. 69; Моисеева Т. А. Переселение кельтов… C. 76; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 131.
[49] Наиболее тщательный анализ событий: Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 236-252.
[50] Понимание последнего пункта договора затруднительно. Х. Шмитт полагает, что здесь может идти речь о пафлагонских династах (SVA III. S. 112). Эта идея была развита К. Штробелем, считающим, что тут подразумеваются пафлагонские династы Гангры, поддерживавшие отношения с кельтами и позднее (Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 213—214). Большинство историков считает возможным говорить о Митридате I Понтийском (Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 78. Anm. 1; Meyer Em. Die Grenzen… S. 116; Tarn W. W. The New Hellenistic Kingdoms. P. 104; McGing B. C. The Foreign Policy… P. 18). о двойственной политике понтийского царя в отношении лиги см.: Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 133-134.
[51] Моисеева Т. А. Переселение кельтов… С. 72—73.
[52] Laqueur R. Lokalchronik. Sp. 1099-1100; Desideri P. Studi di storiografia eracleota. I. P. 404; Strobel K. Die Galater im hellenistischen Kleinasien. S. 17.
[53] Ср. с мнением С. Митчелла: текст договора был значительно сокращен за счет вводных и заключительных статей, а на использование Мемноном неоригинального источника указывает применяемое им к галатам обозначение βαρβάροι, невозможное в тексте официального документа (Mitchell S. Anatolia. P. 16. Note 34).
[54] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 25.
[55] Противопоставление φίλοι — ἐχθροί было достаточно широко распространено в международно–правовом лексиконе греков (см. терминологические указатели в работах: SVA II; SVA III).
[56] Различные формы этого глагола встречаются в 13 договорах (Там же).
[57] Вифинский царь вооружил галатов и предоставил им всю добычу с усмиренных земель своей страны (Memn., F. 11, 5).
[58] Беккер П. Опыт объяснения… С. 12—13.
[59] Гераклеоты совместно с Никомедом и галатами принимали участие в завершающих военных операциях против Зипойта (Memn. Loc. cit.). По справедливому замечанию А. Биттнер, заключением договора с кельтами вифинский царь преследовал сразу три цели: получить оружие для борьбы с Зипойтом Вифином, отстоять независимость своей страны от Антиоха I и упрочить отношения с наиболее влиятельными греческими полисами региона (Bittner A. Gesellschaft und Wirtschaft… S. 81).
[60] SVA III. S. 117. По крайней мере один эксцесс между членами Северной лиги и галатами после заключения договора все же произошел: кельтами было разграблено святилище Зевса Урия на азиатском берегу Боспора (Dion. Byz., 92). См.: Габелко О. Л. Дионисий Византийский… С. 35—36. К. Штробель считает, что это произошло во время войны Родоса и Вифинии против Византия в 220 г., а под галатами здесь имеются в виду кельтские наемники Прусия I (об участии которых в этом конфликте, впрочем, в источниках вообще не упоминается) (Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 235. Anm. 363); однако контекст сообщения Дионисия — «Galatae populati sunt ut alia pleraque Asiae» — заставляет связывать это событие со временем первых походов кельтов в Анатолии. Сомнения исследователя в аутентичности латинского перевода данного пассажа текста Дионисия П. Жиллиусом малообоснованны: насколько можно судить по переводу в целом, он вполне надежен. Очевидно, именно для предотвращения подобных инцидентов Никомед особо оговорил в договоре с галатскими вождями пункт о безопасности своих греческих союзников (и калхедонян в том числе).
[61] Беккер П. Опыт объяснения… С. 12—13; Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 75. Можно, конечно, допустить, что Мемнон умолчал об отпадении от Гераклеи Киера и Тиос после их возвращения Никомедом, но в тогдашней ситуации ни одна из действующих в Вифинии сил не была заинтересована в предоставлении киерянам и тианийцам реальной автономии — ни Гераклея, ни Никомед, ни тем более Зипойт. Монеты Тиоса с легендой ΕΛΕϒΘΕΡΙΑ О. Руге относит к периоду после 279 г. (Ruge O. Tieion. Sp. 858), но более обоснованной кажется датировка 282— 281 гг., накануне или сразу после гибели Лисимаха (Recueil. P. 615—616, № 4; Burstein S. M. Outpost of Hellenism. P. 144. Note 58), тем более что тианийцы еще в период правления Амастрии в Гераклее проявляли сепаратистские устремления (Strabo, XII, 3, 10). К. Штробель удачно именует Киер и Тиос «die Poleis der herakleotischen hegemoniale Symmachie» (Strobel K. Die Galater im hellenistischen Kleinasien. S. 117).
[62] Tarn W. W. The New Hellenistic Kingdoms. P. 98; однако здесь допущена фактическая ошибка (Will E. Histoire politique… Τ. 2. P. 139). Такой же вывод делается на основании упоминания кианийцев в завещании Никомеда (Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 130, 138).
[63] Высказывалось мнение, что прямо или косвенно поддерживать Северную лигу могли полисы, которые продолжали чеканить статеры лисимаховского типа после гибели фракийского царя. Помимо участников симмахии Калхедона и Виэантия наряду с Киосом в их число входили Кизик, Парион, Энос, Лисимахия (Mehl A. Seleukos Nikator… S. 310—311). Однако эта мера могла быть вызвана соображениями не политического, а экономического порядка. Кизик же почти наверняка поддерживал Антиоха (см. подробнее прим. 83).
[64] Stahelin F. Die Geschichte… S. 6; Strobel K. Die Galater im hellenistischen Kleinasien. S. 117.
[65] К. Штробель, скорректировав свою прежнюю точку зрения (см. предыдущее прим.), предположил, что война между гераклеотами и Зипойтом ранее велась лишь за восточную часть Финийской Фракии, до р. Калет, якобы принадлежавшую гераклеотам ранее (Die Galater. Geschcichte… S. 194. Anm. 152; S. 213, 243), но это не подтверждается источниками. Крайне сомнительно, чтобы борьба за совсем небольшую область заняла часть 279, весь 278 и, возможно, часть 277 г.
[66] Moraux P. L’ctablissement… P. 71.
[67] Возможно, что под упоминаемыми здесь Мемноном Βιθυνοί следует понимать не подчинившихся Никомеду представителей знати, противопоставивших его власти какие–то архаичные племенные институты, на которые мог опираться Зипойт Вифин. См. об этом: Габелко О. Л. Статус Вифинии в составе державы Митридата VI в 88—85 гг. до н. э. // Античность: события и исследователи. Межвузовский сборник. Казань, 1999. С. 93.
[68] Если дословно следовать тексту прорицания, то можно заключить, что сил Леоннория оказалось явно недостаточно для победы над мятежниками: Никомед «пал с трона» уже после прибытия «льва» в Вифинию.
[69] Habicht Ch. Zipoites (2). Sp. 456; Ellis P. B. Celt and Greek. P. 114. Вместе c Зипойтом был уничтожен еще один из младших братьев Никомеда (Memn., F. 12, 6), видимо, поддержавший мятежника. М. Лоней считает, что гражданская война в Вифинии длилась до 276 г. (Launey M. Etudes d’histoire hellenistique. P. 233), но его попытка увязать вифинские события с борьбой Кизика против галатов выглядит искусственной. К. Штробель полагает, что события, описанные в сткк. 18—23 надписи OGIS 748, должны быть отнесены к 270—268 гг. (Strobel K. Galater. Geschichte… S. 249-250).
[70] См. наиболее обстоятельные работы о походах кельтов в Анатолии: Worrle M. Antiochos I, Achaios der Altere und die Galater: Eine neue Inschrift in Denizli // Chiron. Bd. V. 1975. S. 59-87; Mitchells. Anatolia. P. 16—19; Strobel K. Die Galater im hellenistischen Kleinasien. S. 118-124; Idem. Die Galater. Geschichte… S. 236-252; Arslan M. Galatlar… C. 72-81.
[71] Tarn W. W. The First Syrian War // JHS. 1926. Vol. 46. № 2. P. 156.
[72] См., например: Jones A. H. M. The Cities… P. 151.
[73] Ibid.; CeyerF. Nikomedes (2). S. 493; Wilson D. R. The Historical Geography… P. 454; Meyer Ern. Die Grenzen… S. 14; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 27.
[74] В последнее время к точке зрения о завоевании Никомедом с помощью галатов Фригии Эпиктет вернулся К. Штробель (Strobel K. Die Galater im hellenistischen Kleinasien. S. 119. Anm. 131; Idem. Galatien… S. 35—40; Idem. Die Galaten. Geschichte… S. 262—263; в последней работе говорится также о расширении вифинских владений на восток). Однако его попытка найти отражение этого факта в традиции о разделении вифинских владений между Никомедом и кельтами малообоснованна, а о действиях галатов против Антиоха I в 278—275/74 гг. и о возможном участии в них вифинцев мы не имеем достоверной информации. При наличии ограниченного круга источников данная версия остается не более чем гипотезой.
[75] Историк Деметрий из Византия создал труд из 13 книг «Γαλατῶν διάβασις ἐξ Ἐυρώπης εἰς Ἀσίαν» (Diog. Laert., V, 83), которым, возможно, пользовался Полибии (Stahelin F. Geschichte… S. 7. Anm. 1). Ничего определенного об общем содержании этого произведения сказать нельзя, но не подлежит сомнению, что граждане Византия оказались в наибольшем выигрыше в результате переправы Леоннория в Азию, и эго определенным образом могло быть отражено Деметрием.
[76] См. подборку и анализ нарративных и эпиграфических источников: Mitchell S. Anatolia. P. 16-19.
[77] Фраза Зосима о φόρων βαρύτητα, возложенной на Вифинию в результате галатского нашествия (II, 37, 2), скорее всего, представляет собой эвфемизм, подразумевающий многочисленные бедствия, связанные с войной против Зипойта Вифина.
[78] Strobel K. Galatien… S. 37. Anm. 74; S. 38.
[79] Allen R. A. The Attalid Kingdom. P. 141; Всемирная история. T. 2. Μ., 1956. С. 256; Griffith C. The Mercenaries… P. 184; особенно: Данов Хр. Древна Тракия. С. 410. Гораздо более взвешенные оценки: Tarn W. W. The New HeUenistic Kingdoms. P. 104-105; Cary M. A History… P. 98; SEHHW. VoL I. P. 568; Mitchell S. Anatolia. P. 16. Археологические материалы, свидетельствующие о галатском влиянии на северо–восточную Вифинию (район древнего Вифиниума — современного Болу) (Mitchell S. Anatolia. P. 57), могут указывать не на вторжения кельтов в Вифинию, а на их постепенную инфильтрацию в эти земли, может быть, даже регулируемую вифинскими царями, использовавшими галатов в качестве наемников (cp.: Jones A. H. M. The Cities… P. 151). о галатских антропонимах на территории Вифинии См.: Duridanov /. Die thrakischen Personennamen Bithyniens. S. 34—38; Sergent B. Les premiers celtes d’Anatolie // REA. 1988. T. XC. № 3-4. P. 352-355; Masson O. Thraces et celtes… P. 1—2 (анализируемая в последней работе надпись интересна тем, что происходит из района, где было много военных поселений, основанных, вероятно, именно вифинскими царями. Подробнее о них см. в гл.IV, § 2). Интерпретация приводимых Б. Сержаном имен как кельтских может оказаться верной, но он исходит из явно недоказуемого предположения об очень раннем появлении кельтов в Малой Азии.
[80] Moraux P. L’etablissement… P. 74; Mitchell S. Anatolia. P. 19; наиболее подробно: Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 254—257, 260— 261. Данные источников по этому вопросу (Paus., I, 4, 5; Strabo, XII, 5, 1; Liv., XXXVIII, 11-13; Just., XXV, 2, 1; Memn., F. 11, 6-7; Zon., IX, 20) заставляют ограничиться только предположениями. Сюда же можно отнести сообщение Стефана Византийского о переселении галатского племени толистобиоев (= толистобогиев) из Кельтогалатии в Вифинию (s. v. Τολιστόβιοι); в основе этой информации, вероятно, лежит либо факт причастности Никомеда к организации расселения кельтов, либо проникновение толистобогиев в Вифинию.
[81] Darbyshire C., Mitchell S., Levent V. The Galatian Settlement in Asia Minor // AS. 2000. Vol. 50. P. 78.
[82] Magic D. Roman Rule… Vol. I. P. 311; cp.: Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 26.
[83] Это относится прежде всего к Кизику. На основании надписи OGIS 748, в которой отражена борьба кизикенцев, поддержанных Филетером Пергамским, против галатов, а до того (279/8 г.) — против какого–то неназванного противника (Вифинии и ее союзников?) был сделан вывод о враждебности граждан Кизика к Северной лиге (Smith C., de Rustafjaell R. Inscriptions from Cyzicus // JHS. 1902. Vol. XXII. P. 199; The Hellenistic World from Alexander to the Roman Conquest / Ed. and transl. by M. M. Austin. Cambridge, 1981. N° 194; Strobel K. Die Galater. Geschichte… S. 254; 258), но в отдельных работах это мнение оспаривается (McShane R. B. The Foreign Policy… P. 37; Grainger J. D. Seleukos Nikator… P. 195). Так, Р. Макшейн указывает, что Филетер едва ли стал бы враждовать с коалицией вольных городов, куда входил и его родной полис, Тиос; но если Тиос в это время был лишен независимости гераклеотами, то этот аргумент теряет свою ценность. Пергамский правитель был объективно заинтересован в поддержке Антиоха (Hansen E. The Attalids… P. 18), а Кизик, возможно, подталкивало к этому еще и соперничество с Византием, членом Северной лиги. См.: Reinach Α. Les mercenaires et les colonies militaires de Pergame // RA. Ser. 4. 1908. T. XII. P. 183—184; Jouguet P. L’imperialisme macedonien… P. 221.
[84] Tarn W. W. The Struggle of Egypt against Syria and Macedonia // CAH¹. Vol. VIII. 1928. P. 701.
[85] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… C. 170.
[86] Recueil. P. 218—219. № 1—7. О. Меркхольм высказал замечание, что чеканка монеты Никомедом началась только после основания им Никомедии (Morkholm O. Early Hellenistic Coinage. From the Accession of Alexander to the Peace of Apamea (336—188 B. C.) / Ed. by Ph. Grierson and U. Westermark. Cambridge etc., 1991. P. 30), что, очевидно, противоречит высказанному выше предположению о выпуске первых вифинских монет во время войны с Антиохом или, скорее, непосредственно после нее. Однако отнюдь не исключено, что Никомед начал чеканку в Никее, включенной в состав царства в 270 е гг., где, возможно, в течение очень короткого времени выпускалась собственная монета (Recueil. P. 397. № 1). Датский исследователь (Loc. cit.) также подчеркивает «военную» составляющую чекана Никомеда: на реверсе драхм помещено изображение Ареса, на тетрадархмах — фракийской богини Бендиды с двумя копьями, щитом и мечом (ср.: Попов Д. Бендида / / КЕТД. С. 35). Видимо, здесь отражен факт осуществленных царем территориальных захватов.
[87] SEHHW. Vol. I. P. 569. Конкретные данные о ней, впрочем, отсутствуют. Необходимо, однако, подчеркнуть, что именно с Никомедом I следует связать упоминание Афинея о пребывании одного из вифинских царей, носивших это имя, в Скифии (Athen., I, 7, d—f), поскольку греческий писатель воспроизводит здесь цитату из комедии афинского драматурга Эвфрона, жившего в середине III в. Этот пассаж, при всей его анекдотичности — единственное прямое свидетельство письменных источников о контактах Вифинии с Северным Причерноморьем. Случайно ли, что они имели место именно тогда, когда Вифиния поддерживала добрые отношения с Гераклеей Понтийской, Византием и другими городами, входившими в Северную лигу? См. о возможных связях Вифинии и Боспора в первой пол. III в.: Габелко О. Л., Завойкин А. А. Еще раз о вифинско–понтийско–боспорской эре. С. 79.
[88] McShane R. B. The Foreign Policy… P. 47-52.
[89] См. мнение, что после основания Никомедии Вифиния «как бы обратилась лицом к Мраморному и Эгейскому, а не к Черному морю, почему она оказала значительно меньшее влияние на судьбу припонтийских греческих колоний, чем ее восточный сосед и постоянный соперник — Понтийское царство Митридатов» (Максимова М. И. Античные города… С. 172).
[90] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 135—137. Показателем активного птолемеевского проникновения в полисы Пропонтиды могут служить посвящения Изиде из Калхедона (Die Inschriften von Kalchedon. S. 99), Изиде и Серапису из Киоса (Die Inschriften von Kios № 21—23), датируемые, возможно, эллинистическим временем. Не исключено., что культы египетских богов при посредстве политики Птолемея II распространялись и в Вифинии: в этом случае сооружение храма Изиды в Никомедии (Plin. Sec., Epist., Χ, 33, 1) можно связать именно со временем Никомеда I (ср.: Sherwin—White A. N. The Letters of Pliny. A Historical Commentary. Oxford, 1966. P. 607, где это событие более широко датируется эпохой эллинизма). См. о действиях Птолемея II по активному насаждению культов египетских богов, нередко связанных с его внешней политикой: Виноградов Ю. Г., Золотарев М. И. Божественная египетская триада в Херсонесе Таврическом / / ΣΥΣΣΙΤΙΑ. Памяти Юрия Викторовича Андреева. СПб., 2000. С. 284—294. См. илл.на с. 194 наст. изд.
[91] Beloch K. J. Griechische Geschichte. Bd. IV¹. S. 671. Эллинская культура прочно привилась в Никомедии и других вифинских городах: именно они вместе с расположенным относительно недалеко Кизиком стали центром своеобразного художественного стиля — так называемого «эллинистического рококо», образцами которого являются многочисленные надгробные стелы. См.: Hanfmann G. M. A. From Croesus to Constantine. The Cities of Western Asia Minor and Their Arts in Greek and Roman Times. Ann Arbor, 1975. P. 62.
[92] Corso A. Nicomede I, Dedalsa e le Afroditi nude al bagno // Numismatica e Antichita classiche. Quaderni ticinesi. 1990. Vol. XIX. P. 135—160. Данные свидетельства ценны и как указание на активную финансовую деятельность Никомеда в Эгеиде.
[93] Moreno P. Scultura ellenistica. Roma, 1994. Vol. I. P. 216-219; fig. 280—282 (P. 216). Ранее этот портрет считали изображением сирийского царя Антиоха IV Эпифана; см., например: Хафнер Г. Выдающиеся портреты античности. 337 портретов в образе и слове. М., 1984. С. 50—51.
[94] Саркисян Г. Х. Эллинизм в Вавилонии и Армении // Второй Всесоюзный симпозиум по проблемам эллинистической культуры на Востоке. М., 1994. С. 60-62.
[95] По данному вопросу высказался М. И. Ростовцев: «Его (Никомеда I. — О. Г.) политика по отношению к греческим городам и собственно Греции была точно такой же, как у его современников» (SEHHW. Vol. I. P. 568). Это мнение выглядит чересчур упрощенным.
[96] Rostovtzeff M. I., Ormerod H. A. Pontus and its Neighbours: The I irst Mithridatic War // CAH¹. Vol. IX. 1932. P. 234 — сравнение политики двух династий в их историческом развитии, McCing B. C. The Foreign Policy… P. 67—68; Ballesteros Pastor L. Mitridate Eupator… P. 417—422 — широкомасштабное сопоставление особенностей положения Вифинии и Понта в эллинистическом мире.
[97] SEHHW. Vol. I. P. 577.
[98] Максимова М. И. Античные города… С. 176—177; Ломоури Н. Ю. к истории… С. 35—36.
[99] Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 84—86.
[100] Вполне оправданным выглядит проведение параллелей между филэллинской политикой Никомеда и первых пергамских правителей (Will Е. Histoire politique… T. I. P. 247). Впоследствии, однако, различия в этом аспекте государственной деятельности Атталидов и вифинской династии проявились весьма рельефно.
[101] Интересным кажется мнение тех исследователей, которые считают не Зипойта I, а именно Никомеда «истинным основателем Вифинского царства» (Дройзен И. Г. История эллинизма. Τ. III. С. 376; ср.: Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 226; Wroth W. Catalog of Greek Coins. P. XXXVII; Бокщанин А. Г. Парфия и Рим. Μ., 1966. Ч.ІІ. С. 128).
[102] См., например, подтверждающие это данные: Корстен Т. Фракийские личные имена и военные поселения в районе Инегель (Вифиния) // Μνῆμα. Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора Владимира Даниловича Жигунина. Казань, 2002. С. 226—232.
[103] Бахматов С. В. Проблема неравномерности исторического развития эллинистических государств в советской историографии // Социальная структура и идеология античности и раннего средневековья. Барнаул, 1989. С. 53.
[104] Габелко О. Л. Этнический и социальный аспекты… С. 63.
[105] Ceyer F. Nikomedes (2). Sp. 493-494; Magic D. Roman Rule… Vol. I. P. 312; SEHHW. Vol. I. P. 568; Davis N., Kraay C. M. The Hellenistic Kingdoms. P. 258; Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignty… P. 861; Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 76.
[106] Эта дата определена В. Тарном, показавшим, что только в 255— 253 гг. Птолемей II и Антигон Гонат, к которым обратился Никомед, находились в мирных отношениях (Tarn W. W. Antigonos Gonatas. Oxford, 1969. P. 327. Note 38; cp.: Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 390). Попытка оспорить эту датировку методом «от противного» — указанием на возможную враждебность между Антигоном и Птолемеем, что якобы могло сыграть на руку Вифинии (Roger C. The Date of the Battle of Cos // AJAH. Vol. 10. 1985. № 2. P. 165) выглядит неубедительной. Недавно смерть Никомеда была датирована с еще большей точностью — именно 255 г. (Vinogradov Ju. G. Der Staatsbesuch… S. 286).
[107] Габелко О. Л. Некоторые особенности… С. 166—169.
[108] Первая жена Никомеда, фригийка по имени Дитизела (cp. с именем Διντιζίλα — Die Inschriften von Prusa. T. I № 80) или Консингис (Plin., NH, VIII, 144) была растерзана собакой. В этом браке родилась еще и дочь Лисандра (Tzetz., Chil., III, 950-984 = Arr., Bithyn., F. 63 Roos).
[109] Об этом имени См.: Tomaschck W. Die alten Thraker. Bd. II. S. 8.
[110] Braund D. C. Rome and the Frienly King: the Character of Client Kingship. London; Canberra; New York, 1984. P. 146.
[111] Следует отметить, что эти связи сложились, скорее всего, не с самого начала правления Никомеда и развивались постепенно. Так, предположение о том, что уже в 275 г. Пирр Эпирский обращался за помощью к Никомеду в числе других царей Азии (Hammond N. /. L. Which Ptolemy (lave Troops and Stood as Protector of Pyrrhus’ Kingdom? // Historia. Bd. XXXVII. Ht. 4. 1988. P. 411) кажется слишком смелым: едва ли дипломатические связи вифинского царя были уже в это время столь разветвленными. См. критику: Казаров С. С. Царь Пирр и Эпирское государство в эллинистическом мире. Ростов–на–Дону, 2004. С. 230—231, 236.
[112] Will E. Histoire politique… T. I. P. 246-247.
[113] Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… C. 130—131.
[114] Против — Solch J. Bithynische Stadte… S. 146—147: Калхедон был сильным, энергичным и имел значительные земельные владения.
[115] Не исключено, что одного из них звали Мукапорис; это имя «одного из вифинских царей» сообщает Дионисий Византийский (Dion. Byz., 46). Такое имя встречается в царской династии одрисов (см.: Сапрыкин С. Ю. Фракия… С. 257) — племени, родство с которым подчеркивалось в «официальной» мифологии вифинов (см. гл.I, § 2). Этот «царь», ближе неизвестный, может быть также отождествлен с третьим или четвертым братьями Никомеда I. См. аргументацию: Габелко О. Л. Дионисий Византийский… С. 37—38; Он же. к династической истории… С. 210—211, а также гл.V, § 1 данной работы.
[116] Понтийское царство в это время переориентировалось на Селевкидов (Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 59—62), а Каппадокия, хотя и обрела независимость от сирийских царей, также не порвала окончательно с прежними сюзеренами. Ок. 260 г. был заключен брачно–династический союз между Ариаратидами и Селевкидами (Diod., XXXI, 19, 6).
[117] Об истории Армянского царства в конце IV — первой половине III в. См.: Schottky M. Media Atropatena… S. 88—100. Исследователь, в частности, указал, что бегство Зиэла в Армению произошло не в период правления Ардоата (такого мнения придерживается Х. Хабихт, синхронизирующий вмешательство Ардоата в каппадокийские дела (Diod., XXI, 19, 4—5) с началом войны за вифинский престол (Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 379)), а только при его преемнике Самосе, начавшем царствовать приблизительно в 275 г. (Schottky M. Media Atropatena… S. 99-100).
[118] Ellis P. B. Celt and Greek. P. 152.
[119] Х. Хабихт полагает, что за употребленным Мемноном этнонимом οἱ Βιθυνοί следует видеть дворцовую партию, обладающую какими–то правами в управлении государством, а не все население Вифинии (Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 391). Анализ употребления гераклейским историком итого этнонима в ряде других случаев подтверждает это предположение. Действительно, Зиэлу вряд ли удалось бы закрепить за собой власть, если бы его не поддерживала хотя бы какая–то часть населения страны.
[120] Жигунин В. Д. Международные отношения… С. 120.
[121] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 31. Note 1; Tarn W. W. Antigonos Gonatas. P. 326; Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 390.
[122] Tarn W. W. Antigonos Gonatas. P. 357; McShane R. B. The Foreign Policy… P. 46.
[123] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 30; Magic D. Roman Rule… Vol. I. P. 312.
[124] Strobel K. Die Galater im Hellenistischen Kleinasien. S. 125. Anm. 160.
[125] Sevrugian E. ΒΑΣΙΛΕϒΤΣ ΒΙΘΤΝΩΝ ΖΙΑΗΛΑΣ. S. 35.
[126] Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 137; Jouguet P. L’imperialisme macedonien et l’hellenisation de l’Orient. Paris, 1937. P. 412; Жигунин В. Д. Международные отношения… С. 113; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 177.
[127] Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 53, 58.
[128] Kalinka E. Antike Denkmaler in Bulgarien / Schriften der Balkankomission. Abt. IV. Wien, 1906. № 94. Ctk. 10 надписи обычно восстанавливалась и читалась следующем образом: …ἀ]ξι[ωθ]έντος ὑπὸ Ἀσαβιθ… «(царь) был упрошен Асабифом» (см., например: Блаватская Т. В. Западнопонтийские города… С. 257). Однако Ю. Г. Виноградов справедливо заметил, что ЛИ «Асабиф» более нигде не встречается и выглядит крайне странно, не имея параллелей ни в какой этнической среде; кроме того, на прориси текста видно, что Μ в этом слове расположена относигельно строки под значительным углом и скорее напоминает косо поставленную Σ (хотя подобный lapsus manus, как кажется, является уникальным явлением в греческой эпиграфике). Таким образом, выглядит правомерным восстановление: ὑπὸ ἅμα Βίθ[υνῶν και / Μιλασί]ων — несохранившиеся шесть букв в начале стк. 11 могут быть заполнены именно этим полисонимом, хотя не исключены, возможно, и другие варианты. Что же касается предыдущей строки, то лакуна в ее начале, по мнению 10. Г. Виноградова, рассчитавшего количество несохранившихся букв, могла содержать только имя Антигона. См. краткое изложение: Виноградов Ю. Г. Военные конфликты на Понте… С. 218—219.
[129] Поскольку вместо имени вифинского царя в надписи употреблен этноним Βιθυνοί, можно заключить, что время ее создания предшествовало воцарению Зиэла. Весьма показательно, что вифинцы — видимо, все та же враждебная Зиэлу «дворцовая партия» — обратились за помощью именно к Антигону, продолжавшему выполнять данные Никомеду обязательства.
[130] См. публикацию памятника: Грач Н. Л. Открытие нового исторического источника в Нимфее // ВДИ. 1984. № 1. С. 81—88’. Об интерпретации отдельных сюжетов на фресках См.: Vinogradov Ju. С. Der Staatsbesuch von «Isis»… S. 284, 288. Все же едва ли изображения копытных животных — могут быть восприняты как аллегорическое отображение каких–либо политических событий и конкретно войны между Зиэлом и его сводными братьями. Можно оспорить и еще один тезис Ю. Г. Виноградова: по его мнению, изображенные на борту «Изиды» галатские (?) щиты — это трофеи, захваченные птолемеевскими войсками у толистобогиев — наемников Зиэла (Loc. cit.). Однако мне неизвестны другие примеры существования в греческом мире практики вывешивать трофейное оружие на борту корабля, что заставляет внимательнее рассмотреть точку зрения М. Айхберга. Он полагает, что эти щиты могут служить своего рода «эмблемой» Птолемеев (Eichberg M. Scutum. S. 142). О помещении изображения кельтского щита на монетах Птолемея II см. гл.II, прим. 204.
[131] Vinogradov Ju. C. Der Staatsbesuch von «Isis»… S. 286.
[132] Это мнение, далеко не общепризнанное, выражено в работах: Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 232; Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 390; cp. Ellis P. B. Celt and Greek. P. 132; Souza Ph. de. Piracy in the Graeco—Roman World. Cambridge, 1999. P. 56. Ср. с мнением Ю. Г. Вииоградова, который не сомневается в том, что Зиэл пришел к власти «на определенных облигаторных условиях», продиктованных, вероятно, македонским и египетским царями. Он полагает, что право на престол было закреплено за Зиэлом в обмен на предоставление им гарантий безопасности владениям византийцев на Мизийском полуострове, которые в ходе войны попали под удар Зиэла и его галатских союзников; именно эти земли и были «подарены» — т. е., по сути, возвращены — Птолемеем Византию по окончании войны (Vinogradov Ju. C. Der Staatsbesuch… S. 291—292). В этом случае, однако, возникают следующие вопросы: 1) как и когда византийцы приобрели область Триглии; 2) почему Дионисий, прекрасно знающий историю родного полиса, допустил некоторую смысловую неясность, употребив слово δωρεῖται для обозначения возврата византийцам их прежних владений. Кроме того, остается неясным, как Зиэл сумел противостоять мощной коалиции своих противников, если в ней на протяжении всей войны сохранялось единство (т. е. Птолемей исполнял все свои обязательства перед союзниками). Все это, пожалуй, заставляет склониться к той версии событий, связанных с образованием владений Византия в Азии, которая была изложена в § 1 главы II данной книги.
[133] Sevrugian Ε. ΒΑΣΙΛΕΥΣ ΒΙΘΥΝΩΝ ΖΙΑΗΛΑΣ. S. 38.
[134] До нас дошло только пять бронзовых монет Зиэла, причем весьма невысокого качества (Lambros P. Ziaelas, Konig von Bithynien / / Zeit—Kchrift fur Numismatik. Bd. 3. 1876. S. 220-222; Recueil. P. 219. № 8; Sevrugian Ε. ΒΑΣΙΛΕΥΣ ΒΙΘΥΝΩΝ ΖΙΑΗΛΑΣ. S. 33-36; Schonert—Geiss Ε. Bithynien. S. 690). Возможно, упадок монетного дела Вифинии при Зиэле был вызван тяжелыми последствиями гражданской войны. Ю. Г. Виноградов в 1998 г. в устной беседе со мной высказал мнение, что этот аргумент не является достаточно показательным и сослался на пример Понтийского царства, где в правление Митридата V, когда государство переживало период экономического и политического подъема, отсутствовала регулярная чеканка царских монет. Однако этот монарх все–таки бил серебряную монету (чего мы не наблюдаем в правление Зиэла); внутренние же потребности Понтийского царства покрывались тогда за счет медных и бронзовых монет Синопы и Амиса (Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 103—104).
[135] На это может указывать необычная форма титулатуры Зиэла в его письме косцам: βασιλεύς Βιθυνῶν Ζιαήλας (См.: Errington R. M. Macedonian «Royal Style» and Its Historical Significanse // JHS. 1974. Vol. 94. P. 20—37. P. 21. Note 7; Габелко О. Л. Некоторые особенности… С. 167-168).
[136] Вряд ли гераклеоты отошли от активного сотрудничества с бывшими членами Северной лиги и стали действовать, сообразуясь исключительно с собственными интересами (Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 171): в этом случае Мемнон употребил бы глагол καταττράττω в среднем залоге. Никакого ухудшения отношений Гераклеи с прежними союзниками не произошло: в скором времени гераклеоты оказали действенную помощь византийцам против Антиоха II (Memn., F. 15). Вероятно, под «выгодами» можно подразумевать закрепление гераклеотами прав на спорные с Вифинией владения: Киер, Тиос, Финийскую Фракию.
[137] Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 136; Stahelin F. Die Geschichte… S. 25; Tarn W. W. Antigonos Gonatas. P. 326; RC. P. 120; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 30; Braund D. C. Rome and the Frienly King. P. 145; Mitchell S. Anatolia. P. 19; Ellis P. B. Celt and Greek. P. 132.
[138] Schneiderwirth H. Das Pontische Herakleia. S. 9 — 10; Дзагурова В. П. Мемнон. о Гераклее. Комментарии. С. 299. Прим. 1; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 170.
[139] Kawerau C., Rehm A. Das Delphinion in Milet. Berlin, 1914. № 141 - Die Inschriften von Kios. Ep. test. № 3.
[140] Ibid. S. 246; 314; Die Inschriften von Kios. S. 35, 178. Издатели иадписи связывают сделанное в надписи упоминание об опустошении каким–то противником милетской хоры (сткк. 25—26) с карийской экспедицией Антигона Досона (228 г.?), что позволяет им датировать памятник временем после гибели Зиэла. Однако современные ученые склоняются к мнению, что в ходе малоазийской кампании Досона под его удар попали только селевкидские владения, а Милет в это время был зависим от Птолемея III (Bengtson H. Die Inschriften von Labranda und die Politik des Antigonos Doson. München, 1971. S. 26—28; Le Bohec S. Antigone Doson, roi de Macedonie. Nancy, 1993. P. 327-361, особ. P. 347-348; Beyer—Rothoff B. Untersuchungen zur Aussenpolitik Ptolemaios’ III. Bonn, 1993. S. 84). Более вероятно, что в данном пассаже идет речь о каких–то других событиях.
[141] По сообщению Трога, Зиэл был убит галатами после их поражения от Аттала при Пергаме (Proleg., 27). С этим коррелирует указание Филарха, что Зиэл погиб, пребывая на чужбине (ἐπὶ ξενίας) (Athen. II. 58c = Phylarch. FGrH, 81 F. 50), а Киос в это время, скорее всего, уже был окружен вифинскими владениями.
[142] О войне Антиоха II в регионе Проливов и во Фракии: Роіуаеп., IV, 16; IGB I² 388. Крушение селевкидского господства во Фракии отражено в надписи OGIS 54. Ряд исследователей датирует эти события рубежом 260 х и 250 х гг. (Niese B. Die Geschichte… Bd. II. S. 137; Miller J. Byzantion. Sp. 1137; Kabakciev J. La Thrace et la politique des grandes monarchies hellenistiques au III-e siecle av. n.t. // BHR. 1985 Vol. 13. № 3. P. 55; Туровский Е. Я. к вопросу о внешней политике греческих государств Северного Причерноморья в III в. до н. э. // АПМНП. С. 165), но то обстоятельство, что Мемнон помещает фрагмент о вражде Антиоха с византийцами после рассказа о гражданской войне в Вифинии, заставляет отодвинуть предприятия Селевкида примерно на вторую половину 250 х гг., что отчасти подтверждается и данными нумизматики, в частности^активизацией поступления селевкидских монет во Фракию (Юрукова Й. Политическата обстановка в Югоизточна Тракия около средата на III в. пр. н. е. (по нумизматични данни) // Археология. 1982. № 2. С. 1—8; Драганов Д. Монетосеченето на Кабиле. София, 1993. С. 64). Возможно, экспедиция Антиоха против византийцев имела место в 254 г. в ходе Второй Сирийской войны (Vinogradov Ju. G. Der Staatsbesuch… S. 288—289. Anm. 45). Разрозненные сообщения источников создают впечатление об эфемерности селевкидских завоеваний в районе Проливов. Тем не менее Дионисий Византийский (92) и Полибий (IV, 50, 3) не подтверждают этого, так как сообщаемые ими сведения указывают на сохранение контроля Селевкидов над святилищем Зевса Урия при выходе из Боспора еще при Селевке II (до 225 г.). Утверждение сирийского господства в этом пункте наиболее оправданно связать как раз с фракийской кампанией Антиоха. Отсюда следует, что его действия против византийцев — постоянных претендентов на обладание Гиером (Dion. Byz., 92) — не были безрезультатными.
[143] Можно присоединиться к мнению, что воцарение Зиэла предоставило Антиоху шанс выступить против Византия (Bouche—Lcclercq A. Histoire des Seleucides. P. 83—84; cp.: Jouguet P. L’imperialisme mace–donirn… P. 412; Will Е. Histoire politique… T. I. P. 247.
[144] Jones A. H. M. The Cities… P. 151-152; Дзагурова В. П. Мемнон. О Гераклее. Комментарии. С. 299. Прим. 1.
[145] RC. Р. 122; SEHHW. Vol. I. P. 569-570; Magie D. Roman Rulr… Vol. I. P. 312; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 31-32; Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 392; Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignty… P. 861.
[146] В пользу этого может свидетельствовать постепенный отход гераклеотов от ориентации на Птолемеев, союзников Зиэла (Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 171).
[147] Представляется уместным привести русский перевод надписи: «Царь вифинцев Зиэл приветствует совет и народ Коса. Диогитон, Аристолох и Теудот, прибывшие от вас, просили признать неприкосновенным святилище Асклепия, воздвигнутое у вас, и в остальном человеколюбиво относиться к <вашему> полису, точно так же, как Никомед, наш отец, был благосклонно расположен к народу <косцев>. Мы же преуспеваем в оказании заботы всем эллинам, прибывающим к нам, будучи убеждены, что это содействует немалой <нашей> славе. Более всего из друзей нашего отца мы продолжаем почитать и вас, поскольку наш отец был знаком с вашим народом, и поскольку царь Птолемей, наш друг и союзник, дружески относится к вам. Кроме того, отправленные <вами> послы с глубоким почтением выразили расположение, которое вы испытываете к нам; а в остальном, о чем вы нас просите, мы будем пытаться, насколько сможем, благосклонно относиться к вам — и к каждому по отдельности, и ко всем вместе. Что же касается плывущих по морю, то тем из вас, кто прибудет в местности, которыми мы управляем, мы постараемся обеспечить безопасность. Точно так же и относительно тех, кому случится из–за какого–либо несчастья во время плавания оказаться на нашей <земле>, будет со всем старанием сделано так, чтобы с одним из них не поступили несправедливо. И мы признаем неприкосновенным святилище, как, по вашему мнению, это должно быть, а Диогитону, Аристолоху и Теудоту об этом и о другом, чего мы желаем, поручаем сообщить вам» (Габелко О. Л. Монархии, полисы, племена: международные отношения в эллинистической Малой Азии // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Учебно–методический комплекс. Ч. 2. Хрестоматия. Казань, 2002. С. 160—161).
[148] Herzog R. Ein Brief des Konigs Ziaelas von Bithynien an die Koer // AM. Bd. XXX. 1905. S. 173-182; Idem. Griechische Konigsbriefe // Hermes. Bd. LXV. Ht. 4. 1930. S. 455-471; RC 25, Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 31-32; Boffo L. I re ellenistici… P. 207-209; Rigsby K. Asylia. № 11. P. 118—121. В последней работе предлагается уточнение датировки надписи: вместо прежней (246—242 гг.) предлагается строго 242 г., т. к. эти же косские послы в этом году нанесли визит Селевку II (Ibid. № 10) (впрочем, определение личности царя — автора этого письма остается проблематичным). Однако данное мнение можно оспорить. Во–первых, из послов, упомянутых в этих двух надписях, известно имя только одного — Диогитона, который мог совершать посольские миссии несколько раз. Весьма показательно, что в том же 242 г. соседний с Вифинией Киос посетили совсем другие косские послы (Rigsby K. J. Asylia. № 32). Во–вторых, Зиэл в тексте своего рескрипта нигде не называет косских посланников феорами и не упоминает проведения празднеств в честь Асклепия, имевших место в 242 г. Все это заставляет вернуться к мнению, что письмо Зиэла косцам следует датировать несколькими годами ранее.
[149] Herzog R. Ein Brief… S. 176-177; TAM IV 1. № 1; Rigsby K. J. Asylia. P. 108, 120.
[150] Herzog R. Ein Brief… S. 177; RC. P. 121—122. Текст послания вообще чрезвычайно напыщен и витиеват.
[151] Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 392.
[152] Herzog R. Griechische Konigsbriefe. S. 468; Cauger J. D. Bithynien. S. 103.
[153] Жигунин В. Д. Международная политика… С. 108.
[154] Едва ли правомерно сравнение политики Зиэла в отношении Коса и фракийского династа Садала — в отношении Месембрии (IGB I2 307) (Данов Хр. Към историята на Тракия и Западното Черноморие от втората половина на III век до средната на I век преди н. е. София, б. г. С. 132). Болгарский исследователь исходит из примерно одинакового уровня социально–экономического развития и этнической близости вифинцев и фракийцев Садала, но упускает из виду, что Месембрия, видимо, признала верховенство над собой фракийского династа (SVA III. S. 334) и последний мог диктовать гражданам свои условия, в то время как Кос не подвергался никакому давлению со стороны Зиэла.
[155] RC. P. 123; Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 78; Souza Ph. de. Piracy… P. 55-56.
[156] Между тем строки 36—37 декрета (τοῖς τόποις ὧν ἡμεῖς κρατοῦμεν) дают основания считать, что какая–то часть страны Зиэлу могла не принадлежать. К. Ригсби считает возможным говорить даже о сохранении различной лояльности вифинских городов по отношению к Зиэлу и на момент составления документа (Rigsby K. Asylia. P. 121). Видимо, дело примерно так и обстояло, несмотря на использование Зиэлом титулатуры, подчеркивающей установление его господства над всей Вифинией.
[157] SEHHW. Vol. I. P. 560-570; против — Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 32. Note 2. Вряд ли можно сделать какие–либо выводы на основании сопоставления фраэы Николая о том, что фины «тех из чужеземцев, кто оказывался у них не по своей воле (из–за кораблекрушения? — О. Г.), весьма почитали, а тех, кто прибывал добровольно, наказывали» (τῶν βὲ ξένων τοὺς μὲν ἀκουσίως έλθόντας σφόδρα τιμόσιν, τοὺς· δ’ ἐκουσίως κολάζουσιν) с тем обстоятельством, что в тексте письма Зиэла отсутствует упоминание о предоставлении грекам права торговли в Вифинии (Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 674).
[158] RC. P. 122.
[159] См. наиболее подробный комментарий c предшествующей литературой: Rigsby K. J. Asylia. P. 121-124. № 12.
[160] Rigsby K. J. Asylia. P. 124. В частности, упоминание «сестры» содержится в стк. 5 надписи косского архива, атрибутируемой кому–то из представителей династии Птолемеев (RC 21 = Rigsby K. J. Asylia. № 13).
[161] Herzog R., Klaffenbach G. Asylieurkunden aus Kos. Berlin, 1952. S. 9-10, 30.
[162] Robert J., Robert L. // Bulletin Epigraphique. 1953. P. 157.
[163] Sherwin—White S. M. Ancient Cos: An Historical Study from the Dorian Settlement to the Imperial Period. Gottingen, 1978. P. 112-113. Note 153; Curty O. Les parentes legendaires entre cites grecques. Geneve, 1995. P. 48; Rigsby K. /. Asylia. P. 123. Note 43.
[164] Толстиков В. П., Виноградов Ю. Г. Декрет Спартокидов из дворцового храма на Акрополе Пантикапея // Евразийские древности. 100 лет Б. Н. Гракову: архивные материалы, публикации, статьи. М., 1999. С. 294-296.
[165] См. описательное определение владений Зиэла в сткк. 36—37. Вывод К. Ригсби о том, что династические смуты в Вифинии продолжались и в 240 х гг. (то есть более 10 лет!) (Rigsby K. Asylia. P. 121), кажется весьма перспективным, но не получил в его работе дальнейшего развития.
[166] Упоминание συγγένεια встречается в документах косского Асклепийона пять раз: Rigsby K. J. Asylia. № 15 (Мессена); 20 (Мегара?); 21 (имя города не сохранилось, но его дорийское происхождение не исключено; возможно, это Гераклея Трахинская); 46 (Неаполь); 48 (Камарина); 49 (Гела).
[167] Curty O. Les parentes legendaries… P. 51—52.
[168] Rigsby K. J. Asylia. P. 117.
[169] Высказывалось мнение, что за счет предоставленных Зиэлом средств на Косе велось храмовое строительство (Schenkungen. № 424. S. 486-487).
[170] Р. Макшейн обоснованно считает, что непоследовательная в отношении греков политика Зиэла (а также действия правителей Понта и Каппадокии) к началу войны Селевка II и Антиоха Гиеракса представляла собой серьезную угрозу для анатолийских эллинов (McShane R. B. The Foreign Policy… P. 59).
[171] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 34; Heinen H. The Syrian—Egyptian Wars… P. 425.
[172] Т. Рейнак характеризует монеты Зиэла как «monnaіe de combat» (Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 223).
[173] См.: Magic D. Roman Rule… Vol. II. P. 1195. Note 35; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 33—34; Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 393-394. Сомнения в достоверности известия о нахождении Крессы в Пафлагонии (в этом случае она якобы была изолирована от Вифинии) беспочвенны: западная Пафлагония ничем не отделялась от территории Вифинского царства.
[174] Meyer Ed. Geschichte des Konigreichs Pontos. S. 50; Ломоури Н. Ю. к истории… С. 39; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 60.
[175] Meyer Ed. Geschichte des Konigreichs Pontos. S. 50.
[176] Эд. Мейер (Loc. cit.) предполагает, что этот конфликт оказался неудачным для Вифинии; однако обоснование этого тезиса путем проведения связи между понтийским походом Зиэла и его гибелью (Ломоури Н. Ю. к истории… С. 39) не выдерживает критики, так как эти события разделены промежутком по меньшей мере в несколько лет.
[177] Meyer Ed. Loc. cit.
[178] Ibid.; RC. P. 120; Meyer Em. Die Grenzen… P. 112, Magic D. Roman Rule… Vol. II. P. 1195. Note 35.
[179] Die Inschriften von Hadrianoi… № 132.
[180] См.: Detschew D. Die Thrakische Sprachreste. S. 186. Имя Ζηίλας встречается также в надписи II в. н. э. из этой же местности (Die Inschriften von Hadrianoi… № 2). Возможно, о проникновении вифинцев в эту область говорилось в «Вифиниаке» Арриана (Steph. Byz., s. ν. Ἀβρεττηνή = Arr., Bithyn., F. 12 Roos), где, как отмечалось, нашла свое отражение государственная деятельность Зиэла.
[181] Die Inschriften von Hadrianoi… S. 152. о культе Зевса Абреттенского говорит также Страбон (XII, 8, 9).
[182] Die Inschriften von Hadrianoi… Loc. cit.
[183] Исчерпывающий по глубине анализ данных источников и существующих в науке мнений относительно последних лет жиэни Зиэла и, в частности, отношения его к многочисленным конфликтам в Малой Азии (Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 394—397) делает излишним всестороннее рассмотрение этих проблем в рамках данного исследования. Ввиду недостатка конкретной информации все предположения, однако, остаются сугубо гипотетичными.
[184] Ibid. Sp. 394; Cauger J. D. Bithynien. S. 101.
[185] Заключение этого брачно–династического союза обычно датируют временем после неудачной для Селевка II битвы при Анкире, но до заключения мира между братьями (ок. 236 г.) (Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 394). He исключено, впрочем, что брак дочери Зиэла с Гиераксом был заключен в 235 г., что отражено Георгием Синкеллом, приводящим данные о продолжительности правления вифинских царей (Р. 333, 17—18; Р. 378, 30—32. Ed. Mosschammer). Этот сюжет подробно рассмотрен мною в отдельной работе, находящейся в печати.
См. о политическом значении данного брака: Seibert J. Historische Beitrage zu den Dynastischen Verbindungen in hellenistischer Zeit. Weisbaden, 1967. S. 116. Установлением этого альянса Зиэл поставил себя на один уровень с правителями Понта и Каппадокии, породнившимися с Селевкидами ранее. Дружеские связи Зиэла с армянскими Оронтидами должны были оказаться полезными для Гиеракса при установлении его союза с царем Арсамом (Schottky M. Media Atropatena… S. 103). Наконец, нельзя исключать вероятности того, что именно хорошие отношения между вифинским монархом и Птолемеем III способствовали оказанию помощи египетским царем терпящему неудачи Антиоху (Mannі Е. Roma е l’Italia nel Mediterraneo antico. Torino, 1973. P. 252; Beyer—Rothoff B. Untersuchungen… S. 75).
[186] Возможна обратная взаимообусловленность событий: сближение Антиоха с Зиэлом, противником Митридата III, привело последнего к разрыву с сирийским принцем (Bouche—Leclercq A. Histoire des Seleucides. T. I. P. 111. Note 3).
[187] Мнение о том, что Антиох после поражения от Аттала отступил в Вифинию, где пребывал вплоть до убийства своего тестя (Hansen E. The Attalids… P. 35; Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 738-739. Note 69) не вполне убедительно: сообщение Филарха, судя по всему, хорошо знакомого с обстоятельствами гибели Зиэла, явно связывает ее с походом на чужую территорию. Впрочем, необходимо отметить, что Гиеракс, к тому времени окончательно разругавшийся с галатами, едва ли мог быть для Зиэла партнером в его отношениях с кельтами.
[188] Дройзен И. Г. История эллинизма. Т. III. С. 235.
[189] Предположение о возможной причастности Птолемея III к убийству Зиэла (Жигунин В. Д. Международные отношения… С. 138) ничем не подкреплено.
[190] Л. Ханнестад считает филэллинскую политику Зиэла не очень активной, но при этом едва ли обоснованно видит в ней «пассивное продолжение политики предшественника» (Hannestad L. «This Contributes in No Small Way…». P. 78).
[191] Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 397.
[192] Х. Хабихт полагает, что Сотерии ознаменовали победу Прусия над тектосагами и толистобогиями, с которыми он, несомненно, должен был враждовать после гибели Зиэла (Habicht Ch. Prusias. Sp. 1087—1088). Дж. Витуччи (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 38. Note 4) возражает против этого предположения, не приводя никаких аргументов.
[193] Находки монет Никомеда I и Зиэла очень малочисленны.
§ 2. Προυσίας, δραστήριος... καὶ πολλὰ πράξας (Memn., FGrH, 434, F. 19, 1): государственная деятельность Прусия I
Период царствования сына Зиэла Прусия I и его наследника Прусия II охватывает около восьмидесяти лет. Он богат разнообразными событиями - войнами, участием в различных коалициях, дипломатическими акциями. В это время основные усилия вифинских царей концентрировались на ведении экспансионистской внешней политики и стремлении к территориальным захватам. Объектами ее стали как независимые греческие полисы северо-западной Малой Азии, так и соседние царства, прежде всего - государство Атталидов. Именно с ним Вифиния вела напряженную борьбу за спорные территории в Мизии и Малой Фригии. При всем различии средств и методов проведения внешней политики, применявшихся Прусием I и его сыном, их царствование составляет тот этап в истории Вифинии, когда это государство наиболее активно боролось за выход на ведущие позиции в Анатолии. Четвертый и пятый вифинские цари для достижения своих целей не боялись идти на конфронтацию с близлежащими греческими городами и эллинистическими монархиями, а иногда (с большими или меньшим успехом) даже противостояли дипломатическим путем Риму, все более и более активно вмешивающемуся в дела Восточного Средиземноморья. Именно на время царствования двух Прусиев приходятся события, сыгравшие поистине судьбоносную роль в истории эллинистического мира: конфликты римлян с Македонским и Сирийским царствами, победа в которых превратила Рим в самую сильную державу ойкумены, что в полной мере осознал уже Полибий. Все это позволяет, казалось бы, объединить правление Прусия I и Прусия II в отдельный период в истории Вифинского царства, когда это государство - быть может, в последний раз достаточно последовательно и целенаправленно - проводило активный и в целом самостоятельный курс на международной арене. Тем не менее царствование Прусия II все же должно рассматриваться как начало кризиса вифинской внешней политики, что заставляет отнести его рассмотрение в следующую главу.
* * *
Прусий I наследовал Зиэлу около 230/229 г. Следует отметить, что мнение, будто Прусий продолжил политику отца[1], кажется несколько упрощенным. Он внес в нее два существенных изменения: первоначально отказался от расширения экспансии в глубь полуострова на восток в пользу активных действий в стратегически более важном районе Проливов, а также решительнее, чем Зиэл, пошел на конфронтацию с близлежащими греческими полисами.
В первые годы правления Прусию, вероятно, пришлось отстаивать позиции Вифинии в каких-то военных конфликтах (возможно, с галатами), но о них ничего не известно. Так или иначе, к 227 г. Прусий, очевидно, ощущал себя уже достаточно уверенно в экономическом и политическом отношении: он упоминается Полибием в числе тех властителей эллинистического мира, которые оказали поддержку пострадавшему от землетрясения Родосу и направили ему богатые дары (Polyb., V, 90,1).
Эта мера вполне следует в русле филэллинской политики эллинистических монархов и свидетельствует в первую очередь об экономических контактах Вифинии и Родоса. Их существование выглядит вполне закономерным: ведь Вифиния уже поддерживала довольно тесные связи с Косом - одним из важнейших партнеров и союзников родосцев в Эгеиде[2]. Д. Маги видит здесь и политический подтекст: Прусий якобы оказывал помощь родосцам, имея в виду их поддержку в будущей войне против Византия[3]. Однако вряд ли это действительно так: ведь конфликт с Византием произошел только спустя шесть лет, и его инициаторами выступили сами родосцы.
Единственным источником, освещающим войну Родоса и Вифинии против Византия, является Полибий. Его рассказ, несмотря на детальное описание событий, содержит ряд неясностей, которые до сих пор не привлекали внимания исследователей, и поэтому данный эпизод политической истории эллинизма заслуживает тщательного рассмотрения[4].
События 220 г. дают наиболее яркий пример влияния экономических факторов на политическую жизнь эллинистических государств. Причину войны Полибий обоснованно видит в том, что византийцы, вынужденные платить галатам из Тилы тяжелую дань в 80 талантов, не получили достаточной помощи от греческих государств[5] и для получения требуемой суммы решились на крайнюю меру - обложение пошлиной идущих в Понт кораблей (Polyb., IV, 46, 4-6). Эти действия принесли большие убытки и самим родосцам, и другим крупным торговым центрам Эгеиды, обратившимся за помощью к ним как к сильнейшему морскому народу (IV, 47, 1). После неудачных попыток решить дело путем переговоров с византийцами родосцы решили объявить им войну и обратились за помощью к Прусию, который, как им стало известно, находился во враждебных отношениях с Византием (IV, 47, 6-7).
Детальное изложение причин этой вражды ярко характеризует весьма типичное для политики Прусия I балансирование между демонстративными проявлениями филэллинства и стремлением разрешать противоречия с независимыми греческими полисами силовым путем. Очевидно, в течение какого-то времени Прусий поддерживал с византийцами дружественные связи. Однако то, что они не выполнили обещания воздвигнуть у себя его изображения (в благодарность за какие-то услуги?) (IV, 49, 1) и отправили посольство на проводимые Атталом I празднества Афины, проигнорировав организованные вифинским царем Сотерии (IV, 49, 3), нанесло несомненный ущерб репутации Прусия как покровителя греческой культуры и его авторитету в эллинском мире[6]. Помимо того, византийцы намеревались примирить противников вифинского царя - Аттала I Пергамского и Ахея[7], узурпировавшего власть в малоазийских областях державы Селевкидов, тогда как ему было выгодно сохранение вражды между ними (IV, 49, 2).
Об экономических мотивах вступления Прусия в войну Полибий ничего не говорит, и Х. Хабихт на этом основании считает, что они не играли сколько-нибудь заметной роли[8]. Однако практически полное отсутствие данных о торговле Вифинского царства все же не препятствует предположению о том, что в рассматриваемый период вифинские торговцы могли быть заинтересованы в налаживании отношений с государствами Понтийского региона[9]. Так, первые вифинские монеты, обнаруженные в Северном Причерноморье, чеканены именно Прусием[10]. Косвенным указанием на внимание Прусия к развитию понтийской торговли (или, скорее, на его стремление контролировать торговую деятельность других государств) служит сообщение Полибия о захвате вифинским царем вскоре после начала войны святилища Зевса Урия (Гиерона), находящегося у самого входа в Понт (IV, 50, 2). Незадолго до того византийцы за большую цену выкупили Гиерон у селевкидского военачальника Каллимета (IV, 50, 3; Dion. Byz., 92), однако Дионисий Византийский добавляет, что на это святилище претендовали также калхедоняне и другие - скорее всего, именно вифинцы, в непосредственной близости от владений которых располагался Гиерон.
Война началась, и, согласно предварительно оговоренным условиям (Polyb., IV, 49, 4), Прусий вел боевые действия на суше (причем, как отмечает источник, с большой энергией - IV, 50, 2; 51, 8), а родосцы - на море, выделив для этого всего шесть своих кораблей и четыре союзных (IV, 50, 6). Столь различные подходы демонстрируют явное несовпадение целей союзников. Родосцы, имевшие до того дружественные отношения с Византием, не хотели его серьезного ослабления и добивались лишь восстановления права на свободный проход через проливы. Поэтому их флот действовал довольно вяло, ограничиваясь блокадой Геллеспонта (IV, 50, 5), а приоритет был отдан дипломатическим акциям - попыткам повторных переговоров с византийцами (IV, 50, 6), после неудачи которых флот вообще вернулся к Родосу (IV, 50, 7), а также нейтрализации усилий византийцев привлечь па свою сторону Ахея (IV, 50, 10 - 51, 6). Прусий же, несомненно, строил далеко идущие планы: он намеревался нанести Византию серьезный удар и тем самым усилить свои позиции на Боспоре Фракийском. Ему удалось захватить значительную часть византийских владений в Азии - уже упоминавшийся Гиерон (IV, 50, 2-3) и область в Мизии (IV, 50, 4), то есть земли на южном побережье Астакского залива[11]. Затем он открыл военные действия и в Европе, где сумел с помощью фракийских наемников блокировать византийцев в городе (IV, 50, 8).
Византийцы попытались дестабилизировать положение Прусия, вызвав из Македонии и представив в качестве претендента на престол Вифинии Зипойта, дядю Прусия по отцу, но этому замыслу не суждено было осуществиться, так как Зипойт умер в пути (IV, 49, 8-9). В этой связи должна быть отмечена антивифинская позиция Македонии, принявшей приблизительно 20- 30 лет назад изгнанных из Вифинии детей Никомеда I от второго брака (Memn., F. 14, 1-2) и теперь вновь выступившей в защиту их прав. Выдвижение Зипойта, помимо попытки инспирировать династический кризис, представляло собой довольно значительную военную экспедицию, снаряженную, вероятно, Филиппом V, а не терпевшими поражения византийцами: так, Прусий, опасаясь наступления своего соперника, срыл все укрепления, казавшиеся ему удобно расположенными (IV, 52, 8). He исключено, что именно Филипп в это же время организовал рейд Деметрия Фарского по Эгеиде (IV, 16, 8). Это предприятие, затронув Киклады, непосредственно угрожало морской мощи родосцев и было, таким образом, направлено против второго участника антивизантийской коалиции[12]. Царь Македонии, однако, не пошел на открытое вмешательство в ход конфликта, поскольку его отвлекали греческие дела и, в частности, назревающая Союзническая война.
Византийцы находились в критической ситуации, но ход войны вскоре принял неожиданный оборот. Под стены Византия прибыл царь галатов Кавар, решивший выступить в роли посредника для заключения мира. Полибий сообщает, что Прусий и византийцы приняли его предложение, а родосцы, узнав об этом, тоже отправили в Византий посольство для заключения мира (IV, 52, 1-2).
Данный эпизод, видимо, является ключевым для понимания последующих событий. Если условия мирного договора родосцев с византийцами (осень 220 г.) включали в себя лишь отмену пошлин с плывущих в Понт кораблей и восстановление при соблюдении этого условия прежних дружественных отношений (IV, 52, 5), то договор с Прусием был гораздо более пространным. Это соглашение предусматривало заключение "мира и дружбы на все времена" (εἰρήνην καὶ φιλίαν εἰς τόν ἅπαντα χρόνον) и возвращение Прусием без выкупа всех пленных, захваченных кораблей, отнятых у византийцев земель с сидящими на них лаой, всего имущества и вооружения (IV, 52, 6-9). Ввиду предшествующих успехов вифинского царя такое завершение войны кажется крайне невыгодным для него[13].
Исследователи по-разному пытались объяснить причины столь обескураживающего для Вифинии исхода событий, но ни одна версия не кажется вполне убедительной. В. П. Невская полагает, что у Прусия не было серьезных разногласий с Византием[14], но, как показал ход войны, это далеко не так: вифинский монарх вел ее, явно рассчитывая на значительные результаты. По мнению Х. Хабихта, Прусий мог чувствовать опасность, исходившую от галатов-эгосагов, Ахея или Кавара, который угрожал перейти со своим племенем в Малую Азию[15], а Р. Бертольд добавляет к ним еще и Аттала I или Митридата III Понтийского[16]. Тем не менее ни одна из этих политических сил не пришла в столкновение с Вифинией и, насколько позволяют судить источники, даже не собиралась (или не могла) сделать это. Что же касается Кавара, то он едва ли был в это время так силен, чтобы заставить Прусия отказаться от его планов. Вмешательство кельтского царя в ход конфликта было вызвано, скорее всего, опасением за судьбу собственных владений, а не желанием контролировать ход событий[17]. Царство Кавара уже клонилось к упадку[18], и вскоре оно было уничтожено фракийцами, истребившими все галатское племя (Polyb., IV, 46, 4).
Не находя в источниках определенной информации, некоторые авторы считают, что дать правдоподобное объяснение обстоятельств, вынудивших Прусия пойти на невыгодный мир, не представляется возможным[19]. Но существует еще один вариант трактовки рассматриваемых событий, иногда мелькающий среди прочих версий и до сих пор не подкреплявшийся никакими серьезными доказательствами[20]. Он основывается на предположении о том, что итоги войны каким-то образом были подведены в соответствии с желанием родосцев[21], а не Прусия.
Такое объяснение выглядит вполне рациональным. Преследуя исключительно свои экономические интересы, торговая республика должна была быть обеспокоена усилением Вифинского царства в районе Пропонтиды после вероятной победы над Византием. Переход ключевых позиций на Боспоре от лояльного греческого полиса к сильной и потенциально опасной, хотя пока и дружественной, "полуварварской" монархии представлял для родосцев серьезную угрозу. Они вполне могли воспользоваться представившейся им удобной возможностью и занять на начатых по инициативе Кавара переговорах неожиданно жесткую и даже, может быть, враждебную по отношению к Прусию позицию, заставив его принять невыгодные условия мира. В их распоряжении тогда имелись весомые средства силового давления: их флот курсировал в непосредственной близости от вифинских берегов, а дружба родосцев с могущественным Ахеем должна была насторожить Прусия ввиду возможных опасных и непредсказуемых последствий.
Данная реконструкция событий, однако, вступает в кажущееся противоречие с текстом источника: ведь, по словам Полибия, Прусий и византийцы приняли предложение Кавара, и только после этого родосцы, "видя внимание Прусия" к вопросу о переговорах (τὴν ἐντροπὴν τοῦ Προυσίου)[22] отправили к противнику свое посольство (IV, 52, 1-3). Никакое давление родосцев на Прусия не упоминается и даже не подразумевается. Но мне кажется, что в этом фрагменте мы имеем дело с искажением фактов, вызванным пристрастностью Полибиева источника, который был родосского происхождения.
Среди историков нет единого мнения о находившихся в распоряжении Полибия материалах. Большинство предполагает, что он пользовался каким-то сочинением византийского автора[23]. По моему мнению, более прав Эд. Вилль, предполагающий зависимость Полибия от родосской исторической традиции[24]. Выскаканный им тезис нуждается, однако, в более развернутой аргументации.
Повествование Полибия не оставляет сомнений в том, что он был лучше всего информирован именно о действиях родосцев в ходе конфликта. Он неоднократно упоминает их намерение добиться решения вопроса об отмене пошлин дипломатическими средствами (IV, 47, 4; 50, 6; 52, 3), в чем можно видеть скрытое одобрение такого миролюбивого подхода[25], и довольно подробно описывает действия родосских навархов Ксенофонта (IV, 50, 5-7), Полемокла и Аридика (IV, 52, 2-3)[26]. Повествование о военных и дипломатических акциях византийцев отличается большей сжатостью и схематизмом. Следует особо подчеркнуть, что по окончании описания войны с Византием Полибий в следующей главе продолжает рассказ о родосской внешней политике и упоминает об участии того же Полемокла в событиях на Крите, не имеющем к истории Византия никакого отношения (IV, 53, 1-2). Наконец, в последующих книгах своего труда Полибий говорит об использовании им документов из родосского Пританея и сочинений родосских историков Зенона и Антифонта, которых он в целом считает заслуживающими доверия историками, но одновременно указывает на их необъективность в некоторых вопросах, проистекающую "от любви к отечеству" (XVI, 14, 6; 15, 8) (sic! - О. Г.).
Все это заставляет склониться к мнению об ориентации Полибия на какую-то родосскую хронику. В этом случае становится вполне понятным умолчание историка о ходе мирных переговоров после предложения Кавара о посредничестве и, в частности, об истинной роли в них родосцев. Именно их вмешательство и поддержка выдвинутых византийцами условий в сочетании со скрытыми или явными угрозами, по моему мнению, и могли заставить вифинского царя отказаться от всех завоеваний. Но в источниках Полибия об этом ничего не было сказано из-за желания их авторов обелить действия Родоса, фактически предавшего интересы своего союзника.
Эта версия является, конечно, лишь одной из многочисленных гипотез и ввиду недостатка фактического материала не может быть признана стопроцентно надежной, однако попытка соединить конкретно-исторический анализ с источниковедческим предоставляет в наше распоряжение некоторые новые аргументы. Отметим, что дальнейшему ходу событий такое предположение не противоречит: Вифиния и Родос никогда больше не выступали в качестве союзников, и, более того, до начала II в. каждый из них вступил в дружественные отношения с государствами, враждебными другой стороне: Вифиния - с Македонией, а Родос - с Пергамом[27]. Одной из причин создания этих новых коалиций можно считать именно распад оказавшегося столь недолговечным родосско-вифинского альянса.
Другой, более узкий аспект родосско-вифинско-византийского конфликта заключается в его влиянии на последующее развитие отношений Вифинии с близлежащими греческими полисами. Гераклея, Калхедон, Киос и Кизик, несомненно, должны были внимательно следить за ходом войны[28]. Гераклеоты, не раз выручавшие Византий в критических обстоятельствах (Memn., F. 11,1; 15), в 220 г. могли оказывать ему, скорее всего, лишь моральную поддержку. Действиями против Византия Прусий недвусмысленно заявил о своих намерениях в отношении полисов, являвшихся прежде союзниками Вифинии, положение которых стало теперь чрезвычайно шатким.
После акции в районе Боспора, оказавшейся в целом неудачной, вифинский монарх не отказался от честолюбивых планов. Удобная возможность выступить в роли защитника эллинства представилась ему в 216 г., когда обстановка в западной Анатолии была дестабилизирована действиями галатов-эгосагов, состоявших ранее на службе у Аттала и уже в течение двух лет совершавших набеги на города Геллеспонтской Фригии и Троады (Polyb., V, 111, 2-5). Вифинский царь предпринял поход против варваров, разбил "в правильном сражении" их войска и истребил почти все племя эгосагов где-то возле Абидоса, избавив тем самым геллеспонтские города от сильного страха и опасности (V, 111, 6-7). Показательно, что греческий историк, вообще негативно относящийся к вифинской династии, все же определяет действия Прусия как "нечто заслуживающее упоминания" (μνήμης· ἄξιον - V, 111, 7). P. Макшэйн в этой связи не исключает вероятности того, что Полибий пользовался провифински настроенным источником, в невыгодном свете выставляющем Аттала. Он считает непонятным, зачем понадобился поход вифинского войска, если до того галаты уже были отогнаны четырьмя тысячами греков - граждан Александрии-Троады (Polyb., V, 111, 3-4), и объясняет это опять-таки необъективностью источника Полибия, по его мнению, родосского происхождения[29]. Но никаких свидетельств особой заинтересованности Родоса в уничтожении галатов, о чем говорит американский исследователь, не существует; не подлежит также сомнению и то, что экспедиция Прусия была вызвана не столько военно-стратегической, сколько политической необходимостью. Самой Вифинии эгосаги угрожать не могли[30], и никаких территориальных приобретений в результате своего похода Прусий, скорее всего, не добился[31]. Только стремление вифинского царя наладить дружественные отношения с геллеспонтскими греками и поднять свой престиж (в ущерб царю Пергама, чьи позиции в этом регионе были традиционно сильны) было главной причиной предпринятой им военной акции[32]. Время для кампании было выбрано исключительно удачно: галаты уже были ослаблены сопротивлением греков, а противники Вифинии по ряду причин не могли принять участия в событиях.
Аттал, являвшийся, в сущности, косвенным виновником всего понесенного греками ущерба, в это время был занят борьбой с Ахеем (Polyb., V, 77, 1) и ничего не сделал для облегчения положения полисов Геллеспонта, с которыми он имел официально оформленные дружеские отношения (V, 78, 6)[33]. Видимо, Прусию удалось добиться некоторого дипломатического успеха: авторитет его противника у полисов побережья Геллеспонта несколько пошатнулся[34], а Прусий сумел сохранить (по крайней мере, частично) свое политическое влияние в этой области даже спустя двадцать лет (о чем см. далее, с. 255), что весьма показательно при значительном расстоянии между нею и Вифинией.
Последующие известные нам действия Прусия стали наглядным проявлением его ориентации на Македонию, сыгравшей в дальнейшем существенную роль в вифинской внешней политике. Если первые военные и дипломатические предприятия царя носили локальный характер и не были напрямую связаны с наиболее важными проблемами межгосударственных отношений Восточного Средиземноморья, то союз с Македонией на определенное время прочно связал Вифинию с политикой великих держав и предопределил ее вовлечение в события, постепенно меняющие политическую карту эллинистического мира и в конечном итоге приведшие к подчинению его Римом. Это изменение роли Вифинии в системе международных отношений открыло Прусию дополнительные возможности для активизации агрессивных действий против соседних малоазийских государств - прежде всего, Пергама и независимых полисов северо-западной Анатолии[35].
Время и обстоятельства заключения союзного соглашения между Прусием и Филиппом V остаются неизвестными. Можно лишь констатировать, что в ходе Первой Македонской войны Вифиния (в первый и единственный раз за всю свою историю) оказалась открыто вовлеченной в антиримскую коалицию. Летом 209 г. Филипп, воевавший в Греции против римлян и их союзников, дожидался прибытия карфагенских и вифинских кораблей (Liv., XXVIII, 30, 16). о действиях флота Прусия в источниках больше ничего не говорится, и Х. Хабихт на этом основании отрицает достоверность сообщения Ливия[36], как кажется, без достаточных на то оснований[37].
Не приходится сомневаться в том, что инициатором нормализации в отношениях между Македонией и Вифинией, остававшихся напряженными на протяжении многих десятилетий, выступил Филипп V[38]. Македонский владыка в ходе войны против Рима столкнулся с эффективно действующим враждебным блоком, к которому в 210 г. присоединился и Аттал I, и ему были необходимы союзники. Прусий был в этом отношении весьма перспективной кандидатурой как по чисто военным возможностям, так и по своей политической ориентации, в которой задавало тон соперничество с Атталидами за влияние в западной Малой Азии.
Отплывая в Грецию для помощи своим союзникам, пергамский царь, несомненно, должен был учитывать возможность нападения Прусия[39]. To, что он решился на такой шаг, едва ли следует понимать как указание на незначительность этой опасности[40]. Напряженность в предшествующих отношениях с Вифинией должна была заставить его принять какие-то предупредительные меры, но они, очевидно, оказались недостаточными: вторжение Прусия на пергамскую территорию в 208 г. (Liv., XXVIII, 7, 10; Cass. Dio., fr. XVII) стало совершенно неожиданным и вынудило Аттала спешно возвратиться в Азию.
Дипломатическая причастность Филиппа к акции Прусия практически не вызывает сомнений у исследователей[41]. Отсюда, однако, рискованно делать вывод о заключении македонско-вифинского союза непосредственно перед этими событиями, как полагает Х. Хабихт[42]: едва ли Филипп, ведущий напряженные военные действия, мог быстро и беспрепятственно осуществить столь важную дипломатическую акцию. Вероятно, соглашение все же было заключено несколько раньше. Однако вифинский царь, заботясь не только об интересах своего македонского союзника, но и (вероятно, в первую очередь!) о расширении территории своего государства[43], проявил присущее ему умение выбирать для решительных действий наиболее удобный момент[44] и выступил против Пергама как раз тогда, когда Аттал отбыл в Европу.
Ход боевых действий и их результаты остаются для нас совершенно неизвестными[45]. Стефан Византийский, ссылаясь на Эратосфена[46], сообщает о какой-то битве между Прусием и Атталом у местечка Боскефалы (Steph. Byz., s. w. Βοὸς Κεφαλαί[47]), но невозможно определить, идет ли здесь речь о войне конца III в. или о конфликте Прусия II с Атталом II, случившемся примерно пятьюдесятью годами позднее. В некоторых исследованиях принимается первый из возможных вариантов[48], причем была предпринята попытка найти подтверждение этому свидетельству даже в данных эпиграфики: М. Френкель связал фрагмент посвящения кого-то из пергамских царей Зевсу и Афине Никефоре с возможной победой Аттала при Боскефалах[49]. Данную гипотезу все же следует признать недоказуемой ввиду недостатка информации[50].
Интересные соображения содержатся также в работе итальянского историка Б. Вирджилио. Он предположил, что известный эпиграфический памятник - письмо пергамского царя, которого обычно считают Эвменом II, к верховному жрецу Пессинунтского святилища (RC 55), в действительности должен быть приписан Атталу I и датирован именно 208 г. Это вполне согласуется с указанной в тексте документа датой его составления: 34-й год правления царя. Упоминаемые в тексте письма боевые действия могут быть связаны, таким образом, с вторжением вифинцев[51]. Эта остроумная догадка все же не подтвердилась в дальнейшем, и в последующей работе исследователь вернулся к традиционной трактовке документа, отнеся его появление к 163 г.[52]
Относительно исхода войны существуют прямо противоположные точки зрения: если И. Дройзен и Э. Хансен[53] считают его благоприятными для Аттала и даже говорят о вероятных территориальных приобретениях Пергама, то Д. Маги осторожно предполагает победу Прусия по крайней мере в одном сражении[54], а другие исследователи не исключают того, что в результате войны к Вифинии отошла часть Мизии, которую Прусию было предписано возвратить пергамцам по условиям Апамейского договора в 188 г.[55] Последнее предположение, как будет показано далее, выглядит несколько более обоснованным. Бесспорно одно - к 205 г. между Пергамом и Вифинией был заключен мир: цари обоих государств значились в качестве foederi adscripti при подписании договора в Фенике, положившего конец Первой Македонской войне (Liv., XXIX, 12, 14)[56]. Первое открытое столкновение Аттала и Прусия, видимо, не внесло серьезного изменения в соотношение сил между ними и лишь подготовило почву для последующих более крупных конфликтов.
Прошедшие проверку на прочность в ходе Первой Македонской войны македонско-вифинские связи были закреплены с помощью династического брака. Свидетельства о его заключении дает Полибий, называющий Прусия κηδεστής· Филиппа (XV, 22, 2) и Страбон, по сообщению которого жену Прусия звали Апамой (Strabo, XII, 4, 1; cp. Hermipp. FHG III, F. 72). Распространившееся первоначально мнение о том, что последняя приходилась сестрой Филиппу[57], было поколеблено находкой в Пирее надписи, из которой следовало, что Апамой звали жену Прусия II, сестру Персея[58], а это свидетельствует о возможной ошибке Страбона[59]. Тем не менее частая повторяемость одних и тех же имен в эллинистических царских династиях[60] делает наиболее обоснованным предположение, что вифинский царь был именно шурином Филиппа - мужем его сестры Апамы[61].
Наиболее значительные политические выгоды из союза со своим могущественным родственником Прусий сумел извлечь в ходе азиатской экспедиции Филиппа, предпринятой в 202- 200 гг. Ее результатом для вифинского царя стало расширение границ его государства в западном направлении и включение в состав царства греческих городов на побережье Пропонтиды - Киоса и Мирлеи.
Первый из этих полисов уже в течение нескольких десятилетий был перспективной целью агрессивной внешней политики вифинских царей. Конфликты между вифинцами и кианийцами, начавшиеся, вероятно, еще при Зиэле, продолжались и в правление Прусия. Указания на это содержатся у Полибия (XV, 22, 2; XVIII, 4, 7; cp. Liv., XXXII, 34, 6), а дополнительную информацию может предоставить изображение морской битвы на погребальной стеле кианийца Никасиона, датируемой примерно концом III в.[62] Союзные связи между Киосом и Этолийским союзом (Polyb., XV, 23, 8; XVIII, 3, 12)[63] и даже присутствие в городе этолийского военачальника в качестве προστάτης τῶν κοινῶν (XV, 23, 8) не оградили граждан полиса от нападения вифинцев и македонян (хотя Филипп заключил с этолийцами мирный договор) и, напротив, могли внести в их положение дополнительные трудности[64]. Ситуация усугублялась внутренними неурядицами в городе, в результате которых к власти пришел демагог Мольпагор (XV, 21, 1-3).
Вмешательство Филиппа в вифинско-киосский конфликт породило мнение, что эта война была спровоцирована македонским царем[65], хотя более вероятным кажется предположение, что Прусий сначала сам попытался воспользоваться обострением ситуации в городе, возможно, предварительно договорившись с Филиппом о совместных действиях[66]. Скорее всего, приход к власти Мольпагора был каким-то образом связан с трудностями, порожденными для граждан города предшествующим давлением вифинцев: так, одной из причин (хотя и не главной) постигших кианийцев несчастий Полибий считает именно τὴν τῶν· πέλας ἀδικίαν (XV, 21, З)[67].
Завоевание и разрушение Киоса и чрезвычайно жестокое обращение с его жителями, захваченными в плен, серьезно обострили отношения Филиппа (и, очевидно, Прусия) с рядом государств - прежде всего, с союзной Киосу Этолией (Polyb., XV, 22, 7-9), а также с Родосом и некоторыми другими полисами, чьи посольства безуспешно пытались осуществить посредническую миссию по примирению кианийцев с их противниками[68]. Судьба Киоса неоднократно становилась поводом для резких упреков Филиппу со стороны его противников - греков и римлян (Polyb., XVII, 3, 12; Liv., XXXI, 31, 14; XXXII, 22, 22; 33, 16; Auct. ad Herenn. IV, 54; 68). Однако в этом случае риторические упражнения антимакедонски настроенных политиков не нашли подкрепления в виде конкретных действий. Принятое в 196 г., после окончания Второй Македонской войны, решение сената о том, что Фламинин должен был написать Прусию относительно предоставления свободы кианийцам (Polyb., XVIII, 44, 5; Liv., XXXIII, 30, 4) оказалось невыполненным: Киос остался включенным в состав Вифинской монархии и был вновь основан Прусием под именем Прусиады-на-море (Strabo, XII, 4, 3; Steph. Byz., s. v. Προῦσα; Hermipp. FHG III, F. 72). Констатируя этот факт, никто из исгледователей практически не пытался объяснить, по каким причинам решение сената оказалось всего лишь "пустыми словами, приукрашенными видимостью свободы" (Liv., XXXIII, 31, 2) - эта фраза, приводимая Ливием по другому поводу, как нельзя лучше передает суть дела.
Состояние источников не позволяет высказаться по этому вопросу однозначно, однако некоторые предположения все же могут быть выдвинуты. Так, обращает на себя внимание та настойчивость, с которой Филипп во время первых переговоров с Фламинином подчеркивал, что он лично не ходил войной на Киос, а лишь помогал своему союзнику Прусию (Polyb., XVIII, 4, 7). Захват Киоса и другие территориальные приобретения вифинского царя, совершенные им при содействии Филиппа, могли быть поданы и расценены как предприятия самого Прусия, а он официально еще был связан с римлянами договором 205 г. Лояльная в отношении Рима позиция Прусия во Второй Македонской войне должна была, по мнению сенаторов, заслуживать поощрения[69], которое в данном случае могло означать лишь декларативное заявление о возвращении свободы кианийцам без применения более действенных мер[70]. Наконец, в такой ситуации могли сказаться и личные качества Прусия как государственного деятеля, позволившие ему противостоять нажиму сената - решительность, твердая воля[71] и дипломатическое мастерство. Можно также предположить, что в силу каких-то обстоятельств отношения вифинского царя с Фламинином в дальнейшем упрочились и стали для Прусия важной опорой при ориентировании в хитросплетениях римской политики (см. далее о событиях Первой Вифинской войны)[72].
Следующей целью Филиппа и Прусия стала располагающаяся к западу от Киоса Мирлея[73]. Обычно считают, что вся информация о ее захвате сводится к краткой фразе Страбона: "Он (Филипп. - О. Г.) отдал разрушенный город (Киос. - О. Г.) сыну Зелы Прусию, который вместе с ним разрушил этот город и соседнюю с ним Мирлею, находящуюся вблизи Прусы. Прусий восстановил оба города из развалин и назвал Киос от своего имени Прусиадой, а Мирлею по имени своей супруги - Апамеей"[74] (пер. Г. А. Стратановского) (XII, 4, 3). Хотя географ и не проводит никакого различия в судьбах двух городов, не исключено, что он упрощает картину. Основания для такого предположения дает прежде всего то, что захват Мирлеи (в противоположность Киосу) никогда не становился предметом дипломатических демаршей противников Филиппа и Прусия. Иными, судя по всему, были и стратегическая картина осады, и отчасти ее результат: в отличие от кианийцев, поголовно порабощенных Филиппом, часть жителей Мирлеи сумела избежать подчинения и основать поселение Мирлейон на европейском берегу Боспора Фракийского, у самого устья пролива (Dion. Byz., 82: ...Myrlaeum, domicilium corum, qui ob seditionem a Myrlaea in exilium proiecti hunc solum vcrterunt)[75]. Можно не сомневаться в том, что в данном предприятии им помогли византийцы, обеспокоенные ходом конфликта Прусия с Киосом и Мирлеей. Вероятно, действия македонского и вифинского царей против Мирлеи не сопровождались такими жестокостями, как в случае с Киосом (что вполне объяснимо, учитывая существенно меньший экономический и военно-политический потенциал Мирлеи[76] - ее завоевание должно было быть несравненно более легкой задачей).
Информация о завоевании Мирлеи, как кажется, может быть дополнена за счет анализа чрезвычайно интересного памятника, до сих пор не подвергавшегося специальному рассмотрению, - надгробной стелы Наны, дочери Филиска и жены Аристократа, сына Тимофея[77]. Это надгробие, представляющее собой пример весьма нетривиального художественного решения, должно стать предметом отдельного исследования, где оно будет рассматриваться в комплексе с памятником Никасиона. Здесь же достаточно отметить, что соотнесение его с конкретными историческими событиями стало возможным в результате появления данных о происхождении рельефа именно из окрестностей Мирлеи[78]. Противник греческого гоплита, исходя из особенностей его внешнего вида (отсутствие шлема, длинные волосы, галатский щит θυρεός) с большой степенью надежности может быть отождествлен с галатом (ср. со стелой Никасиона), а лежащая между сражающимися фигура, возможно, изображает саму Нану, убитую варваром. Если допустить, что памятник был воздвигнут мужем погибшей, Аристократом стремившимся подчеркнуть собственную доблесть в борьбе с варварами (именно он и представлен в образе противника галата), то снимается иначе необъяснимое противоречие между характером изображения (батальная сцена) и эпитафией, посвященной женщине[79]. Присутствие галатов в округе Мирлеи в III-II вв. в источниках не зафиксировано, и потому можно предположить, что стела Наны, подобно рельефу Никасиона, отражает какой-то нигде больше не упоминающийся эпизод борьбы греков южного побережья Пропонтиды с Вифинией (кон. III в.), на стороне которой выступали кельтские наемники. Не исключено, что здесь представлены события, связанные с акцией вифинцев против Киоса, о которой повествует стела Никасиона.
Завоевание Киоса и Мирлеи привело к значительному расширению территории Вифинии и приобретению ею важных опорных пунктов и торгово-экономических центров на Пропонтиде, в результате чего Прусий получил возможность поддерживать тесные связи с Македонией, также утвердившейся в районе Проливов[80]. Помимо того, насильственное включение в состав Вифинской монархии прежде самостоятельных полисов с давней историей и сложившимися традициями самоуправления требовало от Прусия поиска и выработки новых форм их внутриполитической организации, наиболее полно отвечавших потребностям царства. Пожалуй, именно в правление Прусия вопрос о взаимоотношении полиса и центральной власти приобретает для Вифинии особую актуальность и переходит в ранг коренных проблем политической и социальной жизни страны[81].
Ο дальнейших совместных действиях Прусия и Филиппа в Азии нет никаких свидетельств. - Плохая сохранность текста Полибия (и, в частности, XV и XVI книг, а также утеря XVII), которую не восполняют другие источники (App., Mac., IV; Diod., XXVIII, 1, 5), не позволяет восстановить детали столкновения Филиппа с Атталом I и тем самым выяснить, участвовал ли в действиях македонского царя против Пергама и Родоса Прусий. Исходя из общей логики развития событий, положительный ответ на этот вопрос выглядит вполне оправданным: македонская агрессия поставила Пергам перед серьезными проблемами, и вифинский монарх не должен был упускать шанс использовать их. Отсутствие упоминаний о поддержке Филиппа Прусием не является решающим аргументом против этого предположения ввиду, во-первых, упоминавшейся фрагментарности и нечеткости сообщений источников и, во-вторых, из-за локального масштаба предполагаемых операций Прусия. Объектом их вновь могли стать спорные территории в Мизии или Геллеспонтской Фригии, а на большее вифинский монарх едва ли мог претендовать из-за опасения быть втянутым в открытую конфронтацию со стоящим за Атталом Римом[82].
Последующее развитие событий показало, что Прусий за короткое время сумел верно оценить изменения в политической ситуации в Восточном Средиземноморье и занять наиболее выгодную и одновременно безопасную для себя позицию. Добившись больших военных успехов в ходе совместных с Филиппом кампаний, он проявил точный расчет и сумел вовремя отказаться от ставки на своего союзника. Уклоняясь от прямого или косвенного столкновения с римлянами во Второй Македонской войне, Прусий придерживался нейтралитета[83]. Некоторые факты показывают, что ему удавалось тонко вести свою дипломатическую линию.
В этом отношении особенно интересен эпизод из истории геллеспонтского города Лампсака. В декрете в честь гражданина этого полиса Гегесия, датируемом 196 г., сообщается о посольстве лампсакенцев к Титу Фламинину и десяти уполномоченным сената, занимающимся устройством политических дел в Греции после победы над Филиппом. Граждане города получили гарантии сохранения автономии и демократического управления, причем Фламинином были отправлены какие-то письма к царям (ἐπιστολὰς ηρὸς τοὺς βασιλεῖ[ς]), очевидно, с просьбой содействовать в обеспечении безопасности лампсакенцев (Syll.³ 591. сткк. 73-76). Исследователи единодушно считают, что здесь идет речь об Эвмене II Пергамском и Прусии I[84]. Сам факт обращения Фламимипа к вифинскому царю позволяет четче представить особенности внешнеполитического положения Вифинии после окончания Второй Македонской войны.
Прежде всего, одновременность дипломатических контактов Фламинина с Прусием по поводу предоставления свободы Киос у и обеспечения прав Лампсака, кажется, исключает возможность того, что первый из них представлял собой жесткое ультимативное требование (если это письмо вообще было отправлено - ведь Полибий говорит лишь о принятии senatus consultum, но не о его выполнении Фламинином). Трудно представить, что Фламинин (и, вероятно, часть сенаторов), рассматривая Прусия как монарха, на которого можно было возложить заботу о независимости греческого полиса, стал бы вести себя по отношению к нему так же, как римляне обошлись с Филиппом V, заставив его уйти из всех захваченных греческих городов. Таким образом, становится более понятным, как Прусию удалось сохранить за собой Киос и какую роль в этом играл Фламинин.
В свою очередь, для Фламинина и стоявших за ним сенатских кругов было выгодно заручиться поддержкой или хотя бы лояльностью вифинского царя, чтобы при случае воспользоваться ими для противопоставления Вифинии реально или потенциально опасным противникам - Македонии и Сирии - и тем самым успешнее проводить в жизнь принцип divide et impera.
Прусий, очевидно, обладал реальными возможностям для того, чтобы в какой-то мере контролировать ситуацию в районе Геллеспонта. Вопрос о том, кто именно угрожал безопасности Лампсака, не имеет пока ясного разрешения, но если в надписи в качестве недружественной силы, от которой нужно было оградить город, все же подразумеваются галаты[85], то обращение к Прусию выглядит вполне закономерно в свете тесных связей между Вифинией и азиатскими кельтами[86]. Помимо того, авторитет вифинского правителя со времени его экспедиции против эгосагов у геллеспонтских греков тоже был достаточно высоким.
Итоги Второй Македонской войны и, в частности, предъявленное сенатом Филиппу требование об освобождении захваченных им азиатских городов, показали, что Рим не собирался оставаться равнодушным к малоазийским делам. В этих условиях какие-либо агрессивные действия Прусия в районе Проливов, уже оказавшемся в сфере внимания сената, несли в себе опасность встретить противодействие со стороны римлян, что было чревато потерей всех совершенных Прусием приобретений. Обстоятельства предоставили ему возможность развить достигнутые успехи в другом географическом направлении - против Гераклеи Понтийской[87].
Единственным источником информации об этой войне служит Мемнон (Memn., F. 19,1-3), возможно, ориентировавшийся на сочинения Домиция Каллистрата[88]. Его рассказ достаточно подробен и обстоятелен, но контекст событий затруднителен для понимания вследствие нарушения порядка повествования и отсутствия четкой причинной связи и временной последовательности в главах 18-20[89].
Текст Мемнона дает яркое представление о стиле Прусия как политического и военного деятеля. о мотивах и предлогах нападения на город хронист не сообщает, но они вполне понятны: при том, что вифинско-гераклейские отношения ухудшились еще при Зиэле, Прусию было совсем несложно найти повод для нападения на полис, расположенный посреди его владений, - скорее всего, таковым послужили давние территориальные претензии. Поход против самой Гераклеи был тщательно подготовлен вифинским царем в стратегическом отношении: первоначально он отнял у гераклеотов Киер и Тиос, так что город оказался полностью окруженным (F. 19, 1)[90]. Приступив к штурму города, Прусий лично сражался в первых рядах своего войска - а ведь он был уже в весьма преклонном возрасте! Захвату Гераклеи, по словам Мемнона, воспрепятствовало только тяжелое ранение Прусия в ногу, которое вынудило его снять осаду (F. 19, 2).
Важное значение имеет вопрос о датировке рассматриваемых событий. Их хронологические рамки намечены Мемноном в указаниях на то, что после войны Прусий прожил ἔτη οὐ πολλά (F. 19, 3) и что последующее[91] нападение галатов на Гераклею произошло "еще до того, как римляне переправились в Азию" (οὔπω τῶν Ῥωμαίων εἰς τὴν Ἀσίαν διαβεβεκότων - Ibid.), то есть до 190 г. до н. э.[92] Имеющиеся в литературе попытки конкретной временной привязки - рубеж III и II вв.[93] или первое десятилетие II в.[94], кажется, должны быть скорректированы в пользу максимального приближения к 190 г. с учетом упоминания о довольно скорой смерти Прусия (ее обычно относят к 182 г.). к сожалению, указания Мемнона на продолжительность тех или иных отрезков недостаточно четки[95], но на их основе, вопреки мнению М. Янке, все же может быть построена определенная логическая конструкция[96].
Как показывают факты, накануне или во время Сирийской войны Гераклея оказалась практически лишенной чьей-либо союзной помощи, чем в полной мере сумел воспользоваться вифинский царь. Так, в ходе последующей войны против галатов гераклеоты были озабочены поиском союзников, но отражать нападение варваров им пришлось исключительно собственными силами: οὐδ᾿ αὐτῆς (Ἡρακλείας. - О. Г.) σύμμάχων ἀμελούσες, ἀλλ᾿ εἰς ὅσα παρεῖχεν ὁ καιρὸς παρασκευαζομένης (Memn., F. 20, 1). Это вполне объяснимо. Родос и Пергам, хотя их интересы объективно совпадали с внешнеполитическими устремлениями гераклеотов, не были заинтересованы в оказании им помощи, возможно, по соображениям торговой конкуренции[97]. Херсонес Таврический в тот период проводил независимую от своей метрополии политику и никакой поддержки Гераклее оказывать, видимо, не собирался[98]. Понтийское царство, прежде нередко рассматривавшееся гераклеотами как потенциальный или реальный партнер (F. 7, 2; 16, 1_2), в это время склонилось к союзу с Вифинией[99]. Прусий же, напротив, принял успешные дипломатические меры к дальнейшему ослаблению Гераклеи: случившееся вскоре нападение галатов на город явно было предпринято не без его содействия[100] (хотя бы потому, что кельтам пришлось бы для нападения на город пройти через вифинские территории).
Особого рассмотрения заслуживает вопрос о существовавших на тот момент взаимоотношениях гераклеотов с Римом. Очевидно, они не смогли гарантировать граждан Гераклеи от нападения вифинцев: их дипломатические миссии были направлены к римским полководцам после прибытия последних на азиатский театр войны с Антиохом (F. 18, 6) и соответственно уже по окончании мойны с Вифинией. Гераклеоты пытались посредничать в заключении мира между Римом и сирийским царем (F. 18, 8)[101], а затем ими был заключен союз с римлянами, "согласно которому они становились не только друзьями, но и союзниками - против кого и за кого обе стороны найдут нужным" (μὴ φίλους εἶναι μόνον ἀλλὰ καὶ συμμάχους ἀλλήλοις, καθ᾿ ὧν τε καὶ ἱπτὲρ ὧν δεηθεῖεν ἐκάτεροις - Ibid.). Видимо, граждане полиса лишь с опозданием, уже лишившись почти всей своей хоры[102], сумели путем заключения союза с Римом обезопасить себя от новых нападений вифинцев и галатов. Отношения Вифинии и Гераклеи отныне протекали в стадии едва тлеющей дипломатической конфронтации: греки, апеллируя к римлянам, пытались добиться возвращения утерянных земель и городов, но достичь этого им так и не удалось[103].
В непосредственной хронологической близости с агрессией против Гераклеи стоят переговоры Прусия с Антиохом III и римлянами относительно его участия в Сирийской войне. Характер вифинско-сирийских отношений начала II в. остается неясным - отчасти из-за недостатка информации, отчасти из-за того, что в усложнившейся международной обстановке связи Вифинии с великим державами (исключая Македонию) стали менее однозначными и едва ли поддаются жесткой дефиниции в терминах "враждебность" или "союз"[104].
Источники содержат упоминания о попы