Глава I. Введение
Междоусобные распри четвертого века в Элладе сделали греков удобовосприимчивыми к контролю со стороны иностранной державы. Будучи банкротом из–за недостатка сил и средств, ни один город–государство не мог держаться, а персидское золото чаще всего решало их успех или неудачу. В результате этой неразберихи Филиппу Македонскому и его сыну Александру не составило труда покорить неорганизованных греков. Сначала рассматриваемые как временное зло, македонцы вскоре продемонстрировали, что, нравилось это грекам или нет, их мир стал македонским.
Потому, что он записал историю этих трудных времен, Дурис Самосский выделяется в качестве важного человека. Наблюдая и испытывая македонскую оккупацию греческого мира, его работы, если бы уцелели, могли бы обеспечить ценную информацию весьма непонимаемого периода. Как бы то ни было, о значении его вклада можно судить только по нескольким фрагментам, и на основании этих данных критики поспешили осудить его. Любая попытка понять Дуриса и его писания обязательно начинается с подробных сведений о его жизни.
Отцом Дуриса был Kей, который, как и его сын, был тираном Самоса [1]. У него было два брата, Линкей, комический поэт [2], и Лисагор. Утверждение, что он был потомком Алкивиада [3], если это правда, расширяет знание о его семье до конца пятого столетия. Алкивиад использовал Самос в качестве базы для военных операций в течение нескольких лет после 411. Возможность, что он родил там ребенка, велика. Его любовные приключения, хотя, конечно, преувеличены, хорошо засвидетельствованы [4]. Самым известным было соблазнение Тимеи, жены царя Агиса. Дурис поверил в эту историю и записал ее [5]. Его интерес к ней и сообщение, что Алкивиад обольстил царицу для того, чтобы его потомки управляли Спартой, предполагают, что предок Дуриса на Самосе, возможно, был результатом подобного союза. Однако, это не является убедительным. Если Дурис требовал законного происхождения от Алкивиада, он, возможно, рационализировал то, что, казалось, было другим смущающим примером излишеств последнего. Побуждение Алкивиада к совращению царицы тогда было бы не похотью, а преднамеренной попыткой утвердить своих потомков во власти в Спарте [6]. Дурис также, возможно, гордо ссылался на косвенную связь своей семьи с «древней Спартой» через Алкивиада. Результатом союза стал Леотихид, который почти стал царем. Разочаровавшись в собственной эпохе, Дурис, как и многие из его современников, вероятно искал утешения в прошлом. Независимо от толкования распутство Алкивиада принудило некоторых вроде Якоби подозревать, что первое объяснение правильно, и все связи у Алкивиада были незаконными. Это представление — больше результат современных моральных приличий, чем свидетельств. Что для греков означала нелигитимность, остается нерешенным вопросом. Есть признаки, что отношения между Алкивиадом и самосской женщиной, возможно, были порядочными. Он, возможно, вступил в повторный брак, так как его жена Гиппарета, дочь Гиппоника, умерла за несколько лет до этого [7]. Если он формально не вступал в повторный брак, отсутствие скандальных историй, которые обычно собирались и служили пропагандой для его врагов (много афинян были на Самосе и видели его шашни), подтверждает, что манеру его предполагаемого сожительства с женщиной не считали спорной — поэтому оно было «легитимным» в глазах греков [8].
В годы после пребывания Алкивиада на Самосе и Пелопоннесской войны, остров продолжал вовлекаться в афинскую и спартанскую политику [9]. Но Анталкидов Мир в 386 ограничил их сферу деятельности, и в конечном итоге Самос подпал под персидское влияние [10]. Тимофей изгнал персов и захватил остров для Афин в 366/5. [11] Очевидно, афиняне считали Самос военным призом, и, возможно вспоминая его сочувствие к Спарте до Мира, изгнали самосцев и установили клерухию [12].
Где семья Дуриса проводила изгнание, неизвестно. Есть указания, что в Сицилии. По крайней мере два самосских декрета из послессыльного периода чествуют сицилийцев за оказанные услуги. Следовательно, некоторые из островитян, должно быть, искали убежище там. Другой декрет упоминает Агафокла, возможно, тирана Сиракуз. Если Агафокл действительно помогал самосцам, то это обстоятельство и возможно личное знакомство с тираном были стимулами для написания Дурисом истории Агафокла. Решающий аргумент за то, чтобы разместить его семью в Сицилию, однако, опирается на почетный декрет, который был предложен Лисагором, братом Дуриса. Он прославляет некоего Эпинеда из Гераклеи. Было несколько городов под названием Гераклея, доступных для самосцев, и надпись не различает, которая была домом Эпинеда. Одна из Гераклей была видным городом в Сицилии. Так как другие самосцы были в той области, возможность, что Эпинед был из сицилийской Гераклеи, сильна. Если признать, что у Лисагора как проектировщика декрета был личный интерес, чтобы Эпинеда должным образом почтили, то связь может быть установлена с Сицилией. В поддержку этой теории происхождение имени отца Дуриса, Kей, может быть полезным. Имя уникально и, возможно связано с римским именем Caius. Так как римское влияние было вообще ограничено Италией во время изгнания самосцев, имя Кей, наиболее вероятно происходило с запада [13]. Свидетельства, по крайней мере, гарантируют предположение, что Сицилия была убежищем семьи во время изгнания.
Самосцы возвратились на остров в 321 после того, как Пердикка провел в жизнь изначальный декрет Александра о возвращении всех изгнанников [14]. Афиняне неохотно оставили Самос, и Полиперхон, регент Филиппа Арридея и Александра IV, отдал его самосцам [15]. Контакты самосцев с Антигоном, возможно, начались уже с 321. Антигон стал владыкой Азии, объявив себя независимым от царей. Он логически выбрал защиту интересов самосцев и мог использовать стратегическое положение острова и его гавани в своих интересах. У роли «защитника» также была пропагандистская значимость. Самосцы учредили двойное празднество для Антигона и Деметрия и назвали филу по имени последнего [16]; упоминают обоих и почетные декреты. Самосцы также служили в штабе Антигона. Один офицер, Фемисон, был с македонцами в 315, и командовал судами в большом морском сражении Деметрия с Птолемеем в 306 году [17].
Очевидная тесная связь между Самосом и Антигонидами[18] помогает разъяснить другой аспект жизни Дуриса. Афиней делает запись, что Дурис и его брат Линкей поехали в Афины учиться у Феофраста [19]. Линкей, по крайней мере, стал близким другом последнего [20]. Однако, обстоятельства, при которых они прибыли в Афины и дата их прибытия остаются неясными. В то время как нет никакой информации о Дурисе, Линкей оставил несколько важных впечатлений от своего пребывания в Афинах. Он посетил пир Антигона, отмечавшего праздник Афродиты в Афинах, и был гостем на обеде, который Ламия, любовница Деметрия, дала для царя [21]. Так как Деметрий «освободил» Афины в 307, Дурис и Линкей, вероятно, прибыли туда не намного позже [22]. Либеральная атмосфера Ликея при патронаже Деметрия Фалерского, марионетки Кассандра в Афинах, возможно, оградила бы братьев от проблем в более раннее время, но другие факторы поддерживают дату после 307. Афиняне были враждебны к Самосу, и есть эпиграфические свидетельства, что они, возможно, напали на остров незадолго до 307 г. [23]. Тогда кажется сомнительным, что Дурис и Линкей, отец которого был, конечно, влиятелен на Самосе, если не тиран, сочли бы безопасным пойти в Афины, пока те не были захвачены своими «благотворителями». Также кажется маловероятным, что братья были бы в городе во время нападения Деметрия. При предположении, что Дурис действительно пришел в Афины после 307, более устойчивая дата его рождения может постулироваться. Он был, вероятно, старше Линкея, потому что наследовал своему отцу как тирану и получил имя своего деда, Дуриса. Но ему, возможно, не было сильно за 25. При предположении, что он действительно прибыл в Афины приблизительно в 307/6 и что ему было 25 лет, он родился бы приблизительно в 332/1 г. [24]. Несоответствие в несколько лет в любом направлении принимается.
Возвратившись из Афин, Дурис заменил своего отца в качестве тирана Самоса. Нет никаких признаков тирании на острове, и без свидетельств Афинея, Павсания и Суды о ее существовании было бы неизвестно. Эпиграфические и нумизматические источники после ссыльного периода упоминают магистратов, буле, пританий и народ, предполагает демократию. Это понятно, так как у тирании был худой подтекст. Для тирана было желательно приуменьшить, а не подчеркнуть свое положение. Более близкий осмотр показывает, что самосское правление, возможно, было формой плутократии, возможно тимократией. После столь долгого изгнания большинство людей, которые возвратились на Самос, должно быть, что–то выиграли. Они были старинными землевладельцами. Естественно, некоторые из более бедных классов, возвратились, но большинство из них несомненно начало новую жизнь в другом месте. Следовательно, большинство возвратившихся одобрило бы правление богача. Кроме того плутократия, возможно, подразумевалась в декрете, который возвращал изгнанников, так как ее учреждение, кажется, стало политикой у македонцев. После Ламийской войны в 321 Aнтипатр сменил афинскую демократию на правление, основанное на богатстве [25]. Все, кто владел менее 2 000 драхм, были удалены из корпуса граждан. Подобные реформы, кажется, имели место в других городах [26], и в том же самом году Пердикка возвратил самосцев [27]. Что в это время тирания могла существовать в пределах формы плутократии, продемонстрировал Деметрий Фалерский. После 318, хотя подведомственный Кассандру, он «контролировал» афинское правление, которое состояло из граждан, стоящих по крайней мере десять мин.
Это может объяснить природу самосского правления, но не раскрывает ни обстоятельств, ни дату тирании Кея. Возможно, его возвысили добровольно, возможно, в результате его олимпийской победы. Примеров Килона и Милона Кротонского достаточно, чтобы проиллюстрировать связь между олимпийскими победителями и политикой. Так как триумф Кея произошел во время изгнания, он имел бы особый смысл для самосцев — одно из немногих ярких пятен в расстроенный период. Со многими проблемами пришлось бы столкнуться по возвращении на остров. Избрание лидера и распределение земель были несомненно среди самых важных задач. После более 40 лет афинской оккупации права на собственность, должно быть, были проблемой. Большое количество вернувшихся было бы поколением, удаленным от изначальных изгнанников. Следовательно можно было бы предположить, что Kей, аристократ и самый известный из самосцев, был выбран, чтобы решить эти вопросы. Он также был бы вероятным кандидатом на военное лидерство (особенно против Афин). Оказавшись у власти, Kей, возможно, стал признанным «политическим боссом» на острове и подтвердил себя им при начале отношений с Антигоном. Процессы плутократии функционировали бы беспрепятственные, в то время как за ними стоял Kей, который реально определял, кто будет избран и что было лучшим для Самоса.
Kей все еще, возможно, был у власти под конец четвертого столетия, когда Дурис выпустил гемидрахму, что кажется несоответствующим действием для тирана, но подходящим для правительственного чиновника, чье положение его брат Лисагор по–видимому занимал также в конце столетия. Однако, эта информация настолько неопределенна, что приносит небольшую помощь в определении даты перехода тирании от отца сыну (если это был прямой переход). Какое воздействие на тиранию имело сражение при Ипсе в 301, когда Антигон был убит, а Деметрий сильно ослаблен, также остается вопросом. Возможно, Самос испытал несколько лет полной независимости и Kей, или Дурис утвердился как бесспорный правитель острова. В это время Приена получила тирана. Тогда, возможно, последовала борьба за власть, в которой Kей или его сын победили оппозицию и укрепили тиранию. Самое логическое предположение может быть то, что очень немного изменилось на Самосе после 301, и Деметрий продолжал проявлять там свое влияние. Он не потерял все свои восточные средиземноморские владения, и стратегическая гавань в Самосе, возможно, была особенно важна для него. Единственный конкретный факт в период после 301 — что в 283/2 Лисимах принял на себя ответственность за Самос. В том году он вмешался в земельный спор между самосцами и Приеной. Как и когда он обрел власть над Самосом, неизвестно [28], последовало ли это за кратким периодом независимости для Самоса, или стало прямым результатом отделения острова от Деметрия, тирания Дуриса, возможно, не испытала вреда. Если она действительно продолжала процветать при Лисимахе [29], то сомнительно, что она уцелела после его смерти в 281. Остров стал владением Птолемея II. Дурис, возможно, видел, что его тирания закатывается с Лисимахом, за крахом которого последовала смерть Птолемея, заканчивая период Диадохов. Эта комбинация событий, конец его тирании и конец эпохи, возможно, породили самую известную работу Дуриса, македонскую историю [30].
Эти более поздние годы, конечно, огорчали Дуриса, патриотические чувства которого к Самосу несомненны [31]. С тех пор как он возвратился на остров мальчиком в 321, он видел свою родину постепенно проглатываемую Македонией. Хотя Антигон, Деметрий и позднее Лисимах защищали Самос, они защищали его от других македонцев и заботились о своей собственной выгоде. Дурис, должно быть, негодовал на их присутствие также, как и многие другие во всей Элладе. Возможно, одно время он надеялся подражать успеху тирании Агафокла на Западе. В конечном счете Дурис беспомощно взирал на то, как Самос становился пешкой в международной политике. Фактически иностранец на своей собственной земле, он несомненно обвинял македонцев в своих собственных неудачах и эллинских и размышлял «о лучших» днях. Несомненно, он умер разочарованным человеком.
В дополнение к македонской истории и биографии Агафокла Дурис написал самосскую хронику и работы о трагедии, Эврипиде и Софокле, гомеровских вопросах, живописи, обычаях, состязаниях и чеканке. Упомянута еще ливийская история, которую Якоби правильно определяет как часть биографии Агафокла [32]. Тиран проводил кампанию в Африке в течение нескольких лет после 310, и материал о Ламии, приведенный как происходящий из второй книги ливийской истории, повторяется в сообщении Диодора о ливийской экспедиции Агафокла [33]. Единственный другой фрагмент из книги II содержит информацию о ливийской флейте [34]. Так как источник для существования ливийской истории очень поздний (Фотий–Суда), вторая или ливийская книга Дурисова Агафокла, возможно, была отделена от главной работы и ходила независимо. Для эпитоматоров было весьма обычно уменьшать большие работы в виде сборника, как компиляторы объединяли трактаты различных авторов на схожие темы под общим титулом [35]. То же произошло и с Дурисом, так как Плиний приписывает ему писания о рождениях уродов, собаках, деревьях и пирамидах — все это вряд ли предметы для монографии [36].
Несомненные остатки Дуриса сохранены многими авторами. В первом столетии до н. э. Цицерон защищал его способность как историка, но александрийский ученый Дидим не верил его сообщению о потере глаза царем Филиппом. Диодор Сицилийский включил пласты Дуриса в свою Историю, в то время как Страбон консультировался с ним относительно этимологии Раг в Мидии. В конце первого столетия нашей эры Плиний использовал его авторство для нескольких тем. Плутарх привел данные из Дуриса в биографиях Перикла, Алкивиада, Лисандра, Агесилая, Александра, Фокиона, Евмена, Цицерона, Деметрия и Пирра, а Зенобий, который жил при Адриане, заимствовал из него пословицы. Климент из Александрии был знаком с Дурисом, и Афиней, писавший в третьем столетии, брал у него красочные анекдоты и яркие описания известных людей. Лексикограф Гарпократион также находил его ценным, как и Диоген Лаэрций и Порфирий, которые вычитывали у Дуриса подробности о философах. В пятом столетии н. э. Прокл упрекнул Дуриса за критику Платона, а Стефан Византийский, вероятно живший в шестом столетии, брал у него информацию о Самосе, Египте и Сицилии. Фотий знал его работу в девятом столетии, и он был употребляем многочисленными схолиастами, включая Цеца в двенадцатом столетии. В прямой или в косвенной передаче труды Дуриса пользовались вниманием более 1300 лет.
Хотя этот список показывает, что разные авторы использовали Дуриса в течение длительного времени, это мало помогает в определении качеств его работы, в частности историй. Горстка фрагментов, спасенных с помощью различных писателей, с различной мотивацией и уровнем критики, вряд ли укажут на изначальные замыслы Дуриса. К сожалению, эти остатки и несколько обидных замечаний древних должны служить критерием, на основе которых делается вывод о достоинствах Дуриса.
Ободряет обнаружить, что Филарх, основной источник по периоду 272-220, кажется, консультировался с Дурисом о преемниках Александра [37]. Агафархид, географ второго столетия и историк, также, кажется, его использовал. Тем не менее, Полибий, самый видный из эллинистических историков, даже не упоминает его имени. Дурис, возможно, цитировался в потерянной части работы Полибия, но кажется вероятным, что, если бы он обсуждался вообще, то обсуждался бы в энергичной полемике Полибия против Филарха. И у Дуриса и у Филарха были схожие представления о написании истории. Полибий расценил сообщение Филарха о Клеоменовой войне как сознательно сенсационное и эмоциональное и высказал активное неодобрение его театральным подходом [38].
Другие комментарии по всей Истории подтверждают отвращение Полибия к «трагической истории» [39], но его мнение не должно приниматься как категоричное. Сам он не мог избежать влияния «трагической истории» или естественной склонности писать ее. Страбон обвинял его в попытке разжалобить своих читателей [40], и несколько пассажей из Истории напоминают лучшего из «трагических историков», Филарха [41]. У Полибия были личные мотивы ненависти к апологету Спарты. Как историк неудавшейся революции Клеомена Филарх досаждал Полибию, убежденному стороннику Ахейского Союза [42]. Союз был главным врагом Клеомена в его попытке управлять Пелопоннесом, и Полибий не мог переварить сообщения, которое прославляло спартанского реформатора. Принимая проахейскую версию изложения того же самого периода Арата Сикионского, Полибий был обязан дискредитировать Филарха, так чтобы «истинная» история дела могла быть раскрыта. Так как это не была определенно «трагическая история», которая мотивировала полемику Полибия против Филарха, он, как должно ожидать, не упомянул Дуриса, даже при том, что, вероятно, читал его [43]. Полибий также не мог цитировать историка намного более близкого его идеалам исторического сочинительства — Гиеронима Кардийского, чья История охватывала приблизительно тот же самый период, что и Дурисова. Вероятно, ограниченный объем Дурисовой истории и отсутствие в ней актуальности для Полибия обусловило неупоминание им его имени.
В первом столетии Дидим, александрийский эрудит, внес первую ноту разлада, когда он обвинил Дуриса в баловстве чудесами [44]. Наоборот, более известный критик, Цицерон, объявил его «усердным историком» [45]. Знакомство Цицерона с Дурисом демонстрируют, что он был все еще в моде в литературных кругах Рима, но его комплимент может подтвердить, а не препятствовать Дидимову обвинению, если мысли Цицерона о том, как надо писать историю, отражены в его письме Лукцею. Считая собственную карьеру драмой, заполненной действиями и сценами [46], Цицерон писал Лукцею, что он должен увековечить его роль спасителя республики [47].
Другие древние критические замечания далее путают проблему достоинств Дуриса. Знаток литературного стиля Дионисий Галикарнасский без разбора смешивал Дуриса с Полибием, Гиеронимом и многими другими, подходы которых к истории полностью отличались, и порицал их всех [48]. Плутарх в «Перикле» бешено нападает на Дуриса за искажение правды [49], и все же он консультировался с ним в девяти других биографиях и вероятно базировал на его сообщении «Деметрия». В четвертом столетии нашей эры, Гимерий не находил различия между Дурисом, Геллаником и «галикарнасцем» (Геродотом) и считал их всех малоценными [50]. Фотий обвинял Дуриса в тех же самых ошибках, которые он нашел у других [51].
Было бы безрассудно выводить ценность Дуриса исключительно из этих свидетельств. Действительно, если бы комментарии Дионисия и Гимерия о Полибии и Геродоте были всем, что выжило, то их фактическое качество не было бы известно. Скудные 96 фрагментов из обширного корпуса Дурисовых работ могут ввести в заблуждение, хотя несколько из более внушительных остаются, по крайней мере, причиной исследования его идеи истории. У описания Дуриса прибытия Алкивиада в Афины есть все атрибуты большой постановки [52], костюм Деметрия Полиоркета не иначе как фантастический [53]. И мало кто мог сравниться в расточительности с Деметрием Фалерским [54].
Были в его историях случаи, которые предполагают, что Дурис не был совсем уж некритически настроен по отношению к своему исходному материалу. В отличие от большинства историков, он отказался верить, что Александр встретил царицу амазонок [55]. Дурис также отверг феноменальное сообщение Ктесия о смерти Сарданапала, приписывая ее более разумно руке оскорбленного жителя Мидии, чувствующего отвращение к расточительности царя [56]. Эти примеры являются полезными для показа, что необходимо проявлять осторожность, прежде чем делать «очевидные» выводы о способностях Дуриса.
Очевидный сенсационный и драматический стиль Дуриса (и других как он) был назван «трагической историей». Вообще, у «трагической истории» есть многие из качеств трагедии. Герои и героини, повороты судьбы, моральные уроки, тщательно продуманные костюмы и декорации являются частью ткани. Цель «трагического историка» была оживить прошлое, эмоционально привлекая свою аудиторию так, чтобы она могли испытать опосредованно события, которые он описал. В то время как «у трагической истории» действительно есть эти особенности, было бы ошибкой изолировать ее от греческой историографической традиции. Слишком часто она рассматривалась как уникальное явление, и обсуждения ее происхождения были направлены на философские, а не на историографические причины. Шварц и позже Шеллер убедили себя и других, что литературные теории Аристотеля и перипатетиков были ответственны за «трагическую историю». Учение Аристотеля было извращено, и различие между поэзией и историей, так ясно представленное в Поэтике [57], перепутано. Особенности поэзии, в первую очередь трагедии, были применены к истории. Ульман, однако, бросил вызов этой теории и думал, что он нашел происхождение «трагической истории» в школе Исократа. Он полагал, что Каллисфен действительно приспособил представления Аристотеля о поэзии к истории, но следовал школе Исократа, так как согласно Цицерону, Каллисфен писал историю «почти как ритор» [58]. Но комментарий Цицерона не обязательно соединяет Каллисфена со склонным к риторике Исократом, и при этом риторический стиль не является существенным компонентом трагической истории. Ошибочность этих теорий не должна обсуждаться здесь, так как они были успешно опровергнуты Уолбэнком. От Гомера и самых ранних «историков» и поэтов, Геродот унаследовал трагический элемент. Как и Эсхил, он считал поражение Ксеркса карой за его hybris (гордыню) и неоднократно отмечал нежелание богов терпеть человеческое зазнайство. Крез вызвал свой конец, считая себя счастливейшим из людей [59]. Камбиз убил священного быка Аписа и гарантировал себе несчастный конец [60]. Поликрат, тиран Самоса, знал, что его крах близок, когда он открыл рыбу и нашел свое кольцо [61]. Разочарованный Фукидид приписывал моральные причины падению Афин [62]. Хотя обычно сдержанный, он описал афинское бедствие в Сиракузах в выражениях, которые подогреют любую аудиторию и вероятно вдохновили Полибиево сообщение о пересечении Ганнибалом Роны. Энтузиазм афинян спасти Митилену волнует читателя, и искусные речи по всему рассказу оживляют события. Ктесий, врач при дворе Артаксеркса, включил в свою Историю сенсационные подробности. Плутарх обвинял его в смаковании кровавых деталей при описании смерти Кира [63], и примеры интриг и сплетен характеризуют его фрагменты. Ктесиево описание Сарданапала решительно напоминает об изображении Дурисом Деметрия Фалерского[64].
Существует еще много примеров, но этих достаточно, чтобы продемонстрировать, что «трагическая история» существовала задолго до Дуриса. Кроме того, становится очевидным, что существует не только один тип «трагической истории», и она варьируется в зависимости от писателя. В эллинистический период трагизм стал отличительной чертой многих историков, включая Дуриса. Почему он решил писать трагическим образом, можно понять только путем изучения его менталитета и влияний на него. Что могло быть законным интерпретация истории в Дурис, могут не казалось так позже критиков. Оценивать его должным образом следует в контексте исторических сил его собственного времени.
[1] Эд. Шварц заключил из исправленного текста Павсания (VI.13.5), что Дурис, упоминаемый там, не историк, а его дед, тогда как его отцом был Скей, который предшествовал сыну как тиран Самоса. Недавно изданная надпись демонстрирует, что имя отца Дуриса — правильнее Кей. О тирании Дуриса, см. Athenaeus VIII.337D (J 76 T2) и Suda s.v. Lynceus
[2] Athenaeus VIII.337D (J 76 T2; Suda s.v. Lynkeus
[3] Plutarch Alcibiades XXXII.2 (J 76 T3).
[4] Согласно источникам, Алкивиад обольстил спартанскую царицу Тимею (Plutarch Agesilaus III.1f., Alcibiades XXIII 7; Lysander XXII.3; Athenaeus XII.535BC; XIII. 574D; cр. также Xenophon Hellenica III.3.1ff.; Pausanias III.8.7ff.; Justin V.2), и родил сына от мелосской рабыни (Alcibiades XVI.4f.). У него также были дела с многочисленными куртизанками (Alcibiades VIII.3; XXXIX.1ff.; Athenaeus XII.535C; Nepos Alcibiades X.6), спал с матерью, сестрой и дочерью и преследовал жен других мужчин (Athenaeus V.220 СD; XII.534F-535A; cр. XIII. 574DF; также Lysias XIV.41f.). Одна история говорит, что он был убит братьями девушки, которую он развратил (Plutarch Alcibiades XXXIX.5).
[5] Plutarch Agesilaus 111.1 f. (J 76 F69).
[6] Понимал ли Дурис это или нет, соблазнение Tимеи, возможно, имело более глубокое значение. Согласно Фукидиду (VIII.6.3), Алкивиад был наследственным другом спартанского эфора Эндия, и они были очень близки. Эти двое уже, возможно, были в сговоре с 420, когда Эндий был членом спартанского посольства в Афины, которое из–за Алкивиада потерпело неудачу (V.44.3). Эндий был, конечно, готов помочь дискредитировать царя Агиса по предложению Алкивиада (VIII.12.2f), возможно, соблазнение Tимеи было частью заговора, нацеленного на подрыв власти Агиса, пока тот был на войне, и на захват контроля над правлением.
[7] Plutarch Alcibiades VIII.4. Сын Алкивиада, Алкивиад, сказал, что его мать умерла вскоре после его рождения (Isocrates XVI.45). Что Медонтида из Абидоса была когда–либо женой Алкивиада, сомнительно: см. Athenaeus XII, 534F-535A; также XIII.574E.
[8] Возможность, что кто–то из потомства Алкивиада проник в семью Дуриса, нужно также рассмотреть. Однако, нет никакого способа определить, сколько детей он имел. У него определенно был один сын от Гиппареты, тоже Алкивиад (Lysias XIV; XV; Isocrates XVI; cр. также Plutarch Alcibiades 1.4). Являются ли дети Алкивиада, о которых говорит Лисий (XIX.52), также от Гиппареты, нельзя решить. Сын от мелосской рабыни, конечно, тоже в обойме, и еще у него наверняка была дочь, иначе не было бы никакой цели для обвинений, что он спал с ней. И сын от Тимеи не может быть отчислен.
[9] Проафинская фракция была изгнана из острова Лисандром в 404, и Самос получил спартанского гармоста. В 394 Конон победил спартанский флот при Книде, на что самосцы отреагировали возведением статуи афинского адмирала (Pausanias V1.3.16) и ненадолго присоединились к антиспартанскому союзу. В 390, однако, спартанец Телевтий пристыковал там свой флот, и получил от самосцев семь судов (Xenophon Hellenica IV.8.23).
[10] Demosthenes XV.9f. Самос не был назначен Персии по условиям Анталкидова Мира (Xenophon Hellenica В.1.31; Diodorus XIV.110.3), но его близость к персидской империи гарантировала его ею поглощение.
[11] О Тимофее см. Isocrates XV 111; Demosthenes XV.9f.; Nepos Timotheus Iff.
[12] Начиная с Грота, были приняты три стадии клерухии: первая в 365/4, вскоре после того, как Тимофей захватил остров, и два «подкрепления» в 361/0 и 352/1. О подробностях относительно клерухии см. Diodorus XVIII.8.7; XVIII.18.9; Стрэбо XIV 1; Aristotle Rhetoric.6.1384b, 29ff.; Aeschines 1.53; Scholia Aeschines 1.53; Diogenes Laertius X.1.
[13] Это утверждало бы, что Кей родился в изгнании. Если бы дед Дуриса, Дурис (см. примечание 1), был сыном Алкивиада, то он был бы средних лет, когда родил Kея (после 365/4).
[14] Diodorus XVII 109.1; XVIII.8.2ff.; XVIII.18.9.
[15] Diodorus XVIII.56.7.
[16] И праздник, и фила были, вероятно, назначены в 306 после победы Деметрия над Птолемеем при Саламине.
[17] Diodorus XIX.62.7; ХХ.50.4.
[18] Однако, Линкей упоминает без указания даты, что посетил пир Птолемея (Athenaeus III.100E; III.101EF; и IV.128AB), и самосская почетная надпись послессыльного периода приводит Птолемея, который, возможно, был правителем Египта. Отсюда можно утверждать, что при «защите» со стороны Антигона и Деметрия у Самоса была определенная степень свободы якшаться с их врагами, но оба случая могли произойти в период мира между эпигонами в 311.
[19] Athenaeus IV.128A; VIII.337D (J 76 T1-2); и Suda s.v. Lynkeus.
[20] Athenaeus III.100E.
[21] Athenaeus IV.128AB; III.101EF; Plutarch Demetrius XXVII 2.
[22] Феофраст был изгнан после захвата Афин из–за своей тесной связи с Деметрием Фалерским и общего недовольства философами (Pollux IX.42; Diogen Laertius V.38; Athenaeus XIII 610EF). Закон, который высылал философов, кажется, был быстро отменен, так как Эпикур смог открыть свою школу перед концом 307/6. Изгнание Феофраста, возможно, не длилось очень долго, если вскоре после 307 Дурис прибыл в Афины, чтобы у него учиться.
[23] Надписи упоминают о чужеземном нападении на Самос, и афиняне так или иначе к нему причастны. Контекст ужасно испорчен, но учитывая враждебность Афин к Самосу, Хабихт полагает, что они играли роль агрессора. Дата нападения неясна. Хабихт помещает ее около конца столетия, но прежде 307, когда Афины были захвачены Деметрием.
[24] Весьма разумная дата рождения для Дуриса, если его отец Кей родился в изгнании вскоре после 365/4, как предположено ранее.
[25] Diodorus XVIII.18.3f.
[26] Diodorus XVIII.18.8.
[27] Diodorus XVIII.18.9. 47; Diodorus XVIII 74.3.
[28] Хабихт думает, что Самос присоединился к Ионийской Лиге в чествовании Лисимахова стратега в Азии, Гиппострата, в 289/8, и, возможно, принадлежал Лисимаху в то время.
[29] Тарн считает, что тирания продолжалась при Лисимахе.
[30] Нет никаких признаков, что История, которая началась в 370/69, продолжалась значительно после смерти Лисимаха, последней поддающейся датировке ссылки из работы (Pliny Naturalis Historia VIII.143 (J 76 F55)).
[31] Дурис написал историю своей родины, и Плутарх обвинял его в искажении правды в интересах Самоса (Pericles XXVIII.1ff. (J 76 F67)).
[32] Photius–Suda s.v. Lamia (Schol. Aristoph. Vesp. 1035) (J 76 F17).
[33] Diodorus XX.41.3f.
[34] Athenaeus XIV.618BC (J 76 F16).
[35] Исследователь Африка предполагает, что схожее произошло с Филархом, и что отступления были извлечены из его Истории и получили отдельные названия.
[36] Pliny Naturalis Historia 1.7; 1.8, 1.12; 1.36 (J 76 112).
[37] Филарх также, кажется, заимствовал историю Аркадиона и Филиппа из Дуриса (Athenaeus VI.249СD (J 76 F3) (J 81 F37)).
[38] Polybius 11.56.10ff.
[39] II. 16.13f.; III.47.6-48.12; III.58.9; VII.7.1ff.; XII. 24.5; XII. 26b.4f.; XV.34.1-36.11; XVI.12.7ff.; XVI.17.9; XVI.18.2; XVI.20.4; XXIX. 12.1ff.
[40] Strabo VIII.6.28.
[41] См. Polybius III.43.7f.; XXX.22.1ff. (из Athenaeus XIV.615AE; cр. Livy XLV.43.1); и XXX.25.1ff. (Athenaeus V.194C-195F; и X.439A-D) как хорошие примеры «трагической истории».
[42] Отец Полибия, Ликорта, был стратегом Ахейского союза, и сам Полибий нес нес прах великого ахейского героя, Филопемена, который способствовал окончательному поражению Спарты.
[43] Дурис наверняка был включен в частые комментарии Полибия о предшественниках, и он, вероятно, читал самосское сообщение об Агафокле (см. IX.23.2).
[44] Didymus De Demosthene XII.50 (J 76 T7, F36).
[45] Cicero Epistulae ad Atticum VI.1.18 (J 76 T6, F73).
[46] Cicero Epistulae ad Epistulae Familiares V.12.6.
[47] Cicero Epistulae ad Epistulae Familiares V.12.3.
[48] Dionysius Halicarnassensis De Compositione Verborum IV (II 20, 16 UR) (J 76 T10).
[49] Plutarch Pericles XXVIII.1ff. (J 76 T8, F67).
[50] Himerius Declamationes XIV.27 = J 76 T 11).
[51] Photius Bibliotheca 176 p.121b 3 = J 76 T 9).
[52] Plutarch Alcibiades XXXII.2ff. = J 76 F70).
[53] Athenaeus XII.535F-536A = J 76 F14).
[54] Athenaeus XII.542B-E = J 76 F10).
[55] Plutarch Alexander XLVI.1f. = J 76 F46).
[56] Athenaeus XII.529A = F42).
[57] Poetica IX.2-9.1451b.1ff.
[58] Cicero De Oratore II.58.
[59] Herodotus I.30ff.; 86 ff.
[60] Herodotus III.27ff.; 64ff.
[61] Herodotus III.40ff.
[62] Thucydides XXXVI.1-XLIX.4.
[63] Plutarch Artaxerxes XI.6 (J 688 F20).
[64] Athenaeus XII.528F-529A = J 688 F1p).