Период Александра Македонского был поворотным пунктом также и в истории древней географии. Грандиозные переходы и плавания, совершенные македонской армией и флотом, открыли для греков воочию внутренние области Азии и Африки, а также берега Индийского океана и Персидского залива, о котором впервые в результате плавания Неарха были получены определенные сведения.
Не говоря уже о значении походов Александра для изучения среднеазиатских пространств, только в это время греки познакомились как следует с внутренними областями Малой Азии. О ней, как мы убедились, Геродот имел еще совершенно недостаточные и превратные представления, вплоть до того, что он не упомянул о Тавре - горном хребте, пересекающем полуостров в долготном направлении и находящем свое продолжение, как считали позднейшие географы древности, в великих горных хребтах Азии, с которыми греки также впервые познакомились в результате македонских завоеваний.
Однако эти новые и поистине грандиозные географические факты, ставшие достоянием географической науки во второй половине IV столетия до н. э., могли быть ею осознаны и освоены лишь значительно позже, не раньше чем через столетие. Современники же этих открытий, и при этом наиболее образованные и прозорливые из них, как, например, Аристотель, стояли в области географических представление еще во многом на позициях древнеионийской науки. И это в то время, как космологические представления греков на протяжении V‑IV вв. до н. э. претерпели глубочайшие изменения и от Анаксимандровой земли-цилиндра, плавающего в Мировом океане, пришли к учению о шарообразности Земли, зародившемуся у пифагорейцев, в качестве чисто отвлеченного и мифологического образа, в научную же гипотезу обращенного трудами Парменида, Эвдокса и Аристотеля.
Весьма продуктивным оказалось также высказанное впервые Парменидом учение о зонах, на которые он разделил земную поверхность в климатическом отношении. Учение о зонах было в особенности развито Аристотелем, установившим наличие пяти зон на земном шаре: жаркой зоны, обнимавшей пространство между тропиками и необитаемой вследствие чрезмерно высоких температур и засушливости; двух умеренных зон - южной и северной, обнимавших пространство между тропиками и полярными кругами, пригодных для жизни, и двух холодных полярных зон, необитаемых вследствие морозов и вечного оледенения.[1]
Однако, несмотря на все эти теоретические успехи, неуверенно и медленно распространявшиеся в науке, в области реальных географических знаний современники Александра Македонского пребывали еще в плеву представлений, укоренившихся с глубокой древности и весьма прочно владевших человеческим сознанием.
В воображении спутников Александра господствовало представление о причастности совершаемых ими подвигов к тем пространствам, с которыми были связаны великие военные предприятия легендарных и реальных завоевателей глубокой древности - Сезостриса, Кира, Дария Гистаспа. Перед их сознанием вставали видения Кавказа, имя которого они перенесли на открывшиеся их глазам хребты Паропаниса и Имава (Гиндукуша и Гималаев).
Страбон впоследствии приписывал лести спутников Александра это совершенно естественное стремление к перенесению знакомых воображению греков географических представлений н наименований на неизвестные местности. К границам Индии вместе с именем Кавказа греческие завоеватели перенесли также и связанные с этим именем легенды о Прометее и Геракле, обращая в потомков последнего местные индоскифские племена, по весьма свойственному эллинскому сознанию стремлению привести все варварские народы к своему корню. Как некогда подобные легенды рассказывались об италийцах и о скифах, так теперь их распространили на североиндийских сибов на том основании, что они, подобно Гераклу, были вооружены дубинами и одевались в звериные шкуры.[2]
В угоду укоренившемуся уже в ионийскую эпоху представлению, реки Оке и Яксарт, еще весьма смутно разделявшиеся между собой в сознании как иранцев, так и греков, спутники Александра отождествляли с Танаисом, относительно которого существовало твердое представление, как о границе европейского и азиатского материков. Среднеазиатских скифов, живших по ту сторону Яксарта, они готовы были в связи с этим отождествить с европейскими скифами, оживив таким образом древнейшие и зафиксированные у Гомера представления о скифах-абиях, послы которых посетили Александра Македонского в бытность его на Яксарте.[3]
Поскольку было известно, что Танаис впадает в Азовское море, а Оке и Яксарт в Каспийское (об Аральском море, как об отдельном бассейне, ученые не знали до самого конца античной эпохи), то во времена Александра появилось представление об общности Азовского и Каспийского бассейнов. Оно основывалось, очевидно, только на этом смутном отождествлении среднеазиатских рек, ошибочно относимых к каспийскому бассейну, с Танаисом, а не на реальных данных о Манычской низменности, заливаемой иногда весенними водами, что и могло бы производить впечатление слитности Каспия и Меотиды - факт, который вряд ли следует полагать известным географам эпохи Александра Македонского. О распространенности этого мнения среди спутников и современников Александра Страбон сообщает со ссылкой на Поликлета из Лариссы - историка, писавшего на рубеже IV‑III столетия до н. э.[4] Следы подобных представлений имеются и в других сочинениях, посвященных истории походов Александра Македонского, например у Квинта Курция.[5]
На основании тождества Яксарта и Танаиса географы эпохи Александра склонны были распространять границы европейского материка до Яксарта, подкрепляя это тем соображением, что на правом берегу Яксарта растет ель, и скифы, живущие у берегов этой реки, употребляют еловые стрелы. Считалось, что ель в Восточной Азии не произрастает. Страбон (XI, 7, 4) склонен и эти представления приписывать честолюбию Александра и лести его приближенных, пытавшихся представить своего царя покровителем скифов, не покоренных прежними великими завоевателями.
Как бы то ни было, легенда об Александровых подвигах на р. Танаисе держалась прочно, и отражение ее находим еще в "Александровых алтарях", помещаемых Птоломеем у устья р. Танаиса.[6] Аммиан Марцеллин упоминает также об Александровых алтарях на р. Борисфене; свидетельство это имеет под собой, однако, гораздо более реальные основания, чем данные Птолемея, и его необходимо связать с одиночным, но весьма любопытным свидетельством Макробия[7] о том, что наместник и полководец Александра Зопирион в своем походе против европейских скифов, предпринятом в бытность Александра в Азии,[8] дошел до ворот Ольвии, но был отражен и погиб во время этой кампании.
О том, однако, насколько было трудно сделать необходимые выводы из новых географических данных, ярче всего свидетельствует тот факт, что, несмотря на поход вдоль р. Инда к его устью и плавание вдоль южных берегов Азии, Александр готов был в Индии искать истоки р. Нила. Он будто бы усматривал подтверждение этой, основанной на легендарных данных, ионийской точки зрения в том, что в р. Гидаспе водились крокодилы, а у р. Акесина росли египетские бобы. Будто бы и свой флот Александр снаряжал первоначально с намерением плыть на нем прямо в Египет.[9] Подобные свидетельства цепкости традиционных географических представлений и стойкости перед, казалось бы, уничтожающими их новыми фактами могут быть почерпнуты и из самих сочинений величайшего ученого того времени, а равно и всей древности - Аристотеля.
Несмотря на то, что Аристотель убежден в шарообразности. Земли и во вращении вокруг нее небесной сферы и светил, он, все же не считает потерявшим значение учение древних ионийцев о северных горах, скрывающих на ночное время Солнце.[10] Доказывая, что горы вообще являются местами концентрации влаги, он устанавливает, подобно древним ионийцам, происхождение рек из высоких гор. При этом Аристотель указывает, что величайшие и длиннейшие в мире реки вытекают из северных гор, которые в свою очередь являются высочайшими горами. Если Геродот, отрицая существование Рипейских гор, не мог все же, как мы видели, обойтись без них в своем изложении и упоминал о них, не называя по имени, то Аристотель прямо повторяет древнеионийскую версию о Рипеях на дальнем севере, выше крайних пределов Скифии, с которых берут начало многочисленные и большие реки, кроме Истра, истоки которого он знает в другом месте; И лишь сообщения ионийцев о высоте этих гор он склонен считать баснословными.
В подтверждение подобных, с глубокой древности известных, но оспаривавшихся в греческой литературе, вещей Аристотель приводит новинку: указание на открытые Александром Македонским в Азии высочайшие горы, именуемые им Парнассом, с которых также текут великие азиатские реки, в частности Бактр, Хоасп и Араке (т. е. разумея, очевидно, под последним, вслед за Геродотом и более древними авторами, Окс). С этих же гор Аристотель готов вывести и Танаис, как это делали многие другие географы поры Александра Македонского. Отдавая дань модной в эпоху эллинизма теории бифуркации рек, он заставляет Танаис в качестве рукава Аракса (Окса), текущего в Каспийское море, впадать в Меотиду.[11]
В отношении Каспийского моря Аристотель стоит на прежней, свойственной ионийцам и Геродоту, позиции: Каспийское море является замкнутым бассейном. Но следуя своей гидрографической осведомленности и точности, не допускавшей, чтобы столь интенсивно пополнявшийся за счет больших рек бассейн не имел выхода, он заставляет его на основании ли собственных соображений или каких‑либо неизвестных нам ближе данных изливаться посредством подземного протока в Черное море. Соединение этих морей имело место у так называемых "Пучин Понта" (βαθέα τού Πόντου) - пункт его наибольшей глубины.
Судя содержащемуся в "Метеорологии"[12] указанию на то, что от этих "Пучин" видны кавказские вершины и что место это находится близ страны племени кораксов, речь идет о прибрежных водах близ Диоскуриады (Сухуми), откуда действительно бывают видны снежные вершины Кавказа.[13] Замкнутость каспийского бассейна Аристотель подчеркивает еще раз в другом месте "Метеорологии",[14] указывая при этом, что таким же замкнутым водоемом является в сущности и Эритрейское (Красное) море, имеющее, по-видимому, лишь небольшое (хата jux‑pov) сообщение с тем морем, которое находится за Геракловыми столпами, т. е. с Атлантическим океаном - его Аристотель, подобно убежденному в этом достаточно твердо Геродоту, считал соединяющимся с Индийским океаном.
Что же касается до подземного слияния Черного и Каспийского морей, то при всей одиночности этого сообщения Аристотеля нельзя не обратить внимание на тот факт, что подобный же способ соединения он позволяет подозревать и в отношении Черного моря и Адриатики, в своем рассказе о рыбах трихиях,[15] которых ловят на пути из Пропонтиды в Понт, но никогда на обратном пути, который они совершают по Дунаю. Передавая этот же рассказ, Плиний уже совершенно определенно говорит о подземном рукаве, соединяющем оба моря.[16]
Совершенно определенно опять‑таки о подземном соединении названных морей повествует и Теопомп, о чем имеется краткое указание у Страбона.[17] Теопомп при этом приводит в доказательство опять‑таки совершенно рационалистическое соображение, а именно находки фасосской и хиосской керамики у Нароны, на адриатическом побережье. Если и эти домыслы в действительности восходят к Аристотелю, то мы вправе были бы говорить об определенной аристотелевой теории, в силу которой замкнутые или имеющие лишь незначительное сообщение с другими бассейнами моря соединялись с ними посредством подземных протоков.
Наряду с этим Аристотелю, быть может, была уже известна также и версия о наземной бифуркации Истра, изливающегося одним рукавом в Понт, а другим в Адриатическое море, равно как и соответствующая версия Аргонавтики, которая, как мы показали выше, обязана своим происхождением освоению и колонизации адриатических берегов и могла возникнуть вряд ли ранее IV столетия до н. э.[18]
Судя по тому, что границей Ливии и Азии Аристотель считает не Нил, а Суэцкий перешеек, следует полагать, что и границу между Азией и Европой он проводил не по Танаису, а по Кавказскому перешейку и р. Фасису. В этом предположении нас подкрепляет тот факт, что из одного пассажа, касающегося характеристики местожительства скифов и савроматов, следует,[19] будто разделенные Танаисом племена находятся все же оба на европейской территории, ибо оба населяют холодную (европейскую) область. Возможно, таким образом, что упоминаемое Эратосфеном[20] деление материков по перешейкам восходит в конечном счете к Аристотелю.[21]
Если в отношении восточных стран Аристотель уже располагает фактами, добытыми македонским завоеванием, хотя и использует их еще весьма ограниченно, то в отношении северо-западных стран он также свидетельствует о некотором увеличении фактических знаний по сравнению с Геродотом, не всегда при этом известного и понятного происхождения. Ясно только, что этот великий коллекционер фактов использовал все те новые материалы, которые открылись благодаря дальнейшему освоению греками италийских и Лигурийских берегов. Если для Геродота загадочная Пирена, откуда берет начало р. Истр, была именем города, то Аристотель уже прилагает это наименование к соответствующему горному хребту, помещаемому им на юге Кельтики,[22] с которого течет не только Истр, но и р. Тартесс.
В противоречии с упомянутыми данными псевдоаристотелево сочинение "О чудесных слухах", относящееся ко времени несколько позже Аристотеля, содержит иную, несравненно более правильную локализацию истоков Истра в Геркинских лесах.[23] Наименование "Геркинские леса" прилагалось сперва к Альпам, а позднее к Шварцвальду. Указанная же локализация истоков Дуная была уточнена лишь более чем через три столетия, когда в 15 г. н. э. молодой Тиберий в своем походе против винделиков и других альпийских племен проник к Боденскому озеру, а вслед за тем достиг истоков р. Дуная. Открытие это тотчас же стало достоянием науки, будучи подробно описано в "Географии" Страбона,[24] появившейся в свет, как полагают, всего лишь несколькими годами позже.
Вопросов географии Аристотель касался не только в "Метеорологии", но и в различных других своих трудах. Из них в первую очередь должно быть названо его утраченное сочинение "О варварских обычаях" (Νόμιμα βαρβαριχά) - род литературы, которому положил начало Гелланик, а также зоологические сочинения: "История о животных", "О частях животных" и "О рождении животных", где трактовались вопросы распространения и бытования различных видов диких и домашних животных в разных странах, в том числе и на севере. В них, помимо всякого рода сведений об экзотических животных и насекомых северных и азиатских стран, вроде таранда или поденки, содержатся наблюдения над видами и образом жизни рыб Черно-морского бассейна, бывших, как известно, весьма важной статьей греческого импорта.
В одном из неизвестных зоологических сочинений, где речь шла, между прочим, и об овцеводстве, содержится уникальное упоминание о городе Кариске в земле будинов, не поддающемся ближайшей локализации, но вызывающем малоазийские или кавказские, только не скифские, ассоциации.[25] Ко всем этим сведениям о северных странах должны быть присоединены содержащиеся в псевдоаристотелевом сочинении "О чудесных слухах" весьма любопытные сообщения о скифской металлургии бронзы и железа; металлы эти именуются моссинскими и халибскими (т. е. кавказскими), и сообщаются весьма любопытные данные об их технологии.[26]
Собранные Аристотелем разнообразные сведения стали достоянием соответствующих специальных дисциплин и встречаются во многих позднейших сочинениях. Большинство сообщений фактического или анекдотического характера из области естественных наук, относящихся к скифскому северу, восходит так или иначе к Аристотелю или его ближайшему последователю и ученику - Теофрасту. Следует, кроме того, отметить его, ставшую весьма популярной, гидрологическую теорию, касающуюся Черноморского бассейна, соответственно которой вследствие изобилия многоводных рек, а также соответственно форме земной поверхности, Меотида, будучи наиболее мелким морем из всех морей Средиземноморского бассейна, течет в Понт; Понт, в свою очередь, будучи мельче Эгейского моря, истекает в последнее.[27] Эти представления получили поддержку и развитие у более поздних ученых. Аналогичные сведения о Черноморском бассейне сообщает Полибий, прибавляя к этому теорию постепенного обмельчания Азовского и Черного морей вследствие речных наносов,[28] отчасти, впрочем, наличествующую уже и у Аристотеля.[29]
Как спутники Александра Македонского старались объяснить себе географические факты, открытые ими во вновь завоеванных экзотических странах, из старых и во многом основанных на легендарных данных древнеионийских гипотез и предрассудков, точно так же и Аристотель во многом зависит от старых мерок, прикладываемых им неоднократно к новому фактическому и теоретическому материалу в порядке его освоения. Так, например, знание Геркинских гор, неизвестных его предшественникам, равно как и соединение с представлением о них тех смутных сведений, которые хранила полулегендарная традиция об Эридане и других европейских реках, текущих в северном направлении, заставляют его поддержать древнеионийское предположение о существовании Северного океана, в пользу которого у него также мало фактических доказательств, как и у Геродота. Аристотелю необходимо было, однако, допустить чисто логически наличие моря на севере, ибо бравшие начало в Геркинских горах северные реки[30] не имели бы иначе своего исхода.
При всем этом Аристотелю не чужд был и критицизм по отношению к географическим представлениям ионийцев, проявившийся, как и у Геродота, преимущественно в отрицании их общих соображений, в частности плоскостного представления о земле и изображения ее в качестве диска на схематических картах.[31]
Однако даже и подобные отвлеченные и пришедшие в полное противоречие с фактическими данными представления ионийских географов продолжали жить и находили поддержку и даже развитие у ученых IV столетия до н. э. Такова, например, мыслимая лишь как воспроизведение и обобщение Гекатеевой схемы мира четыреугольная панорама Вселенной у Эфэра, о которой выше уже была речь. Этот историк, весьма популярный среди своих современников, а также и среди отдаленных потомков, прочно стоял на позициях древнеионийской географии, нашедшей большое место в его "Всеобщей истории" в 30 книгах, доведенной до 341 г. до н. э.
В своих географических описаниях северных стран, составленных по образцу древних периплов и периэгес, Эфор обязан реальным материалом преимущественно Гекатею. Он пользовался, однако, и некоторыми другими источниками, во всяком случае при р. Истре (имея в виду междуречье Истра и Гипаниса-Буга в низовьях этих рек). Эфор в противоречии с Геродотом вместо каллипидов называет карпидов,[32] возникших, может быть, не без влияния наименования Карпатских гор, звучащего у Геродота в имени р. Карпиды, да за Пантикапом (под которым подразумевается Пантикапей), называет племя лимнеев (озерян).[33] Имя это является, видимо, собирательным наименованием для племен, живших при Меотиде.
На тексте географических экскурсов Эфора базируется в значительной степени безыменный перипл, составленный в I столетии до н. э. и приписываемый Скимну Хиосскому.[34]

---

[1] Aristot., Meteorol., II, 5, 10 сл.
[2] Strab., XI, 1, 8; Arrian., Anab., VI, 4, 3.
[3] Arrian., Anab., IV, 1, 1.
[4] Strab., XI, 7, 4.
[5] Curt., VI, 4, 8.
[6] Ptolem., Geogr., III, 5, 26.
[7] Macrob., Sat., I, 11, 33.
[8] Just., XII, 2, 16.
[9] Strab., XV, 1, 25.
[10] Meteorol., II, 1, 14.
[11] Aristot., Meteorol., I, 13, 15 сл.
[12] Aristot., Meteorol., I, 13, 18.
[13] Ср. Arr., PPEux., 16.
[14] Aristot., Meteorol., II, 1, 10.
[15] Aristot., Hist. animal., VIII, 13.
[16] Plin., NH, IX, 53.
[17] Strab., VII, 5, 10.
[18] Ps. Aristot., De mirab. ausc., 105.
[19] Aristot., De gen. anim., V, 3.
[20] У Страбона, I, 4, 7.
[21] Ср. Ps. Aristot., De mundo, 3 сл.
[22] Aristot., Meteorol., I, 13, 19.
[23] Ps. Aristot., De mirab. ausc., 105.
[24] Strab., VII, 1, 5; IV, 6, 9.
[25] Aelian., Hist. anim., XVI, 33.
[26] Ps. Aristot., De mirab. ausc., 48; 62.
[27] Aristot., Meteorol., I, 14, 29; II, 1, 12.
[28] Polyb., IV, 39, 1 слл.
[29] Aristot., Meteorol., I, 14, 29.
[30] Aristot., Meteorol., I, 13, 20.
[31] Aristot., Meteorol., II, 15, 13.
[32] Ps. Scymn., 841 сл.
[33] Ps. Scymn., 850.
[34] Ср., например, Ps. Scymn., 841 слл., где имеются неоднократные ссылки на Эфора.