6

"Можешь теперь свободно рассказывать о павлинах, - говорит Аксий - Фирцеллий ушел; а уж он схватился бы с тобой за родственников,[1] скажи ты о них что-нибудь не так". Ему Мерула: "На нашей памяти начали держать большие стада павлинов и продавать эту птицу по дорогой цене. Говорят, что М. Авфидий Луркон получал с павлинов в год больше 60 000 сестерций. Если ты ставишь себе целью наживу, то держи павлинов меньше, чем пав; если же удовольствие, - то наоборот, так как самцы красивее. (2) Стада их следует кормить в полях. За морем, говорят, есть они на островах: на Самосе в роще Юноны, у М. Пизона на острове Планазии.[2] Чтобы составить стадо, надо покупать птиц молодых п красивых. По красоте природа сделала павлина первым из птиц. Спаривать их нельзя раньше двух лет; птиц моложе и старше не стоит.[3] (3) Сыплют им всякое зерно, ячмень преимущественно. Сей дает каждой птице на месяц по модию ячменя; в период спаривания, перед тем как они начнут покрывать самок, больше. Он требует с прокуратора трех птенцов от каждой птицы; когда они выросли он продает их по 50 денариев за штуку; нет ни одной птицы, которая сравнялась бы с павлином по доходности. (4) Он еще покупает яйца и подкладывает их под кур, а вылупившихся птенцов относит в то самое сводчатое помещение, где держит павлинов. Помещение это должно соответствовать по величине количеству павлинов; иметь отдельные гнезда, гладко оштукатуренные, чтобы туда не могла забраться змея пли какое хищное животное; (5) перед ним должно находиться свободное место, куда в солнечные дни павлины выходили бы поесть. Птицы эти требуют чистоты в обоих местах. Человек, который ухаживает за павлинами, должен с совком обходить птичник, собирать помет и складывать его, потому что он хорош и как удобрение, и как подстилка для цыплят.[4] (6) Первый, говорят, подал павлинов Кв. Гортензий на обеде в честь своего вступления в авгуры; поступок этот одобрили прихотливые поклонники роскоши, но никак не люди строгих и добрых нравов.[5] Примеру Гортензия вскорости последовали многие, и они так вздули цены на павлинов, что павлинье яйцо стоит сейчас 5 денариев,[6] а за павлина свободно дают 50. Стадо в сотню голов свободно принесет 40 000 дохода. Абукций же говорил, что если добиться от каждой павы трех цыплят, то можно заработать и 60 000".[7]

7

Тем временем служитель Апппя приходит от консула и говорит, что тот приглашает авгуров. Аппий вышел из Виллы, а в Виллу влетели голуби, и Мерула говорит Аксию: "Если ты когда-нибудь выстроишь голубятню,[8] то ты сочтешь и этих голубей своими, хотя они и дикие. В голубятне держат обычно голубей двух видов: есть дикие, которых иногда называют "обитателями скал"; они живут в башнях и на коньках усадебных строений, почему и называются "columbae".[9] В силу своей природной боязливости они забираются на самый верх строений и живут преимущественно в башнях: они влетают туда с поля и летят обратно, когда им захочется. (2) Другой вид - это ручные голуби: они довольствуются кормом, который дается дома, и клюют его обычно у своего порога. Цвета они преимущественно белого; дикие голуби окраски пестрой, в которой, однако, белого цвета нет. Из этих двух пород вывели дохода ради третью, смешанную: их держат в одном месте, которое одни зовут "peristeron", а другие "peristerotrophion"; тут часто бывает до пяти тысяч птиц. (3) Peristeron - это большое сводчатое строение, с одной узкой дверью, с пунийскими окошками или более широкими, которые забирают сеткой с обеих сторон так, чтобы в помещении было всюду светло, но чтобы туда не могли проникнуть ни змея, ни другое зловредное животное. Изнутри все стены и свод обмазывают самой гладкой "мраморной" штукатуркой,[10] и то же делают снаружи кругом окон, чтобы ни мышь, ни ящерица не могли заползти в гнезда. (4) Нет ведь существа более робкого, чем голубь. Каждой паре делают круглое гнездо: для каждой пары по гнезду; их ставят густо рядами, рядов таких от пола и до свода устраивают как можно больше. Каждое гнездо должно иметь вход такой ширины, чтобы голубь через него мог только войти н выйти, и быть внутри размером в три ладони по всем направлениям. Под каждым рядом прибивают доску шириною в две ладони, куда голуби выходят, как в прихожую. (5) Нужно, чтобы в голубятню текла вода и голубям было бы откуда попить и где помыться: птицы очень любят чистоту. Поэтому голубятник должен в течение месяца часто подметать голубятню; то, что загрязняет это место, чрезвычайно полезно в земледелии: некоторые писали, что это самое лучшее удобрение.[11] Если с голубем что неладно, пусть он его полечит; издохшего пусть вынесет; голубят, уже годных для продажи, заберет. (6) Для наседок должно быть определенное место, которое отделено от остальных птиц сетью; их переносят сюда, и наседки могут вылетать отсюда наружу. Вылетают же они по двум причинам: во-первых, чтобы, вылетев в поля, восстановить свои силы на свежем воздухе, так как, сидя взаперти, они потеряли аппетит и ослабли, а во-вторых, чтобы заманить чужих голубей. Сами они, имея птенцов, вернутся во всяком случае, если только их не заклюет ворон или не перехватит ястреб. (7) Этих птиц голубятники убивают обычно таким образом: смазав два прута клеем, они сгибают их и втыкают крестообразно в землю; под ними кладут связанную птицу из породы тех, за которыми гоняются ястреба. Ястреб попадается в ловушку, завязнув в клее.[12] Тебе ясно, что голуби возвращаются к себе домой: в театре многие выпускают их из-за пазухи, и они возвращаются домой: если бы они не прилетали обратно, их бы не выпускали.[13]
(8) "Корм для них кладут вдоль стен по желобкам; его насыпают снаружи через трубки.[14] Они очень любят просо, пшеницу, ячмень, горох, фасоль, чину. Владельцам диких голубей, живущих в усадьбе по крышам и башням, следует, насколько это возможно, содержать их подобных же образом. Для голубятни надо покупать птицу подходящего возраста: не птенцов, но и не старых; голубей столько же, сколько голубок. (9) Нет птицы плодовитее голубя; за сорокадневный период голубка успевает положить яйца, высидеть их и вырастить птенцов. Так идет почти круглый год; они делают перерыв только от зимнего солнцестояния и до весеннего равноденствия. Птенцов выводится по двое; как только они вырастут и войдут в силу, они начинают спариваться со своими матерями. Кто откармливает голубей для стола, те птенцов, только начавших обрастать перьями, забирают из гнезд в расчете продать их подороже. Затем их закармливают жвачкой из белого хлеба: зимой дают ее дважды, летом трижды - утром, в полдень и вечером; зимой дневной кормежки нет. (10) Птенцов, у которых уже появились крылья, оставляют в гнезде, переломав им ноги,[15] и чтобы они ели побольше, бросают корм наседкам: те целый день едят сами и кормят птенцов. Голубята, выращенные таким образом, жиреют быстрее, чем другие, да и родители их начинают лосниться.[16] Пара голубей, красивых, хорошей окраски, здоровых, хорошего завода продается в Риме обычно за 200 сестерций; бывали голуби такие редкие, что за них платили и по тысяче.[17] Недавно по такой цене голубей у Л. Аксия, римского всадника, хотел купить торговец, но тот заявил, что меньше, чем за 400 денариев он их не отдаст". - (11) "Если бы я мог, - говорит Аксий, - купить готовую голубятню, как я купил глиняные гнезда, когда захотел обзавестись голубями у себя дома в Риме, я сейчас же отправился бы за этой покупкой и отослал бы ее в усадьбу". - "Как будто, - говорит Пика, - тут в городе их нет во множестве! По-твоему, у кого на крышах пристроены голубиные гнезда, у тех нет голубятни? Да у них порой бывает оснащения больше, чем на 100 тысяч сестерций![18] Закупи его целиком у кого-нибудь, но прежде чем ты построишь голубятню в деревне, научись тут в городе прятать себе в кошелек жирную прибыль в пол-асса[19] ежедневно. Продолжай дальше, Мерула".[20]

8

"Для горлиц, - говорит он, - надо поставить помещение величины, соответствующей количеству птиц, которых ты хочешь содержать; в нем, как было сказано и относительно голубятни, должны быть двери, окна, чистая вода, оштукатуренные стены и свод, (2) но вместо голубиных гнезд ряд костылей или колышков в стене, а на них маленькие маты, сплетенные из конопли. Нижний ряд должен отстоять от земли не меньше, чем на три фута; расстояние между остальными должно быть в три четверти фута, а от верхнего ряда до свода в полфута. Ширина ряда определяется размерами костылей, торчащих из стен; птица ест на них круглые сутки. (3) Что касается кормов, то им посыпают сухой пшеницы, около полмодия на сто двадцать штук. Помещение их ежедневно подметают, чтобы им не запачкаться в помете, который тоже сохраняют для удобрения. Начинать откармливание лучше всего перед жатвой: в это время наседки, уже высидевшие множество птенцов (птенцов откармливать лучше) особенно для этого годятся. В это время и получают главный доход от этой птицы".[21]

9

Аксий: "Я стремлюсь узнать подробнее о птицах, которых можно откармливать, поэтому расскажи, пожалуйста, Мерула. о курах: потом можно будет порассуждать и об остальном, если что понадобится". - "Курами называют три вида птиц: есть куры домашние, дикие и африканские. (2) Домашние - это те. которых всегда держат за городом по усадьбам. Тот, кто хочет устроить у себя ornithoboscion[22] для птицы, т. е. разводить ее заботливо, со знанием этого дела и в расчете на большой доход (так поступали жители Делоса),[23] тот должен обратить особенное внимание на следующие пять пунктов: на покупку - сколько и каких кур купить; на разведение - кого спаривать и как куры несутся; на яйца - как сажать на них и как выводить цыплят; на цыплят - как их выращивать и при ком. К этому, в качестве добавки, присоединяется и пятый пункт - как откармливать кур. (3) Из трех видов этой птицы только самки домашней породы называются собственно курами; самцы именуются петухами, а холощеные - каплунами. Петухов холостят, превращая их в каплунов, таким образом: каленым железом им прижигают голени в самом низу, пока шпоры не отвалятся; рану замазывают гончарной глиной.[24] (4) Кто стремится иметь совершенный ornithoboscion, должен обзавестись всеми тремя видами кур, но главным образом домашними курами. Обзаводясь ими, должен он выбирать плодовитых, преимущественно красноватого оперения, с черными крыльями, неровными пальцами, большеголовых, с прямым гребнем, крупных: это лучшие несушки и наседки. (5) Ярых петухов узнают по следующим признакам: они мускулисты, с красным гребнем; коротким, толстым и острым клювом; желтоватыми или черными глазами; красной с беловатым оттенком грудью; пестрой или золотистой шеей; с густым оперением на бедрах; коротконогие, с длинными когтями; с большим, густым хвостом; они часто вытягиваются и кричат, упорно дерутся и не только не боятся животных, которые нападают на кур, но кидаются в бой за кур.[25] (6) При выборе породы не нужно гнаться за курами танагрскими, индийскими и халкидскими:[26] они, конечно, красивы, и лучших бойцовых петухов не найти, но несутся куры этих пород плохо. Если хочешь держать стадо в двести штук, надо отвести им огороженное место и поставить там две больших клетки, которые сообщаются между собой и обращены на восток; в длину та и другая имеют около десяти футов, в ширину они вдвое меньше и еще несколько ниже. В обеих есть по окну шириной в три фута и высотой на один фут больше; в них вставлен редкий переплет из прутьев, через который проходит много света, но не может проникнуть внутрь ничто, что может Повредить курам. (7) Между обеими клетками находится дверь, через которую может пройти ухаживающий за ними птичник.
В клетках перекинуто столько жердей, чтобы на них могли уместиться все куры. Против каждой жерди в стене устроены для них отдельные гнезда. Перед клетками находится, как я сказал, огороженная прихожая, где они могут находиться днем и кататься в пыли. Кроме того, должна быть для птичника просторная комната, стены которой заполнены гнездами для кур: их или выдалбливают, или плотно прибивают, потому что качание вредно отзывается на высиживаемых яйцах. (8) Когда куры несутся, то в гнезда надо подстилать мякины; когда снеслись, надо убрать подстилку и положить свежую, потому что тут обычно заводятся блохи и прочие насекомые, которые не дают курице сидеть спокойно, а от этого яйца или неравномерно развиваются или портятся. Под наседку, говорят, нельзя подкладывать больше двадцати пяти яиц, если даже курица по своей плодовитости и положила их больше;[27] (9) яйца, положенные за период от весеннего до осеннего равноденствия, всего лучше. Не следует подкладывать тех, которые снесены раньше или позже, и даже в самом начале этого периода; яйца подкладывай лучше не под молодушек, а под старых кур, у которых нет ни острого клюва, ни острых когтей; молодые же куры должны нестись, а не сидеть на яйцах. Несутся лучше всего однолетки и двухлетки. (10) Если ты подложишь под курицу павлиньи яйца, то, спустя десять дней после того, как она на них села, подложи и куриных, чтобы все птенцы вылупились вместе: цыплята выводятся через двадцать дней, а павлины через двадцать семь. Наседок надо держать взаперти, чтобы они днем и ночью не сходили с яиц; выпускают их только утром и вечером, когда им дается корм и питье. (11) Птичник-должен через промежутки в несколько дней обходить гнезда и переворачивать яйца, чтобы они равномерно согревались. Говорят, что можно отличить полные и годные яйца от плохих, опустив их в воду: пустое яйцо плавает, полное опускается вниз. Те, кто, желая узнать это, встряхивают яйца, поступают неправильно, потому что они сдвигают с места вены, от которых зависит жизнь.[28] Они же говорят, что если яйцо, поднесенное к свету, просвечивает, то значит оно пусто. (12) Желая сохранить яйца подольше, перетирают их с мелкой солью, пли опускают на три-четыре часа в рассол, а потом обмывают и укладывают в отруби или в мякину. Подкладывая яйца, соблюдают правило, требующее, чтобы их было нечетное число. Через четыре дня после того как курица села, птичник может установить, есть ли в яйцах зародыши цыплят. Если он держит яйцо на свет и оно оказывается всё одинаково светлым, то считается, что его надо выбросить и подложить другое. (13) Вылупившихся цыплят надо собрать из отдельных гнезд под одну курицу, у которой своих цыплят мало; если под ней осталось еще несколько невысиженных яиц, их надо забрать и подложить под других наседок, у которых цыплята еще не вылупились и их меньше тридцати. Не надо, чтобы выводок был больше. Первые пятнадцать дней цыплятам надо бросать по утрам, посыпав сначала песку, чтобы они не изранили клювов о твердую землю, ячной каши, смешанной с семенами креса (кашу предварительно бросают кусочками в воду, чтобы она не разбухла у них в теле): воды не дают вовсе. (14) Когда на бедрах у них станут пробиваться перья, следует почаще выбирать у них вшей из головы и шеи: от них они часто начинают чахнуть. Клетки надо окуривать оленьим рогом, чтобы туда не заползла какая-нибудь змея; цыплята гибнут от запаха этих пресмыкающихся. Их надо выпускать на солнце, на навозную кучу, чтобы они могли там поваляться, - от этого они становятся здоровее, - (15) и не только цыплят, но и весь птичник. Делать это следует не только летом, но п неизменно в мягкую солнечную погоду; сверху натянуть сеть, чтобы птицы не вылетели за ограду, а к ним не залетел ястреб или какой другой хищник. Цыплят надо оберегать от холода и зноя: то и другое им вредно. Оперившихся цыплят надо приучить к тому, чтобы они ходили за одной или двумя курицами; остальным наседкам нечего выращивать цыплят, - пусть несут яйца. (Ш) Сажать на яйца надо в новолуние; если сделать это раньше, то обычно ничего хорошего не получается. Цыплята вылупливаются дней через двадцать. Так как об этих усадебных курах сказано очень много, то я возмещу это в дальнейшем краткостью.[29]
"Дикие куры встречаются в городе редко, и в Риме их можно видеть только прирученных в клетках; видом они похожи не на наших домашних кур, а на африканских. (17) Этих кур, если они но всему виду и складу чистокровные, возят в публичных процессиях вместе с попугаями, белыми дроздами и прочими подобными же диковинками.[30] Они кладут яйца и выводят птенцов не в усадьбах, а в лесу. По этим курам, говорят, назван остров Галлинария, находящийся около берегов Италии в Тиренском море насупротив Лигурийских гор, Интимилии и Альба Ингавна.[31] Другие утверждают, что эти куры произошли от наших домашних, которых моряки завезли на этот остров, где они и одичали. (18) Африканские куры[32] большие, пестрые, горбатые; греки называют их "мелеагриды". Они совсем недавно появились на обеденном столе: от пресыщения люди уже не знают, что им есть. (19) Они редки и потому продаются дорого.
"Откармливают главным образом домашних кур. Их запирают в теплом, тесном и темном помещении, потому что движение и свет освобождают от оков жира. Выбирают самых крупных кур, не обязательно тех, которые неправильно называются мелийскими: дело в том, что в старину говорили не "Фетис", а "Фелис", и называли Мидию Мелией.[33] Первоначально называли так и кур, которых вывезли из Мидии, прельстившись их величиной, (20) и потомство их, а затем по сходству - всех крупных кур. У них вырывают перья из крыльев и из хвоста и начинают их закармливать колобками из ячной муки, к которой подмешивают иногда молотого куколя, а иногда льняных семян, размоченных в пресной воде. Есть дают дважды в день; прежде чем дать вторую порцию, устанавливают но определенным признакам, переварена ли первая. После еды, когда они почистят у себя голову, чтобы не завелось вшей, их опять запирают. Так делают дней двадцать пять; птицы к этому времени заплывают жиром. (21) Некоторые закармливают их пшеничным хлебом, размоченным в смеси воды с хорошим ароматным вином: через двадцать дней мясо у птиц будет жирное и нежное. Если они от переедания потеряют аппетит, то порции надо в последние десять дней уменьшать в соответствии с тем, как они увеличивались в первые десять: двадцатый день и первый день должны быть одинаковы.
"Таким же образом откармливают и заставляют жиреть и вяхирей".

10

"Переходи, - говорит Аксий, - теперь к тем птицам, которым усадьбы и суши мало; они требуют прудов, и вы, поклонники греков, называете их амфибиями.[34] Место, где содержатся гуси, вы называете чужеземным именем "chenoboscion".[35] У Сципиона Метелла[36] и Μ. Сея этой птицы несколько больших стад". - "Сей приобретал свои гусиные стада, - говорит Мерула, - учитывая те пять пунктов, о которых я говорил по поводу кур. Пункты эти касаются породы, спаривания, яиц, цыплят и откармливания. (2) Во-первых, он приказывал рабу выбирать гусей белых и крупных, потому что в большинстве случаев они выводят таких же гусят. Есть ведь и другой вид - пестрый, этих гусей зовут дикими; они неохотно сближаются с домашними и не становятся такими же ручными. (3) Гусей спаривать лучше всего после зимнего солнцестояния; сажать на яйца - от февральских или мартовских календ и до летнего солнцестояния. Спариваются они обычно в воде; поэтому их загоняют в реку или в пруд. Гусыня кладет яйца только трижды в год. Каждой гусыне в период кладки яиц нужно устроить закуток фута в два с половиной в квадрате и устлать его мякиной. Яйца их надо пометить каким-нибудь знаком, потому что чужих они высиживать не будут. Под гусыню подкладывают обычно девять или одиннадцать яиц; кто меньше, - те пять; кто больше, - те пятнадцать. На яйцах они сидят в холодную погоду тридцать дней, в теплую - двадцать пять. (4) Вылупившихся гусят оставляют первые пять дней с матерью. Затем их ежедневно в ясную погоду выгоняют в луга, к прудам и болотам; устраивают для них закутки или выкапывают пещерки, куда впускают не больше двадцати гусят; следят, чтобы в этих каморках земля не была сырой, чтобы была мягкая подстилка из мякины или чего другого и чтобы к ним не могли проникнуть ни ласки, ни другие хищники. (5) Гусей пасут по сырым местам и сеют для них корм, который может принести некоторый доход; сеют также траву, которая называется "seris": если ее, даже сухую, окропить водой, то она делается зеленой. Листья ее срывают и дают гусям; если их погнать туда, где она растет, то они ее вытопчут, а сами погибнут от несварения: эта птица обжорлива по природе. Их надо удерживать: часто на пастбище они, ухватившись за корень и желая по жадности вытащить его из земли, сворачивают себе шею: она у них очень слабая; голова тоже нежная. Если этой травы нет, им дают ячмень или другое зерно. Когда наступает сезон farrago, ее надо давать так же, как seris. (6) Наседкам нужно ставить ячмень, размоченный в воде. Гусятам первые два дня ставят яичную кашу или ячмень, а три следующих - мелко нарезанный зеленый кресс, вымоченный в воде; его кладут в какую-нибудь посудину. Загнав по закуткам или пещеркам, как я уже говорил, по 20 гусят, бросают им ячной каши, farrago или какой-нибудь нарезанной нежной травы. (7) Для откармливания выбирают гусят в возрасте около полутора месяцев; их запирают в откормочное отделение и кормят кашей и тестом из пшеничной муки, трижды в день досыта. После еды позволяют напиться вволю. При таком уходе они месяца через два заплывают жиром. Всякий раз после еды помещение их вычищают; они любят чистое помещение, но сами после себя не оставят ни одного чистого места.[37]

11

"Кто желает обзавестись стадами уток и устроить у себя nessotrophion,[38] должен, прежде всего, выбрать, если у него есть такая возможность, место болотистое, потому что утки такое особенно любят; если его нет, то лучше всего поместить уток около озера, пруда или копанки, куда они могут спускаться по ступенькам. (2) Загородка вокруг места, где они живут, должна быть высотой футов в пятнадцать, как вы и видели у Сея, с одной калиткой. Внутри по всей стене идет широкая приступка, на которой по стене размещаются крытые гнезда; перед ними их прихожая - это площадка, залитая цементом. По ней идет сплошной жолоб, куда им кладут корм и одновременно пускают воду: они таким образом принимают пищу. (3) Все стены гладко оштукатурены, чтобы ни кошка, ни другое хищное животное не могло к ним пробраться и навредить; загородку целиком закрывают сетью с большими петлями, чтобы ни орел не мог влететь, ни утка вылететь. В качестве корма им дают пшеницу, ячмень, виноградные выжимки, а иногда речных крабов и тому подобных водяных животных. В копанки, находящиеся в этой загородке, должна обильно втекать вода, чтобы всегда быть свежей.[39]
(4) "Есть и другие похожие на уток птицы; например, чирки, водяные курочки и куропатки, которые, как пишет Архелай, зачинают, услышав голос самца.[40] Их не откармливают, как вышеупомянутых птиц, так как не стоит заботиться пи об их плодовитости, ни об улучшении их мяса: они сами пасутся и сами жиреют. Я рассказал о том, что, по-моему, составляет первый акт в усадебном хозяйстве".

---

[1] Фирцеллий Павон: Pavo — «павлин».
[2] Планазия (теперь Pianosa) — крохотный островок недалеко от острова Ильвы (теперь Эльба).
[3] Аристотель, Колумелла и Плиний говорят, что спаривать павлинов надо в трехлетнем возрасте. Того же мнения придерживаются и современные птицеводы.
[4] Современные птицеводы никак не могут объяснить, почему павлиний помет мог годиться как подстилка для цыплят.
[5] Гортензий не знал удержу в своих прихотях; деревья у себя в парке он, например, поливал вином. — Об авгурах см. III.2, прим. 4.
[6] Макробий (II.9), писавший в начале V в. н. э., приведя это место, сопровождает его следующим замечанием: «Не только удивительно, но просто стыдно, что павлиньи яйца продавались по пять денариев; сегодня они не то что стоят дешевле, а их вообще нет в продаже».
[7] Павлинов начали «держать стадами» с середины I в. до н. э., когда с легкой руки Гортензия павлинье жаркое стало модным и обязательным кушаньем всякого парадного обеда. Мода сразу взвинтила цены на павлинов: взрослая птица стоила на рынке 200 сестерций, павлинье яйцо — 20. Стадо павлинов на промышленной птицеферме не превышало 100 штук; хозяин обычно выращивал 200 штук молодняка и такое же количество птицы отправлял на продажу, выручая за них 40 000 сестерций. Стоит вспомнить, что, по вычислениям Грецина, доход с югера виноградника равнялся 6% с затраченной суммы (Col.III.3.10), а с югера поля, засеянного пшеницей, хозяин получал при обычном урожае в сам-10 (Варр.I.44.1) и при нормальной цене на зерно в 3 сестерция за модий, 150 сестерций. Если рыночная цена павлина была 200 сестерций, то, даже отчислив на его содержание половину этой суммы, что вряд ли вероятно, мы получим чистого дохода 100 сестерций, т. е. 50 % прибыли.
Получить от сотенного стада доход в 40 000 сестерций казалось маловато некоторым хозяевам. Сей, например, и Луркон требовали от прокуратора (стоит отметить, что руководство «павлиньим отделением» птицефермы поручалось особому лицу,  которое  по своему значению  стояло  выше вилика) трех цыплят от каждой павы. Абукций говорил о приросте стада в три штуки на каждую паву как об определенной хозяйственной практике некоторых ферм. Тут в объяснении нуждается и дважды повторенный глагол «требовал» (exigerat), когда речь идет не о двух, а о трех цыплятах, и самая эта цифра «три», когда, по свидетельству Колумеллы, пава кладет в год 11 — 12 яиц (VIII.11.10), и, следовательно, от стада в 100 штук (80 пав и 20 павлинов) хозяин получал самое меньшее около девяти сотен яиц, а Сей, кроме того, прикупал еще павлиньи яйца на стороне и подкладывал их под курицу. Почему такое незначительное число цыплят, как три, надо было «требовать», тогда как имелась как будто полная возможность получить выводки и вдвое больше?
Ответа на этот вопрос следует искать у Колумеллы: все объясняется трудностью ухода за молодыми павлинами; Колумелла подробно рассказал о нем (VIII. 11.14 — 15). В течение шести месяцев выводок кормили кашей, мелко нарезанным пореем, мягким, сильно отжатым творогом и кузнечиками, которым предварительно обрывали ножки. Надо представить себе, сколько труда и хлопот следовало положить, чтобы выкормить и вырастить поголовье в 200 штук! Если прижимистому хозяину птицефермы желательно было увеличить это стадо еще на 100 голов, причем можно не сомневаться, что к рабочему персоналу своей фермы он ни одного человека не добавлял, то слово «требовать» становится вполне понятным и очень уместным: работы птичникам прибавлялось на целую треть против прежнего.
У Варрона описано скупо и неясно. Павлины живут в «сводчатом павильоне» (testudo), где размещены «отдельные гнезда», оштукатуренные, чтобы «ни змея, ни хищное животное не могли туда пробраться»; перед павильоном имеется свободная площадка, куда птица выходит «поесть в солнечные дни». У Колумеллы все проще, дешевле и рациональнее (VIII.11). Никакого сводчатого павильона; в лесу выбирают полянку, густо заросшую травой, и обводят ее глинобитной стеной: получается уединенный огороженный двор, который превращают в перистиль, пристраивая вдоль трех стен портики. Под ними ставят плетенные из тростника клетки (не каменные гнезда, как у Варрона!), где птицу кормят (каждую семью, состоящую из 5 пав и одного павлина, отдельно). Ночуют птицы все вместе в «стойле» (stabulum), которое вместе с каморкой сторожа «прислоняют» к четвертой стене двора; в «стойле» набивают ряд колышков, заканчивающихся вверху острыми треугольниками; на эти колышки надевают четырехгранные просверленные в соответствующих местах жерди, которые и служат насестами для павлинов. В «стойле» поддерживается строгая чистота, и на время уборки жерди снимаются. Тут же павы и несутся; во время кладки яиц «стойло» густо устилают соломой, чтобы яйца, снесенные птицей, сидящей па насестах, не разбились, упав на твердый земляной пол.
Сей кормил павлинов ячменем (по модию в месяц) и еще увеличивал эту порцию, когда павы начинали нестись. Колумелла рекомендовал «для разжигания страсти у обоих полов» корм более дешевый: чуть подсушенные бобы, которые надлежало давать каждый пятый день по 6 киафов каждой птице (VIII.11.0). Что получали павлины в остальное время? Им «посыпают немного ячменя» (VIII.11.2) и выпускают пастись (VIII.11.15).
Итак, хозяину, современнику Колумеллы, содержание павлинов обходилось значительно дешевле, чем Сею и Луркону. Судя по литературе I в. н. э., мода на павлинье жаркое начала значительно ослабевать: уже Гораций протестовал против бессмысленной роскоши, требовавшей павлиньего жаркого (Sat.I.2.116; II.2.23); Марциал возмущался жестокостью людей, которые могут отсылать такую прекрасную птицу повару (XIII.70).
Стоит отметить, что среди кушаний, которыми угощается у Ювенала богатый его патрон, павлина нет (V.25 — 125). Страницы Колумеллы, посвященные павлину, позволяют думать, что к середине I в. павлин постепенно стал превращаться из доходной статьи в предмет эстетического созерцания, в украшение усадьбы, где хозяин «ищет удовольствий, которые усладили бы его деревенское уединение» (VIII.11.1). Само собой разумеется, что сирое на павлинов должен был значительно ослабеть, хотя любители «удовольствий» продолжали их покупать, и для хозяина имело смысл держать эту птицу стадом, хотя бы и не очень большим. Напрасно, однако, искали бы мы у Колумеллы сведений о рыночных ценах на павлина или о величине павлиньих стад, которая рекомендуется хозяину как норма. Вот единственный вывод, который можно сделать, сравнивая Варропа с Колумеллой: павлин перестал быть предметом того исключительного внимания, которым он пользовался во времена Сея; он перестал давать тот доход, который приносил Сею и его современникам. Изменение его экономической ценности повлекло за собой перемену во всем образе его жизни: тратиться на него стали меньше, а житься ему стало вольготнее. Так как теперь он все реже и реже появляется на столе в качестве парадного блюда, то его нечего закармливать и держать преимущественно взаперти; он разгуливает на свободе и значительную долю пищи добывает себе сам: пасется.
И жилье ему устраивают теперь более дешевое: камень, из которого раньше складывали его «сводчатый павильон» и гнезда, заменили необожженным кирпичом и тростником.
[8] Голубятня названа греческим словом «peristerotrophion», которое составлено из двух: περστερός — «голубь» и τρεφέιν — «кормлю», «вскармливаю». Дальше встретится другое греческое название голубятни — peri steron.
[9] «Обитатели скал» — дикие голуби (Columba livia L.), во множестве живущие в Италии. Варрон производит по своей фантастической этимологии слово «coluinba» («голубь») от columen («верхушка, конек крыши»).
[10] Стены голубятни штукатурили составом из извести, песка и толченого в мелкий порошок мрамора.
[11] Голубиный помет высоко ценился как удобрение со времен Катона. Его разбрасывали, как семена, по ниве, огороду или лугу. Греческие агрономы ставили его среди удобрений на первое место: Колумелла держался того же мнения (Cat.36; Варр.I.38.1; Col.II.14.1).
[12] Обычный способ ловли птиц в древней Италии с помощью клея: им смазывали ветку дерева или вообще какой-либо предмет, возле которого клали как приманку корм.
[13] Голубиная почта известна была римлянам. Во время гражданской войны, начавшейся после смерти Цезаря, Децим Брут, которого Антоний осаждал в течение четырех месяцев в Мутине (город по сю сторону реки По), посылал письма консулам, привязывая их к лапкам голубей (Ρl.Χ.110).
[14] И Сторр-Бест, и Гунер переводят: «корм им дают в маленьких корытцах, стоящих кругом стен; их наполняют снаружи через трубки». Невозможно конкретно представить себе такую операцию: сколько дыр надо пробить в голубятне, чтобы насыпать снаружи корм, и как можно распределить этот корм по отдельным корытцам, не видя, куда сыпать? Все происходило, конечно, иначе: голубятник выносил корытца на двор, на свету протирал их и сыпал в них корм через трубочку, что позволяло равномернее распределить зерно по корытцу.
[15] Такой же варварский способ рекомендует и Колумелла (VIII.8.11 — 12). Откармливать для стола голубей, дроздов и павлинов начали, по-видимому, относительно поздно: Катон (89 — 90) говорит об откармливании только кур, гусей и горлиц.
[16] Букв, «становятся белыми». Сторр-Бест, дающий такой перевод (Гупер тоже), высказывает изумление, каким образом обильная кормежка может сообщить белую окраску. Candidus употребляется, однако, и в смысле «блестящий», «сверкающий», «лоснящийся» (Candida sidera, Candida stella).
[17] Плиний писал, что «многие сходят с ума по голубям... рассказывают об их знатности и происхождении» (Х.110). Если родословная голубя была известна, то это значит, что хозяин подбирал определенных птиц и спаривал их, рассчитывая получить потомство, которое отличалось бы качествами, для хозяина наиболее желательными. Весьма вероятно, что такой сознательный подбор родителей производился в течение ряда голубиных поколений.
[18] Под «оборудованием» голубятни (instrumentum) разумеется не только недвижимый инвентарь, но и сами голуби.
[19] Пика, подсмеиваясь над жадностью Аксия, советует ему сначала поучиться у какого-нибудь голубятника в городе, как получать от голубей «жирную прибыль» — пол-асса (грош), и затем уже заняться их разведением в деревне. Юкунд предложил конъектуру, при которой пропадает веселая насмешка, но смысл становится яснее: «ех asse semissem», т. е. «с асса пол-асса»: такая прибыль (50%) может всерьез называться «жирной».
[20] Голубей в древней Италии любили, любовались ими, и только голубей, которые не давали потомства и были некрасивы по оперению (CoI.VIII.8.11), откармливали для стола. Голубей держали и в Риме, и в подгородных имениях, и в глухих усадьбах, причем, бывало, огромными стаями. Варрон упоминает голубятни, где жило по пять тысяч голубей; такое население голубятен встречалось часто (III.7.2). Существовала целая отрасль керамической промышленности, запятая выделыванием гнезд для голубей. Варрон оставил описание такого гнезда: это был полый шар размером в три ладони по всем трем измерениям и с таким узким отверстием, чтобы голубь мог только пройти в него. В Риме на чердаках и по крышам размещали иногда такое количество этих гнезд, что стоимость подобной «голубятни» один из участников Варронова диалога определил в 100 000 сестерций (III.7.11).
Голуби были дорогой птицей: обычная стоимость пары голубей в Риме конца республики была 200 сестерций (столько же стоил и один павлин); бывали голуби, цена па которых поднималась до тысячи сестерций и выше. Существовала специальная торговля голубями, и люди, которые ею занимались, знали, разумеется, где и на чем можно нажиться: торговец, дававший Л. Аксию тысячу сестерций за пару голубей, рассчитывал, конечно, на хороший барыш от их перепродажи. В середине I в. н. э. пара голубей стоила 4 тысячи (за яти деньги можно было купить 4 югера земли: Col.III.8.8), и Колумелла, сообщивший об этом «на позор своему времени» (VIII.8.10), тем не менее рассудительно заметил, что хорошему сельскому хозяину стоит обзавестись голубями» (VIII.8.1). Его советы относительно ухода за птицей отличаются от Варроновых, и нельзя не признать, что они рациональнее.
Начнем с голубятни. На мозаике из Пренесте есть изображение голубятни: это круглая башенка с крышей конусом, в которой проделано множество маленьких круглых отверстий, идущих параллельно рядами. Здание это может служить иллюстрацией к голубятне, которую имел в виду Варрон: у него тоже идет речь о сводчатом павильоне с «пунийскими или более широкими окошками», которые «забирают сеткой с обеих сторон» (III.7.3). Так как пренестинская мозаика изображает сцены, происходящие на берегу Нила, то можно думать, что на ней дана как раз египетская голубятня с «пунийскими окошками». Можно не сомневаться, что у Варрона в голубятне стояли вечный полумрак и вечная духота: сквозь крохотные, затянутые двойной сеткой отверстия света п воздуха проходило мало. У Колумеллы голубятня, наоборот, залита светом, потому что единственное окно ее было проделано с той стороны, откуда солнце должно освещать птичник большую часть дня даже зимой. Перед окном раскинулась обширная площадка, затянутая сеткой. Сюда голуби выходят погреться па солнце, и тут же имеется для них выход, через который они могут вылетать на волю.
У Варрона гнезда для голубей (упомянутые выше полые шары) расставлены на полках, которые идут рядами от иола до самого свода. У Колумеллы гнезда вырезают в стенах: получаются ряды маленьких полукруглых ниш, которые можно вычистить и вымести; гнезда у Варрона недоступны для человеческой руки, да и метелкой вычистить их трудно. Если у хозяина нет подходящего материала для стен, то Колумелла советует поставить голубям деревянные ящики и только в крайнем случае обзаводиться глиняными гнездами.
Лучше составлен у Колумеллы и список кормов: они и дешевле, и больше соответствуют вкусу голубей. Варрон рекомендует давать им просо, пшеницу и ячмень, а из бобовых — горох, фасоль и чину. Колумелла заменил горох и фасоль более дешевыми кормами: мелкой чечевицей и викой (она и в настоящее время считается лучшим кормом для голубей); просо он оставил, но вместо чистой пшеницы (ненужная роскошь) посоветовал сыпать голубям пшеничное озадье — корм хороший и очень дешевый.
Чем объяснить эти различия и эти усовершенствования? Голуби для италийского хозяина были, конечно, не только предметом развлечения; держать 5000 голубей и вложить в свою голубятню 100 000 сестерций деловитый и практичный хозяин (а таких было большинство) мог только при твердом расчете на верный и хороший барыш. Что в расчете этом он не обманывался, мы видели: цена, в которой стояли голуби, обещала жирный доход. Разведение голубей, так же как и куроводство, принадлежало к тем отраслям промышленности, которые продолжали развиваться и после Сея. Сей со своими последователями и единомышленниками учился у греков и в увлечении своими учителями, которые конечно многому научили новичка-птицевода, слушался их во всем и пренебрегал местной практикой. Следующие поколения птицеводов были уже значительно свободнее от этого преклонения перед авторитетом греческих наставников: куровод начинает прислушиваться к советам «опытных старушек» — птичниц; голубятникам старики, по старому русскому выражению, «охотившиеся за голубями», сообщили ряд советов, которые и упростили, и улучшили содержание голубей. Десятилетия, протекшие между Варроном и Колумеллой, переделали до некоторой степени греческие уроки на италийский лад.
[21] Рассказ Колумеллы о горлицах почти целиком совпадает с рассказом Варрона. Он только предлагает заменить им пшеницу просом, «потому что они его особенно любят». Временем, наиболее удобным для откармливания этой птицы, он также считает лето: зимой она почти не жиреет, а кроме того, в зимнее время ловится столько дроздов, что цена на горлиц падает (VIII.9.1 — 4).
[22] Т. е. курятник; птичий двор (όρνις, όρνιθος; — «птица»; βόσκω — «кормлю», «содержу»).
[23] Колумелла называл делосцев специалистами по части куроводства (VIII.2.4). Плиний пишет, что они первые стали откармливать кур (Х.139).
[24] Петухов, по словам Колумеллы, кастрируют, прижигая каленым железом шпоры (VIII.2.3); то же говорит и Плиний (Х.50). Откуда пошло убеждение в эффективности этой операции, непонятно. Аристотель пишет о прижигании каленым железом гузки у петуха (h.a.IX.246).
[25] Сравним экстерьер курицы и петуха у Варрона и Колумеллы...
Ясно, что и Варрон, и Колумелла описывают одну и ту же породу.
[26] Танагра — городок в Беотии; Халкида — город на Эвбее; относительно индийских кур см. III.9.19.
[27] Под курицу подкладывали обязательно нечетное число яиц; у Колумеллы, самое большее, 21 яйцо. Здесь мы имеем у Варрона одно из тех немногих мест, где явна зависимость его и современных ему птицеводов-промышленников от греческих источников: только крупная курица греческой породы (греки разводили больших бойцовых кур) могла закрыть собой 25 яиц.
[28] «Опытом дознано, что встряхивать яйца нельзя: из таких яиц цыплят не вылупится, потому что смещены жизненные вены» (Рl.Х.152); «vitales venae» — то же выражение, что и у Варрона. Плиний (X, 148) пишет, что в середине желтка есть как бы капля крови, которую считают сердцем цыпленка в зародыше. Аристотель полагал, что из этой капли и развивается цыпленок; находится же она в белке, а желток служит для питания зародыша (h.a.VI.3).
[29] Курица издавна и прочно утвердилась в Италии. Ее держали в городе и в деревне, разводили в рабовладельческих усадьбах и по крестьянским дворам. Это была единственная птица, держать которую в большом количестве Катон обязывал свою ключницу (143.3). Курятина издавна принадлежала к числу любимых кушаний италийца, и это, разумеется, определило положение курицы на рынке. Мы не знаем рыночной цены на кур ни во времена Варрона, ни во времена Колумеллы, но конечно курица всегда стоила дешевле павлина. Павлин появлялся только на столе у богатых людей; куриные яйца подавались за самым неприхотливым обедом, и курица была доступна человеку с очень скромными средствами (Hor.Sat.II.2.24). Какое же место в системе промышленного птицеводства занимает курица у Сея и у других птицеводов-промышленников конца республики и сохранила ли она его за собой и к середине I в. н. а., когда о куроводстве писал Колумелла?
Сей знал, что курица всегда найдет потребителя, и держал на своей птицеферме куриное стадо в 200 штук. При организации «куриного отделения» на началах рациональных (adhibita scientia et сига) и в целях промышленных (ut capiat magnos fructus) Сей, несмотря на основательное знакомство с курицей, естественное для каждого италийского хозяина, не мог обойтись без помощи своих греческих учителей; прежде всего ему надо было посоветоваться с ними относительно устройства курятника. Судя по данным, которыми мы располагаем, в тех хозяйствах, где кур держали для себя, а на продажу только между прочим, особого помещения не устраивали; они ютились где-нибудь в дровянике, в конюшне, в каком-нибудь сарайчике. Так было, например, в богатой усадьбе № 13 под Боскореале. Даже в харчевне, лежавшей на дороге из Помпеи в Нолу (усадьба № 28), где кур разводили в большом количестве, особого курятника не было, а между тем он требовался куроводу-промышленнику в первую очередь. Тут-то и надлежало ему послушать греческих наставников и применить на практике их указания.
Варрон довольно обстоятельно описал устройство такого курятника. Сравним его рассказ с рассказом Колумеллы.
Колумелла оставил описание курятника, который рассчитан тоже на 200 штук птицы, т. е. на куроводство промышленное, связанное, как и у Сея, с городским рынком (VIII.3.1 — 7). Он прямо говорит, что «заботы и расходы имеют смысл только в таких местах, где цены на кур стоят высокие» (VIII.4.6). Мы имеем поэтому право, сравнивая оба курятника, судить о тех изменениях, которые произошли за сто лет в этой области птицеводства.
Так же как и у Варрона, это вытянутое в длину помещение, обращенное к востоку. Степы его тоже сложены из очень толстого камня, и в них тоже вырезаны гнезда для птицы. На этом, однако, все сходство и кончается. Прежде всего курятник у Колумеллы занимает площадь в полтора раза большую: у Варрона под него отведено 100 кв. футов; у Колумеллы — 168. Он делится не на два, а на три помещения; птичник живет не «на отшибе», а в непосредственной близости от его стада: его каморка, представляющая собой правильный куб (7 X 7 X 7), расположена в середине курятника; по обе стороны ее находятся более просторные и более высокие помещения (длиной 12, шириной 7, высотой 12 футов), предназначенные для кур. Каждое из них перегорожено толстым настилом на два этажа, сообщающиеся между собой с помощью бревнышек, в которых вырублены ступеньки (доски настила к наружной стене вплотную не подходят). Высота первого этажа 7 футов; второго — 4 фута. В верхнем этаже каждого помещения на восток проделано по маленькому окошечку; на ночь их закрывают ставнями. Через эти окошечки кур утром выпускают на двор, и через них они возвращаются вечером домой. К окнам ведут маленькие лесенки, по которым птице удобно взбираться наверх. В нижнем этаже устроены окна большие; в них вставлены решетки, чтобы в курятник не могло пробраться ни одно хищное животное. Обитатели нижнего этажа выходят сначала в комнату птичника и оттуда уже наружу, через единственную дверь, которой курятник сообщается с внешним миром. Напротив этой двери сложен длинный очаг, тепло от которого тянет в оба смежных помещения через двери, устроенные прямо против очага. Идет туда и дым: его считали очень полезным для кур. (Совсем еще недавно считалось, что дым уничтожает вшей, которые часто заводятся у кур). В каждом этаже устроены насесты: это обтесанные четырехгранные жерди (круглые не годятся, потому что птице на них скользко) длиной во все помещение, вделанные концами в противоположные стены; от пола и от настила они отстоят на фут, одна от другой — на два.
Остановимся пока на двух пунктах, о которых говорят оба автора: на размерах курятника и на его освещении. У Колумеллы «жилищные условия» для кур значительно лучше, чем у Варрона. Мы видели, насколько большую «жилплощадь» отводит им Колумелла; наличие второго этажа еще ее увеличивает. Обилие окошек дает больше света, чем одно окошко у Варрона. Уже по этим двум особенностям можно думать, что курица для современников Колумеллы стала предметом гораздо большей заботы, чем она была в то время, о котором пишет Варрон. Весь характер курятника, описанного Колумеллой, подтверждает это положение. В этом курятнике продумана каждая мелочь; учтены вкусы птицы и ее потребности. В помещении тепло, но не жарко: очаг сложен не там, где живет птица, а в смежной комнатке. Гладкая штукатурка стен изнутри и снаружи, решетки на окнах нижнего этажа, ставни во втором превращают курятник в крепость, для хищника недоступную. Насесты предохраняют птицу от болезней ног; четырехгранная форма жердей обеспечивает птице спокойное и устойчивое положение во время сна; лесенки облегчают доступ в курятник. Ниши для гнезд устроены с «передней», чтобы птица в гнездо входила, а не влетала туда с размаху: в этом случае она могла бы разбить яйца.
О кормах для кур Варрон не сказал ни слова; Колумелла занялся этим вопросом очень подробно и с учетом разных возможностей  (VIII.4.1 — 6). Тут и ячная крупа, и вика, и горошек, и просо с могаром. При дороговизне этих злаков курам надо давать озадье (чистая пшеница им вредна), пшеничные отруби, полученные при просеивании муки через редкое решето; листья и семена бобовника, которые значительно повышают носкость кур. Такое же действие оказывает и наполовину сваренный ячмень (VIII.6.2). С осени, когда птица перестает нестись, ей можно давать виноградные выжимки: раньше делать этого нельзя, потому что куры при этой еде прекращают класть яйца, а если и кладут, то очень мелкие.
Хозяин-птицевод знает, как важна для здоровья птицы чистота; вода, загрязненная птичьим пометом, считалась причиной страшной куриной болезни, которая называлась «pituita» куриная холера (VIII.3.8). Как уберечь воду чистой? Перебирают разные материалы для корытец, откуда пьют и едят куры: делают глиняные, деревянные, свинцовые и, наконец, устанавливают, что всего лучше эти последние. Ясно, однако, что корытца должны закрываться, и мысль хозяина работает опять над тем, как лучше их закрывать. В крышках для корытцев проделывают отверстия,, через которые курица может напиться и поклевать зерно. Приспособление оказывается неудачным: «... птица, вспрыгнув, пачкает своими испражнениями пищу и воду» (VIII.3.9). Придумывают другое устройство корытца: крышку оставляют сплошной, а в самом корытце, в его боковых сторонах над уровнем воды или корма, делают ряд таких отверстий, чтобы птица, просунув голову, могла поесть и напиться. Изготовлением таких корытец занят был конечно ряд мастерских.
Все эти мелкие улучшения, которые хозяин вносил в жизнь своей птпцы и которые продиктованы заботой о пей и тревогой за нее, свидетельствуют об экономической значимости курицы. Курицей дорожили, и ее берегли в расчете на хороший от нее доход. Колумелла ничего не говорит о размерах этого дохода, но уверенность в нем и желание его увеличить сквозят в его куроводстве. Хозяин стремится к тому, чтобы яйца от его кур были крупные, а куры начинали нестись раньше, и знает, какой для этого надо давать им корм (VIII.5.2); он рассчитывает на хорошую выручку от продажи в городе цыплят (VIII.5.9) и откормленных кур, которых у него купят «для обедов изысканных» (VIII.7.5.). Ему известно, как сохранять яйца свежими на долгое время, причем так, чтобы они не усыхали (VIII.6.1 — 2). В середине I в. н. э. курица заняла в промышленном птицеводстве видное место: главы о курах у Колумеллы служат тому порукой. Так ли было и во времена Варрона?
Мы говорили уже о том, что Варрон писатель небрежный. Ему следует верить: сведения, сообщаемые им, в большинстве случаев точны, но на полноту их и последовательность рассчитывать нечего. Его планы, часто со множеством рубрик, которые он предпосылает своим книгам и даже отдельным главам, отнюдь пе уберегли его от пропусков и недомолвок вообще, но в его «куроводстве» их особенно много. Чего стоит, например, отсутствие всяких указаний на то, чем кормить птицу! Ошибкой ли будет предположить, что эта небрежность писателя была бессознательным отголоском некоторого пренебрежения к курице, которое отличало Сея и его товарищей? Павлины и гуси, приносившие такой жирный доход, заслонили скромную птицу и отодвинули ее на задний план. Сей, Луркон и прочие крупные птицеводы организуют свои птицефермы с расчетом на пышные пиры и на увлечение модным павлиньим жарким.
Жизнь в данном случае опрокинула этот расчет, и за столетие, отделяющее Варрона от Колумеллы, отношение птицевода к курице во многом изменилось. Он не только обогатился специальными знаниями, он усвоил торговый опыт, накопленный поколениями предшественников, и опыт этот предостерегал от доверия к моде. Павлины, которые во второй половине I в. до н. э. составляли plat de insistence па каждом мало-мальски парадном обеде, начинают постепенно исчезать со стола; огромную гусиную печенку требуют только очень богатые люди и не так уже часто. С курицей мода оказалась бессильна: спрос па курятину и на куриные яйца диктовала не мода, а привычка, которая за много столетии укоренилась в быту. Круг потребителей куриного мяса был несравненно шире, чем круг людей, которые могли заплатить 200 сестерций за павлина. Павлины мелькнули на римском рынке, отуманив птицевода перспективой головокружительных доходов, и исчезли. Спрос на курицу был постоянным и верным; уход за взрослой курицей и за цыплятами был и проще, и дешевле, чем уход за павлинами и их выводками.
В конечном счете выходило так, что доход от кур вряд ли уступал доходу от павлинов, и в I в. н. э. курица отодвигает павлина на задний план. Обо птицы вписали коротенькую, но очень красочную страничку и в бытовую историю Рима, и в историю его рынка.
Вернемся теперь к курятнику, который так подробно описал Колумелла. От курятников птицеводов I в. до н. э. его существенно отличает наличие антресолей. Он построен по типу тех tabernae, которых в Рпме было множество; внизу помещалась мастерская и лапка; на антресолях находилось жилье, и попадали туда по внутренней приставной лестнице. Греческий курятник Сея современники Колумеллы переделали на свой италийский лад. Они вообще склонны прислушиваться к местной, родной практике куроводства. «Усердные старушки», которых Колумелла рекомендовал в помощницы птичнику, конечно, стойко придерживались в уходе за курами обычаев родной деревни, и хозяин, к этому времени несколько заколебавшийся в своем доверии к греческим авторитетам, им не перечил. Церемония посадки на яйца переносит нас в старую италийскую деревню с ее вековым каноном разумного опыта и непонятных нам суеверий. Курицу сажают обязательно на прибывающей луне и обязательно на нечетное число яиц, причем число это меняется в зависимости от месяца; в январе под курицу подкладывают пятнадцать яиц, в марте — девятнадцать, с апреля — двадцать, а во все летние месяца по сентябрь включительно — по одиннадцать. Почему именно такое количество, что заставляло изменять их по месяцам, птичницам и птичникам того времени было, вероятно, так же непонятно, как и нам.
Гнездо устилают мягкой мятой соломой, которую предварительно окуривают смолой и серой: это избавляло курицу от насекомых, но играло также и роль очистительного обряда. Под солому клали веточки лавра, головки чеснока и железные гвозди — все средства, предотвращающие губительное влияние грома на яйца. Яйца в гнездо нельзя класть рукой: их надо принести в деревянном лотке и все сразу осторожно перекатать в гнездо. (Греческие книги по сельскому хозяйству, по крайней мере некоторые, были полны суеверных предписаний. Приводя их, Колумелла неизменно ссылается па источник. «Анонимные суеверия» были местными, италийскими).
Мы лишены возможности четко разграничить, что в куроводство было заимствовано у греков и что своего внесла тут Италия. Несомненное, однако, наличие италийских элементов в советах Колумеллы позволяет утверждать, что со времени Сея греческие уроки были значительно перебраны и в некоторых случаях существенно улучшены (курятник!). В крохотном уголке хозяйственной жизни со всей ясностью обнаружилась удивительная способность италийского народа, — заимствуя чужое, превращать его в свое.
Какие породы кур были в древней Италии?
Вопрос этот легче задать, чем на него ответить. Описание курицы и петуха у Колумеллы и Варрона, как мы видели, совпадает: это какая-то прочно определившаяся порода, крупная, мясная и в то же время отличающаяся хорошей носкостью, с оперением темно-красного цвета. Была она чисто местной? Или это метисы, полученные от скрещивания своих кур с греческими петухами? Греческих кур, невзирая на их величину и красоту,  отвергали уже  современники  Варрона,  потому что  «они  бесплодны», и птицеводы 1 в. н. э. вполне согласны со своими предшественниками. Колумелла заявил, что «мы предпочитаем нашу местную курицу» (VIII.2.5), по он же с чрезвычайной похвалой отозвался и о метисах (VII 1.2.13). Не их ли и описывают оба автора?
Колумелла знал еще какую-то белую породу, которую хулил: «... они слабы и недолговечны» (VIII.2.7). Известны ему были и корольки, держать которых он также не рекомендовал (VIII.2.14).
[30] Дикие куры (букв, «деревенские») — это, по мнению Шнейдера (т. I, ч. 2, стр. 543, 544) и Кепля (стр. 267), итальянская серая куропатка; «некоторые думают, что это тетерева» (Гупер, стр. 478).
[31] Остров Галлинария («Куриный», gallina — по-латыни «курица») — ныне Isola dAlbegna; Интимилия — теперь Вентимилия; Album Ingavnum — теперь Albenga.
[32] Африканскими курами древние называли цесарок.
[33] Колумелла замечает, что ошибка была сделана не древними, а «невежественной толпой» (VIII.2.4).
[34] Άμφιριος букв.: «тот, кто живет в двух стихиях» (на земле или в воде).
[35] Chenoboscion — «двор для гусей», от κήν, κενός — «гусь» и βόσκω — «кормлю, содержу».
[36] Квинт Цецилий Метелл Пий Сципион — тесть Помпея и его коллега по консульству в 52 г. до н. э.
[37] В I в. до н. э. в систему промышленного птицеводства был вовлечен и гусь. Сей и Метелл держали по нескольку больших гусиных стад (Варр.III.10.1). Кто-то из них «открыл великое благо», по ироническому замечанию Плиния: печенку раскормленного гуся вымачивали в молоке с медом, так что она еще увеличивалась. Сын известного оратора Месаллы Корвина придумал еще другое кушанье: гусиные лапки тушились вместе с петушиными гребешками (Рl.Х.52). На рынке был постоянный спрос на гуся; гусиная печенка всегда оставалась в числе изысканных кушаний, которые подавали за богатым столом; в чести был и жареный гусь.
Гусю у Сея и других птицеводов конца республики жилось не плохо, но на первом месте он не стоял и особого внимания ему не уделяли; в значительной мере он предоставлен себе и своим силам: еду в основном (пока его не начнут откармливать) он добывал себе сам, хотя кой-какой корм ему и подсевают. Если не было излюбленной гусями травы seris (Колумелла пишет, что это вид цикория), то им давали ячмень «или другое зерно»; когда поспевала farrago (кормовая смесь, в состав которой входили ячмень, вика и еще какие-либо бобовые; косили ее в мае-июне), гусям уделяли и от нее. Гусят держали с матерью только пять дней; затем их соединяли в небольшие стада, по 20 штук в каждом; днем пасли, а на ночь загоняли в «закутки, устроенные на земле или под землей», сухие, устланные какой-либо мягкой подстилкой и защищенные от хищных животных. Тут их подкармливали ячной кашей, нежной травой или упомянутой уже farrago.
Золотая пора для гуся пришла в I в. н. э., когда гусь стал поставщиком не только мяса, но также пера и пуха. Варрон ничего не говорит о гусином пухе; в половине I в. н. э. это уже важная статья дохода. К тому времени подушки начали набивать гусиным пером или пухом: «изнеженность дошла до того, что даже у мужчин затылок не может обойтись без этого приспособления» (Р1.Х.54). Особенно ценился пух германских гусей, и в погоне за наживой командиры вспомогательных войск отправляли на охоту за дикими гусями целые когорты: Плиний, долгое время находившийся в Германии, сам был очевидцем этого. Спрос на гусей настолько повысился, что во времена Плиния Старшего целые стада гусей пригоняли в Рим (Х.53) из области Моринов (северное побережье нынешней Франции).
Из Плиния же мы узнаем, что фунт пуха с германских гусей стоил 20 сестерций (Х.54). Он считался наилучшим; свой, местный, стоил дешевле. Даже если цена на него была и вдвое меньше, т. е. 10 сестерций, то гусевод получал доход немалый. Гусь дает в год обычно 200 г пуха; сотенное стадо даст, следовательно, 20 000 г — 60 римских фунтов, за которые хозяин выручит (10 X 60) 600 сестерций; отчислив половину (очень щедро!) на содержание стада, он получит 300 сестерций чистой прибыли с одного пуха.
Доходность гуся сразу повысила к нему внимание. Гусевод-промышленник (Колумелла проводит определенную границу между разведением гусей только на домашнюю потребу и промышленным гусеводством) устраивает на своей птицеферме особое «гусиное отделение», весьма напоминающее отделение для павлинов: такой же двор, огороженный глинобитной стеной в 9 футов высотой; вдоль стен идут портики, а под ними закутки для гусей (3 X 3 фута; у Варрона они меньше: 2.5 X 2.5), сложенные из бута или кирпича, с плотно запирающимися дверцами. К одной из стен ограды прислонена хижинка сторожа.
Хозяин старательно обеспечивает гусей их любимым кормом. Их пасут возле воды, «на болотистом, травянистом пространстве, а кроме того, подсевают еще разных растений, которые любимы этой птицей: вики, клевера, «греческого сена», цикория, seris и салата. Если хозяева, о которых писал Варрон, сеяли для гусей корма с расчетом получить с этих посевов еще какой-то доход, то гусевод, современник Колумеллы, думает только о том, чтобы его стадо было сыто: доход обеспечат ему сами гуси.
Хозяин озабочен приростом своего стада: оно «значительно увеличится», если на гусиные яйца сажать кур, так как гусыни, которым не позволяют высиживать яйца, снесут яиц больше. Сей подкладывал под кур павлиньи яйца; гусиные в его хозяйстве высиживали, по-видимому, сами гусыни. Ухаживать за гусятами стали гораздо внимательнее: их не отделяют от матерей в течение десяти дней. Первые пять дней дают ячную кашу или разведенную водой муку, иногда к этому добавляется мелко нарезанный кресс. Когда гусят выпустят в поле, им сыплют просо, размоченное в воде, или непровеянную пшеницу. У Варрона гусята живут с матерью только пять дней, сразу же получают ячмень и три дня сидят на одном крессе, который дается не как добавка к остальной еде, а как основная пища.
[38] Nessotrophion от νήσσα — «утка» — и τρέφω — «кормлю»: место, где кормят, где содержат уток.
[39] Утка никогда не была птицей, особенно ценившейся на римском рынке, и особого усердия к ее разведению современники Варрона не прилагали. Утка римлян не была настоящей домашней уткой: она хорошо летала (почему утятник и затягивался сверху сеткой), и Колумелла советовал тому, «кто хочет развести уток», насобирать по болотам утиных яиц и подложить их под кур. Утятник у него очень отличается от Варронова; середину его занимает озерцо или пруд с островком, который засажен лотосами, ситником и прочими водяными растениями. Вокруг пруда раскинута площадка, заросшая газоном и окруженная стеной, которая сплошь обсажена кустами букса и мирта. В чаще их спрятаны сложенные из камня и оштукатуренные закутки для уток (1 X 1 римский фут), где они устраивают свои гнезда.
Сравнение обоих утятников ясно показывает, что хозяева их руководствовались целями разными. У Варрона это одно из отделений птичьего двора, где все просто и деловито; у Колумеллы — это не столько птичник, сколько прелестный уголок усадьбы с растительностью богатой и всегда свежей благодаря обилию воды, оживленный присутствием красивой и своеобразной птицы. Современник Колумеллы видит в утках не столько доходную статью, сколько необходимый элемент некоего пейзажа, который, кроме уток, требует еще воды и зарослей водяных растений (в том числе лотоса): оп создает у себя в усадьбе уголок нильской дельты. Пристрастие к египетскому пейзажу у людей того времени выразительно засвидетельствовано фресками; для этого пейзажа обязательны вода, заросли водяных растений, утки, плавающие среди этих зарослей, иногда для вящего couleur locale крокодил. Некоторые фрески кажутся иллюстрацией к Колумелле (VIII.15) (см. Ηеlbig. Campanische Wandmalerei. №№ 1567 и 1570). И утка, и павлин пережили за столетие, отделяющее Колумеллу от Сея и его товарищей, сложную историю и превратились из доходной статьи в некую орнаментальную подробность.
[40] То же самое рассказывает Аристотель: куропатку, по его словам, оплодотворяет ветер, дующий с той стороны, где стоит самец. Такое же действие оказывает его голос (h.a.V.5.19). Ср. Bapp.II.1.19. — Об Архелае см. II. 3, прим. 8.