Книга пятая

(185) 1. Постой, Тимократ! Вот уже которую книгу мы черпаем красноречие на пирах и застольях, а ведь пропустили нужнейшее угощение - такое, которое душе не в тягость, а в пользу и в укрепление, как и подобает совершенному пиршеству! Я говорю о пирах божественного Гомера. Как говорил красавец Агафон,

[b] Увы, мы делом делаем безделицу,
Из дела же безделицу мы делаем.

Постараюсь теперь припомнить, что рассказывал об этом ученейший Масурий.
"...Взять хотя бы Менелая:[1] говоря о нем [Од.IV.3]:

Пир он богатый давал многочисленным сродникам, свадьбу
Сына и дочери милыя празднуя в царском жилище, -

Поэт показывает, как надлежит приурочивать к свадьбе, чтобы и свадебных богов почтить, и застольников привлечь в свидетели брачного союза. А его царь Ликии, пышно чествовавший Беллерофонта? Он учит, какими [с] надлежит быть пирам в честь приема гостей [Ил.VI. 174]:

Девять дней угощал, ежедневно тельца закалая.
[Но воссиявшей десятой богине Заре розоперстой,
Гостя расспрашивал царь и потребовал знаки увидеть.]

2. Есть ведь, кажется, в вине нечто, влекущее к дружбе, согревающее и веселящее. Потому-то ревнители старинного гостеприимства обращаются к гостю с расспросами, кто он такой, не в начале, а в конце угощения, как будто воздают почет сперва гостеприимству в целом, а потом уже отдельному его случаю.
И еще древние законодатели[2] в предвидении наших пиров учредили общественные обеды: по филам и демам, не говоря уже о фиасах,[3] о собраниях (186) во фратриях и о так называемых жреческих (ο̉ργεωνικά) обедах. В городе ведь собирается по школам великое множество философов:[4] и диогенисты, и антипатристы, и панетиасты. Феофраст завещал свои средства на подобную сходку - клянусь Зевсом, не для бесчинства участников, но чтобы проводилась она с соблюдением правил застолья, прилично и достойно. И в пританее во благо государства ежедневно давались скромные обеды - это во время одного из них было получено известие о падении Элатеи, о котором говорит Демосфен ["О венке".169]: "Был вечер. Вдруг [b] пришел кто-то к пританам и принес известие, что Элатея захвачена".[5] Заботились философы и о совместных застольях с молодежью - для этого тоже были свои уставы. В Академии, например, застольные правила были заведены Ксенократом, известны такие и у Аристотеля. И само государство заботилось у спартанцев о фидитиях, у критян - об андриях.[6] Недаром же кто-то неплохо сказал:

Добрым друзьям не пристало замешкаться с пиром веселым:
[с] Воспоминанье о нем из всех сладчайшее будет.

Философ Антипатр, устраивая как-то раз застолье, потребовал, чтобы пришедшие вели беседы о философских проблемах. Об Аркесилае рассказывают, что однажды он возлежал на пире рядом с обжорой и ему никак не удавалось перехватить у того хоть малость; когда же один из пирующих протянул ему угощение, он продекламировал еврипидовский стих [TGF2.584]:

Всех благ тебе,[7] а Телефу - что думаю, -

ибо его соседа звали как раз Телефом. А Зенон, когда его сосед оторвал [d] от только что положенной рыбы верхнюю часть, перевернул рыбу и сам оторвал от нее кусок, приговаривая [Еврипид."Вакханки".II.29]

Ино с обратной стороны набросилась.[8]

Сократ же, заметив однажды, что кто-то [из участников складчины] неумеренно поедает мясо, воскликнул: "Друзья! кто-то из вас пользуется хлебом как приправой, а приправой как хлебом".[9]

[Гомеровские пиры]

3. Но пора начать разговор о гомеровских пирах. Прежде всего, Поэт точно указывает их время, гостей, причины. Этому правилу разумно следуют Ксенофонт и Платон, с самого начала своих диалогов называющие [e] причину пира[10] и перечисляющие присутствующих. А вот Эпикур не определяет ни места, ни времени и начинает без всякого предисловия: приходится гадать, что это за человек с чашей в руке вдруг начинает ставить вопросы, как будто находится на диспуте. [Аристотель говорит о ком-то, пришедшем на пир взмокшим от пота и запыленным...]
Далее, Гомер учит, кого следует приглашать, - а именно, самых [f] лучших и уважаемых [Ил.II.404]:

Созвал старейшин отличных,[11] почтеннейших в рати ахейской.

Не так у Гесиода - он больше почитает соседей ["Труды и дни".341]:

Тех, кто с тобою живет по соседству, зови непременно.

Вот истинный образчик беотийской тупости,[12] совсем подстать бесчеловечнейшей из пословиц [TGF2.858]:

(187) Друзья далекие уже нам не друзья, -

ибо разве не верх нелепости выбирать друга по месту проживания [τόπος], а не по душевным свойствам [τρόπος]? Потому-то у Гомера после выпивки [Ил.VII.324]

Старец в собрании первый слагать размышления начал, -

у тех же, кто неразумно собирает пир

Первым в собрании плут слагать поношения начал.

Замечу еще, что званые у Гомера различаются возрастом и родом [b] занятий - так, Нестор, Аякс и Одиссей всех во всем превосходили добродетелью, но каждый шел к ней своей дорогой. Эпикур же собрал[13] одних пророков атомной теории, хотя имел перед собой примеры разнообразных пиров Поэта, и изящных пиров Платона, да и Ксенофонта. (177*) Так, Платон изображает спорящими врача Эриксимаха, поэта Аристофана, других людей самых разных профессий, одного за другим; а Ксенофонт вводит в [b] диалог и простых обывателей. Однако им далеко до Гомера, у которого пиры самые различные, - ведь всё познается в сравнении. Есть у него, например, пир женихов - какой бывает у юношей, склонных к распутству и пьянству; и пир феаков - полный наслаждений, но гораздо более благопристойный. Им он противопоставляет, с одной стороны, пиры военные, с другой, - более скромные гражданские. Наконец, он различает общие праздничные угощения и частные домашние сходки. Эпикур же изобразил пир одних философов.
[c] 4. Учит нас Гомер (на отличном примере одного из родственников) и тому, что не все нуждаются в приглашении, но близкие могут прийти по своей воле [Ил.II.408]:

Сам без зова пришел Менелай[14] к нему, доблестный кличем, -

ведь очевидно, что не нуждаются в приглашении ни брат, ни родители, ни жена, ни любой другой, столь же близкий, - это было бы проявлением недружелюбной холодности. И все-таки нашлись знатоки, приписавшие поясняющий стих [409]:

Зная любезного брата,[15] и как он в душе озабочен, -

как будто необходимо особо оговаривать причину, чтобы брат пришел на [d] пир без зова, как будто родство не является достаточным поводом! Или приписавший этот стих полагает, что Менелай мог и не знать о застолье у брата? Что за нелепость! ведь жертвоприношение совершалось публично и все о нем знали. И зачем бы он пришел, если бы не знал? Или, помилуй Зевс, своим приходом Менелай, оставшись без приглашения, извиняет Агамемнона тем, что тот был отвлечен делами, и, примирившись с такими обстоятельствами, приходит незваным, - словно говоря, что пришел без зова, чтобы наутро им не пришлось отводить взгляды, одному - от стыда, другому - от обиды? Нет, смешно было бы предположить, что [e] Агамемнон забыл о брате, - это при том-то, что именно ради него он не только совершал жертвоприношение, но и всю войну принимал на себя! - между тем как пригласил тех, кто был ему не родня и не соседи. И Афинокл Кизикский, чувствовавший гомеровскую поэзию глубже Аристарха, убедительно говорит нам, что Гомер не мог написать этот стих, ибо Менелай Агамемнону был ближайшим родственником. Деметрий Фалерский тоже [f] отмечает, что стих

Зная любезного брата, и как он в душе озабочен,

неуклюж, чужд стилю поэта и придает характерам героев ненужную мелочность, а потом добавляет: "...я полагаю, что у каждого порядочного человека найдется родственник или друг, на пир которого он мог бы прийти (178) и не дожидаясь приглашения". 5. Платон в "Пире" пишет об этом эпизоде следующее [174b]: "...и, во изменение поговорки, докажем, что "к людям достойным на пир достойный без зова приходит".[16] А ведь Гомер не просто исказил эту поговорку, но, можно сказать, надругался над ней. Изобразив Агамемнона необычайно доблестным воином, а Менелая "слабым копейщиком"[17] [Ил.XVII.588], он заставил менее достойного Менелая явиться без приглашения к более достойному Агамемнону, когда тот [b] приносил жертву и давал пир".
Замечу, однако, что еще Вакхилид, рассказывая о приходе Геракла к Кеику, писал:

Он ступил на каменный порог
в час приготовления к пиру
и сказал:
"Праведные мужи
Сами находят путь
К обильному яству дома".

Далее, если одна из пословиц гласит:

К людям достойным на пир достойный без зова приходит, -

то есть и другая:

К людям негодным на пир достойный без зова приходит.

Что же касается Платона, то он объявил Менелая трусом безо всяких оснований. Гомер ведь называет его "любезным Арею", он в одиночку [c] сражается за тело Патрокла [Ил.XVII.1] и более всех стремится к единоборству с Гектором [Ил.VII.94], будучи слабее того по силе. О нем единственном сказано в перечне предводителей войска [Ил.II.588]:

Ратников сам предводил, на душевную доблесть надежный.

Если же противник, ругаясь, назвал его "слабым копейщиком" [Ил.XVII.588], и на основании этого Платон полагает его и впрямь слабым, то пусть не замедлит включить в число негодных и Агамемнона, ибо это о [d] нем сказано [Ил.I.225]:

О винопийца,[18] со взорами пса, но душою оленя!

Нет: если что-либо говорится у Гомера, это не значит, что это говорит сам Гомер. И как можно назвать слабым Менелая, который в одиночку отбил Гектора от тела Патрокла, убил Эвфорба и сорвал с него [e] доспехи в самой гуще троянцев! Самое же смешное то, что Платон не потрудился внимательно прочесть тот самый стих [Ил.II.408], на основании которого обвиняет Менелая! Ведь как раз в этом стихе о Менелае говорится "доблестный кличем". Этот эпитет Гомер прилагает к храбрейшим воинам, потому что древние называли сражение "крик" или "клич".
6. Будучи предельно точным во всем, Гомер не пропустил и такую, казалось бы, малозначительную деталь - необходимость перед пиром позаботиться о теле и принять ванну. Так, перед пиром феаков он пишет об Одиссее [Од.VIII.449]:

Тут пригласила его домовитая ключница в баню.

[f] И в другом месте о Телемахе и его спутнике [Oд.IV.48]:

Начали в гладких купальнях они омываться.

"Было бы неприлично, - пишет Аристотель, - явиться на пир взмокшим от пота и запыленным" [fr.100]. Ибо человек порядочный не должен быть грязен, неумыт и, по словам Гераклита, "радоваться грязи". Нельзя также, (179) впервые придя на пир в чужой дом, тут же набрасываться на угощение, но сперва следует порадовать зрение и осмотреть жилище. И этого не пропустил поэт [Од.IV.43]:

Странники были в высокий дворец введены; озираясь
Дому любезного Зевсу царя удивлялися оба:
Все лучезарно, как на небе светлое солнце иль месяц,
Было в палатах царя Менелая, великого славой.

Аристофан также представляет в "Осах" нелюдимого, помешанного [b] на сутяжничестве старика, которого сын приучает к учтивости [1208]:

Ну, бросим это! Ляг вот здесь и выучись
Застольником в хорошей быть компании.

И, объяснив ему, каким образом следует укладываться на ложе, продолжает [1214]:

Посуде полное вниманье окажи,
Взгляни на потолок, узоры похвали...

7. Учит нас Гомер и тому, что надо сделать, прежде чем приступить к еде, - посвятить начатки пищи богам. Вот и спутники Одиссея даже в пещере Киклопа [Од.IХ.231]:

[c] Яркий огонь разложив, совершили мы жертву; добывши
Сыру, потом мы насытили голод.

И Ахилл, несмотря на то что пришедшие послы подняли его посреди ночи с постели [Ил.IХ.219],

...жертвовать жителям неба
Другу Патроклу велел; и в огонь он бросил начатки...

Не забывает он и совершить возлияние богам [Ил.IХ.175]:

Юноши чермным вином наполнили доверху чаши,
Кубками всем подносили, от правой страны начиная,
[d] В жертву богам возлияв.

Всё это сохранил в своем "Пире" Платон [176а]. Он пишет, что "после того как все поужинали, они совершили возлияние, спели хвалу богу, исполнили все, что полагается". То же самое и в "Пире" Ксенофонта. У Эпикура же нет ни возлияния, ни жертвы начатков богам, и пирушка скорее смахивает на трапезу неряшливой жены, о которой сказано у Симонида [Аморгского]

Частенько ест, обрядов не свершив.
.................. [лакуна] ........................

8. [Филохор] утверждает,[19] что правильные пропорции разбавления [e] вина были установлены у афинян царем Амфиктионом, в честь чего был сооружен храм "Диониса прямого", ибо Дионис действительно прям и не шатается, когда его пьют, правильно разбавив [см.38с]. Вот что говорит о вине Одиссей [Од.ХIV.463]:

Вино мне язык развязало;
Сила вина несказанна: оно и умнейшего громко
Петь и томно смеяться и даже плясать заставляет;
Часто внушает и слово такое, которое лучше б
[f] Было сберечь про себя.

Разумеется, называя вино "помрачающим", Гомер не хочет сказать, что пьющий его глуп и безумен. Нет, Гомер не призывает к угрюмости, чтобы не петь, не смеяться и не сплясать в лад при случае: не так он прост и нескладен. Напротив, Гомер во всем тонко чувствовал степени количества и качества, поэтому он упрекает вино не в том, что оно заставляет умнейшего петь, но громко петь, то есть не к месту и не в меру, нарушая (180) приличие. Клянусь Зевсом, Гомер ничего не имеет против смеха и пляски - на это точно указывает приложенное к обоим этим действиям слово "томно" - и осуждает их только, когда они неприличны мужчине:

Петь и томно смеяться и даже плясать заставляет.

У Платона же ни в чем не найдешь умеренности - все пьют столько, что не держатся на ногах. А чего стоят безобразия загулявшего Алкивиада! [b] Остальные участники пира хлещут вино восьмикотиловыми холодильными чашами [214а], оправдываясь тем, что к этому их принуждает Алкивиад. Не так пируют у Гомера:

В жертву богам возлияв и испив по желанию сердца.

Итак, Гомер указывает нам, от чего следует раз и навсегда решительно отказаться и чему можно предаться с умеренностью, не увлекаясь и относясь к этому как к прикрасе пира [Од.I.152]:

Пенье и пляска - пиру они украшенье...

[Пир Менелая]

9. Впрочем, не отвергая таких развлечений, Гомер отводит им место [с] на пирах женихов и феаков, но никак не Нестора и Менелая, чей свадебный пир,[20] кстати, не поняли комментаторы школы Аристарха. А именно, что по прошествии цепи непрерывных празднеств, вершиной которых была передача невесты жениху, а завершением - свадьба Мегапента, Менелай и Елена обедали одни, без гостей. Не поняв этого и введенные в заблуждение первым же стихом [Од.IV.3]:

Пир он богатый давал, многочисленным сродникам свадьбу, -

они присоединили следующие [Од.IV.15]:

[d] Шумно пируя в богато украшенных царских палатах,
Сродники все и друзья Менелая, великого славой,
Полны веселия были; на лире певец вдохновенный
Громко звучал им, и два среди круга их головоходы,
Пение в лад заводя (ε̉ξάρχοντες), чудесно вертелись в средине, -

механически перенеся их из "Изготовления оружия" [Ил.ХVIII.604-606] и совершив к тому же грамматическую ошибку.[21] Действительно, ведь "заводилами" (ε̉ξάρχοντες) были никак не прыгуны, но, несомненно, пляску вело пение аэда под кифару. И вообще глагол "заводить" (ε̉ξάρχειν) почти всегда относится к лирной игре. Поэтому и у Гесиода в "Щите" [e] говорится [205]:

... Пиерийские музы, богини,
Песнь завели, -

и у Архилоха:

И под флейту сам лесбийский завожу я мой пеан, -

и Стесихор называет Музу "зачинающей пенье", а Пиндар лиру - "водительницей хоров" [Пиф.1.4]. Диодор же, приверженец аристофановской школы, отнеся прибытие Телемаха к первым дням празднеств, выбросил весь рассказ о свадьбе, не сообразив, что торжества закончились накануне и за столом, по существу, доедаются остатки пиршества. К тому же Диодор принимает чтение с густым придыханием, "два прыгуна порознь (καθ' αυ̉τούς)", что совершенно безграмотно. Ведь гомеровская форма κατ' αυ̉τούς и означает порознь, по одиночке или по своей воле, ε̉αυτούς же есть неправильность.
10. Однако, как я уже говорил, всё это представление на скромном ужине Менелая является чужеродной вставкой, взятой из описания критского хора в "Изготовлении оружия" [Ил.ХVIII.590]: (181)

Там же Гефест знаменитый извил хоровод разновидный,
Оному равный, как древле в широкоустроенном Кноссе
Выделал хитрый Дедал Ариадне прекрасноволосой.
Юноши тут и цветущие девы, желанные многим,
Пляшут, в хор круговидный любезно сплетяся руками...

И далее Гомер к этим стихам прибавляет [603]:

Купа селян окружает пленительный хор и сердечно
[b] Им восхищается; громко перед ними певец вдохновенный
Пел и на лире звучал. Среди круга их головоходы,
С пением такт соглашая, чудесно вертятся в средине.

Собственно, пляска и, особенно, искусство акробатики присущи критянам. Поэтому и говорит [Эней] критянину Мериону [Ил.ХVI. 617]:

Скоро б тебя, Мерион, несмотря, что плясатель ты быстрый,
Скоро б мой дрот укротил совершенно, когда б я уметил!

Оттого и гипорхемы[22] зовутся критскими [Симонид]:

Критский в нем лад и молосский над ним гуд...

"Так называемые лаконисты, - пишет Тимей [FHG.I.201], - пели в [c] прямоугольных хорах". Кстати, музыкальные представления у эллинов бывали очень разными: у афинян, например, наибольшим почетом пользовались дионисийские и круговые хоры, у сиракузян - ямбические и вообще у каждого города свои. Аристарх же не только перенес в пир Менелая стихи, неподходящие спартанским обычаям и скромности царя, но, более того, выбросил певца из описания критского хора, изувечив стихи следующим образом: [d]

Купа селян окружает пленительный хор и сердечно
Им восхищается; два среди круга их головоходы,
Пение в лад заводя, чудесно вертелись в средине.

В результате ошибка в падеже стала неисправимой, так как "пение" теперь уже никак нельзя отнести к певцу.
11. А что вставка этого представления в сцену пира Менелая совершенно неуместна, ясно из того, что весь он проходит в междоусобной беседе, к тому же ничего не говорится ни об имени певца, ни о песне, [e] которую он пел; Телемах же и его спутник не уделяют ему никакого внимания, но, похоже, осматривают зал, погруженный в тишину и покой, - и было бы совершенно неправдоподобно, будто сыновья разумнейших сыновей Одиссея и Нестора - такие невежи, что не обращают никакого внимания на устроенное для них представление. Ведь сам Одиссей с интересом наблюдал за плясками феаков [Од.VIII.264]:

... с наслажденьем
[f] Легкость сверкающих ног замечал Одиссей и дивился... -

хотя многое лежало у него на сердце, так что он мог сказать [Од.VIII.154]: Мне не до игр: на душе несказанное горе...
И разве не был бы глуп и нелеп Телемах, под звуки музыки и прыжки акробатов склонившийся к Писистрату, чтобы обсудить достоинства посуды? [Од.IV.70] (182) А ведь Гомер, подобно превосходному живописцу, изображает Телемаха во всём похожим на отца. Во всяком случае, их обоих узнают по слезам: одного при дворе Алкиноя [Од.VIII.521], другого при дворе Менелая [Од.IV.113].
12. В эпикуровском же "Пире" стоит гам льстецов, поющих друг другу хвалу; в "Пире" Платона, напротив, - сборище забияк, постоянно кого-нибудь задирающих; о речах Алкивиада и не говорю.
Только у Гомера мы видим разумное трезвое общение: и если однажды он хвалит Менелая, уверяя, будто к нему даже не смеют обратиться [Од.IV.160]:

он мнит, что ему неприлично,[23]
[b] Вас посетивши впервые, себя выставлять в разговоре
Смелом с тобою, пленяющем всех нас божественной речью... -

то в другой раз он упрекает его за неверное слово или поступок [Од.IV.193]:

Ныне ж послушайся, царь многоумный, меня: не люблю я
Слез за вечерней трапезою...

Вспомним также [Од.III.230]:

Странное слово из уст у тебя, Телемах, излетело... -

(187) ибо не должно быть ни льстецом, ни насмешником.
А Эпикур опять-таки обращается в своем "Пире" к рассуждениям о несварении желудка - вплоть до гаданий по результатам его деятельности! - а потом к разговорам о лихорадках. О нескладности слога что и говорить! А у Платона - все эти мучения от икоты, облегчительное полоскание горла, засовывание пера в нос, чтобы добиться чиха ["Пир".185с-е], - ладно, допустим, что он хотел пошутить и поиздеваться, но далее он высмеивает исоколы[24] и антитезы Агафона и, наконец, выводит Алкивиада, признающегося, что обуреваем похотью! И пишущие подобные вещи [d] изгоняют Гомера из своих государств [Платон."Государство".595]! Говоря словами Демохара [ср.215с], как из тимьяна не получится наконечника копья, так и достойного мужа из таких речей. Не только над Алкивиадом потешается Платон, но и над Хармидом, Эвтидемом ["Пир".222b] и многими другими юношами. Чего и ждать, если осмеивается град афинян, святилище эллинских Муз, о котором Пиндар говорил "Эллады оплот", Фукидид же в эпиграмме на Еврипида ["Палатинская антология".VII.45] называл [e] "Элладой Эллады", а пифийский бог - "очагом и пританеем эллинов".[25] Впрочем то, что Платон возводит на юношей напраслину, видно из его же сочинений. Об Алкивиаде в одноименном диалоге говорится, что он начал беседовать с Сократом, когда цвет его юности уже увял и он лишился всех своих поклонников: так сказано в самом начале диалога ["Алкивиад". 103а]. В "Хармиде" же противоречия видны всякому из самого диалога: Сократ [f] у него то опьянен и ошеломлен любовью к юноше, словно олененок, наткнувшийся на свирепого льва ["Хармид".155а], то вдруг утверждает, что ему нет дела до красоты Хармида.
13. Однако и хваленый "Пир" Ксенофонта имеет недостатки, не меньше этих. Например, Каллий собирает там пир в честь победы своего любимца Автолика в панкратии[26] на детских Панафинеях, и пирующие в присутствии отца не спускают с мальчика глаз. "Как свет, показавшийся ночью, (188) притягивает к себе взоры всех, так и тут красота Автолика влекла к нему очи всех. Никто не оставался равнодушен, глядя на него: одни становились молчаливее, а другие выражали чувство даже телодвижениями [1,9]". У Гомера же не говорится ничего подобного даже в присутствии Елены, о красоте которой кто-то из недоброжелателей был вынужден сказать [Ил.III.156]:

Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы
Брань за такую жену и беды столь долгие терпят: [b]
Истинно, вечным богиням она красотою подобна![27] -

хотя и добавляет:

Но, и столь прекрасная, пусть возвратится в Элладу.

Юноши же, прибывшие с визитом к Менелаю, - сын Нестора и Телемах, - несмотря на то что сидят на свадебном пиру, опьянены вином и ошеломлены знаменитой красотой Елены, сохраняют спокойствие, диктуемое [c] правилами приличия. А Сократ? - чего ради он занят и флейтистками, и мальчиком-плясуном, и кифарою, и гимнасткой да еще умудряется клеймить при этом употребление благовоний [Ксенофонт."Пир".2.3]? Да вздумай он ими надушиться, никто бы, конечно же, не удержался от смеха, памятуя стихи Аристофана ["Облака". 103]:

...босоногие
Бахвалы, негодяи бледнорожие,
Сократ несчастный, Хэрефонт помешанный.

Но и дальнейшее никак не совместимо с суровостью его нрава. Вот [d] Критобул, воспитанный мальчик, дерзит своему старику-учителю [Ксенофонт."Пир".4.19], заявляя, что тот уродливее Силенов. Сократ же вступает с ним в спор о красоте, берет в судьи мальчика с танцовщицей и предлагает установить наградой победителю поцелуи судей. Какой юноша, попав в такую компанию, не развратится скорее, чем продвинется к добродетели?
14. У Гомера же на пиру Менелая участники задают друг другу вопросы, как это принято в умном разговоре, и учтивою беседою услаждают [e] себя и нас. Например, Менелай, когда гости вернулись из ванны и перед ними были разложены яства, следующими словами предлагает им принять участие в пире [Од.IV.60]:

Пищи откушайте нашей, друзья, на здоровье, когда же
Свой утолите вы голод, спрошу я, какие вы люди? -

затем, в знак своего расположения, он гостеприимно добавляет им от своей собственной порции [65]:

Тут он им подал бычатины жареной кус, из почетной
[f] Собственной части его отделивши своею рукою, -

а те, как это приличествует юношам, едят, соблюдая молчание; если же разговаривают, то близко склонившись друг к другу и не о кушаньях или о служанках хозяина, только что мывших их в ванной, но о богатом жилище их гостеприимца [74]:

Только у Зевса обитель убранство такое имеет.

(Именно так требует писать этот стих Селевк. Аристарх же безо всяких оснований пишет:
(189) Зевс лишь один на Олимпе обитель такую имеет (αυ̉λή).
В самом деле, ведь гости восхищаются не просто красотой дома. И как бы, например, на стенах разместились янтарь, серебро, золото? Ведь если при осмотре юношами дома говорилось о "звонких покоях" [74], (то есть высоких и просторных), то в нашем стихе говорится об утвари [73]:

Блещет всё златом, сребром, янтарями, слоновою костью, -

c естественным продолжением:

[b] Только у Зевса обитель убранство такое имеет.
Что за богатство! Как много всего! С изумленьем смотрю я.

Если же сказать:

Зевс лишь один на Олимпе имеет такую обитель, -

то после этого сказать:

Что за богатство! Как много всего! -

было бы в чтении крайней несвязностью.
15. Мало того, самое слово αυ̉λή ("обитель") только с большой натяжкой можно понимать как "жилище". Ведь оно, как правило, относится к предметам, имеющим сквозные пустоты. Мы говорим αυ̉λή, "имеет тягу", [с] о пространстве, продуваемом воздухом с обеих сторон (διαυλονίζειν); отсюда и название флейты - "авлос", так как она продувается воздухом; таково и всё, что вытянуто в длину, будь то ристалище или струя крови [Од.ХХII.18]:

Черная кровь тут горячей струей из ноздрей засвистала.

И шлем с вертикальной трубкой (для султана) называется "авлопида". И в Афинах существовали священные лощины-"авлоны" - о них упоминает Филохор в девятой книге своего сочинения. У Фукидида в четвертой книге [IV. 103] и вообще у всех историков, писавших прозой, слово "авлон" [d] мужского рода, однако у поэтов - женского. Так у Каркина в "Ахиллах" [TGF2.798]:

В глубокую лощину, где засел отряд.

У Софокла в "Скифах" [TGF2.252]:

И скалы, и пещеры, и прибрежные
Протоки.

Поэтому и у Эратосфена в "Гермесе":

Надвое логом глубоким рассечен (βαθύς αυ̉λών) ... -

форму мужского рода βαθύς следует понимать в смысле формы женского рода βαθει̃α, точно так же как θήλυς ε̉έρσε - "свежая роса" [Од.V.467] вместо θήλεια.
Итак, всё пустотелое и прямолинейное называется "авла" или "авлон". Однако в современном языке авлами называются царские дворцы [e] (дворы); так у Менандра [Коск.III.235]:

Сатрапам и дворцам (αυ̉λάς) прислуживать...

Также у Дифила [Kock.III.235]:

Толкаться во дворцах (αυ̉λάς) - занятье подлое
Бродяг, бедняг голодных да мошенников.

Это оттого, что перед дворцами бывает обширное открытое пространство, или потому, что царская охрана спит на открытом воздухе (παραυλίζεσθαι) за пределами дворцов. Но Гомер всегда употребляет слово αυ̉λή в смысле двора, то есть открытого пространства, где размещался алтарь Зевса Геркейского [т. е. Оградного]. По крайней мере, Пелея застают, когда он [Ил.ХI.774], [f]

Стоя в ограде двора (αυ̉λή) и держа златоблещущий кубок,
Черное оным вино возливал на священное пламя.

Приам же [Ил.ХХIV.640]

Часто в оградах двора (αύλή) по сметищам смрадным валялся.

И Одиссей приказывает Фемию и его спутнику [Од.ХХII.375]:

...из палаты, убийством наполненной вышед,
(190) Сядь на дворе (ει̉ς αυ̉λήν) у ворот.

А что похвала Телемаха одновременно относилась и к дому, и к его убранству, ясно из ответа Менелая [Од.IV.78]:

Дети, нам, смертным, не можно равняться с владыкою Зевсом,
Ибо и дом, и сокровища Зевса, как сам он, нетленны.)

16. Однако пора вернуться к пиру, в котором Гомер искусно находит повод показать цену сокровищ любимого героя. Богатства его неоспоримы, и Менелай, вежливо пропустив мимо ушей похвалы Телемаха, не [b] отрицает этих богатств, добавив только, чтобы избежать зависти, что добыл их "много претерпев" и менее всего заслуживает сравнения с богами:

Ибо и дом, и сокровища Зевса, как сам он, нетленны.

После же того как Менелай показал свою привязанность к брату, после его признаний, что он с трудом заставляет себя жить и наслаждаться богатством, произносит он слова, исполненные истинной дружбы [Од.IV.97]:

Рад бы остаться я с третью того, чем владею, лишь только б
Были те мужи на свете, которые в Трое пространном
[с] Кончили жизнь, далеко от Аргоса, питателя коней.

И кто из потомков воинов, павших за такого человека, не согласился бы, что горечь от потери отца скрашивается благодарной памятью о нем? Однако, чтобы не показалось, что все, кто в равной степени доказал свое расположение к нему, для него одинаковы, Менелай добавляет [105]:

Но сколь ни сетую в сердце своем я, их всех поминая,
Мысль об одном наиболее губит мой сон и лишает
[d] Пищи меня...

И чтобы не показалось, что он забыл кого-нибудь из близких этого человека (Одиссея), Менелай перечисляет их поименно [110]:
Плачет о нем безутешный родитель Старец Лаэрт, с Пенелопой разумной, с младым Телемахом, Бывшим еще в пеленах при его удаленье из дома.
Когда же при воспоминании о доме у Телемаха брызнули слезы, Менелай осекся, и только с приходом Елены, обратившей внимание на [e] необычайное сходство [Телемаха с отцом], - женщины ведь, ревниво заботясь о нравственности подруг, зорко умеют определять сходство детей с родителями, - а также после того как и Писистрат, чтобы не оставаться молчаливым телохранителем, учтиво замолвил слово о стыдливости Телемаха, - только после этого Менелай продолжает свою мысль о любви к Одиссею, рядом с которым он хотел бы встретить свою старость. 17. Как водится, все заливаются слезами, но Елена, дочь [f] мудрого Зевса, к тому же многое перенявшая от египетских мудрецов, разводит в вине некое целительное зелье и принимается за рассказ о своих встречах с Одиссеем, не переставая при этом прясть, - занятая не скуки ради, но приучась к этому с девичества. Ведь когда Афродита (191) является к ней после поединка [Париса с Менелаем], то говорит [Ил.III.386]:

...уподобяся старице, древле рожденной,
Пряхе, что в прежние дни для нее в Лакедемоне граде
Волну прекрасно пряла.

А что трудолюбие Елены - не случайность, это ясно из следующих стихов [Од.IV.123,133]:

Кресла богатой работы подвинула сесть ей Адреста,
Мягкий ковер шерстяной положила ей в ноги Алкиппа,
[b] Фило пришла с драгоценной корзиной серебряной, даром
Умной Алкандры, супруги Полиба.
...и эту корзину
Фило, пришедши, поставила подле царицы Елены,
Полную пряжи сученой; на ней же лежала и прялка
С шерстью волнистой пурпурного цвета.

Похоже, Елена и сама сознавала свое искусство в рукоделии. По крайней мере, даря Телемаху пеплос, она говорит [Од.ХV.125]:

Одежду
[с] Эту, дитя мое милое, выбрала я, чтоб меня ты
Помнил, чтоб этой, мной сшитой одеждой на брачном веселом
Пире невесту украсил свою...

Это трудолюбие открывает нам целомудренность ее нрава: она не кичится и не чванится своей красотой; и, например, [Ирида] застает ее за работой - ткущей и вышивающей [Ил.III.125]:

В терем вошла, где Елена ткань великую ткала,
Светлый, двускладный покров, образуя на оном сраженья,
[d] Подвиги конных троян и медянодоспешных данаев,
В коих они за нее от Ареевых рук пострадали.

18. Учит нас Гомер также тому, что именно приглашенные должны предложить пригласившим окончить застолье. Так, Телемах обращается к Менелаю [Од.IV.294]:

[e] Время, однако, уж нам о постелях подумать, чтоб, сладко
В сон погрузившись, на них успокоить усталые члены.

И Афина, принявшая облик Ментора, говорит Нестору [Од.III.332]:

Должно отрезать теперь языки, и царю Посейдону
Купно с другими богами вином сотворить возлиянье;
Время подумать о ложе покойном и сне миротворном.

Кажется, вообще неблагочестиво задерживаться на священных празднествах слишком долго. Отсюда и назидание Афины [Од.III.335]:

День на закате угас, и уж боле не будет прилично
Здесь нам сидеть на трапезе богов; удалиться пора нам.

И в наше время сохранился обычай завершать некоторые обряды [f] засветло. Также у египтян в древности, как сказано у писавшего об этом Аполлония, любое пиршество устраивалось очень скромно: обедали сидя, довольствуясь самой малой, простой и здоровой пищей, вина же пили не более, чем нужно для благодушия, о котором Пиндар просит у Зевса [fr.155]:

Что мне сделать в угоду
Тебе, мощный громом Зевс?
Друг Музам,
И отмеченный божественным Благодушием, -
О нем молю!..

(192) Платоновский же пир - не сонм, не совет, не беседа философов. Сократ и не помышляет о прекращении попойки, хотя уже ушли Эриксимах, Федр и многие другие, но продолжает бдение с Агафоном и Аристофаном, потягивая и из серебряного колодца, - так кто-то [Хамелеонт; см.461с] удачно назвал эти громадные чаши, - и из мелкого фиала, пуская его вкруговую слева направо [ср.463f]. Далее рассказывается, что, после того как двое [b] последних задремали - первым Аристофан, а на заре и Агафон, - Сократ уложил их, встал и отправился в Ликей, хотя (говорит Геродик) лучше б ему было пойти к гомеровским лестригонам, ибо [Од.Х.84]:

...легко б несонливый работник
Плату двойную там мог получать.

[Еще о пирах древних]

19. Всякий раз, когда[28] древние собирались на пир, это делалось в честь какого-либо божества; отсюда и венки в честь богов, и гимны, и песни. И ни один раб не мог присутствовать при этом, а вино разливали свободные юноши, как, например, сын Менелая, хоть он был женихом и [с] праздновал свадьбу. А у прекрасной Сапфо богам разливает вино сам Гермес. И всё остальное для пира приготовлялось свободными, заканчивали же пир и расходились засветло. У персов на пирах иногда даже держали советы, как и при Агамемноне на войне. Пир же Алкиноя, к которому относятся слова Одиссея [Од.IХ.5]:

Я же скажу, что великая сердцу утеха
Видеть, как целой страной обладает веселье; как всюду
[d] Сладко пируют в домах, песнопевцам внимая... -

представлял собой торжественный прием гостя, хотя феаки и сами были большими любителями роскоши. Кто сравнит этот пир с пирушками философов, тот найдет его гораздо более благопристойным, ведь хотя он изобилует весельем и шутками, однако они не так незамысловаты, как кажется. Так, после гимнастических состязаний аэд поет нескромную песнь об "Ареса свиданьи любовном", но с намеком на расправу Одиссея с женихами: хитрый хромец[29] побеждает Ареса, самого свирепого из богов. [е]
20. За трапезой древние сидели. Ведь у Гомера повсюду говорится [Од.I.145]:

...сели
чином на креслах и тронах.

Само по себе слово "трон" означает сиденья для знатных особ, с подставкой для ног, называемой θρήνυς, откуда и слово "трон": по глаголу θρήσασθαι в значении "усесться", как у Филита:

Усесться (θρήσασθαι) под сенью платана густого.

Для кресел украшением служила наклонная спинка; простыми же [f] сидениями были скамейки (δίφροι); одну из них и предлагает Телемах явившемуся под видом нищего Одиссею [Од.ХХ.259]:

К ней подвинув простую скамейку и низенький столик.

Кратеры, как видно из названия ["смесительные чаши"], стояли перед ними, наполненные разведенным вином; из них черпали молодые люди, прислуживавшие пирующим, следя за тем, чтобы кубки самых почетных гостей всегда были полными; остальным же разливали поровну. Поэтому Агамемнон и упрекает Идоменея [Ил.IV.262]:

...но кубок тебе непрестанно
Полный стоит, как и мне, да пьешь до желания сердца.

(193) И здравицы поднимали они не так как мы, выпивая до дна, но полными кубками; так, Одиссей [Ил.IХ.224]:

Кубок налил и приветствовал, за руку взявши, Пелида.

Что касается числа трапез у древних, то уже говорилось [ср.11b-f], что их было три (а не четыре), так как одну и ту же трапезу называли то полдником, то обедом. И смешны уверяющие, будто их было четыре, так как у поэта де сказано [Од.ХVII.599] "ты ж приходи, повечеряв (δειελιήσας)"; ибо они не понимают, что это означает просто "проведя темное время суток". Тем более, что никто не укажет у Гомера случая, чтобы кто-нибудь [b] принимал пищу трижды в день. Еще одну ошибку совершают многие, помещая подряд следующие стихи [Од.IV.55]:

На него положила
Хлеб домовитая ключница с разным съестным, из запаса
Выданным ею охотно; на блюдах, подняв их высоко,
Мяса различного крайчий принес и его предложил им.

Ведь если кушанья положила ключница, то ясно, что они были из подручных мясных остатков, и крайчему незачем было их приносить: достаточно, стало быть, и двух стихов. После ухода обедавших столики уносились, как это происходит у женихов и феаков, о которых сказано [Од.VII.232]:

[c] Тою порой со столов все вместилища (έντεα) спешно убрали.

Ясно, что речь здесь идет о посуде, хотя слово έντεα означает и защитные доспехи - панцири, поножи и тому подобное - ведь они такое же вместилище для тела, как посуда - для съестного.
21. Жилища свои гомеровские герои называли покоями, хоромами и кущами; мы же толкаемся по людским и гостиным.

[О сумасбродствах антиоха эпифана]

[d] Но каким же словом назвать мне, друзья мои, празднество Антиоха, прозванного Эпифаном (явленный бог) и потом за беспутное поведение переименованного в Эпимана (безумец)? Был он царем сирийской династии, одним из Селевкидов. Полибий говорит о нем так [XXVI. 1]: "Иногда без ведома придворных скрывался он из дворца и бродил там и сям по городу на виду у всех в сопровождении одного-двух товарищей. Чаще всего можно было видеть его у серебряных и золотых дел мастеров, как он болтал с резчиками и иными рабочими и расспрашивал их об их ремесле. Потом он заводил знакомства и разговоры с первым встречным из [e] простонародья и бражничал с кем попало из чужеземцев. Если бывало прослышит, что где-нибудь собрались молодые люди на пирушку, он без всякого предупреждения является к ним в шумном сообществе, с чашей в руках и с музыкой; собравшиеся в смущении от такой неожиданности вскакивали и убегали. Тоже нередко случалось, что он снимал с себя царское одеяние и в тоге соискателя на должность эдила или народного трибуна обходил рынок, пожимал руки одним, обнимал других, убеждая подавать голоса за [f] него. Достигнув же царской власти, он, как римлянин, воссел в кресло из слоновой кости, выслушивал споры, какие происходили на рынке, и решал дела с большим вниманием и усердием. Подобного рода действиями царь приводил людей рассудительных в большое недоумение: одни видели в нем человека простодушного, другие безумца, ибо таков он был и в (194) подарках: одним дарил козьи бабки, другим финики, третьим золото. Иногда, случайно встречая людей, которых раньше никогда не видел, он и им неожиданно предлагал подарки. Однако в жертвенных приношениях городам или в чествованиях богов он превосходил всех царей. В этом можно убедиться по святилищу Зевса Олимпийского в Афинах или по изображениям у Делосского жертвенника. Антиох ходил мыться в общие бани, когда они были переполнены простонародьем, и приказывал носить за собой [b] кувшины с самыми дорогими умащениями. Однажды в бане кто-то сказал ему: "Хорошо вам, цари, с такими умащениями". Ни слова не сказал на это Антиох; только на другой день подошел туда, где мылся тот человек, и велел вылить ему на голову наибольший кувшин масла, называемого стактой. Все купальщики при виде этого кинулись туда же, чтобы натереть себя маслом, и с хохотом падали на скользком полу. Скользил и смеялся и [с] сам царь".
22. Этот самый царь [Полибий.ХХХ1.3], "прослышав о том, что в Македонии устроил игры римский военачальник Павел Эмилий, пожелал превзойти его великолепием и разослал по городам послов и феоров оповестить, что он устроит игры в Дафне, будучи уверен, что эллины отзовутся на его приглашение. Началом празднества служило торжественное шествие, совершавшееся в следующем порядке. Впереди шли пять тысяч мужчин цветущего возраста, вооруженных по-римски, в кольчугах; за ними [d] следовали мисийцы тоже в числе пяти тысяч; затем три тысячи киликийцев в легком вооружении, с золотыми венками на головах, а за ними три тысячи фракийцев и пять тысяч галлов. Далее шли двадцать тысяч македонцев, из коих пять тысяч вооружены были медными щитами, а все прочие серебряными; за ними следовали двести сорок пар гладиаторов. Далее следовали тысяча нисейских всадников и три тысячи из граждан; [e] большей частью лошади имели золотые уздечки, а всадники - золотые венки; у прочих лошади были в серебряных уздечках. Дальше ехали так называемые "конные товарищи" в числе тысячи человек; все лошади их носили золотые украшения; в том же числе и в таком же вооружении примыкал к ним отряд "друзей" в сопровождении тысячи отборных воинов, за которыми следовал почти тысячный отряд всадников - "агемат", который [f] считается цветом конницы. Шествие замыкалось полуторатысячной панцирной конницей, в которой, как показывает самое название, лошади и люди были в панцирях. Все перечисленные участники шествия одеты были в багряные плащи, у многих воинов расшитые золотом или украшенные изображениями. Кроме поименованных отрядов было сто колесниц шестерней, и сорок - четверней, а за ними шла колесница в четыре слона и другая - в пару слонов; в одиночку следовало еще тридцать шесть слонов (195) в полном вооружении.
23. Трудно было бы описать остальное шествие, поэтому мы ограничимся кратким перечнем. В процессии участвовало около восьмисот юношей в золотых венках, около тысячи откормленных быков, было около трехсот жертвенных столов, тут же было восемьсот слоновьих бивней. Число статуй не поддается счету: нет такого божества или демона, известного или чествуемого, статуи которого не было бы здесь, или вызолоченной, или облеченной в шитые золотом одежды; тут же были и статуи героев. Все эти статуи имели при себе пышные изображения событий, о которых передается в священных сказаниях. За ними следовали еще изображения [b] Ночи и Дня, Земли и Неба, Утренней Зари и Полдня. Как велико было число золотых и серебряных вещей, можно видеть из следующего: в процессии одного из царских любимцев, нисийца Дионисия, серебряные предметы несла тысяча рабов, причем не было предмета легче тысячи драхм. Царских рабов с золотыми вещами было в процессии шестьсот. Кроме того, около двухсот женщин кропили благовонными жидкостями из золотых [с] кувшинов. За ними следовали восемьдесят женщин на носилках с золотыми ножками и пятьсот женщин на носилках с серебряными ножками, все роскошно одетые. Такова была самая приметная часть процессии.
24. Во все тридцать дней, в течение которых давались представления, все участники игр, единоборств и охот умащали себя в гимнасии шафранным маслом из золотых сосудов; таких сосудов было пятнадцать, столько [d] же с киннамоновым маслом и нардовым. В следующие за этим дни употреблялись масла из верблюжьего сена, амарака и ириса, все необычайно ароматные. Для пира накрывались ложа в числе тысячи и даже полторы тысячи, все роскошно отделанные. Распорядителем на празднестве был сам царь. На плохонькой лошаденке скакал он вдоль процессии, одних [e] подгоняя вперед, других сдерживая. Во время пира он сам стоял у входа, пропуская одних гостей и усаживая на места других, или вводил слуг, разносивших яства. Обходя пирующих, он здесь присаживался, там возлегал. По временам бросал кусок, вскакивал и переходил на другое место, обходил пиршественный зал, принимая здравицы то там, то сям, и в то же [f] время перекидываясь шуточками с музыкантами. Когда пиршество подходило к концу и многие уже удалились, шуты внесли царя, закутанного с головы до ног, и положили на землю, как одного из своих товарищей. Вскочивши под возбуждающие звуки музыки, он плясал и представлял вместе с шутами, так что все от стыда разбежались. Всё это празднество устроен но было частью на те средства, которые он вывез из Египта, когда предательски напал на Филометора, тогда младенца еще, частью на приношения своих друзей. К тому же он разграбил многие святилища".

[О торжествах в Александрии]

(196) 25. После того как все пирующие изумились образу жизни царя, явившего себя не Эпифаном, но поистине Эпиманом, Масурий рассказал еще и о празднестве, данном в Александрии великолепным Птолемеем Филадельфом, о котором Калликсен Родосский говорит следующее:
"Для начала я опишу павильон, специально построенный к празднеству внутри крепости - поотдаль от казарм, мастерских и постоялых дворов, - ибо его необычайная красота заслуживает отдельного рассказа. Размеры павильона позволяли размещать в нем по кругу сто тридцать [b] лож, устроен же он был следующим образом. Прямоугольный архитрав, несший на себе всю крышу, укрывавшую пир, покоился на деревянных колоннах пятидесяти локтей высоты, расставленных по пять в длину и по четыре в ширину строения. Верх павильона был затянут алым полотном с белой каймой, а по обе стороны его были балки, обвитые тканью с белыми полосами, обильные складки которой походили на башни. Промежутки между балками закрывали расположенные в строгом порядке расписные плафоны. Угловые колонны были выполнены в виде финиковых [с] пальм, остальные имели вид вакхических жезлов. С трех сторон колоннада была окружена перистилем со сводчатой галереей - в ней размещалась прислуга гостей. Внутри павильона были развешаны красные финикийские занавеси, в межколонных же промежутках висели громадные шкуры самых диковинных зверей. Пространство [между колоннадой и галереей], [d] находившееся под открытым небом, укрывал навес из ветвей мирта, лавра и других подходящих растений. Пол павильона был усыпан множеством всевозможных цветов. Так как мягкость климата Египта и мастерство его садоводов позволяют в течение всего года в изобилии выращивать растения, в других странах редкие или появляющиеся только в определенное время, то в Египте всегда можно найти и розы, и левкои, и любые другие цветы. При том обстоятельстве, что действие происходило в середине зимы, картина, открывавшаяся глазам гостей, была особенно поразительна: цветы, которых в любом другом городе с трудом можно было бы набрать [e] на один единственный венок, без счета расточались на венки множеству возлежавших гостей; мало того, густым слоем устилали пол павильона, воистину являя вид божественного луга.
26. В колоннаде было расставлено сто мраморных статуй работы лучших мастеров. Между колоннами были развешаны картины живописцев сикионской школы вперемежку с различными отборными портретами; были там и расшитые золотом хитоны, и прекраснейшие военные плащи; [f] на некоторых были вышиты портреты царей, на других изображались мифологические сцены. Еще выше со всех сторон висели большие продолговатые щиты, попеременно серебряные и золотые. Пространство над ними образовывало ниши - по шесть в длину павильона и по четыре в ширину - размером в восемь локтей; в них были представлены пирующие компании трагических, комических и сатировских персонажей в настоящих одеждах (197) и с золотыми кубками. В промежутках между этими нишами стояли золотые дельфийские треножники на подставках. На самом же верху крыши возносились друг против друга золотые орлы размером в пятнадцать локтей. Вдоль обеих стен павильона были расставлены сто золотых лож с ножками в виде сфинксов, так что апсида напротив входа была оставлена [b] свободной. Ложа были застелены пурпурными коврами с двусторонним ворсом, вытканными из шерсти высшего качества; поверх них - превосходной работы узорные покрывала. Серединный проход был покрыт мягкими персидскими коврами с вышитыми картинами великолепной работы. Возле пирующих стояло двести золотых треногих столов на серебряных подставках, по два на каждое ложе. Позади них для омовения рук было приготовлено сто тазиков и столько же кувшинов. Прямо напротив [c] пиршества был сооружен обширный поставец для киликов, кубков и прочей утвари, в которой могла возникнуть надобность, - всё это было с удивительным мастерством изготовлено из золота и усыпано каменьями. Описывать всё это по частям и в подробностях было бы слишком утомительно; во всяком случае общий вес утвари составил бы десять тысяч талантов в пересчете на серебро.
27. Описав павильон и его убранство, обратимся к рассказу о торжественном шествии. Было оно на городском стадионе. Первой шла колонна [d] "Утренней звезды" (потому что начинались торжества как раз на ее восходе). За нею следовала колонна имени родителей царя и царицы, а потом - посвященные всем богам, с изображениями мифов о каждом из них. Последней была колонна "Вечерней звезды", после чего короткий зимний день положил предел торжествам. Кто желает знать их подробности, [e] пусть посмотрит протоколы четырехлетних игр. В Дионисовой процессии первыми, оттесняя толпу, шествовали Силены, одетые в пурпурные и красные плащи. За ними - по двадцать через каждый стадий колонны - следовали Сатиры с факелами, украшенными позолоченными листьями плюща. За ними - Победы с золотыми крыльями: они везли кадильницы в шесть локтей вышины, обвитые позолоченными ветвями плюща; наряжены они были в расшитые хитоны и увешаны золотыми украшениями. [f] Следом везли двойной алтарь шести локтей в длину с рельефом из позолоченных листьев плюща; на нем лежал золотой венок из виноградных листьев, перевитый белыми лентами. Сопровождали его сто двадцать мальчиков в пурпурных хитонах; на золотых хлебных блюдах они несли ладан, мирру и шафран. За ними шли сорок Сатиров в золотых венках из плюща; у одних тела были раскрашены пурпуром, у других - суриком или (198) другими красками. Они тоже несли золотой венок в виде листьев винограда и плюща. Затем следовали двое Силенов в пурпурных плащах и белых башмаках. Один из них, в широкополой шляпе, держал в руке золотой жезл, другой нес трубу. Между ними шагал мужчина четырех локтей роста в трагическом наряде и маске: он нес золотой рог Изобилия и олицетворял собой Год. Его сопровождала женщина необычайной красоты и такого же роста, в прекрасном хитоне и вся в золоте. В одной руке она несла [b] венок из персей, в другой - пальмовую ветвь; она олицетворяла Четырехлетие. Ее сопровождали четыре "Времени года" в богатых нарядах, со своими плодами. Затем опять две кадильницы в шесть локтей, украшенные золотым плющом; между ними золотой алтарь. И снова шли Сатиры в плющевых венках из золота и в багряных плащах; одни из них несли золотой ковш, другие - финикийские кубки-кархесии. За ними - поэт Филиск, жрец Диониса, и все актеры. Следом несли дельфийские [c] треножники - награды хорегам атлетических состязаний: один, девяти локтей высотой, для детских игр, другой, двенадцатилоктевый - для взрослых. 28. Далее - четырехколесная повозка четырнадцати локтей в длину и восьми в ширину; везли ее сто восемьдесят человек. На ней возвышалась статуя Диониса десяти локтей высоты, совершающего возлияние из золотого кубка; статуя была одета в пурпурный хитон до пят, поверх него прозрачное платье шафранного цвета, а сверху пурпурный плащ, расшитый [d] золотом. Перед Дионисом стоял лаконский кратер из золота емкостью в пятнадцать метретов и золотой треножник, на котором находились золотая курильница и два золотых фиала, полные кассии и шафрана. Над статуей был раскинут навес, украшенный плющом, виноградными лозами и другими плодами, а по сторонам висели венки, ленты, тирсы, тимпаны, повязки, а также маски - сатировские, трагические и комические. За повозкой ... [следовали] ... жрецы, жрицы и иеростолы, разные фиасы [e] Дионисовых чтителей, а также носильщицы корзинок с первинками плодов. За ними - македонские вакханки, "мималлоны", фракийские "бассары", "лидянки", все с распущенными волосами, головы у одних были обвиты змеями, у других - венками из тисса, винограда, плюща; в руках они сжимали змей и кинжалы. Следом за ними шестьдесят человек влекли четырехколесную повозку в восемь локтей ширины, на которой возвышалась статуя [f] сидящей Нисы в восемь локтей высоты; одета она была в желтый хитон, шитый золотом, поверх был накинут лаконский гиматий. Эта статуя сама вставала без прикосновения рук, совершала возлияние молоком из золотого фиала и садилась обратно. В левой руке у нее был тирс, обвитый лентами, на голове золотой плющ с гроздьями драгоценных камней. Эта колесница тоже имела навес, а на четырех углах ее укреплены были позолоченные светильники. За ней тридцать человек влекли еще одну (199) колесницу, длиной в двадцать локтей и шириной в одиннадцать; на ней был водружен винный пресс длиной в двадцать четыре и шириной в пятнадцать локтей, весь наполненный виноградными гроздьями. Шестьдесят Сатиров топтали их, распевая под звуки флейты виноградарскую песенку (эпиленион), а руководил ими Силен. И по всему пути на дорогу с повозки стекал винный сок.
Следом шестьсот человек тащили повозку длиной в двадцать пять и шириной в четырнадцать локтей, на которой лежал мех объемом в три тысячи метретов, сшитый из леопардовых шкур, и он также орошал дорогу вином. Сопровождали его сто двадцать Сатиров и Силенов в венках; [b] одни несли в руках ковши, другие - фиалы, третьи - огромные кубки Ферикловой работы; все это было из золота. 29. Сразу за ними еще шестьсот человек везли четырехколесную повозку с серебряным кратером емкостью в шестьсот метретов. Под краем, под ручками и под днищем его были вычеканены фигурки животных; в самой же широкой части кратер был обвит золотым венком, усыпанным каменьями. Следом везли две [c] серебряные стойки для киликов длиной в двенадцать и высотой в шесть локтей, поверху с навершьями, а посередине и на ножках с резными животными высотой в локоть и полтора. На них стояли десять тазов и одиннадцать кратеров емкостью от тридцати до пяти метретов; двадцать четыре украшенных желудями котла - все на подставах; два серебряных винных пресса, на которых стояло двадцать четыре кувшина, стол двенадцати локтей [d] длины, целиком из серебра, и тридцать других, по шести локтей. Кроме того, было там еще четыре треножника - один окружностью в шестнадцать локтей, весь в серебре, и три другие, поменьше, но посредине украшенные каменьями. За ними везли восемьдесят серебряных дельфийских треножников, размерами поменьше, по углам... [с чеканкой] ... емкостью по четыре метрета каждый. Также двадцать шесть сосудов для воды [e] (гидрий), шестнадцать панафинейских амфор, сто шестьдесят холодильных чаш (псиктеров), самая большая из которых имела емкость шесть метретов, наименьшая - два; и всё это из серебра.
30. Следом за ними в процессии везли золотую утварь: четыре золотых лаконских кратера с венками из виноградных листьев ... [текст испорчен] ... другие емкостью по четыре метрета; и два коринфских - у этих сверху вдоль края были чеканены очень выразительные сидящие фигурки, а на горлышке и вокруг пояса - искусно выполненные барельефы. Каждый из кратеров вмещал по восемь метретов, и все они стояли на подставах. [Следом везли] винный пресс, на нем десять винных кувшинов; два таза", [f] каждый по пять метретов, две фляги по два метрета, двадцать две холодильные чаши, от тридцати метретов до одного. Далее везли четыре громадных золотых треножника, золотую стойку для золотой посуды, усыпанную каменьями, она была десяти локтей высоты с шестью полками, на которых во множестве были расставлены искусно выполненные четырехдюймовые фигурки. Было там также два поставца для киликов и два стеклянных сосуда, усыпанных драгоценными каменьями; две золотых посудных стойки (ε̉γγυθήκη) высотой в четыре локтя, три других, (200) поменьше, десять сосудов для воды, алтарь трех локтей высоты, двадцать пять хлебных блюд. Следом шествовали тысяча шестьсот мальчиков в белых хитонах, одни в венках из плюща, другие - в сосновых. Двести пятьдесят из них несли золотые кувшины, четыреста - серебряные, триста двадцать несли золотые холодильные чаши, остальные - серебряные. За ними другие мальчики несли глиняные кувшины для сластей; двадцать из них были позолочены, пятьдесят - посеребрены, а триста остальных были расписаны [b] восковыми красками (энкаустикой) всех цветов. И так как в сосудах для воды и бочонках уже были приготовлены напитки, вся публика на стадионе должным образом "подсластилась".
31. После этого [Калликсен] описывает столы в четыре локтя, на которых было роскошно представлено множество занимательных сцен; среди них свадьба Семелы, где некоторые персонажи были наряжены в расшитые золотом хитоны с драгоценными каменьями. Следует упомянуть и "четырехколесную повозку длиной в двадцать два локтя и шириной в четырнадцать, которую везли пятьсот человек; на ней был устроен удивительный грот, густо затененный плющом и тисом, из него на протяжении [с] всего пути вылетали голуби и голубки, а чтобы зрители могли их ловить, к их лапкам были привязаны шерстяные нитки. Из грота били два фонтана: один - молоком, другой - вином. Все нимфы, стоявшие вокруг [Диониса-младенца], были в золотых венках, Гермес держал золотой жезл глашатая, и все были наряжены в дорогие одежды. На другой колеснице, представлявшей "Возвращение Диониса из Индии", на слоне сидел Дионис, [d] ростом в двенадцать локтей, одетый в пурпурный плащ и увенчанный золотым венком в виде плющевых и виноградных листьев; в руках у него был золотой тирс, на ногах его были сандалии с золотыми ремешками. Перед ним на шее слона сидел Сатир, ростом в пять локтей, в сосновом венке из золота; в правой руке он держал козий рог и трубил в него. Слон был в золотой сбруе с золотым плющевым венком на шее. Их сопровождали [e] пятьсот девушек в пурпурных хитонах с золотыми поясами; передняя их группа, числом в сто двадцать, была в сосновых венках из золота. За ними шли сто двадцать Сатиров в полном вооружении, у одних - из золота, у других - из серебра или меди. За ними следовали пять ослиных табунов; на них ехали увенчанные Сатиры и Силены. У одних ослов сбруя и налобники были из золота, у других - из серебра. 32. Следом были пущены двадцать [f] четыре колесницы, запряженные слонами, шестьдесят парных упряжек, запряженных козлами, двенадцать - сайгаками, семь - африканскими антилопами, пятнадцать - буйволами, восемь - страусами, семь - ослиными оленями, и четыре повозки, запряженные парами диких ослов. На всех повозках стояли мальчики, наряженные в хитоны и широкополые шляпы возничих. Рядом с ними стояли вооруженные легкими полукруглыми щитами и тирсами девочки в плащах, украшенных золотыми монетами. У возниц на головах были сосновые венки, у девочек - плющевые. За ними шли шесть верблюжьих караванов - по три с каждой стороны; им следовали запряженные мулами повозки. На них были сооружены варварские шатры, под которыми сидели индуски и женщины других народностей в невольничьих (201) одеждах. Верблюды же несли триста мин ладана, триста - мирры, по двести - шафрана, кассии, киннамона, корня фиалки и других благовоний. За ними с данью шли эфиопы. Они несли шестьсот слоновьих бивней, две тысячи стволов черного дерева и шестьдесят кратеров с золотыми и серебряными монетами и золотым песком. За ними - ... охотники с [b] позолоченными рогатинами. Вели две тысячи четыреста [охотничьих] собак - индийских, гирканских, молосских и других пород. Затем - сто пятьдесят мужей с шестами, на которых было множество разных птиц и животных. За ними в клетках несли попугаев, павлинов, цесарок, фазанов и эфиопских птиц - и всё это в великом множестве".
Перечислив несметное количество других вещей, [Калликсен] [c] перечисляет стада животных: "Сто тридцать эфиопских овец, триста аравийских, двадцать эвбейских, а также двадцать шесть индийских быков, целиком белых, восемь эфиопских, одна большая белая медведица, четырнадцать леопардов, шестнадцать пантер, четыре рыси, три медвежонка, одна жирафа и один эфиопский носорог. 33. Следом - на четырехколесной повозке - везли Диониса-просителя, спасающегося от преследований Геры у алтаря Реи. Он был в золотом венке; рядом стоял в золотом венке из плюща Приап. На статуе Геры была золотая диадема. Далее стояли статуи [d] Александра и Птолемея, увенчанные плющевыми венками из золота. Статуя Добродетели, стоявшая близ Птолемея, была увенчана золотым венком из листьев оливы. Приап, стоявший подле них, также был увенчан золотым венком из плюща. Возле Птолемея стояла также статуя города Коринфа, увенчанная золотой диадемой. Рядом стоял поставец для киликов, полный золота, а также золотой кратер, вмещавший пять метретов. За этой колесницей шли женщины в нарядных плащах с дорогими [e] украшениями - они олицетворяли города: некоторые - ионийские, а остальные - те эллинские, которыми прежде в Азии и на островах владели персы. Все они были в золотых венках. На других колесницах везли вакхический тирс в девяносто локтей длины и серебряное копье в шестьдесят локтей, а на отдельной повозке - золотой фаллос в сто двадцать локтей, разрисованный и обвитый золотыми лентами; на конце его была золотая звезда окружностью в шесть локтей".
Хотя [Калликсен] приводит в рассказе об этой процессии еще [f] множество разных подробностей, я упомянул только о золоте и серебре. Но там было и много другого достойного внимания; например, дикие звери и лошади без счета, а также двадцать четыре громадных льва. "Кроме того, было много других колесниц с изображениями царей и богов. После них шествовал мужской хор из шестисот человек; (202) среди них - триста кифаристов, игравших слаженно как один человек. Были они в золотых венках, кифары их были позолочены. За ними провели две тысячи молодых одномастных волов с позолоченными рогами, в золотых налобниках. Венки на рогах, цепи и эгиды на груди - всё было из золота. 34. За ними прошли процессии, посвященные Зевсу и множеству других богов, но прежде всего - Александру. Его золотую статую, по бокам которой стояли статуи [b] Ники и Афины, везли на колеснице, запряженной живыми слонами. Везли также много тронов из золота и слоновой кости; на один из них была возложена золотая диадема, на другой - позолоченный рог, на третий - золотая корона, на четвертый - еще один рог из чистого золота. На трон Птолемея Сотера был возложен венец, сложенный из десяти тысяч золотых монет. Везли также триста пятьдесят золотых курильниц, были и позолоченные алтари с золотыми венками, а на одном из них были воздвигнуты четыре золотых факела десяти локтей высоты. Везли и две позолоченные жаровни; одна была двенадцати локтей в окружности и сорока в высоту, другая - пятнадцати локтей. Везли девять золотых дельфийских [с] треножников по четыре локтя каждый и восемь по шесть локтей; один был в тридцать локтей, и на нем стояли золотые фигуры высотой в пять локтей, а опоясывал его виноградный венок из чистого золота. Проследовали также семь позолоченных финиковых пальм восьми локтей в высоту, позолоченный жезл глашатая сорока пяти локтей в длину, позолоченный перун в сорок локтей длины, позолоченная модель храма в сорок локтей охвата и, наконец, двойной рог восьми локтей высотой. В процессии несли также множество позолоченных фигур - большинство двенадцати локтей в высоту; однако среди них были [фигуры] диких животных [d] необычайных размеров и орлов двадцати локтей в высоту. Золотых венков было три тысячи двести. Среди них выделялся венок в виде миртовых ветвей окружностью в восемьдесят локтей, богато украшенный драгоценными камнями. Он висел на портале гробницы Береники, там же висела и золотая эгида. Было и множество золотых диадем, одна из которых была двух локтей высоты и одиннадцати локтей в окружности, - их несли богато наряженные девушки. Пронесли также и золотой панцирь в двенадцать [e] локтей и другой, серебряный, в восемнадцать локтей, с двумя золотыми перунами в десять локтей, а также дубовый венок из золота с драгоценными камнями. Золотых щитов было двадцать, золотых доспехов - шестьдесят четыре, золотых поножей в три локтя - две пары, двенадцать золотых корыт, великое множество золотых фиалов, тридцать ковшей для разливания вина, десять больших кувшинов для мазей, двенадцать сосудов для воды, пятьдесят хлебных блюд, самые различные столы, пять поставцов для [f] золотой посуды и рог из золота тридцати локтей в длину. И всё это - не считая золота, пронесенного в процессии Диониса! Далее - четыреста повозок серебряной посуды и двадцать золотой, восемьсот повозок с благовониями. 35. Затем прошли конница и пехота, вооруженные до зубов: пехоты было примерно пятьдесят семь тысяч семьсот человек, конницы - двадцать три тысячи двести. Все они проследовали в надлежащих (203) одеяниях и должным образом вооруженные. Помимо тех доспехов, что были на них, множество других были сложены отдельно, и число их невозможно назвать". Однако Калликсен не затруднился перечислить и это.
"На данных после этого играх двадцать победителей получили золотые венки. Птолемей Первый и Береника были почтены тремя изваяниями на колесницах и священными участками в Додоне. Общие расходы в местной монете составили две тысячи двести тридцать девять талантов и [b] пятьдесят мин; и все это благодаря энтузиазму устроителей было отсчитано экономами еще до окончания зрелищ. Сын же их, Птолемей Филадельф, был удостоен двух золотых изваяний на золотых колесницах, воздвигнутых на столпах: один был шести локтей в высоту, пять - пяти локтей и шесть - в четыре локтя высоты.
36. Какая другая держава, друзья мои застольники, была столь же обильна золотом? Такого богатства нельзя, конечно, найти ни у персов, ни [c] в Вавилоне, нельзя его добыть в рудниках или намыть в несущем золотой песок Пактоле! Ибо только Нил, по праву зовущийся "златоструйным", вместе со щедрыми урожаями приносит неподдельное золото - земледелие без риска. И плодов его достаточно, чтобы, посылая их, подобно "дарам Триптолема", во все концы земли, питать человечество. Поэтому и поэт Парменон из Византия называет его Зевсом: "О Нил, Египта Зевс!""
[d] Превосходя таким богатством многих властителей, Птолемей Филадельф с великим рвением занялся всяческим строительством. Превзошел он всех и числом кораблей. Только самых крупных судов у него было вот сколько: два с тридцатью скамьями для гребцов, один с двадцатью, четыре с тринадцатью, два с двенадцатью, четырнадцать с одиннадцатью, тридцать с девятью, тридцать семь с семью, пять с шестью и семнадцать с пятью; судов же с числом скамей от четырех до полутора вдвое больше. А всего кораблей, плававших на острова и в другие города, находившиеся под его владычеством, а также в Ливию, было четыре тысячи. Что [e] касается количества переписанных книг, построенных библиотек, коллекции, собранной в Мусее, то стоит ли говорить о том, что известно всем?

[Корабли Птолемея Филопатора]

37. Поскольку мы уже заговорили о постройке кораблей, расскажем и о кораблях, построенных царем Птолемеем Филопатором, ибо об этом стоит послушать. Тот же Калликсен так рассказывает о них в первой книге своего сочинения "Об Александрии":
"Филопатор построил тессараконтеру,[30] имевшую в длину двести восемьдесят локтей, а от борта до борта тридцать восемь локтей; в вышину [f] же до верхнего края борта - сорок восемь локтей, а от верха кормы до ватерлинии - пятьдесят три локтя. Корабль имел четыре рулевых весла по (204) тридцать локтей; длина весел верхнего ряда - самых больших - была тридцать восемь локтей; так как в их рукоятках находился свинец, то они во внутренней части корабля были очень тяжелыми, что давало им равновесие и делало удобными для гребли. Корабль имел два носа и две кормы и семь бивней, из них один передний, а другие постепенно уменьшающейся длины, некоторые на скулах корабля. Скрепляющих обвязок он имел двенадцать, каждая длиной в шестьсот локтей. Корабль имел необычайно красивые пропорции. Удивительно красиво было и его снаряжение: на [b] корме и на носу были фигуры не менее двенадцати локтей вышиной, и повсюду он был расцвечен восковыми красками, а часть борта с отверстиями для весел до самого киля была разукрашена резьбой - листвой плюща и тирсами. Очень красивы были и снасти; они заполняли все отведенные для них части корабля. При испытании корабль имел свыше четырех тысяч гребцов и четыреста человек обслуживающей команды; на палубе поместилась пехота в числе трех тысяч без ста пятидесяти; да кроме того, под скамьями гребцов - еще много людей и немало продовольствия. Спущен он был с помоста, на который, говорят, пошло столько дерева, сколько на пятьдесят пентер,[31] и толпа стаскивала его с криками и трубными [с] звуками. Лишь потом один финикиец изобрел иной способ спуска. Он выкопал рядом с гаванью ров, длиною равный кораблю, и выложил его крепким камнем на глубину пяти локтей, и расставил по нему поперечные катки во всю ширину рва, оставлявшие пространство глубиной в четыре локтя. Проведя канал от моря, он наполнил морской водой вырытое пространство и легко ввел туда корабль при помощи первых попавшихся [d] людей. Загородив потом ...[порча в оригинале]... канал, они вычерпали воду машинами. После этого корабль оказался прочно посаженным на упомянутые выше катки.
38. Построил Филопатор и речное судно, так называемую "барку с каютами" (θαλαμηγός), длина которой достигала полутора стадий, а ширина тридцати локтей, высота же вместе с палубными надстройками - почти [e] сорок локтей. Конструкция барки, будучи приспособленной к плаванью по реке, отличалась и от длинных военных судов, и от круглых торговых. А именно, для придания ей малой осадки днище ниже ватерлинии было сделано плоским и широким, корпус же был высок и широко растянут, особенно в носовой части, что придавало силуэту барки изящный изгиб. Барка имела два носа и две кормы,[32] борта же были сделаны высокими из-за того, что на реке нередко поднимались большие волны. Внутри корпуса [f] были обеденные комнаты, спальни и все остальное, необходимое для проживания. Вокруг судна с трех сторон шла двухэтажная галерея длиной не менее пяти плетров. По своему устройству нижняя палуба походила на (205) перистиль; верхняя же - на закрытый перистиль, обнесенный стеной с оконцами. Поднимаясь на барку с кормы, человек оказывался перед открытым помещением с колоннадами справа и слева, со стороны же носа находились пропилеи из слоновой кости и дорогого дерева самых ценных пород. Проходящие его оказывались как бы перед крытым просцениумом, за которым находилось за четырьмя дверями помещение с выходом на галерею. По обе стороны, слева и справа, на уровне пола находились [b] амбразуры, обеспечивавшие проток воздуха. Через эти входы можно было пройти в большой зал на двадцать лож и с колоннами по стенам. Большинство колонн было из расколотого кедра и милетского[33] кипариса; а двадцать дверей со всех сторон были склеены из туевых досок и украшены слоновой костью. Декоративные гвозди и дверные кольца были из красной меди, позолоченной на огне. Стволы колонн были из кипариса, капители же, [с] коринфского ордера, были покрыты золотом и слоновой костью. Балка над колоннами была из чистого золота, и на ней был фриз с видными фигурами из слоновой кости высотой более локтя - посредственной работы, но впечатлявший роскошью. Потолок был штучный, из кипарисового дерева, с позолоченной лепниной. К обеденному залу примыкала спальня на [d] семь лож; из нее можно было выйти в узкий коридор, шедший поперек всего судна от одного борта до другого; он отделял женскую половину от мужской. На женской половине был обеденный зал лишь на девять лож, но великолепием не уступавший мужскому, и женская спальня на пять лож. Таково было устройство первого этажа.
39. Поднявшись на второй этаж по лестницам, расположенным около спальни, можно было пройти в зал на пять лож с потолком из ромбовидных панелей. Рядом располагался круглый храм Афродиты с [e] мраморной статуей богини. Напротив него был еще один роскошный обеденный зал, окруженный колоннадами из индийского мрамора. На этом этаже также размещались спальни, убранством подобные нижним. Пройдя по направлению к носу барки, можно было войти в зал тринадцати лож, посвященный Дионису, тоже со всех сторон с колоннами. [f] Карнизы и архитравы всех четырех колоннад были позолочены; потолок же был расписан в духе этого бога. Со стороны правого борта в зале была устроена ниша; снаружи она имела вид природного камня, но была искусно изготовлена из драгоценностей и золота. Здесь стояли портретные статуи царского семейства из паросского мрамора. Очень хорош (206) был и верхний обеденный зал, располагавшийся над самым большим залом; он был устроен на манер шатра и вместо крыши имел навес: на дугообразных прутьях, шедших вдоль длины всего зала, натягивались пурпурные ткани. За этим залом шла открытая палуба, располагавшаяся над нижним вестибюлем. С нее по винтовой лестнице можно было спуститься в крытую галерею и обеденный зал на девять лож. Он был выстроен в египетском стиле. У египтян колонны утолщаются кверху и [b] складываются поочередно из разных барабанов, белых и черных. Иногда капители их колонн круглы и походят на приоткрывшийся розовый бутон. А вокруг идут не завитки и аканфы, как на эллинских капителях, но чашечки цветов речного лотоса и бутоны финиковых пальм; иногда бывают изваяния и других цветов. Нижние части капителей, так называемые "корни", прилегающие к барабану, были в том же стиле: они представляли собой переплетенные цветы и листья египетских бобов. [c] Таковы египетские колонны; стены они разукрашивают полосами из белого и черного кирпича; однако иногда их делают также из так называемого алебастрового камня. На корабле было еще много других помещений, размещавшихся на всем протяжении корпуса. Мачта имела высоту семьдесят локтей, парус был выткан из виссона, а его верхняя часть была окрашена пурпуром".
Все сокровища царя Птолемея Филадельфа, сберегавшиеся столь [d] долгое время, были пущены на ветер последним Птолемеем, ввязавшимся в габиниеву войну и показавшим себя не мужем, но флейтистом и фокусником.

[Корабль Гиерона]

40. Я думаю, нельзя умолчать и о корабле, построенном Гиероном Сиракузским,[34] тем более что постройкой его руководил геометр Архимед. Некий Мосхион издал об этом судне сочинение, которое я недавно внимательно прочитал. Вот что пишет об этом Мосхион.
"Диоклид из Абдеры удивляется осадной машине, которую Деметрий подвел к стенам города Родоса;[35] Тимей дивился погребальному костру [e] сицилийского тирана Дионисия, Иероним[36] - колеснице, изготовленной для перевозки тела Александра,[37] Поликлит[38] - светильнику, сделанному для персидского царя. Сиракузский же царь Гиерон, друг римлян, строитель храмов и гимнасиев, более всего усерден был в сооружении кораблей и строил множество судов для перевозки зерна. О постройке одного из них я напомню.
Заготовляя материал, царь велел привезти с Этны столько лесу, что его хватило бы на шестьдесят четырехрядных кораблей. Когда это было [f] исполнено, он доставил - частично из Италии, частично из Сицилии - дерево для изготовления клиньев, шпангоутов, поперечных брусьев и на другие нужды; для канатов коноплю привезли из Иберии, пеньку и смолу - с реки Родана; словом, все необходимое было свезено отовсюду. Гиерон собрал также корабельных плотников и других ремесленников, а во главе их поставил Архия, кораблестроителя из Коринфа, и приказал ему (207) немедленно приступить к работам. Он и сам также целые дни проводил на верфи. За шесть месяцев корабль был наполовину закончен. Каждая готовая часть немедленно обшивалась свинцовой чешуей; ее выделывали триста мастеров, не считая подручных. Наконец царь приказал спустить наполовину готовое судно на воду, чтобы там завершить остальные работы. [b] О том, как это сделать, было много споров; но механик Архимед один с немногими помощниками сумел сдвинуть огромный корабль с места, изготовив систему блоков с лебедками: Архимед первым изобрел устройство сложных блоков. Остальные работы на корабле заняли также шесть месяцев. Все судно было сбито медными скрепами, большей частью они весили по десять мин каждая, а иные и в полтора раза тяжелее: они скрепляли поперечные брусья, и гнезда для них сверлили буравами. Дерево обшили свинцовой чешуей, подложив под нее пропитанное смолой полотно. Когда внешняя отделка корабля была закончена, стали оборудовать его изнутри.
41. Это было судно с двадцатью скамьями для гребцов и с тремя проходами один под другим. Самый нижний проход, к которому нужно было [с] спускаться по множеству крепких лестниц, вел к трюму, второй был сделан для тех, кто хотел пройти в каюты, и, наконец, последний предназначался для вооруженных воинов. По обе стороны среднего прохода находились каюты для едущих на корабле, числом тридцать, по четыре ложа в каждой. Помещение для корабельщиков имело залу на пятнадцать лож и три отдельных покоя по четыре ложа в каждом; к ним примыкала находившаяся на корме кухня. Пол этих кают был выложен из плиток разного [d] камня, и на нем были удивительно изображены все события "Илиады". Там же искусно было сделано и остальное: потолки, двери, убранство.
Возле верхнего прохода находились гимнасий и помещения для прогулок, соразмерные величине корабля. В них были грядки, дивно цветущие разными растениями, получавшие влагу из скрытых свинцовых желобов. Были там и беседки из белого плюща и виноградных лоз, корни которых питались из наполненных землею глиняных бочек; эти тенистые беседки, [e] орошавшиеся точно так же, как и сады, служили местом для прогулок. Рядом было святилище Афродиты, в котором могли поместиться три ложа; его пол сложили из агата и других самых красивых камней на острове, потолок и стены были из кипарисового дерева, а двери - из слоновой кости и туи. Покой был обильно украшен картинами, статуями и разными сосудами.
42. За ним шла зала для занятий размеров на пять лож,[39] стены и двери здесь были из самшита (здесь была библиотека), а на потолке - [f] небесная сфера, как на солнечных часах в Ахрадине.[40] Была на корабле и баня размером на три ложа с тремя медными котлами и ванной из пестрого тавроменийского камня, вмещавшей пять метретов воды. Было и много кают для солдат и надсмотрщиков трюмов. Поодаль находились конюшни, по десять у каждого борта, рядом с ними был сложен корм для лошадей (208) и пожитки конников и рабов. Закрытая цистерна для воды находилась на носу корабля и вмещала две тысячи метретов; она была сделана из досок и просмоленного полотна. Рядом с нею был устроен рыбный садок, также закрытый, сделанный из досок и полос свинца; его наполняли морской водой и держали в нем много рыбы. А по обе стороны бортов через равные промежутки наружу были вынесены балки, на которых находились клети для [b] дров, печи, кухни, мельницы и многие другие службы. Снаружи борт корабля опоясывали атланты по шести локтей в высоту; расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга, они поддерживали всю тяжесть надстройки. И все судно было покрыто подобающей росписью.
43. На корабле было восемь башен, сообразной ему величины: две на корме, столько же на носу, остальные - посредине. На каждой было по две выступающих балки с проемами, чтобы бросать камни в плывущих внизу врагов. На каждой башне стояли четверо тяжело вооруженных воинов и [c] два стрелка из лука. Вся внутренность башен была заполнена камнями и стрелами. Вдоль всех бортов шла стена с зубцами, а за ней - настил, поддерживаемый трехногими козлами. На настиле стояла катапульта, бросавшая камни весом в три таланта и копья длиной в двенадцать локтей. Машину эту построил Архимед; и камни, и копья она метала на целый стадий. За стеной были подвешены на медных цепях кожаные занавесы из [d] плотно сплетенных ремней. К каждой из трех мачт корабля было приделано по две балки для метания камней; с них в нападающего противника можно было бросать абордажные крючья и свинцовые глыбы. Корабль был обнесен частоколом из железных брусьев против тех, кто захотел бы ворваться на судно. Железные крючья вокруг бортов, приводимые в движение механизмами, могли захватить вражеский корабль, силой повернуть его и поставить под удар метательных орудий. У каждого борта стояло по шестьдесят юношей в полном вооружении, и столько же окружало мачты [e] и башни с камнеметами. И на мачтах, на их медных верхушках, сидели люди; на первой - трое, на второй - двое, на третьей - один. Рабы поднимали камни и дротики в плетеных корзинах при помощи ворота.
На корабле были четыре деревянных якоря и восемь железных. Бревна для второй и третьей мачты были найдены легко; но дерево для первой мачты с трудом отыскал в горах Бруттия какой-то свинопас, а к морю его доставил механик Филей из Тавромения. Трюмную воду, даже [f] когда ее набиралось очень много, вычерпывал только один человек при помощи винта, изобретенного Архимедом.[41] Назвали корабль "Сиракузия", но когда Гиерон отослал его [в Египет], он был переименован в "Александриду". На буксире за ним шли: первым - грузовой бот грузоподъемностью в три тысячи талантов, двигался он только на веслах, а за ним - рыболовные суда, по полторы тысячи талантов каждое, и множество лодок. Экипаж судна составлял не менее [...] человек; кроме тех, кого я уже упомянул, еще шестьсот человек стояло на носу в ожидании распоряжений. Чтобы судить за совершенные на корабле преступления, (209) был создан суд, состоящий из корабельщика, кормчего и командира над гребцами; судили они по сиракузским законам.
44. На корабль погрузили шестьдесят тысяч медимнов хлеба, десять тысяч бочек с сицилийскими соленьями, две тысячи талантов шерсти и две тысячи талантов прочих грузов, не считая продовольствия для плывших на нем людей. Однако, когда к Гиерону стали приходить сообщения, что такой корабль в одни гавани вообще не сможет войти, в других же не [b] будет находиться в безопасности, он решил послать его в дар царю Птолемею[42] в Александрию, потому что в Египте тогда был недород. Так он и сделал: корабль был отведен в Александрию и там вытащен на берег. Гиерон также вознаградил поэта Архимела, написавшего в честь корабля эпиграмму, тысячью медимнов пшеницы, отослав их в Пирей за свой собственный счет. Вот она:

[с] Кто дерзновенный корабль исполинский воздвигнул на тверди?
Крепким канатом его сдвинуть по суше сумел?
К ребрам дубовым приладил он прочные, гибкие доски,
Острой секирой срубил чреву гигантскому крепь.
Корпус пенителя моря, возвысясь вершинною Этной,
Ширью бортов посрамит остров кикладский любой.
Кто совершил этот подвиг? Гиганты ли, гордые силой,
[d] Гневного Зевса презрев, вышли на неба тропу?
Мачтами звезд достигает; трехглавые гордые башни,
Скрытые пологом туч, мощным подобны горам.
Якорь же держат канаты, достойные Ксеркса-владыки.
Им, крепкожильным, легко с Сестом связать Абидос.
Нос корабля, как скала; остановит прохожего надпись:
С твердой землей разлучив, морю он отдал корабль.
Се совершил Гиерон, Гиероклом рожденный наследник,
[e] Властью не зря облечен, дорог дориец богам.
Дарит плодов изобилье Элладе Сицилии милой.
О колебатель земли, бурям корабль не отдай!"

Я сознательно не говорю о священной триере Антигона,[43] при помощи которой он одержал победу над стратегами Птолемея при Левколлах на острове Кос, где он и посвятил ее Аполлону; ведь водоизмещение этой триеры не составило бы и трети, если не четверти, "Сиракузии" или "Александриды".
45. У меня получился, однако, уже целый "Каталог кораблей",[44] [f] начатый, правда, не с беотийцев, а с праздничных процессий. Но я вижу, наш добрый Ульпиан уже готов задать вопрос, о какой это посудной стойке (ε̉γγυθήκη) говорилось у Калликсена [см. 199с]. Поэтому скажу: существует даже приписываемая оратору Лисию речь, называемая "О посудной стойке", которая начинается так: "Если бы, господа судьи, Лисимен предъявлял разумный и умеренный иск...", и где ответчик продолжает: "...то я не стал бы судиться из-за посудной стойки - она не стоит и тридцати драхм". (210) Далее он говорит, что стойка была из бронзы: "В прошлом году я решил ее починить и отдал меднику. Она разборная и украшена мордами сатиров и бычьими головами. ... [лакуна] ... и другая тех же размеров. Ведь мастер обычно изготавливает много одинаковой или похожей мебели". Это свидетельство Лисия - о том, что стойка были из бронзы, - прекрасно согласуется с тем утверждением Калликсена, что на нее ставились котлы и тазики. Фактически то же самое говорит и географ Полемон в третьей книге [b] "К Адею и Антигону", когда описывает сюжеты фресок на стенах Стой Полемарха во Флиунте (расписал ее Силлак из Регия, о котором упоминают Эпихарм и Симонид - у него ведь написано: "...поставец и на нем кубок"). И Гегесандр Дельфийский рассказывает в записках "О статуях людей и божеств", что дельфийский поставец работы Главка из Хиоса[45] похож на железную посудную стойку, пожертвованную когда-то Алиаттом и [c] упоминаемую Геродотом [1.25], который называет ее подставой под кратер. Так пишет Гегесандр. Однако сам я тоже видел ее, когда осматривал приношения в Дельфах; на нее стоило посмотреть из-за украшавших ее барельефов - на них вырезаны чудные букашки и прочие козявки и былинки. Служила она подставой под кратеры и другую посуду. Но то, что называют посудной стойкой (α̉γγοθήκη) жители Александрии, - это треугольник, полый посередине, так что внутри него можно поставить глиняный кувшин. У бедняков они деревянные, у богачей - из бронзы и серебра.
46. Впрочем, пока я разбирался с посудными поставцами, мне опять припомнились цари-хлебосолы. Так, Посидоний [FHG.III.257] пишет о царе, одноименном с уже упомянутым Антиохом,[46] сыне Деметрия, что он [d] ежедневно устраивал приемы, на которых толпы гостей истребляли огромные горы снеди, и после этого каждому еще предлагались домой целые телеги неразделанных туш птиц, сухопутных и морских животных, приготовленных целиком; и кроме того, еще медовые пироги, венки из смирны и ладана, золотые повязки, длиной в человеческий рост. И другой царь Антиох,[47] [e] празднуя игры в Дафне, тоже, согласно Посидонию [FHG.III.263], устраивал пышные приемы: "Прежде всего он устраивал раздачи гостям неразделанных туш, после чего раздавались живые гуси, зайцы и газели. Пирующим также вручались золотые венки и несметные количества серебряной утвари, рабов, лошадей и верблюдов. Причем каждый должен был взойти на верблюда и осушить кубок, после чего он принимал верблюда вместе с груженым на него добром и рабом-наездником". "И все сирийцы, - пишет Посидоний [FHG.III.258], - которых изобилие пастбищ избавило от [f] страданий бедности, устраивали непрерывные празднества, собираясь большими компаниями; гимнасии они использовали как простые бани, умащаясь в них дорогими маслами и благовониями; а в помещениях для общественных трапез (γραμματεία) они просто жили, как у себя дома, целыми днями набивая свои утробы едой и питьем и унося все, что не смогли съесть; слух свой они непрерывно оглушали громким бряцанием арф, наполняя шумом целые города".

[О философах в бою и на троне]

47. Но мне, любезные друзья мои, больше нравится то, что случилось (211) на пиру царя Сирии Александра.[48] Этот самый Александр считался незаконнорожденным сыном Антиоха Эпифана[49] ... [лакуна] ... вследствие чего всеобщая ненависть обратилась против Деметрия,[50] о котором рассказал наш друг Афиней в сочинении "О сирийских царях". Так вот, на этом пиру произошел случай следующего рода. Был такой эпикуреец Диоген, родом из Селевкии Вавилонской, ловкий в своем философском ремесле; он [b] частенько бывал на приемах у царя, который, впрочем, предпочитал стоиков. Александр очень уважал Диогена, хотя человеком тот был негодным и злоречивым и ради острого словца не щадил даже царского достоинства. Однажды Диоген попросил царя о милости, странной для философа, - разрешить ему носить пурпурную тунику и золотой венок с ликом богини Добродетели, чьим жрецом хотел он стать. Царь согласился и даже прибавил ему в подарок золотой венок. Диоген же, влюбившись в актрису-лисиодку,[51] преподнес все свои регалии ей. Узнав об этом, Александр созвал на пир философов и самых достойных и уважаемых людей, а [с] потом послал за Диогеном. Когда тот явился, царь предложил ему возлечь в пожалованных венке и облачениях. Диоген отговорился тем, что это было бы неуместной профанацией священных предметов. И вот дали знак к началу музыкального представления; вышли артисты, и среди них та самая актриса в пурпурной тунике и венке Добродетели. Раздался хохот, но Диоген, как ни в чем не бывало, продолжал расхваливать актрису. [d] Позднее Антиох,[52] наследовавший царскую власть, не вынес злословия этого Диогена и приказал перерезать ему горло.
Александр во всем отличался кротостью и любил поговорить о словесности. Этим он был очень непохож на философа-перипатетика Афиниона,[53] бывшего главою школ в Афинах, а также в Мессении и фессалийской Ларисе и ставшего потом тираном в Афинах. Его историю подробно изложил Посидоний из Апамеи [FHG.III.266], и, хотя она довольно длинна, я не замедлю пересказать из нее, что помню, чтобы мы зорче присматривались ко всем, [e] величающим себя философами, и меньше доверялись коротким плащам и длинным бородам. Ведь, говоря словами Агафона [TGF2. 766]:

Коль правду расскажу, то не порадую;
А коль порадую, скажу неправду я, -

"но истина, - говорит он, - дороже нам", и я расскажу об этом человеке всё, как было.

[Тирания Афиниона]

48. "Итак, был в школе перипатетика Эримния некий Афинион, с необычайным рвением посвящавший себя наукам. Приобретя [f] рабыню-египтянку, он сошелся с ней; когда же она родила мальчика, - от него ли, от другого ли, - ему дали имя хозяина и оставили в доме. Он подучился грамоте, а когда хозяин состарился, то вдвоем с матерью водил его под руки. Когда же старший Афинион умер, юноша завладел наследством, незаконно вписал себя в списки и стал полноправным афинским гражданином. Вскоре он женился на смазливой бабенке и принялся с ее помощью заманивать молодежь учиться софистике. Поработав таким софистом в Мессении (212) и в фессалийской Ларисе, он сколотил на этом капиталец и возвратился в Афины.
Здесь афиняне избрали его послом к Митридату,[54] шедшему в это время от удачи к удаче. И вот Афинион втерся в доверие к царю, стал одним из его ближайших наперсников и сделал при нем блестящую карьеру. Тогда он принялся рассылать письма, в которых возбуждал афинян пустыми посулами: его де величайшее влияние на каппадокийского царя позволит им не только избавиться от [римских] недоимок и даней, чтобы жить в мире и согласии, но и можно будет восстановить демократическое правление и получить от царя великие дары государству и отдельным гражданам, [b] В конце концов афиняне и впрямь польстились на это и поверили в крушение римского владычества.
49. Итак, когда уже вся Азия отпала [от римлян], Афинион отплыл на родину, однако натерпелся от непогоды и был отнесен ветрами в Каристию. Узнав об этом, сыны Кекроповы[55] послали за ним боевые корабли с паланкином на серебряных ножках. Но вот он уже прибывает! Навстречу ему высыпал почти весь город; сбежалось множество зевак, дивясь [c] небывалому повороту фортуны: выскочка Афинион, в философском своем плаще даже издали не видавший пурпура, теперь въезжает в Афины в паланкине с серебряными ножками и пурпурными покрывалами - даже из римлян никто так не роскошествовал над Аттикой! Поглазеть на это сбегались мужчины, женщины и дети; они возлагали на Митридата небывалые упования: - вот ведь наш бедняк Афинион, побиравшийся уроками, кто сколько даст, теперь по милости царя дерзко шествует по градам и весям. Встречали его и служители Диониса (актеры), призывая его как [d] вестника нового Диониса[56] к общему торжеству для молитв и возлияний.
И вот, пустившись когда-то в путь из наемного жилища, Афинион поселяется в доме Диея, - богатевшего в то время на доходы с Делоса, - битком набитом коврами и картинами, статуями и грудами серебряной утвари. К народу он оттуда выходит в белоснежном волочащемся плаще, на пальце у него золотой перстень с ликом царя, перед ним и за ним толпа прислужников. Дионисовы актеры в священной ограде под крик глашатая [e] приносят жертвы в честь явления Афиниона.
На следующий день перед его домом собралась большая толпа, дожидаясь его выхода: весь Керамик наполнен горожанами и приезжими; народ без зова сбегается на собрание. С большим трудом пролагает он себе дорогу, оберегаемый доброхотами, каждый старается дотронуться до его [f] платья, чтобы возвеличиться перед толпой.
50. Взойдя, наконец, на возвышение, устроенное перед портиком Аттала[57] для римских военачальников, он постоял некоторое время, оглядывая толпу; затем вскинул взор и возгласил: "Афиняне! Положение дел и польза отечества велят мне поведать обо всём, что мне известно; но я не могу решиться - так важно и невероятно то, что я должен сказать". Все (213) вокруг в один голос крикнули, чтобы он говорил без страха. "Хорошо, - говорит он, - вы услышите, о чем и не смели мечтать, что и во сне не могло привидеться. Царь Митридат владеет Вифинией и Верхней Каппадокией, у ног его вся Азия вплоть до Памфилии и Киликии, ему служат оружием цари Армении, Персии и вожди народов Меотиды и всего Понта на тридцать тысяч стадий вокруг. Римский командующий в Памфилии Квинт Оппий[58] выдан царю и следует за ним в оковах; бывший консул Маний Аквилий,[59] этот сицилийский триумфатор, связан цепью по рукам и ногам и [b] бастарн-великан, пяти локтей ростом, тащит его пешего за своим конем. Из остальных римских граждан одни лежат, простершись у алтарей богов, а другие, сменив римские одежды на родные квадратные плащи, снова называют себя по исконным родинам. И все города, воздавая царю сверхчеловеческие почести, именуют его богом. Пророчества со всех концов [c] света вещают грядущую власть над миром. Поэтому и во Фракию, и в Македонию уже отправлены великие воинства, и все края Европы на его стороне: вокруг него толпятся послы не только от италиков,[60] но и от карфагенян, готовых общими усилиями сокрушить Рим".
51. Здесь он помолчал, чтобы дать толпе обсудить неслыханные известия, потер лоб и продолжал: "Что же я предлагаю? Прежде всего, не [d] сносить более того безвластия, которое поддерживает у нас римский сенат, пока-де он там не придумает, как нам здесь жить. Не потерпим замкнутых заброшенных храмов, гимнасиев, безлюдного театра,[61] безмолвия в судах! Не забудем об освященном божескими пророчествами Пниксе,[62] отнятом у народа! Не потерпим, афиняне, молчания священного голоса Иакха, закрытия великого храма двух богинь,[63] безгласия в философских школах!"
[e] После того как этот природный раб наговорил еще много в том же роде, толпа, обсудив услышанное, ринулась в театр, где выбрала его начальником войска. "Шествуя, словно Пифокл",[64] пройдоха-перипатетик[65] прошел в орхестру и поблагодарил афинян: "Выбрав сейчас меня, вы самих себя избрали. С вашей помощью я сделаю всё, что в ваших силах". После этого он назначил себе товарищей по своему выбору, сам называя [f] имена. 52. Через несколько дней он стал тираном, явив на практике пифагорейское учение о заговорах,[66] а заодно и истинное значение философии доброго Пифагора, как описывают его Феопомп в восьмой книге (214) "Истории Филиппа" [FHG.I.288] и ученик Каллимаха Гермипп [FHG.I1I.41]. Презрев заветы Аристотеля и Феофраста, он прежде всего убрал с дороги добропорядочных граждан[67] (поистине, верна поговорка: "Рабу не давай ножа!") и поставил у ворот стражу. Многим афинянам в страхе за свое будущее пришлось по ночам спускаться со стен на веревках и бежать из города, но Афинион посылал вслед им конников, которые одних убивали на месте, а других приводили в оковах: охранники его были набраны из тяжелой конницы. На собраниях он нередко изображал показное [b] сочувствие римлянам ... [лакуна] ... Многих он казнил, обвинив их в сношениях с беглецами и подготовке переворота. К каждым воротам он поставил по тридцать стражников и никому не позволял ни входить, ни выходить. Он конфисковал имущество многих граждан и набрал столько денег, что набил ими несколько колодцев. По большим дорогам он разослал шайки ловить беглецов; их приводили к нему, он пытал их на дыбе и казнил без [c] суда. Многих он обвинил в измене, утверждая, будто они готовят возвращение беглецов: некоторые из них от страха бежали сами, остальных приговаривали в суде, и он сам подсчитывал голоса и опускал камешки. В конце концов он довел город до нехватки самого необходимого, даже ячмень и пшеницу выдавали по малости. Повсюду он рассылал своих латников ловить [самовольно] вернувшихся или бежавших граждан; [d] схваченных забивали палками, иные еще до казни умирали под пытками. И было велено после захода солнца всем сидеть по домам и не ходить по улицам даже с фонарями.
53. Расхищал он имущество не только граждан, но уже и чужестранцев, дотянувшись даже до сокровищ делосского бога. Он послал на Делос теосца Апелликона, недавно ставшего афинянином, бывалого хитреца и авантюриста. Этот Апелликон когда-то занимался перипатетической философией; будучи богат, он купил библиотеку Аристотеля и множество [e] других книг и уже стал тайком приобретать подлинники старинных постановлений народного собрания из храма Матери богов,[68] а также тащить из других городов всё, что находил древнего и редкостного. Когда его уличили, он едва не погиб, но успел скрыться из Афин. Вскоре он вернулся, сумел ко многим подслужиться и пристал к Афиниону как товарищ по перипатетической школе. Но Афинион уже забыл философию и кормил [f] неразумных афинян птичьими пайками, по хойнику ячменя на четыре дня.[69] Этого Апелликона он отправил с войском на Делос.[70] Тот вел себя там не как на войне, а как на прогулке: со стороны города он выставил хоть какую-то стражу, а со стороны моря не позаботился ни о чем и разместился на ночлег, не огородившись даже тыном. Когда об этом узнал Оробий,[71] (215) римский претор на Делосе, то, дождавшись безлунной ночи, он вывел свои войска и, напав на спящих и пьяных, перерезал афинян и их союзников как стадо овец: погибли шестьсот человек и около четырех тысяч были взяты в плен, а доблестный стратег Апелликон спасся бегством. Когда Оробий заметил, что многие беглецы собираются по крестьянским дворам, он сжег их вместе с домами и сжег их осадные машины, даже ту осадную башню, которую Апелликон соорудил, высадившись на остров. На этом месте Оробий установил трофей и алтарь, на котором приказал написать:

[b] Эта могила хранит чужеземных гостей, что сгубили
Души, сражаясь вокруг Делоса в битве морской.
Долго терзали тогда афиняне остров священный;
Был у них общий Арес с каппадокийским царем".

54. А в Тарсе тираном стал [другой] философ, эпикуреец[72] по имени Лисий.[73] Когда родной город избрал его "венценосцем" (так называли жрецов Геракла), он не сложил [по истечении срока] свои полномочия, но захватил власть и прямо из плаща переоделся в пурпурный хитон с белыми полосами, набросил поверх дорогую всадническую накидку, обулся в [с] белые лаконские башмаки, голову увенчал золотым лавровым венком. Имущество богатых он раздавал беднякам и многих сопротивлявшихся казнил.
55. Такие вот получаются[74] из философов воители. Демохар говорил о них: "Как из тимьяна не сделаешь наконечник копья, так и хорошего воина из Сократа". А ведь Платон рассказывает об участии Сократа в трех походах:[75] под Потидею, Амфиполь и на беотийцев, когда и произошла [d] битва при Делии. И хотя это никем более не подтверждается, Платон даже говорит, что в то время, как все афиняне бежали с поля боя и многие были убиты, Сократ якобы удостоился военных наград. Всё это ложь. В поход под Амфиполь, предпринятый в архонтство Алкея, Клеон, по свидетельству Фукидида [V.2], повел отборное войско. Зачем было в него призывать Сократа, у которого никогда не было ничего, кроме плаща да [e] посоха? У какого историка или поэта рассказано об этом? Где у Фукидида хоть словом упоминается этот платоновский воин Сократ? "Что посоху до щита?" И когда это он сражался под Потидеей, как утверждается у Платона в "Хармиде"? Платон уверяет, что Сократ отказался тогда от наград, уступив их Алкивиаду. Но ни у Фукидида, ни у Исократа в речи "Об упряжке" [16.12] ничего об этом не сказано. И в какой битве, собственно, заработал Сократ эти награды и что совершил славного и замечательного? [f] Ведь, судя по Фукидиду, никакой битвы там и не было! Но Платону мало этих чудес, он присочиняет к ним еще и подвиг при Делии. Однако, даже если бы Сократ действительно был при Делии (как утверждает ученик Кратета Геродик в сочинении "Против поклонника Сократа"[76]), ему пришлось бы вместе со всеми спасаться бегством, когда Пагонд[77] ударил (216) врасплох из-за холма двумя отрядами конницы [Фукидид.IV.96]. Одни из афинян бросились тогда к Делию, другие к морю, третьи - к Оропу, четвертые - к горе Парнефу; а за ними гнались беотийцы и многих убили, в особенности конники, среди которых были и локры. Среди паники и страха, охвативших афинян, мог ли один Сократ, "величественно взирая налево, направо"[78] ["Пир".221b], стоять, отражая конницу беотийцев и локров? [b] Фукидид и поэты молчат о подобном мужестве. И мог ли Сократ уступить заслуженные им награды Алкивиаду, который вовсе не участвовал в битве? Мало того, в "Критоне" [52b] сам Платон,[79] этот друг Мнемосины, прямо говорит, что Сократ никогда не выезжал из Афин, - только один раз на Истмии. Сократик Антисфен рассказывает о наградах то же самое, что и Платон. "Неверно слово это!" [Стесихор], - этот киник-собака просто льстит своему Сократу. Поэтому ни тому, ни другому не следует доверять, [c] взяв в проводники Фукидида. Антисфен даже добавляет новую ложь: "Слышали мы, Сократ, что и за битву с беотийцами ты получил награду. - Молчи, чужеземец, то Алкивиад, а не я. - Да, мы слышали, ты ему уступил ее". Платоновский Сократ тоже говорит, что был под Потидеей и уступил награду Алкивиаду. Однако поход на Потидею во главе с Формионом[80] по единодушному признанию всех историков был раньше похода на Делий.
56. Итак, философы не только во многом вольно обращаются с истиной, но и не замечают даже хронологических ошибок. И превосходный [d] Ксенофонт, изображая пир, данный Каллием, сыном Гиппоника, влюбленным в Автолика, сына Ликона, в честь победы того в панкратии, представляет среди других гостей и себя самого, хотя он, вероятно, еще не родился или был малым ребенком.[81] Ведь все это должно было происходить в год архонтства Аристиона,[82] так как именно в этом году Эвполид при участии Демострата поставил свою комедию "Автолик", в которой [e] высмеял его победу. Опять же, в другом месте "Пира" [8.32] Ксенофонт заставляет Сократа заявлять следующее: "Правда, Павсаний, влюбленный в поэта Агафона,[83] говорит в защиту распутников, что войско из влюбленных и любимых было бы непобедимо, потому что им-де стыдно было бы покидать друг друга. Странное мнение: будто люди, привыкшие презирать упреки и бесстыдствовать, будут так стыдиться дурного поступка!" Однако из платоновского "Пира" можно заключить, что Павсаний ничего подобного не говорил. Ибо писаных сочинений Павсания я не знаю, а [f] разговоры его о пользе от любовников имеются только у Платона. Впрочем, даже неважно, выдумал ли это Ксенофонт или прочел в какой-нибудь рукописи платоновского "Пира", отличной от нашей. Дело в том, что он допустил здесь хронологическую ошибку: Аристион, в архонтство которого происходит ксенофонтовский пир, пятью годами предшествует Эвфему,[84] (217) в архонтство которого Платон относит празднование победы Агафона,[85] где Павсаний и распространялся о любви. Странно и нелепо, что Сократ на пире у Каллия поправляет как недостойное то, что только через четыре года будет сказано в доме Агафона!
57. Полон вздора и платоновский "Пир"! Ведь когда Агафон одержал победу, Платону было всего четырнадцать лет: Агафон был увенчан на Леней в архонтство Эвфема, Платон же родился в архонтство Аполлодора,[86] бывшего после Эвтидема,[87] и скончался, прожив восемьдесят два года, в архонтство Феофила,[88] бывшего после Каллимаха, [b] который является восемьдесят вторым после Аполлодора; а от платоновского рождения четырнадцатым является Эвфем, при котором и состоялось застолье в честь победы Агафона. Да и сам Платон поясняет, что встреча эта состоялась давным-давно, говоря в "Пире" [172с]: " - [Видимо, тот, кто тебе рассказывал, и впрямь не рассказал тебе ничего толком], если ты думаешь, будто беседа происходила недавно, так что я мог там присутствовать. - Да, - отвечал он. - Да что ты, Главкон? - [c] воскликнул я. - Разве ты не знаешь, что Агафон уже много лет здесь не живет?" И далее Платон говорит: " - Однако скажи мне, когда состоялась эта беседа? - И я ответил, что еще во времена нашего детства, когда Агафон получил награду за свою трагедию".
То, что сочинения Платона полны анахронизмов, можно показать на множестве примеров. И если поэт сказал: "...болтает, что на ум придет", то Платон без колебаний это записывает. Ведь это не в болтовне, но "по размышлении зрелом" Платон утверждает, например, в "Горгии" [471а]: [d] 58. " - Значит, этот самый Архелай, по твоему разумению, несчастен? - Да, мой друг, если он несправедлив". Затем, прямо упомянув, что Архелай - это нынешний македонский царь, немного ниже он пишет [503с]: "...ни даже про Перикла, хотя уж он-то умер совсем недавно". Но если Перикл умер недавно, то Архелай еще не царь, если же он царствует, то Перикл умер уже давным-давно. Ибо Архелаю предшествовал Пердикка, процарствовавший, согласно Аканфию Никомедийскому, сорок один год, по Феопомпу - тридцать пять лет, по Анаксимену - сорок, по Иерониму - [e] двадцать пять, по Марсию и Филохору - двадцать три года; выберем из этих противоречивых данных наименьшее число - двадцать три года. Перикл же скончался на третьем году Пелопоннесской войны в архонтство Эпаминонда,[89] при котором умер ... [текст испорчен] ... Пердикка и царская власть перешла к Архелаю. Как же Платон мог сказать, будто Перикл умер недавно? В том же "Горгии" Платон заставляет Сократа [f] произносить следующее [473e-f]: "Когда в прошлом году мне выпал жребий заседать в Совете и наша фила председательствовала,[90] то я должен был ставить вопрос на обсуждение, но лишь вызвал общий смех, потому что не знал, как это делается". Не по неопытности отказался от этого Сократ, а по гражданскому мужеству; он не захотел нарушить демократические законы. Это прекрасно показывает Ксенофонт в первой книге "Греческой истории" [1.7.14]: "Когда же и некоторые из пританов заявили, что они не (218) могут предлагать народу противозаконное голосование,[91] то Калликсен, взойдя на трибуну, стал их обличать, а народ стал кричать, чтобы отказывающиеся ставить вопрос на голосование были тоже привлечены к суду; и тогда все пританы в страхе уступили - все, кроме Сократа, сына Софронискова, который заявил, что он во всем будет поступать только по закону". На голосование ставилось обвинение Эрасинида и других стратегов в том, что они не подобрали тела погибших в морском сражении [при Аргинусских островах]. Это сражение произошло в архонтство Каллия,[92] спустя двадцать четыре года после кончины Перикла.
[b] 59. И это еще не все. Возьмем диалог "Протагор". Речь в нем идет о повторном приезде Протагора, произошедшем несколько дней назад[93] [309d], причем упоминается, что после смерти Гиппоника Каллий унаследовал его состояние. Этот Гиппоник в архонтство Эвтидема[94] был вместе с Никием поставлен командующим в битве против жителей Танагры и помогавших им беотийцев и победил их.[95] Умер он, скорее всего, незадолго до постановки "Льстецов" Эвполида в архонтство Алкея:[96] из этой комедии видно, что [c] Каллий получил наследство лишь недавно. У Эвполида Протагор уже живет в Афинах; двумя же годами ранее у Амипсия в "Конне"[97] он еще не включен в хор "мыслителей". Ясно, что его приезд произошел в промежутке между двумя этими датами. Однако в "Протагоре" Платон изображает и элидянина Гиппия с несколькими земляками присутствующим в Афинах [314с, 315b], а это было бы небезопасно до заключения годичного перемирия в месяце [d] элафеболионе[98] в год архонтства Исарха[99] [Фукидид.IV.117-118]. Платон полагает, что беседа происходит вскоре после перемирия; и при этом говорит [327d]: "Если бы они были какими-нибудь дикарями вроде тех, что в прошлом году поэт Ферекрат вывел на Ленеях".[100] "Дикари" же были поставлены в архонтство Аристиона,[101] после которого был Астифил, четвертый после Исарха (при котором было заключено перемирие): ведь после Исарха [e] идут Аминий, Алкей, Аристион, Астифил. Следовательно, Платон в своем диалоге вопреки истории приводит их в Афины как граждан неприятельского государства, потому что срок [годичного] перемирия давно истек.
60. В других сочинениях Платон утверждает[102] [Платон."Апология Сократа".21а], будто Хэрефонт вопросил Пифию, есть ли кто-нибудь мудрее Сократа, и получил ответ: "никто". Однако Ксенофонт, и в этом противореча Платону, говорит [Ксенофонт."Апология Сократа". 14]: "Однажды Херефонт вопрошал обо мне бога в Дельфах, и Аполлон в присутствии многих изрек, что нет человека более справедливого и здравомысленного, чем я". В самом деле, разве может быть правдоподобным и убедительным, [f] чтобы всезнающий бог назвал мудрейшим из людей Сократа, который сам признавался, что ничего не знает? Ведь если мудрость в том, чтобы - "ничего не знать", то [божье] "всё знать" будет только глупостью. И что за нужда была Хэрефонту докучать божеству расспросами о Сократе? Тот и сам убедительно говорил, что не мудр. "И был бы глуп спросивший (219) бога о таком", например: "бывает ли шерсть мягче аттической?", или "бывают ли верблюды выносливее бактрийских?", или "есть ли кто курносее Сократа?" Ведь божество едко смеется над такими вопросами; так, например, спросившему (был ли это баснописец Эзоп или кто другой):

Как бы мне разбогатеть, расскажи, сын Латоны и Зевса, -

был дан издевательский ответ:

Коль завладеешь срединой Коринфа и Сикиона.

61. А уж того, что наговорил о Сократе Платон, о нем не назлословил [b] ни один сочинитель комедий: что он был сыном "суровой" повитухи ["Теэтет".149а], что сварливая Ксантиппа выливала ему на голову помои,[103] что он переспал под одним плащом с Алкивиадом ["Пир".219b], - уж это должно было быть высмеяно хотя бы тем же Аристофаном, который присутствовал на платоновском "Пире" при рассказе Алкивиада. Аристофан столько обличал Сократа в развращении юношества, что непременно здесь поднял бы шум. Но вот что мудрая Аспасия, обучавшая риторике Сократа, говорит в стихах, сохранившихся под ее именем и [c] процитированных учеником Кратета Геродиком:

Друг мой Сократ, я вижу твое разбитое сердце:
Сын Диномахи и Клиния в том виноват. Но послушай,
Если желаешь достигнуть ты цели своей вожделенной,
Должен последовать точно Аспасии добрым советам!
Весть возбудила меня, запылало от радости тело,
Очи мои увлажнили божественной влагою слезы.
Пусть же тебя опьянит вдохновением нежная Муза. [d]
Пой беззаветно тому, кто внимает с охотою песне.
Пылкость влюбленного - это оружье Эрота, поверь мне.
Свадебный дар песнопенья любимое сердце добудет.

Следовательно, Сократ сам выслеживает [мальчика], имея учительницей в любви милетянку, а не попадает в расставленные ему сети, как представлено у Платона. И он, видимо, не перестает плакаться - ведь увидев, в [e] каком состоянии он находился, Аспасия продолжает:

Милый Сократ, отчего ты в слезах изнемог? Неужели
Вихрем, что в сердце бушует, любовным сражен безответно,
Ранен жестокостью глаз, потерял ты бальзам утешенья,
Мною обещанный.

А что Сократ действительно был влюблен в Алкивиада, несмотря на то [f] что тому было под тридцать, Платон сам ясно указывает в "Протагоре" [309а]: " - Откуда ты, Сократ? Впрочем, и так ясно: с охоты за красотою Алкивиада! А мне, когда я видел его недавно, он показался уже взрослым - хоть и прекрасным, но все же взрослым: ведь, между нами говоря, (220) Сократ, у него уже борода пробивается. - Так что же из этого? Разве ты не согласен с Гомером [Од.Х.279], который сказал, что самая приятная пора юности - это когда показывается первый пушок над губой: то самое, что теперь у Алкивиада?"
62. И вообще говоря, из философов вышло гораздо больше хулителей, чем из записных остряков! Взять хотя бы сократика Эсхина:[104] в диалоге "Телавг" он высмеивает Критобула, сына Критона, за жизнь, проведенную в грязи и невежестве; что же до самого Телавга, очень бедного ритора, то здесь Эсхин уже сверх всяких мер бранится, что он щеголяет гиматием и тратит на его мытье у суконщика по пол-обола в день, [b] подпоясываясь овчинкой и подвязывая обувь гнилыми веревочками. В диалоге "Аспасия" Эсхин обзывает Гиппоника, сына Каллия, дураком, а всех ионийских женщин развратницами и проститутками. Диалог "Каллий" пересказывает распри Каллия со своим отцом и высмеивает софистов Продика и Анаксагора: Продик, на беду, воспитал Ферамена, Анаксагор - Филоксена, сына Эриксидова, и Арифрада, брата кифареда Аригнота: испорченность и порочность воспитанников, по его замыслу, должны изобличать [c] воспитателей. В диалоге "Аксиох" он едко обрушивается на Алкивиада, изображая того пьяницей и охотником до чужих жен. 63. Антисфен во втором "Кире" тоже бранит Алкивиада: он-де беззаконник и во всем, и по части женщин - по-персидски спит со своей матерью, и с дочерью, и с сестрой. Его диалог "Политик" содержит нападки на всех афинских демагогов; [d] "Архелай" - на ритора Горгия, "Аспасия" - на Ксантиппа и Парала, сыновей Перикла: один-де из них был сожителем Архестрата, который вел себя как низкопробная шлюха, другой - друг-приятель Эвфема, задевавшего всех прохожих грубыми и неуместными шутками. Мерзко и похабно переименовав Платона в Сафона, он издал под таким названием [e] направленный против него диалог. Ведь всей этой публике ни один политик не кажется честным, ни стратег разумным, ни мудрец серьезным, ни поэт полезным, ни простой народ здравомыслящим. Один Сократ у них безупречен - и когда валяется по притонам с флейтистками Аспасии, и когда растолковывает панцирному мастеру Пистону [как тому делать свою работу], и когда учит гетеру Феодоту приманивать клиентов, как это представлено у Ксенофонта во второй книге "Воспоминаний".[105] При этом он заставляет Сократа давать Феодоте такие советы, до которых не додумались бы ни самиянка Нико, ни лесбиянка Каллистрата, ни левкадянка [f] Филения, ни даже афинянин Пифоник, весьма поднаторевшие в своем ремесле. Да мне дня недостало бы, стань я перечислять высокомерную брань философов! Говоря словами Платона ["Федр".229с], "нахлынет на меня целая орава всяких горгон и пегасов и несметное скопище разных других (221) нелепых чудовищ".

[О горгонах]

64. На этом Масурий закончил свою длинную речь, и все были поражены его ученостью. Затянувшееся молчание прервал Ульпиан, воскликнув:
"Дорогие сотрапезники, уж не захлебнулись ли вы в этом неожиданном словесном потоке! К тому же вы злоупотребили неразбавленным вином - недаром говорит Парменон из Византия:

Кто пьет вино, как взмыленный скакун воду,
Не выговорит внятно ни одной буквы:
Без слов он будет дрыхнуть над своей бочкой,
[b] Как будто опоил его настой мака.

Или только что упомянутые Горгоны обратили вас в камень? А знаете ли вы, что Александр из Минда утверждает, будто действительно существуют животные, способные превращать людей в камень? Во второй книге "Рассказов о птицах" он пишет: "Горгона есть животное, которое ливийские кочевники там, где оно водится, называют "в-землю-гляд"[106] (κατώβλεπον). По виду ее шкуры обычно полагают, что она похожа на дикую овцу; однако некоторые говорят, что на теленка. Ее дыхание будто бы столь сильно, что убивает всякого встречного. [На самом же деле] она [с] имеет гриву, которая свисает со лба, закрывая глаза, и всякий раз, когда она встряхивает ею (а это тяжело и трудно), то не дыханием убивает, а неким излучением от особенной природы ее глаз. Обнаружено это животное было так. Несколько солдат из войска Мария, посланного против Югурты,[107] увидели горгону и, решив из-за ее низко опущенной головы и медленной походки, что перед ними дикая овца, погнались за ней, чтобы зарезать мечами. Но животное испугалось, встряхнуло гривой, лежавшей на [d] глазах, и тотчас умертвило бросившихся на него людей. И снова и снова повторялось то же самое, и каждый раз подступавшие к нему погибали, пока кто-то не догадался расспросить туземцев о природе этого существа. Тогда по приказу Мария туземные всадники, устроив засаду, убили животное копьями издали и принесли командующему". Такое животное существовало, ручательство тому - его шкура и экспедиция Мария. Но другое [e] сообщение Александра доверия не заслуживает. Он пишет, будто есть в Ливии какие-то быки-"противоходы"[108] (ο̉πισθονόμοι), которые, когда пасутся, не идут вперед, а пятятся назад. Пастись естественным образом мешают им рога, загибающиеся не вверх, как у всех животных, а вниз, закрывая при этом глаза. Это совершенно невероятно и не подтверждается ни одним другим свидетельством".
[f] 65. Ларенсий подтвердил рассказанное Ульпианом, добавив, что Марий отослал шкуры этих животных в Рим, но никто там не смог определить, чьи они, - настолько необычайно они выглядели. Впоследствии он посвятил их в храм Геркулеса, в котором полководцы-триумфаторы (222) устраивают угощения граждан, как о том говорится у многих римских поэтов и историков. "Но вас, господа буквоеды, - заключил он, - такие вопросы не интересуют. Недаром говорит Геродик Вавилонский:

Вон из Эллады, сыны Аристарха! Бегите быстрее,
Морем Эгейским неся трусость оленью свою.
Точно младенцы, пищите и мямлите вы односложно:
"Се", или "сих", или "сим", - в этом лишь ваша печаль.
Скрыть невозможно дороги грядущей препоны. Геродик
Сыном Эллады рожден, с ним навсегда Вавилон.

Ибо, как говорит комедиограф Анаксандрид [Kock.II. 159]:

[b] Отрадно сердцу, отыскав мысль новую,
Поведать всем и Креза стать счастливее.
Скупые же, что мудрость держат скрытою,
Зачахнут без вниманья и участия,
Удаче их лишь зависть воспоследует.
Неси ж толпе подарок свой - открытие!"

После этих слов большинство гостей удалилось, не попрощавшись, и наша беседа прекратилась сама собой.

Конец книги пятой


[1] Взять хотя бы Менелая... — Очевидно, с этого места до 195f продолжается речь Масурия.

[2] И еще древние законодатели... — Возможно, с этих слов начинается фрагмент Ге-родика из Селевкии.

[3] ...учредили общественные обеды: по филам и демам, не говоря уже о фиасах... — Обеды для оргеонов («жреческие») устраивались для депутатов от каждого дома, являвшихся для совершения жертвоприношений в определенное установленное время. Фиас представлял собой особый тип религиозного объединения, организованного для совместного отправления культа. В пританее в Афинах общественные обеды устраивались в честь чужеземных послов, одержавших победы полководцев или атлетов, государственных деятелей и т.п. Ср.: Афиней. 32b, 149d, 187b, 425а.

[4] ...множество философов... — Речь идет о последователях трех философов, поочередно возглавлявших стоическую школу в Афинах, — Диогена Вавилонского, Антипатра из Тарса и Панетия Родосского.

[5] ...Элатея захвачена. — Взятие Элатеи в Фокиде македонским царем Филиппом II произошло в октябре 339 г. до н.э.

[6] ...у спартанцев о фидитиях, у критян — об андриях. — Об общественных трапезах у спартанцев и критян см. 138b-143f.

[7] Всех благ тебе... — Реминисценция стиха из комедии Аристофана «Ахарняне» (446), который, в свою очередь, пародирует строчку из «Телефа» Еврипида (TGF2. 584).

[8] Ино с обратной стороны набросилась. — Речь идет о вакханках, заживо терзающих Пенфея. Ту же историю Афиней рассказывает о Бионе, 344а.

[9] ...а приправой как хлебом. — Хлеб считался основной пищей, а мясо — приправой к нему.

[10] ...называющие причину пира... — Поводом для пира, изображаемого в диалоге Платона «Пир», была победа трагического поэта Агафона на Великих Дионисиях в 416 г. до н.э.; пир, описываемый Ксенофонтом, давал один из его персонажей, Каллий, в честь победы своего возлюбленного Автолика на Великих Панафинеях в 422 г. до н.э.

[11] Созвал старейшин отличных... — Речь идет об Агамемноне.

[12] ...беотийской тупости... — Гесиод происходил из Беотии; жители всей прочей Греции имели обыкновение подсмеиваться над глупостью беотийцев.

[13] Эпикур же собрал... — О «Пире» Эпикура см.: Диоген Лаэртский. X. 28.

[14] ...без зова пришел Менелай... — Речь идет о визите Менелая к своему брату Агамемнону.

[15] Зная любезного брата... — Современные исследователи, в отличие от источника Афинея, признают этот стих аутентичным.

[16] ...достойный без зова приходит. — Поговорка гласила: «Храбрые люди приходят на пир к трусам без зова».

[17] ...«слабым копейщиком»... — Так Менелая называет Гектор.

[18] О винопийца... — Слова Ахилла во время ссоры с Агамемноном.

[19] [Филохор] утверждает... — См. 38с.

[20] ...чей свадебный пир... — Этот пир изображен у Гомера в «Одиссее» (IV. 3 сл.).

[21] ...грамматическую ошибку. — По мнению, которому следует здесь Афиней, Аристарх и его последователи ошибочно приписали роль ведущего пляску акробатам, а не певцу, поменяв для этого в своих изданиях Гомера форму причастия «ведущий». Некоторые современные филологи разделяют точку зрения Афинея. См.: Valk Μ. van der. Researches on the Text and Scholia of the Iliad II. Leiden, 1964. P. 527ff; Forderer M. Der Saenger in der homerischen Schildbeschreibung // Synousia: Festgabe fuer W. Schadewaldt. Pfullingen, 1965. P. 23.

[22] Гипорхема — подвижный танец, сопровождавший песни в честь Аполлона.

[23] ...он мнит, что ему неприлично... — Эти слова о Телемахе произносит Писистрат, сын Нестора.

[24] Исоколы — сложные предложения с равными частями.

[25] ...очагом и пританеем эллинов. — Ср. 254b. После взятия Афин спартанцами, ведомыми Лисандром, в 404 г. до н.э. дельфийский оракул повелел победителям «не разрушать общий очаг Эллады». См.: Элиан. «Пестрые рассказы». IV. 6.

[26] Панкратий — атлетическое состязание, состоявшее из кулачного боя и борьбы.

[27] Нет, осуждать невозможно... вечным богиням она красотою подобна! — Слова троянских старцев. Ср. рассуждение об этом отрывке у Аристотеля в «Никомаховой этике» (1109b).

[28] Всякий раз, когда... — Возможно, до 193с продолжается фрагмент, взятый Афи-неем у Геродика из Селевкии.

[29] ...хитрый хромец... — Гефест.

[30] Тессараконтера — корабль либо с сорока скамьями для гребцов, либо с сорока гребцами при каждой вертикальной группе весел. Ср.: Плутарх. «Деметрий». 43.

[31] Пентера — корабль с пятью скамьями для гребцов или с пятью гребцами при каждой группе весел.

[32] ...два носа и две кормы... — Два носа, как и две кормы, были расположены один над другим.

[33] ...милетского... — Возможно, имеется в виду Милет на Кипре.

[34] Гиерон Сиракузский — имеется в виду Гиерон II.

[35] ...осадной машине, которую Демерий подвел к стенам города Родоса... — Речь идет о Деметрии Полиоркете, который ь 304 г. до н.э. после годовой осады взял Родос. См.: Диодор. XX. 81; Плутарх. «Деметрий». 21 сл.

[36] Иероним — по мнению Якоби, здесь имеется в виду Иероним из Кардии (см.: PWRE. Bd.VIII. P.145, а также: Hornblower J. Hieronymos of Cardia. Oxford, 1981). Верли приписывает эту цитату Иерониму Родосскому (Hieronymos von Rhodos, fr. 49 Wehrli).

[37] ...для перевозки тела Александра... — Тело Александра Македонского было перевезено из Вавилона в Александрию в 323 г. до н.э.

[38] Поликлит — Поликлит из Ларисы, по-видимому, участвовал в походах Александра Македонского и составил историю Александра (см. 539а).

[39] ...зала для занятий размером на пять лож... — Буквально «зала для проведения досуга", т. е. для ученых и литературных занятий. У древних греков не было письменных столов — во время чтения или письма они возлежали на ложах.

[40] ...на солнечных часах в Ахрадине. — Ахрадина — центральная часть Сиракуз. Дионисий I повелел установить там издалека заметные солнечные часы; см.: Плутарх. «Дионисий». 29.

[41] ...винта, изобретенного Архимедом. — Ср.: Диодор. V. 37. 3 сл.; Страбон. XVII. 1. 30; III. 2. 9; Витрувий. X. 6.

[42] ...в дар царю Птолемею... — Птолемей III Эвергет.

[43] ...триере Антигона... — Речь идет об Антигоне Гонате, который в 262 г. до н.э. окружил флот Птолемея II возле острова Кос.

[44] ...целый «Каталог кораблей»... — Намек на каталог кораблей в «Илиаде» Гомера (II. 484 — 877), начинающийся с беотийцев.

[45] ...работы Главка из Хиоса... — Согласно Геродоту (I. 25), изобретатель искусства инкрустировать железо. Упоминаемая здесь железная подставка для сосуда, которую посвятил в Дельфы лидийский царь Алиатт (VI в. до н.э.), описана у Павсания (X. 2).

[46] ...о царе, одноименном с уже упомянутым Антиохом... — Здесь рассказывается об Антиохе VII Эвергете Сидете (царствовал 138-129 гг.). Великолепные общественные пиры, по-видимому, происходили после победы над Трифоном в 138 г. (Иосиф Флавий. «Иудейские древности». XIII. 223 сл.) или после завоевания Иерусалима ок. 134-132 гг. (Иосиф Флавий. «Иудейские древности». XIII. 225 сл.; Диодор. XXXIV. 1).

[47] И другой царь Антиох... — Антиох VIII Грип.

[48] ...царя Сирии Александра. — Речь идет об Александре I Бале, правителе государства Селевкидов в 150-146 гг. до н.э.

[49] Антиох Эпифан — Антиох IV Эпифан (175-164 гг.).

[50] ...против Деметрия... — Имеется в виду либо Деметрий I Сотер, царь Сирии в 175-150 гг., погибший в 150 г. в сражении с претендовавшим на престол Александром Балой (ср.: Полибий. ХХХIII. 19; Диодор. XXXI. 20, 32; Иосиф Флавий. «Иудейские древности». XIII. 109 сл., 116 и др.), либо его сын Деметрий II Теос Никатор Филадельф, победивший Александра I Балу в 147-145 гг. в союзе с Птолемеем VI (Диодор. ХХХII. 9; Иосиф Флавий. «Иудейские древности». XIII. 109 сл., 116.).

[51] Актриса-лисиодка — актриса, исполнявшая мужские роли. См. также 182с.

[52] Позднее Антиох... — Антиох VII Эвергет Сидет, царь Сирии в 138-129 гг., или Антиох VI Эпифан (145-142 гг.); см. 540b-с.

[53] ...философа-перипатетика Афиниона... — Афинский тиран, история которого известна только из рассказа Посидония.

[54] ...послом к Митридату — Митридат VI Эвпатор. Речь идет о событиях 88-86 гг., происходивших во время первой Митридатовой войны.

[55] ...сыны Кекроповы... — Иронично-торжественное обозначение афинян; Кекроп — легендарный основатель Афин.

[56] ...вестника нового Диониса... — Имя Дионис служило прозвищем Митридата; ср.: Плутарх. «Моралии». 624а-b.

[57] Аттал — Аттал II Филадельф, царь Пергама в 159-138 гг.

[58] Римский командующий в Памфилии Квинт Оппий... — Квинт Оппий, пропретор Памфилии; о его поражении от Митридата см.: Диодор. XXXVII. 26 сл., Тит Ливии, периоха 78.

[59] Маний Аквилий — римский полководец; будучи вместе с Марием консулом в 101 г., подавил восстание рабов на Сицилии. В 90 г. послан на Восток, в 88 г. потерпел поражение и попал в руки Митридата, который повелел придать его смерти.

[60] ...послы не только от италиков... — О контактах между Митридатом и италиками сообщает также Диодор (XXXVII. 2, 11).

[61] ...безлюдного театра... — Театр в Афинах служил местом для народных собраний.

[62] Пникс — холм к юго-западу от Акрополя, где проводились народные собрания, пока местом для них не стал театр.

[63] ...двух богинь... — Деметры и Персефоны. Все три названных божества — Иакх, Де-метра и Персефона — связаны с Элевсинскими таинствами, о закрытии которых говорится в данном предложении.

[64] Шествуя, словно Пифокл... — Слова из речи Демосфена «О преступном посольстве» (314), ставшие поговоркой и обозначавшие заносчивое поведение.

[65] ...перипатетик... — В греческом оригинале обыгрывается исходное значение слова «перипатетик» — «прохаживающийся туда-сюда».

[66] ...пифагорейское учение о заговорах... — См.: Диоген Лаэртский. VIII. 39; Ямвлих. «Жизнеописание Пифагора». 260.

[67] ...добропорядочных граждан... — Ср.: Цицерон. «Брут». 306 (о бегстве оптиматов из Афин).

[68] ...храм Матери богов... — Находился в западной части агоры и служил государственным архивом.

[69] ...птичьими пайками, по хойнику ячменя на четыре дня. — Один хойник ячменя считался дневной нормой.

[70] ...отправил с войском на Делос. — Об описываемом ниже сражении на Делосе см. также: Диодор. XXXVII. 28.

[71] Оробий — имеется в виду Луций Оробий, которому на Делосе была посвящена статуя (215Ъ-с).

[72] А в Торсе тираном стал... философ, эпикуреец... — Возможно, из сочинения Афинея «О сирийских царях» (см. 211а).

[73] ...по имени Лисий. — Из других источников неизвестен. Об эпикурейцах-тиранах см.: Journal of Roman Studies. 1941. Vol. 31. P. 155.

[74] Такие вот получаются... — Возможно, с этого места до 218е следует фрагмент Геродика из Селевкии.

[75] ...об участии Сократа в трех походах... — См.: Платон. «Апология Сократа». 28е; «Хармид». 153b; «Пир». 219е и сл. Осада изменившей Афинам Потидеи происходила в 432-429 гг., битва при Амфиполе в 422 г., сражение под Делием — в 424 г.

[76] ...Геродик в сочинении «Против поклонника Сократа»... — Это сочинение Афиней цитирует также в 504е сл.

[77] Пагонд — фиванский полководец, нанесший афинянам сокрушительное поражение при Делии в 424 г. (см.: Фукидид. IV. 76 сл.). Произошедшую во время бегства афинян встречу Алкивиада с Сократом описывает Платон в «Пире» (221а-b) и «Апологии Сократа» (29а).

[78] ...величественно взирая налево, направо... — Так описывает Сократа Платон в «Пире» (221b); цитата взята Платоном из «Облаков» Аристофана (362).

[79] ...в «Критоне» сам Платон... — Платон. «Критон». 52b. Упоминание о посещении Сократом Истмийских игр, однако, отсутствует в лучших из рукописей «Критона» и поэтому отвергается современными издателями Платона.

[80] ...поход на Потидею во главе с Формионом... — Об этом сражении см.: Фукидид. I. 64 сл.; Диодор. XII. 37. 1.

[81] ...Ксенофонт... еще не родился или был малым ребенком. — Ксенофонт родился между 430 и 425 гг., его античную биографию см. у Диогена Лаэртского (П. 48 сл.).

[82] ...в год архонтства Аристиона... — 421-420 гг.

[83] ...Павсаний, влюбленный в поэта Агафона... — О дружбе Агафона с Павсанием см.: Платон. «Протагор». 315d; Элиан. «Пестрые рассказы». XIII. 4.

[84] Эвфем — архонт в 417-416 гг.

[85] ...победы Агафона... — На Ленеях в 416 г.

[86] ...в архонство Аполлодора... — В 430-429 гг.

[87] ...после Эвтидема. — Видимо, ошибочно вместо «Эвтина», архонта 431-430 гг.

[88] ...в архонство Феофила... — 348 — 347 гг.

[89] ...в архонство Эпаминонда... — 429-428 гг. Пелопоннесская война продолжалась с 431 по 404 гг.

[90] ...наша фила председательствовала... — В течение года десять фил по очереди через своих представителей председательствовали в Совете; председатели именовались «пританами». О председательстве Сократа см.: Платон. «Апология Сократа». 32b.

[91] ...противозаконное голосование... — Речь идет о предложении проголосовать «единым списком» за смертный приговор десяти военачальникам, которые не сумели после битвы при Аргинусах в 406 г. подобрать тела погибших афинян.

[92] ...в архонство Каллия... — 406 — 405 тс. Битва произошла в сентябре 406 г.

[93] ...о повторном приезде Протагора, произошедшем несколько дней назад... — См.: Платон. «Протагор». 309d; ср.: DK. 80А11.

[94] ...в архонство Эвтидема... — Возможно, «Эвтидема» ошибочно вместо «Эвтина».

[95] ...Гиппоник ... победил их. — См.: Фукидид. III. 91.4; Диодор. XII. 65. 3.

[96] ...в архонство Алкея... — 422-421 гг.

[97] ...у Амипсия в «Конне»... — «Конн» был поставлен в 423 г. на Великих Дионисиях.

[98] ...в месяце элафеболионе... — Девятый месяц аттического года (в нашем марте-апреле). Ср.: Фукидид. IV. 117 сл.

[99] ...в год архонства Исарха. — 424-423 гг.

[100] ...дикарями... что в прошлом году поэт Ферекрат вывел на Ленеях. — «Дикари» Ферекрата были поставлены на Ленеях в 420 г.

[101] ...в архонство Аристиона... — 421 — 420 гг.

[102] В других сочинениях Платон утверждает... — Возможно, с этого места до 221а продолжается фрагмент, взятый у Геродика из Селевкии.

[103] ...выливала ему на голову помои... — У Платона об этом нигде не говорится.

[104] ...сократика Эсхина... — См. биографию у Диогена Лаэртского, который из множества приписываемых Эсхину диалогов считает аутентичными семь; четыре из этих семи названы здесь: «Телавг», «Аспасия», «Каллий» и «Аксиох».

[105] ...у Ксенофонта во второй книге «Воспоминаний». — На самом деле, в третьей книге; см.: Ксенофонт. «Воспоминания о Сократе». III. 10. 9; 11. 15.

[106] ...«в-землю-гляд»... — Ср.: Элиан. «О природе животных». VII. 5; Афиней. IX. 409с; Плиний. VIII. 77.

[107] ...из войска Мария, посланного против Югурты... — 107-105 гг.

[108] ...6ыки-«противоходы»... — Ср.: Элиан. «О природе животных». XVI. 33.