Глава III. Разбор сражения при Канна

Рассказ Полибия:
«Варрон располагает кавалерию на правом крыле и упирает ее в самую реку; пехота развертывается подле нее на одной и той же линии, манипулы сближаются более, или интервалы между ними теснее, нежели обыкновенно, причем манипулы имеют большие размеры в глубину, нежели по фронту».
«Кавалерия союзников, на левом крыле, замыкала линию, впереди которой были поставлены легковооруженные солдаты. В этой армии, считая союзников, имелось 80 т. пехоты и немного более 6 тыс. кавалерии».
«Аннибал, в то же время, приказал пращникам и легким войскам перейти Ауфид и расположил из впереди армии. Остальных, перешедших реку в двух местах, он поставил на берегу, на левом крыле, у самой реки: испанскую и гальскую кавалерию — против римской кавалерии, затем, в той же линии — половину тяжело вооруженной африканской пехоты, испанскую и гальскую пехоту, другую половину африканской пехоты и наконец нумидийскую кавалерию, образовавшую правое крыло».
Расположив таким образом все свои войска в одной линии, он двинулся навстречу противнику с испанской и гальскою пехотою, которая выдвинулась из центра боевого порядка; к ней он примкнул остальные войска, так что, выдвигаясь, она образовала как бы выпуклый полумесяц, к концам постепенно утончавшийся. Намерение полководца заключалось в том, чтобы начать бой испанцами и галлами и поддержать их африканцами.
Эта последняя пехота была вооружена по-римски, так как Аннибал снабдил ее оружием, отнятым у римлян в предшествующих боях. Испанцы и галлы имели щиты, сходные между собой, но мечи их были весьма различного вида. У первых они могли колоть и рубить, тогда как галлы могли только рубить и притом на некотором расстоянии. Испанцы и галлы были построены в перемежку, — испанцы в двух отрядах подле африканцев, на крыльях, галлы в центре; галлы были голые, испанцы в льняных рубахах, отделанных пурпуром. Это необыкновенное зрелище устрашило римлян.
Армия карфагенян состояла из 10 тыс. кавалерии и немного больше 40 тыс. пехоты. Правым крылом римлян командовал Эмилий, левым — Варрон. Сервилий и Атилий, консулы предшествующего года, находились в центре. Со стороны карфагенян Аздрубал командовал левым крылом, Аннон — правым, а Аннибал, имея при себе брата своего Магона, оставил за собою командование центром. Так как римское войско обращено было к югу, а карфагенское к северу, как выше сказано, то восходящее солнце не мешало ни одному из них.
Действия открылись легкими войсками, которые с той и другой стороны находились перед фронтом обеих армий. Эта первая завязка велась с равным успехом для обеих сторон. Но как только подошла испанская и гальская кавалерия левого крыла — бой разгорелся, и римляне дрались с ожесточением, более по варварскому, а не по своему способу, потому что они не придерживались своей тактики, согласно которой отступление сменяется новым нападением; едва сойдясь они соскочили с коней, и каждый схватился со своим противником. Наконец легкие отряды карфагенян взяли верх. Большая часть римлян осталась на месте, защищаясь до последней крайности; остальные были преследуемы вдоль реки и истреблены беспощадно.
Затем тяжело вооруженная пехота сменила легкие войска и противники ударили друг на друга. Некоторое время испанцы и галлы твердо держались и храбро сражались с римлянами, но вскоре они уступили напору тяжелых легионов и начали отступать, разорвав линии полумесяца. Римские манипулы стремительно преследовали врага и без труда прорвали неприятельскую линию, потому что строй галлов имел незначительную глубину, между тем как римляне столпились с флангов к центру, где шел бой. Дело в том, что у карфагенян не вся линия вступила в бой одновременно, а дело началось в центре потому что галлы, построенные в виде полумесяца, выступили далеко вперед от флангов и выставили римлянам выпуклую сторону полумесяца. В погоне за галлами римляне теснились к центру, туда, где неприятель подавался, и умчались так далеко вперед, что с обеих сторон очутились между тяжеловооруженными африкацами, находившимися на флангах.
Африканцы правой стороны, зайдя справа налево, выстроились против неприятеля с фланга; африканцы левой стороны зашли слева направо — обстоятельства сами указали им, что следовало делать. Вышло, как предвидел Аннибал, что римляне, преследуя стремительно галлов, будут окружены африканцами. Тогда римляне, будучи не в состоянии сохранить свой строй[1], были принуждены защищаться в одиночку и небольшими частями против атаковавших их с фронта и фланга[2].
Хотя Эмилий с самого начала находился на правом фланге и участвовал в кавалерийском бою, но пока еще он не был убит. Желая, вследствие данного в речи к воинам слова, находится всюду, и сознавая, что легионная пехота решит судьбу боя, он на коне протискивается в самую свалку, избивает все попадающееся ему и старается в то же время возбудить пыл римских солдат. Аннибал, остававшийся все время в бою, со своей стороны делал тоже. Нумидийская конница правого фланга, не причинила противнику большого урона и сама не понесла такового, благодаря своему обычному способу боя; однако, обрушившись со всех сторон на неприятеля, она наделала ему достаточно хлопот, чтобы не дать времени ни задуматься, ни подать своим помощи. Но когда левое крыло, где командовал Аздрубаль, обратило в бегство почти всю кавалерию правого крыла римлян, стоявшую у реки, и когда он вошел в связь с нумидийцами, то союзная римская конница не стала ожидать нападения и начала отступать. Говорят, что Аздрубаль тогда придумал меру, доказывающую его благоразумие и искусство, и способствовавшую успеху сражения. Так как нумидийцы были в большом числе и войска эти приносят более всего пользы, когда бегут перед ними, то он предоставил им преследовать беглецов, а испанскую и гальскую кавалерию повел к месту сражения для поддержки африканской пехоты. Он бросился на римлян с тыла и, приказав своей кавалерии атаковать по частям в нескольких пунктах, он придал новые силы африканцам, а на римлян навел ужас и смущение. В этой схватке пал тяжело раненый Л.Эмилий, человек до последней минуты честно служивший отечеству, как подобает каждому. Римляне продолжали драться, повернув фронт к окружавшим их, сопротивлялись до последней возможности; но так как стоявшие по окружности воины падали один за другим, то их наконец, сжали в более узкий круг и истребили. Атилий и Сервилий, два достойных гражданина, отличившиеся в бою, как истые римляне, были тоже при этом убиты.
Во время резни, происходившей в центре, нумидийцы преследовали беглецов левого крыла. Большая часть была истреблена; другие были сброшены с коней; некоторые спаслись, убежав в Венузию, и в числе их был Варрон, римский консул, тот омерзительный человек, время исправления должности которого так дорого обошлось его родине. Так окончилась битва при Каннах, битва, в которой обе стороны проявили чудеса доблести, как явно свидетельствуют об этом сами последствия. Из шести тысяч человек римской кавалерии, спаслись в Венузию только 70 римлян вместе с Варроном, а из союзной кавалерии — только около 300 человек, бросившихся в различные города; 10 тысяч пехотинцев были взяты в плен, но они не участвовали в бою[3].
Из участвовавших в битве только три тысячи человек убежали в соседние города, все остальное, в числе 70 тысяч, пало на поле чести»[4].
Аннибал потерял в этом деле около 4 тысяч галлов, 1.500 испанцев и африканцев и 200 лошадей.
Перейдем к разбору описанного сражения.
Легкая пехота, рассыпанная перед фронтом армии, ведет бесплодные схватки. Настоящий бой начинается атакою легионной кавалерии римского левого крыла, конницей Аннибала.
Там, говорит Полибий, бой разгорелся, римляне дрались с ожесточением и более как варвары, нежели как римляне, так как, противно принципам их тактики, они не действовали то отходя, то опять переходя к атаке; едва столкнувшись, они соскочили с коней и схватились каждый со своим противником и т.д., и т.д.
Это означает, что по обыкновению римская кавалерия не дралась в рукопашную, как пехота. Она пускалась галопом против неприятельской кавалерии; затем, с расстояния дальнего полета стрелы, если неприятельская кавалерия не поворачивала назад, при виде приближающейся римской кавалерии, последняя благоразумно уменьшала аллюр, выпускала несколько дротиков и, заехав назад повзводно, вновь занимала место, чтобы опять начать то же самое. Также поступала кавалерия другой стороны и подобная или аналогичная ей игра могла возобновляться по несколько раз до той минуты, когда одной из кавалерии удавалось убедить противную, что она одолеет ее своей стремительностью и тогда эта последняя поворачивала перед такой стремительностью и была преследуема до изнеможения.
В этот день, когда наконец бой разгорелся, дошло до рукопашной, то есть обе кавалерии действительно схватились одна с другой, человек с человеком. К этому однако были вынуждены. Приходилось отступать тем и другим или столкнуться; не хватало пространства для стычки. Стесненная между Ауфидом и легионами, римская кавалерия не могла маневрировать (Тит Ливии); испанская и галльская кавалерия, также стесненная и вдвое превосходнее числом римской кавалерии, вынужденной оставаться в двух линиях, еще менее могла это сделать. Этот тесный фронт более благоприятствовал римлянам, бывшим в меньшем числе, которые таким образом могли быть атакованы только с фронта, то есть ровным числом, и вследствие этого, как уже сказано нами, схватка была неизбежна. Эти обе кавалерии, ставшие грудь с грудью, должны были сражаться вблизи один на один, а для людей, сидящих верхом на попонах, без стремян, обремененных щитом, копьем, саблей или мечем, схватиться человек с человеком — значило обоюдно сцепиться, одновременно свалиться с коня и драться пешком. Это-то и произошло, по объяснению Тита Ливия, дополняющему рассказ Полибия, и это случалось всякий раз, когда две древние кавалерии действительно желали драться, как это показывает битва при Тичино. Этот способ действия был выгоден для римлян, которые были хорошо вооружены и обучены ему; доказательством чему опять таки служить битва при Тичино, в которой римская легкая пехота истреблена, но в которой отборная римская кавалерия, несмотря даже на то, что она была окружена, оправившись после нечаянного на нее нападения, дралась спешенной, причинила более вреда кавалерии Аннибала, нежели ей было нанесено, и доставила в лагерь своего раненого генерала. Римляне, кроме того, были твердо управляемы человеком силовой и с сердцем, консулом Эмилием, который, после поражения, понесенного его кавалерией, вместо того чтобы бежать, пошел искать смерти в рядах пехоты.
Однако мы видим, что от 3.000 до 3.400 римских кавалеристов почти истреблены шестью или семью тысячами галлов и испанцев, не потерявшими притом и 200 человек, ибо вся кавалерия Аннибала лишилась в этот день только 200 человек.
Как это объяснить?
Тем, что большая часть погибла и не помышляя о том, чтобы заставить дорого заплатить за свою жизнь, тем, что она бежала во время схватки первой шеренги и получала безнаказанно удары сзади. Слова Полибия «большая часть осталась на месте, защищаясь доблестно до последней крайности», освящены задолго до Полибия; побежденные утешаются мыслью о своей храбрости, а победители никогда не оспаривают их. К несчастью цифры на лицо. Как бы ни смотреть на этот бой, приходится считать его весьма кратким, каким он, по рассказу, на самом деле был, что и исключает возможность ожесточения. Галльские и римские всадники, каждые отдельно, выказали достаточно храбрости, сталкиваясь с фронта. За этим усилием следует ужасное, гнетущее чувство близкого боя; римские кавалеристы, которые, за спиной сражавшихся пешком, могли видеть вторую линию галлов на конях, — не выдерживают более. Страх очень скоро заставляет их сесть на коней и повернуть назад к бездействующим шеренгам, которые передают своих товарищей и самих себя, как бегущее стадо баранов, в руки победителей.
Однако кавалеристы эти тем не менее были люди храбрые, отборная часть армии, рыцари, экстраординары, или союзническая консульская гвардия, волонтеры из благородных семейств. После поражения римской кавалерии, Аздрубал ведет своих галльских и испанских кавалеристов, проходя позади армии Аннибала, для атаки союзной кавалерии, каковая атака поддерживалась до тех пор нумидийцами[5].
Союзная кавалерия не стала ждать неприятеля. Она тотчас повернула спину, преследуемая до крайности нумидийцами, числом до 3.000 человек, отличившимися в умении преследовать; она была истреблена, за исключением 300 человек, без боя.
После стычки и отхода легкой пехоты, столкнулась линейная пехота. Полибий объяснил нам, каким образом римская пехота дала себя сжать между двумя крыльями карфагенской армии и была, как говорят, взята с тылу кавалерией Аздрубала. Вероятно также, что галлы и испанцы, отброшенные в первый период боя и вынужденные повернуть назад, двинулись опять, будучи поддержаны частью легкой пехоты, в атаку против клина, образованного римлянами, и довершили их окружение.
Но нам известно, и это будет видно немного далее из примеров, взятых у Цезаря, что древний кавалерист был бессилен против не расстроенной пехоты, даже против отдельного пехотинца, обладавшего малейшим хладнокровием. Испанская и галльская кавалерия должна была встретить позади римской армии сомкнутых триариев[6], вооруженных пиками и бывших отличными солдатами; конница должна была задержать часть их, заставить их повернуть фронт, но не могла нанести им вреда вовсе или хотя бы в малой степени, пока сохранен был порядок в шеренгах.
Нам известно, что пехота Аннибала, вооруженная римским оружием, состояла не более как из 12.000 человек — нам известно, что его галльская и испанская пехота, защищенная обыкновенно щитом, должна была отступить, повернуть спину и вероятно уже потеряла около 4.000, именно тех, которых галлы лишились в этом сражении.
Вычтем 11.000 человек, отправленных для атаки лагеря Аннибала, и 5.000, которых последний должен был там оставить.
Останется: Масса в 70.000 человек, окруженная и перерезанная 28.000 пехотинцев, а считая кавалерию Аздрубала 36.000 человек — численностью в половину меньше.
Можно задать себе вопрос: каким образом 70.000 человек дозволили Перерезать себя, почти не защищаясь, 36.000 человек гораздо хуже вооруженных, тогда как каждый сражавшийся имел против себя только одного, ибо в рукопашном бою, и в особенности при обширном развертывании, непосредственно сражающиеся суть в равном числе, как у окружающего, так и у окруженного. Там не было ни пушек, ни ружей, которые могли бы разворачивать массу концентрическим огнем и уничтожить ее превосходством такого огня над рассредоточенным; стрелы истощились в первом периоде действия. Казалось бы, что римляне одной только массой своей должны были противопоставить непреодолимое сопротивление неприятелю, заставить его истощиться против нее, и затем этой массе оставалось только раздаться, чтобы отбросить, как соломинку, нападающих, — но она была истреблена.
Когда вслед за галлами и испанцами, которые не могли с равной моральной стойкостью бороться против превосходного оружия легионеров, центр энергически наступал; когда крылья, чтобы поддержать его и не потерять интервалов, двинулись вперед облически за ним и образовали задние стороны выдавшегося клина, вся римская армия, образуя угол, двигалась к победе; и вдруг крылья охвачены африканскими[7] батальонами; галлы, испанцы отступив, возвращаются снова в голову; кавалеристы Аздрубала с тыла атакуют резервы[8]; повсюду идет бой; не ожидая ничего, не будучи предупрежденными, в ту минуту, когда они считали себя победителями повсюду, — спереди, справа, слева, сзади, — римские солдаты слышат бешеные крики сражающихся[9].
Физическое давление было ничтожно; атакуемые ими шеренги были на половину менее глубоки, нежели их собственные. Нравственный же гнет был страшный.
Беспокойство, затем ужас охватил их; первые шеренги, утомленные или раненые, хотят отступить; но последние шеренги, растерявшись, пятятся назад и бегут, кружась внутри треугольника; деморализованные, не чувствуя никакой поддержки, дерущиеся шеренги следуют за ними, и беспорядочная масса дает себя перерезать. Оружие выпало из их рук..., говорит Полибий.
Разбор сражения при Каннах окончен. Прежде, чем перейдем к изложению сражения при Фарсале, мы не можем устоять перед искушением, хотя это и посторонний предмет, сказать несколько слов о сражениях Аннибала. Эти битвы носят особый характер ожесточения, объясняющийся необходимостью господствовать над римской стойкостью. Победы для Аннибала как бы недостаточно; он желает разрушения, и все меры направляются им к достижению этого, путем отрезания отступления неприятелю; он отлично знает, что покончить с Римом можно единственно посредством истребления; он не верит в отчаянную храбрость масс; он верить в чувство ужаса и для внушения такового он знает все средства.
Потери римлян в его сражениях не столь удивительны, как потери самого Аннибала. Тот, кто, сражаясь против римлян, до и после него, столько же терял, никогда не бывал победителем. Удерживать в бою до наступления победы войска, понесшие такие потери, может только могучая рука.
Он внушал людям своим полное к себе доверие. Его центр, в котором он почти всегда располагал своих галлов, свое пушечное мясо, прорывался, но это ни его самого, ни его солдат не беспокоит, не смущает.
Можно возразить, что этот центр был прорван людьми, спасавшимися от натиска римской армии между двух карфагенских крыльев; что эти люди были в беспорядке, ибо они сражались и подталкивали галлов, которых Аннибал заставлял драться с изумительной стойкостью; что они как бы освободились из тисков, и так этим счастливы, что помышляли лишь о том, как бы удалиться из битвы, а отнюдь не вновь появиться на фланге
или в тылу неприятеля; что, впрочем, несомненно АнниГ>;ш, хотя ничего об этом не говорится, принял меры предосторожности против всякой мысли к возобновлению борьбы.
Все это верно или вероятно; смелость войск, таким образом прорванных, тем не менее удивительна.
Аннибал, желая внушить своим людям такую самоуверенность, должен был указать им перед боем свои способы действия, в той мере, в какой измена не могла бы повредить ему: он должен был предупредить, что их шеренги будут прорваны, но чтобы это их не заботило, так как это предусмотрено; и войска его действительно об этом не заботятся. Не касаясь планов его кампаний, давших ему наибольшую славу, по мнению всех, Аннибал бесспорно величайший полководец древних времен, благодаря замечательному пониманию нравственной стороны боя, нравственного духа солдата как своего, так и неприятельского, и умению пользоваться им в различных перипетиях войны, кампании, боя. Его солдаты не лучше римских, они хуже вооружены, вдвое меньше числом, однако он всегда остается победителем, потому что его средства прежде всего моральные и потому что всегда, не говоря об абсолютном доверии к нему его людей, он умеет, командуя армией, склонить какой-нибудь комбинацией нравственный элемент на свою сторону.
Говорят, что в Италии его кавалерия была превосходнее римской. Но пехота римлян была значительно превосходнее. Перемените роли и конечно он найдет средство разбить римлян еще лучше. Способы действия имеют цену лишь в зависимости от умения употребить их, и Помпей, как мы увидим, дал себя разбить под Фарсалом именно потому, что его кавалерия была превосходнее Цезаревой.
Если Аннибал побежден под Замой, то это потому, что гений всегда ограничен невозможностью. Зама доказывает нам также, что Аннибал знал человека в совершенстве и могущественно влиял на свои войска. Его третья линия — единственная, в которой находились настоящие солдаты, и она одна дерется; и прежде нежели она побеждена, охваченная со всех сторон, она избивает 2.000 римлян.
Дальше мы поймем, какого рода нравственный элемент и какое ожесточение можно предположить здесь.

[1] Это пустое извинение. Манипула была отлично подвижна и могла без малейшего затруднения повернуть фронт в любую сторону.
[2] Атака с фронта и с фланга всей армии, а не нескольких человек или групп. Армия образовала клин и была атакована с конца и боков клина: тут даже нет никакой фланговой атаки. В тот же день манипулы имели протяжение более по флангу чем по фронту.
[3] Они были посланы атаковать лагерь Аннибала, были отбиты и захвачены в своем лагере после сражения.
[4] Эта цитата проверена нами по переводу г. Мищенко: «Полибий. Всеобщая история в сорока книгах».
Тит Ливий не определяет точно числа сражавшихся римлян. Он говорит, что было сделано все возможное для усиления римской армии и что, по словам некоторых, она достигала 87.200 человек, что согласно с определением Полибия. По рассказу Т. Ливия убитых было 45.000, пленных и бежавших после дела 19.000, всего 64.000. Что же сталось с остальными 23.000?
[5] Нумидийские всадники были иррегулярной легкой кавалерией, отличной при стачках, для тревожений, страшной даже своим беспорядочным криком и необузданной скачкой; не будучи в состоянии держаться против регулярной дисциплинированной кавалерии на уздечках и хорошо вооруженной, они, подобно рою мух, раздражали и убивали при малейшей оплошности противника; они были неуловимы и превосходны при продолжительном преследовании и при истреблении побежденных, которым они не давали ни отдыха, ни пощады.
[6] Они образовали третью римскую линию при боевом построении легиона. Построение первой линии при боевом построении легиона. Построение первой линии естественно должно было оттеснить их назад, к тыльной стороне клина.
[7] Привлеченными назад Аннибалом, оставившим за собою командование центром.
[8] Триариев — третью римскую линию.
[9] Известно, что в битве при Алезие, солдаты Цезаря, предупрежденные им, были тем не менее встревожены боевыми криками, раздавшимися позади них. Шум боя за спиной всегда деморализовал войска.