Поздний исход многотрудной войны и хитрость — засаду, —
Конное дело Аргивской Афины, — воспой, Каллиопа,
Долгий рассказ опустив, — сейчас я объят нетерпеньем!
Быстрым словом своим разреши старинную распрю
(5) Древлерожденных мужей, что ее разрешали войною!
Вот и десятый уж круг годовой обращаться пустился,
А над троянцами и над данайцами все простиралась
Демон войны Эниó — ненасытная кровью старуха.
Копья устали разить, мечи от резни затупились,
(10) Панцирей грохот затих — истончились они постепенно,
Слабли, рвались витые крепленья ремней щитоносных,
Щит же не мог уже боле выдерживать копий удары,
Гнутые луки ломались, а стрелы текли из колчанов.
Кони бродили понуро от яслей пустых в отдаленьи,
(15) Жалобно ржали, напрасно зовя по упряжке соседа
Или возницу любимого, павшего замертво в битве.
Мертвый Пелид полег уже рядом с товарищем мертвым,
Нестор уже Антилоха оплакал, любимого сына,
Самоубийственной раной Аякс свое мощное тело
(20) Ранил и гибельный меч обагрил исступленною кровью.
Но и троянцы, скорбя о поруганном Гектора теле,
Не об одних лишь согражданах горе свое горевали —
Жалобным плачем они отзывались на горькие слезы
Многоязычных друзей — чужеземцев, союзниках в битвах.
(25) Все они вместе оплакали смерть Сарпедона-ликийца,
Мать его, гордая Зевсовым ложем, послала под Трою,
Пал он, сраженный Патрокла копьем, и по смерти героя
Отчий Эфир на землю излил кровавые слезы.
Рес фракийцам на горе злым сном смежил свои очи
(30) Ночью коварной, а Эос-Денница, скорбя по потере
Мемнона, сына, сокрывшись от взоров в небесную тучу,
Свет умыкнула дневной, и все погрузилось в потемки.
Жены с брегов Фермодонта, реки, любезной Арею,
Кто не по-женски себе несозрелую грудь отсекает,
(35) Горько скорбели о Пентесилее, воинственной деве,
Что в хороводе войны, чужеземцев вовлекшей немало,
Девичьей дланью рассеяла тучи мужей, оттеснила
Их к прибрежным судам, и Ахиллу лишь было под силу
Деву сразить, и доспехи совлечь и свершить погребенье.
(40) Троя же, град многозданный, стояла пока нерушимо.
Высились башни, и стены незыблемо в землю врастали.
Время тянули ахейцы бесславно, — Афина старалась
Их на последний подвигнуть рывок, но богиня, которой
Устали нет никогда, — лишь вотще напрягалась до пота.
(45) Так бы и шло, если б вещий Гелен не пришел к ним из Трои.
Наглости он уступил похитителя жен Деифоба, —
Как бы желая утешить в беде Менелая-страдальца,
Он возвестил долгожданную гибель своей же отчизне.
Вняв прорицанью Гелена, гнетомого ревностью тяжкой,
(50) Сразу воспряли ахейцы покончить с войной затяжною.
Тут, покинув обильный прекрасными девами Скирос,
Сын Ахиллеса явился, дитя Деидамии славной,
Лик благородный его еще первым пушком не покрылся,
Мужеством был он в отца, хоть летами для воина юный.
(55) Даже Афина священный кумир свой данайцам вручила,
Тот, что погибель врагам, а своим — величайшая помощь.
Вот по советам богини помощник Эпей изготовил
Трое на гибель коня изваянье громадных размеров.
Лес для работы рубили, а после несли на равнину
(60) С Иды самой, откуда Ферекл уже брал его прежде,
Строя корабль Александру — начало всех бед и несчастий.
Мастер коня сотворил, меж широких боков приспособив
Чрево настолько пространное, что по размеру не меньше
Было оно, чем корабль, и вмещало, конечно, не меньше.
(65) Мастер приделал и шею коню над полою грудью,
В темную гриву его вкропил он золота блестки,
Пышная грива волной стекала с изогнутой шеи,
Лента из конских волос держала ее на макушке.
Вставил в глазницы Эпей и глаза из камней драгоценных, —
(70) Взял он берилл голубой, аметист с кровавым оттенком,
И при смещеньи глаза двойным заблистали отливом,
Очи из синих камней были будто бы кровью налиты.
Белые зубы коню умелец в челюсти вставил,
Словно хотели уже закусить удила эти зубы!
(75) В пасти огромной коня скрыл мастер такие отверстья,
Чтоб выпускали дыхания тех, кто запрячется в чреве, —
Свежий живительный воздух втекал через конские ноздри.
Уши прямые коню на макушке приладил умело, —
Звуки трубы уловить всегда они были готовы.
(80) Сзади приделал он гибкий хребет, поясницу и спину,
И с ягодицами гладкими бедра, сопрягши, приладил.
Хвост же пушистый коня концом по земле волочился,
Вниз по нему бахрома, как лоза, опускалась витая,
К пегим коленям и стройные ноги мастер приделал,
(85) Ноги, что бег обратить в полет, вот только без крыльев,
Были способны, да их нужда держала на месте.
Не был тот конь неподкован — легко поднимал он копыта,
Были покрыты они черепаховым панцирем ярким,
Чуть лишь касаясь земли могучею медной подковой.
(90) Сделал искусную лестницу мастер и дверь на запоре,
Сбоку пристроил ее, потайную, — она пропускала
Внутрь и наружу засадный отряд славноконных ахейцев.
Лестницу ту размотать и обратно смотать было можно,
Это был путь и спуститься, и снова наверх устремиться,
(95) Ремни на морде коня и на шее лоснящейся тоже
Были увиты красивой гирляндой цветов разноцветных,
И украшали узду, что конем повелительно правит,
Гнутых колец завитки, — сплав меди и кости слоновой.
Вот наконец, над огромным конем завершилась работа.
(100) В поножь с приделанным к ней колесом обувает умелец
Каждую ногу коня, — теперь он будет послушен
Тем, кто потащит его, — а иначе и с места не стронуть.
Так и сиял этот конь красотой, вселяющей ужас,
Мощный, огромный, — его несомненно, — и всем так казалось, —
(105) Будь он живым, тотчас же угнал бы Арес — конелюбец.
Конь был высокой стеной обнесен, чтоб ахейские мужи,
Видя его, преждевременно хитрость раскрыть не сумели.
Той порой на Микенский корабль Агамемнона тихо
Все цари собрались на совет, покинувши войско,
(110) Выйдя из бурной толпы возбужденно шумевших народов.
Вдруг в обличьи некого вестника с голосом зычным
Пред Одиссеем Афина сама советчицей встала,
Речь напитала ему источающим сладость нектаром.
Он же, вращая в уме все то, что богиня внушила,
(115) Так и стоял поначалу, безмозглому мужу подобясь,
Выпучив очи и взор неподвижный вперяя под ноги.
Вдруг, ощутив наступленье родин бессмертного слова,
Грянул он дивно, и речь полилась, как будто разверзся
С высей источник могучий потоком текущего меда,
(120) Рек он: «О, други! Готова уже западня потайная!
Руки людские и разум Афины ее сотворили.
Вы, кто особо на мощь своих дланей надеяться смеет,
Кто выдается умом, в ком бьется отважное сердце,
Ныне — за мной! Негоже нам, здесь пребывая годами,
(125) Муки терпеть без конца, поджидая бессмысленно старость.
Лучше, покуда живем, дерзнуть на великое дело
Или погибнуть, — и в смерти спастись от позора бесславья!
Боле у нас, чем у наших врагов, на победу надежды —
Если припомните вы и гнездо, и страшного змея,
(130) Вспомните пышный платан, и птенцов, и бедную птицу,
Ту, что погибла с несчастными нежными детками вместе, —
Все, что вещал нам и старец Калхас в своих прорицаньях,
Вам ведь пришелец Гелен давал вдохновенный оракул, —
Все одно к одному — близка уже наша победа.
(135) Вот отчего говорю: повинуйтесь! И с твердой душою
Смело во чрево коня поспешим! Пускай же трояне
Сами несчастье свое выбирают, несут себе в город
И принимают с весельем и лаской свою же погибель.
Наши теперь пускай отрешат корабли от причалов,
(140) Пусть поджигают шатры и палатки на нашей стоянке,
Пусть покидают теперь побережье пустынное Трои
И отплывают все вместе, как будто домой направляясь.
Так и плывите, покуда с удобного, видного места
Вам, что сберетесь все вместе на бреге, отсюда ближайшем,
(145) Знак к возвращенью не даст в ночи пылающий светоч.
Тут нерешительность — прочь! Сильней налегайте на весла!
Тут — все страхи долой, что на слабую душу людскую
Темные ночи низводят, и ужас, и трепет вселяя.
Честь отчизны да станет первейшею доблестью вашей!
(150) Славу свою да никто не уронит! Пускай же получит
Всяк по заслугам своим и награду за бранное дело!»
Рек и совет распустил. И по слову его устремился
Неоптолем боговидный вперед, — он самый был первый,
Будто бы конь молодой, что на поле росистое рвется,
(155) Гордо красуясь нарядной, недавно прилаженной сбруей,
Опережая удары хлыста и окрик возницы.
Следом за ним пошел Диомед, потомок Тидея,
В сердце дивясь, что точно таким Ахиллес был когда-то.
С ними пошел Кланипп, чья мать — Комето, дочь Тидея,
(160) С Эгиалеем она сочеталась супружеством кратким,
Сына родив щитоносцу, чей век оказался недолгим.
Вышел и сам Менелай. Вела его дикая жажда
В схватку вступить с Деифобом — засела в нем ярость жестоко,
Рвался сыскать он того, кто брак вторично ограбил.
(165) С ним — и Локрский Аякс, стремительный сын Оилея,
Он хоть и скор, да разумен умом и до женщин не падок
Так, чтоб закон забывать. Аякс позвал и другого —
Критского Идоменея, — царя, уже полуседого.
Нестора сын Фрасимед пошел с ними вместе, могучий,
(170) Также и Тевкр, Теламоном рожденный, стрелок-дальновержец,
Вышел и отпрыск Адмета, Эвмел, богатый конями,
После него заспешил и Калхас, прорицатель бессмертных.
Он-то в душе уже знал, что окончены тяжкие муки,
Вступят теперь, наконец, ахейские всадники в Трою.
(175) Нет, не остались тогда в стороне от этого дела
Эвемонид Эврипил с Леонтеем добрым, — на помощь
Также пришли Акамант с Демофооном, дети Тезея,
И Антикл Ортигид — его потом со слезами
Похоронили ахейцы — ведь прямо в коне он скончался,
(180) Мегес и Пенелей с Антифатом, исполненным силы,
Ифидамас и Эвридамас из Пелия рода,
С лучником Амфидамасом. Последним же вместе с друзьями
Блещущий мыслью Эпей к своему направлялся творенью.
Вот, наконец, восславивши дочь совоокую Зевса,
(185) Все поспешили к коню. Афина же им подмешала
В завтрак амврозию, пищу богов, дабы все подкрепились
И не ослабли колени у них от сосущего глада —
В чреве коня, притаясь, весь день просидеть предстояло.
Так же, как если, когда налетевшие темные тучи
(190) После же таять начнет и сплошным разольется потоком, —
Тут в горах со скал и с шумом, и с брызгами мчатся
Вниз стремительно целые реки, и горные звери,
Шум их заслыша, спешат поскорее укрыться подальше,
(195) Воздух морозом сгустят и снег всю землю покроет,
И по берлогам, по логовам прячутся все, затаившись,
Тихо за горными кряжами в скалах, и ждут терпеливо,
Чтобы поток миновал, и терпят, несчастные, муку, —
Так и ахейцы, забившись в точеное конское чрево,
Ждали теперь, и тяжкие муки сломить не могли их.
(200) Обремененное чрево коня Одиссей запирает
В твердой надежде, что хитрость осталась никем не раскрытой.
Сам в голове у коня помещается как наблюдатель,
В оба глядит из засады, невидимый, что там, снаружи.
Слугам своим Агамемнон велит, чтобы, заступы взявши,
(205) Срыли ограду из камня, служившую стройке заслоном, —
Мыслил Атрид — чтобы конь, как он есть, без всяких прикрытий,
Издали людям сиял, красою своей привлекая,
Вот и сравняли ограду с землей по цареву приказу.
Солнце меж тем уступало за ним поспешающей ночи,
(210) Запад горел по вершинам, а понизу мрак расстилался.
Вот послышался вестников клич, возвещавший народу
Время спускать корабли, чьи реи прилажены ладно,
В море глубокое плыть, обрубив у причалов канаты.
Вот и сосновые факелы взяли, огонь запалили
(215) И подожгли всю ограду стоянки, поставленной славно.
После, взойдя на свои корабли, от Ротейского брега
В гавань напротив пошли, к Тенедосу, венчанному дивно,
Синюю гладь бороздя Афамантовой дочери Геллы.
Возле же Трои лишь Синон остался, потомок Эсима,
(220) Хитрый герой, — себя самого он нарочно изранил,
Дабы троянцев верней обманула военная хитрость.
Так, промышляя зверей, что по горным чащобам блуждают,
Ловчие крепят силок многопетельный, колья вбивая,
Сделают, — и отойдут, но один остается в засаде,
(225) Спрячется, и при сетях сторожит появление зверя,
Ветви густые кустов надежно его закрывают.
Так вот и Синон, себе нанеся добровольные раны,
Там выжидал, замышляя жестокую гибель для Трои.
Кровь же из деланных ран по спине изливалась потоком,
(230) Пламя пожара всю ночь напролет у шатров бушевало,
Мощно клубясь, воздымались стремительно дымные вихри,
Во исполнение воли Гефеста, чей грохот ужасен.
Огненной бури напор и Гера сама раздувала,
Матерь бессмертного пламени, свет приносящая людям.
(235) Стало светать, и тогда до троянцев и жен илионских
Вмиг долетает молва многогласная, им возвещая
Бегство врагов, и дым от пожара его подтверждает.
Тотчас троянцы спешат разрешить от запоров ворота,
Все — кто верхом, кто пешком —устремились потоком на поле,
(240) В сердце сомненье тая, уж не хитрость ли это ахейцев.
Старцы, почтенные в городе, те, что совет составляют,
Мулов проворных запрягши в повозки, выходят из Трои
Вместе с Приамом царем, и объяла их странная легкость,
Их, что пеклись о потомках, пока пощаженных Аресом,
(245) Словно блеснула надежда, что старость их будет свободной, —
Впрочем, недолгую радость судила им Зевсова воля.
Видят трояне коня неживого, блестящей работы,
Диву даются, его окружают, и шум подымают, —
Словно крикливые галки орла-силача увидали.
(250) Прежде всего зародились у них недобрые мысли
В душах, истерзанных тяжко войной, тяжелой и горькой.
Кто предлагает коня, врагов ненавистных творенье,
Сбросить немедля с высокой горы, да в глубокую пропасть:
Кто предлагает рубить его в щепки тотчас топорами.
(255) Были и те, кто, пленившись искусством прекрасной работы,
В дар предлагали богам принести коня боевого, —
Пусть об аргивской войне на память потомкам стоял бы.
Так совещались они, как вдруг человек появился
На поле, еле влача изнуренное ранами тело, —
(260) Исполосован он был бичами свистящими, видно.
Свежие раны страдальца мучительно кровью сочились,
Прямо к Приаму он шел, и у ног его наземь простерся.
Жестом просящего тронул колени почтенного старца,
И, умоляя, такое изрек ему хитрое слово:
(265) «О, если сжалишься ты, Дарданид-скиптродержец, над мужем,
Спутником бывшим ахейцев, а ныне — защитником Трои,
Если спасешь его, знай — ахейцам он враг наизлейший!
Глянь, как богов не боясь, меня изувечили страшно!
И ни за что, ни про что. Таковы уж их злость и жестокость!
(270) У Эакида Ахилла они отобрали награду,
За неприступной водой Филоктета оставили, бросив,
И самого Паламеда по зависти злой погубили.
Ну, а со мной сотворили они, подлецы, нечестивцы,
Это за то, что с ними бежать не желал я с дружиной.
(275) Злоба их ум помрачила — с меня посрывали одежды,
Стали меня бичевать беззаконно, всю кожу содрали,
После же здесь, на чужом берегу, был один я оставлен.
Старец блаженный! Во имя Зевеса, оплота молящих!
Вот уж злорадствовать будут ахейцы, когда ты допустишь
(280) Мне пропадать, кто с мольбой простер свои руки к троянцам!
Я же для вас для всех надежною буду подмогой,
Да не внушит вам боязни аргивской войны возвращенье!»
Рек, и ответствовал старец ему ободряющим словом:
«Гость наш! Ведь ты средь троянцев! Страшиться не следует боле!
(285) Наглых обид от ахейцев теперь навсегда ты избегнул!
Будешь нам другом всегда, и скучать по отчизне не станешь!
Дом свой богатый с тоскою тебе вспоминать не придется.
Ныне и мне ты поведай, — сей конь, что за дивное диво,
Чудище странное это? Открой же мне имя и род свой
(290) И расскажи, из какой же земли приплыл ты под Трою».
Тут, осмелев, многохитрый герой ему отвечает:
«Все расскажу я тебе, — ведь и сам я того же желаю.
Аргос — мой город родной, и Синоном я называюсь.
Эсим — вот имя, что носит почтенный седой мой родитель.
(295) Конь сей Эпеем сработан — старинное было реченье:
Если оставите вы коня стоять на равнине, —
Грекам тогда суждено захватить оружием Трою,
Если же примете вы как кумир его в храме Афины,
Будет война бесполезна ахейцам, — они разбегутся.
(300) Так поспешите коня, что сбруей украшен златою,
Крепче веревкой вязать и в крепость влеките скорее!
Будет вести нас Афина сама, защитница града,
Сей искусный подарок к себе принять поспешая».
Молвил. Приам повелел, чтобы Синону дали одежду —
(305) Хлен и хитон. А троянцы канатом коня обвязали,
Также ремнями из кожи бычачей скрепили надежно
И повлекли на быстрых колесах его по равнине.
Шел начиненный героями конь, перед ним раздавался
Песни веселый напев и флейт, и форминги беспечной.
(310) Бедные смертные! Сколь неразумно их жалкое племя!
Мрак непроглядный грядущее им застилает, — и часто
Радость питают они, хоть гибель кругом обступила.
Так и троянцы, веселой шумливой толпой, распевая,
В город по собственной воле с почетом вели свою гибель.
(315) Было им всем невдомек, что бескрайнее горе их ждало.
Срезав с речных берегов росистых цветов, увенчали,
В славный венок их сплетя, своего погубителя шею.
Страшно земля застонала, треща под чудовищным весом
Медных колес, и послышался резкий, пронзительный скрежет, —
(320) Это при треньи о них визжали железные оси.
Крепкий канат затрещал, напряглись витые веревки,
Пыль взметнулась с земли, дымясь густыми клубами, —
И потащили коня. Тут шум поднялся несказанный —
Ида и с нею дубы — обиталище нимф —зашумели,
(325) Стоном и Ксанф отозвался, волной окружающий город,
Вторя, гудел Симоент, и от Зевса пророческим громом
С неба труба протрубила, возврат войны возвещая.
Конь продвигался вперед, а путь был нелегким и долгим, —
Местность неровной была, ее перерезали речки,
(330) Он же легко был влеком к алтарям, Арею угодным,
Мощно красуясь, — богиня Афина своими руками
Гладкие ребра его обхватила, коня продвигала.
Стало быть, двигался он напрямик, как стрела, — не догонишь.
Резвым ходом своим троянцев вперед подгоняя.
(325) Вот, наконец, подошел он вплотную к воротам дарданским,
Но не впускают ворота коня — для него они низки.
В сей же миг поднимает врата, давая дорогу,
Гера сама, а бог Посейдон на башенных высях
Грозно трезубцем потряс — и створки ворот распахнулись.
(340) Стали стекаться по граду к коню отовсюду троянки,
Девы — невесты и те, кто изведал Илифию, жены.
В пляске они, распевая, кружились вокруг изваянья,
Стали они расстилать под конем деревянным цветочный
Нежный ковер из роз, душистой исполненный влаги.
(345) Сняли другие с себя свои пурпурные ленты,
Те, что носили под грудью, — коню сплели украшенье.
Пифос огромный откупорив, стала одна из троянок
Землю кропить вкруг коня, и ее напитала душистым
Дивным вином, — к нему золотой шафран был подмешан.
(350) Женских звон голосов мешался с мужскими басами,
Дети галдели, и ахали старцы, и шум воздымался,
Словно ряды журавлей, перелетных гостей океана,
Слуг зимы самой, поднялись в небеса, и в полете
Пляску бродяжью свою завели, и наполнился воздух
(355) Песней, приход возвестившей поры, ненавистной селянам.
Так и троянцы шумели, ведя суматошной толпою
В кремль через город коня, чье чрево полнилось тяжко.
Вещая дочерь Приама, гонимая богом Кассандра
В женских покоях сидеть не могла, — сорвавши запоры,
(360) Ринулась вон, как телица, которую гонит и гонит
Овода жало, что вечно коров и быков истязает;
Стадо не видя свое, пастуху не послушная боле,
Свежей не ищет травы, но, язвимая острою раной,
Рвется она из загона, — вот так же пророчицу-деву
(365) Вещий дар, как бодец, подстрекал. И душа содрогалась,
Словно священный лавр, сотрясаемый манием бога.
Рев, то ли рык ее град огласил — позабыла Кассандра
И про родителей, и про подруг, и про девичью скромность,
Так во Фракийском лесу напев Дионисовой флейты
(370) Сладостный мигом пронзает насквозь фракиянки душу,
Чует она божество, и глазами безумно блуждая,
Скинув убор с головы, ее темным плющом увивает.
Так и Кассандра, взлетев высоко умом окрыленным,
Впала в неистовство, в грудь себя била, власы вырывала,
(375) И предрекла, наконец, исступления полное слово:
«Что вы, безумцы, ведете коня себе на погибель!
Разума, бедные, вы лишены, что спешите приблизить
Нашу последнюю ночь, пораженье и сон беспробудный!
Это толпа — строй врагов, а не шествие с песней веселой!
(380) Вот они, вот они роды, что снились несчастной Гекубе!
Вот он, кончается год, к окончанью войны предрешенный!
Это — засада, и мощные воины здесь затаились,
Их изведет на свет в боевых блестящих доспехах
Конь сей огромный под темным покровом ночи непроглядной,
(385) Выпрыгнут все они вниз, и бой возгорится последний.
Женская помощь не будет нужна при муках родильных,
Что разрешатся мужами — Илифией будет при этом
Та сама, кто, его сотворив, на свет и явила!
Это она закричит, разрешив его полое чрево, —
(390) Станет его повитухой крушащая грады Афина!
Вижу: меж башен уже расплескалось пурпурное море
Пролитой крови, и волны убийств по нему пробегают!
Вижу я: цепи ложатся на нежные женские руки!
В чреве сего коня истребительный пламень таится!
(395) Горе и мне, и горе тебе, о город мой отчий,
Станешь ты пеплом сплошным — погибает творенье бессмертных,
Гибнет, что крепко поставлено было при Лаомедонте!
Мать и отец, я рыдаю о вас! Ведь я уже знаю,
Что вас обоих постигнет, — отец, ты жалко простертый,
(400) Близ алтаря Оградного Зевса великого ляжешь!
Матерь детей наилучших, а ты человеческий облик
С горя по детям утратишь — собакою сделают боги.
О Поликсена прекрасная! Скоро тебя я оплачу!
Скоро ты мертвой падешь недалеко от отчего града!
(405) Быть бы убитой и мне, как тебя я оплакивать стану!
Что мне за радость от жизни, коль ждет самое меня вскоре
Смерть еще жалче твоей, и чужая земля меня примет, —
Вот что готовит моя госпожа и мне, и владыке,
Вот что возьмет Агамемнон в награду за все свои муки.
(410) О, поскорей образумьтесь, поймите, что вас ожидает!
Други, рассейте обмана туман, умы помрачивший!
Полое тело коня разрубите скорей топорами!
Жгите его! Да сгинут злодеи, что там затаились!
Пусть же данайцев постигнет тоска и великое горе!
(415) Вот уж тогда — сама вам скажу — пляшите, пируйте,
Полните чаши и празднуйте милую нашу свободу!»
Смолкла. Никто ей не внял. Аполлонова воля вершилась —
Правду вещала она, да словам ее не было веры.
Строго ответил родитель, возвысив свой голос во гневе:
(420) «Что, злопророчица! Вновь обуял тебя демон недобрый!
Наглая муха собачья! Твой лай никого не удержит!
Все еще ум поврежден твой, как бешенством, этим недугом,
Все не насытишься ты беснованьем своим злоречивым!
(425) Нет, преисполнена зависти к нашим пирам и веселью,
Ты появилась сюда, когда нам ниспослал, наконец-то,
Зевс Кронид избавления день, и отплыли ахейцы.
Копий не мечет никто, не натянуты более луки,
Блеска не видно мечей, и стрелы молчат, а не свищут!
Пляска и музыка, медом дышащая, здесь, а не распря!
(430) Мать не рыдает о сыне, супруга не плачет о муже
Мертвом, — на битву его проводив, она стала вдовою, —
Дева Афина, защитница града, коня принимает!
Ты же посмела, негодная, вырвавшись дерзко из дома,
Всякую ложь прорицать и буйствовать в диком безумстве!
(435) Только стараешься, град оскверняя священный, напрасно!
Вон убирайся! А мы предадимся пирам и веселью!
Страха уже не осталось теперь под стенами Трои!
Более нет ни малейшей нужды нам в твоих прорицаньях!»
Рек и велел увести в покои глубинные дома
(440) Дочерь безумную прочь — и деве пришлось покориться
Воле отца, и Кассандра, упав на девичье ложе,
Ведая участь свою, зарыдала, ведь вещие очи
Явственно зрели огонь, пожиравший родимые стены.
Прочие жители Трои коня между тем провожают
(445) В храм Афины — защитницы града, и там водружают
На постаменте резном, возжигают священные жертвы
На алтарях, — но вотще! Отвергнуты их гекатомбы.
После уселись за пир, и буйство пошло, умножая
Крепость хмельного вина, что и так-то мужей расслабляло.
(450) Город в бесчувствие впал, упившись, и все опустело.
Стража в ничтожном числе при вратах городских оставалась,
Солнце меж тем закатилось, и вот над Троей высокой
Ночь роковая нависла, несущая городу гибель.
Тут Аргивской Елене сама Афродита явилась
(455) В дивном уборе. Богиня премудрая, хитрость затея,
К ней обратилась, и так, убеждая ее, говорила:
«Милая! Муж Менелай твой тебя призывает, владыка,
Скрыт он в коне деревянном с вождями ахейскими вкупе,
Ждут они часа в засаде твои отомстить испытанья.
(460) Шествуй же к ним! А старец Приам да тебя не заботит!
И о троянцах забудь, и забудь о самом Деифобе!
Я возвращаю тебе Менелая, страдавшего много!»
Смолкла и тотчас исчезла. С душой, завороженной словом,
Брачный покой благовонный Елена тогда оставляет,
(465) Следом — супруг Деифоб. И дивились идущей по граду
Пышноодежные жены — троянки, ее созерцая.
Вот достигла Елена высокого храма Афины,
Внутрь вступила, и там коня-исполина узрела.
Трижды Елена обходит коня, и, пытая героев,
(470) Голосом нежным прекрасноволосых их жен называет.
Рвутся сердца у бойцов, тяжело участилось дыханье,
Молча терзаются мукой, невольные слезы скрывая.
Стон издает Менелай, заслышав свою Тиндариду,
Плачет потомок Тидея — жену Эгилею он вспомнил,
(475) Боль Одиссея пронзила, когда позвала Пенелопа.
Словно копье, Лаодамии имя сразило Антикла,
Был он один, кто не в силах сдержаться, хотел ей ответить,
Но Одиссей могучей рукой закрывает мгновенно
Рот его, было отверстый, и тем заставляет умолкнуть.
(480) Крепко держал Одиссей в объятиях нерасторжимых,
Затрепетал и забился Антикл под могучей рукою,
Силясь избегнуть несущего страшную гибель молчанья —
Тщетно. Уже и дыхание жизни его оставляет.
Слезы беззвучно лия, мужи ахейцы Антикла
(485) В бедренной полости емкой конева бедра положили,
Теплым накрыли плащом его холодевшее тело.
Заворожила бы, верно, Елена и прочих ахейцев,
Но появилась в эфире Афина-Паллада пред нею,
С грозным лицом увела ее прочь от любимого храма,
(490) Зрима Елене одной, и гневное бросила слово:
«Жалкая! Где же предел! Куда тебя гонит порочность,
Жажда все нового ложа и хитрые ковы Киприды?
Ты и не вспомнишь о первом супруге, не жаль тебе вовсе
Дочь Гермиону! Доколе ты будешь радеть о троянцах?
(495) Шествуй домой! Подымайся в покой, что в дому наиверхний,
Факел приветный зажги и встречай корабли и ахейцев!»
Смолкла и чары обманные прочь от Елены прогнала.
Сами домой ее ноги несли. А тою порою
Кончили пляски свои до упаду троянцы, и крепкий
(500) Сон их сморил, и форминги умолкли, и флейта упала
Прямо в кратер, утомясь. Опрокинулись винные чаши
В сонных руках, и вино потихоньку стекало на землю.
В город вошла Тишина, эта верная спутница Ночи.
Даже собаки затихли, и в мертвом, глубоком молчаньи
(505) Город побоища ждал, напоенного воплем и стоном.
Зевс, войны казначей, на весы свои полагает
Гибель троянцам — а чашу ахейцев колеблет едва лишь.
Вот тогда, наконец, Аполлон Илион покидает,
Шествует в храм свой ликийский, скорбя о стенах великих.
(510) Тотчас же Синон возжег сигнальное яркое пламя,
Там на кургане Ахилла, аргивянам знак подавая.
Ночь напролет и Елена сама из верхних покоев
Для земляков золотистый сосновый огонь выставляла.
Словно луна, что наполнившись белым огнем светоносным,
(515) Ликом своим золотит небеса, разливая сиянье,
Нет, не тою порой, как ее заостряются рожки,
Месяцем новорожденным во тьме густоты непроглядной,
Но погодя, округлившись, и очи наполнив сияньем,
Властно она призывает лучи отраженные солнца, —
(520) Этой подобясь луне, в окне Ферапнейская нимфа
Правила луч путеводный, и пламя ей длань озаряло.
Знак условный завидя, ахейцы поспешно пускают
В путь корабли, направляясь обратно все той же дорогой.
Всяк мореход поспешал, не терпелось любому скорее
(525) Тяжкой войны затяжной обрести, наконец, завершенье, —
Каждый моряк одновременно был и воителем храбрым.
Все торопили друг друга, и флот, ускоряя движенье,
Слушаясь силы порывистых ветров, стремительно гнавших
При Посейдона содействе, пришел, наконец, к Илиону,
(530) Двинулась первой пехота, а конницу сзади держали —
Кони могли бы троянский народ разбудить своим ржаньем.
Тут же из гладкого чрева коня устремились наружу
В полных доспехах цари — словно пчелы дупло покидали
Мощного дуба, в котором гнездился их улей просторный,
(535) Воск ароматный творя, — умельцы роем из дуба
Прочь улетев и разлившись, кружат над пологой долиной,
Острыми жалами мучают всех, кто попался навстречу, —
Так и данайцы, отверзши засовы дверей потайные,
В яростном натиске мигом напали на жителей Трои —
(540) Спали они по домам, и еще не успели проснуться, —
Медная смерть окутала их ужасными снами.
В кровь погрузилась земля, и вопль бесконечный воздвигся,
Кинулись в бегство троянцы, и стон поднялся несказанный,
Дрогнула Трои святыня под бременем павших. Данайцы
(545) Всюду носились, как ярые львы, и свежие трупы —
Смерти недавней добыча запрудили улицы Трои.
Жены троянки, из верхних покоев побоище видя,
В жажде свободы желанной спешили мужьям оробевшим
Шеи свои добровольно подставить под меч смертоносный.
(550) Матери бились в рыданьях, и, ласточкам легким подобны,
Чад закрывали собой; жениха побуждает невеста,
Полного трепета, к смерти — и вскоре сама погибает,
В плен не желая идти — разъярила захватчика дева, —
Он убивает ее, хоть сам он желал бы иного —
(555) Деву же общее ложе с ее нареченным приемлет.
Многие жены, во чреве нося нерожденных младенцев,
Силятся их извести поскорей в преждевременных родах,
Дух испускают с малютками вместе в мученьях безмерных.
Ночь напролет, клокоча, бушует по граду, как буря,
(560) Тяжкие пеня валы многостонного бурного боя,
Демон войны Энио, опьяненная чистою кровью,
Вместе со свитой, — то вьется Вражда, в небеса упираясь,
В бой подстрекая ахейцев, а вот, хоть и поздно, явился
Сам убийца Арес, принося данайцам Победу,
(565) Ту, что решает войну, и свою переметную Помощь.
Крикнула тут Совоокая с высей Акрополя Дева,
Щит Зевеса, Эгиду, потрясши. Затем содрогнулся
Весь Эфир — это Гера спешила. Вот гул прокатился
Тяжкий — то землю сотряс Посейдона могучий трезубец.
(570) Ужас напал на Аида — вскочил он с подземного трона
В страхе, что Зевс, распалившись безмерно неистовым гневом,
Весь человеческий род низвести прикажет Гермесу.
После смешалося все, обратившись в сплошное убийство.
Всех, кто пытался бежать, убивали при Скейских воротах,
(575) Ставши в засаду. Троянец, проснувшись, кидался к оружью, —
Тут же его настигало копье и во мрак повергало.
Чей-либо гость, ночевавший в дому в затемненных покоях,
Голос возвысив, своих призывал, как мнилось, хозяев, —
О, несчастливец! Не чаял никак он при встрече недоброй
(580) Вражий гостинец принять. А некто поднялся на крышу —
Что там, взглянуть, — но сраженный копьем, ничего не увидел.
Были и те, кто, вином на беду переполнивши душу,
Шум заслышав, вскочили, и кинулись в страхе спускаться,
Не разбирая пути, позабыв, где и лестница в доме,
(585) Падали сверху, затылки круша, позвонки разбивая.
Шеи ломали свои и вино изрыгали при этом.
Больше всего ж полегло отбивавшихся сомкнутым строем, —
Все на месте одном. А многие с башен кидались
В смертном прыжке в Аид, от вражьей погони спасаясь.
(590) Были однако — их было немного, о, все ж они были, —
В узкие щели, как воры, забившись, старались сокрыться,
Жизнь норовили спасти, когда погибала отчизна,
Люди, носимые в гуще побоища, словно в тумане,
Не беглецам — мертвецам уподобясь, один на другого
(595) Падали, рухнув, — и град не вмещал уже хлещущей крови,
Трупами полнился город, мужей же — терял, сиротою.
Не было места пощаде, и демон бессонный Смятенья
Бешеным щелкал бичом — беззаконные эти удары
Гнали ахейцев совсем уже страх пред богами отринуть,
(600) Чистые их алтари в крови обагрить нечестиво.
Старцев жалчайших, о чести забыв, они умерщвляют,
Те, обнимая колена убийц, о пощаде молили —
Головы им отсекали седые — в мольбе распростертым.
Малых детей от сосцов материнских они отрывали —
(605) Крошки безвинно расплату несли за отцов прегрешенья,
И молоко материнскую грудь отягчало напрасно —
Некому было впивать, — и оно истекало впустую.
Птицы и псы, отовсюду сбежавшись, шныряли по граду,
По небу и на земле сообща пировать собирались,
(610) Черную кровь выпивая, вкушали ужасную пищу,
Смертью дышали их крики, и бешеный лай поднимался
С воем над трупами павших, и псы, жестокие твари,
Бывших хозяев своих уже защищать не старались.
Вот ворвались Одиссей с Менелаем прекрасноволосым
(615) В дом самого Деифоба, чей ум помрачен женолюбьем.
Словно свирепые волки, которые зимней порою
Вместе задравши отару овец, что была без присмотра,
Хмуро уходят, избавив теперь пастухов от работы,
Так и они — отойдя от одной нескончаемой сечи
(620) В новую кинулись — встречных разили; из верхних покоев
Дома в них камни метали и жгучие стрелы пускали —
Головы смелые им защищали надежные шлемы,
Крепкие; оба героя, прикрывшись большими щитами,
В дом, наконец, ворвались, и всех, кто навстречу попался,
(625) Всех уложил Одиссей, словно хищник пугливых оленей.
Сам же Атрид Менелай, погнавшись, схватил Деифоба,
Полного страха, и чрево мечом рассек посредине, —
Печень и скользкие с нею кишки появились наружу,
Пал Деифоб, позабыв об искусстве своем колесничьем,
(630) А за Атридом пошла добытая с бою супруга
В трепете — то она радость питала, что кончились муки,
То оплывал ее стыд, и впервые, столь поздно, отчизна,
Словно сон, ей на память пришла, и вздохнула Елена.
Старца Приама царя, согбенного горем, сражает
(635) При алтаре Оградного Зевса потомок Эака
Неоптолем, милосердье отцово отринув, к моленьям
Глух, не уважил седин, что Пелеевым равными были, —
Тех седин, что Ахилл пощадил, столь тяжкий во гневе, —
В ярости он обезглавил Приама смертельным ударом.
(640) Жалкий! Неведомо было ему, что его ожидало
При алтаре Аполлона — правдивца погибнуть в грядущем
После, когда его, как врага священного храма,
Муж-дельфиец убьет, ножом священным зарезав.
Вопль Андромаха исторгла, узрев своими глазами,
(645) Как Одиссеева длань низвергает с башенной выси
Вниз в смертельном броске малютку Астианакса.
Быстрый Аякс Оилид обесчестил деву Кассандру,
Что обнимала колени кумира пречистой Афины,
И не простила насилья Афина, помощница прежде,
(650) Гневом на всех воспылав за грех одного Оилида.
Сжалясь, спасла Афродита Энея с отцом его вместе,
Их, похитив, она унесла к Авзонейским пределам,
Вдаль от Трои родной — богов вершилася воля,
Зевсом одобрена, дабы вовеки была нерушима
(655) Мощь Афродиты детей и потомков, любезной Арею.
Поросль и всю родню Антенора, подобного богу,
Гостеприимного старца, Атрид пощадил Агамемнон,
Тем благодарность воздав за обильный стол и за ласку,
С коими принят бывал Теано, его доброй супругой.
(660) О, Лаодика — бедняжка! Тебя близ отчих пределов,
Щедро объятья раскрыв, земля, разверзшись, прияла,
И не Тезид Акамант, и никто иной из ахейцев
В плен не увел как добычу тебя — умерла ты в отчизне!
Все, что вершилось той ночью в чудовищном месиве боя,
(665) Ни разобрать, ни подробно воспеть для меня невозможно —
Музам лишь это под силу, — а я лишь до этих пределов,
Словно коня до меты на ристанье, гоню свою песню.
Вот, наконец, на востоке, на самом краю Океана
Мало-помалу светать начинало — то конница Эос,
(670) Ночь стирая убийств, белила огромное небо.
Грекам победная гордость сердца через край заливала,
Все продолжали они по городу рыскать, — искали,
Кто уцелел, притаился, избегнув беды всенародной.
Словно смертельною сетью окутаны были троянцы —
(675) Гибли, как рыбы, что в неводе бьются на бреге приморском,
Все украшенья высоких палат выносили данайцы,
Вон приношенья из храмов несли, а в домах опустелых
Грабили ценное все, к кораблям тащили, и женщин
Пленниц, добычу войны, с детьми уводили насильно.
(680) Стены кольцом огневым, истребляющим град, окружили,
С пламенем, вспыхнувшим мигом, слилось Посейдоново дело.
Троя, пылая, справляла любимым сынам погребенье.
Взор устремив на пожар, дотла пожирающий город,
Ксанф зарыдал, и от слез его струи солеными стали,
(685) Но уступил он Гефесту — огню, перед Герой робея.
Вот Поликсену заклали аргивяне в жертву Ахиллу,
Гнев Эакида смягчая, на холме могильном героя.
После по жребию женщин троянских они разобрали,
Золото и серебро поделили, и все погрузивши
(690) В емкие трюмы судов, по широкому морю поплыли
Прочь от троянского брега, с войною покончив, ахейцы.