Глава VI. Аскул

«если я одержу победу еще в одном сражении с римлянами, у меня не останется ни одного солдата из тех, кто перешел со мной границу». … По правде говоря, все его победы были, как гласит пословица, кадмейскими; ибо враг, хотя и потерпел поражение, никоим образом не был умален, так как его сила была очень велика, в то время как победитель испытал ущерб и бедствия, которые сопутствуют поражению
— Diodor, 22.5
Поскольку римляне отказались заключить мир, Пирр был вынужден возобновить наступление на римлян в следующем, 279 году. После его победы при Гераклее италийские племена стекались под его знамена. Контингенты самнитов, луканов, бруттиев и саллентинов из юго–восточной Италии записаны как присоединившиеся к армии Пирра. Пирр явно переосмыслил свою стратегию после того, как прошлогодняя кампания едва не закончилась катастрофой: его армия едва не попала в ловушку отдельных римских войск, а в тылу у нее была враждебная территория. Чтобы избежать повторения подобной ситуации, Пирр решил действовать более осторожно. Вместо более прямого наступления на римскую крепость Кампанию он решил предпринять более осторожное наступление на север, на союзную римлянам территорию Апулии. Захватив по ходу дела апулийские города, он обеспечил бы безопасность своего тыла и своих коммуникаций с Тарентом.
Территории союзных луканов и самнитов должны были защитить западный фланг Пирра. Это направление атаки сулило Пирру несколько выгод. Успешная кампания вдоль Адриатического побережья помогла бы обеспечить его морские коммуникации обратно в Эпир. Захват апулийских городов мог побудить еще больше союзников Рима перейти на другую сторону. Как только Апулия будет в безопасности, у него появится выбор: продвигаться на запад в Кампанию или против самого Рима.
Весной 279 года Пирр начал свое наступление. Не встретив сопротивления со стороны каких–либо римских войск, он сумел захватить или завоевать ряд апулийских городов и стал угрожать важным римским колониям Венузии и Луцерии. До этого момента римляне неохотно вступали в конфронтацию с Пирром после своего поражения годом ранее. Однако угроза потери двух их наиболее важных городов, а также возможная утрата всей Апулии вынудили их наступать, чтобы противостоять армии Пирра. Римская армия перезимовала в северной Апулии, и теперь ею командовали новые консулы Публий Сульпиций Саверий и Публий Деций Мус. Поскольку Пирр угрожал захватить Венузию, они продвинулись на юг и встретились с Пирром к югу от апулийского города Аскул (Ascoli Satriani). Теперь была готова сцена ко второй битве между двумя врагами.
Записано, что римская армия насчитывала более 70 000 человек. Эта цифра включала 20 000 человек из самого Рима. Кавалерийский контингент насчитывал около 8000 человек. Армия Пирра насчитывала 70 000 пехотинцев, более 8000 кавалеристов и девятнадцать слонов. Дионисий утверждает, что греков, сопровождавших Пирра, было 16 000 человек. Он не говорит, включает ли это число также македонцев Пирра, но, вероятно, нет, поскольку позже он упоминает македонцев отдельно (Dionysius, 20.1-2). Общая численность македонских и эпирских пикинеров составляла, возможно, около 20 000 человек. Цифры Дионисия часто отвергаются в пользу более низкой цифры в 40 000, как записал Фронтин (Frontinus, 2.3.21). Однако, по–видимому, нет веских причин отвергать цифры Дионисия, тем более что он утверждает, что имел доступ к мемуарам Пирра. Обе стороны приложили значительные усилия, чтобы завербовать себе союзников. К Пирру присоединились самниты, народ, который ранее самостоятельно выставлял армии численностью в 40 000 человек. Столетие спустя общая численность луканов и бруттиев составляла не менее 48 000 человек (Livy, 7.37, 10.38, 24.2; Polybius, 2.26). Поскольку оба этих союзника присоединились к войску Пирра, нет никаких сомнений в том, что он мог бы собрать армию в 80 000 человек, при условии, что найдется достаточно денег, чтобы платить ей. Работа Фронтина обычно считается ненадежной, поскольку она полна более поздних дополнений и ошибок.
Римляне расположились лагерем на противоположном берегу реки под названием наверняка Ауфид (Офанто). Река в этом месте была быстрой, ее берега сильно поросли лесом, и переправиться было нелегко. Зонара утверждает, что обе стороны не желали рисковать переправой и вступать в бой, из страха перед другой стороной. Римляне боялись встретиться лицом к лицу с врагом, который уже победил их, в то время как эпироты опасались, что римлянами движет мужество отчаяния (Zonaras, 8.5). В течение нескольких дней обе стороны избегали боя и оставались на своей стороне реки.
Во время ожидания один из римлян, некий Деций, по слухам, готовился к devotio. Это была сакральная форма самоубийства. Посвященный бросался в самую гущу сражения, ища смерти в виде жертвоприношения богам за победу. В семье Деция была история подобных жертвоприношений. Его дед, также Деций, был одним из консулов, командовавших войсками в битве против латинян и кампанцев примерно в 340 году. Жрец, приносивший жертву перед битвой, объявил, что предзнаменования благоприятствуют победе, но также предсказал смерть Деция. Во время битвы, когда латиняне одерживали верх, Деций дал клятву Юпитеру, что посвятит свою жизнь, если боги даруют римлянам победу. Затем он вскочил в седло и бросился в самую гущу врага. По словам Ливия,
«тем, кто наблюдал за ним в обеих армиях, он казался чем–то монструозным и сверхчеловеком, как будто посланным с небес, чтобы искупить и умилостивить весь гнев богов, а также предотвратить гибель своего народа и навлечь ее на своих врагов. Весь страх и ужас, которые он влек за собой, повергли передние ряды латинян в смятение, которое вскоре распространилось по всей армии, и куда бы ни нес его конь, они были парализованы, словно поражены какой–то смертоносной кометой; но когда он упал под градом дротиков, латинские когорты в панике бежали с места и оставили много свободного пространства» (Livy, 8.9).
Затем римляне бросились в образовавшуюся брешь с новой силой, как будто битва только началась. После упорных боев римляне одержали верх и выиграли битву. В результате чествовали обоих консулов: одного — за полководческое мастерство, другого — за самопожертвование. Далее Ливий добавляет, что такой жертвой не обязательно должен быть сам генерал, но он может выбрать любого, кого выберет. Если человек убит, то жертвоприношение совершается должным образом, если он уцелеет, то должно быть построено семифутовое изваяние и вместо него в жертву приносили пленника. Предположительно, отец Деция тоже пожертвовал собой таким же образом.
Узнав об этой легенде и о намерении Деция повторить ее, Пирр созвал собрание своей армии, чтобы обсудить слух и найти способ его опровергнуть. По сообщениям, он советовал им
«не впадать в уныние или в ужас от таких разговоров. Он сказал, что один человек, умерев, не может одержать верх над многими, и никакое заклинание или магия не могут оказаться сильнее оружия и людей. Говоря об этом и подтверждая свои слова аргументами, Пирр ободрял свою армию. Он также осведомился о деталях костюма, который использовали, посвящая себя, Деции, и отдал приказ своим людям, если они увидят кого–нибудь в таком наряде, не убивать его, а захватить живым» (Zonaras, 8.5).
Как только Пирр отдал эти приказы, он отправил к римскому консулу гонца, сообщив ему, что он знает о сделанных им приготовлениях и что «если его возьмут живым, он погибнет жалкой смертью». Римские консулы возразили, «что им не нужно было прибегать к такому поступку, поскольку они уверены, что победят его другими способами» (Zonaras, 8.5).
Несмотря на свой страх перед поражением, обе стороны желали решить этот вопрос в бою. Пирру нужна была решительная победа, как для того, чтобы обеспечить лояльность своих союзников, так и для того, чтобы заставить непокорных римлян пойти на соглашение. Римляне, скорее всего, хотели защитить свои колонии и раз и навсегда устранить греческую угрозу из Италии. В конце концов римляне пришли к Пирру и спросили,
«решил ли он сам переправиться без препятствий, пока они отступали, или позволит переправиться им, чтобы войска могли встретиться друг с другом целыми и невредимыми, и таким образом, при равных условиях испытание доблести в битве носило бы честный характер. Римляне произнесли эту речь, чтобы внушить ему страх, но Пирр разрешил им переправиться, поскольку он очень полагался на своих слонов» (Zonaras, 8.5).
При Гераклее слоны Пирра оказались неприятным сюрпризом для римлян и сыграли решающую роль в его победе. Тем временем римляне разработали новый механизм для того, чтобы победить их. Они взяли обычные италийские четырехколесные повозки и превратили их в мобильные крепости, запряженные волами. Повозки были укреплены плетеными ширмами, чтобы защитить экипажи. Фургоны были дополнительно оснащены наступательным оружием
«в виде вертикальных балок, на которых были установлены подвижные поперечные шесты, которые можно было поворачивать с любой скоростью и в любом направлении, а на концах шестов крепились либо трезубцы, либо похожие на мечи шипы, либо косы, все из железа; или, опять же, у них были краны, которые бросали сверху тяжелые захваты. Перед повозками выступали когти, обмотанные паклей, обильно обмазанной смолой, которую люди, стоящие на повозках, должны были поджечь, как только они приблизятся к слонам, а затем швырять в хоботы и морды зверей» (Dionysius, 20.1).
На каждой повозке была команда лучников и пращников и к каждой также было прикреплено несколько других солдат, чтобы охранять ее от нападений. В предстоящем сражении ограниченная мобильность этих повозок докажет, что они более уязвимы для ракетного огня и атаки легкой пехоты, чем более подвижные слоны, для борьбы с которыми они были предназначены. Однако они были остроумным ответом римлян на новую и серьезную тактическую угрозу.
Главной проблемой для любой попытки воссоздать битву при Аскуле является разнобой в источниках относительно продолжительности сражения. Единственный подробный отчет Дионисия Галикарнасского описывает однодневную битву. В кратком отчете Зонары также упоминается только один день боев. Плутарх, однако, описывает двухдневную битву, признавая при этом, что ему известен рассказ Дионисия (Dionysius, 20.1-3; Plutarch, Pyrrhus, 21; Zonaras, 8.5). Существует несколько различных способов объяснить эти расхождения. Одна из возможностей состоит в том, что Дионисий просто не упомянул рассвет. Это маловероятно, поскольку в его сообщении нет очевидного места для зари.
Самое простое объяснение состоит в том, что Плутарх ошибается, но поскольку он признает версию Дионисия и изо всех сил старается не принимать ее во внимание, более вероятно, что у Плутарха был альтернативный источник или, что более вероятно, источники. Плутарх, несомненно, много читал, когда готовил свои жизнеописания различных диадохов. Он по разным поводам называет поименно не менее пяти современных ему историков времен Пирра, чьи труды ныне утрачены: Гиеронима Кардийского, Дуриса, Диилла, Филохора и Демохара. Он также утверждает, что у него был доступ к различным первичным свидетельствам, таким как мемуары Пирра. Хотя Плутарх не всегда является самым надежным из историков, в данном случае было бы предпочтительнее принять его четкое описание битвы, длившейся два дня.
Тогда возникает проблема, принимать ли подробный отчет Дионисия за описание сражения первого или второго дня. Поскольку и он, и Зонара заканчивают свои отчеты завершением битвы и выводом армии Пирра по причине захвата его лагеря, более вероятным ходом является датировка их отчетов вторым днем битвы, что подтверждается кратким отчетом Плутарха, который описывает сражение первого дня как происходившее на труднопроходимой местности, где Пирр не мог результативно развернуть всю свою армию. Он также утверждает, что решающая атака слонов Пирра произошла на второй день. Поскольку эта атака описана и в рассказе Зонары, в целом представляется наиболее вероятным, что повествование Дионисия описывает сражение второго дня.
Плутарх описывает первый день как ничейную, но кровавую битву на плотной местности. Римляне, несмотря на их предыдущее хвастовство, очевидно, заняли оборонительную позицию, защищенную лесом, где кавалерия Пирра не могла действовать, а его слоны не могли атаковать и вступать в бой с фалангой противника. Поэтому, после того как многие были ранены и убиты, с наступлением ночи борьба на какое–то время прекратилась (Plutarch, Pyrrhus, 21). Скорее всего, это была преднамеренная уловка со стороны римлян, поскольку Фронтин в Стратагемах описывает: «Маний Курий, заметив, что фаланге царя Пирра невозможно противостоять в развернутом порядке, приложил все усилия, чтобы сражаться в замкнутых пространствах, где фаланга, будучи собранной вместе, оказалась бы в затруднительном положении» (Frontinus, 2.2.1). Хотя здесь описан инцидент, произошедший четыре года спустя, вполне возможно, что Курий впервые осознал ценность этой тактики лишь после, при Аскуле.
Чтобы предотвратить повторение этой тактики, Пирр послал ночные отряды, чтобы занять неблагоприятные участки поля, чтобы римляне, «лишенные возможности уклониться в сторону и контратаковать, как в предыдущий день, были вынуждены вступить в бой на ровном месте и лицом к лицу» (Plutarch, Pyrrhus, 21). Здесь фаланга пикинеров Пирра и, что самое главное, его слоны имели бы тактическое преимущество.
Дионисий подробно описывает расположение обеих армий. На крайнем левом фланге Пирр расположил кавалерию луканов, тарентинцев и греческих наемников. Его пехота, размещенная слева направо, состояла из самнитов, греческих подданных и наемников, в центре были эпироты, далее бруттии и луканы, фаланга тарентинцев, амбракийцы и на почетном месте справа македоняне. Его кавалерия на правом крыле состояла из самнитов, фессалийцев, бруттиев и нанятых тарентинцами наемников. Легкую пехоту и слонов он разделил на две группы и разместил их за обоими флангами, на разумном расстоянии, на позиции, слегка возвышающейся над равниной. Сам он присоединился к царской гвардии из 2000 отборных всадников, которую держали в резерве, чтобы вмешаться в любом месте, где придется туго(Dionysius, 20.1).
Фронтин дает другую версию диспозиции Пирра. Он утверждает, что Пирр, следуя гомеровскому стиху (Илиада 4.299), разместил свои самые слабые войска, тарентинцев, в центре, самнитов и эпиротов справа, а других италиков слева. Кавалерию и слонов держали в резерве (Frontinus, 2.3.21). Учитывая уже отмеченные ограничения в работе Фронтина, снова представляется более реалистичным принять более подробное описание Дионисия. Однако оба согласны с тем, что Пирр держал слонов и сильную кавалерию в резерве.
Для этого были веские тактические причины. Большая часть пехоты Пирра, определенно больше половины, состояла из его италийских союзников. Художественные изображения этих войск показывают, что они были легче вооружены, чем их римские противники. Бронежилет, если его вообще носили, обычно состоял из треугольного или квадратного нагрудника шириной около 24 см. Их наступательное вооружение и тактика также различались. Пехота южной Италии, вооруженная в основном щитом и дротиками, предпочитала вести перестрелку издалека, осыпая своих противников дротиками, а затем отступая в безопасное место. Римляне считали самнитов самыми храбрыми и решительными из своих италийских противников. Ливий описывает, что обычной практикой «как галлов, так и самнитов было для начала яростно атаковать, но, встретив успешное сопротивление, мужество самнитов постепенно угасало по мере продолжения битвы» (Livy, 10.27).
Более тяжелое вооружение римлян и система резервных линий давали им значительное преимущество в затяжном сражении. В результате, в длинной серии войн против самнитов римляне без особых проблем побеждали их в открытом бою. Единственные победы, одержанные самнитами, по–видимому, были тогда, когда им удавалось устроить римлянам засаду или заставить их сражаться на труднопроходимой местности. В одном случае Ливий описывает случай, когда
«самниты, считая все шансы на внезапность безнадежными, поскольку дело должно было решаться на открытом месте, сочли за лучшее встретиться со своими врагами в решительном сражении. Соответственно, они спустились на нижнюю ступень и отдали себя в руки Фортуны скорее с мужеством, чем с надеждой» (Livy, 10.14).
Как обычно, римляне выиграли эту битву после упорной борьбы. В открытом сражении, подобном тому, в котором собирался сражаться Пирр, они, как правило, бывали сметены лучше экипированными римлянами.
Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что луканы и бруттии сражались так же, как самниты, но, возможно, без такого же мужества. Ливий описывает луканов как «непостоянных и безрассудных». Юстин, напротив, утверждает, что бруттии «по–видимому, были самыми храбрыми и могущественными людьми страны» и что «луканы привыкли давать своим детям такое же воспитание, как и спартанцы, чтобы они были подготовлены к трудам войны» (Livy, 8.27; Justin, 23.2). Выступление этих двух контингентов в Аскуле, как правило, благоприятствует мнению Ливия. Пирр, скорее всего, надеялся, что его италийские союзники смогут удержать римлян достаточно долго, чтобы его македонские и эпирские копейщики успели победить своих противников. Он мудро держал свою элитную кавалерию и слонов в резерве, чтобы заткнуть любые бреши в своей линии, которые могли открыться при поражении, или нанести решающий удар, если сражение пехоты пойдет ему на пользу.
Полибий утверждает, что Пирр сделал свою фалангу более гибкой, размещая между подразделениями своих пикинеров соединения более легко вооруженной италийской пехоты (Polybius, 18.28). Однако он не указывает, когда это было сделано впервые. Описание Дионисием боевой линии Пирра упоминает только об отдельных этнических подразделениях. Утверждение Полибия подтверждается размером фронта, занятого небольшим числом македонян и эпиротов Пирра. Дионисий записал, что эти 16 000-20 000 человек противостояли двум из четырех римских легионов, подразумевая, что они занимали примерно половину линии Пирра. Для того чтобы эти подразделения имели такой длинный фронт, они, скорее всего, действительно включали италийские контингенты. Самое маленькое известное подразделение пикейной фаланги насчитывало около 250 человек, в то время как италийская пехота, возможно, сражалась подразделениями до 120 человек, как римляне. Если бы каждое подразделение фаланги перемежалось с манипулой из италийцев, все еще оставалось бы много италийской пехоты, чтобы сформировать из них отдельные этнические контингенты. К несчастью для этой теории, Полибий утверждает, что они перемежались когорта за когортой. Однако то, что это построение использовалось в Аскуле, может быть, учитывая отсутствие подробностей в источниках, только предположением.
Римляне выстроили на своем левом фланге первый легион лицом к лицу с македонцами, амбракийцами и тарентинскими наемниками. Следом они расположили третий легион, противостоящий тарентинской фаланге и союзным контингентам бруттиев и луканов. Справа от третьего легиона они разместили четвертый, лицом к фаланге эпиротов. Второй легион был размещен на правом фланге, напротив наемников из Греции и самнитов. Римляне разделили своих союзников, латинов, кампанцев, умбров, вольсков, марруцинов, пелигнов, френтанов и других своих подданных, на четыре дивизии и распределили их между римскими легионами. Неясно, были ли целые дивизии союзников размещены между целыми римскими легионами, или войска были перемешаны когорта за когортой. Дионисий утверждает, что это было сделано для того, чтобы ни одна часть линии не была слабой, подразумевая, что они были перемешаны (Dionysius, 20.1). Обычной практикой римлян, однако, было выставлять свои легионы как единое целое со своими союзниками рядом с ними. Учитывая необычно большое количество присутствующих союзников, вполне возможно, что римляне изменили свою стандартную дислокацию. Как и в случае с армией Пирра, невозможно точно определить, как римляне разместили свою пехоту.
Римляне разделили кавалерию, как свою собственную, так и союзническую, и поставили их поровну на обоих флангах. Позади основной линии фронта они разместили свой собственный резерв легковооруженных войск и триста повозок, отведенных специально для борьбы со слонами.
Предстоящее сражение должно было стать одной из крупнейших баталий диадохов Александра. Эпирские, македонские и тарентинские копейщики Пирра, скорее всего, выстроились в свой обычный строй из шестнадцати человек. Его италийцы сражались бы в более мелком строю, вероятно, в более обычных восьми шеренгах. Это означало бы, что эпирская пехота имела бы фронт численностью около 6-7 000 человек. Даже без разрывов между формированиями линия фронта пехоты охватила бы около шести километров. С кавалерией, выстроенной на обоих флангах, общая протяженность фронта должна была составлять не менее семи километров. Римляне построились более мелкими порядками, чем эпироты, но их использование трех линий поддержки означало бы, что их фронт был похож на фронт армии Пирра. Ни в одном из источников о битве не упоминается, что одна из сторон обходила другую с флангов, поэтому вполне вероятно, что их фронты были равны. В эпоху, когда связь зависела от визуальных или звуковых сигналов или конных гонцов, управление обеими армиями было бы еще более затруднено из–за необычных масштабов сражения.
Когда они продвигались навстречу друг другу, противоборствующие армии сначала распевали свои военные песни, а когда были даны сигналы к атаке, подняли свои различные боевые кличи. Кавалерия, размещенная на обоих флангах, сражалась со своей обычной тактикой. Римляне, вооруженные более тяжелыми колющими копьями, попытались втянуть конницу противника в рукопашный бой. Греческая и италийская кавалерия Пирра, как правило, более легко вооруженная дротиками, предпочитала сражаться на расстоянии, используя фланговые и обходные маневры. Римляне, когда греки оказывали на них сильное давление, смыкали свои ряды и сражались плечом к плечу, как пехотная фаланга. Греки, столкнувшись с такой тактикой, отклонялись вправо и пытались атаковать фланги противника (Dionysius, 20.2).
Поначалу сражение было тяжелым и ничейным; ни одна из сторон не сдавалась, и те, кто оказался в непростой ситуации, поддерживали порядок, оставаясь при своих штандартах и защищаясь щитами, постепенно отступая. Обе стороны разместили свою лучшую пехоту на правом фланге. На стороне царя македонцы отбросили первый римский легион и выстроенных вместе с ним латинян. На правом фланге римлян второй легион постепенно побеждал в борьбе с самнитами. Пирр, видя, что его левое крыло находится под давлением, приказал подвести слонов к той части линии, которая испытывала трудности. Римляне ответили тем, что выдвинули вперед свои повозки, которые были специально сконструированы для противодействия слонам. Эпическая борьба развернулась между двумя типами оружия. Сначала повозки одерживали верх над слонами, экипажи били по ним шестами с шипами и целились огненосными когтями в глаза слонов. Экипажи слонов ответили тем, что слегка отвели своих животных и вступили в бой с повозками, бросая свои дротики сверху вниз. Легковооруженные войска, сопровождавшие слонов, прорывались сквозь плетеные сетки повозок, и подрезали быкам сухожилия. Экипажи повозок оставили их и бежали искать убежища у ближайшей пехоты. Их паническое бегство вызвало большое замешательство среди находившихся поблизости римских пехотинцев.
Беспорядок, вызванный этим бегством, по–видимому, остановил наступление римлян справа от них. Вполне вероятно, что обе стороны были дезорганизованы необычным характером боевых действий, и ни одна из них не была в состоянии немедленно возобновить наступление; поэтому описаний каких–либо боевых действий на этой части поля боя больше нет. Позже Пирр смог отвести войска с левого фланга.
Римляне, однако, добились решающего прорыва, когда их третий легион (у Дионисия четвертый, но это, должно быть, ошибка, поскольку они были выстроены против эпиротов) разбил луканов и бруттиев, размещенных в правом центре линии Пирра. Они бежали после самой короткой схватки. Их разгром обнажил уязвимый фланг стоявшей слева от них тарентинской фаланги. Когда их фланги оказались под угрозой, хрупкий моральный дух тарентинцев рухнул. Деморализованные, они тоже повернулись и бежали.
Римская пехота пробила в линии эпиротов огромную брешь, в которую хлынули третий легион и сопровождавшие его союзники. Брешь имела протяженность более километра, и в нее продвинулись почти 20 000 римских пехотинцев. Это была прекрасная возможность для римских военачальников: если бы они сумели сохранить контроль над своими войсками, они могли бы направить их либо влево, либо вправо, либо и влево и вправо вместе, на открытые фланги македонской и эпирской фаланг. Застывшее построение и громоздкие пики этой пехоты сделали бы их легкой добычей для более подвижных римлян. Такая атака на флангах фаланги может закончиться кровавой бойней.
Однако в этом случае римские консулы либо не смогли, либо не захотели контролировать и реформировать свои войска. Римляне, похоже, просто бросились прямо в брешь, преследуя своих убегающих противников. Римские полководцы, скорее всего, сражались в первых рядах своих войск: тогда шум и неразбериха сражения, возможно, помешали им даже узнать о прорыве. Столетие спустя, в битве при Киноскефалах, младший римский офицер, трибун, проявит инициативу и поведет свои войска во фланг македонской фаланги. Однако это была армия ветеранов и гораздо более профессиональная, чем в начале третьего века.
Прорыв вражеской линии может сбить с толку и прорвавшиеся войска, особенно состоящие из многочисленных союзных контингентов. Как только линии были разорваны, солдаты могли потерять ориентацию и смешиваться, что затрудняло отличить друга от врага. Так, в битве при Делии в 424 году афиняне, прорвав фронт фиванцев и обойдя их с флангов, «впали в замешательство, окружив врага, не узнавали своих и убивали друг друга» (Thucydides, 4.96). В суматохе битвы победоносные римляне, по–видимому, вели себя как толпа без лидера, и бросились прямо вперед, сбившись в кучу.
Пирр, однако, проявил гораздо больший уровень полководческого мастерства. Как было описано в Гераклее, он ограничил свое участие в боевых действиях и таким образом смог сохранить контроль над битвой. Узнав о прорыве, он собрал силы кавалерии, как из собственной охраны, так и с правого крыла, и послал этот отряд под командованием одного из своих офицеров с приказом атаковать преследующую и, вероятно, дезорганизованную римскую пехоту. Однако прежде чем Пирр смог привести этот план в исполнение, ему сообщили о втором кризисе.
Отряд апулийских союзников Рима из города Аргириппа, состоящий из 4000 пеших и 400 всадников, шел на помощь римлянам (Dionysius, 20.3). Они прибыли на холм, откуда открывался вид на лагерь эпиротов. Учитывая их вероятный маршрут, они, вероятно, прибыли за правый фланг Пирра. Это был счастливый результат для римлян, поскольку апулийцы по чистой случайности шли по дороге, которая вела в тыл эпиротов. Прибывшие апулийцы стали свидетелями сражения в самом разгаре и задержались на короткое время, чтобы принять решение о своих следующих действиях. В конце концов, они решили не спускаться с высот и не принимать участия в битве, поскольку из–за неразберихи и пыли на поле боя было трудно отличить своего от чужого. Вместо этого они решили предпринять более простое и гораздо более выгодное действие — напасть на лагерь Пирра и разграбить его. Они оправдывали это решение тем, что вид пылающего лагеря, который находился примерно в трех с половиной километрах от места сражения, деморализует армию Пирра. Апулийцы захватили в плен нескольких эпирских фуражиров и узнали, что лагерь охранялся слабо. Тогда они окружили лагерь и атаковали его со всех сторон.
Узнав о нападении на его лагерь от бежавшего оттуда кавалериста, Пирр поскакал назад, чтобы провести личную разведку. Пирр не запаниковал, а вместо этого «решил оставить остальные свои силы на равнине и не отзывать и не беспокоить фалангу, но послал для подкрепления лагеря слонов и самых смелых конников» (Dionysius, 20.3). Слоны скорее всего были взяты из его ныне бездействующего левого крыла, поскольку слоны правого крыла вскоре будут задействованы в других местах. Теперь этим силам было приказано атаковать апулийцев, но они прибыли слишком поздно, чтобы предотвратить разграбление и обстрел лагеря. Победоносные апулийцы, видя, что войска Пирра спускаются с высот против них, и довольные тем, что захватили добычу, отступили на вершину крутого холма, на который нелегко было взобраться конным войскам из подкрепления.
Солдаты Пирра прибыли слишком поздно, чтобы спасти лагерь. Вместо этого они обратились против римлян из третьего легиона. Эти войска продвинулись далеко вперед после того, как разгромили противостоявших им бруттиев, луканов и тарентинцев. Победоносная римская пехота потеряла бы строй, преследуя своих поверженных врагов. Внезапно столкнувшись с новым врагом, они пришли в ужас при мысли о том, что столкнутся с конницей и слонами Пирра, находясь вне строя и на ровной местности. Они быстро отступили к поросшему густым лесом холму и перестроили свои ряды. Слоны и кавалерия не могли успешно атаковать такую позицию. Вместо этого они окружили его и изолировали римлян. Затем эпироты привели лучников и пращников, которые либо сопровождали слонов, либо были выведены со своих позиций в резерв за основной линией фронта эпиротов. Легкая пехота эпиротов смогла выпустить свои ракеты со всех сторон, убив и ранив многих из изолированных римских воинов. Римляне оказались в ловушке, так как они не могли покинуть холм, чтобы отогнать своих мучителей, опасаясь эпирских слонов и кавалерии.
Когда римским военачальникам стало известно о сложившейся ситуации, они послали для подкрепления изолированной пехоты кавалерийский отряд. Опять же, он, скорее всего, пришел с правого фланга. Пирр ответил, отозвав со своей основной линии отряд пехоты, состоящий из афаманов, акарнанцев и некоторых самнитов, и отправив их для поддержки атаки. Теперь между всеми этими силами разгорелась битва внутри битвы, и, как сообщается, обе стороны понесли тяжелые потери.
Согласно Дионисию, битва была остановлена с наступлением ночи, и римские консулы отозвали войска, отошли обратно за реку и повели их обратно в свой лагерь. У Плутарха есть другая версия окончания битвы. Он утверждает, что после долгой борьбы римляне были отброшены назад в том месте, где сам Пирр возглавлял атаку и что
«наибольший хаос причинила бешеная сила слонов, поскольку в борьбе с ними доблесть римлян была бесполезна, но они чувствовали, что должны уступить перед ними как перед надвигающейся волной или разрушительным землетрясением, стоять же на месте значило только напрасно умереть или вытерпеть самое печальное, не принося вообще никакой пользы» (Plutarch, Pyrrhus, 21; Dionysius, 20.3).
Римляне сломались и в смятении бежали обратно в свой лагерь.
Рассказ Зонары, хотя и утверждающий, что битва была победой римлян, в некоторой степени поддерживает Плутарха. Он утверждает, что римляне теснили армию эпиротов «медленно, но верно, пока Пирр, пустив в ход своих слонов, не напротив их повозок, а на другом конце линии, не обратил в бегство их кавалерию страхом перед зверями еще до того, как они подошли вплотную» (Zonaras, 10.5).
Поскольку Зонара утверждает, что Пирр возглавил решающую атаку против противоположного фургонам фланга, можно с уверенностью сделать вывод, что решающая атака Пирра была предпринята против римского левого крыла. Это также согласуется с рассказом Плутарха, который связывает эту атаку с более ранним успехом македонской фаланги. Наиболее вероятная реконструкция состоит в том, что после того, как он направил свои вспомогательные силы для сдерживания или ликвидации прорыва римлян, он затем двинулся вправо. Здесь он организовал и лично возглавил последнюю атаку своей уже успешной македонской фаланги. Он поддержал эту атаку, выдвинув со своего правого фланга незанятый резерв слонов. Они быстро разгромили противостоявшую им римскую кавалерию. Тем временем элитные македонские копейщики продолжали атаку на римлян, которые «яростно сражались своими мечами против македонских копий, не думая о своей жизни и думая только о том, чтобы ранить и убивать, не заботясь о том, что они перенесут» (Plutarch, Pyrrhus, 21).
Несмотря на свою храбрость, римская пехота ничего не могла противопоставить опытным македонским пикинерам. Совместная атака македонцев и слонов окончательно смяла римский левый фланг. Затем они бежали в безопасное место в римский лагерь. Раздельное сражение между римскими третьим и четвертым легионами и вспомогательными силами Пирра, вероятно, было битвой, о которой Дионисий говорит, что она закончилась к наступлению ночи. Оба контингента, возможно, были довольны тем, что ускользнули под покровом темноты.

Выиграв битву, войска Пирра отступили в предполагаемую безопасность своего собственного лагеря. Вместо этого они нашли его разрушенным. Потеряв свои палатки, вьючных животных и весь свой багаж, они были вынуждены разбить лагерь на открытом месте, на холме. Здесь они провели ночь без укрытия и припасов. Эти лишения и потеря их снаряжения привели к смерти многих раненых, в то время как они могли бы выжить, если бы получили необходимое лечение.
Плутарх, единственный среди источников, утверждает, что битва была явной победой Пирра. Ссылаясь на собственные мемуары Пирра, он сообщает, что римляне потеряли 6000 человек убитыми, а эпироты — 3505. И снова Плутарх из кожи вон лезет, чтобы опровергнуть рассказ Дионисия. По словам Дионисия, разгрома римлян не было, и бои продолжались до тех пор, пока не закончились к ночи. Плутарх также утверждает, что Дионисий заявил, что Пирр потерял 15 000 человек (Plutarch, Pyrrhus, 21). Однако эта цифра не фигурирует в дошедшем до нас тексте, так что либо Плутарх ошибается, либо, что более вероятно, эта часть рассказа Дионисия утрачена. Согласно Фронтину и другим римским историкам, битва была победой римлян, они потеряли 5000 убитыми, а эпироты — 20 000. Потери эпиротов, как и при Гераклее, тяжело сказались на друзьях Пирра, командирах и войсках, которые Пирр привел из Греции. Сам Пирр был серьезно ранен в руку дротиком.
Для греческих армий было правилом выставлять трофей на поле боя после победоносной битвы. Обычно это был ствол дерева, украшенный оружием поверженного вражеского солдата. Римляне, по–видимому, не собирали трофеев на полях сражений. Вместо этого они увековечивали свои победы, устанавливая памятники в самом Риме. Если бы победа была достаточно существенной, полководец был бы награжден триумфом, парадом по Риму. К сожалению, в источниках не указано, кто поставил трофей за победу при Аскуле. Однако показательным для римских заявлений о победе является тот факт, что в этом году не зафиксировано ни одного триумфа консулов.
Хотя цифры Плутарха о количестве убитых кажутся низкими для сражения такого масштаба, из последствий видно, что у обеих сторон было значительное количество раненых. Вероятно, это объясняется тем, что обе стороны разгромили только часть вражеской линии. При таких обстоятельствах у раненых обеих армий были бы хорошие шансы сбежать с поля боя, а не быть выслеженными и убитыми любым преследующим врагом.
И здесь снова лучше всего согласиться с вердиктом Плутарха и его жертвами, поскольку он ссылается на современные источники. Битва, по–видимому, была небольшой тактической победой Пирра. Однако стоила она дорого. Сообщается, что Пирр жалел о цене победы, как и после битвы при Гераклее. При ограниченном числе эпирских и македонских войск он не мог позволить себе продолжать нести такие потери.
Военачальники как Рима, так и греческих городов также назначались политиками. Они нередко были обязаны своим положением фракционной борьбе, а не военной компетентности. Эти люди часто имели значительный военный опыт, и некоторые из них были прекрасными командирами, но воевали они лишь время от времени. Пирр, напротив, был рожден для того, чтобы командовать в бою, и его жизнь и воспитание были в значительной степени направлены на достижение этих целей. Он сам утверждал, что единственное истинное искусство, которому должен учиться царь, — это военное дело.
В крупномасштабных сражениях с гоплитами часто части обеих боевых линий прорывались. В общем, победоносные войска просто преследовали бы своих непосредственных побежденных врагов. Победа часто досталась той стороне, которая разбила больше врагов. Заметным исключением из этого правила были спартанцы в битве при Немее в 394 году. Спартанцы разбили своих противников, но остальные их союзники бежали. Вместо того чтобы гнаться за неприятелем, спартанские военачальники удержали свои войска и повернули их на фланги преследующего союзников врага. Поэтому они смогли превратить поражение в ошеломляющую победу. Однако спартанцы гордились своим военным профессионализмом по сравнению с дилетантизмом других греческих государств. Когда римляне прорвали линию Пирра, они действовали так, как армии столетиями раньше: просто преследовали разбитые войска перед собой.
Только во времена правления Филиппа, Александра и его диадохов полководцы, кроме спартанцев, смогли продемонстрировать больший контроль над ходом сражения. Первым случаем, когда полководец сознательно использовал резервную линию, была победа Александра Македонского при Гавгамелах. По словам Курция, Александр намеренно выстроил вторую линию, чтобы не попасть в окружение к численно превосходящим персам. Он разместил пехотные резервы в тылу, а легкую пехоту — за флангами. Курций утверждает, что эти формирования уже были обращены в тыл и в стороны. Арриан просто фиксирует присутствие пехотного резерва, чтобы предотвратить атаку с тыла. У него, что более достоверно, они обращены вперед (Curtius, 4.13.40; Arrian, 3.12). По мере того как победоносное правое крыло Александра продвигалось вперед, между ними и его центром образовался разрыв. Группа персидской и индийской кавалерии прорвала линию в этом месте и проникла в тыл его позиции, где они совершили набег на вьючных животных. Резервный отряд Александра доказал свою состоятельность, развернувшись лицом к лицу и отбросив персидскую кавалерию.
При Гавгамелах Александр изначально сохранял контроль над сражением, вводя в бой подразделения, чтобы нейтрализовать любые персидские угрозы. Только после того, как в строю персов образовалась брешь, он вступил в бой, возглавив решающую атаку кавалерии гетайров на незащищенный фланг персидского центра.
После смерти Александра его диадохи также продемонстрировали больший контроль над ходом сражения, чем прежние греческие полководцы. В битве при Паретакене и Антигон, и его противник Эвмен расположились на крайнем правом фланге своих войск. Они оба прикрывали себя авангардом и арьергардом кавалерии, что позволяло им избегать первоначальных боевых действий и оставаться в курсе тактической ситуации по мере ее развития. В решающий момент сражения Эвмен смог вывести со своего левого фланга отряд, а затем лично возглавить его в обходной атаке против левого фланга Антигона. Нападения Эвмена справа и в центре имели успех, и вскоре противники были разбиты.
Антигон, однако, не поддался панике и продемонстрировал, насколько улучшилось управление полем боя под руководством Александра. Наступление Эвмена открыло брешь между его левым флангом и центром. Антигон воспользовался случаем и двинулся со своими телохранителями через дыру. Затем он повернул направо и атаковал незащищенный фланг левого крыла Эвмена. Оно было быстро смято и обращено в бегство. Затем Антигон послал самых быстрых всадников на помощь разбитому центру и левому флангу. Тем самым он стабилизировал свою линию фронта и превратил верное поражение в ничью.
Пирр провел много времени при дворе Антигона и, без сомнения, слышал о тактике Антигона как от него, так и от других участников битвы. Возможно, еще большее влияние на Пирра оказал его опыт в битве при Ипсе. Здесь он узнал, как важно держать в резерве своих слонов. Пирр ясно показывает ценность этих уроков в Аскуле, где он тоже смог превратить, казалось бы, неизбежное поражение в трудную победу.
Во время битвы он смог результативно отреагировать не менее чем на три кризиса. Во–первых, он послал резерв из слонов и легкой пехоты, чтобы сдержать успех римлян на левом фланге. Затем он собрал подкрепление, чтобы справиться с угрозой своему лагерю, правда, без успеха. Самое главное, что, подобно своему наставнику Антигону, он не запаниковал, когда большая часть его линии сломалась и бежала. Вместо этого он послал резервные силы, чтобы нейтрализовать прорыв. Только после того, как все эти угрозы были ликвидированы, он последовал примеру Александра, встал во главе телохранителей и возглавил решающий штурм. По меркам своего времени он продемонстрировал замечательное, возможно, беспрецедентное лидерство на поле боя.
Хотя сражение было тактической победой эпиротов, конечным результатом было явное стратегическое поражение. Потери Пирра, утрата его лагеря и снаряжения и, возможно, его собственное ранение вынудили его немедленно отступить в Тарент, прежде чем римляне узнали о его нелегком положении. Зонара утверждает, что, несмотря на свои потери, римляне позже переправились через реку, чтобы продолжить сражение, но обнаружили, что армия Пирра отступила. Тогда они тоже отступили, будучи не в состоянии преследовать врага из–за большого количества раненых (Zonaras, 10.5). Римляне отправились на зимние квартиры в Апулию. Отступление Пирра перечеркнуло завоевания, достигнутые им в Апулии ранее в этом году. Дважды за два года Пирр одерживал тактические победы над римлянами. Однако в обоих случаях он не смог превратить эти победы в долгосрочные стратегические успехи. Пирр не смог сломить контроль Рима ни над Лацием, ни над Кампанией.
Прибыв в Тарент, Пирр отпустил своих союзников и отправился на зимние квартиры. Здесь он послал в Эпир с просьбой о подкреплениях и деньгах, но они не пришли. Тяжелые потери среди его эпиротов и командиров явно привели его в уныние. Он также заметил, что его союзники в Италии измотаны борьбой. Тем временем римляне легко могли получить замену из своего огромного резерва живой силы. Поражение в двух сражениях также не лишило их мужества или решимости продолжать войну. Как пишет Плутарх, «армия римлян, словно из фонтана легко и быстро снова наполнилась, и они не упали духом, наоборот, злость от поражения придала им еще больше энергии и упорства» (Plutarch, Pyrrhus, 21).
После битвы обе стороны, по–видимому, бездействовали до конца года. Вероятно, они приходили в себя после боевых действий. Некоторая усталость от войны, по–видимому, также сказалась у тех и у других. Даже обычно воинственные римляне, похоже, были выбиты из колеи, поскольку Полибий записывает, что «простые люди, однако, измученные недавними войнами, нуждались во всестороннем отдыхе» (Polybius, 1.11). Возможно также, что Пирр наблюдал за событиями в Греции, где в начале 279 года галатские захватчики убили Птолемея Керавна. Его смерть вернула на ринг приз в виде македонского царства.
В начале следующего года, когда обе стороны все еще приходили в себя, римляне направили к Пирру еще одну делегацию во главе с новоизбранным консулом, вездесущим Фабрицием. Сообщалось, что он тоже сражался и был ранен при Аскуле. Точное содержание их бесед неизвестно, но римляне уже узнали, что Пирр подумывает о том, чтобы покинуть Италию и отправиться либо на Сицилию, либо в Македонию. Скорее всего, они сочли, что это идеальное время для того, чтобы заставить его заключить соглашение более примирительное, чем его предыдущие предложения.
Во время переговоров к Фабрицию подошел предатель из рядов Пирра и предложил убить Пирра за деньги. Фабриций был в ужасе от такого предательства и послал Пирру письмо, предупреждающее его о заговоре. Как обычно Фабриций воспользовался случаем чтобы сравнить добродетель римлян с предполагаемым вероломством греков:
«Похоже, ты не разбираешься ни в друзьях, ни в врагах. Ты увидишь, что люди, с которыми ты воюешь, благородны и справедливы, а те, кому ты доверяешь, неправедны и низки. И действительно, мы сообщаем тебе эту информацию не из уважения к тебе, а для того, чтобы твоя гибель не навлекла на нас позор, и чтобы люди не могли сказать о нас, что мы довели войну до конца предательством потому, что мы не смогли победить доблестью» (Plutarch, Pyrrhus, 21).
После того, как Пирр прочитал письмо, он казнил предателя и сделал из его кожи уздечку, которую подарил Милону. Благодарный Фабрицию за предупреждение, Пирр отпустил своих пленников без выкупа. Римляне, вполне естественно, наказали их, опозорив точно так же, как они опозорили выживших в Гераклее. Не желая быть чем–либо обязанными Пирру, они также освободили без выкупа равное количество пленников–тарентинцев и самнитов.
После переговоров с Фабрицием Кинея снова отправили в Рим для продолжения переговоров о перемирии с римлянами. Наиболее вероятными условиями являются принятие статус–кво, при котором обе стороны сохранили то, что они удерживали в данный момент. Однако тем временем позиция сената снова ужесточилась, чему способствовало предложение помощи со стороны их союзников — карфагенян. Они подтвердили, что не пойдут ни на какие условия с Пирром, пока он полностью не покинет Италию. Теперь Пирр, не добившись никаких гарантий безопасности своих италийских союзников, был вынужден пуститься в свою следующую авантюру — кампанию на Сицилии.