Таким образом, Аристид — это персонаж, который стал центральной фигурой не только в сократической литературе, но и в перипатетической. К сожалению, значительная часть этой продукции сохранилась крайне фрагментарно, и даже в работах, относящихся к Лисимахиду, мы крепко привязаны к целям переписывающего источника, опять же Плутарха. Именно из прочтения работы херонейца мы получаем представление о существовании реальной поляризации внимания к Аристиду в связи с темой бедности, поданной во всех ее аспектах, даже более прагматичных, таких как погребение и наследство, оставленное детям.
Теофраст: слияние сократических и перипатетических мотивов.
В этой полярной картине, однако, мы должны выделить свидетельство Теофраста, одно из самых обширных, сообщаемых Плутархом, в котором ученик Аристотеля берет сократический и перипатетический образы Аристида и переформулирует их, пытаясь гармонизировать их черты:

Καθ' ὅλου δ' ὁ Θεόφραστός φησι τὸν ἄνδρα τοῦτον περὶ τὰ οἰκεῖα καὶ τοὺς πολίτας ἄκρως ὄντα δίκαιον, ἐν τοῖς κοινοῖς πολλὰ πρᾶξαι πρὸς τὴν ὑπόθεσιν τῆς πατρίδος, ὡς συχνῆς καὶ ἀδικίας δεομένην. καὶ γὰρ τὰ χρήματά φασιν ἐκ Δήλου βουλευομένων Ἀθήναζε κομίσαι παρὰ τὰς συνθήκας καὶ Σαμίων εἰσηγουμένων, εἰπεῖν ἐκεῖνον ὡς οὐ δίκαιον μέν, συμφέρον δὲ τοῦτ' ἐστί· καὶ τέλος εἰς τὸ ἄρχειν ἀνθρώπων τοσούτων καταστήσας τὴν πόλιν, αὐτὸς ἐνέμεινε τῇ πενίᾳ, καὶ τὴν ἀπὸ τοῦ πένης εἶναι δόξαν οὐδὲν ἧττον ἀγαπῶν τῆς ἀπὸ τῶν τροπαίων διετέλεσε.

Теофраст говорит, что этот человек (Аристид), хотя он был как в частной жизни, так и в отношениях с согражданами, в высшей степени справедлив, в государственных делах он прилагал все усилия, чтобы служить интересам своей страны, даже когда это часто требовало несправедливых действий. И действительно, говорят, что когда вопреки договоренностям, пусть даже по предложению самиян, было решено перенести казну из Делоса в Афины, он сказал, что это не только справедливо, но и полезно; и в итоге, хотя он привел город к господству над многими народами, он продолжал жить в бедности и продолжал любить славу, которая приходит от бедности, не меньше, чем славу, которая приходит от трофеев (Theophr. F 136,1,1 Wimmer = Plut. Arist. 25,2-3)..

Во фрагменте, цитируемом Плутархом, Теофраст обозначает dikaiosyne Аристида очень специфическим образом: образ Лисимахида, возникающий из этого описания, отмечен своего рода «этическим релятивизмом», до сих пор отсутствующим в остальной традиции. Теофраст обращает свое внимание прежде всего на общественное измерение характера, что полностью соответствует описанию Аристотеля, но замечание о том, что он был «в высшей степени справедлив» в государственных делах, имеет отголоски платоновского образа, особенно если учесть, что действия, о которых говорится в отрывке, относятся к управлению экономикой; тем не менее, последующее описание прослеживает образ Аристида, который можно назвать «фемистокловским» и «перикловским». Теофраст доходит до предельных последствий топоса любви к отечеству, уже засвидетельствованного в источниках пятого века до нашей эры: полезное здесь предпочитается справедливому. Такое поведение явно подрывает этически образцовый образ Аристида и сильно уподобляет его фигуру фигуре его вечного соперника Фемистокла — в очередной раз в согласии с перипатетической традицией: В другом месте Жизни Аристида Плутарх, фактически не ссылаясь на свой источник, приписывает Лисимахиду отказ от предложения Фемистокла сжечь зимовавшие в Пагах греческие корабли, чтобы сделать афинян самыми могущественными и главными среди всех; Аристид возразил, что такое действие было бы очень полезным, но абсолютно несправедливым (Plut. Arist. 22,2-3; Diod. XI 42). Если учесть, что традиция обычно относит перенос казны Лиги с Делоса в Афины к перикловскому периоду, и что пик афинской талассократии был достигнут в тот же период, то можно увидеть созвучие с перикловской политикой, которое также присутствует в «демагогическом» описании Конституции афинян Стагирита.
Таким образом, Теофраст пытается осуществить проблематичный синтез двух традиций об Аристиде, в итоге подчеркивая тенденцию, характерную для четвертого века до н. э., но уже присутствующую в конце пятого, которая, включая Аристида в группу политиков, ответственных за демократизацию Афин, с одной стороны, демагогизирует его фигуру, подчеркивая его политическую ответственность, а с другой — возвышает его моральную добродетель по отношению к политикам, которые также отличились в процессе создания демократии. Этот последний аспект особенно очевиден в упоминании Теофрастом бедности Аристида, что полностью соответствует свидетельству сократика Эсхина.[1]
Дебаты о бедности: три свидетельства Деметрия Фалерского
Dissoi logoi о бедности Аристида служит настоящим обрамлением для биографии Плутарха, который в начальной и заключительной главах останавливается на известиях о богатстве Лисимахида и финансовой судьбе его наследников (Arist. 1; 27).
Во вступительной части биографии, Плутарх общему мнению (τὸν λόγον ὑπὸ πολλῶν εἰρημένον) о том, что Аристид жил в крайней бедности и что после своей смерти он оставил двух дочерей, которые из–за отсутствия средств долгое время оставались незамужними (ἐν πενίᾳ συντόνῳ καταβιώσαντος καὶ μετὰ τὴν τελευτὴν ἀπολιπόντος θυγατέρας δύο πολὺν χρόνον ἀνεκδότους δι' ἀπορίαν γεγενημένας), противопоставляет «неудобное» свидетельство перипатетика Деметрия Фалерского.[2]
В каталоге его произведений, записанном Диогеном Лаэрцием и отличающемся необычайным разнообразием интересов, есть также работа под названием Аристид, о содержании которой, к сожалению, ничего не сохранилось. Место об Аристиде, о котором сообщает Плутарх, на самом деле отнесено самим биографом к другому произведению Деметрия, Сократу, где, как уже упоминалось, Деметрий якобы привел три свидетельства, чтобы опровергнуть вульгату о бедности Аристида:

Ὁ Φαληρεὺς Δημήτριος ἐν τῷ Σωκράτει χωρίον τε Φαληροῖ φησι γινώσκειν Ἀριστείδου γενόμενον ἐν ᾧ τέθαπται, καὶ τεκμήρια τῆς περὶ τὸν οἶκον εὐπορίας ἓν μὲν ἡγεῖται τὴν ἐπώνυμον ἀρχήν, ἣν ἦρξε τῷ κυάμῳ λαχὼν ἐκ τῶν γενῶν τῶν τὰ μέγιστα τιμήματα κεκτημένων, οὓς πεντακοσιομεδίμνους προςηγόρευον, ἕτερον δὲ τὸν ἐξοστρακισμόν· οὐδενὶ γὰρ τῶν πενήτων, ἀλλὰ τοῖς ἐξ οἴκων τε μεγάλων καὶ διὰ γένους ὄγκον ἐπιφθόνοις ὄστρακον ἐπιφέρεσθαι· τρίτον δὲ καὶ τελευταῖον, ὅτι νίκης ἀναθήματα χορηγικῆς τρίποδας ἐν Διονύσου καταλέλοιπεν.

Деметрий Фалерский в Сократе утверждает, что ему известно место в Фалерах, принадлежавшее Аристиду, где он погребен, и считает, что одним из доказательств богатства его владений является эпонимный архонтат, которым владели те, кто получил его по жребию среди семей, имевших самый высокий ценз, так называемые пентакосиомедимны, а другим доказательством был остракизм, поскольку остракизму подвергались не бедняки, а те, кто из–за большого богатства и значимости своей семьи был объектом зависти; а третьим доказательством было то, что (Аристид) оставляли треножники в храме Диониса в качестве вотивного приношения за победу в хорегии (Arist. 1,2-3).

Деметрий, будучи правителем Афин, учредил субсидию для некоторых потомков Аристида, зная об их нищенском положении. Хотя это не обязательно означает, что Аристид, живший более века назад, изначально был беден, это указывает на то, что тиран все еще интересовался потомками политика, которые не прославились особыми подвигами.
Плутарх, который принимает communis opinio о бедности Лисимахида, отмечает (Arist. 1,9), что целью Деметрия было «вывести из бедности как из великого бесчестия не только Аристида, но и Сократа (ἀλλὰ γὰρ ὁ μὲν Δημήτριος οὐ μόνον Ἀριστείδην, ἀλλὰ καὶ Σωκράτη δῆλός ἐστι τῆς πενίας ἐξελέσθαι φιλοτιμούμενος ὡς μεγάλου κακοῦ). Это наблюдение, даже если оно играет на поляризации топоса бедности у Плутарха, еще раз подтверждает мысль о том, что фигура Аристида и фигура Сократа к настоящему времени тесно переплетены в традиции, касающейся фигуры философа, настолько, что, как мы видели, размышления о Лисимахиде находят много места в работах о Сократе, и суждение о фигуре одного в конечном итоге неизбежно влияет на суждение о фигуре другого. В этой перспективе не случайно, что в связи с проблемой архонтата Плутарх ценил свидетельство Идоменея из Лампсака, который, согласно традиции — помимо труда об афинских политиках — написал Peri Socratikon, характеризующихся, по мнению ученых, антисократической тенденцией.
Небезынтересно, что Идоменей обсуждал и Сократа, и Аристида. То же самое относится и к Панетию, философу, цитируемому для опровержения сообщения о хорегии, который также написал работы о Сократе. Чтобы опровергнуть доказательства остракизма, факт, в отношении которого традиция единодушна, херонеец может ограничиться повторением того, что он неоднократно утверждал о применении остракизма, а именно, что это была мера, продиктованная только завистью со стороны демоса, и что, как таковая, она могла быть вызвана различными причинами, как это показал случай Дамона, учителя Перикла, подвергнутого остракизму только за свой чрезмерный ум.[3]
Дебаты о бедности: родство с Сократом
В последней части биографии Плутарха дебаты о бедности Аристида сливаются с дебатами об экономической судьбе его потомков, и снова становится ясно, как фигура политика тесно связана с сократовской биографией. Плутарх, сообщив различные свидетельства о месте и обстоятельствах смерти Аристида, не ссылаясь на источники, явно спорит с Деметрием:

Καὶ μέντοι καὶ τάφος ἐστὶν αὐτοῦ Φαληροῖ δεικνύμενος, ὅν φασι κατασκευάσαι τὴν πόλιν αὐτῷ, μηδ' ἐντάφια καταλιπόντι, καὶ τὰς μὲν θυγατέρας ἱστοροῦσιν ἐκ τοῦ πρυτανείου τοῖς νυμφίοις ἐκδοθῆναι, δημοσίᾳ τῆς πόλεως τὸν γάμον ἐγγυώσης καὶ προῖκα τρισχιλίας δραχμὰς ἑκατέρᾳ ψηφισαμένης, Λυσιμάχῳ δὲ τῷ υἱῷ μνᾶς μὲν ἑκατὸν ἀργυρίου καὶ γῆς τοσαῦτα πλέθρα πεφυτευμένης ἔδωκεν ὁ δῆμος, καὶ ἄλλας δραχμὰς τέσσαρας εἰς ἡμέραν ἑκάστην ἀπέταξεν, Ἀλκιβιάδου τὸ ψήφισμα γράψαντος.

Более того, в Фалерах показывают его гробницу, которую, как говорят, для него построил город, поскольку он не оставил денег на погребение. Говорят, что его дочери были выданы замуж за государственный счет Пританеем, потому что город дал каждой в приданое по три тысячи драхм; а его сыну Лисимаху город подарил сто серебряных мин и сто плефров обработанной земли; кроме того, по предложению Алкивиада он назначил ему взнос в размере четырех драхм в день (Arist. 27,1-2)

В поддержку этого свидетельства можно также вспомнить отрывок из Демосфена, в котором эти щедроты перечислены в одном и том же указе Алкивиада, все еще читаемом в его время и включающем еще сто плефров пахотной земли на Эвбее (XX 115). Ничего нельзя сказать об исторической достоверности этих свидетельств, но что несомненно (учитывая также присутствие Алкивиада, персонажа, тесно связанного с сократовской средой, который пришел на помощь Лисимаху, другому персонажу, который, как видно из платоновских свидетельств, часто посещал ту же среду), так это опять тесная связь между Аристидом и сократиками tout court. Опять же по свидетельству Платона, перипатетическая традиция была весьма заинтересована и в судьбе потомков Аристида: Каллисфен, явно связанный с перипатетической культурной средой, упоминает, что и для племянницы Аристида, Поликриты, полис установил содержание, равное тому, которое давалось победителям на Олимпийских играх (ἔτι δὲ Λυσιμάχου θυγατέρα Πολυκρίτην ἀπολιπόντος, ὡς Καλλισθένης φησί, καὶ ταύτῃ σίτησιν ὅσην τοῖς Ὀλυμπιονίκαις ὁ δῆμος ἐψηφίσατο). [4] К мотиву бедности, как к настоящей близости между Аристидом и Сократом, присоединяется также известие о связи между философом и Миртом, потомком политика:

Δημήτριος δ' ὁ Φαληρεὺς καὶ Ἱερώνυμος ὁ Ῥόδιος καὶ Ἀριστόξενος ὁ μουσικὸς καὶ Ἀριστοτέλης – εἴγε δὴ τὸ περὶ εὐγενείας βιβλίον ἐν τοῖς γνησίοις Ἀριστοτέλους θετέον – ἱστοροῦσι Μυρτὼ θυγατριδῆν Ἀριστείδου Σωκράτει τῷ σοφῷ συνοικῆσαι, γυναῖκα μὲν ἑτέραν ἔχοντι, ταύτην δ' ἀναλαβόντι, χηρεύουσαν διὰ πενίαν καὶ τῶν ἀναγκαίων ἐνδεομένην. πρὸς μὲν οὖν τούτους ἱκανῶς ὁ Παναίτιος ἐν τοῖς περὶ Σωκράτους ἀντείρηκεν (Arist. 27,3)

Деметрий Фалерский, Иероним Родосский, Аристоксен Музыковед и Аристотель (если отнести книгу О знатности к подлинным сочинениям Аристотеля) рассказывают, что Мирто, племянница Аристида, сожительствовала с Сократом Мудрым, который, хотя у него была другая жена, взял ее к себе, потому что из–за бедности ей не хватало самого необходимого. Но Панетий в своем сочинении о Сократе убедительно выступил против их (болтовни).[5]

Не вдаваясь здесь в спорный вопрос о двоеженстве Сократa, [6] несомненно, фигура Аристида была хорошо известна тем, кто хотел обсудить философа как в положительном, так и в отрицательном свете.
Плутарх сообщает конгломерат сведений, в основном из перипатетической среды, трудно поддающихся исторической проверке, которые в целом, однако, дают представление о глубокой связи между фигурой Лисимахида и фигурой Сократа, что сделало политика персонажем, на котором, как показывает диатриба между Панетием и Деметрием Фалерским, внимание сократических источников lato sensu было сосредоточено на протяжении веков.
Аристон Кеосский, Идоменей Лампсакский и Кратер Македонский
Таким образом, перипатетическая традиция, если, с одной стороны, кажется, приняла факт близости между Аристидом и Сократом, то с другой колеблется касательно топоса бедности и в целом представляет более нюансированное и неоднозначное представление фигуры Лисимахида, вероятно, отражая не всегда позитивный взгляд на Сократа, присутствующий в перипатетических сочинениях.
Другие примеры представлены изображением Аристида в работах трех других деятелей, связанных с той же перипатетической культурной средой или в более общем смысле с теми кругами, которые подвергали сомнению фигуру Сократа: философа и перипатетика Аристона с Кеоса, проперипатетика Кратера Македонского, и антисократика Идоменея Лампсакского.
Уже Доменико Мусти основывал свою идею о том, что перипатетическая традиция об Аристиде была в основном негативной, на основании, помимо уже упомянутых свидетельств Аристотеля, Деметрия Фалерского и Теофраста, уже упомянутого анекдота Аристона о гомоэротической любви Аристида к молодому кеосцу Стесилаю, предмету спора с Фемистоклом. Помимо проблематичного исторического характера этого эпизода, который становится еще более подозрительным из–за наличия топоса вражды между двумя афинскими политиками, негативное мнение Аристида в данном случае основано главным образом на предположении, что по общему признанию, не до конца доказано, что в творчестве Аристона осуждалась гомоэротическая любви (Plut. Them.3.2; Arist.2.3.4).
Однако более явно отрицательными являются показания Кратера, касающиеся обвинения в хищении с участием Лисимахида.
Кратер, как уже упоминалось, сообщил альтернативную и негативную традицию об обстоятельствах смерти Аристида:

Κρατερὸς δ' ὁ Μακεδὼν τοιαῦτά τινα περὶ τῆς τελευτῆς τοῦ ἀνδρὸς εἴρηκε. μετὰ γὰρ τὴν Θεμιστοκλέους φυγήν φησιν ὥσπερ ἐξυβρίσαντα τὸν δῆμον ἀναφῦσαι πλῆθος συκοφαντῶν, οἳ τοὺς ἀρίστους καὶ δυνατωτάτους ἄνδρας διώκοντες ὑπέβαλλον τῷ φθόνῳ τῶν πολλῶν, ἐπαιρομένων ὑπ' εὐτυχίας δυνάμεως. ἐν τούτοις καὶ Ἀριστείδην ἁλῶναι δωροδοκίας, Διοφάντου Ἀμφιτροπῆθεν κατηγοροῦντος, ὡς ὅτε τοὺς φόρους ἔπρατε παρὰ τῶν Ἰώνων χρήματα λαβόντος, ἐκτεῖσαι δ' οὐκ ἔχοντα τὴν καταδίκην πεντήκοντα μνῶν οὖσαν, ἐκπλεῦσαι καὶ περὶ τὴν Ἰωνίαν ἀποθανεῖν. τούτων δ' οὐδὲν ἔγγραφον ὁ Κρατερὸς τεκμήριον παρέσχηκεν, οὔτε δίκην οὔτε ψήφισμα, καίπερ εἰωθὼς ἐπιεικῶς γράφειν τὰ τοιαῦτα καὶ παρατίθεσθαι τοὺς ἱστοροῦντας.

Кратер Македонский заявил о смерти этого человека (Аристида) следующее. Говорят, что после изгнания Фемистокла народ, как будто не имея сил, позволил вырасти множеству подхалимов, которые, преследуя самых благородных и влиятельных граждан, подвергали их зависти масс, утомленных их богатством и властью. Среди них был и Аристид, осужденный за коррупцию по обвинению Диофанта из Амфитропа в том, что при учреждении дани он якобы взял деньги у ионийцев. Аристид, не имея возможности заплатить штраф, который составлял 50 мин, отправился в плавание и умер где–то в Ионии. Однако Кратер не предоставил никаких письменных свидетельств этих сообщений, ни приговора, ни декрета, хотя он обычно точен в расшифровке такого рода документов и цитировании тех, кто их сообщает (Arist. 26,1-3 = Crat. FGrHist. 212 F 34)

Как уже отмечала Донателла Эрдас, различные элементы повествования способствуют выводу, что содержание фрагмента не очень достоверно, поскольку в нем представлены все классические клише, связанные с фигурой Лисимахида: соперничество с Фемистоклом, бедность до невозможности уплаты штрафа, и ссылка на роль Аристида в учреждении фороса. Подобные акценты присутствуют и в длинных показаниях Идоменея, снова касающихся суда по делу о растрате:

Τῶν δὲ δημοσίων προσόδων αἱρεθεὶς ἐπιμελητὴς οὐ μόνον τοὺς καθ' αὑτὸν, ἀλλὰ καὶ τοὺς πρὸ αὑτοῦ γενομένους ἄρχοντας ἀπεδείκνυε πολλὰ νενοσφισμένους καὶ μάλιστα τὸν Θεμιστοκλέα Σοφὸς γὰρ ἁνὴρ, τῆς δὲ χειρὸς οὐ κρατῶν. Διὸ καὶ συναγαγὼν πολλοὺς ἐπὶ τὸν Ἀριστείδην ἐν ταῖς εὐθύναις διώκων κλοπῆς καταδίκῃ περιέβαλεν, ὥς φησιν Ἰδομενεύς. Ἀγανακτούντων δὲ τῶν πρώτων ἐν τῇ πόλει καὶ βελτίστων οὐ μόνον ἀφείθη τῆς ζημίας, ἀλλὰ καὶ πάλιν ἄρχων ἐπὶ τὴν αὐτὴν διοίκησιν ἀπεδείχθη. Προσποιούμενος δὲ τῶν προτέρων μεταμέλειν αὑτῷ καὶ μαλακώτερον ἐνδιδοὺς ἑαυτὸν, ἤρεσκε τοῖς τὰ κοινὰ κλέπτουσιν, οὐκ ἐξελέγχων οὐδ' ἀκριβολογούμενος, ὥστε καταπιμπλαμένους τῶν δημοσίων ὑπερεπαινεῖν τὸν Ἀριστείδην καὶ δεξιοῦσθαι τὸν δῆμον ὑπὲρ αὐτοῦ σπουδάζοντας ἄρχοντα πάλιν αἱρεθῆναι. μελλόντων δὲ χειροτονεῖν, ἐπετίμησε τοῖς Ἀθηναίοις· ‘ὅτε μὲν γάρ’ ἔφη ’πιστῶς καὶ καλῶς ὑμῖν ἦρξα, προεπηλακίσθην· ἐπεὶ δὲ πολλὰ τῶν κοινῶν καταπροεῖμαι τοῖς κλέπτουσι, θαυμαστὸς εἶναι δοκῶ πολίτης. αὐτὸς μὲν οὖν αἰσχύνομαι τῇ νῦν τιμῇ μᾶλλον τῆς πρῴην καταδίκης, συνάχθομαι δ' ὑμῖν, παρ' οἷς ἐνδοξότερόν ἐστι τοῦ σῴζειν τὰ δημόσια τὸ χαρίζεσθαι τοῖς πονηροῖς.’ ταῦτα δ' εἰπὼν καὶ τὰς κλοπὰς ἐξελέγξας, τοὺς μὲν τότε βοῶντας ὑπὲρ αὐτοῦ καὶ μαρτυροῦντας ἐπεστόμισε, τὸν δ' ἀληθινὸν καὶ δίκαιον ἀπὸ τῶν βελτίστων ἔπαινον εἶχεν.

Избранный курировать государственные доходы, он явил, что не только его коллеги, но и те, кто предшествовал ему, совершили много краж, и особенно Фемистокл, «способный муж, но на руку нечист». Поэтому (Фемистокл), как говорит Идоменей, объединив многих людей против Аристида, обвинил его (при подаче отчета) в краже и осудил. Этот факт вызвал возмущение самых важных и известных граждан, так что ему не только простили штраф, но даже переизбрали на ту же должность. Притворившись, что он сожалеет о своих прежних действиях, и оказавшись более податливым, он угодил тем, кто воровал государственные деньги, поскольку не оспаривал кражи и не проверял тщательно счета, так что те, кто разбогател за счет государства, очень хвалили Аристида и агитировали за него, добиваясь его повторного избрания. Когда они собирались голосовать за него, Аристид упрекнул афинян: «Когда я вел ваши дела честно и справедливо, меня оскорбили. Теперь, когда я отдаю многие общественные блага ворам, я выгляжу гражданином, достойным восхищения. Я больше стыжусь этой чести, чем прежнего осуждения, и скорблю о вас, которые считают, что нравиться преступникам более достойно славы, чем спасать общественное имущество». После этого он осудил кражи и заставил замолчать тех, кто кричал, свидетельствуя от его имени, обретя истинное и справедливое признание со стороны прославленных граждан (Arist. 4,3-8 = Idomaen. FGrHist 338 F 7).

Хотя рассказы Кратера и Идоменея относятся к не совсем идентичным версиям graphe, выдвинутого против Аристида, Феликс Якоби считал, что оба текста происходят из памфлета какого–то аристократа, написанного не ранее последних десятилетий пятого века до нашей эры. Вместо такого памфлета, в свете того, что было замечено до сих пор, правдоподобно думать, что критика Аристида, подрывающая его образ как автора справедливого фороса, верного хранителя финансов полиса, с переворачиванием евполидовского образа Аристида как дикаста, действительно могла возникнуть в дебатах конца пятого века до н. э., но в демагогических кругах, учитывая, что фигура афинянина, как видно, использовалась, вероятно никиевой фракцией, в антидемагогическом ключе и в более широком антифемистокловском смысле, если учесть, что Фемистокл, как видно, был образцом для демагогов. Однако рассказ Идоменея более нюансирован, чем рассказ Кратера, чтобы не сказать однозначно позитивен: Аристид изначально не описывается как виновный, а кажется невинной жертвой политической ненависти алчного и манипулирующего Фемистокла. Принятая Аристидом позиция, в своей парадоксальности осуждает морализаторский замысел анекдота и использование фигуры Лисимахида в качестве примера добродетели. В этом эпизоде также можно обнаружить явно «антидемократический» и антифемистокловский подход — даже в лексике, в которой protoi и beltistoi выступают на стороне Аристида, а poneroi грабят демос.
Сам Идоменей вновь упоминается Плутархом в связи с другим эпизодом, в котором Аристид изображен в проблематично положительном ключе. Это история афинского посольства, отправленного в Спарту, чтобы подтолкнуть спартанцев к вмешательству по случаю второго похода Мардония в Аттику.[7]

Ἐμβαλόντος δὲ Μαρδονίου τὸ δεύτερον εἰς τὴν Ἀττικήν, αὖθις εἰς Σαλαμῖνα διεπέρασαν. Ἀριστείδης δὲ πεμφθεὶς εἰς Λακεδαίμονα τῆς μὲν βραδυτῆτος αὐτοῖς ἐνεκάλει καὶ τῆς ὀλιγωρίας, προεμένοις αὖθις τῷ βαρβάρῳ τὰς Ἀθήνας, ἠξίου δὲ πρὸς τὰ ἔτι σῳζόμενα τῆς Ἑλλάδος βοηθεῖν. ταῦτ' ἀκούσαντες οἱ ἔφοροι μεθ' ἡμέραν μὲν ἐδόκουν παίζειν καὶ ῥᾳθυμεῖν ἑορτάζοντες· ἦν γὰρ αὐτοῖς Ὑακίνθια· νυκτὸς δὲ πεντακισχιλίους Σπαρτιατῶν ἐπιλέξαντες, ὧν ἕκαστος ἑπτὰ περὶ αὑτὸν εἵλωτας εἶχεν, ἐξέπεμψαν οὐκ εἰδότων τῶν Ἀθηναίων. ἐπεὶ δὲ πάλιν ἐγκαλῶν ὁ Ἀριστείδης προσῆλθεν, οἱ δὲ σὺν γέλωτι ληρεῖν αὐτὸν ἔφασαν καὶ καθεύδειν, ἤδη γὰρ ἐν Ὀρεστείῳ τὸν στρατὸν εἶναι, πορευόμενον ἐπὶ τοὺς ξένους – ξένους γὰρ ἐκάλουν τοὺς Πέρσας – , οὐ κατὰ καιρὸν ἔφη παίζειν αὐτοὺς ὁ Ἀριστείδης, ἀντὶ τῶν πολεμίων τοὺς φίλους ἐξαπατῶντας. ταῦθ' οἱ περὶ τὸν Ἰδομενέα λέγουσιν.

Когда Мардоний во второй раз обрушился на Аттику, афиняне снова перебрались в Саламин. Аристид, посланный в Спарту, обвинил спартанцев в том, что из–за медлительности и безразличии они снова отдают Афины варварам, и умолял их вмешаться в защиту того, что еще осталось от Греции. Эфоры слушали его, а днем, казалось, развлекались и бездельничали, празднуя Гиакинфии. Однако ночью они отобрали пять тысяч спартиатов, при каждом из которых состояло по семь илотов, и отправили их без ведома афинян. Когда Аристид вернулся, чтобы опять обвинить их, они, смеясь, сказали ему, что он либо бредит, либо еще спит, потому что армия уже у Ореста и идет против чужеземцев — чужеземцами они называли персов. Аристид сказал, что сейчас не время для шуток, так как они обманывают скорее своих друзей, чем врагов. Это те вещи, о которых сообщает Идоменей.[8]

Аристид снова представлен в соответствии с обычным клише политика, который разоблачает себя, чтобы защитить интересы своей страны, даже если в действительности тот факт, что он кажется «обманутым» эфорами, не проливает должного положительного света. на его фигуру и, таким образом, оставляет более чем несколько сомнений относительно склонности Идоменея к Лисимахиду.
Аристид у Диодора
В историографии после V века до н. э. фигура Аристида находит отклик только в работе Диодора Сицилийского, [9] который упоминает о присутствии Лисимахида при Платеях, принимает образ Аристида как советника полиса в проектах Фемистокла и, прежде всего, подчеркивает роль этого политика в захвате Афинами гегемонии в ущерб спартанцам.
Однако Диодор не упоминает о десанте на Пситталию, а имя Лисимахида не встречается ни в рассказе о дебатах перед знаменитой навмахией (XI 15,4), ни при случае возведения афинских стен (XI 39-40). Тем не менее некоторые ученые предполагают, что Диодор использовал здесь Геродота и Фукидида, которые, как мы видели, хотя и с разным отношением к нему, зафиксировали присутствие Аристида в упомянутых эпизодах, но можно отдать должное и тем, кто признает основным диодоровским источником Эфора, учитывая также всецело положительное видение героя двух эпизодов, Фемистокле.
Что касается глав о Лисимахиде, то трудно, однако, занять четкую позицию в vexata quaestio относительно диодоровских источников, когда те, кто видит в Диодоре «скромного компилятора, почти переписчика Эфора, противостоят тем, кто замечает в нем автора с собственными интересами, способного к автономному выбору между различными традициями и нацеленного на то, чтобы дать собственное видение прошлого и этическую установку для настоящего и будущего» (Брелья).
У Диодора 11.30.4 Аристид отправляет в поддержку мегарцам, просившим помощи как у спартанцев, так и у афинян, отборный корпус, и возглавляет его. Геродот 9.21 сообщает о речи мегарского глашатая перед «командирами греков», и говорит, что после этого Павсаний спросил греков, кто хочет стать добровольцем, и «в то время как другие отказались, афиняне согласились, и среди афинян было триста избранных во главе с Олимпиодором, сыном Лампона». Плутарх Arist. 14 отмечает, что Павсаний, понимая, что не может удовлетворить просьбу мегарцев о помощи, поскольку спартанская гоплитская фаланга двигалась слишком медленно, обратился к другим греческим полководцам, и, когда остальные колебались, Аристид согласился взять на себя обязательства от имени афинян и послал с тремя сотнями воинов Олимпиодора.
Как у Диодора (чей рассказ о Платеях в любом случае гораздо менее подробен, чем у Геродота), так и у Плутарха (который, хотя и повторяет рассказ галикарнасского историка во многих пунктах, иногда отходит от него), мы видим наделение Аристида всеми полномочиями, что не может быть объяснено простой зависимостью от Геродота, чье в целом положительное отношение к Лисимахиду не сподвигло его сказать о присутствии Аристида при Платеях.
Диодор 11.33.1, сказав, что греки разделили платейскую добычу, упоминает, что когда вручались призы за доблесть, греки по предложению Аристида отдали приз спартанцам и Павсанию. Геродот, 9.70-75, распространяясь об аристее отдельных бойцов, не говорит об официальных наградах за доблесть. У Плутарха Arist. 20.1-3 даже упоминается, что Аристид предотвратил вооруженное столкновение между афинянами и спартанцами за право обладания трофеем, который по предложению коринфянина Клеокрита и с согласия Аристида и Павсания был присужден платейцам.
/Еще один факт присутствует у Диодора и отсутствует в остальной традиции — это сообщение о том, что демос назначил Аристида вместе с Ксантиппом выслушать и принять решение по проектам Фемистокла:

Ἐν ἐκκλησίᾳ δὲ διελέχθη τοῖς πολίταις ὅτι μεγάλων πραγμάτων καὶ συμφερόντων τῇ πόλει βούλεται γενέσθαι σύμβουλός τε καὶ εἰσηγητής, ταῦτα δὲ φανερῶς μὲν λέγειν μὴ συμφέρειν, δι' ὀλίγων δὲ ἀνδρῶν ἐπιτελεῖν προσήκειν· διόπερ ἠξίου τὸν δῆμον δύο ἄνδρας προχειρισάμενον οἷς ἂν μάλιστα πιστεύσῃ, τούτοις ἐπιτρέπειν περὶ τοῦ πράγματος. πεισθέντος δὲ τοῦ πλήθους, ὁ δῆμος εἵλετο δύο ἄνδρας, Ἀριστείδην καὶ Ξάνθιππον, οὐ μόνον κατ'ἀρετὴν προκρίνας αὐτούς, ἀλλὰ καὶ πρὸς τὸν Θεμιστοκλέα τούτους ὁρῶν ἁμιλλωμένους περὶ δόξης καὶ πρωτείων, καὶ διὰ τοῦτο ἀλλοτρίως ἔχοντας πρὸς αὐτόν. οὗτοι δὲ κατ' ἰδίαν ἀκούσαντες τοῦ Θεμιστοκλέους τὴν ἐπιβολήν, ἐδήλωσαν τῷ δήμῳ διότι καὶ μεγάλα καὶ συμφέροντα τῇ πόλει καὶ δυνατὰ καθέστηκε τὰ λεγόμενα ὑπὸ τοῦ Θεμιστοκλέους.

(Фемистокл) объявил в собрании гражданам, что он хочет быть советником и автором великих и важных для города дел, но что не полезно говорить такие вещи открыто, тогда как удобно кое с кем посоветоваться. Поэтому он попросил народ назначить двух человек, которых они считали надежными и которым могли доверять. Послушавшись, демос выбрал двух человек, Аристида и Ксантиппа, не только за их доблесть, но и потому, что видел, что они борются с Фемистоклом в погоне за престижем и превосходством, и по этой причине ему враждебны. Эти люди, выслушав предложение Фемистокла наедине, объявили демосу, что сказанное Фемистоклом прекрасно и полезно для города и исполнимо (XI 42,1-3).

В продолжении эпизода Диодор упоминает, что демос, «восхищаясь Фемистоклом, но опасаясь его тиранических замашек», потребовал, чтобы Ликомид также выступил перед буле, который, сочтя предложение Фемистокла полезным и осуществимым, одобрил его. Этот эпизод, вписанный в контекст рассказа о ряде достижений Фемистокла, направленных на то, чтобы аттический полис обрел гегемонию над спартанцами, полностью соответствует традициям, которые настаивали на вражде между Аристидом и Фемистоклом: единственным новшеством кажется присутствие, наряду с Аристидом, Ксантиппа, персонажа, который, тем не менее, в полной мере является участником политических дебатов 480‑х и начала 470‑х годов до н. э. [10] и связан с той группой семейств, которые, как уже говорилось, составляли оппозицию Ликомидам. Поэтому вполне вероятно, что самые известные враги Фемистокла были выбраны для того, чтобы показать единодушие, с которым было принято решение.
Вопрос о том, что полезно для полиса, также является темой, которая, как видно, например, из рассказа Теофраста, уже присутствовала в традиции об Аристиде, так же как и преодоление вечной вражды ради блага полиса является одной из центральных тем представления об Аристиде. Более того, тот факт, что, несмотря на благоприятное мнение Аристида, демос посчитал необходимым привлечь и буле, очень напоминает рассказ Геродота о дебатах перед битвой при Саламине, где вмешательство Аристида оказалось решающим лишь на первый взгляд.
Таким образом, это анекдот, который в целом не столько передает положительный образ Аристида, сколько фокусируется на планах Фемистокла по созданию гегемонистской политики, и кажется особенно озабоченным проблемами институционального функционирования. Тот факт, что у Плутарха, как мы видели, существует очень похожая традиция, может навести на мысль об общей матрице, которая в любом случае больше касается персонажа «Фемистокла», [11] и в которой Аристид, вечный соперник Ликомида, кажется, назван исключительно как гарант полезности проектов Фемистокла и, таким образом, как символ гомонойи, которая привела к афинской архэ.
Заметную роль Аристид играет в главах о создании Делийско–Аттической лиги, где мы видим настоящий контраст на этическом уровне между Лисимахидом и спартанцем Павсанием, обвиненным в подражании роскоши персов и в тираническом и высокомерном поведении, так что сами пелопоннесцы отказались от него, в то время как «афинянин Аристид, использовал этот случай с умом, расположил к себе города разговорами и благодаря установившимся дружеским отношениям сделал их союзниками Афин» (XI 44,6: Ἀριστείδης δὲ ὁ Ἀθηναῖος τῷ καιρῷ χρώμενος ἐμφρόνως ἐν ταῖς κοινολογίαις ἀνελάμβανε τὰς πόλεις καὶ διὰ τῆς ὁμιλίας προσαγόμενος ἰδίας ἐποίησε τοῖς Ἀθηναίοις). За этим рассуждением следуют главы, посвященные рассказу о конце Павсания, характеризующиеся сильной моралистической критикой, за которой следуют абсолютно хвалебные рассуждения в адрес Аристида:

Καὶ διὰ τὴν εἰς τοὺς ὑποτεταγμένους ὁμιλίαν καὶ τὰς ἄλλας ἀρετάς, ἐποίησε πάντας ὥσπερ ἀπὸ μιᾶς ἀποκλῖναι πρὸς τοὺς. διὸ καὶ τοῖς μὲν ἐκ τῆς Σπάρτης πεμπομένοις ἡγεμόσιν οὐκέτι προσεῖχον, Ἀριστείδην δὲ θαυμάζοντες καὶ πάντα προθύμως ὑπακούοντες ἐποίησαν κινδύνου παραλαβεῖν τὴν κατὰ θάλατταν ἀρχήν. εὐθὺς οὖν ὁ μὲν Ἀριστείδης συνεβούλευε τοῖς συμμάχοις ἅπασι κοινὴν ἄγουσι σύνοδον ἀποδεῖξαι Δῆλον κοινὸν ταμιεῖον, καὶ τὰ χρήματα πάντα τὰ συναγόμενα εἰς ταύτην κατατίθεσθαι, πρὸς δὲ τὸν ἀπὸ τῶν Περσῶν ὑποπτευόμενον πόλεμον τάξαι φόρον ταῖς πόλεσι πάσαις κατὰ δύναμιν, ὥστε γίνεσθαι τὸ πᾶν ἄθροισμα ταλάντων πεντακοσίων καὶ ἑξήκοντα. ταχθεὶς δὲ ἐπὶ τὴν διάταξιν τῶν φόρων, οὕτως ἀκριβῶς καὶ δικαίως τὸν διαμερισμὸν ἐποίησεν ὥστε πάσας τὰς πόλεις εὐδοκῆσαι. διὸ καὶ δοκῶν ἕν τῶν ἀδυνάτων ἔργων συντελεκέναι, μεγίστην ἐπὶ δικαιοσύνῃ δόξαν ἐκτήσατο καὶ διὰ τὴν ὑπερβολὴν τῆς δικαιοσύνης δίκαιος ἐπωνομάσθη. ὑφ' ἕνα δὲ καὶ τὸν αὐτὸν καιρὸν ἡ μὲν τοῦ Παυσατανίου κακία τῆς κατὰ θάλατταν ἡγεμονίας ἐστέρησε τοὺς πολίτας, ἡ Ἀριστείδου δὲ πᾶν ἀρετὴ τὰς οὐκ οὖσαν στρατηγίαν ἐποίησε κτήσασθαι. ταῦτα μὲν οὖν ἐπράχθη κατὰ τοῦτον τὸν ἐνιαυτόν.

Благодаря своему дружелюбию к подчиненным и другим достоинствам, (Аристид) заставил их (города) склониться к Афинам, как бы в едином порыве. Поэтому они больше не обращали внимания на вождей, присланных из Спарты, но, восхищаясь Аристидом и с добрым сердцем выслушивая все, беспрепятственно передали ему командование над морем. Поэтому Аристид сразу же посоветовал всем союзникам собраться на синод, назначить Делос местом хранения общей сокровищницы и всех собранных у них богатств, и для защиты от предсказуемых нападений персов наложить на все города форос пропорционально их средствам, чтобы общая сумма составляла 560 талантов. Выбранный для установления фороса, он провел распределение со знанием дела и справедливостью, так что все города остались довольны. Поэтому, поскольку казалось, что он совершил невозможное, он приобрел немалую репутацию праведника и получил прозвище Справедливый. Так, по одному и тому же случаю нечестие Павсания лишило его сограждан гегемонии на море, а добродетель Аристида позволила Афинам получить то, чего у них не было (XI 46,4-47).

Этот отрывок из Диодора, широко обсуждаемый критиками, особенно за его историческую ценность как свидетельство операций, положивших начало Делийско–Аттической лиги, [12] является первым местом, где четко и недвусмысленно подчеркивается вклад Аристида в создание афинской гегемонии, и особенно первым местом в традиции, где прозвище «Справедливый» явно связано с мотивом справедливого раздела фороса (Plut. Arist. 24,3).
Он — фемистокловский Аристид, поскольку реализует проект завоевания гегемонии над союзниками бескровным и спонтанным способом (Фемистокл прибегнул к мотиву сингенеи) (XI 41,4), но он превосходит Ликомида, поскольку ему удается воспользоваться возможностью и привлечь союзников на сторону афинян благодаря своей аретэ и, в частности, dikaiosyne. Ссылка на язвительное распределение фороса Аристидом может быть также упрощением сообщения Плутарха (Arist. 24,1), что Лисимахид провел фактическое обследование территорий союзников: как справедливо отмечалось, это сообщение, вероятно, не имеет исторического основания, но оно показывает, что в части традиции было особое внимание к более прагматическим аспектам создания Лиги.
Впечатление от чтения глав Диодора об Аристиде — это особое внимание к этосу персонажей и использование в целом положительного тона по отношению к Афинам и их лидерам в период создания гегемонии: такое наблюдение, наряду с определенным вниманием к институциональным аспектам и риторическому и образцовому описанию персонажей, может навести на мысль о зависимости Диодора от работ ученика Исократа, Эфора. Однако отсутствие эфоровских фрагментов, относящихся к Аристиду, мешает продолжить, хотя образ Аристида, представленный Диодором, несомненно, полностью соответствует образу политика, присутствующему в риторической традиции IV века до н. э.
Аристид в биографии
Как уже было отмечено, Аристид — персонаж, который благодаря интересу к нему сократической, а позже перипатетической традиции и постепенной тематизации некоторых его характеристик, прежде всего dikaiosyne, вскоре вошел в литературную традицию, которую можно было бы определить как «биографическую».
Две биографии, посвященные ему в античности — Непота и Плутарха — дают исчерпывающую картину всех тем, связанных с фигурой Лисимахида, и, кажется, передают довольно монолитный образ афинского политика.
Корнелий Непот
Жизнь, написанная Корнелием Непотом, особенно хорошо подходит, возможно, из–за своей краткости, для того, чтобы стать настоящим резюме основных тем, которые развивались вокруг фигуры Аристида. Внимание к военно–политическим аспектам биографии Аристида фактически сведено к минимуму, о чем свидетельствует тот факт, что только одна строка посвящена командованию Аристида при Платеях, в то время как достаточно места уделено анекдотам о его правосудии. Жизнь открывается воспоминаниями о соперничестве с Фемистоклом, интригам которого, направленным на разрушение репутации Аристида как «Справедливого», Непот приписывает остракизм Лисимахида. Как позже сделает Плутарх с небольшими отличиями, латинский биограф передает анекдот о разговоре Аристида с polites, который записывал имя Лисимахида на остраконе: в этом эпизоде четко проступает топос государственного деятеля, спокойно принимающего свое осуждение, вероятно, возникший в сократических кругах на основе ассимиляции Аристида–Сократа, хотя источник эпизода неизвестен. Сам Непот, упоминая о Платеях, заявляет:

Neque aliud est ullum huius in re militari illustre factum quam huius imperii memoria, iustitiae vero et aequitatis et innocentiae multa, in primis quod eius aequitate factum est, cum in communi classe esset Graeciae simul cum Pausania […], ut summa imperii maritimi ab Lacedaemoniis transferretur ad Athenienses […]. Tum autem et intemperantia Pausaniae et iustitia factum est Aristidis, ut omnes fere civitates Graeciae ad Atheniensium societatem se applicarent et adversus barbaros hos duces deligerent sibi. […] Ad classis aedificandas exercitusque comparandos quantum pecuniae quaeque civitas daret, Aristides delectus est qui constitueret.

И даже если не осталось никаких воспоминаний о его военных подвигах, кроме этого (т. е. командования при Платеях), много чего помнят о его справедливости, беспристрастности и честности, и особенно о том, как благодаря его хладнокровию случилось так, что, когда он вместе с Павсанием […] был в составе союзного флота, военно–морское командование перешло от спартанцев к афинянам […]. Но теперь из–за высокомерия Павсания, с одной стороны, и вследствие справедливости Аристида, с другой, почти все греческие города заключили союз с афинянами и стали зависимы от них в войнах против варваров. […] Они поручили Аристиду установить сумму, которую каждый город должен был заплатить за строительство кораблей и оснащение армий. (Arist. 2-3,1).

Таким образом, латинский биограф вспоминает историю участия Аристида в создании Делийско–Аттической лиги с акцентами, близко напоминающими диодоровский рассказ, еще раз подчеркивая топос dikaiosyne Лисимахида. Сократовская проработка персонажа проявляется в заключительной части Жизни, где Непот, упоминая о том, как Аристид оставил лишь достаточно средств на свое погребение, а его дочери воспитывались за государственный счет, реставрирует топос бедности, открыто связывая ее с честным ведением государственных535 дел. С другой стороны, латинский биограф, похоже, игнорирует политический смысл примирения Аристида и Фемистокла ради блага полиса: он не упоминает об участии Аристида ни в Саламинской навмахии, ни в эпизоде возведения стен. Даже рассказ о создании Делийско–Аттической лиги, при ближайшем рассмотрении, принадлежит исключительно сфере анекдотов, относящихся к dikaiosyne, без какого–либо подтекста, связанного с «обращением» Аристида к талассократической политике Фемистокла, что фактически сделало возможным в части традиции прочтение политика также в демагогическом ключе. Помещение непотовой жизни в традицию, полностью ориентированную в пользу Аристида, и исключительное внимание к этосу явно сократовского Лисимахида, кажется, является результатом двух факторов: с одной стороны, цели Непота заставили биографа выбрать в качестве этических моделей персонажей, которые лучше всего иллюстрировали этические ценности, всегда освященные римской традицией; с другой стороны, биография Непота подтверждает, что, особенно благодаря посредничеству сократиков, литературная традиция все больше акцентировала внимание на этических аспектах фигуры Аристида в ущерб его исторической фигуре.
Плутарх: между клише и уникальностью
Хотя херонейский биограф явно старался создать икону, фигура Аристида, при внимательном прочтении работы, оказывается довольно многогранной и немонолитной.
Как уже неоднократно отмечалось, приемы повествования, используемые Плутархом, чрезвычайно разнообразны, и хотя все они направлены на то, чтобы выделить фигуру Аристида и подчеркнуть прежде всего его этические качества и его dikaiosyne, в них также присутствует обращение к негативным или, в любом случае, «гетеродоксальным» источникам по сравнению с «вульгатой».
Ярким примером того, как херонеец работает с таким разнородным материалом, является рассказ об участии Аристида в клисфеновской гетерии:

Ἀριστείδης δὲ Κλεισθένους μὲν τοῦ καταστησαμένου τὴν πολιτείαν μετὰ τοὺς τυράννους ἑταῖρος γενόμενος, ζηλώσας δὲ καὶ θαυμάσας μάλιστα τῶν πολιτικῶν ἀνδρῶν Λυκοῦργον τὸν Λακεδαιμόνιον, ἥψατο μὲν ἀριστοκρατικῆς πολιτείας, ἔσχε δ' ἀντιτασσόμενον ὑπὲρ τοῦ δήμου Θεμιστοκλέα τὸν Νεοκλέους.

Аристид был соратником Клисфена, который реорганизовал афинское государство после тиранов, но среди политиков он очень почитал и восхищался прежде всего спартанцем Ликургом. Поэтому он выступал за аристократический режим и имел в качестве противника Фемистокла, сына Неокла, защитника народа (Arist. 2,1).

Как уже отмечалось, это свидетельство, кажется, вносит в традиционный образ Аристида гетеродоксальный элемент. Сам Плутарх, похоже, понимает, что участие аристократического Лисимахида в гетерии «демократического» Клисфена может создать своего рода «изъян» в его монолитной конструкции фигуры Аристида. Даже тщательный анализ отрывка не позволяет с уверенностью установить, когда и почему у Аристида и Клисфена могли возникнуть общие дела.
Первая правдоподобная гипотеза заключается в том, что это известие было распространено в пропагандистских целях в кругах, современных двум афинянам: ассоциация с Клисфеном, которую следует рассматривать как ассоциацию с Алкмеонидом, а еще не с символом демократии, полностью соответствует антиаристидовской пропаганде, которая стремилась бы способствовать остракизму афинянина путем фабрикации или подчеркивания известия о его близости к геносу вроде геноса Алкмеонидов, который был неприятен в конце 80‑х годов пятого века до нашей эры, так же как обвинения в тираническом поведении против Фемистокла могли быть выдвинуты в том же политическом климате.
Другая возможная гипотеза, которая лучше согласуется с прочтением Клисфена (которое возникает в плутарховском отрывке) в демократическом ключе, заключается в том, что известия о гетериях получили особое внимание в тех кругах, особенно перипатетических, которые ответственны за «демагогизацию» фигуры Аристида.
После краткого отступления херонеец сразу же вновь сосредотачивается на политическом противостоянии, которое характеризовало отношения между Аристидом и Фемистоклом, наблюдая, как Ликомид укреплял свою силу, посещая гетерию и отдавая предпочтение своим друзьям, в то время как Аристид «вступил в политическую жизнь самостоятельно, как бы идя по собственной дороге» (Arist. 2,6: Ἀριστείδης δὲ καθ' αὑτὸν ὥσπερ ὁδὸν ἰδίαν ἐβάδιζε διὰ τῆς πολιτείας).
Предположив возможную историчность гетерии между Аристидом и Клисфеном, интересно отметить возможную связь, которую Плутарх — или его анонимный источник — мог установить между политической деятельностью Алкмеонидов и Лисимахидов: возможно, не случайно, что в месте, где упоминается гетерия, а значит, узы политической близости, он также указывает, в чем заключалась суть политической деятельности Алкмеонидов: в реорганизации афинского государства, то есть в реформе фил. Эта реформа, как известно, привела к перестановке афинских граждан, и, согласно наиболее распространенному среди ученых мнению, таким образом были разрушены основы аристократической клиентелы, способствовавшей зарождению и развитию писистратовой тирании. Поэтому своим построением повествования Плутарх, возможно, более или менее завуалированно объяснял соседство с Клисфеном общей антитиранической матрицей.
В ходе соображений о тематических ядрах, характеризующих аристидовскую биографию, в частности, можно выделить серию анекдотов, общим знаменателем которых является «демократичность» Аристидa. [13] Другие анекдоты касаются участия Аристида в судопроизводстве как в качестве ответчика, так и в качестве судьи (Arist. 4,1-2). Еще одни анекдоты сосредоточены на эпизодах соперничества между Лисимахидом и Фемистоклом или на фигуре Аристида как «советника» полиса и в целом греков, которые, как мы видели, характеризуют большую часть традиции об Аристиде: [14] Такая привязка отдельных эпизодов к точной матрице, конечно, не гарантирует, что плутарховский анекдот всегда основан на точном источнике и что он не является простой выдумкой; однако из этой схематизации становится еще более очевидным, что фигура Аристида у Плутарха на самом деле является результатом сопоставления различных традиций, расслоенных во времени.
Synkrisis
Любопытно, что сам Плутарх, который хотя иногда и сообщает анекдоты, не являющиеся положительными по отношению к Лисимахиду, всегда умеет с помощью повествовательных приемов сбалансировать повествование в пользу Аристида, чтобы не подорвать образцовость его характера, в синкрисисе с Катоном, кажется, более критично относится к Аристиду, как, например, когда он замечает, что «Аристид не был первым автором ни в одном предприятии, но героем Марафона является Мильтиад, героем Саламины является Фемистокл, а при Платеях, по словам Геродота, самую прекрасную победу одержал Павсаний (καὶ μὴν Ἀριστείδης μὲν ἐν οὐδενὶ τῶν κατορθωμάτων γέγονε πρῶτος, ἀλλὰ Μιλτιάδης ἔχει τοῦ Μαραθῶνος τὸ πρωτεῖον, Θεμιστοκλῆς δὲ τῆς Σαλλαμῖνος, ἐν δὲ Πλαταιαῖς φησιν Ἡρόδοτος ἀνελέσθαι καλλίστην νίκην Παυσανίαν). Таким образом, в данном случае Плутарх раскрывает свою литературную конструкцию, практически подчеркивая в платейском повествовании тенденциозную похвалу Аристиду. Однако даже в синкрисисе Плутарх не отрекается от своего героя, поэтому, хотя и с большим противоречием, чем в Жизни, он прибегает к тем же повествовательным приемам: через несколько глав после того, как он отмечает не слишком заметную роль Аристида при Марафоне, Саламине и Платеях, Плутарх заявляет, что «делами Аристид не уступал никому, но, пренебрегая богатством и деньгами, он оставлял славу и венки тем, которые нуждались в них более, нежели он, потому что он был выше всего этого» (Ἀριστείδης ἔργῳ μὲν οὐδενὸς ἐλείπετο, δόξης δὲ καὶ στεφάνων, ὥσπερ ἀμέλει πλούτου καὶ χρημάτων, ὑφήκατο τοῖς μᾶλλον δεομένοις, ὅτι καὶ τούτων πάντων διέφερεν).
Здесь херонеец явно принимает сократический образ Аристида, но из–за обращения к источникам совершенно другой матрицы, даже мнение о бедности Аристида, очевидно положительное в Жизни, кажется почти опрокинутым в синкрисисе, где, отметив, что Катон управлял своим домом так же тщательно, как и городом, Плутарх упоминает, что напротив «Аристид своей бедностью навлек презрение на dikaiosyne как на разрушительницу домов и причину нищеты, бесполезную в первую очередь для самого праведника. […] Праведный человек не подобен маслу, которое, по словам врачей, очень полезно для внешних частей тела, но очень вредно для внутренних органов, то есть он не приносит пользы другим и пренебрегает собой и своими интересами. С этой точки зрения праведность Аристида бессмысленна, если верно, как утверждает большинство, что он не оставил приданого дочерям и денег на свое погребение» (Ἀριστείδης δὲ τῇ πενίᾳ καὶ τὴν δικαιοσύνην συνδιέβαλεν ὡς οἰκοφθόρον καὶ πτωχοποιὸν καὶ πᾶσι μᾶλλον ἢ τοῖς κεκτημένοις ὠφέλιμον […] οὐ γάρ, ὡς τοὔλαιον οἱ ἰατροί φασι τοῦ σώματος εἶναι τοῖς μὲν ἐκτὸς ὠφελιμώτατον, τοῖς δ' ἐντὸς βλαβερώτατον, οὕτως ὁ δίκαιος ἑτέροις μέν ἐστι χρήσιμος, αὑτοῦ δὲ καὶ ἰδίων ἀκηδής, ἀλλ' ἔοικε ταύτῃ πεπηρῶσθαι τῷ Ἀριστείδῃ τὸ πολιτικόν, εἴπερ, ὡς οἱ πλεῖστοι λέγουσιν, οὐδὲ προῖκα τοῖς θυγατρίοις οὐδ' ἑαυτῷ ταφὴν καταλιπέσθαι προὐνόησεν). Это место кажется настоящим отрицанием положительного взгляда на бедность Аристида и его незаинтересованность в личной жизни, однако Плутарх снова противопоставляет этому явно негативному суждению сократическое объяснение, которое «спасает» Аристида, подчеркивая, что бедность, когда она является выбором, как в случае с Лисимахидом, становится ценностью. Даже из этих нескольких строк становится ясно, что анализ Плутарха позволяет нам уловить отзвук противоположных традиций в отношении афинского политика; если, с одной стороны, именно плутархово bios в значительной степени способствует тому, что вульгата об Аристиде является положительной и похвальной, то, с другой стороны, работа херонейца подводит итог проблематичному построению фигуры Аристида: Плутарх, уделив место, вероятно, из повествовательных соображений и ради правдоподобия, также так называемой «черной» традиции, документирует существование различных направлений традиции об Аристиде, тем самым создавая более пестрый образ афинского политика, который, не будучи монолитным образцом дикайоса, поддавался различным возможным и серьезным эксплуатациям.
Эпистолярий Псевдо–Фемистокла
Подробный анализ традиции об Аристиде после Плутарха рискует превратиться в длинный список источников, характеризующихся простым повторением проанализированных до сих пор топосов, часто лишенных ауры историчности, которая все еще связывала их с предыдущей традицией: плутархово жизнеописание, при его кажущейся прямолинейности, на самом деле представляло собой кульминационную точку процесса идеализации и типизации Аристида, после чего оставалось очень мало места как для памяти об «историческом» Аристиде, так и для «альтернативного» образа Лисимахида. Аристид, как это случилось и со многими другими героями Афин пятого века до нашей эры, становился все более образцовым персонажем: основным мотивом, упоминаемым об Аристиде, был мотив dikaiosyne, который, как и прежде, мог быть связан как с темой его бедности и contemptus divitiarum, так и с учреждением им фороса [15] - главным историко–политическим событием, с которым продолжала связываться слава афинянина, — в то время как пережевывание топоса вражды с Фемистоклом, имевшему широкий резонанс в предыдущей традиции, резко сократилось.
Основным источником, в котором еще сохранился его след, является упомянутый выше псевдофемистокловский эпистолярий [16] - единственный источник, заслуживающий определенного рассмотрения в этой характерной системе свидетельств, как потому, что это главный постплутарховский источник, в котором упоминается Аристид, так и потому, что образ Лисимахида, который он передает, часто далек от образцовости, которая характеризует фигуру афинянина в остальной традиции, развитой после плутархова биоса.
Аристид — персонаж, упоминаемый несколько раз на протяжении эпистолярия, вероятно, относящегося к императорской эпохе и приписываемого историческому врагу Лисимахида, Фемистоклу, который, как говорят, написал эти письма в период после своего остракизма. Фигура Аристида, появляющаяся в шести письмах ([Them.] Ep. 3; 4; 8; 12; 18; 1900), имеет противоположные и нюансированные коннотации, «с явным подчеркиванием то враждебности и негатива, то доброжелательности и сочувствия». Точка зрения рассказчика, Фемистокла, очевидно, представляет фигуру Аристида в основном в негативном ключе, как уже было отмечено, например, в злобном намеке на «лисицу» Аристида: в соответствии с инсинуационизмом Фемистокла к репутации Аристида как дикайоса уже по более ранней традиции мы видим критику Ликомидом показного dikaiosyne Лисимахида, с опровержением «сократического» топоса Аристида, избегающего почестей и славы. [17] Так, например, в другом письме, адресованном Каллию, топос о бедности Аристида также вызывается в негативном ключе. [18] Однако отношение Фемистокла к Аристиду не всегда столь негативно: если, с одной стороны, Фемистокл критикует Лисимахида за проявленное к нему упрямство, которое привело не только к его изгнанию, [19] но даже к планированию посольства к Великому царю, чтобы тот отказал ему в убежище ([Them.] Ep. 120), то, с другой стороны, показано, как с течением времени первоначальная враждебность переросла в чувство эвергии к изгнаннику ([Them.] Ep. 18,1).
Надежность эпистолярия как исторического источника давно обсуждается, но даже по комплексу мест, связанных с Аристидом, видно, что анонимный автор, по–видимому, глубоко знает традицию об Аристиде и склоняет ее к своей цели: «альтернативное» видение Аристида приводится точкой зрения рассказчика, Фемистокла, который в силу топоса вражды с Лисимахидом фактически опрокидывает основной топос, связанный с образцовым образом Аристида. Единственным реальным новшеством является непосредственное участие Аристида в судебном процессе, который привел к осуждению Фемистокла, чего нет у Плутарха, что, возможно, свидетельствует о том, что анонимный автор следовал традициям, которые лишь частично совпадали с традициями у биографа, но все же давали многогранный образ фигуры Аристида.

---

[1] См. Теофраст F 24 Wimmer, где бедность Аристида противопоставляется трифе, в которой купались сибарит Сминдирид и Сарданапал (ср. [Plut.] Pro nobil. 10).
[2] Diog. Laert. V 75 = Dem. Phal. F1 Fortenbaugh) и Суда s. v. Δημήτριος (=Adler δ 429 = Dem. Phal. F2 Fortenbaugh) записывают Фалерского учеником Теофраста. Также благодаря Деметрию метек Теофраст получил возможность быть обладателем имущественных прав и, следовательно, смог купить землю (Diog. Laert. V = 39 Dem. Phal. F10 Fortenbaugh). Однако существует традиция меньшинства (Them. Or. XXI 252b = Dem. Phal. F11 Fortenbaugh), которое делает их противниками, согласно классическому представлению о неподкупности философа перед искушениями от сильных мира сего. O'Салливан, отмечая, что из сохранившихся фрагментов работ двух перипатетиков можно сделать вывод о расхождениях Теофраста и Деметрия во мнениях по отдельным вопросам, приводит в пример разницу в их взглядах на бедность Аристида.
[3] Размышления о Дамоне, как замечает Пиччирилли, неуместны, поскольку Дамон также был связан с геносом Алкмеонидов и, таким образом, мог быть изгнан «за политику».
[4] Plut. Arist. 27,3 (=FGrHist 124 F48). Пранди и далее рассматривает Каллисфена (с синтаксическими замечаниями) как источник всех трех известий о потомках Аристида, сообщаемых здесь Плутархом (о приданом его дочерям, о бонусах Лисимаху и о содержании для Поликриты).
[5] Plut. Arist. 27,3. По словам Диогена Лаэрция (II 26) Мирто была дочерью Аристида. Там же записано, что согласно Сатиру (еще одному перипатетику) и Иерониму Родосскому (уже присутствующему в плутарховском месте) у Сократа были обе жены одновременно, и это стало возможным благодаря декрету о борьбе с олигантропией. Афиней (XIII 555d-556b) помимо Аристотеля, Деметрия Фалерского и Аристоксена также записывает Каллисфена и Сатира как свидетелей известия о том, что Мирто, дочь Аристида, но не Справедливого, а третьего после него, вышла замуж за Сократа. Афиней также упоминает о декрете (приписывая его Иерониму Родосскому) и заключает, как и Плутарх, что Панетий опроверг известие о двоеженстве.
[6] Ученые в целом скептически относятся к предполагаемому двоеженству Сократа, особенно потому, что такие данные противоречат информации, доступной из трудов Платона и Ксенофонта (привилегированных источников для реконструкции «исторического Сократа»), а статус Мирто выглядит расплывчатым: в пользу ее историчности есть споры. Фортенбо справедливо замечает, что источники, такие как Иероним Родосский, которые упоминают декрет против олигантропии для мотивации двоеженства Сократа, следует считать апологетическими, а не полемическими, поскольку они указывают на патриотическое поведение философа.
[7] Об этом эпизоде упоминают также Геродот IX 6-11 и Диодор. XI 28.5, у которых, ,однако, не называются члены посольства.
[8] Plut. Arist. 10,7-10 (=Idomaen. FGrHist 338 F6). Херонеец добавляет, что в постановлении Аристида он сам в качестве посла не фигурирует, но указаны имена Кимона, Ксантиппа и Миронида. По мнению Якоби (FGrHist. 66) информацию о постановлении Аристида Плутарх получил от Кратера.
[9] Некоторые краткие упоминания присутствуют также у Полибия (IX 23,6, где Аристид упоминается вместе с Периклом в обычном топосе о золотом веке Афин, противопоставляемом упадку, начавшемуся в демагогический период: Ἀθηναίων γοῦν εὕροι τις ἂν ὀλίγα μὲν τὰ πικρά, πολλὰ δὲ τὰ χρηστὰ καὶ σεμνὰ τῆς πολιτείας Ἀριστείδου καὶ Περικλέους προεστώτων, Κλέωνος δὲ καὶ Χάρητος τἀναντία), и у Аристодема (FGrHIst F 1041,17-22), у которого упоминаются возвращение Аристида с Эгины и его участие в десанте на Пситталию.
[10] Его тоже подвергли остракизму, но отозвали, как и Аристида (APF, xx).
[11] Plut. Them. 20,1-2; Arist. 22,2 (где упоминается не флот греков, а порт); об этом эпизоде также упоминают Цицерон De off. III 11,49 и Валерий Максим VI 5 ext. 2, у которых Фемистокл предлагал сжечь спартанский флот в Гифии. Сорди, замечая существование глубокой аналогии между поведением Фемистокла у Эфора–Диодора, и действиями Терамена в связи с проблемой разрушения стен и Пирея, навязанного Спартой в 404/3 г. до н. э. в папирусе Mich inv. 5982 (вероятно, восходящем к историческому труду IV века), считает, что идеологическая матрица анекдота о Фемистокле (и его вариантов) находится в пропаганде конца V века до н. э., которая осуществляла перенос Фемистокла на Терамена во имя сотериологии, часто в сочетании с мотивом «другой демократии», символом которой стал Терамен.
[12] Thuc. I 96,2; Nepos Arist. 3,1; Plut. Arist. 24,4 дают общую цифру в 460 талантов. Тот же Диодор XII 40,2 приводит каноническую цифру в 460 талантов, которая обычно принимается учеными. Образование Делийско–Аттической лиги породило огромное количество исследований, касающихся как проблем хронологии основания и взаимоотношений с предыдущей Эллинской лигой, так и функционирования и первоначального объема фороса.
[13] Например, 1) Arist. 13, где Аристид незадолго до битвы при Платее подавляет олигархический заговор с целью свержения демократии, вынашиваемый некоторыми опальными афинскими вельможами; 2) Arist. 22.1, где Аристид предлагает декрет, открывающий участие в управлении полисом для всех граждан, а выбор архонтов — для всех афинян.
[14] Например, 1) Рlut. Arist. 3,1-2, где мы вспоминаем, как Аристид, добившись того, что предложение Фемистокла не было одобрено, покинул собрание, заявив, что афинянам не будет спасения, если они не ввергнут в бездну и Фемистокла, и его самого; 2) Arist. 3.4, где упоминается, что Аристид использовал доверенных лиц для представления предложений, чтобы Фемистокл из соперничества с ним не препятствовал тому, что было полезно для полиса; 3) Arist. 20.1, где Аристид советует своим коллегам–стратегам довериться мнению греков, чтобы определить награды за доблесть после Платей; 4) Arist. 21.1-2, где Аристид после Платеи предлагает общему собранию греков ежегодно посылать делегатов в Платею и формировать панэллинское войско для войны с варварами и сделать Платеи неприкосновенными и священными.
[15] Например, Ael. V. H. XI 9; Flav. Vita Apoll. VII 21,11; Temist. Phil. Lek. 330 c1; Liban. Ep. 1083,1,3; Stob. Anth. III 9,32,1.
[16] Вражда между Аристидом и Фемистоклом также находит место у Полиэна Strat. I 31 и в Суде s.v. Ἀριστείδης [= Adler α 3903].
[17] [Them.] Ep. 4,11-12: ἀνδρὶ δικαίῳ καὶ δεόντως τοῦτο τοὔνομα εἰς τοὺς Ἕλληνας φερομένῳ ἁρπαγὴν. В этом же послании упоминается эпизод с посольством в Спарту (адресатом письма является именно тот Аброних, о котором также упоминает Фукидид I.91.3).
[18] [Them.] Ep. 9,1: Μὴ ζήλου, ὦ Καλλία, Ἀριστείδην τοῦ φθόνου· οὐδὲ γὰρ ἐκεῖνος πολλά σε ἔφη ζηλῶσαι τοῦ πλούτου.
[19] В [Them.] Ep. 8,4-6 Аристид описывается как тот, кто позволил некоторым очистить себя от обвинения в измене, исключив с пути к реабилитации только Фемистокла. В [Them.] Ep. 11,3 некий Аристид из Эгины упоминается как обвинитель Фемистокла.