После Гомера наиболее часто цитируемым и упоминаемым автором в эпитоме Фотия является Геродот. В общей сложности имеется семь ссылок на отца истории; четыре из них — это те, где Птолемей упоминает Геродота по имени, а остальные три — аллюзии на хорошо известные отрывки из «Историй» Геродота. Возможно, в оригинальном тексте Новой истории ссылок и аллюзий было больше, но это единственные примеры, которые сохранил Фотий. Три из четырех ссылок появляются в третьей книге труда Птолемея, но на основании этих скудных свидетельств невозможно установить, было ли изначально больше примеров, которые Фотий предпочел проигнорировать.

Крез

Первая геродотовская аллюзия появляется в начале первой книги Новой истории и представляет собой очень короткую строчку об одном из самых известных персонажей «Истории», Крезе, о котором Фотий просто говорит, что была: «…история о Крезе, спасенном от костра» (περί τε τῆς Κροίσου ἐν τῇ πυρᾷ σωτηρίας). Эта заметка взята из абзаца, который я привожу полностью:

Περιέχει µὲν οὖν τὸ αʹ βιβλίον περὶ Σοφοκλέους τῆς τελευτῆς, καὶ πρὸ αὐτοῦ περὶ τῆς Πρωτεσιλάου, εἶτα καὶ περὶ τῆς Ἡρακλέους, ὡς πυρὶ αὑτὸν ἀνεῖλε µὴ δυνηθεὶς τὸ οἰκεῖον ἐντεῖναι τόξον πεντηκοντούτης γενόµενος, περί τε τῆς Κροίσου ἐν τῇ πυρᾷ σωτηρίας, περί τε τῆς Ἀχιλλέως τελευτῆς, καὶ περὶ Λαΐδος τῆς ἑταίρας, ὡς τελευτήσοι ὀστοῦν ἐλαίας καταπιοῦσα. Τούτων ἕκαστον διεξιὼν ἀποφαίνεται τοὺς πρὸ αὐτοῦ ἐσφαλµένως τὰ περὶ τούτων ὑπολαβεῖν τε καὶ ἀναγράψαι

В первой книге рассказывается о смерти Софокла, а еще раньше — о Протесилае. Затем повествуется о Геракле, который покончил с собой в огне, когда в возрасте пятидесяти лет не смог натянуть собственный лук; о Крезе, спасенном от костра; о смерти Ахиллеса; и о куртизанке Лаис, которая подавилась оливковой косточкой. Перебирая каждую из этих историй, он [Птолемей] утверждает, что его предшественники насовершали ошибок, когда писали эти истории.

Возвышение и падение Креза было мемом у древних греков, и его акцент на непостоянстве человеческой судьбы оказал огромное влияние на древнегреческое сознание. Хотя Фотий не приводит здесь никаких подробностей, вполне вероятно, что в этом отрывке Птолемей ссылается на рассказ Геродота в первой книге «Истории», поскольку история о Крезе на костре наиболее известна из Геродота. Согласно Геродоту, после завоевания персами Лидии персидский царь Кир задумал казнить лидийского царя Креза на костре. Находясь на костре перед лицом неминуемой гибели, Крез выкрикивает имя Солона, подразумевая, что Солон был прав относительно круговерти человеческой судьбы. Заинтригованный, Кир расспрашивает Креза о Солоне, и в результате сам начинает беспокоиться о том, что нарушил баланс бытия и опасается возмездия за свои действия. Поэтому Кир приказал залить костер, но пламя не удалось погасить, и тогда Крез обратился за помощью к Аполлону; бог услышал молитвы Креза и послал дождь, который потушил пламя; Крез был спасен и стал советником Кира.
Версия Геродота — не единственный рассказ о Крезе на костре; существует также более ранний поэтический рассказ Вакхилида, который отличается от версии Геродота тем, что Крез, его жена и дочери договариваются совершить самосожжение, чтобы не стать пленниками персов. Находясь на костре, Крез обращается к богам, и именно Зевс, а не Аполлон, посылает дождевые облака, чтобы погасить костер, но затем появляется Аполлон и уносит Креза и его семью, чтобы они дожили свои дни среди гипербореев. Рассказ Геродота, хотя и демонстрирует некую сверхъестественную причастность к появлению дождя, устраняет большую часть чудесного характера версии Вакхилида и предлагает гораздо более рациональную и историческую версию событий для объяснения того, что произошло с Крезом после спасения с костра. Следовал ли птолемеевский вариант истории о Крезе на костре рассказу Геродота или версии Вакхилида, невозможно сказать на основании Фотия, поскольку в его заметке очень мало информации. Однако если учесть, что в Новой истории нет ссылок на Вакхилида, но есть ссылки на Геродота, можно сделать вывод, что Птолемей ссылался на версию Геродота. Хотя это может быть и так, версия Птолемея, похоже, отходит от версии Геродота, переписывая историю, потому что Крез, возможно, вовсе не был спасен с костра. Это объясняется противоречием между словом σωτηρίας, которое можно перевести как «спасенный», и контекстом, в котором упоминается Крез. Сама по себе заметка Фотия согласуется с рассказами Геродота и Вакхилида о том, что Крез был спасен от костра, именно так Анри переводит это предложение в издании Буде: «un récit sur Crésus sauvé du bûcher». Вопрос возникает, когда мы рассматриваем отрывок в целом, который посвящен смерти известных личностей, как исторических, так и мифологических, в котором все персонажи встретили необычные концы, подобные тем, которые можно найти в Памятных делах и изречениях Валерия Максима (9.12.1-10) или Макробиях Лукиана. Поскольку все другие, упомянутые в этом отрывке, умерли, спасшийся Крез в их компании выглядит белой вороной, если только в версии Птолемея Крез не умер на костре.
Что кажется очевидным, так это то, что Птолемей использует более широкий культурный интерес к смерти знаменитостей, который также разделяют Валерий Максим и Лукиан. Птолемей, вероятно, предлагал свои собственные, «улучшенные», версии поверх устоявшихся анекдотов. Это видно на примере смерти Лаис, задохнувшейся от оливковой косточки, тогда как по более распространенной версии ее забросали камнями или избили до смерти (Athenaeus 13.589). У Лукиана, подавившись виноградом, умер Софокл (Macrobii 24). Однако без подробностей у Фотия (Евстафий и Цец в разъяснении анекдота тоже не помогают ) невозможно полностью определить, насколько здесь полезен Птолемей.

Битва при Саламине

Резюме Фотия других отрывков Птолемея, которые указывают на геродотовский материал, содержат гораздо больше деталей, чем заметка о Крезе. И хотя Геродот в них не назван, ясно, что они останавливаются на известных отрывках из Геродота и довольно подробно, что значительно облегчает понимание того, как Птолемей пересматривает их и придает им свою собственную пародийную окраску. В первом из них Птолемей ссылается на «Историю», заполняя пробелы, оставленные Геродотом в описании того, как Ксеркс мог наблюдать и видеть все, что происходило во время битвы при Саламине:

Καὶ ὡς Εὐπόµπου τοῦ Σαµίου, ὃς δράκοντα θηρίον τέρας ἔτρεφεν ἄπιστον καὶ εἰπεῖν καὶ ἀκοῦσαι, τούτου τοῦ Εὐπόµπου παῖδα Δράκοντα τοὔνοµα ὀξυωπέστατον γενέσθαι φασίν, ὡς διὰ σταδίων κ´ θεωρεῖν ῥᾳδίως· ὃν καὶ Ξέρξῃ ἐπὶ χιλίοις συγγενόµενον ταλάντοις καὶ συγκαθεζόµενον ὑπὸ τῇ χρυσῇ πλατάνῳ διηγεῖσθαι βλέποντα τὴν Ἑλλήνων καὶ βαρβάρων ναυµαχίαν καὶ τὴν Ἀρτεµισίας ἀνδρείαν.

Евпомп из Самоса вырастил диво — дикого змея, говорят, невиданное и неслыханное чудо. Но якобы на самом деле это был сын Евпомпа, Дракон, и у него было настолько острое зрение, что он мог легко видеть на двадцать стадий. Он [Дракон] пришел жить к Ксерксу <проданный> за тысячу талантов и сидел с ним под золотым платаном, описывая все, что мог видеть, о морском сражении греков и варваров и о храбрости Артемисии.

Сам Геродот упоминает об этих событиях в двух отдельных отрывках. В первом Геродот, проявляя особый интерес к своей соотечественнице Артемисии, говорит: «Рассказывают, что царь, наблюдая за битвой, увидел, как ее корабль таранит другой, и один из зрителей сказал: «Господин, видишь ли ты, как доблестно бьется Артемисия и как она потопила вражеский корабль?» Когда он спросил, действительно ли это дело рук Артемисии, они подтвердили, достоверно зная маркировку ее корабля, и они приняли потопленный корабль за вражеский» (8.88.2: λέγεται γὰρ βασιλέα θηεύµενον µαθεῖν τὴν νέα ἐµβαλοῦσαν, καὶ δή τινα εἰπεῖν τῶν παρεόντων ‘δέσποτα, ὁρᾷς Ἀρτεµισίην ὡς εὖ ἀγωνίζεται καὶ νέα τῶν πολεµίων κατέδυσε;’ καὶ τὸν ἐπειρέσθαι εἰ ἀληθέως ἐστὶ Ἀρτεµισίης τὸ ἔργον, καὶ τοὺς φάναι, σαφέως τὸ ἐπίσηµον τῆς νεὸς ἐπισταµένους: τὴν δὲ διαφθαρεῖσαν ἠπιστέατο εἶναι πολεµίην). Во втором отрывке, согласно Геродоту, «Ксеркс, сидя под горой напротив Саламина, которая называется Эгалеос, когда видел, что кто–то из его людей совершил какой–то подвиг в битве, спрашивал, кто это сделал, и его писцы записывали имя капитана с его отцом и городом проживания» (8.90.4: ὅκως γάρ τινα ἴδοι Ξέρξης τῶν ἑωυτοῦ ἔργον τι ἀποδεικνύµενον ἐν τῇ ναυµαχίῃ, κατήµενος ὑπὸ τῷ ὄρεϊ τῷ ἀντίον Σαλαµῖνος τὸ καλέεται Αἰγάλεως, ἀνεπυνθάνετο τὸν ποιήσαντα, καὶ οἱ γραµµατισταὶ ἀνέγραφον πατρόθεν τὸν τριήραρχον καὶ τὴν πόλιν).
Хотя Геродот говорит нам, что Ксеркс наблюдал за битвой, он не уточняет, как ему удалось увидеть все в таких деталях и различать людей в хаосе сражения. Геродот показывает некомпетентность Ксеркса как лидера вторгшихся сил, поскольку он не понимает, что в разгар битвы Артемисия переходит на сторону греков и топит один из кораблей персидских союзников.
Как грамматик Птолемей был обучен находить в текстах проблемы, которые никто не заметил, и задавать вопросы, которые никто раньше и не думал задавать. Он предлагает объяснение, хотя и очень странное, почему Ксеркс мог видеть все, что происходило во время битвы. Дело в том, что Ксеркс купил сына Евпомпа, которого звали Дракон. Из этого Птолемей создает сложный этимологический каламбур, играя с греческим глаголом derkomai, который в аористе является edrakon, «я вижу ясно»; его имя — «ясновидящий», которое затем отражает его необыкновенное зрение и объясняет, почему Ксеркс знал, что происходит. Именно из–за имени мальчика вокруг сына Евпомпа возникла путаница, отсюда и парадоксографическая информация в начале, изображающая его змеем.
Вопрос о том, где сидел Ксеркс, наблюдая за битвой, вызывает много дискуссий как у современных, так и у древних ученых. Хотя Геродот не приводит никаких конкретных деталей, споры ведутся о том, сидел ли Ксеркс на троне или на чем–то другом, и означает ли это, что он приказал персидскому флоту вступить в битву в определенном месте, чтобы иметь идеальную точку обзора. Ни Геродот, ни Эсхил (Persians 465-467) не указывают место, где сидел Ксеркс, но более поздние источники, такие как Демосфен (Against Timocrates 24.129) и Плутарх (Themistocles 13.1), упоминают, что его седалищем был δίφρος,«стул», а Либаний (Declamations 9.39) и Цец (Chiliades 1. 975-981) говорят, что он восседал на троне. Здесь интересно отметить, что Хацис в своем исследовании о Птолемее утверждал, что у Цеца был доступ к копии Новой истории. Однако в рассказе о Ксерксе при Саламине Цец не ссылается и не упоминает версию событий Птолемея, что говорит о том, что Цец мог не иметь доступа к полному тексту Птолемея, но мог опираться на предыдущие эпитомы других схолиастов.
Важным включением в версию Птолемея является, казалось бы, незначительный платан, потому что оно показывает детальное знание «Историй». Есть два случая, оба в седьмой книге, где Геродот упоминает платан в связи с Ксерксом. Первый из них выглядит следующим образом: «В этом городе в ожидании их сидел Пифий, сын Атиса, лидиец; он с величайшим радушием принимал самого Ксеркса и все царское войско и объявил, что готов предоставить деньги на войну. Когда Пифий предложил деньги, Ксеркс спросил присутствующих персов, кто этот Пифий и каким богатством он обладает, делая такое предложение. Они сказали: «О царь, это тот, кто подарил твоему отцу Дарию золотой платан и виноградную лозу; он теперь самый богатый, насколько мы знаем, человек после тебя» (7.25: ἐν ταύτῃ τῇ πόλι ὑποκατήµενος Πύθιος ὁ Ἄτους ἀνὴρ Λυδὸς ἐξείνισε τὴν βασιλέος στρατιὴν πᾶσαν ξεινίοισι µεγίστοισι καὶ αὐτὸν Ξέρξην, χρήµατά τε ἐπαγγέλλετο βουλόµενος ἐς τὸν πόλεµον παρέχειν. ἐπαγγελλοµένου δὲ χρήµατα Πυθίου, εἴρετο Ξέρξης Περσέων τοὺς παρεόντας τίς τε ἐὼν ἀνδρῶν Πύθιος καὶ κόσα χρήµατα ἐκτηµένος ἐπαγγέλλοιτο ταῦτα. οἳ δὲ εἶπαν ‘ὦ βασιλεῦ, οὗτος ἐστὶ ὅς τοι τὸν πατέρα Δαρεῖον ἐδωρήσατο τῇ πλατανίστῳ τῇ χρυσέῃ καὶ τῇ ἀµπέλῳ: ὃς καὶ νῦν ἐστι πρῶτος ἀνθρώπων πλούτῳ τῶν ἡµεῖς ἴδµεν µετὰ σέ). Затем во втором отрывке: «Пройдя из Фригии в Лидию, он пришел к месту, где дороги расходятся; дорога слева ведет в Карию, дорога справа — в Сарды; по последней путник должен перейти реку Меандр и пройти мимо города Каллатеб, где мастера делают мед из пшеницы и тамариска. Ксеркс пошел по этой дороге и нашел платан, который он украсил золотом за его красоту и поручил одному из своих бессмертных охранять его. На следующий день он достиг города лидийцев» (7.31: ὡς δὲ ἐκ τῆς Φρυγίης ἐσέβαλε ἐς τὴν Λυδίην, σχιζοµένης τῆς ὁδοῦ καὶ τῆς µὲν ἐς ἀριστερὴν ἐπὶ Καρίης φερούσης τῆς δὲ ἐς δεξιὴν ἐς Σάρδις, τῇ καὶ πορευοµένῳ διαβῆναι τὸν Μαίανδρον ποταµὸν πᾶσα ἀνάγκη γίνεται καὶ ἰέναι παρὰ Καλλάτηβον πόλιν, ἐν τῇ ἄνδρες δηµιοεργοὶ µέλι ἐκ µυρίκης τε καὶ πυροῦ ποιεῦσι, ταύτην ἰὼν ὁ Ξέρξης τὴν ὁδὸν εὗρε πλατάνιστον, τὴν κάλλεος εἵνεκα δωρησάµενος κόσµῳ χρυσέῳ καὶ µελεδωνῷ ἀθανάτῳ ἀνδρὶ ἐπιτρέψας δευτέρῃ ἡµέρῃ ἀπίκετο ἐς τῶν Λυδῶν τὸ ἄστυ).
Первый отрывок Геродота используется для того, чтобы показать необычайное богатство Пифия и невежество Ксеркса, в то время как второй отрывок характеризует Ксеркса как человека, который любит предаваться глупостям, даже когда есть более насущные дела. Элиан считает, что второй отрывок изображает Ксеркса глупцом, потому что он, похоже, больше интересуется деревом, чем переправой в Грецию (Miscellaneous Research 2.14). Далее Элиан говорит, что дерево прекрасно в своем естественном состоянии и украшательство безделушками его не облагораживает. Это настроение разделяет один из ораторов в De Domo Лукиана, который использует пример золотого платана как чудо, поразившее зрителей, но только из–за его дороговизны; ему не хватало красоты и симметрии, потому что такое количество золота было безвкусицей. Хотя ни один из этих авторов не называет Геродота по имени, ясно, что они оба указывают на обряжение Ксерксом платана золотыми украшениями, о котором пишет только Геродот, потому что оно служит ярким примером персидской пышности.
В результате Птолемей демонстрирует, насколько хорошо он знает Геродота и насколько внимательно он читал «Истории»; эта интертекстуальная связь может создать у некоторых читателей впечатление, что он является ученым экспертом по Геродоту.

Царь царей

В другом отрывке, из третьей книги Новой истории, через абзац после приведенного выше отрывка о Саламине, Птолемей ссылается на другую известную историю из «Историй», о том, как Дарий стал царем: «Дарий, сын Гистаспа, был выброшен своей матерью, вскормлен кобыльим молоком и воспитан коноводом Спаргаписом, и стал царем благодаря ржанию коня» (Ὡς ὁ Ὑστάπου Δαρεῖος ἐκτεθεὶς ὑπὸ τῆς µητρὸς ἵππου θηλαῖς ἀνετράφη ὑπὸ Σπαργαπίσῃ τῷ ἱπποφορβῷ, καὶ ἵππου χρεµετισµῷ βασιλεύει). Этот анекдот появляется в гораздо большем отрывке о совпадениях в истории, который для контекста я привожу целиком:

Εἶτα διαλαµβάνει περὶ συνεµπτώσεως ἱστορικῆς, ὡς Ἀµύκου τῷ τάφῳ ῥοδοδάφνη ἔφυ, καὶ οἱ φαγόντες αὐτῆς ἐπεθύµουν πυκτικήν, καὶ ὡς Ἀντόδωρος φαγὼν αὐτῆς δεκατρεῖς στεφάνους ἀνείλετο, πλὴν ὑπὸ Διοσκόρου τοῦ Θηραίου ἐν τῇ τεσσαρεσκαιδεκάτῃ ἀγωνίᾳ ἡττήθη, ὥσπερ καὶ αὐτὸς ὁ Ἄµυκος λέγεται ὑφ’ ἑνὸς τῶν Διοσκούρων καταπαλαισθῆναι. Καὶ τὸν Κροῖσόν φασι γεννηθῆναι ἐν ἑορτῇ Ἀφροδίτης, καθ’ ἣν Λυδοὶ τὸν ἅπαντα πλοῦτον περιτιθέντες αὐτῇ ποµπεύουσι. Καὶ ταῦρον θύοντι τῷ πατρὶ ἀπήγγελται τεχθῆναι Θεµιστοκλῆς, καὶ ταύρου πιὼν αἷµα ἀπεβίω. Ὡς ὁ Ὑστάπου Δαρεῖος ἐκτεθεὶς ὑπὸ τῆς µητρὸς ἵππου θηλαῖς ἀνετράφη ὑπὸ Σπαργαπίσῃ τῷ ἱπποφορβῷ, καὶ ἵππου χρεµετισµῷ βασιλεύει. Καὶ ὡς Ἰβύκου τοῦ µελοποιοῦ θεράπων τοὔνοµα Ἡρακλῆς, ζῶν ἐκαύθη, συναράµενος τοῖς λῃσταῖς κατὰ τοῦ δεσπότου.

Далее у него есть отдельный раздел, посвященный совпадениям в истории: на могиле Амика рос олеандр, и тот, кто его ел, увлекался боксом, а Антодор, съев его, выиграл тринадцать венков, кроме четырнадцатого поединка, где его победил Диоскор из Феры, как и сам Амик, говорят, был повержен в борьбе одним из Диоскуров. Говорят, что Крез был зачат во время праздника Афродиты, во время которого лидийцы устраивают процессию, возлагая перед богиней все свои богатства. О рождении Фемистокла было объявлено его отцу, когда он приносил в жертву быка; выпив бычью кровь, он умер. Дарий, сын Гистапса, был выброшен матерью, вскормлен кобыльим молоком и воспитан коноводом Спаргаписом, а царем стал благодаря ржанию коня. Слуга лирического поэта Ивика по имени Геракл был заживо сожжен за сговор с разбойниками против своего хозяина.

Согласно исторической версии событий, Дарий был сыном Гистаспа, персидского чиновника, который, по словам Геродота, был сатрапом Суз. История же подкидыша связана с ранней жизнью Кира. Согласно Геродоту, когда Астиаг, царь Мидии и дед Кира, увидел сон, предвещавший, что ребенок его дочери узурпирует его трон и завоюет всю Азию, он приказал человеку по имени Гарпаг забрать только что родившегося Кира и убить его. Гарпаг не смог справиться с этой задачей, поэтому он послал за пастухом по имени Митрадат и попросил его взять младенца Кира и убить его. Митрадат отнес ребенка домой, где по воле судьбы его жена родила в тот же день, но ребенок умер, поэтому Митрадат и его жена решили оставить Кира и выбросить вместо него тело своего мертвого сына. До десяти лет Кир воспитывался как их сын, не зная о своем истинном происхождении.
В «Истории» история о подкидыше Кире приведена для того, чтобы продемонстрировать, как могут исполниться пророческие сны, она также подчеркивает особый статус Кира, который оказался в одной компании с такими легендарными личностями, как Эдип, Моисей, Ромул и Рем. Однако, Птолемей, похоже, высмеивает историю Геродота о Кире и вообще надуманность всех историй о найденышах. Он использует анекдот для объяснения того, как Дарий стал царем благодаря ржанию лошади, что явно намекает на известный отрывок из «Истории», где Дарий становится царем аналогичным образом:

περὶ δὲ τῆς βασιληίης ἐβούλευσαν τοιόνδε: ὅτευ ἂν ὁ ἵππος ἡλίου ἐπανατέλλοντος πρῶτος φθέγξηται, ἐν τῷ προαστείῳ αὐτῶν ἐπιβεβηκότων, τοῦτον ἔχειν τὴν βασιληίην. Δαρείῳ δὲ ἦν ἱπποκόµος ἀνὴρ σοφός, τῷ οὔνοµα ἦν Οἰβάρης. πρὸς τοῦτον τὸν ἄνδρα, ἐπείτε διελύθησαν, ἔλεξε Δαρεῖος τάδε. ‘ Οἴβαρες, ἡµῖν δέδοκται περὶ τῆς βασιληίης ποιέειν κατὰ τάδε: ὅτευ ἂν ὁ ἵππος πρῶτος φθέγξηται ἅµα τῷ ἡλίῳ ἀνιόντι αὐτῶν ἐπαναβεβηκότων, τοῦτον ἔχειν τὴν βασιληίην. νῦν ὦν εἴ τινα ἔχεις σοφίην, µηχανῶ ὡς ἂν ἡµεῖς σχῶµεν τοῦτο τὸ γέρας καὶ µὴ ἄλλος τις.’ ἀµείβεται Οἰβάρης τοῖσιδε. ‘εἰ µὲν δὴ ὦ δέσποτα ἐν τούτῳ τοι ἐστὶ ἢ βασιλέα εἶναι ἢ µή, θάρσεε τούτου εἵνεκεν καὶ θυµὸν ἔχε ἀγαθόν, ὡς βασιλεὺς οὐδεὶς ἄλλος πρὸ σεῦ ἔσται: τοιαῦτα ἔχω φάρµακα.’ λέγει Δαρεῖος ‘εἰ τοίνυν τι τοιοῦτον ἔχεις σόφισµα, ὥρη µηχανᾶσθαι καὶ µὴ ἀναβάλλεσθαι, ὡς τῆς ἐπιούσης ἡµέρης ὁ ἀγὼν ἡµῖν ἐστί.’ ἀκούσας ταῦτα ὁ Οἰβάρης ποιέει τοιόνδε: ὡς ἐγίνετο ἡ νύξ, τῶν θηλέων ἵππων µίαν, τὴν ὁ Δαρείου ἵππος ἔστεργε µάλιστα, ταύτην ἀγαγὼν ἐς τὸ προάστειον κατέδησε καὶ ἐπήγαγε τὸν Δαρείου ἵππον, καὶ τὰ µὲν πολλὰ περιῆγε ἀγχοῦ τῇ ἵππῳ ἐγχρίµπτων τῇ θηλέῃ, τέλος δὲ ἐπῆκε ὀχεῦσαι τὸν ἵππον. ’ ἅµ᾽ ἡµέρῃ δὲ διαφωσκούσῃ οἱ ἓξ κατὰ συνεθήκαντο παρῆσαν ἐπὶ τῶν ἵππων: διεξελαυνόντων δὲ κατὰ τὸ προάστειον, ὡς κατὰ τοῦτο τὸ χωρίον ἐγίνοντο ἵνα τῆς παροιχοµένης νυκτὸς κατεδέδετο ἡ θήλεα ἵππος, ἐνθαῦτα ὁ Δαρείου ἵππος προσδραµὼν ἐχρεµέτισε: ἅµα δὲ τῷ ἵππῳ τοῦτο ποιήσαντι ἀστραπὴ ἐξ αἰθρίης καὶ βροντὴ ἐγένετο. ἐπιγενόµενα δὲ ταῦτα τῷ Δαρείῳ ἐτελέωσέ µιν ὥσπερ ἐκ συνθέτου τευ γενόµενα: οἳ δὲ καταθορόντες ἀπὸ τῶν ἵππων προσεκύνεον τὸν Δαρεῖον.

Что касается выбора царя, то они решили, что должен быть избран тот, чей конь, после того как все они будут в седлах в предместье города, первым издаст ржание на восходе солнца. У Дария был умный конюх, которого звали Оибар. Когда собравшиеся разошлись, Дарий сказал ему: «Оибар, мы решили относительно царя так: будет избран тот, чей конь, после того как мы все сядем на коней в предместье города, первым заржет на восходе солнца. Теперь, если у тебя есть хоть капля хитрости, придумай, как нам и никому другому выиграть этот приз». «Господин, — ответил Оибар, — если от этого зависит, станешь ты царем или нет, то будь уверен в себе и сохраняй спокойствие, ибо никто другой не станет царем раньше тебя, таковы мои хитрости». «Тогда, — сказал Дарий, — если у тебя есть какая–нибудь хитрость, как ты говоришь, используй ее и не откладывай, ибо завтра день икс». Услышав это, Оибар поступил следующим образом. В сумерках он привел одну из кобыл, которую особенно любил конь Дария, и привязал ее в предместье города; затем, приведя коня Дария, он несколько раз подводил его к кобыле, и наконец дал коню покрыть ее. На рассвете все шестеро выехали верхами, как и договаривались. Когда они ехали по пригороду и подъехали к месту, где ночью была привязана кобыла, конь Дария пошел рысью вперед и заржал; при этом с ясного неба сверкнула молния и прогремел гром. Эти знаки, данные Дарию, предрешили и определили его избрание; его спутники соскочили с коней и поклонились ему.

В рассказе Геродота Дарий хитростью прокладывает себе путь к персидскому трону, и эта история призвана представить Дария как человека, способного перехитрить своих противников; он настолько же хитер, насколько и умен, и именно такой характер Дария мы видим на протяжении всей «Истории». Более того, рассказ Геродота о том, как Дарий стал царем, достаточно близок к рассказу на Бехистунской надписи, что дает возможность предположить, что он имел доступ к заимствованной из нее устной традиции, или даже к переводу. Это интригует, поскольку предполагает, что Дарий не стеснялся подчеркивать маргинальность своих прав на персидский трон, что отражено в многочисленных восстаниях во время правления Дария, что очень отличается от большинства древних царей, которые, как правило, стремились подчеркнуть свою прозорливость через божественное право на правление, а не через хитрость.
В романе Ахилла Татия Левкиппа и Клитофонт присутствие Геродота как литературного канона также дает о себе знать в виде описаний чудес Египта. Среди описаний paradoxa Клитофонта, главного героя романа, он описывает гиппопотама, о котором говорит: «Случилось так, что люди поймали речного зверя, настоящее зрелище: египтяне называют его нильской лошадью. Это действительно лошадь, на что указывает ее название, в смысле ее живота и ног (за исключением копыта, которое является копытом). Размером она с самого крупного быка; ее хвост короткий и без шерсти, что относится и ко всему телу. Голова круглая и далеко не маленькая, скулы как у лошади. Рыло широко раздувается, и он выдыхает раскаленные газы, словно из огненного источника. Его челюсть такая же широкая, как и скулы. Пасть открывается до самых висков. У него изогнутые клыки, похожие по виду и расположению на лошадиные, но в три раза больше» (4.2: ἔτυχον ποτάµιον θηρίον ἄνδρες τεθηρακότες θέας ἄξιον· ἵππον δὲ αὐτὸν τοῦ Νείλου ἐκάλουν οἱ Αἰγύπτιοι. καὶ ἔστι µὲν ἵππος, ὡς ὁ λόγος βούλεται, τὴν γαστέρα καὶ τοὺς πόδας, πλὴν ὅσον ἐν χηλῇ σχίζει τὴν ὁπλήν. µέγεθος δὲ κατὰ τὸν βοῦν τὸν µέγιστον· οὐρὰ βραχεῖα καὶ ψιλὴ τριχῶν, ὅτι καὶ τὸ πᾶν τοῦ σώµατος οὕτως ἔχει. κεφαλὴ περιφερής· οὖς µικρόν· ἐγγὺς ἵππου παρειαί. µυκτὴρ ἐπὶ µέγα κεχηνὼς καὶ πνέων πυρώδη καπνὸν ὡς ἀπὸ πηγῆς πυρός. γένυς εὐρεῖα, ὅση καὶ παρειά· µέχρι τῶν κροτάφων ἀνοίγει τὸ στόµα· ἔχει δὲ καὶ κυνόδοντας καµπύλους, κατὰ µὲν τὴν ἰδέαν καὶ τὴν θέσιν ὡς συός, τὸ δὲ µέγεθος εἰς τριπλάσιον).
Описание Клитофонта здесь представляет собой искаженную картину гиппопотама, и хотя общее описание животного достаточно точно, детализация огненного дыхания изображает бегемота как сверхъестественного зверя, а не как реальное существо. В результате получается странное и неточное описание животного, которое изображает бегемота более чудесным, чем он есть на самом деле. Из этого следует, что Клитофонт, возможно, видел гиппопотама, но приукрасил свое описание, чтобы придать своему рассказу больше невероятности, или же он вообще его не видел и описывает существо, основываясь на слухах, подобно знаменитому описанию того же животного у Геродота: «Гиппопотамы священны в районе Папремиса, но не в других местах Египта. Они имеют следующий вид: четвероногие, с перепончатыми копытами, как у скота; тупоносые; с лошадиной гривой, заметными клыками, лошадиным хвостом и голосом; большие, как самый крупный бык. Их шкура настолько толстая, что из нее, когда ее высушивают, делают древко для копья» (2.71. οἱ δὲ ἵπποι οἱ ποτάµιοι νοµῷ µὲν τῷ Παπρηµίτῃ ἱροί εἰσι, τοῖσι δὲ ἄλλοισι Αἰγυπτίοισι οὐκ ἱροί. φύσιν δὲ παρέχονται ἰδέης τοιήνδε: τετράπουν ἐστί, δίχηλον, ὁπλαὶ βοός, σιµόν, λοφιὴν ἔχον ἵππου, χαυλιόδοντας φαῖνον, οὐρὴν ἵππου καὶ φωνήν, µέγαθος ὅσον τε βοῦς ὁ µέγιστος: τὸ δέρµα δ᾽ αὐτοῦ οὕτω δή τι παχύ ἐστι ὥστε αὔου γενοµένου ξυστὰ ποιέεσθαι ἀκόντια ἐξ αὐτοῦ).
Считается, что неточность описания Геродота объясняется тем, что он никогда не видел такого животного, и он основывал свое описание на его названии — «речная лошадь», принимая во внимание столь же неточный рассказ о гиппопотаме Гекатея. Хотя это и не выражено явно, но при чтении рядом друг с другом подробное описание гиппопотама Клитофонтом кажется намеком на рассказ Геродота, напоминая читателям о неточном описании Геродота. Это подтверждается тем, что несколько описаний Клитофонта также можно найти в «Истории». Среди них описание крокодила, которое по сравнению с рассказом Геродота гораздо точнее, поскольку Геродот утверждает, что у них нет языка и они слепы в воде, что еще раз демонстрирует отсутствие у Геродота знаний об этих животных. В результате, эти отрывки тонко ставят под сомнение версии Геродота и их надежность, подобно тому, как Птолемей ставит под сомнение надежность Геродота, пародируя отрывки Геродота; подразумевается, что в этом вопросе Клитофонт более сведущ и надежен, чем Геродот. Так было до тех пор, пока мы не рассмотрели два других случая, в которых роман намекает на «Истории»: когда Клитофонт описывает любовь между пальмами и когда он описывает феникса.
В отличие от гиппопотама и крокодила эти аллюзии на Геродота не привлекают внимания к недостаткам Геродота, скорее они показывают недостаток знаний и наивность Клитофонта, поскольку он путает роли мужской и женской пальм, и он искренне верит описанию феникса, в отличие от Геродота, который довольно неуважительно относится к этой птице. Таким образом, в этих ситуациях Геродот оказывается гораздо лучшим рассказчиком чудес, чем Клитофонт, потому что Клитофонт, пытаясь отобразить геродотовский материал, в итоге получает неверную информацию и не предлагает никакого улучшения оригинала. Голдхилл утверждает, что легко понять, как анекдотический материал мог стать частью дискурса образованной элиты Римской империи, и что Клитофонт представляет, как образованные люди читали тексты и использовали материал из них для укрепления своего социального положения среди эрудитов. Однако, поскольку Клитофонт неправильно воспринимает материал Геродота и верит в вещи, которые Геродот отвергает как надуманные, это говорит о том, что Ахилл Татий намеренно использует материал Геродота для характеристики недостатка пайдейи Клитофонта; в результате получается, что хотя Клитофонт хорошо начитан, он не так умен и не так хорош в роли софиста, как ему кажется.

Честность и достоверность Геродота

Хотя у Птолемея нет явной критики Геродота как в Злословии Геродота Плутарха, и он не называет Геродота лжецом, как Лукиан в Правдивых историях и Клеветниках, у него есть намеки на ненадежность отца истории. Один из них появляется в первом отрывке Новой истории, где Геродот цитируется по имени:

Λέγει δ’ ὅτι ὁ παρ’ Ἡροδότῳ ἐν τῇ πρώτῃ τῶν ἱστοριῶν ὑπὸ Ἀδράστου τοῦ Γορδίου ἀνῃρηµένος Ἀγάθων ἐκαλεῖτο, καὶ ἀναιρεθῆναι αὐτὸν περὶ ὄρτυγος φιλονεικοῦντα.

Он [Птолемей] говорит, что человека из первой книги «Истории» Геродота, убитого Адрастом, сыном Гордия, звали Агафон, и он был убит в ссоре из–за перепела.

В этом отрывке Птолемей ссылается на отрывок из «Истории», где Геродот рассказывает о прибытии Адраста ко двору Креза в Сардах, чтобы очиститься от кровной вины за убийство своего брата:

ἔχοντι δέ οἱ ἐν χερσὶ τοῦ παιδὸς τὸν γάµον, ἀπικνέεται ἐς τὰς Σάρδις ἀνὴρ συµφορῇ ἐχόµενος καὶ οὐ καθαρὸς χεῖρας, ἐὼν Φρὺξ µὲν γενεῇ, γένεος δὲ τοῦ βασιληίου. παρελθὼν δὲ οὗτος ἐς τὰ Κροίσου οἰκία κατὰ νόµους τοὺς ἐπιχωρίους καθαρσίου ἐδέετο κυρῆσαι, Κροῖσος δέ µιν ἐκάθηρε. ἔστι δὲ παραπλησίη ἡ κάθαρσις τοῖσι Λυδοῖσι καὶ τοῖσι Ἕλλησι. ἐπείτε δὲ τὰ νοµιζόµενα ἐποίησε ὁ Κροῖσος, ἐπυνθάνετο ὁκόθεν τε καὶ τίς εἴη, λέγων τάδε: ‘ὤνθρωπε, τίς τε ἐὼν καὶ κόθεν τῆς Φρυγίης ἥκων ἐπίστιός µοι ἐγένεο; τίνα τε ἀνδρῶν ἢ γυναικῶν ἐφόνευσας;’ ὁ δὲ ἀµείβετο ‘ὦ βασιλεῦ, Γορδίεω µὲν τοῦ Μίδεω εἰµὶ παῖς, ὀνοµάζοµαι δὲ Ἄδρηστος, φονεύσας δὲ ἀδελφεὸν ἐµεωυτοῦ ἀέκων πάρειµι ἐξεληλαµένος τε ὑπὸ τοῦ πατρὸς καὶ ἐστερηµένος πάντων.’ Κροῖσος δέ µιν ἀµείβετο τοῖσιδε: ‘ἀνδρῶν τε φίλων τυγχάνεις ἔκγονος ἐὼν καὶ ἐλήλυθας ἐς φίλους, ἔνθα ἀµηχανήσεις χρήµατος οὐδενὸς µένων ἐν ἡµετέρου, συµφορήν τε ταύτην ὡς κουφότατα φέρων κερδανέεις πλεῖστον.

Когда Крез был занят женитьбой своего сына, в Сарды пришел фригиец из царского дома; был он в большой беде и с нечистыми руками. Этот человек пришел в дом Креза и попросил очистить его по обычаю страны; Крез очистил его (у лидийцев такой же способ очищения, как и у греков), и когда он сделал все, как полагается, то спросил фригийца, откуда он пришел и кто он: «Друг, — сказал он, — кто ты и из какого места Фригии пришел ты ко мне в качестве просителя? И какого мужчину или женщину ты убил?» «О царь, — ответил тот, — я сын Гордия, сына Мидаса, и зовут меня Адраст; я случайно убил своего брата и пришел сюда, изгнанный отцом и лишенный всего». Крез ответил: «Вся твоя семья — мои друзья, и ты пришел к друзьям, где ни в чем не будешь нуждаться, остановившись в моем доме. Что же касается твоего несчастья, то переноси его как можно легче, и ты больше выиграешь.

Отрывок Геродота намного длиннее и подробнее, чем у Птолемея; в результате мы узнаем, кто такой Адраст, откуда он родом и что он сделал, чтобы стать изгнанником и искать очищения у Креза. Однако, он не сообщает, как звали брата или как Адраст случайно убил своего брата, поскольку в «Истории» это не важно. Важно присутствие Адраста при дворе Креза и роль, которую ему предстоит сыграть в грядущих событиях, оказывающих непосредственное влияние на события в жизни Креза и на все повествование о лидийских логосах. Итак, Геродот не сообщает имени брата и за что его убили, а вот Птолемей сообщает. Это еще раз демонстрирует его способность как грамматика находить сюжетные дыры и несоответствия в тексте, даже если их на самом деле нет, и придумывать вопросы, которые никто другой и не думал задавать, и которые он пытается разрешить с помощью своей альтернативной и дополнительной версии событий, как и в своем гомеровском ревизионизме.
В результате, хотя эта дополнительная информация не является важной, но после того, как Птолемей указал на нее, она не дает покоя читателю, поскольку Птолемей намекает на то, что Геродот либо не был посвящен в эту информацию, либо, что еще хуже, намеренно утаил ее. Для читателей это означает, что Геродот не может рассматриваться как надежный источник этой информации, тогда как Птолемей предстает как более честный и осведомленный по тому же вопросу автор. Таким образом, Птолемей копает под Геродота, играя на проблеме, которая существовала в сознании читателя с тех пор, как Ктесий прямо обвинил Геродота в недостоверности и лжи по сравнению с ним самим. Хотя Птолемей не высказывается прямо, как Ктесий, эффект тот же: надежность и авторитет Геродота ставятся под сомнение и подрываются писателем, который не стесняется придумывать свой собственный материал.
То, что Геродот намеренно скрывал информацию, вполне видно из другого отрывка из Птолемея:

Ὅτι τὸν ὑπὸ Φηµονόης χρησµὸν µόνον Νεοπτόλεµον τὸν Μακιώτην παρὰ Αἴθου τινὸς τῶν Δελφῶν ἀκοῦσαί φασι· περὶ τούτου δὲ τοῦ Αἴθου καὶ Ἡρόδοτός φησιν ἐν πρώτῃ ἱστοριῶν ὅτι εἰδὼς αὐτοῦ τὸ ὄνοµα οὐκ ἐπιµνησθήσοµαι.

Говорят, что только Неоптолем Макиот услышал о некоем Эфе из Дельф и услышал о нем от Фемонийского оракула. Об этом Эфе Геродот говорит в первой книге «Истории» так: «хотя я знаю его имя, я не буду его упоминать».

В отрывке об Эфе Птолемей ссылается на геродотовский отрывок о дельфийском посвящении: «На золотом сосуде надпись «подарено лакедемонянами», которые утверждают, что это их подношение. Но они ошибаются, ибо это тоже дар Креза. Надпись сделал некий дельфиец, имя которого я знаю, но не упомяну из желания угодить лакедемонянам» (1.51.3-4. τῶν τῷ χρυσέῳ ἐπιγέγραπται Λακεδαιµονίων φαµένων εἶναι ἀνάθηµα, οὐκ ὀρθῶς λέγοντες: ἔστι γὰρ καὶ τοῦτο Κροίσου, ἐπέγραψε δὲ τῶν τις Δελφῶν Λακεδαιµονίοισι βουλόµενος χαρίζεσθαι, τοῦ ἐπιστάµενος τὸ οὔνοµα οὐκ ἐπιµνήσοµαι). Здесь Птолемей использует тот факт, что Геродот намеренно утаил от своих читателей информацию, которую он знал. Птолемей использует работу Геродота против него самого, чтобы посеять в умах своих читателей сомнения в надежности отца истории и, следовательно, повысить свой собственный статус, предоставив информацию, которой Геродот не располагал.
Сокрытие информации Геродотом не является уникальным случаем, поскольку в других местах «Истории» он намеренно скрывает имена спартанцев, сражавшихся с Леонидом при Фермопилах: «Леонид, показав чрезвычайную доблесть, пал в той борьбе, а с ним и другие знаменитые спартанцы, имена которых я узнал путем расспросов, поскольку они были достойными людьми. Действительно, я узнал имена всех трехсот» (7.224.1: καὶ Λεωνίδης τε ἐν τούτῳ τῷ πόνῳ πίπτει ἀνὴρ γενόµενος ἄριστος καὶ ἕτεροι µετ᾽ αὐτοῦ ὀνοµαστοὶ Σπαρτιητέων, τῶν ἐγὼ ὡς ἀνδρῶν ἀξίων γενοµένων ἐπυθόµην τὰ οὐνόµατα, ἐπυθόµην δὲ καὶ ἁπάντων τῶν τριηκοσίων). Макан в своем комментарии к «Истории» давно отметил курьезность опущения имен этих людей, и поразительно, что Геродот дает понять своим читателям, что он знает имена погибших спартанцев, но не желает их разглашать. Однако, он тут же называет конкретные имена павших персидских воинов из семьи Ксеркса: «Многие знаменитые персы также пали там, включая двух сыновей Дария, Аброкома и Гиперанта, рожденных Дарием от Фратагуны, дочери Артана. Артан был братом царя Дария и сыном Гистаспа, сына Арсама» (7.224.2. καὶ δὴ Περσέων πίπτουσι ἐνθαῦτα ἄλλοι τε πολλοὶ καὶ ὀνοµαστοί, ἐν δὲ δὴ καὶ Δαρείου δύο παῖδες Ἀβροκόµης τε καὶ Ὑπεράνθης, ἐκ τῆς Ἀρτάνεω θυγατρὸς Φραταγούνης γεγονότες Δαρείῳ. ὁ δὲ Ἀρτάνης Δαρείου µὲν τοῦ βασιλέος ἦν ἀδελφεός, Ὑστάσπεος δὲ τοῦ Ἀρσάµεος παῖς). Утверждается, что Геродот не упоминает здесь греческие имена, потому что в знак уважения к славе погибших спартанцев он решил не записывать их (?). Впрочем, как отмечает Бедекер, Геродот прячет от своих читателей имена людей и с дурной репутацией, например, имя самосца, который украл большую сумму денег у евнуха на службе у Ахеменидов (4.43).
Итак, Геродот, похоже, замалчивает имена либо из уважения к людям, о которых он рассказывает, либо в некоторых обстоятельствах, если обсуждаемый человек не соответствует его стандартам. Однако, в замалчивании Геродот видимо подражает Гомеру, который скрыл информацию о том, что он знал о приезде Елены в Египет: «По моему мнению, Гомер знал и эту историю, но, видя, что она не так хорошо подходит для эпической поэзии, он отверг ее и использовал другой рассказ, но указал, что знал ее» (2.116: δοκέει δέ µοι καὶ Ὅµηρος τὸν λόγον τοῦτον πυθέσθαι: ἀλλ᾽ οὐ γὰρ ὁµοίως ἐς τὴν ἐποποιίην εὐπρεπὴς ἦν τῷ ἑτέρῳ τῷ περ ἐχρήσατο, ἑκὼν µετῆκε αὐτόν, δηλώσας ὡς καὶ τοῦτον ἐπίσταιτο τὸν λόγον). Согласно Геродоту, Елена так и не добралась до Трои, потому что корабль, на котором она и Парис направлялись в Трою, сбился с курса, в результате чего им пришлось высадиться в Египте, где фараон, узнав о преступлении Париса, задержал Елену. Однако греки поняли, что Елена не в Трое, а в Египте, только после того, как разграбили город (2.112-120). Геродот утверждает, что этот правдивый рассказ о Троянской войне ему открыли египетские жрецы, а им лучше знать в силу статуса Египта как хранилища исторических сведений большей древности, чем у греков (2.4). Именно эту египетскую версию событий, как утверждает Геродот, знал Гомер, но решил не пересказывать ее, так как счел ее неподходящей для эпической поэзии.
Правдивость и точность для Геродота были настолько важны, что он исправляет мифологию Гомера и ставит под сомнение надежность и авторитет Гомера по сравнению с древнеегипетскими источниками, которые Геродот считает более точными в силу древности и мудрости древнеегипетской цивилизации. Геродот поднял вопрос о надежности и честности Гомера и это могло послужить для Птолемея толчком к тому, чтобы бросить такой же вызов Геродоту. Поэтому, подобно тому, как Геродот выставляет себя более подкованным, чем Гомер, в своей собственной гомеровской ревизии, Птолемей использует эти геродотовские аллюзии, чтобы представить себя лучше Геродота, создавая впечатление, что он дает более полный и всесторонний отчет, нежели Геродот.
Одержимость Геродота достоверностью и стандартами личного наблюдения делает его уязвимым для пародии и критики со стороны императорских авторов, в том числе Лукиана, в основном в произведениях, состоящих из фантастических рассказов, таких как Клеветники. Влияние Геродота проявляется во всем творчестве Лукиана различными способами, включая присвоение темы, подражание языку и стилю (мимесис), мелкомасштабные и крупномасштабные репрезентации эпизодов из «Историй». De dea Syria демонстрирует обширную программу мимесиса Геродоту на нескольких уровнях, включая диалект, фразеологию, критический метод и предмет. Более того, он также включает самого Геродота в некоторые из своих работ, вызывая Геродота в качестве свидетеля для поддержки мнения оратора в On the Hall и представляя его как лжеца, наказанного за свою ложь в Правдивых историях.
Известный пример того, как Лукиан обращает внимание на небылицы Геродота, приводится в Правдивых историях. Вскоре после пролога, где рассказчик текста сообщает, что единственная правда, которую он скажет, это то, что он лжец, рассказчик текста рассказывает о плавании через Геракловы столбы в Западный океан, где на восьмидесятый день он и его товарищи по кораблю высаживаются на лесистом острове, где они делают следующее открытие: «Когда мы прошли вперед через лес примерно в трех стадиях от моря, мы увидели бронзовую плиту с надписью греческими буквами, тусклыми и стертыми, которая гласила: «К этому месту пришли Геракл и Дионис». Неподалеку в скале были также два следа, один из которых был длиной в сто футов, а другой меньше — по моему мнению, меньший был оставлен Дионисом, а другой — Гераклом» (True Stories 1.7.1-7: προελθόντες δὲ ὅσον σταδίους τρεῖς ἀπὸ τῆς θαλάττης δι’ ὕλης ὁρῶµέν τινα στήλην χαλκοῦ πεποιηµένην, Ἑλληνικοῖς γράµµασιν καταγεγραµµένην, ἀµυδροῖς δὲ καὶ ἐκτετριµµένοις, λέγουσαν Ἄχρι τούτων Ἡρακλῆς καὶ Διόνυσος ἀφίκοντο. ἦν δὲ καὶ ἴχνη δύο πλησίον ἐπὶ πέτρας, τὸ µὲν πλεθριαῖον, τὸ δὲ ἔλαττον —ἐµοὶ δοκεῖν, τὸ µὲν τοῦ Διονύσου, τὸ µικρότερον, θάτερον δὲ Ἡρακλέους. προσκυνήσαντες δ’ οὖν προῇµεν). Уже давно признано, что этот отрывок направлен против Геродота, который пишет, что в Скифии есть отпечаток ноги Геракла длиной в два локтя: «… они показывают отпечаток ноги Геракла у реки Тирас в скале, похожий на след ноги человека, но в сорок дюймов длиною» (4.82: ἴχνος Ἡρακλέος φαίνουσι ἐν πέτρῃ ἐνεόν, τὸ ἔοικε µὲν βήµατι ἀνδρός, ἔστι δὲ τὸ µέγαθος δίπηχυ, παρὰ τὸν Τύρην ποταµόν). Хотя отпечаток ноги Геродота в Скифии имеет длину четыре локтя, Лукиан расширил геродотовскую аллюзию до фантастических пропорций, поскольку четыре локтя превращаются в сто футов. Миметические следы Лукиана становятся агрессивным подражанием; его чудо больше и чудеснее своего предшественника. Преувеличивая рассказ Геродота до абсурда, Лукиан одновременно критикует Геродота за его доверчивость или нечестность и удачно шутит на его счет; это характеризует Геродота, а также литературную деятельность самого Лукиана, поскольку он уже зарекомендовал себя лжецом в прологе. Следы Лукиана функционируют как метафора, которая подчеркивает сам акт мимесиса; читателям напоминают сюрреалистическим литературным способом, что они следуют по стопам литературных гигантов прошлого.
Возвращаясь к приведенному выше отрывку об Адрасте, скажем, что добавление дополнительной информации создает ощущение, что Птолемей выставляет себя либо более осведомленным, либо более правдивым и откровенным, чем Геродот, когда он пересказывал эту историю. Это можно рассматривать как намек и критику неблагоприятной репутации Геродота в античности, что он делает гораздо более явно в отрывке об Эфе. Однако есть ощущение, что происходит нечто гораздо более игривое, когда мы рассматриваем имя, которое он предлагает: Агафон (что означает «хороший, родовитый или мягкий»), которое, похоже, было использовано Птолемеем в качестве каламбура, должно быть, в подражание Геродоту, который использовал имя Адраст («не убегающий» или «несклонный к бегству») в качестве игры слов в «Истории». Однако, поскольку Геродот делает каламбур с именем Адраста, рассказ Птолемея начинает приобретать вид скорее пастиша, чем пародийной ревизии, поскольку он, похоже, признает, а затем участвует в литературной игре Геродота. Птолемей, похоже, демонстрирует свою признательность черному чувству юмора Геродота, сообщая своим читателям, что другого человека звали Агафон; в результате получается собственный мрачновато–юмористический каламбур, обыгрывающий Геродота с включением таких несчастных, но метко названных персонажей.
Таким образом, мы переходим к главному пункту ревизии Птолемея, где, по его словам, смерть Агафона произошла, когда он и Адраст поссорились из–за перепела. В «Истории» Адраст изображен как человек с трагическим прошлым, который не может избежать еще более ужасного будущего, которое уготовано ему судьбой. Однако, упомянув, что он убил кого–то из–за птицы, Птолемей превращает драму в фарс. Заполняя пробелы, оставленные Геродотом, Птолемей сильно навредил Адрасту; становится трудно сочувствовать кому–то и считать его жертвой обстоятельств, когда он убил другого человека в мелкой ссоре. Именно из–за добавления Птолемеем перепела начинаешь понимать рассказ Геродота иначе.
Заманчивый сценарий с этим добавлением заключается в том, что Птолемей использует эту историю, чтобы сослаться на самого себя. Как я уже упоминал во введении к этой диссертации, хотя Фотий называет Птолемея сыном Гефестиона, он также известен под прозвищем Птолемея Хенна или «Птолемея–перепела». В связи с этим именем Бауэрсок предположил, что поэт Марциал мог знать о Птолемее, поскольку в одной из своих эпиграмм он сравнивает плохие подделки своих работ с подражанием перепелке (coturnix), что может означать, что Марциал игриво намекает на Птолемея и его репутацию через его агноним. Если учесть, что в этом отрывке есть слово ὄρτυγος, которое также означает перепелку, то возможно, Птолемей не только обыгрывает известную геродотовскую историю, чтобы придать ей юмористический оттенок, но и использует ее как способ сослаться на себя в своей собственной работе.

Гигес

Сложные интертекстуальные связи между Птолемеем и Геродотом становятся более понятными в отрывке Птолемея о Гигесе, предке Креза и телохранителе Кандавла, который стал царем Лидии после убийства Кандавла и узурпации трона. В этом отрывке Птолемей снова утверждает, что Геродот намеренно утаил имена от своих читателей, когда рассказывал эту историю. Однако он также пересматривает историю таким образом, что пародирует одну из самых известных сцен из «Истории», где Гигес подглядывает за лидийской царицей, поскольку Птолемей разглашает пикантную информацию о личной жизни Геродота, что оказало непосредственное воздействие на текст. В результате Птолемей стирает границы реальности между Геродотом и «Историями»; одно перестает быть отделенным от другого, и становится трудно определить, где факт встречается с вымыслом:

ὡς ἡ Κανδαύλου γυνή, ἧς Ἡρόδοτος οὐ λέγει τοὔνοµα, Νυσία ἐκαλεῖτο· ἣν καὶ δίκορον καὶ ὀξυωπεστάτην φασὶ γενέσθαι, τὸν δρακοντίτην κτησαµένην λίθον, διὸ καὶ αἰσθέσθαι τὸν Γύγην ἐξιόντα διὰ τῶν θυρῶν· ἄλλοι Τουδοῦν αὐτὴν καλεῖσθαι, οἱ δὲ Κλυτίαν, Ἄβας δὲ Ἀβρὼ ταύτην καλεῖσθαι· σιγῆσαι δὲ τοὔνοµά φασι τῆς γυναικὸς τὸν Ἡρόδοτον, ἐπεὶ ὁ ἐρώµενος Ἡροδότου Πλησίρροος Νυσίας ὀνόµατι ἐρασθείς, Ἁλικαρνασίας τὸ γένος, ἐπεὶ µὴ τύχοι τῆς ἑταίρας οὐκ ἀνεχοµένης βρόχῳ ἑαυτὸν ἀνήρτησε· διὸ φυλάξασθαι ὡς ἀπεχθὲς εἰπεῖν τὸ τῆς Νυσίας ὄνοµα Ἡρόδοτον.

Женой Кандавла, которую Геродот не называет по имени, была Ниса; говорят, что у нее были двойные зрачки и острое зрение, и что она приобрела змеиный камень, благодаря которому она увидела, как Гигес выходил через дверь. Другие говорят, что ее звали Тудо, третьи — что Клития; Абант говорит, что ее звали Абро. Говорят, что Геродот замалчивает имя жены, потому что Плесиррой, которого любил Геродот, любил женщину по имени Нисия, которая была из галикарнасской семьи, и когда он не смог ее сосватать, потому что куртизанка не заинтересовалась им, он повесился в петле. Из–за этой женщины Геродот избегал имени Нисия, потому что оно вызывало у него отвращение.

История Гигеса была популярна в античности; он славился своим богатством и посвящениями в Дельфах, но мемом стало его восшествие на лидийский престол. Самый известный вариант истории Гигеса можно найти в «Истории» Геродота, это история запретного желания и его трагических последствий, в центре которой находится акт вуайеризма, который был описан как одно из самых софистических произведений древней художественной литературы.
В рассказе Геродота Кандавл, лидийский царь, настолько обожал свою жену, что считал ее самой красивой из всех живущих на свете женщин. Чтобы доказать свою правоту, Кандавл заставляет своего телохранителя Гигеса подсмотреть, когда царица раздевалась, чтобы лучше понять его одержимость своей женой. Гигес идет на это и думает, что ему удалось остаться незамеченным, но от нее не укрылось, что он ускользнул за дверь. На следующий день царица вызывает Гигеса и предлагает ему выбор, чтобы искупить ее позор: либо совершить самоубийство, либо убить Кандавла и стать царем; неудивительно, что Гигес выбирает последнее и становится царем. [1] Конкретный отрывок из «Истории» об истории Гигеса, который Птолемей пародирует выше, выглядит так:

ὃ µὲν δὴ ὡς οὐκ ἐδύνατο διαφυγεῖν, ἦν ἕτοιµος: ὁ δὲ Κανδαύλης, ἐπεὶ ἐδόκεε ὥρη τῆς κοίτης εἶναι, ἤγαγε τὸν Γύγεα ἐς τὸ οἴκηµα. καὶ µετὰ ταῦτα αὐτίκα παρῆν καὶ ἡ γυνή. ἐσελθοῦσαν δὲ καὶ τιθεῖσαν τὰ εἵµατα ἐθηεῖτο ὁ Γύγης. ὡς δὲ κατὰ νώτου ἐγένετο ἰούσης τῆς γυναικός ἐς τὴν κοίτην, ὑπεκδὺς ἐχώρεε ἔξω, καὶ ἡ γυνὴ ἐπορᾷ µιν ἐξιόντα. µαθοῦσὰ δὲ τὸ ποιηθέν ἐκ τοῦ ἀνδρὸς οὔτε ἀνέβωσε αἰσχυνθεῖσα οὔτε ἔδοξε µαθεῖν, ἐν νοῶ ἔχουσα τίσεσθαι τὸν Κανδαύλεα. παρὰ γὰρ τοῖσι Λυδοῖσι, σχεδὸν δὲ καὶ παρὰ τοῖσι ἄλλοισι βαρβάροισι καὶ ἄνδρα ὀφθῆναι γυµνόν ἐς αἰσχύνην µεγάλην φέρει).

Поскольку Гигесу некуда было деваться, он согласился. Кандавл, решив, что пора спать, ввел Гигеса в комнату; жена последовала за ним, и когда она вошла и стала укладываться, Гигес увидел ее; когда же она повернулась к нему спиной, чтобы лечь в постель, он выскользнул из комнаты. Женщина увидела его, когда он выходил, и поняла, что это проделки мужа. Но, хотя ей было стыдно, она не закричала и не подала виду, что что–то заметила, ибо намеревалась наказать Кандавла; ведь у лидийцев и большинства чужеземных народов считается большим позором, если видят нагишом даже мужчину.

В центре внимания рассказа Геродота о Гигесе — акт созерцания, который управляет всем повествованием от начала до конца; Кандавл хочет, чтобы Гигес увидел царицу, Гигес прячется, Гигес видит царицу, а царица видит его. Вся сцена одновременно апофтегматична и трансгрессивно развратна, что является прямым следствием того, что рассказчик и читатель находятся в таком же положении, как и Гигес; как и он, читатель вынужден войти в царскую опочивальню. Несмотря на акцент на акте созерцания, Геродот не раскрывает, как царица смогла увидеть Гигеса, хотя и стояла к нему спиной, когда он выскользнул из комнаты после того, как подглядел, как она раздевается. Здесь в дело вступает Птолемей, который предлагает несколько объяснений того, как царица увидела Гигеса: у нее были двойные зрачки, она была остроглазой и приобрела змеиный камень. Острота зрения не требует объяснений и интратекстуально перекликается с геродотовым отрывком Птолемея о Ксерксе с Драконом, а вот двойной зрачок и змеиный камень относятся к области сверхъестественного.
Считалось, что обладание двойным зрачком, физическим признаком, который встречается у некоторых людей, увеличивает вероятность магической силы глаза, потому что удвоение зрачка удваивает количество отверстий, из которых глаз испускает свои лучи, поскольку существовала теория, что глаз обладателя посылает жертве негптивные излучения (Plutarch Moralia 680b-682b). Эта теория восходит к Демокриту, который говорил, что вред наносится частицами ненависти и злобы, исходящими из глаз заклинателя; поэтому удвоение зрачка удваивало магическую силу его обладателя. Змеиные камни, согласно Филострату (Apollonius of Tyana 3.6), также, как считалось, обладали магическими свойствами, но особенно интересно, что они наделяли своего владельца теми же силами, что и кольцо Гигеса, вместо того, чтобы противодействовать этим силам. [2] Интересно еще, что в истории Гигеса у Геродота нет никаких сверхъестественных элементов, особенно волшебного кольца; [3] Филострат же наверняка имеет в виду версию Платона, в которой волшебное кольцо играет решающую роль.
В версии Платона вместо Гигеса, верного телохранителя и доверенного лица, которого мы находим у Геродота, перед нами предстает предок Гигеса. [4] Гигес — ничтожный пастух, который случайно нашел кольцо–невидимку и решил воспользоваться этой возможностью, придумав способ проникнуть во дворец; оказавшись там, он прелюбодействует с царицей и с ее помощью убивает царя и захватывает лидийский трон. Таким образом, версия Платона отличается от версии Геродота тем, что это наивная фантазия, где центральной фигурой является предок Гигеса. Более того, Геродот изображает Гигеса с трагизмом; он — жертва обстоятельств, чье предназначение — быть орудием в крушении Кандавла, поскольку он вынужден попадать в независящие от него ситуации. [5] Платоновский же Гигес сам создает обстоятельства, в которых оказывается; он безжалостно честолюбив и получает возможность исполнить свое самое заветное желание, воспользовавшись случайной находкой волшебного кольца. Читатели следуют за Гигесом на его беспринципном и убийственном пути к трону, поскольку он один инициирует преступления, которые позволяют ему стать царем и сводят на нет любое ощущение трагедии в этой истории.
Магическое кольцо в версии Платона — это та особенность, которая больше всего отличает ее от рассказа Геродота, и оно впервые появляется в версии Платона; более ранних преданий о нем не сохранилось, что дает возможность предположить, что Платон добавил кольцо для аргументации. Однако следует отметить, что в античной литературе существует множество волшебных колец, которые наделяли своих владельцев необыкновенной силой против болезней и чар, или злого глаза. По мнению Лэрда между историями Геродота и Платона существует связь, поскольку слово δακτύλιος, обозначающее кольцо у Платона, созвучно с Δάσκυλος, именем отца Гигеса в версии Геродота.
При рассмотрении отрывка Геродота бросается в глаза, что царица ни разу не названа по имени; она упоминается только как жена или царица Кандавла. Птолемей же делится не только, по его словам, настоящим именем царицы, Нисия, но и утверждает, что другие авторы упоминают имена Тудо, Клитии и Абро, но за исключением Тудо, эти имена в связи с мифом о Гигесе больше нигде не встречаются (и неясно, был ли Абант реальным автором; скорее всего, он сфабрикован Птолемеем). Имя Тудо важно потому, что это имя царицы в другой истории о Гигесе, написанной Николаем Дамасским, что позволяет предположить, что Птолемей знал версию Николая, а также версии Геродота и Платона. Сказание Николая Дамасского написано гораздо позже сказаний Геродота и Платона, в первом веке до нашей эры. Оно должно было быть в шестой книге его «Истории», но оригинальный текст не сохранился, и история дошла до нас только в эпитоме Константина Багрянородного десятого века до нашей эры (FGrHist 90). [6] В версии Николая отсутствуют трансгрессия и вуайеризм версии Геродота, а также сверхъестественные элементы, присутствующие в версии Платона; взамен в ней есть сложный любовный треугольник, который имеет больше общего с греческими романами. Несмотря на эти различия, если мы сравним истории о Гигесе Николая и Геродота, то увидим, что, хотя сюжеты историй отличаются, есть и параллели, позволяющие предположить, что Николай знал версию Геродота: Николай, как и Геродот, упоминает, что Гигес — сын Даскила, хотя имя царя отличается (в версии Николая он Садиатт, а не Кандавл); нам говорят, что его отца звали Мирс, и то же самое мы находим у Геродота. Кроме того, в других местах работы Николая очевидна интертекстуальная связь с Геродотом, поэтому логично заключить, что Николай свободно заимствовал и развивал лидийские логосы Геродота. [7]
Однако, в отличие от Геродота, Николай называет имя царицы, конкретно Тудо, и оно затесалось и в версию Птолемея. Геродот, конечно, не называет имя царицы, и если для этой истории основным источником Николая был Геродот, то возникает проблема, откуда это имя взялось. Одна из возможностей заключается в том, что Николай мог основывать свою историю на рассказе историка пятого века до нашей эры Ксанфа Лидийского, и в его пользу говорят три приметы. Во–первых, хотя Лидиака Ксанфа не сохранилась, есть несколько фрагментов, которые имеют некоторое сходство с обсуждениями в работе Николая, особенно о царях Гераклидах, [8] которых Геродот не упоминает.
Во–вторых, кроме Геродота, Ксанф — единственный другой ранний писатель, который, как известно, обсуждал Лидию; в результате, когда Николай использует ионические фигуры для обсуждения лидийских тем, которые не упоминаются Геродотом, например, царей Гераклидов, предполагается, что его источником должен был быть Ксанф. В-третьих, утверждение Эфора о том, что Ксанф дал Геродоту τὰς ἀφορµάς, «вдохновение», некоторые интерпретируют как то, что Ксанф жил раньше, другие утверждают, что это означает, что хронологически Геродот продолжил там, на чем остановился Ксанф, но из–за отсутствия доказательств некоторые просто утверждают, что они были прямыми современниками и в качестве своих источников использовали общие народные истории.
Я не хочу ввязываться в дебаты о том, кто из Геродота и Ксанфа был более ранним, и кто на кого повлиял, поскольку это выходит за рамки данной диссертации. Однако я обратил внимание на связь между Николаем и Ксанфом потому, что, хотя Николай, возможно, думал, что копирует подлинную информацию Ксанфа, например, имя царицы Тудо, возможно, что Ксанф на самом деле не писал о царях Мермнадах (Гигесе и его потомках, включая Креза), и вместо этого его рассказ мог закончиться на Гераклидах (Кандавле). Это означало бы, что информация Николая о Мермнадах должна была прийти откуда–то еще, и это заставило фон Фрица утверждать, что непосредственным источником Николая был эллинистический писатель, который вмешался в оригинальный текст Ксанфа.
Писатель, о котором идет речь — Дионисий Скитобрахион, автор третьего века до нашей эры, написавший массу разнообразных сочинений. В Deipnosophistae Афиней приводит сведения о Ксанфе Лидийском вместе со ссылкой на опровержение того, что сочинение Ксанфа было написано Скитобрахионом, а не самим Ксанфом (Athenaeus 12.515). Считается, что именно Скитобрахион придумал мелодраматические и фантастические рассказы об Ардисе, Гигесе и Крезе, которые появляются в работе Николая, и что он приписал их Ксанфу, прекрасно зная, что его ссылки не могут быть обоснованы, если оригинальный текст Ксанфа к тому времени уже был утерян. Это возвращает нас к Птолемею и его включению имени Тудо. Возможно, Птолемей просто скопировал его у Николая, когда использовал его в качестве источника, и не знал о происхождении этого имени. Однако Птолемей был проницательным писателем, и его вряд ли легко было бы обмануть другим авторам. Напротив, поскольку он приложил столько усилий для фабрикации материалов и источников, маловероятно, что он был бы обманут той же уловкой, когда ее использовал кто–то другой. Поэтому, хотя мы не можем знать наверняка, заманчиво предположить, что Птолемей знал о вмешательстве Скитобрахиона в оригинальный текст Ксанфа, ведая, что имя Тудо было его добавлением к рассказу, а не особенностью Лидиаки Ксанфа. Если бы это было так, это означало бы, что Птолемей намеренно использовал информацию, которая, как он знал, была получена от плодовитого эллинистического фальсификатора. Это может сделать сомнение Птолемея в честности Геродота по отношению к своим читателям еще более ироничным, поскольку он мог использовать нечестную информацию от фальсификатора, чтобы исправить Геродота, что усиливает пародийный характер и ненадежность собственной версии рассказа Птолемея.
Кульминация в игре Птолемея по переписыванию этого отрывка Геродота и снабжению его именем царицы достигает своего апогея, когда он утверждает, что на самом деле царицу лидийцев звали Нисия. Согласно Фотию, Птолемей утверждал, что Геродот знал имя лидийской царицы, но решил скрыть его, потому что у него была личная связь с этим именем; это было потому, что царицу звали как и куртизанку, в которую был влюблен любовник Геродота, Плесиррой, но когда его чувства не нашли взаимности, он покончил жизнь самоубийством, повесившись. Ни в одном другом древнем тексте нет упоминания о Плесиррое, как нет и других историй о том, что у Геродота был возлюбленный мужчина; похоже, что эта информация возникла благодаря живому воображению Птолемея. Эффект сфабрикованных откровений Птолемея о Геродоте и его личной жизни изначально выставляет Геродота как эмоционально неустойчивого и ненадежного автора, поскольку, утверждая, что Геродот вообще скрыл имя царицы, Птолемей играет на и без того испорченной репутации Геродота, еще раз указывая на его нежелание делиться информацией (особенно именами) со своими читателями. Эта тактика еще больше подрывает склонность читателей полностью доверять Геродоту и его версии событий в «Истории». Когда он затем объясняет причины, по которым Геродот не раскрыл имя царицы, Птолемей говорит, что не из чести или из приличия не раскрыл ее имя (как предполагал Ларсон), а потому что имя Нисия имеет личную связь с Геродотом; его друг покончил с собой из–за женщины по имени Нисия, и поэтому он не может выносить это имя. Таким образом, вся история выглядит как пародия; пародируется не только сама история Гигеса, но и сам Геродот, поскольку Птолемей, используя репутацию Геродота, пародирует эту историю, чтобы создать изощренную выдумку.

Геродот — плагиатор

Акцентируя внимание на ненадежности или недостоверности Геродота, Птолемей фактически создает параллель между собой и Геродотом. Она усиливается в последнем геродотовском отрывке в работе Птолемея:

Καὶ ὡς Πλησίρροος ὁ Θεσσαλὸς ὁ ὑµνογράφος, ἐρώµενος γεγονὼς Ἡροδότου καὶ κληρονόµος τῶν αὐτοῦ, οὗτος ποιήσειε τὸ προοίµιον τῆς πρώτης ἱστορίας Ἡροδότου Ἁλικαρνασσέως· τὴν γὰρ κατὰ φύσιν εἶναι τῶν Ἡροδότου ἱστοριῶν ἀρχήν· Περσέων οἱ λόγιοι Φοίνικας αἰτίους γενέσθαι φασὶ τῆς διαφορῆς.

Плесиррой Фессалийский, сочинитель гимнов, был возлюбленным Геродота, а также его наследником; он написал введение к первой книге «Истории» Геродота Галикарнасского; он [Птолемей] говорит, что правильное начало «Истории» звучит так: «Персидские блогеры говорят, что причиной вражды были финикийцы.

В этом отрывке еще раз появляется Плесиррой, и снова его называют возлюбленным Геродота. Однако, несмотря на самоубийство в предыдущем отрывке, по словам Птолемея, ему все же удалось написать введение к «Истории» вместо Геродота.
Пролог Геродота — одно из самых известных в античной литературе предисловий, являясь важной особенностью «Истории». Он устанавливает программное прочтение текста и определяет объем работы, поэтому более поздние историки часто принимали введение Геродота за образец и приспосабливали его для своих собственных работ. Поэтому утверждение Птолемея, что пролог написал Плесиррой, значительно подрывает авторитет Геродота как автора. Хотя, как мы видели в предыдущих отрывках, Птолемей ставил под сомнение готовность Геродота делиться конкретной информацией со своими читателями, что намекает на репутацию Геродота и играет на ней, здесь Птолемей не сдержался, он ставит под сомнение всю честность и достоверность «Истории», утверждая, что Геродот прикрепил свое имя к работе, которую написал другой человек.
Возможно, что Птолемей демонстрирует свое знакомство с Геродотом и его работой, ссылаясь на альтернативное издание «Истории», содержащее небольшой вариант известного пролога, который записан Аристотелем (Rhet. 3.9.2): «Ниже изложена история Геродота Фурийского» (Ἡροδότου Θουρίου ἥδ ἱστορίης ἀπόδειξις). Примечательным отличием является то, что согласно Аристотелю, Геродот известен как «Геродот Фурийский» (Ἡροδότου Θουρίου), а не «Геродот Галикарнасский» (Ἡροδότου Ἁλικαρνησσέος), и версия Аристотеля также имеет другой порядок слов, хотя ни один современный издатель ему не следует. Этот вариант чтения интригует, поскольку древние источники единодушно согласны с тем, что местом рождения Геродота был Галикарнас. Более того, Аристотель не единственный древний автор, который приводит альтернативную версию: Лидийская хроника (99 г. до н. э.) цитирует «Геродота Фурийского», у императора Юлиана Геродот значится как «λογοποιός из Фурий» (Epistulae 22), а Страбон [9] и Плутарх [10] также ссылаются на Геродота как на «Геродота из Фурий». Ассоциация между Геродотом и Фуриями связана с античной традицией, согласно которой Геродот эмигрировал в Фурии, где он умер и был погребен, но является ли это предположением, основанным на варианте в прологе, или этот вариант был основан на биографическом факте, не установлено. Очевидно лишь то, что свидетельства вышеуказанных авторов поддерживают альтернативную версию текста, что вызывает весьма вероятную перспективу того, что существовал другой текст «Истории», содержащий пролог из Фурий, который находился в обращении в то же время, что и сохранившаяся версия с Галикарнаса. Более того, как следует из разницы в порядке слов в тексте Аристотеля, вполне возможно, что другая версия не просто содержала вариант прочтения города Геродота, но могла быть совершенно другой отредактированной версией «Историй» и могла содержать какую–то альтернативную информацию, например, логосы, на которые Геродот ссылается, но не включает их в нашу сохранившуюся версию «Историй».[11]
Птолемей мог знать, что в обращении находились две версии «Истории», и его утверждение в этом отрывке, что именно любовник Геродота написал введение, могло быть его сатирическим взглядом на ситуацию и на расхождения между двумя версиями столь известного текста. Вполне вероятно, что Птолемей выдумал его, тем более что любовники–мужчины, похоже, были темой, которая его интересовала, и включение Плесирроя в качестве автора показывает, что Птолемей никогда не собирался воспринимать это утверждение всерьез.

*****

В заключение скажу, что моя диссертация не носит исчерпывающий характер, и есть еще много аспектов текста, которые необходимо изучить. Тем не менее, я надеюсь, что мне удалось убедительно доказать, что чтение Новой истории — это сложный и исследовательский опыт, и, несмотря на то, что она, безусловно, увлекательна, она была гораздо более организованной, подробной и сложной, чем можно предположить по эпитоме Фотия. Работа является продуктом своего времени. Новая история — это текст, который заслуживает большего признания за свое место в императорской греческой художественной литературе. Надеемся, что данное исследование откроет новые пути для изучения Птолемея и его текста.

---

[1] Об исторической личности Гигеса известно немного, но мы знаем, что он правил Лидией в 680-645 гг. до н. э., начал добычу золота из Пактола, напал на Милет и Смирну, захватил Колофон и отправил щедрые подношения в Дельфы. Он получил защиту Ассирии от киммерийцев, но позже потерял ее, помогая Псамметиху I Египетскому, а затем был убит во время нового киммерийского вторжения. Как и его богатство, его гробница была известна в древности и была идентифицирована на кладбище царских холмов в Бин–Тепе.
[2] Плиний Естественная история 37.158 также упоминает змеиные камни, но не приписывает им никакой магической силы.
[3] Другие рассказы о Гигесе включают: философский рассказ Главкона в «Государстве» Платона (359c-360b), возможную трагедию, основанную на фрагменте папируса (POxy. 2382), версию Николая Дамасского FGrHist (№ 90, f 45-47), а также очень краткое описание Плутарха (Moralia. 301f-302a) и краткое изложение Юстином версии Помпея Трога (1.7).
[4] Лэрд утверждает, что в версии Платона всегда фигурировал предок Гигеса, а не сам Гигес, поскольку маловероятно, что это ошибка в тексте, так как предок Гигеса сохранился в самых ранних рукописях Государства, а философ Прокл ссылается на рассказ о предке Гигеса в пятом веке нашей эры. Хотя позднее в Государстве (612b) Сократ упоминает кольцо Гигеса, а не кольцо предка Гигеса, Лэрд утверждает, что это намеренный акт поразительной небрежности со стороны Сократа, чтобы показать свое безразличие к рассказу Главкона.
[5] Трагический характер истории Геродота о Гигесе вызвал много дискуссий, и очевидно, что общий стиль истории Гигеса очень похож на греческую трагедию, поскольку они имеют схожие повторяющиеся темы и мотивы, например, три главных героя и верный слуга, как и в трагедиях. Кроме того, в 1950 году был найден фрагмент папируса (POxy. 2382), на котором была написана аттическая трагедия, посвященная истории Гигеса. Во фрагменте разгневанная царица рассказывает, как она заметила ускользнувшего из комнаты Гигеса, увидела, что ее муж не спит и не обеспокоен случившимся, и сразу смекнула что к чему, поэтому после бессонной ночи вызвала Гигеса для роковой беседы. Обнаружение фрагмента заставило некоторых ученых утверждать, что это ранняя трагедия, предшествующая Геродоту, и ее написал либо Фриних, либо Ион Хиосский, либо, что более туманно, ученик Эсхила. Пейдж даже зашел настолько далеко, что утверждал, что повествование Геродота на самом деле было ничем иным, как прозаической версией аттической трагедии, и он также предположил, что эта трагедия могла быть первой из трилогии о падении дома династии Мермнадов в Лидии. Однако сейчас общепризнано, что фрагмент датируется эллинистическим периодом и, возможно, в значительной степени перефразировал версию Геродота о Гигесе.
[6] Возможно, что эпитома Багрянородного неполная, поскольку кажется, что после смерти царя должен быть еще один отрывок, в котором нам могли рассказать, как царица стала фактической женой Гигеса и исполнилось предзнаменование об орлах. Несмотря на возможную неполноту рассказа, важным аспектом версии Николая является то, что она предполагает, что происхождение Гигеса могло привести к созданию политической фракции, которая была ему предана и поддерживала его узурпацию трона, что может отражать реальные исторические события.
[7] Рассказ Николая о Крезе на костре (FGrHist 90. f. 68) является очевидной адаптацией и разработкой версии Геродота (Истории 1.81-88). Кроме того, его рассказ об Ардисе (FGrHist 90. f. 44), по–видимому, является переработанной версией рассказа Геродота, а его рассказ о гераклидском царе Сперме, который похож на историю Гигеса, поскольку он становится царем в результате интриги с Дамонно, женой царя Кадиса (FGrHist 90. F 44), а фрагмент Николая о мисийцах (FGrHist 90, f. 71) очень похож на рассказ Геродота о возвращении Дария в Сарды после скифской экспедиции (Histories 5.12-14). Эта интертекстуальность между двумя авторами подразумевает, что Николай свободно заимствовал и развивал логосы Геродота.
[8] Ксанф упоминает Скамандрия как лидера фригийцев, поселившихся в Азии (FGrHist 765. 5); это подтверждает Николай (FGrHist 90. 26). Рассказ Николая о царе Камблите (FGrHist 90.22) является развитием рассказа Ксанфа (FGrHist 765. 12).
[9] Страбон География 14.2.16: «Среди уроженцев Галикарнаса был историк Геродот, которого впоследствии стали называть фурийцем, потому что он участвовал в отправке колонии в Фурии», (ἄνδρες δὲ γεγόνασιν ἐξ αὐτῆς Ἡρόδοτός τε ὁ συγγραφεύς, ὃν ὕστερον Θούριον ἐκάλεσαν διὰ τὸ κοινωνῆσαι τῆς εἰς Θουρίους ἀποικίας).
[10] Плутарх Злословие Геродота 868a. 'Он не должен был так яростно обрушиваться даже на греков, которые занимались медициной; ведь он всего лишь фуриец, согласно обычному мнению, но связан с Галикарнасом» (Ἔδει µὲν οὖν µηδὲ τοῖς µηδίσασιν Ἑλλήνων ἄγαν ἐπεµβαίνειν, καὶ ταῦτα Θούριον µὲν ὑπὸ τῶν ἄλλων νοµιζόµενον, αὐτὸν δὲ Ἁλικαρνασσέων περιεχόµενον).
[11] В 1.184 Геродот упоминает «ассирийские логосы», которых не находится в тексте; но не сохранились ли они или никогда не существовала, сказать невозможно. Есть также несколько ссылок на темы в «Истории» (1.106; 7.213), которых нет в дошедшей до нас версии текста.