Полибий писал «Истории» в интеллектуальной среде, настроенной, в основном, на принятие принципа империализма. Так, в середине II века до н. э. греческие философы спорили о том, должны ли правительство и международные отношения, включая империализм, основываться на естественной справедливости, которая реализуется через благодеяния и умеренность, или на целесообразности, достигаемой через условности или самовозвеличивание (глава 1). Среди поэтов и пророков второго и начала первого веков, размышлявших о римской власти, одни прославляли, другие осуждали Рим, но даже последние иногда восхваляли или тосковали по правлению эллинистических или восточных царей. Это свидетельствует о принципиальном принятии империализма (глава 2). Греческие и римские историки третьего, второго и первого веков, а также еврейский автор 1 Маккавейской книги в целом разделяли то же мировоззрение, поскольку часто защищали политику и действия великих держав, таких как Рим или Карфаген. Только Агафархид, современник Полибия, осуждал империализм как несправедливый и нецелесообразный порядок (глава 3). Таким образом, восхищение Полибия империалистической экспансией в принципе и римским господством в частности соответствует взглядам, распространенным среди греческих интеллектуалов его времени (глава 4).
Полибий был знаком с философской защитой империализма на основе справедливости или целесообразности, поскольку он посещал лекции Карнеада в Риме (33.2), и он подразумевает (в 3.4.9-11), что римляне завоевали мир ради получаемых удовольствий (hêdeôn), благ (kalôn) или преимуществ (sympherontôn). Но на самом деле он не защищал империализм на основе справедливости или целесообразности, поскольку считал имперское правление по своей сути благородным и славным (глава 4). С другой стороны, он настаивал на том, что империалистические государства должны приводить достойные предлоги для начала войн (глава 4), соблюдать справедливость во внешней политике, не связанной с ведением войны (глава 4), и проявлять благосклонность и умеренность по отношению к подвластным народам на всех этапах своего имперского развития — от приобретения, экспансии и сохранения (глава 5). Более того, он считал, что римляне, как правило, приводили достойные предлоги, когда начинали войны (глава 4). Более того, хотя он признавал, что внешняя политика Рима, не связанная с ведением войны, иногда была несправедливой, в таких случаях он часто критиковал не только римлян, но и иностранные правительства и лидеров, когда последние без необходимости ослабляли свои собственные государства, и иногда объяснял, что римляне принимали несправедливые решения, потому что были введены в заблуждение собственными благими намерениями или обмануты иностранными лидерами (глава 4). Кроме того, Полибий утверждал, что римляне, в целом, практиковали умеренность и благодетельность на всех этапах своей имперской эволюции (глава 5). Таким образом, в «Историях» он в целом положительно оценивает римское господство (главы 4-5). Но он не оправдывает римскую власть на этих основаниях. Напротив, имперское правление, которое он считал благородным и славным по своей сути, по его мнению, лишь способствовало использованию достойных предлогов (глава 4), проведению справедливой внешней политики в вопросах, не связанных с ведением войны (глава 4), и практике благодеяний и умеренности по отношению к подвластным государствам (глава 5). Наконец, Полибий восхищался римским господством, хотя и признавал, что оно основано в конечном счете на агрессивном натиске, и считал, что это была цель, к которой сознательно стремились (глава 4).
То, что историк не защищал империализм на основаниях, предложенных философами, вероятно, является результатом его практического опыта в политике и войне, который научил его тому, что упорядоченные теории и категоричные суждения интеллектуалов часто сбиваются с толку бурными противоречиями и извилистыми сложностями мировых дел. Как определить, какие народы действительно неполноценны и поэтому нуждаются в благодетельной опеке имперского государства? Оправдан ли империализм, если правящая сила заблуждается относительно собственных интересов или совершает кратковременный промах в умеренности и благодеяниях? Поэтому Полибий сосредоточился не на оправдании, а на формировании имперского правления. Его нескрываемое восхищение имперским владычеством в сочетании с настойчивым требованием смягчающих принципов, хотя и коренится в традиционном мышлении, по крайней мере, в некоторой степени отвечает опасениям более слабых народов, столкнувшихся с суровой реальностью римской власти.
В нескольких важных аспектах Полибий демонстрирует интеллектуальную дистанцию от Рима. Он восхищался имперским владычеством в принципе, а не только Римом (глава 4). Он признавал, что имперское правление, включая правление Рима, является результатом агрессивного натиска (глава 4). В одном случае он критиковал римлян за угрозу объявить войну другому государству, хотя у них не было достойного предлога для того, чтобы взяться за оружие (глава 4); он заметил, что они иногда принимали несправедливые решения во внешней политике, не связанные с ведением войны (глава 4); он предположил, что они иногда не относились к подданным государствам с благосклонностью и умеренностью (глава 5). Он проявлял заботу о подданных Рима. Эта забота особенно заметна в советах, которые он давал империалистическим государствам и зависимым от них территориям. Советуя империалистическим государствам соблюдать умеренность и благосклонность по отношению к подданным, он объяснял, что такие качества наилучшим образом способствуют интересам правящей власти, но этот совет также косвенно служил для повышения благосостояния подвластных народов (глава 5). О том, что он действительно заботился об их благополучии, свидетельствует тот факт, что он советовал им обеспечить собственное выживание и сохранить как можно больше независимости и достоинства путем разумного сотрудничества с Римом. Именно для того, чтобы подчеркнуть этот момент, он порицал государства и лидеров, которые практиковали покорность или вели губительные войны против Рима, представляя их в качестве поучительных примеров для наставления греческих политических классов (главы 4 и 6). Поскольку «Истории» были также предназначены для обучения будущих поколений военному делу, Полибий иногда хвалил военные решения и действия врагов Рима или показывал, как они могли бы сражаться более эффективно, когда считал такие наблюдения поучительными (глава 6). Его присутствие в Северной Африке во время Третьей Пунической войны можно отчасти объяснить желанием довести «Истории» до соответствующего завершения (глава 7). Его готовность пропагандировать новые политии, введенные римлянами в Ахайе после 146 года, можно объяснить в значительной степени его собственными политическими убеждениями (глава 7). Полибий изобразил римлян в их поведении похожими иногда на греков, иногда на варваров. Более того, он сообщает о случаях, когда греки прямо называли их варварами; он сам неявно называл римлян варварами по крайней мере в одном отрывке, а возможно, и в других местах (глава 8). Приписывая рост римского могущества Фортуне, он выдает ощущение того, что это явление не поддается полному рациональному объяснению (глава 8). Полибий предвидел окончательный крах римского господства и объяснил условия, которые приведут к коллапсу. Он расширил «Истории» (среди прочих причин) для того, чтобы помочь будущим поколениям определить, следует ли восхвалять и подражать Римской империи или порицать ее. Он ожидал, что в будущие века будут созданы новые империи (глава 9).
Среди этих примеров distance intérieure Полибия три требуют особого комментария. Первый — это убеждение, что государства–субъекты должны обеспечить свое выживание и сохранить как можно больше независимости и достоинства путем разумного сотрудничества с Римом, по возможности избегая действий, которые усилили бы римский контроль, или даже принимая позитивные меры для ограничения роста римской власти (глава 4). Например, в 182/1 году сенат попросил Ахейскую лигу позволить некоторым спартанским изгнанникам вернуться домой (Polyb. 24.1-2). Однако в следующем году Ликорта и его соратники заявили, что следует сохранить существующие порядки. Более того (настаивали они), подчеркивая, что выполнение требования сената подорвет правила и интересы Лиги, ахейцы смогут убедить римлян отозвать свое требование. Напротив, Калликрат и его союзники выступали за подчинение римским требованиям. В итоге Лига отправила в Рим посольство с инструкциями просить сенат отозвать их просьбу. Калликрат, хотя и был членом этой делегации, посоветовал сенату принять меры, чтобы в будущем римские инструкции выполнялись. Он рекомендовал сенату поддержать тех политиков в греческих государствах, которые выступали за повиновение Риму, и смирить их противников. Избранный стратегом на 180/79 год, Калликрат приступил к восстановлению спартанских изгнанников. Полибий осуждал Калликрата за то, что тот призывал сенат напрямую вмешиваться во внутренние дела Ахейской лиги, что, по его мнению, означало изменения к худшему, так как привело к ослаблению Лиги по отношению к Риму. Напротив, он похвалил партию Ликорты, который разумно пытался защитить национальный суверенитет (24.8.1-10.13)1.
В связи с обсуждением Ликорты и Калликрата Полибий сравнил политику ахейских государственных деятелей Филопемена и Аристена. Аристен с готовностью делал все, что отвечало римским интересам, иногда даже предвосхищая их приказы. Однако он стремился, чтобы его считали соблюдающим законы, и принял этот имидж, хотя и уступал всякий раз, когда какой–либо ахейский закон вступал в явное противоречие с римскими требованиями. В оправдание такого подхода он объяснял, что в политике есть две цели: честь (to kalon) и целесообразность (to sympheron). Политические лидеры должны стремиться к чести, если эта цель достижима; в противном случае они должны стремиться к целесообразности. Поскольку ахейцы не были достаточно сильны, чтобы добиваться чести путем военного противостояния с Римом, единственным разумным курсом было стремление к целесообразности через готовность подчиняться римским требованиям.
Филопемен без колебаний выполнял любые просьбы, которые соответствовали законам Ахейской лиги и союзу с Римом. Однако, когда они противоречили друг другу, он утверждал, что ахейцы должны в первую очередь отстаивать свою собственную позицию, а затем приводить контраргументы. Если в конце концов им не удавалось убедить римлян, они должны были уступить и выполнить приказ, как бы призывая богов в свидетели несправедливости.
Хотя Филопемен (как и Аристен) признавал римское превосходство (hyperbolê), он утверждал, что для подданных (tois hypotattomenois) целесообразно, насколько это возможно, сопротивляться требованиям имперской власти (hyperokhê), которые нарушают их собственные права (tôn idiôn dikaiôn). Этим ахейцы могли отсрочить день, который неизбежно должен был наступить, когда они и все греки будут вынуждены выполнять все римские приказы, так как римляне уважали клятвы, договоры, добросовестное отношение к союзникам (tous symmakhous) и справедливость, и поэтому их можно было убедить отказаться от неправомерных требований. Если же ахейцы с готовностью подчинятся любому приказу как военнопленные (hoi dorialôtoi), то они станут такими же, как жители Сицилии и Капуи, которые долгое время были признанными рабами Рима (tôn homologoumenôs kai palai douleuontôn).
Таким образом, для Филопемена беспрекословное подчинение Риму повлекло бы за собой унижение ахейской лиги, равносильное статусу провинции или включению в состав римского государства без полных гражданских прав. Ахейцы превратились бы из подвластных союзников в виртуальных военнопленных и рабов. Это проницательное наблюдение о прогрессивных этапах отношений с римским государством и эволюции римской власти на греческом востоке.
Следует отметить, что, хотя и Аристен, и Калликрат выступали за готовность подчиниться римским требованиям, Аристен не советовал римлянам агрессивно воспитывать корпус политиков в Ахайе (и в других местах Греции), которые бы постоянно работали против своих националистических оппонентов для принуждения к повиновению имперской власти. По этой причине Полибий относился к нему с уважением. Историк назвал политику Филопемена почетной (kalê), а политику Аристена — достойной (euskhêmôn). Более того, он считал политику обоих мужей безопасной (asphaleis), поскольку каждый из них, по его мнению, защищал права (ta dikaia) Ахейской империи против Рима. Таким образом, хотя он и уважал Аристена за правильную оценку римского превосходства и патриотизм, он явно отдавал предпочтение позиции Филопемена, который всегда старался защитить ахейский суверенитет от римских посягательств (24.11-13; ср. 39.3.4-8).
На протяжении всей «Истории» Полибий придерживается той же позиции, призывая подвластные государства сохранять как можно больше независимости и достоинства. Так, он похвалил Гиерона II Сиракузского за помощь Карфагену во время Наемнической войны (241-238), поскольку такая политика ограничивала римское господство (1.83.2-4). Напротив, он осудил Прусия II Вифинского за его жалкое раболепие перед римлянами, которые были довольны поведением царя (30.18). В 169/8 году сам Полибий как влиятельный лидер Ахейской лиги сначала поддержал план отправки военной помощи братьям Птолемею VI и Птолемею VIII, которым в то время угрожал Антиох IV. В этом вопросе он выступил против Калликрата, который настаивал на том, что ахейцы должны держать все свои ресурсы в распоряжении Рима. В конце концов, однако, Полибий отказался от участия в дебатах и позволил отказаться от предложения о военной помощи, поскольку консул Марций Филипп попросил Лигу поддержать римскую политику дипломатического вмешательства (29.23-5). Полибий рассказывает, что накануне Третьей македонской войны эпирский лидер Кефал молил богов о том, чтобы война не началась и чтобы политический вопрос не был решен в пользу Рима или Македонии; однако после начала конфликта он предложил вести себя по отношению к римлянам корректно в соответствии с римско–эпирским союзом, но не хотел бесчестно прибегать к их помощи сверх этого обязательства или быть неоправданно покорным. Полибий описывает Кефала как мудрого и стойкого человека, который даже в это время придерживался лучшего мнения (epi tês aristês hypêrkhe gnomês) (27.15). Как и Кефал, некоторые ахейские лидеры с опаской понимали, что явная победа в Третьей македонской войне установит превосходство одной или другой стороны. Это видно из 28.6.1-5, где Полибий сообщает, что в 170/69 году его собственный отец Ликорта выступал за строгий нейтралитет в конфликте между Римом и Персеем, поскольку победители будут обладать огромной властью. Однако в этом случае стратег Архонт, поддержанный самим Полибием, который в то время был гиппархом, убедил Лигу оказать полную военную поддержку римлянам. Поддерживая этот курс действий, Архонт утверждал, что он и другие лидеры националистов должны были действовать так, как того требовали обстоятельства, то есть не давать своим врагам возможности напасть на них и подвергнуть себя депортации со стороны римлян (28.6.7-7.1; 28.12.1-6). Таким образом, Полибий понимал, что слабые государства не всегда могут избежать действий, которые могли бы усилить правящую власть. Действительно, в 30.6.5-8 он отмечает, что три класса греческих политических лидеров были впоследствии обвинены из–за их поведения во время войны (ср. 30.13 об их депортации в Италию). Первый из них, говорит он, состоял из людей, которые не были рады решительному разрешению конфликта и подчинению мира одной империалистической державе, и которые по этой причине соблюдали строгий нейтралитет. Поэтому политика Архонта была разумной, основанной на благоразумном предвидении. Но в целом Полибий хвалил государственных деятелей и правителей, которые в разумных пределах принимали меры, чтобы сдержать усиление римского контроля. Таким образом, восхищаясь римским господством, Полибий одновременно советовал более слабым государствам ограничить рост римской власти. Возможно, древний историк смог примирить эти противоречивые реакции на римское господство. Ключ к пониманию того, как он мог это сделать, я полагаю, можно найти в его мнении, что ахейские националисты, такие как Филопемен, Ликорта и Архонт, которые стремились защитить суверенитет своей страны, были единственными настоящими друзьями Рима (24.10.5; ср. 39.3.4-8). Таким образом, Полибий как бы намекает, что сохранение внутренней автономии подвластных государств лучше всего отвечает имперским интересам Рима. Таким образом, он мог одновременно отстаивать некоторую степень независимости подданных и защищать верховенство имперской власти.
Второй аспект интеллектуального дистанцирования Полибия от Рима, который будет здесь обсуждаться — это характер сотрудничества с правящей властью, за которое он выступал. В большинстве случаев он, несомненно, предполагал прямую помощь или сотрудничество. Так, Гиерон II восхваляется за заключение мира и союза с римлянами в 263 году до н. э., а также за постоянное снабжение их припасами, в которых они нуждались, во время Первой Пунической войны (1.16.5-11). В 170/69 году, когда консул Квинт Марций Филипп попросил самого Полибия, в то время гиппарха Ахейской лиги, предотвратить предоставление ахейцами военной помощи Аппию Клавдию Центону, римскому полководцу в Эпире, Полибий придумал, как предотвратить предоставление военной помощи (28.13.7-14). Аналогично в 169/8 году Полибий сначала поддержал план, призывающий отправить ахейские военные силы на помощь Птолемеям, которым угрожал Антиох IV, но он сразу же перестал поддерживать это предложение, когда пришло письмо от Марция Филиппа, просившего ахейцев следовать римской политике содействия урегулированию между царями путем переговоров. Хотя ахейцы отдавали предпочтение плану военной помощи, они решили, учитывая пожелания римлян, отправить послов для достижения соглашения путем переговоров (29.23-5).
Однако в некоторых случаях Полибий должен был предусмотреть определенную степень тонкости в том, как более слабые государства должны сотрудничать с римлянами. Во всяком случае, такую тонкость можно наблюдать в его собственном управлении сотрудничеством ахейцев с Римом во время Третьей македонской войны. И снова его отношение (как покажет следующее обсуждение) выдает фундаментальную заботу об интересах подвластных государств.
Полибий восхищался римским господством (глава 4). Более того, он считал, что Персей несет ответственность за войну, которую он вел против Рима. По словам Полибия, царь осуществил проект, первоначально задуманный, по недомыслию, его отцом, Филиппом V (22.18). Более того, пытаясь оправдать греков за симпатии к Персею в начале Третьей македонской войны, Полибий объясняет, что народ забыл о бедах, причиненных грекам царским домом Македонии, а также о преимуществах, предоставленных им Римской империей; они также не учли нежелательные последствия, которые должны были последовать за победой македонцев, а именно: подавляющее превосходство одного человека и подчинение греков власти абсолютного монарха (27.9-10). Но даже если Полибий называет веские причины предпочесть римскую победу, его действия в качестве гиппарха ахейской лиги в 170/69 году свидетельствуют не только о безоговорочной преданности римскому делу.
В 169 году до н. э. Лига фактически приняла решение оказать полноценную военную помощь консулу Квинту Марцию Филиппу в том, что должно было стать решающим сражением Третьей македонской войны. Тем не менее, Полибий и другие ахейские посланники, отправленные к консулу, отложили встречу с ним, чтобы обсудить подробности ахейского военного сотрудничества. Полибий объясняет, что они откладывали встречу из–за надвигающейся опасности и ждали, пока (как они считали) Марций Филипп не достигнет большей части своих целей. Тем временем, однако, Полибий и другие посланники сами участвовали в боях, которые происходили во время продвижения римских войск в Македонию. Когда Полибий и его коллеги наконец встретились с консулом, римский полководец отклонил предложение ахейцев о военной поддержке, сославшись на то, что ситуация больше не требует помощи союзников. Однако сам Полибий принимал участие в последующих римских кампаниях, пока Марций Филипп не отправил его обратно в Ахайю, чтобы помешать Лиге предоставить войска для помощи Аппию Клавдию Центону в Эпире (28.12.1-6; 28.13.1-7; 29.24.1-2). Таким образом, хотя Полибий был готов рисковать собственной жизнью ради римского дела, он не хотел направлять ахейские войска на военные операции, которые считал особенно опасными. По этой причине мы не должны считать, что, поскольку он участвовал в Третьей Пунической войне, он был бы готов вовлечь ахейские войска в этот конфликт, если бы занимал в то время политический пост.
Также полезно изучить причины, по которым Полибий поддержал ахейскую политику полного военного сотрудничества с Римом, принятую в 170/69 году, поскольку его мотивы проливают дополнительный свет на степень его сотрудничества. Когда группа ахейских националистических лидеров собралась для обсуждения посольства, отправленного в различные греческие государства консулом Авлом Гостилием Манцином осенью 170 года (ср. 28.3-5), Ликорта предложил, чтобы ахейцы соблюдали строгий нейтралитет в Третьей македонской войне (28.6.1-5). Другие выступали за энергичную оппозицию проримской партии (28.6.6). Архонт, поддержанный Полибием и другими, утверждал, что националисты должны действовать в соответствии с ситуацией, не давать своим врагам возможности выдвигать ложные обвинения и не подвергать себя той же участи, что и другие греки, которые были депортированы в Рим (28.6.7-9; ср. 28.4.6). Поэтому, когда в начале 169 года до н. э. казалось, что решающее столкновение неизбежно, Архонт (теперь стратег) решил защитить националистов от подозрений и ложных обвинений, на этот раз позитивными действиями. Он предложил декрет, предписывающий ахейцам безоговорочно и полностью поддерживать римлян. Указ был принят, и для его реализации были предприняты различные шаги (28.12.1-6). Подозрения и ложные обвинения, которые ожидал Архонт, относились к политическим врагам (ср. 28.6.7) и римлянам (ср. 28.3.3-9).
Таким образом, причины, по которым Полибий поддерживает политику полного военного сотрудничества с Римом, выглядят весьма негативными: необходимость смириться с необходимостью и не давать политическим врагам или римлянам возможности выдвинуть ложные обвинения против себя и других националистических лидеров, а также страх перед депортацией в Рим. Этому мрачному обоснованию можно противопоставить пыл и энтузиазм, которые историк испытывал к делу братьев Птолемея VI и Птолемея VIII, которые в 169/8 году обратились к Ахейской лиге за военной помощью против Антиоха IV и попросили, чтобы этими вспомогательными силами командовали Ликорта и Полибий (29.23-5). Полибий, а также Архонт и Ликорта поддержали предложение оказать такую помощь на основании союза, существовавшего между Ахайей и царством Птолемеев (29.23.3; ср. 22.3.5-6; 22.9.1-12; 24.6.3-5). Полибий также указывает, что нынешние цари имели довольно тесную связь с Ликортой и с ним самим (29.23.7; ср. 22.3.5-6; 24.6.3-5), и что отношения между Ликеем и царством Птолемеев были весьма дружественными (29.23.8). Сам Полибий утверждал, что помощь должна быть отправлена из–за договора, связывающего Ахайю и Птолемеев, а также из–за льгот, предоставленных Лиге царями этого дома (29.24.4; ср. 22.9.3; 24.6.1-5). В конце концов Ликорта одержал верх в споре о том, следует ли помогать Птолемеям, так как объяснил, что выгоды, которые правители этой династии оказали ахейцам, были столь многочисленны и велики, что никто не мог ожидать большего (29.24.11-16). Хотя в итоге Лига уступила пожеланиям консула Марция Филиппа, который хотел, чтобы ахейцы помогли заключить соглашение между Антиохом IV и братьями Птолемеями (29.25.1-6), нельзя не отметить контраст между восторженными чувствами Полибия к царству Птолемеев и тусклой оглядкой в его отношении к Риму.
Так, хотя Полибий восхищался господством Рима (глава 4), хотя он считал, что греки получили от него выгоду (27.10.3), хотя он провозглашал свою верность римлянам (tês pros Rhômaious eunoias, 39.8.1), последние не могли претендовать на самое привилегированное место в его привязанностях. Соответственно, если бы он занимал властный пост в то время, когда Риму угрожала смертельная беда, мы не можем быть уверены, что он приказал бы ахейским воинам разделить ее опасность и рисковать жизнью, защищая ее. Историк, изгнанный римлянами из родной Ахайи, написавший в изгнании монументальный труд, выступающий за сотрудничество с правящей властью, а затем вернувшийся в свою страну, пользуясь доверием видных римлян, всегда устремлял свой взор на горизонт греческих интересов.
Самой глубокой преданностью историка была его собственная страна. На очень поздней стадии сочинения, после того как «Истории» были в основном завершены, Полибий вставил во вторую книгу гордое резюме ахейской истории (2.37-71) — обзор, написанный гораздо раньше, между 168 и 150 гг. до н. э. Возможно, эти главы изначально казались слишком пристрастными для включения во всеобщую историю, ориентированную на Рим, и заняли свое место в творчестве Полибия лишь много лет спустя, когда автор размышлял о достижениях собственной страны и с грустью мечтал о том, что могло бы быть. Истории также демонстрируют особую привязанность Полибия к Мегалополю и Аркадии (2.55.1-9; 2.61.1-12; 4.16.11-21.12). Так, он судит Филиппа II Македонского с точки зрения аркадян и их соседей мессенцев (18.13-15).7
Возможно, древний историк намекнул на свои более глубокие чувства по отношению к римскому господству, когда в 5.33.4 (говоря о материковых греках) заметил, что «все мы были вынуждены обратить свои взоры» (pantes de ênagkasthêmen … apoblepein) на Ганнибалову войну из–за ее масштабов, страшась окончательного воздействия ее будущих последствий (dediotes tên synteleian tôn apobêsomenôn). Размышляя над этим, казалось бы, случайным высказыванием, произнесенным тогда, когда (по мнению автора) Рим уже достиг вселенской империи, можно почувствовать, что в глубине души Полибий желал, чтобы римляне не распространяли свою власть на греков. Конечно, он не мог открыто заявить об этом, не обидев римлян, хотя, возможно, его собственное восхищение империализмом, особенно римским, также удерживало его от неприятия римского господства. В этом отношении то, что он говорит в 8.8.7-8, может быть (mutatis mutandis) уместным. Историки, заявляет он, должны давать правдивый, последовательный и точный отчет о царях, но это, возможно, очень трудно сделать, потому что существует множество различных ситуаций и обстоятельств, которым люди поддаются в течение жизни, в результате чего они не могут сказать или написать свое настоящее мнение (to phainomenon). Возможно, ограничение римской власти и его собственное империалистическое мировоззрение представляли собой ситуацию и обстоятельства, которые сдерживали побуждения его глубинных инстинктов.
Третий аспект интеллектуального дистанцирования Полибия от Рима, который можно рассмотреть на данном этапе, — это реалистичное восприятие историком того, как могут вести себя экспансионистские нации в стремлении к господству. Хотя Полибий прославлял империализм, он не игнорировал бесчинств, совершаемых могущественными государствами, когда они стремятся контролировать другие народы. Он знал, например, что персы разрушили религиозные святыни, когда Ксеркс вторгся в Грецию (5.10.8); что спартанцы отдали греческие города Малой Азии под власть персов в обмен на субсидии, необходимые им для продолжения господства в материковой Греции после Коринфской войны (6.49.35); что Александр разрушил мятежный город Фивы и продал уцелевшее население в рабство (5.10.6; 9.28.8; 38.2.13-14); что Антипатр после победы в Ламийской войне приказал арестовать антимакедонских лидеров, укрывшихся в различных городах Греции (9.29.3-4); что Филипп V разрушил этолийское святилище в Ферме (5.9.1-7; 5.10.9-12.4); что тот же царь, хотя и обещал предоставить щедрые условия, если ему сдастся Фасос, поработил население, как только был введен в город (15.24). Он знал, что римляне разграбили художественные сокровища Сиракуз, когда вернули город во время Второй Пунической войны (9.10); что в согласии с этолийцами они поработили население Антикиры во время Первой Македонской войны (9.39.2-3); что их полководец Фламинин санкционировал и пособничал убийству Брахилла, беотийского вождя, стремившегося сохранить связь своей страны с Македонией (18.43.1-12); что их грубые солдаты презрительно надругались над произведениями искусства и религиозными приношениями после взятия Коринфа (39.2). Он знал, что римляне истребили население Нового Карфагена, захватив город во время Второй Пунической войны (10.15.4-6); что они разрушили семьдесят эпирских городов и обратили в рабство 150 000 человек в конце Третьей Македонской войны (30.15); что они уничтожили карфагенян в Третьей Пунической войне (3.5.5; 38.1.6). Таким образом, Полибий не скрывал суровых сторон империализма. Напротив, он обычно прямо или косвенно осуждал подобные злоупотребления, жестокости и преступления. Подводя итог, можно сказать, что Полибий, хотя и был твердым сторонником Рима, никогда не отождествлял себя с доминирующей державой и не ассимилировался с ней. Он никогда не становился некритичным или исключительно преданным приверженцем Рима. В душе он оставался греком и ахейцем.
Как же тогда Полибий мог прославлять империализм, явление, которое, по его собственному мнению, могло соблазнить могущественных людей на гибельные излишества и поэтому требовало самой тщательной сдержанности? В исследовании английской утопической литературы А. Л. Мортон пишет, что в глазах Уэллса и фабианцев «было что–то ужасно впечатляющее в империализме, в его мощи, плавности, порядке, науке, идеале покоренного и организованного мира, стремительном техническом прогрессе». Поведение Полибия, я бы предположил, очень напоминало реакцию Уэллса на британское господство. Ахейский политик, солдат, интеллектуал и homme de droite инстинктивно уважал авторитет, власть и порядок. Более того, путешественник Полибий был глубоко впечатлен вкладом римского господства в расширение знаний о дальних уголках Земли. В его время, заявляет он, в результате империи Александра и римского господства почти все регионы Азии и остального мира стали доступны по суше и морю, тогда как раньше лишь немногие греки стремились к детальному исследованию отдаленных стран из–за огромных опасностей и трудностей, связанных с такой деятельностью (3.58.5-59.5).
Во–вторых, Полибий смог найти баланс между восхищением империализмом и заботой о благополучии подвластных государств. Как историк Полибий признавал, что всегда были и всегда будут народы, более богатые, более влиятельные и более могущественные, чем другие. Он знал, что такое неравенство всегда подвергает более слабые народы возможности господства, нападения, эксплуатации и репрессий со стороны империалистических государств. В сфере международных отношений, объясняет он, все согласятся, что проявлять умеренность во времена успеха — это почетно (kalon), но можно обоснованно сомневаться (добавляет он), возможна ли такая добродетель в определенных ситуациях (27.8.8-9). Легко, заявляет он, иметь импульсы к тому, что почетно (ta kala), и стремиться к этому качеству до определенного момента, но трудно быть последовательным и твердым в своих целях при любых обстоятельствах, не считая ничего более ценным, чем честь (tou kalou) и справедливость (tou dikaiou) (29.26.2). Однако, к его чести, он утверждал, что великие державы должны соблюдать справедливость, умеренность и благодетельность в отношениях с менее могущественными государствами. Действительно, его акцент на этих качествах как основе имперского правления отмечает Полибия как одного из самых ранних греческих авторов, оценивших римскую власть в этих выражениях. Более того, он зафиксировал связанные с империалистической экспансией несправедливости. В-третьих, Полибий избегал предлагать доктринерское обоснование сложного явления, которое нелегко назвать категорически добрым или злым. Таким образом, хотя крутой аркадец был ослеплен величием имперского владычества, было бы несправедливо заключать, что в «Историях» Полибий виновен в la trahison des clercs.
Гаэтано де Санктис в своем обзоре книги Карла Вундерера «Полибий: Жизнь и мировоззрение из второго века до нашей эры», отметил, что чем тщательнее изучаешь Полибия, тем больше уменьшается уважение к нему как к писателю и человеку. Он осудил ахейца как предателя, пожертвовавшего своей интеллектуальной целостностью. Настоящее исследование, построенное на фундаменте более ранней науки, можно рассматривать как протест против этого несправедливого приговора. Многочисленные свидетельства réserves mentales в «Историях», включая готовность автора обличать проступки, совершенные правящей властью, опровергают предположение о том, что Полибий замарал свою интеллектуальную целостность. Более того, в ходе своей общественной жизни, как до, так и после периода интернирования, он сотрудничал с Римом в соответствии с его суждением о необходимости, его взглядом на интересы ахейцев и его собственными идеологическими предпочтениями. Конечно, его собственные действия способствовали достижению римских целей, а после Ахейской войны он сотрудничал с державой–победительницей, которая сурово обошлась с его страной. Но процветала бы Ахейская лига, если бы Полибий побудил своих сограждан встать на сторону Персея, или если бы после Ахейской войны не появился человек такого уровня, как Полибий, чтобы помочь восстановить спокойствие и порядок? Таким образом, историк, конечно, взял на себя моральное бремя, которое могло вызвать неодобрение, но если предатель — это тот, кто отдает свою страну в руки врага ради личной выгоды, то Полибий не был предателем.
В книге «История как история свободы» Бенедетто Кроче писал: «Историческое произведение должно оцениваться исключительно по его историческим достоинствам … То, что представляет собой история, можно описать так: это акт постижения и понимания, вызванный требованиями практической жизни … Исторические произведения всех времен и народов рождались и всегда будут рождаться подобным образом, из новых требований, которые возникают, и из недоумений, которые с ними связанны. Мы не сможем понять историю людей и других времен, если сами не будем жить требованиями, которые эта история удовлетворяла …» Великое произведение Полибия, пример прагматической истории, сосредоточенной на политических и военных делах, было посвящено самому важному требованию государственной политики в эпоху автора, а именно пониманию того, как менее могущественные государства должны вести свои отношения с доминирующей силой известного мира, Римской республикой.