Греческое слово στρατήγημα впервые появляется в начале второй четверти четвертого века до нашей эры у Ксенофонта (Mem. 3.5.22). Однако его использование другими авторами этого периода и единичное появление в корпусе Ксенофонта позволяют предположить, что это не его изобретение. В практике военной хитрости, которой уже были века, если не тысячелетия, слово это родилось незаметно, и греческая литература со времен Гомера описывала стратегему в других выражениях. Действительно, за исключением того, что можно установить из контекста отрывков, в которых встречается strategema в первое столетие ее использования, абсолютная уверенность в ее первоначальном значении неуловима. Возможно, некоторые произведения из жанра сборников стратагем, возникшего в эллинистический период, содержали определения стратегемы, но единственный сохранившийся греческий образец этой литературы, «Стратегика» Полиэна их не содержит. Таким образом, похоже, что ни один грек до христианского апологета Климента Александрийского не удосужился дать определение стратегемы, и ни один грек до публикации византийской энциклопедии «Суда» в десятом веке тоже.
Только после того, как Цицерон ввел стратегему в латынь, а последующие латинские авторы пытались найти подходящее эквивалентное выражение на своем языке, появляются полезные и современные определения. Латинские определения фактически предшествовали греческим: первое официальное определение принадлежит Валерию Максиму, а Фронтин внес второй вклад примерно пятьдесят лет спустя. Однако для изучения употребления стратегемы ни первоначальное греческое определение Климента Александрийского, омраченное неясностью, ни более раннее первое латинское определение Валерия Максима, ставшее жертвой поврежденного текста, не являются подходящей отправной точкой. Предпочтительнее начать с Фронтина, который устанавливает надлежащие рамки проблемы.
Strategemata Фронтина, написанные между 84 и 88 годами, представляют собой единственный сохранившийся латинский образец жанра сборников стратагем. Для Фронтина (Strat. 1 praef. 1) то, что греки называют strategemata, — это умные поступки генералов (sollertia ducum facta), которые предлагают полководцам примеры планирования (consilium) и предвидения (providentia). Strategemata, однако, следует тщательно отличать от strategika:
«И в самом деле все вещи, которые полководец делает с дальновидностью, целесообразностью, славой и упорством, относятся к области стратегики, тогда как конкретные случаи будут стратегемами. Особая природа strategemata, заключающаяся в искусстве и сообразительности, приносит пользу, когда врага нужно не только атаковать, но и отпугнуть».
Различение Фронтином этих двух терминов далеко неоднозначно и довольно поздно проводится в традиции военной теории, которая в письменном виде начинает формироваться в четвертом веке до н. э. Из определения Фронтина следует, что strategemata обозначает наступательную и оборонительную хитрость, а strategika — не обязательно. Элементы искусства и сообразительности характеризуют примеры как стратегемы и таким образом, как категорию более широких областей стратегики. Это различие лежит в основе организации трактата Фронтина: книги 1-3 содержат стратегемы (strategemata), а книга 4 — стратегию (strategika), хотя в 4.7 он снова возвращается к strategemata.
Верно ли различие между двумя терминами у Фронтина, и если да, то какое значение оно имеет? Эти вопросы резко обостряются в связи с проблемой названия трактата Полиэна, который никак не зависит от трактата Фронтина и был написан примерно восемьдесят лет спустя по случаю парфянской войны Луция Вера (около 161-65 гг.). Рукописная традиция однозначно указывает на то, что название работы Полиэна — «Стратегика». Однако в предисловии к каждой из своих восьми книг Полиэн называет собранные анекдоты стратегемами, но он включает в них множество примеров, которые Фронтин считает стратегикой. Например, знаменитая история об отказе Камилла принять предложение школьного учителя предать своих учеников, чтобы заставить Фалерии сдаться римлянам, является для Фронтина (Strat. 4.4.1) примером справедливости, следовательно, стратегики, в то время как Полиэн (8.7.1) называет это благочестивой стратагемой. Можно утверждать, что стратегику и стратегемы невозможно отличить, и даже Фронтину это не удалось. Однако эта точка зрения не объясняет, почему греческие авторы с конца III века до н. э. неоднократно обозначали акты военной хитрости как strategemata, но лишь в редких случаях как strategika. Эта точка зрения также не объясняет, почему strategemata, а не strategika стала корнем, от которого современные западные языки (например, английский, все романские языки, русский) берут свое слово для обозначения идеи военной хитрости. Различение этих двух слов, проведенное Фронтином, создает фон, на котором мы будем исследовать историю стратегемы.
И strategema, и strategika происходят от одного и того же семейства слов, возглавляемого στρατηγός (генерал) и его глаголом στρατηγέω (военачальствовать). Оба слова имеют четкие и основные военные связи, и оба впервые появляются в первой половине четвертого века до н. э. В качестве именительного падежа множественного числа прилагательного strategikos, strategika, когда используется по существу, означает «свойства генерала» или «полководчество». [1] Список Фронтина (Strat. 1 praef. 4) предвидения, целесообразности и т. д. перечисляет некоторые черты хорошего генерала, как и его список глав в 4 praef. (ср. Xen. Mem. 3.1.6). Стратегика также может обозначать военное дело в целом и использоваться как название военного трактата. [2] Стоики определяли добродетель генерала (στρατηγικὴ ἀρετή) как теоретическое и практическое владение делами, целесообразными для армии. Ничто здесь не относится к хитрости в явном виде.
Strategema — относительно редкое слово как в греческой, так и в латинской прозе и никогда не встречается в классической поэзии. Как отмечалось ранее, его первое появление (около 370 г. до н. э.) происходит в анекдоте Ксенофонта (Mem. 3.5.22), в котором Сократ обсуждает обучение полководчеству с юным Периклом, избранным стратегом в Афинах в 406 г. до н. э. [3] Сократ говорит молодому человеку, что он унаследовал от своего отца много strategemata, т. е. примеров или, возможно, принципов полководчества. Поэтому в своем первоначальном употреблении strategemata и strategika кажутся синонимами, и любой намек на подтекст военной хитрости отсутствует. Действительно, если Ксенофонту принадлежит заслуга в создании этого слова, то несколько необычно, что в его обширном корпусе оно встречается только один раз, и особенно необычно то, что столь известный сторонник военной хитрости избегает его в других своих трудах.
Более поучительными в отношении происхождения стратегемы и ее раннего использования являются свидетельства современника Ксенофонта, Исократа. Около 397 года до н. э. он написал речь в защиту сына знаменитого афинского полководца Алкивиада, тоже Алкивиада, который столкнулся с иском о возмещении ущерба, поданным предполагаемыми жертвами его отца. В одном месте речи Алкивиад перечисляет достижения своего отца, используя причастие среднего рода совершенного вида от strategeo по существу: «Я знаю, что опускаю многое из того, что он сделал как полководец». При сравнении со strategemata Ксенофонта, использованной в очень похожем контексте тридцать лет спустя, estrategemena Исократа, возможно, предлагает прототип для создания существительного, а соответствующие значения этих двух слов, по сути, аналогичны — примеры полководчества. Много лет спустя, в 339 году до н. э., Исократ приведет экспедицию Агамемнона против Трои как беспримерный пример полководческого искусства (strategema). Употребление терминов Исократом и Ксенофонтом логично, и опять же нет никаких признаков обмана, но следует избегать поспешных выводов.
В своем «Антидосисе» (защите своей карьеры), написанном в 353 году до н. э. (ср. Isocr. 15.9), Исократ делает отступление о своей связи с Тимофеем и в хвалебных тонах рисует афинского полководца идеальным генералом. Часть этого отступления заслуживает внимания:
«Помня об этом (т. е. о том, что Афины поднялись к власти благодаря дружбе других городов и едва не погибли от ненависти со стороны различных полисов), он покорял одних врагов войсками Афин, но побеждал других своим характером, считая это более великой и благородной стратагемой, чем захватить много городов и много раз победить в битве».
Впервые в греческом языке strategema противопоставляется применению силы, выражая один из аспектов этоса Одиссея. Контраст в греческой литературе между хитростью и силой, невидимыми и открытыми средствами, берущий начало от Гомера, чаще всего появляется с δόλος. [4] Исократ, однако, предпочитает использовать новое слово strategema, которому можно приписать более тонкое и нюансированное значение, чем привычному dolos. Этот отрывок также знаменует собой первый случай, когда strategema может быть переведена как стратагема. Strategema Тимофея, его принцип или пример полководческого искусства, — это не настоящая хитрость в смысле dolos, а скорее использование невидимых и ненасильственных психологических средств для достижения своей стратегической цели. Этос Одиссея не диктует, чтобы каждая стратагема была хитростью, а более поздняя стратагемная доктрина учила, что первая мудрость (πρώτη σοφία) искусного полководца — одержать победу без сражения (Polyaenus 1 praef. 3, cр. Veg. 3.9). Более того, Исократ (15.123-28) еще больше иллюстрирует стратагему Тимофея, восхваляя его способность завоевывать доброжелательство и добровольное подчинение городов. Интересно, случайно ли Исократ повторяет тему «Киропедии» Ксенофонта, появившейся всего десятью годами ранее, в которой Кир Великий, рассматриваемый как идеальный царь и хитроумный полководец, неоднократно отмечается за использование доброжелательства и доктрины добровольного повиновения (Xen. Cyr. 1.1.3-5, 6.20-21; 3.1.37; 5.3.1-4; 7.1.41-45).
Непосредственный эффект от того, что Исократ связал стратегему с этосом Одиссея, оценить нелегко. В 343 году до н. э. Эсхин заметил: «Почему кто–то поверит такому человеку (т. е. Демосфену), который пытается сказать, что Филипп подошел к Фермопильскому проходу, руководствуясь не своими стратегемами, а моими речами» (Aeschin. De leg. 130). Двуличие Филиппа II Македонского в отношении Филократова мира в 346 году до н. э. позволило ему вмешаться в дела центральной Греции вопреки интересам Афин, и Демосфен обвинил Эсхина перед афинским собранием в соучастии в филипповом обмане.
Однако точное значение strategemata Эсхина может быть предметом споров. С одной точки зрения, этот термин просто обозначает полководческие способности Филиппа — интерпретация лёбовского перевода. С другой стороны, strategemata может относиться к двуличности Филиппа в этом деле и, таким образом, более четко, чем Isocr. 15,122, обозначать еще один этап в ассоциации этого слова с хитростью, Конечно, обман Филиппа был дипломатическим и стратегическим, а не строго тактическим, но в античном представлении различие между дипломатическими и военными функциями царя не всегда было заметным. Традиция, найденная у Полиэна (4.2.9), гласит, что Филипп на самом деле больше гордился своими дипломатическими, чем военными успехами. Если верна вторая точка зрения, то strategemata Эсхина подтверждают использование Исократом этого слова (15.122) как дипломатической и стратегической хитрости.
Другое свидетельство, возможно, относящееся к четвертому веку до нашей эры, также заслуживает внимания. Согласно Плутарху, Клидем (ок. 350 г. до н. э.), аттидограф, записал strategema Фемистокла. Когда афиняне оставляли свой город перед битвой при Саламине в 480 году до н. э., Фемистокл нашел предлог для обыска всего багажа и обнаружил большие суммы денег для платы афинским морякам (FGrH 323T 1 = Paus. 10.15.5; F 21 = Plut. Them. 10.6). Поскольку этот фрагмент Клидема заимствован у Плутарха, который (как мы увидим) часто использует strategema, нет уверенности в том, что strategema встречается в тексте Клидема, и этот отрывок не имеет признаков того, что это цитата, а не краткое изложение Плутархом своего источника. Тем не менее, Фемистокл был полководцем, известным своими стратагемами, и единственное использование Плутархом strategema в этой биографии встречается именно в этом отрывке. Поскольку ничто не запрещает, что Клидем мог использовать это слово, этот анекдот может служить самым ранним примером использования strategema для обозначения внутренней военной хитрости, то есть хитрости полководца по отношению к своим собственным войскам. Все стратагемы не обязательно должны быть направлены против иностранного врага.
За первое столетие своего употребления strategema в дошедших до нас текстах встречается всего четыре (а возможно, и пять) раз, так что вряд ли это слово было у всех на устах. Из своего первоначального определения как принципов или примеров полководческого искусства оно вскоре стало ассоциироваться с этосом Одиссея и, возможно, распространилось на дипломатические/стратегические уловки и внутренние военные хитрости. Фрагментарное состояние греческих источников третьего века до нашей эры не позволяет проследить использование стратегемы в этот период. Следующий обзор strategema, ограниченный в основном крупными историками и военными писателями до времен Полиэна, конечно, неполный, но достаточный, чтобы составить впечатление о развитии этого слова.
В конце III века и, конечно, во II веке до н. э., когда strategema вновь появляется из безвестности, ее определение как военной хитрости надежно зафиксировано у Филона Византийского (род. 225 г. до н. э.) и у Полибия. [5] То же самое можно сказать и о ее появлении у греческих историков конца I века до н. э., таких как Диодор Сицилийский, Дионисий Галикарнасский и Мемнон Гераклейский (если он относится к этому веку, а не к первому веку н. э.). [6] Однако в следующем веке, когда это слово, по–видимому, стало часто употребляться, наблюдается большее разнообразие значений.
Онасандр в своей «Стратегике» использует это слово как для обозначения принципов или примеров полководчества (praef. 7), что является изначальным определением, так и для обозначения strategem (praef. 9, 10; 32.4), хотя в 32.4 можно также утверждать, что это слово переводится как «план» или «стратегическая диспозиция».[7]
Иосиф Флавий показывает довольно равное распределение значений для strategema между актами военной и политической (дипломатической и бытовой) хитрости, в дополнение к одному случаю, когда strategemata обозначает просто военные действия без намека на хитрость или обман. [8] Strategema как дипломатическая хитрость может иметь прецедент у Эсхина, но распространение этого слова на внутриполитическую хитрость или использование в качестве термина для хитрости вообще, хотя уже появляется в этом смысле в конце второго или первом веке до н. э. (2 Масс. 14,29), показывает сдвиг в употреблении. Более того, использование strategemata для обозначения общих военных действий (Jos. AJ 14.141) может заставить некоторых утверждать, что это снова, как и в четвертом веке до н. э., эквивалент strategika, но лучшим греческим синонимом было бы πράξεις или ἔργα, поскольку в отрывке говорится о римских военных достижениях в неспецифическом смысле и без учета полководчества или конкретного командира. Филон Александрийский также демонстрирует различия в употреблении. Strategemata появляется как собственно strategems, а также как учение лжепророка и как обман женой своего мужа.[9]
В отличие от Филона и Иосифа, писатели конца первого и начала второго веков отдают предпочтение военному использованию стратегемы. Дион Хрисостом (11.148) называет произведения Гомера стратегемой из–за их стратегической важности: Гомер научил греков не бояться азиатских народов. Плутарх в подавляющем большинстве случаев использует strategema как военную хитрость, за двумя исключениями: в одном случае это слово используется для обозначения уловки в любовной истории, а в другом случае термин означает действия генерала или маневр. [10] Среди непосредственных современников Полиэна, Павсания, Арриана, Аппиана и Лукиана, strategema означает почти исключительно военную хитрость. Однако когда Павсаний рассказывает о воспитании Филопемена и его интересе к книгам о войне, остается неясным, читал ли Филопемен сборник стратагем или труд, обучающий принципам полководчества.[11]
Стратегема и стратегика были, по сути, синонимами, когда они впервые появились в четвертом веке до н. э. Исократ впервые связал стратегему с этосом Одиссея. Эсхин и, возможно, Клидем добавили еще один оттенок уловки, хотя первое убедительное доказательство использования этого слова для обозначения тактической военной хитрости можно найти у Филона Византийского и Полибия. Впоследствии до времен Полиэна военная хитрость оставалась главным значением стратегемы. Его первоначальное определение, примеры или принципы полководческого искусства, хотя никогда не утрачивается, встречается нечасто, и в отдельных случаях сератегема обозначает просто маневр или военный поступок без оттенка уловки. Кроме того, термин приобрел метафорический смысл дипломатической хитрости, возможно, уже в четвертом веке до нашей эры, а затем его метафорическое употребление было распространено, возможно, уже в конце второго века до нашей эры, на внутриполитическую возню и на обман в повседневной жизни. Результат этих событий лучше всего виден у Иосифа. Пс. — Дионисий Галикарнасский, вероятно, во втором или третьем веке, мог даже использовать strategema для обозначения уловки в риторике, когда часть речи Одиссея в Il. 2.188-99 называется στρατήγημα τῶν λόγων (Ps. — Dion. Hal. Rhet. 9.8). Таким образом, кажется, что различие Фронтина между strategemata и strategika верно, и что работа Полиэна имеет неподходящее название. Тем не менее, изучение другого развития греческой военной лексики покажет не то, что strategemata и strategika всегда были синонимами, а то, что к первому веку strategika также могла иметь значение уловки.
Мы должны расширить рамки этого исследования на всю семью слов, обозначающих генеральство. Приобретение стратегией уловного определения не было единичным случаем. Глагол strategeo (военачальствовать), хотя и не утратил своего первоначального определения, также приобрел новые значения. У Демосфена этот глагол используется в значении «превзойти военным искусством», которое впоследствии встречается у Полибия, Второго Маккавея и Онасандра — иногда в смысле «маневрировать» или «перехитрить» (Dem. 4.41, Plb. 9.25.6, 2 Маcc. 14.31, Оnas. 13.3). Однако у Полибия и Страбона оно также используется в значении «обставить противника с помощью стратагемы» (Plb. 3.71.1; Strabo 1.2.9), что получило дальнейшее развитие у Иосифа, который использует strategeo в невоенных контекстах как «замышлять» (AJ 7.197, 9.153, 13.334, 16.190). К первому веку до н. э. появляется специальный глагол для «превзойти с помощью стратагемы» — καταστρατηγέω, и в тот же период впервые появляется ἀντιστρατηγέω (вести войну с противной стороны), от которого Онасандр создает существительное ἀντιστρατήγησις — «враждебный маневр» или, более вероятно, «контрстратагема». [12] Как и глагол strategeo, существительное strategia к первому веку до н. э. становится не только уловкой, но и синонимом strategema у Дионисия и Онасандра (Dion. Hal. Ant. Rom. 3.28.9, 15.3.10; Оnas. 10.19), хотя и не у Иосифа (AJ 15.159).
Похоже, что превращение strategema в термин для обозначения военных хитростей и обмана было лишь предтечей тенденции, которая ввела в греческий язык несколько новых слов для описания подобного поведения и добавила подтекст хитрости к таким стандартным словам, как strategeo и strategia. Ко второй половине I века, как видно из Иосифа, язык военной хитрости стал обобщенным для любого вида хитрости, а военачальствовать означало также быть умным, хитрым и хитроумным. Поэтому неудивительно, что наречие στρατηγικῶς следует примеру своих родственников: в Jos. BJ 2.337 (дипломатический контекст) оно переводится как «обманным путем» или «с ловким расчетом», как и у Аппиана (BC 4.19: захват и казнь Цицерона легионерами Антония). Что еще более существенно, то же самое происходит и с прилагательным strategikos. Когда Иосиф пишет (AJ 12.193), что молодой Гиркан придумал что–то военное (ἐπενόησέ τι στρατηγικόν), он имеет в виду, что Гиркан разработал гениальный план. Более того, уловка, присущая strategikon, подчеркивается двумя предложениями позже (12.195) его ассоциацией с умом (φρόνημα), быстротой мысли (ὀξύτητα τῆς διανοίας) и смелостью (τὸ τολμηρόν) — всеми стратегическими чертами, как мы увидим в следующей главе. Хотя употребление strategikos как уловки встречается у Иосифа только один раз, оно относится к тенденции добавления значений хитрости ко всей семье strategeo и встречается у многих греческих авторов римского периода.
Если strategeo и strategia приобрели стратегические оттенки, и то же самое засвидетельствовано для strategikos, то, возможно, strategika может быть подходящим названием для собрания стратегем Полиэна. Тем не менее, проблемы сохраняются. Несмотря на последовательность рукописной традиции о том, что название «Стратегика», и ее подтверждение византийской ссылкой на работу под этим названием, названия работ в рукописях не обязательно даются авторами. [13] Если «Стратегика» — это собственное название произведения Полиэна, а «стратегика» имеет значение уловки, то название Полиэна уникально среди античных и византийских военных произведений. «Стратегика» Энея Тактика может быть интерпретирована как Strategika biblia (Книги о полководчестве), как в Ael. Tact. 1.2, или как субстантивированное использование формы прилагательного среднего рода множественного числа, как в Plb. 10.44.1: τὰ περὶ τῶν στρατηγικῶν ὑπομνήματα (Комментарии о полководчестве). «Стратегика» Деметрия Фалерского (D. L. 5.80), известная только по названию, имеет такую же двусмысленность значения. Но, в любом случае, эти две работы появились раньше, чем уловка прилагательного strategikos. Другая возможность заключается в том, что «Стратегику» Полиэна следует воспринимать как Στρατηγικὰ σοφίσματα (Хитрости полководца), как и в характеристике Плутархом стратагем Ганнибала (Fab. 5.3). Sophismaia и strategemata — синонимы, как мы увидим, но никаких параллелей для такого названия привести невозможно. Более того, strategika в этой фразе все равно означавла бы только действия полководца, и Полиэн предпочитает называть свои анекдоты strategemata, хотя иногда использует слово sophismata (например, 5.2.3).
Среди византийских произведений анонимная De re Strategica периода Юстиниана, есть скорее всего, «О полководческом искусстве», Περὶ στρατηγικῆς (scil. τέχνης), тогда как Στρατηγικὸν Пс. — Маврикия, написанный около 600 г., и Στρατηγικὸν περὶ ἐθῶν διαφόρων ἐθνῶν оба, должно быть, Strategikon biblion («Справочник по полководчеству» в первом случае и «Справочник полководца по обычаям разных народов во втором). Единственным византийским произведением, в названии которого ключевым словом является strategemata и которое засвидетельствовано рукописью (в отличие от произведений, не засвидетельствованных какой–либо рукописью или ссылкой на другого автора, но существование которых предполагается Альфонсом Дэном и его учениками), является Στρατηγήματα ἀνδρῶν παλαιῶν (Strategemata Ambrosiana), пересказ некоторых примеров из Excerpta Polyaeni. Тем не менее, стратагемы были доминирующей темой византийской военной теории.
Сделать твердое заключение о значении титула Полиэна невозможно. Мы видели, что к первому веку strategika приобрела оттенок уловки и что, следовательно, strategika действительно может использоваться как синоним strategemata. Однако даже если Полиэн (а не византийский писец) и озаглавил свое собрание стратагем как «Стратегика», это был уникальный случай, и все равно остается проблема различения Фронтином strategika от strategemata, которого Полиэн в своей работе не заметил. Strategika, однако, взятая в своем первоначальном и наиболее распространенном смысле, была в греческом языке после II века до н. э. уже не очевидным эквивалентом strategemata, понимаемой теперь преимущественно как военная хитрость. Однако пришло время рассмотреть вхождение strategema в латынь и взглянуть на проблему с точки зрения Фронтина.
Стратегема впервые появляется в латинском тексте 10 мая 51 года до н. э., когда Цицерон пишет Аттику из Помпей (Ad Att. 5.2.2), что он встретил в Кумах их общего знакомого Г. Семпрония Руфа, которому удалось избежать своего кредитора Вестория с помощью хитрости. Стратегема, таким образом, изначально используется метафорически, и Цицерон пишет это слово по–гречески. Почему он предпочитает греческую стратегему одному из ее латинских эквивалентов, таких как sollertia, dolus, ars, astutia или calliditas среди компонентов латинского стратагемного словаря, объяснить невозможно, если только это не сарказм Цицерона. Следующее появление strategema приходится на конец 45 года до н. э. И снова Цицерон пишет это слово по–гречески, но чувствует себя вынужденным предложить краткое определение для своих читателей: «Это был план полководца, который греки называют strategema». На этот раз контекст военный: devotio Деция рассматривается как стратагема. Для Фронтина (Strat. 4.5.15), однако, devotio — это пример упорства и, следовательно, strategikon. Возможно, Цицерон также использовал стратегему еще в одном случае. Если Плутарх (Cic. 38.6) приводит точную цитату, то Цицерон саркастически назвал полководчество Помпея в гражданской войне против Цезаря стратегемой.
Введение Цицероном слова strategema в латынь (по крайней мере, в той мере, в какой использование греческого слова, написанного греческим алфавитом, появляется в латинском тексте) позволяет сделать следующие наблюдения. Во–первых, поскольку Цицерон был известен своими латинскими определениями греческих философских терминов (Plut. Cic. 40.2), кажется несколько необычным, что его определение стратегемы как consilium imperatortum настолько кратко. Конечно, контекст отрывка требует не более чем отступления, но можно было бы ожидать более пространного объяснения, если бы идея стратагемы и греческое слово были настолько чужды римскому менталитету, как считают некоторые. Consilium (план, цель, обдумывание, проницательность и т. д.), однако, было одним из самых распространенных латинских слов для стратагемы. Краткое определение Цицерона, вероятно, было достаточно понятным для римлян.
Во–вторых, strategema у Цицерона явно означает хитрость или, по крайней мере, ловкий поступок. И Цицерон, и Фронтин подчеркивают самопожертвование Дециев, которое привело к победе, но Фронтин, классифицируя это действие как strategikon, подчеркивает только этот аспект, тогда как Цицерон рассматривает devotio также как средство полководца вызвать большее усилие своих войск. Расхождение между Цицероном и Фронтином проистекает из разницы точек зрения, а не из непримиримого противопоставления strategika и strategemata.
В-третьих, невоенный Цицерон кажется довольно маловероятным источником для введения в латынь такого полутехнического слова, как strategema. Где он его узнал? Скудные свидетельства не позволяют дать однозначный ответ, но есть правдоподобное решение. Письмо Цицерона к Аттику от 10 мая 51 года до н. э., в котором впервые появляется слово strategema, было написано во время его поездки из Рима, чтобы принять командование в качестве проконсула Киликии. После катастрофического поражения Марка Красса при Каррах в 53 году до н. э. восточные дела были неспокойны, и парфянское вторжение в Сирию, Киликию и Каппадокию казалось неизбежным. Вполне естественно, что, неопытный в военном деле Цицерон мог обратиться за советом к греческим справочникам. За десять лет до этого он прочитал «Киропедию» Ксенофонта (Ad Att. 2.3.2), но это не помогло, так как strategema в этой работе не встречается. В письме, написанном, вероятно, в середине марта 50 года до н. э. (Ad fam. 9.25.1), Цицерон благодарит своего старого друга Л. Папирия Пета за военные советы и демонстрирует знакомство с «Тактикой» Пирра и с кинеевой эпитомой Энея Тактика. Оригинальный текст работы Энея (не сокращение Кинея) сохранился в длинном фрагменте по осадному делу и подчеркивает стратагемы, но не содержит слова стратегема, хотя Эней, будучи трактатом середины четвертого века до н. э., мог использовать это слово. «Тактика» Пирра известна лишь по нескольким упоминаниям и разрозненным фрагментам. Однако Пирр был известен своими стратагемами, и один из авторов II века до н. э. в этом аспекте полководческого искусства даже оценил его выше Александра Македонского. Более того, Пирр (предположительно «Тактика») является единственным источником, на который прямо ссылается Фронтин. [14] Цицерон, вероятно, узнал слово «стратегема», читая Пирра.
После Цицерона проходит почти три четверти века, прежде чем стратегема вновь появляется в латинском тексте. Великий августовский век латинской литературы игнорировал это слово. Ливий, однако, записывает множество стратагем как римлян, так и их противников. Для описания римской изобретательности или варварской хитрости латинскому историку не нужен был грецизм. Более того, Ливий предлагает два определения стратагемы: одно в 1.28.5 — попытка латинского эквивалента strategema, а второе в 42.47.4-9, заимствованное у Полибия, предлагает скорее операциональное описание понятия. Но только 1.28.5 Ливий представляет непосредственный интерес.
Во время правления Тулла Гостилия (традиционно 673-42 гг. до н. э.) диктатор Альба–Лонги и союзник Рима, Меттий Фуфетий, сговорился с Фиденами, римской колонией, и городом Вейями, главным соперником Рима в то время, с целью свержения Рима. Когда объединенные силы Тулла и Меттия столкнулись в бою с армиями Вей и Фиден, Меттий вероломно вывел своих людей из римского строя, оставив незащищенным римский фланг. Чтобы побороть панику, поднявшуюся в римских войсках, Тулл ловко крикнул своим людям, что Меттий действует по приказу, чтобы обойти фиденатов с фланга. Когда римляне воспрянули духом, а их противники были деморализованы очевидным провалом своего плана, Тулл выиграл битву (Liv. 1.27). Белая ложь Тулла иллюстрирует тип стратагемы, который иногда называют salubre mendacium, и многие источники называют умные действия Тулла стратагемой. [15] Для Ливия (1.28.5) поступок Тулла — это consilium et imperii simulatio (план и притворный приказ).
Валерий Максим предлагает первое в античности формальное определение слова strategema, которое знаменует собой первое появление этого слова, написанного римским алфавитом. К сожалению, испорченный текст позволяет сделать лишь приблизительный перевод: «Воистину прославлен и удален от всякого порицания тот аспект хитрости, чьи акты называются греческим выражением strategemata, поскольку их едва ли можно подходящим образом выразить (одним латинским?) термином» (Val. Max. 7.4 praef.).
Определение Валерия вряд ли можно считать прогрессом по сравнению с consilium imperatorium Цицерона или косвенным определением Ливия, consilium et imperii simulatio. Его отождествление strategema с calliditas (хитростью), а не с consilium, бессмысленно, поскольку в этом разделе (7.4.1, 4-5) consilium используется для описания четырех из пяти римских стратагем, а в 7.4.3 мы находим сочетание этих двух идей, callido genere consilii (хитрый план). Более того, в своем рассказе о salubre mendacium Гостилия (7.4.1) он приближается к consilium imperatorium Цицерона: quo imperatoriae artis consilio (этим полководческим приемом). Аналогично, утверждение Валерия о том, что идея стратагемы не может быть выражена на латыни, не подтверждается ни собственным употреблением Валерия, ни Цицероном и Фронтином, которые при проведении этого греко–латинского сравнения говорят лишь о том, что греки называют военную хитрость стратегемой. [16] Валерий использует strategemata только в названии главы и в своем определении термина (4.7 praef.), в то время как анекдоты этого раздела и стратагемы, разбросанные в других местах его текста, пересказаны на совершенно хорошей латыни без необходимости использовать греческое слово (например, Val. Max. 1.2.3, 4, 3.4; 8.11.1, ср. Front. Strat. 1.11.11-13, 12).
Концепция стратагем Валерия ясна из его примеров (7.4): salubre mendacium для поднятия боевого духа; ложный беглец, развращающий врага изнутри; психологическая уловка осажденных для деморализации осаждающих; обман одного вражеского войска о вашем присутствии, в то время как другое войско наносит удар с удвоенной силой в другом месте; маневры, чтобы запутать врага, за которыми следует внезапная атака; осада вражеского города, когда он предпринимает попытку напасть на ваш. Для Валерия, похоже, самым важным в стратагемах является психологический фактор — расстроить психику вражеского полководца или восстановить свою собственную. В самом деле, предметный урок пяти примеров римских стратагем Валерия напоминает похвалу Исократа стратегии Тимофея — стратагема позволяет достичь большего без оружия, чем с ним, и даже достичь целей, которых не смогло достичь оружие. Яркими примерами являются захват Тарквинием Супербом Габий благодаря усилиям его сына Секста под видом беженца и захват Метеллом испанского города Контребия.[17]
По определению Валерия, стратагемы — это форма хитрости, свободная от упреков, но он знает о возможности морального или этического осуждения. По Валерию, в захвате Тарквинием Габий нет и намека на неримское поведение, о котором говорит Ливий, назвавший эту стратагему «наименее римским искусством» (1.53.4), чтобы еще больше очернить тиранический характер Тарквиния, последнего царя Рима. Однако уловки Ганнибала при Каннах (7.4 ex. 2) осуждаются как несправедливые и отвратительные. Здесь Валерий противоречит своему собственному определению стратагемы и изображает общее римское предубеждение, что хитрость против римлян — это подлость, а хитрость римлян — это благоразумие.
Раздел Валерия «Стратегемы» не стоит особняком в его сборнике анекдотов. Седьмая книга посвящена теме удачи (felicitas), откуда взято название первой главы, за которой следуют главы «Мудрые изречения и поступки» (Sapienter dicta aut facta), «Хитрые изречения и поступки» (Vafre dicta aut facta) и «Стратагемы». Следующая глава о «поражениях» (De repulsis), таким образом, представляет собой контраст с предыдущими четырьмя. Интерес представляет предисловие к «Хитрым изречениям и поступкам»: «Есть и другой вид поступков и изречений, получивших звание хитрости при малейшем отклонении от мудрости. Это не удается, если только не добавит своей силы лукавство. Он ищет похвалы больше тайным путем, чем открытой дорогой» (Val. Max. 7.3 praef.). Анекдоты этого раздела по своему концептуальному содержанию не сильно отличаются от анекдотов в 7.4, за исключением того, что все анекдоты в 7.4 и только некоторые в 7.3 являются военными. Тем не менее Фронтин называет некоторые из них или их варианты стратагемами (Val. Max. 7.3.6 = Front., Strat. 1.10.1, 4.7.6; Val. Max. 7.3 ex. 8 = Front. Strat. 1.8.2; Val. Max. 7.3.7. Cp. Front., Strat. 3.16.1, 4.7.36).
В 7.3 praef. Валерий прямо указывает на обман как на характеризующий хитрость и определяющий успех фактор, но vafritia (хитрость), как видно, тесно связана с sapientia (мудрость), словом, имеющим свои собственные уловки, как и его греческий аналог sophia, как мы увидим в главах II-III. Короче говоря, Валерий помещает strategemata как четвертое звено в цепи, начинающейся с удачи и продолжающейся через мудрость и хитрость к стратагеме. За исключением 7.4, не все анекдоты являются военными, но многие из них — военные, и по мнению Фронтина некоторые действительно были стратагемами. Ассоциация стратагем с удачей и успехом — это вопрос, который будет рассмотрен позже.
В отличие от стратагемы и хитрости, Валерий в 9.6 рассматривает вероломство (perfidia). Хотя это не определение стратагемы как таковой, тесная связь предательства со стратагемой и использование некоторых из тех же операционных принципов заслуживают того, чтобы рассмотреть его здесь, и все примеры Валерия связаны с военным или международным вероломством.
«А теперь пусть тайное и коварное зло — вероломство — выйдет из своего укрытия. Его самая действенная сила — лгать и обманывать. Его плод — когда оно окружит легковерие гнусными цепями, состоит в преступлении. Вероломство приносит человечеству столько же несчастий, сколько добросовестность обеспечивает безопасность. Поэтому оно должно вызывать не меньше упреков, чем добросовестность заслуживает похвалы» (Val. Max. 9.6 praef.).
Несмотря на риторику, не сразу понятно, почему ложь и обман предательства ведут к преступлению, а обман хитрости и стратагемы — не ведут. Ответ кроется в нарушении добросовестности, но добросовестность сама по себе может быть туманным понятием, как показывает Валерий (9.6.1): добросовестность не обязательно должна сохраняться с предателем. Тем не менее, не нарушает ли любая стратагема чувство доброжелательства, подразумеваемого кодексом чести на войне? Определение добросовестности останется ключевым вопросом на протяжении всей истории стратагем.
Определения Валерия показывают, что стратагемы обозначают хитрость, лукавство и особенно обман, который является ключевым элементом. Они проистекают из интеллектуальной характеристики, лишь немного удаленной от мудрости, и в большинстве своем стремятся получить выгоду от психологической неустойчивости оппонента, заковывая его в цепи легковерия только для того, чтобы поймать его в ловушку позднее. Такие действия не подлежат осуждению, если, конечно, не нарушается добросовестность.
Теперь мы должны вернуться к нашей первоначальной точке отправления — определению стратагемы Фронтином и его различению strategemata от strategika. Для Фронтина strategemata — это умные дела генералов (sollertia ducum facta), и ничто в латинском употреблении этого термина с момента его введения в латынь Цицероном и до конца античности не противоречит определению Фронтина. Цицерон использовал это слово метафорически и саркастически, но его значение оставалось умным военным делом. Аналогичным образом, единственные случаи употребления этого слова в классической латыни после Фронтина, встречающиеся у двух грамматиков четвертого века, согласуются с этим определением (Donat. ad Ter. Eun. 783 = 4.7.13; Serv. ad Aen. 12.744). Таким образом, латинская традиция знала только одно определение для strategema, и это, в сочетании с популярностью «Стратегем» Фронтина в Средние века и эпоху раннего Нового времени, вероятно, объясняет распространение различных форм strategema в английском и романских языках как термина для обозначения военной хитрости.
Поэтому различение Фронтином strategika и strategemata, не встречающееся у латинских авторов, кажется греческой, а не латинской проблемой. Фронтин изучал греческую военную теорию: Пирр цитируется явно (Strat. 2.6.10), и некоторые считают, что он использовал Онасандра. Фронтин также знал более ранние сборники стратагем как на греческом, так и на латыни (Strat. 1 praef. 3). Поскольку, однако, это различие игнорируется в Полиэне, единственном сохранившемся греческом примере этого жанра, эрудированный Фронтин, вероятно, сам придумал его, чтобы сделать педантичное замечание.
Однако насколько правомерен этот тезис? По определению Фронтина, strategemata являются подмножеством strategika: поэтому все strategemata являются strategika, но все strategika не являются strategemata. Эти два термина не являются полярными противоположностями, и, вопреки одному мнению, это различие недействительно. В греческом языке эти два слова изначально были синонимами. Strategema приобрела значение военной хитрости в качестве своего основного определения по крайней мере ко второму веку до н. э., а strategika приняла подтекст уловки только в первом веке н. э., хотя это новое значение слова оставалось редким. Стратегема, однако, никогда не означала исключительно военную хитрость. В византийскую эпоху Суда (s. v. στρατήγημα) перечисляет три определения: хитрость (σόφισμα), руководство армией (ἡ τοῦ στρατοῦ ἡγεμονία) и успех (ἡ κατόρθωσις). «Хитрость» правильно выглядит как первое и, предположительно, основное определение, но, безусловно, «принципы или примеры полководчества», первоначальное определение strategema, подпадает у Суды под «руководство армией», как и strategika.
Хотя мы не можем быть уверены в том, как Полиэн назвал свою работу, мы видели, что strategika с ее нюансом уловки может быть справедливо использована для собрания стратагем, даже если такое использование было бы уникальным для названия. Однако, согласно определению Фронтина, аргумент о нюансе уловки для strategika становится ненужным: поскольку strategemata — это подмножество strategika, то такое произведение, как труд Полиэна, включающий и strategika, и strategemata, можно было бы назвать более общим термином. С другой стороны, различение этих двух терминов, похоже, принадлежит Фронтину и не находит поддержки в сохранившихся греческих текстах. Полиэн не использовал Фронтина в качестве источника, и поэтому это различие было ему неизвестно.
Если, как я утверждаю, различие между strategika и strategemata у Фронтина является его собственным изобретением и не имеет параллелей ни в греческой, ни в латинской традиции стратагем, то намерения Фронтина должны быть учтены. «Стратегемы» Фронтина были не самостоятельным произведением, а скорее приложением к его утраченной всеобъемлющей трактовке военного искусства. [18] Его вступительное предложение поучительно:
«Поскольку я был единственным из множества изучающих военное искусство, кто взялся составить науку о военном деле и, кажется, достиг этой цели, то, насколько моя работа принесла плоды, настолько, я думаю, она еще обязана начатой работе по включению в легко доступные записи умных полководческих актов, которые греки охватили в едином выражении strategemata» (Strat. 1 praef. 1).
Удивительно, но в отличие от апологетического тона, обычного для античных предисловий, Фронтин начинает свои «Стратегемы» с хвастовства и явной лжи. Поскольку греки писали руководства по военному искусству с IV века до н. э., а римская традиция в этой области восходит к Катону Старшему, претензии Фронтина на уникальность как военного теоретика нельзя воспринимать всерьез. Его точка зрения должна заключаться не в том, что он единственный военный теоретик, а в том, что он единственный, кому удалось создать настоящую науку о войне (rei militaris scientiam). Фронтин, пишущий на латыни, предполагает, что его римская аудитория незнакома с греческими терминами и, в частности, со strategemata. Будучи писателем о военном искусстве и студентом греческой военной теории, Фронтин в своем утраченном труде, вероятно, считал, что оказывает ту же услугу, что и при составлении своего труда о геодезии, впервые излагая эту науку на латыни в форме эллинистического технического руководства (techne). Конечно, римляне читали греческие военные руководства по крайней мере со времен Мария, если не раньше, и даже Катон не избежал греческого влияния в этой области. [19] Но для Фронтина это не имело значения: он один излагал истинную науку. Различение Фронтином strategika и strategemata, таким образом, вытекает из его самозванной роли переводчика греческой военной теории для латинских читателей, хотя ничто не дает повода думать, что утраченный трактат Фронтина, насколько его можно восстановить по «Стратегемам» и Вегецию, пренебрегал римской практикой в пользу греческой или был просто латинской версией греческого руководства. Римляне не могли понять тонкие греческие нюансы, скрытые в strategemata, поэтому требовалось объяснение. Научный труд (scientia), а не просто техническое руководство (techne), допускал педантизм.
Прекрасно понимая, что его различие, каким бы обоснованным оно ни было, является педантизмом, Фронтин дважды предупреждает своих читателей о том, насколько похожи друг на друга strategika и strategemata, а его предисловие к четвертой книге, добавленное, очевидно, после размышлений и, возможно, составленное наспех, если повторение некоторых анекдотов из первых трех книг является хоть какой–то подсказкой, выдает полностью оборонительный тон (Front., Strat. 1 praef. 4; 4 praef.). Более того, основным источником Фронтина для его «Стратегики» в 4.1-6 был Валерий Максим, что видно не столько по словесному сходству примеров, сколько по тем же анекдотам, пересказанным под практически идентичными названиями глав.
В целом, Фронтин стремился прояснить для своей римской аудитории вопрос о греческой военной терминологии. Это было разумное, но педантичное различие. Более ранние латинские писатели, безусловно, правильно использовали термин strategema, а римские полководцы веками понимали идею стратагемы, если не греческое слово, в то время как для греков нюансы двух слов в их родном языке не представляли проблемы. Тем не менее, обозначение Фронтином анекдотов как strategika, а не strategemata и наоборот, часто субъективно и открыто для споров. Не только грек Полиэн, который никогда не читал Фронтина, но и латинские писатели расходились с Фронтином в этом вопросе: devotio Деция была strategema для Цицерона, strategikon для Фронтина, а Фронтин привел примеры из Валерия Максима, не найденные в Val. Max. 7.4.
Для греков и римлян понятие стратагемы, выраженное в слове strategema, обозначало хитрость или ловкость полководца. Обман мог играть важную роль в strategema, хотя и не был обязательным условием. Точно так же хитрость, наиболее распространенное значение этого термина, присутствовала не всегда. Стратегема могла быть наступательной или оборонительной, стратегической или тактической, направленной против врага или против собственной армии. Любая военная деятельность могла включать в себя стратагему. [20] Через метонимию этот термин также стал обозначать хитрость в дипломатии или внутренней политике, или даже уловку в целом. Кроме того, стратагема иллюстрировала этос Одиссея: невидимые, часто ненасильственные и/или психологические средства не только превосходили прямую грубую силу в достижении целей, но и могли совершать подвиги, когда оружие оказывалось несостоятельным.
Подтекст слова strategema была полностью положительным: форма хитрости, свободная от упреков и ассоциирующаяся с мудростью, сообразительностью, удачей и успехом. Как я буду доказывать в другом месте, чтобы считаться стратагемой, хитрость должна иметь по крайней мере разумный процент успеха, а определение стратагемы в Суде приравнивает этот термин к успеху (katorthosis). Этот положительный подтекст стратегемы может также объяснить изменение главного определения термина от принципов или примеров полководческого искусства к военной хитрости: выдающееся полководческое искусство демонстрировало изобретательность и сообразительность полководца, и таким образом хитрость могла стать «принципом или примером, достойным подражания» (ср. Front. Strat. 1 praef. 1). Если не считать саркастического использования Цицероном strategema для высмеивания полководческого искусства Помпея (Plut. Cic. 38.6), это слово встречается в военном контексте только один раз за весь период с IV века до н. э. по II век для обозначения неудачного действия: упоминание Плутархом «несвоевременной стратагемы» Марцелла (ἀκαίρῳ στρατηγήματι: Marc. 25.6) следует считать аномалией.[21]
К греко–римским представлениям о стратегеме теперь следует добавить представления третьей группы, занимающей видное место в любой точной оценке древней концепции стратагемы — христиан. Действительно, первое определение этого термина на греческом языке принадлежит перу Климента Александрийского:
«Стратегема состоит из трех элементов: безопасности, смелости и их смеси, каждый из которых состоит из трех частей: речи, действий и их комбинации. Всего этого можно достичь путем убеждения, насилия, несправедливости при самообороне, справедливости (когда это уместно), обмана, правдивости или использования всего этого одновременно» (Strom. 1.24, 1601-3).
Определение Климента встречается в главе, посвященной Моисею как идеальному лидеру, и, в частности, предшествует обсуждению полководческого искусства Моисея, которое, как утверждается, было образцом для греческих полководцев. Климент иллюстрирует распространенный среди христианских апологетов мотив, что древнееврейская традиция, поддерживаемая христианством, не только предшествовала греко–римской в своих культурных и технологических изобретениях и открытиях, но и превосходила ее. Сложные проблемы христианского взгляда на стратагему и на Моисея как идеального полководца не могут быть рассмотрены здесь. Насущной проблемой является то, что означает определение стратагемы, данное Климентом.
Нет уверенности, что strategema у Климента обозначает исключительно стратагему, тем более что этот раздел следует за обсуждением to taktikon, взятого не в военном смысле как «тактика», а в самом буквальном значении как «умение организовывать вещи». По всей вероятности, Климент, как и Полиэн, остается верен греческой традиции и сохраняет различные нюансы этого слова. Определение допускает несколько толкований. Безопасность и смелость, два основных элемента военного искусства, являются взаимодополняющими идеями: необходимость сохранять свои силы, обладая при этом изобретательностью, чтобы удивить врага. Мы могли бы увидеть здесь предостережение Онасандра (32.3 -4) об использовании необдуманных мер или, в другом свете, повторение замечания Фронтина (Strat. 1 praef. 4) о том, что стратагемы могут быть наступательными или оборонительными. Утверждение Климента о вербальных и активных свойствах стратегемы прямо напоминает определения Валерия Максима (7.3. praef.) и снова Фронтина (1 praef. 4).
В своем обсуждении полководческого искусства Моисея, однако, Климент подчеркивает три момента: во–первых, предусмотрительность Моисея, который подозревает о преследовании евреев египтянами и совершает ночные походы по бездорожной пустыне, чтобы ускользнуть от них; во–вторых, трудности евреев в пустыне, которые дают им силу, опыт и доверие к Богу; и в-третьих, захват Моисеем вражеской земли путем внезапных нападений. Безусловно, первый и третий пункты являются стратагемами, и действительно, первый подкрепляется ассоциацией strategema с понятием anchinoia (быстрота мысли: Strom. 1.24, 161.1): «Стратегема Моисея учит, что перед лицом опасности нужно одним взглядом уловить целесообразность и действовать соответственно». Напротив, третий пункт, внезапные атаки Моисея (Strom. 1.162.1), описывается как «совершенство полководца» (ἀρετὴ τοῦ στρατηγικοῦ) и «работа опыта и полководца» (ἐμπειρίας γὰρ καὶ στρατηγίας ἔργον). Таким образом, использование Климентом стратегемы не предлагает ничего нового и сохраняет греческую двусмысленность между принципами или примерами полководческого искусства и военной хитростью.
Значение Климента, однако, заключается не в его неясном определении. Для христианского писателя его последнее предложение (Strom. 1.160.2) преподносит наибольший сюрприз. Аморальный тон в отношении несправедливости (даже для защиты) и обмана резко контрастирует с нашими обычными ожиданиями от христианской этики. Действительно, более моральный тон встречается у язычника Валерия Максима (9.6. praef.). Таким образом, из Климента следует, что иудейско–христианская традиция способствовала гораздо более либеральному отношению к стратагеме, чем языческая. Источником определения стратагемы для Климента, скорее всего, не является христианский писатель, и его явные отголоски Фронтина и Валерия Максима не обязательно означают, что он пользовался латинскими источниками. Как я надеюсь показать в другом месте, Климент, как и другие христианские писатели, находился под влиянием стоицизма.
Чтобы завершить обсуждение древних определений стратагемы, стоит рассмотреть еще два отрывка, хотя слово strategema не встречается ни в одном из них: во–первых, аристотелевское определение μηχανή, которое передает важный аспект понятия стратагемы; и во–вторых, обличение «старыми сенаторами» посольства Кв. Марция Филиппа и А. Атилия в Грецию в 171 году до н. э., которое включает в себя список некоторых наиболее распространенных древних стратагем и тем самым предлагает оперативное описание понятия.
В фразе Фронтина «sollertia ducum facta» и в различных упоминаниях об умении у других авторов скрыт творческий и образный талант, необходимый полководцу для создания стратагемы. Аристотель правильно подчеркивает этот аспект в своем определении mechane, которое для него означает механическое устройство или машину. Если, однако, его толкование воспринимать метафорически, то оно может служить определением стратагемы:
«Когда нужда требует от нас сделать что–то вопреки природе, мы оказываемся в растерянности из–за трудности, и требуется умение. Поэтому мы называем ту часть мастерства, которая приносит помощь в таких случаях, приспособлением, ибо верно, как сказал поэт Антифон: «Мы побеждаем мастерством те дела, в которых нас побеждает природа» (Arist. Mech. praef. 847a).
Таким образом, стратагема — это искусственное средство, придуманное в трудную минуту, чтобы произвести эффект, противоречащий данной ситуации. Стратагемы могут творить чудеса, обеспечивать выход из безнадежных ситуаций и достигать, казалось бы, невозможного. Неудивительно, что стратагемы могут быть связаны с магией. В отличие от mechane Аристотеля, изречение Полибия о римской пропаганде, сохранившееся у Ливия (42.47.4-9), представляет собой более конкретную иллюстрацию того, что древние считали стратагемами:
«Старые сенаторы, памятуя о древних обычаях, пытались отрицать, что в этом посольстве они узнали римские навыки. Их предки вели войны не с помощью засад и ночных сражений, не с помощью притворного бегства и непредвиденных ударов по беспечному врагу, не для того, чтобы гордиться хитростью больше, чем истинной храбростью. Они привыкли объявлять войны прежде, чем их вести, а иногда даже объявлять о сражении и указывать место, где они собираются сражаться. С той же добросовестностью они сообщили царю Пирру, что его врач замышляет против его жизни; с той же добросовестностью они передали фалискам в цепях врача, предателя их детей. Это было поведение римлян, а не пунийские хитрости и не греческое коварство, среди которых было славнее обмануть врага, чем победить силой. Иногда в краткосрочной перспективе хитрость приносила больше выгоды, чем смелость. Но в конце концов побеждал дух человека, который признавался, что его победили не хитростью и не случайностью, а открытой рукопашной схваткой в справедливой и праведной войне. Так говорили сенаторы старшего поколения, которым новая и слишком хитрая мудрость была менее приятна» (Liv. 42.47.4-9. Ср. Diod. 30.7.1).
Это лицемерное римское осуждение этоса Одиссея не нуждается в комментариях. Если греческое и римское употребление strategema и древние определения понятия стратагемы теперь понятны, следует рассмотреть более распространенные греческие и латинские средства выражения этой идеи.

---

[1] У Геродота и Фукидида формы strategikos не попадаются, но его наречная форма στρατηγικῶς встречается по крайней мере один раз в пятом веке до н. э.: Aristophan. Av. 362, в 414 году до н. э. Платон и Ксенофонт первыми использовали это прилагательное.
[2] Деметрий Фалерский написал «Стратегику» (D. L. 5.80), и это же название могло быть обозначением Энея Тактика для его военной энциклопедии или, по крайней мере, названием ее эпитомы авторства Кинея: Ael. Tact. 1.2, Plb. 10.44.1. Ср. Epicurus fr. 5 Usener = Plut., Mor. 1095C-D: στρατηγικὰ διηγήματα (военные повествования). Согласно Suda s. v. Αἰνείας, произведение Энея называлось Περὶ στρατηγήματα ὑπόμνηματα, но Полибий и Элиан, несомненно, должны считаться более надежными в этом вопросе.
[3] Ссылка в Mem. 3.5 на военное положение афинян после битвы при Левктрах в 371 г. до н. э. является основанием для датировки «Меморабилий». Стратегема действительно встречается во фрагменте Иона Хиосского, сохранившемся у Афинея (FGrH 392 F 6 = Ath. 13.604d), что, по–видимому, датирует это слово пятым веком до н. э. Якоби отмечает незначительные искажения в тексте и считает, что существовали варианты версии Афинея. На то, что strategema в этом фрагменте является более поздней интерполяцией, указывают также другие соображения: во–первых, отсутствие этого слова у других авторов пятого века, особенно у Геродота и Фукидида; во–вторых, использование strategema в этом фрагменте носит метафорический характер — что маловероятно для первоначального появления слова.
[4] Например, Il. 7.142, 242-43; Od. 1.296, 9.406, 14.330, 19.299; Hdt. 1.212, 4.201; Soph. Trach. 276ff; Polyaenus 1 praef. 4, 12; Stob., Anth. 4.13.46. Dolos и strategema непосредственно связаны в Polyaenus 1 praef. 12.
[5] Phil. Mech., Mech. Syn. 5.D.97 Garlon; Plb. 1.27.6, 57.5; 3.18.97 78.1; 5.47.4, 70.7; 8.7.6; 11.22.1. Особенно в Plb. 1.57.4 и в некоторой степени в 8.7.6 можно было бы привести доводы в пользу значения strategemata как примеров или принципов полководчества, но в обоих отрывках термин встречается в серии слов, синонимичных strategema.
[6] Diod. 11.17.4, 19.5-6, 22.6, 23.1, 35.3, 40.4, 77.2; 15.33.4; 16.49.7, 68.10-11; 20.17.5; 24.7.1; 30.18.1-2; Dion. Hal. Ant. Rom. 3.28.10, 55.4; 4.52.3; 8.84.3; Меmnon FGrH 434 F 24.4.
[7] Onas. 32.4: «всего более те, по моему мнению, достойны укоризны, которые в зло употребляют такие хитрости, хотя они победою нанесут неприятелям малую потерю, а поражением своим причинят большой вред самим себе». Онасандр, возможно, написал Περὶ στρατηγημάτων (Suda s. v. Ὀνόσανδρος), но это ничего не говорит нам о том, как Онасандр определял это слово. Петерс утверждает, что strategema у Онасандра является эквивалентом strategia без нюанса уловки, для чего он ссылается на Ламмерта, RE 4, 175-76, но это не мнение Ламмерта. Ламмерт определяет strategema у Онасандра как продуманные действия генерала (die überlegten Massnahmen des Feldherrn), хотя даже такая интерпретация использования strategema Онасандром противоречит ассоциации strategema Онасандра с anchinoia и мгновенным анализом: praef. 9; 32.9-10. Анхинойя будет рассмотрена в следующей главе. Питерс далее утверждает, что уравнение strategema и strategia было полностью разработано в византийский период, но он не приводит никаких доказательств.
[8] Stratagem: Jos. BJ 3.106, 176, 190; 7.201; AJ 2.245, 12.352, 14.392; Vit. 379; политическая хитрость: BJ 1.502, 511, 513; 2.604, 630; АJ 7.192, 9.162; Vit. 148, 163, 169, 379, военные действия: AJ 14.141.
[9] Stratagem: Philo, Virt. 7, 34, 37; De praemiis et poenis 25 (военная метафора); ложные учения: Spec. leg. 4.8, 51; обман жены: Leg. 6, 40.
[10] Stratagem: Plut. Mor. 238F, 309D; Them. 10,6; Fab. 16,1; Маrc. 24,1; Phil. 6,7; Cim. 9,2; Ages. 39.2, 8; Pomp. 63.1, 69.7, 76.3, 84.5; Cic. 38.6; бытовая хитрость: Mor. 755D ср. Ps. — Aeschin. Ep. 10.4 (вероятно, второй век или позже); маневр: Marc. 25.6.
[11] Paus. 4.21.8, 28.7, 35.4; 7.13.6; 8.8.9; Arr. Parth. или Succ. fr. 18 Roos = Suda s.v. κατεδημαγώγησε (метафорическое использование); App. Hann. 15, 26, 41, Hisp. 5, 41, 62; Ps. — Lucian. Dem. Enc. 31, Филопемен: Paus. 8.49.3: «он читал книги как мудрецов, так и знаменитых греков, и те, что хранят память о войнах, и те, что учат военным хитростям». Одним из произведений, прочитанных Филопеменом, была «Тактика» Евангела: Plut. Phil. 4.4-5; Ael. Tact. 1.2; Arr. Tact. 1.1. Трактаты под названием «Тактика» не были сборниками стратагем, но ничто не мешает работе с таким названием содержать обсуждение стратагем или несколько примеров. Ср. обсуждение «Тактики» Цицерона и Пирра выше и ниже. Латинское руководство по риторике утверждает, что стратагемы являются подходящей темой для De re militari: Rhet. Her. 3.3.
[12] Katastrategeo: Diod. 4.9.5 (метафорическое использование); 11.21.3, 40.4; 15.16.1; 16.11.4, 68.6; 17.86.1; Dion. Hal. Ant. Rom. 3.64.3, 4.10.6 (политический контекст); Оnas. 10.5, 11.5; Jos. AJ 9.118, Vit. 320, 372; Plut. Tim. 11.1, Fab. 7.2, Syn. Per./Fab. 2.2; Zos. 3.25.3. Существительное katastrategia (завоевание с помощью стратагем) развилось к византийскому периоду: Tzetz. Hist. 9.70. Antistrategesis: Onas. 32.9 (hapax legomenon).
[13] Единственная византийская ссылка на название работы Полиэна встречается в анонимном De incredibilibus неизвестной даты. Ничего нельзя утверждать на основании так называемых Excerpta Polyaeni (Ὕποθέσεις τῶν ἐκ τῶν στρατηγικῶν πράξων) также неопределенной даты, которые представляют собой перегруппировку 356 стратагем Полиэна по военным темам, а также на основании включения Полиэна в список военных писателей, написавших Tactica или Stratigika [sic], записанных в длинном титуле «Тактики» Никифора Урана в рукописи Constantinopolitanus gr. 36. Запись Суды о Полиэне, который написал «Тактику» в трех книгах (в «Стратегике» их восемь), не обязательно должна относиться к нашему Полиэну. Дэн ошибочно цитирует Стобея, Anth. 4.41 (ср. Anth. 4.53, 55) как ссылку на «Стратегику» Полиэна, но Стобей ссылается на «De concilio» Полиэна, который также не может быть составителем стратагем.
[14] Ael. Tact. 1.2; Arr. Tact. 1.1; Front. Strat. 2.6.10, 3.21 (ср. Il. 4.297-300; Amm. 24.6.9), 4.1.14; Liv. 35.14.8; Amm. 24.1.3; Прокл Карфагенский, FGH IV 484 fr. 2 = Paus. 4.35.4; Donat. ad Ter. Eun. 783 = 4.7.13. Неясно, является ли «Poliorcetica» Пирра, цитируемая в Athen. Mech. 6.1, 31.6-10, частью «Тактики» или отдельной работой.
[15] Liv. 2.64.6; Dion. Hal. Ant. Rom. 2.28.10 ср. 3.24.5, 28.9; Val. Max. 7.4.1; Front. Strat. 2.7.1, Стратагема salubre mendacium будет подробно рассмотрена в другом месте.
[16] Фронтин, Strat. 1 praef. 1, подчеркивает краткость греческого термина: sollertia ducum facta, quae a Graecis una στρατηγημάτων appellatione comprehensa sunt (умные дела генералов, охваченные греками словом strategemata). Мы не должны забывать, что все издатели считают то, что в Val. Max. 7.4 praef. идет после слова appellatione, поврежденным. Однако искажение текста должно было произойти по крайней мере до XII века, поскольку Иоанн Солсберийский цитирует текст в его нынешнем виде. Если Фронтин использовал Валерия в качестве источника, о чем свидетельствует некоторое словесное сходство, то можно предположить, что в какой–то момент его передачи una Latina выпала из текста Валерия, и главное расхождение между Валерием и взглядами Цицерона и Фронтина исчезнет.
[17] Val. Max. 7.4.2: Секст «придумал метод сильнее оружия» (valentiorem armis excogitavit rationem); 7.4.5: «Поэтому, если бы он [Метелл] не заставил свой ум искать стратагемы, ему пришлось бы вести вооруженную осаду перед стенами Контребии до глубокой старости (ergo nisi mentem suam dolos scrutari coegtsset, ad ultimam et senectutem apud moenia Contrebiae armato sedendum foret)».
[18] Front. Strat. 1 praef. 1; Veg. 1.8, 2.3; Lydus, Mag. 1.47 ср. 3.3. Нет никаких доказательств в пользу того, что работа называлась «De re militari». Лид цитирует «De officio legati», которое может быть или не быть тем же произведением, что и «Peri strategias» Фронтина, также находящееся у Лида. Будет слишком упрощенно рассматривать Вегеция только как переработку Фронтина, но эти вопросы должны быть рассмотрены в другом месте.
[19] Sall. Jug. 85.12; Cic. Acad. pr. 2.2, Leg. Man. 10, 28, Ad Alt. 2.3.3, Ad Quint. 1.1.23, Ad fam. 9.25.1, cp. Font. 43; Diod. 39.9.
[20] Как отмечает Брицци, стратегема действительно охватывает деятельность, связанную с современными понятиями шпионажа и сбора разведданных, но мы не находим в древних определениях этого слова ничего, что указывало бы на то, что греки и римляне рассматривали шпионаж как главную или даже основную часть сферы применения этого слова.
[21] Из параллельного рассказа о битве у Канусия в 209 году до н. э. в Livy 27.12.14-15 не ясно, был ли поступок Марцелла настоящей стратагемой: когда его правый фланг ослаб, Марцелл приказал восемнадцатому легиону из резерва поддержать его, но смешение отступающих с марширующими на фронт создало путаницу, которую карфагеняне превратили в разгром.