От Страбона мы узнаем, что Онесикрит довольно подробно описал землю Мусикана, и от него зависит то немногое, что сохранилось от рассказа Онесикрита. [1] Земля Мусикана находилась где–то на правом берегу реки Инд недалеко от Паталы, но точно определить это трудно; со времен Александра Инд сместил свое русло на значительное, но неопределенное расстояние к западу. [2] Имя Мусикан, как это часто бывает в греческих рассказах об Индии, на самом деле является названием народа, а не именем царя. Возможно, это эллинизированная форма индийского Мушика [3].
Рассказ Арриана о завоевании Александром этого региона можно резюмировать следующим образом: Александр приплыл к земле Мусикан, царь которой не подчинился Александру лично и не прислал для этого посланников. Сообщалось, что эта земля была самой процветающей во всей Индии. Мусикан был захвачен врасплох и сдался, не пытаясь сопротивляться. Он преподнес Александру множество даров, включая всех своих слонов, и был быстро возвращен в свое царство. Александр был поражен его главным городом, который он приказал Кратеру укрепить и снабдить гарнизоном, и впечатлен самой страной. Самб, заклятый враг Мусикана, ранее подчинился, возможно, как предполагает Лассен, в надежде получить поддержку Александра против своего врага. Разочарованный благосклонностью, проявленной к Мусикану, царь Самб бежал. Александр немедленно отправился в обратный путь и вновь завоевал царство Самба, казнив некоторых брахманов, которых он считал ответственными за восстание. Тем временем Мусикан отрекся от верности Александру, но был побежден и захвачен в плен Пифоном. По приказу Александра Мусикан и брахманы, которых обвиняли в его отступничестве, были казнены Пифоном (Arr. Anab. VI 15, 5-7; 16, 3-17, 2). Описание этих событий у Диодора и Курция Руфа более краткое, но не противоречивое (Diod. XVII, 102; Curt. IX, 8, 8; 16). Земля Мусикана не упоминается во фрагментах других историков–компаньонов, не появляется в «Александре» Плутарха и у Юстина. [4] Это, вероятно, случайность, так как Неарх, как и Онесикрит, должен был участвовать в экспедиции Александра против Мусикана, поскольку Александр отправился по воде. Поэтому мы не имеем оснований утверждать, что Арриан, Диодор и Курций происходят из одного источника. Ссылка Курция на народ как Musicani, а не на царя как Musicanus, является правильной и предполагает, по крайней мере, два первоисточника относительно завоевания Александром этого региона. Хотя Страбон не описывает завоевание, он следует за Онесикритом, когда называет регион Землей Мусикана. Поэтому разумно предположить, что Онесикрит частично ответственен за эту ошибку в номенклатуре, ошибку, которую другой писатель, возможно Неарх, старается избежать. Кем бы ни был этот другой писатель, он не был Клитархом, поскольку Диодор говорит о царе Мусикане, а Диодор следует за Клитархом в своей семнадцатой книге (F. G. H. II D, p. 484; Diod. XVII, 102).
Рассказ Арриана, вероятно, частично восходит к еще третьему источнику, отличному от Онесикрита, но разделяющему с Онесикритом ошибку в названии царя Мусиканом. Для источника Арриана характерно то, что он просто фиксирует факты взаимоотношений Александра с Муcиrаном, а также его восстание и казнь. Восстание и казнь, вероятно, не были описаны Неархом, который ограничился тем, что видел, и остался с флотом. Фактический рассказ о казни брахманов вряд ли наводит на мысль об Онесикрите, учитывая его пристрастие к мудрецам Таксилы и его идеализацию страны Мусикана. Вряд ли Аристобул стал бы уделять внимание неважному военному инциденту, свидетелем которого он не был и который не сильно волновал его героя. Третьим автором, вполне возможно, был Птолемей. Он, очевидно, сопровождал Александра в нападении на царство Самба, поскольку, как сообщается, он был ранен при штурме брахманской крепости. [5] Лаконичный рассказ Арриана о военных операциях и отсутствие какой–либо обороны брахманов наводит на мысль о военном стиле Птолемея.
Арриан делает одно очень интересное замечание о земле Мусикана: «Александр был поражен городом и всей областью». Онесикрит, как лоцман корабля Александра, заслуживает некоторой похвалы за то, что застал Мусикана врасплох. Он, вероятно, был членом царской свиты, которой Мусикан показывал достопримечательности страны и ее столицы, и, несомненно, разделял изумление Александра от увиденного. Индийский царь, мы можем быть уверены, превзошел самого себя в пышном восточном гостеприимстве. Вполне вероятно, что у Онесикрита было свободное время для осмотра природных чудес, ведь Арриан говорит нам, что Александр все еще был там, когда Кратер закончил укрепление города. Онесикрит уже спустился вниз по Инду, когда восстал Мусикан, поэтому весьма вероятно, что он не упомянул о восстании в своей работе. Если бы это было так, то это бы выставило Александра в невыгодном свете за наказание народа, чьи институты Онесикрит изобразил в таких светлых тонах. Мы уже видели, что более поздний рассказ киников, датируемый примерно 100 г., действительно представляет деятельность Александра, и особенно его обращение с брахманами на нижнем Инде, в неблагоприятном свете.
Наблюдения Карла Трюдингера о сходстве между старой ионийской историографией и историографией эллинистического периода следует иметь в виду, когда мы читаем рассказ Онесикрита о земле Мусикана. Трюдингер считает, что ионийские писатели проявляли наибольшую жизненную силу в то время, когда путешественники привозили свежие рассказы о чудесах внешнего мира. Эти рассказы стимулировали их любопытство и привели к поиску научных знаний. Аналогичным образом, завоевания Александра разрушили географические и этнографические представления, существовавшие в течение столетия и более. Новые сведения о далеких землях, народах, климате и обычаях заставили греков пересмотреть свои представления о мире. Если добавить к этому тот факт, что многие историки сами видели эти новые земли, то становится очевидным, что настоящая «история» снова стала живой. Помимо попыток научного объяснения чудес, в греческой литературе также прослеживается тенденция идеализировать отдаленные народы без учета известных фактов о них. Трюдингер посвятил несколько страниц обсуждению этих «стран чудес». Такие идеализированные описания бывают двух общих типов: описания «этнографических пропагандистов», в которых реальность подчинена фантазии, и чистых этнографов, в которых идеализация на втором месте. Ссылки Трюдингера на Онесикрита показывают, как трудно его классифицировать. Отступления Геродота о различных чужих землях вошли в палитру историописания. Феопомп также включает отступления об отдаленных землях, но ему трудно их мотивировать, поскольку он описывает народы, к которым его повествование не имеет прямого отношения, даже народы, не имеющие исторического существования. Это, конечно, утопизм. Неарх и Аристобул, по мнению Трюдингера, излагают результаты своих исследований в отступлениях, а Клитарх использует отступление просто как декоративный стилистический прием для придания повествованию живости. Он считает, что отступления Онесикрита лишь отчасти основаны на научном интересе автора к тому, что он описывает. Позже Трюдингер подчеркивает, что мы слишком мало знаем об Онесикрите как об этнографе, хотя нам известно, что он подчеркивал необычное и своеобразное. Он справедливо отмечает, что любой киник, путешествующий по Индии, был бы впечатлен встречей со святым народом, который жил в величайшей простоте посреди земли, необычайно благословенной природой. Он спрашивает: «Там, где реальность была так близка к его собственному идеалу, как мог Онесикрит, ученик Диогена, не создать в Индии идеальное киническое государство?». Наконец, он отводит Онесикриту место посередине между «этнографическими пропагандистами» и чистыми этнографами». В этой главе мы обсудим склонность Онесикрита к идеализации, оставив его научные интересы для четвертой главы.
Описание Онесикритом страны Мусикана, вероятно, было довольно длинным отступлением, имеющим свое собственное единство. В его рассказе бок о бок проходят две нити: щедрость природы, одарившей жителей столькими странными и полезными дарами, и мудрость, с которой жители регулируют свою жизнь. Оригинал должен был стать увлекательным чтением, поскольку, несомненно, привлекал эллинистический восторг от чудес природы и от туземцев. Большая часть очарования, должно быть, заключалась в удачном сочетании этих двух элементов, хотя то, что осталось, слишком сильно изуродовано, чтобы сохранить литературный колорит оригинала. Ниже приводится перевод двух наиболее важных фрагментов.
Фрагмент 22 (Страбон XV, 1, 21-24)
21. В Индии растет много странных деревьев, одно из которых имеет ветви, склоняющиеся вниз, и листья размером с щит. Онесикрит в излишних подробностях описывает Землю Мусикана, которая, по его словам, является самой южной частью Индии. Он говорит о больших деревьях, ветви которых вырастают до длины 12 локтей, а затем наклоняются вниз, изгибаясь, пока не достигнут земли. Распространяясь по земле, они закрепляются, как укоренившиеся ветви. Затем они пускают побеги, которые, достигнув той же длины, что и раньше, наклоняются вниз и образуют еще одну укоренившуюся ветвь, а затем еще одну, пока одно дерево не сделает огромный навес от солнца, подобный павильону со многими столбами. Онесикрит говорит, что деревья настолько велики, что пять человек едва могут обхватить ствол. (Аристобул рассказывал о деревьях с растущими вниз сучьями вдоль реки Акесин у ее впадения в Гиаротис. Он говорит, что они настолько велики, что одно дерево затеняет 50 всадников в полдень), но Онесикрит говорит о 400. (Но среди всех, кто говорил о размерах деревьев, есть и те, кто утверждает, что видел на другом берегу Гиаротиса дерево, которое в полдень отбрасывает тень на 5 стадий). Но он [т. е. Онесикрит] говорит, что в цветке шерстоносного дерева есть камень, а то, что остается после удаления камня, похоже на шерсть. 22. В стране Мусикана само собой растет зерно, похожее на пшеницу, и виноградная лоза, из которой делают вино. (Другие говорят, что в Индии нет вина; по словам Анахарсиса, там нет флейт и других музыкальных инструментов, кроме кимвалов, барабанов и кастаньет, которыми пользуются фокусники). Есть много лекарств и корней, некоторые из которых полезны, а некоторые вредны, и растения разных цветов. Он добавляет, что существует закон, согласно которому, если кто–либо обнаружит что–то смертельно опасное, он должен быть предан смерти, если не найдет лекарство от этого. Если он найдет лекарство, его будут почитать цари. Он говорит, что в Индии, южной стране, производят корицу, нард и другие пряности, которые можно найти в Аравии и Эфиопии, потому что Индия похожа на эти страны своим солнечным светом, хотя и отличается от них обилием воды. Это делает воздух более влажным, более питательным и более продуктивным над сушей и водами Индии. Поэтому среди индов встречаются более крупные сухопутные и морские животные, чем в других местах. Точно так же Нил более продуктивен, чем другие реки, и способствует развитию многих крупных животных, включая земноводных. Иногда египетские женщины рожают четверняшек. (Аристотель говорит, что одна женщина в одно время родила пятерых, а плодовитость и питательность Нила он объясняет умеренным нагреванием солнечными лучами, которые сжигают излишки, но оставляют питательный элемент). 23. Возможно, именно по этой причине, как он [т. е. Онесикрит] указывает, нильская вода при приготовлении требует лишь вдвое меньше тепла, чем другая вода. В то время как вода Нила проходит по прямой линии над длинной, узкой страной и пересекает многие широты и атмосферы, потоки Индии, по его словам, текут по большим, широким равнинам и дольше остаются на каждой широте; поэтому они пропорционально более питательны, чем Нил. Соответственно, водные животные крупнее и многочисленнее. Дождь выпадает из облаков в подогретом виде. 24. (Сторонники Аристобула не согласны с этим. Они говорят, что на равнинах дождь не идет). Но Онесикрит считает, что именно вода ответственна за особенность животных. В доказательство он говорит, что привозной скот меняет свой собственный цвет на туземный, когда пьет. В этом он прав, но не тогда, когда утверждает, что только вода ответственна за то, что эфиопы черные и курчавоволосые. Он обвиняет Теодекта в том, что тот приписывает это воздействию солнца. (Ведь Теодект пишет следующее: «Когда солнце приблизилось к их границам на своей колеснице, оно влило в тела людей темный дымный цвет и связало их волосы в узел, придав им никогда не увеличивающиеся формы огня). Однако у него есть некоторое оправдание, поскольку он указывает, что солнце не ближе к эфиопам, чем к другим людям, хотя оно находится прямо над головой и поэтому более палящее. Поэтому неточно говорить о том, что солнце приближается к их границам, когда оно одинаково удалено от всех народов. Жара не может быть причиной, поскольку она не относится к детям в утробе матери, которых солнце не касается.
Фрагмент 24 (Страбон XV, 1, 34)
«Он подробно рассказывает о Земле Мусикана, восхваляя ее отчасти за то, что она имеет общие черты с остальной Индией. Он упоминает их долгую жизнь, которая длится 130 лет (хотя, как говорят, сиры живут еще дольше), а также их бережливость и хорошее здоровье, несмотря на то, что земля производит изобилие всего. Однако особенностью Земли Мусикана является их способ совместного питания по лаконскому образцу; у жителей есть общественные трапезы, мясо для которых добывается на охоте. Кроме того, хотя у них есть шахты, они не используют золото и серебро. Вместо рабов они нанимают молодых людей в расцвете сил, как критяне используют афамиотов, а лаконцы — илотов. Они культивируют только одну науку — медицину, поскольку изучение некоторых других, таких как военное дело и тому подобное, приводит к злодеяниям. Только убийство и нападение являются там уголовно наказуемыми, так как никто не может избежать страданий от них. Заключение договоров, однако, зависит от человека, поэтому он должен терпеть, если кто–то нарушает его обещание, и лучше выяснить, кому можно доверять, чем заваливать город исками».
Описание Онесикритом баньянового дерева и хлопка, а также его попытка объяснить климат Индии и физические особенности ее жителей будут рассмотрены в следующей главе. Здесь же необходимо лишь отметить его внимание к необычному или парадоксальному в природе. Он подчеркивает размеры деревьев, странную манеру их роста и тень, которую они дают. Он упоминает о поразительных цветах, о зерне, растущем в диком виде, о количестве пряностей, подобных аравийским и эфиопским, о необычайных размерах животных, даже по сравнению с египетскими. Щедрое изобилие природы включает в себя даже вино и драгоценные металлы. Примечательно, что перед нами предстает вся роскошь теплого климата без каких–либо неприятных особенностей. Змеи Индии, которые, по словам Неарха, обезлюдили бы страну, если бы не наводнения, сдерживающие их численность, не появляются в рассказе Онесикрита о земле Мусикана в том виде, в котором мы его имеем. Мы слышим о ядовитых растениях, но только для того, чтобы проиллюстрировать совершенство местных законов.
В рассказе Онесикрита об этом регионе поражает то, что при всех стимулах к праздной или развратной жизни местные жители ведут суровое, почти киническое существование. [6] Исходя от человека, который видел это своими глазами, это должно было понравиться многим грекам, уставшим от экономической неопределенности и имперских амбиций того периода. Только помня о борьбе диадохов и социальной адаптации к новому миру, открытому Александром, мы можем оценить картину индийского блаженства Онесикрита. В стране Мусикана не могло быть голода; вместо этого государство регулировало питание по спартанскому образцу, чтобы гарантировать бережливость. Подобно идеализированным персам Ксенофонта, подданные Мусикана зарабатывают роскошь употребления мяса полезным для здоровья занятием — охотой. Хотя здесь есть шахты, жители не хотят ими пользоваться, таким образом, полностью избегая борьбы за богатство, характерной для греческого мира. [7] Рабство, хотя и распространенное в Индии, не существует в стране Мусикана. [8] Вместо этого молодые люди занимают место рабов. Возможно, здесь есть отголосок Ксенофонта, поскольку эфебы в Персии Кира отдали себя в распоряжение чиновников, чтобы их использовали в служении на благо общества. Сравнение с афамиотами и илотами иллюстрирует современную идеализацию Спарты. Аристотель уже придал вес своему мнению о том, что спартанские институты были заимствованы с Крита. Когда Ксенофонт говорил об эфебах в Персии, он, вероятно, имел в виду Спарту, поскольку в другом месте он говорит нам, что спартанцы заботились о том, чтобы дать задания своим молодым людям с целью предотвратить их выход из–под контроля. Сравнивая этих молодых людей с илотами, Онесикрит показывает свое незнание реальной Спарты.
Благосклонное отношение к медицине в стране Мусикана, а также пренебрежение к другим наукам соответствует взглядам Лаэрция. Но, похоже, у Диогена нет параллели с осуждением Онесикритом науки о войне, странным чувством, озвученным энкомиастом Александра.
В простоте своей правовой системы государство Онесикрита выдает свое киническое происхождение, но автор не желает устранять правовую защиту от насильственных преступлений. Интересным является различие, которое он проводит между этими преступлениями и нарушениями договора. Гражданин, очевидно, должен быть экспертом в чтении характера. Если он совершает ошибку, то оказывается в той же ситуации, что и платоновский врач, которому отказывают в правовой защите, если он покупает раба–эпилептика; как эксперт он должен был знать лучше. Эта шутка Онесикрита, очевидно, была воспринята на полном серьезе. Мегасфен развивает ту же идею, утверждая, что за нанесение увечья любому человеку полагается смертная казнь. К преступлениям, перечисленным Онесикритом, Мегасфен добавляет ложное свидетельство, за которое также полагается смерть. [9] Мегасфен объясняет отсутствие законов о нарушении договора среди индов их простым образом жизни. Они не были склонны к судебным тяжбам и поэтому не нуждались в сложной системе права. Онесикрит, однако, представляет индов вполне осведомленными об опасностях судебных разбирательств, поскольку они сознательно предпринимают шаги, чтобы «не наполнять город исками». [10] Онесикрит иллюстрирует общую тенденцию греческих писателей рассматривать стабильность общества на Востоке как результат сознательного планирования, а не замедленного развития.
Отношение, проявленное Онесикритом к жизни и институтам индов в стране Мусикана, отводит ему место в развитии романтической литературы греков. Роде тщательно выделил каждый элемент в этом развитии и проследил его до первого появления в греческой поэзии и мифе. Земля Мусикана сочетает в себе ряд этих элементов, как покажет сравнение с отрывками из Платона, Феопомпа, Эвгемера и Ямбула. Прежде чем сравнивать их, будет полезно упомянуть несколько общих наблюдений Роде. В греческих рассуждениях об отдаленном прошлом существуют две противоположные тенденции, одна из которых рассматривает раннее общество как грубое и нецивилизованное, а другая — как золотой век. По мнению Роде, точка зрения о золотом веке является более древней, она нашла поддержку в более поздние времена у Платона, Дикеарха и, в конечном счете, у стоиков. Это связано с ранней греческой верой в то, что на краю земли все еще существовало праведное и здоровое общество». Прогресс географических знаний принес с собой имена других божественно счастливых людей, помимо гиперборейцев Гомера. Скифам на крайнем севере приписываются все добродетели, так же как и индам на Дальнем Востоке, а также эфиопам и «шелковому народу» Индии. Эти люди не только живут в состоянии идиллического блаженства, но и живут гораздо дольше, чем обычные люди. С редкой проницательностью Роде также обращает внимание на тот факт, что греки так и не пришли к тому, чтобы считать работу желанной самой по себе. Следовательно, эти счастливые народы устранились от работы или, по крайней мере, свели ее к минимуму. Греки не придерживались слишком оптимистичного взгляда на человеческую природу. Они понимали, что долгая жизнь в окружении природного изобилия будет непосильна разве что для добродетельных людей. Аристотель, как отмечает Роде, адекватно подытожил эту точку зрения: Итак, те, кто, казалось бы, лучше всех и обладает всеми благами, особенно нуждаются в справедливости и воздержанности, например, те (если такие есть, как говорят поэты), кто живет на островах блаженных; они прежде всего нуждаются в философии, воздержанности и справедливости, и тем более, чем больше у них досуга среди изобилия.
Онесикрит избегает опасностей досуга для молодых людей, заставляя их служить рабами и добывать пищу охотой. Он также приписывает этим счастливым людям долгую жизнь.
Вклад Платона в литературу этого типа не маленький. В «Тимее» он упоминает о борьбе между допотопными афинянами и жителями Атлантиды. Платон явно не ожидал, что кто–то поверит его рассказу, и, чтобы отвадить читателя от расследования, он использовал тот же прием, что и один из ранних египетских авторов подобных историй. Египтянин, рассказав сказку об острове Ка, добавляет, что остров с тех пор затонул под поверхностью моря. Точно так же Платон говорит нам, что Атлантида давно исчезла в результате землетрясения. В незаконченном диалоге «Критий» мы имеем краткое описание Платоном древних Афин и его гораздо более полный рассказ об Атлантиде. Краткое изложение этого диалога уместно в данный момент из–за сходства с фрагментами Онесикрита, сходства, которое указывает на степень, в которой наш автор был обязан литературной традиции даже в описании народов, которые он действительно посетил.
Рассказ Платона о древних афинянах на самом деле является воображаемой реконструкцией того, как жили бы Стражи, известные всем по «Государству».Платон говорит, что у этих афинян не было никакой пользы от золота или серебра. Древняя Аттика представлена как благодатная земля с идеальным климатом и изобилием природных ресурсов.
Платон описывает Атлантиду как островное владение Посейдона и дом его детей от Клито, сиротливой дочери Эвенора и Левкиппы. Платон объясняет греческие имена, которые он использует для варварских народов, тем, что они были переведены с египетского перевода оригиналов. Чтобы уберечь свою невесту и их детей, Посейдон окружил гору, где они жили, чередующимися полосами воды и земли. Он также вызвал к жизни источник горячей воды и источник холодной воды и способствовал произрастанию из почвы всех видов пищи.
Территория Атлантиды была разделена на десять частей, по одной на каждого из пяти сыновей–близнецов, рожденных Посейдоном, причем старший сын, Атлас, был поставлен над всеми остальными. В течение многих поколений эти герои и их потомки успешно правили на обширной территории от Атлантиды до Тиррении и Египта, но первенство оставалось за потомками Атласа. Их богатство было больше, чем у других правителей, и включало сокровища земли, в частности орихалк. В роскошных лесах было много древесины и изобилие пищи для поддержания жизни животных. Было даже большое количество слонов. Также было много сладко пахнущих вещей, кореньев, древесины, эссенций и всех видов фруктов.
Далее Платон описывает колоссальные инженерные подвиги жителей. Тейлор считает, что это описание было подсказано Платону укреплениями древних Сиракуз, хотя описанные Платоном работы атлантов выглядят грозно даже сегодня. Использование акведуков для проведения воды по мостам, соединяющим участки суши, похоже на приближающиеся римские времена, как и положения о горячих ваннах зимой.
Платон также уделяет некоторое внимание военной и морской организации царского города Атлантиды, который покоится на 60 000 земельных участках, каждый из которых содержит офицера. Он сообщает нам, что остальные девять участков были организованы аналогичным образом. Правление было абсолютистским, при котором десять царей пользовались произвольной властью. Отношения между царями регулировались указами Посейдона, начертанными на столбе из орихалка в храме Посейдона, где цари собирались с интервалом в пять или шесть лет. Там они совершали торжественные жертвоприношения и заседали в суде, облаченные в прекрасные лазурные одежды. Их решения записывались на золотой скрижали.
В течение многих поколений у атлантов все шло хорошо. «Пока длилась их божественная природа, они подчинялись законам и поступали так, как подобает их божественной расе. Они оставались добродетельными и презирали золото и другие богатства, сохраняя дружбу друг к другу и избегая излишеств. Однако, в конце концов, их божественная природа ослабла, и они не смогли выдержать своего великого блага. Они стали плохо себя вести. Зевс созвал богов, чтобы рассмотреть их состояние — но на этом диалог обрывается. Тейлор считает, что Платон хотел показать, как даже величайшее научное мастерство ничего не может сделать против добродетельного народа, одушевленного чувством права, и рассматривает этот эпизод как проекцию событий Персидской войны в обратном масштабе на легендарное прошлое.
Среди точек сходства между Землей Мусикана и Атлантидой наиболее ярким является природный фон. Природа всегда благосклонна: осадки, ручьи, древесина, ароматические вещества, другая растительная и животная жизнь, а также минеральные ресурсы. В Атлантиде, как и в стране Мусикана, добродетельный человек презирает богатство и практикует умеренность посреди изобилия. Однако идеализированные афиняне больше похожи на индов Онесикрита, чем на атлантов. Как и инды, они не имеют никакой пользы от золота. Возможно, самое большое различие между двумя мифическими народами Платона и индами заключается в их отношении к войне. Правящий класс в Афинах — это класс воинов, а в Атлантиде воины владели шестьюдесятью тысячами участков земли. Онесикрит отказывает своему народу во всех науках, кроме медицины, и говорит о зле, которое проистекает из науки о войне. И Платон, и Онесикрит ограничивают судебную практику, Платон — тем, что десять царей принимают все решения в соответствии с письменными повелениями Посейдона, Онесикрит — тем, что отказывает в правовой защите, кроме как в случае насильственных преступлений. Примечательно, что Платон уделяет внимание жертвоприношениям и храмам богов, в то время как Онесикрит ничего не говорит об индийской религии.
Как и Онесикрит, Феопомп был историком, который включил в свою историю рассказ об идеализированном народе, меропах, описанных в восьмой книге его «Филиппики». Феопомп с особой тщательностью готовит обстановку для своей утопии. Он рассказывает, как Мидас, царь Фригии, поймал сатира Силена, налив вина в источник, из которого тот привык пить. Будучи сыном нимфы, Силен знал много вещей, скрытых от смертных. В разговоре он передает некоторые из своих знаний Мидасу. Европа, Азия и Ливия — острова, окруженные океаном. За океаном лежит бесконечный по протяженности материк. Люди, живущие там, вдвое выше и живут вдвое дольше обычного человека. У них много городов, два самых больших из них — Махим и Эвсебес. Жители Эвсебеса богаты и спокойны. Они живут счастливо, без болезней и умирают весело. Они настолько справедливы, что их часто навещают боги. Жители Махима, напротив, воинственны, как и следует из их названия, и проводят дни в сражениях. Иногда они поддаются болезням, но обычно умирают от ран, нанесенных камнями или дубинами, так как они устойчивы против железного оружия. У них так много золота и серебра, что они ценят эти металлы меньше, чем греки железо. Их беспокойная натура однажды заставила их пересечь океан и отправиться в страну гипербореев. Узнав, что гиперборейцы считаются самым счастливым народом по эту сторону океана, и найдя их злыми по сравнению с собой, воинственные захватчики с отвращением вернулись в Махим.
За океаном, по словам Силена, жили меропы. Они держат много больших городов. На их границах находится место под названием Аност, похожее на пропасть, куда не могут проникнуть ни свет, ни тьма. Атмосфера там мутная и красная. Вокруг Аноста протекают две реки — Гедонес и Лупес. Берега каждой из них покрыты лесом. Плоды деревьев на реке Лупес такого свойства, что тот, кто попробует, начинает сильно плакать; и не перестает плакать, пока не умрет. А от плодов деревьев на реке Гедонес приходит забвение. Тот, кто принимает его, становится все моложе, быстро возвращается на ранние стадии своей жизни, пока снова не становится нерожденным младенцем и не умирает.
Как показал Роде, Феопомп пытается превзойти Платона на его собственной почве дидактического мифа. Если верить Аполлодору, о котором сообщает Страбон, Феопомп обещал превзойти Геродота, Ктесия, Гелланика и писателей об Индии в использовании мифов. Роде считает, что отрывок Страбона относится к рассказу Феопомпа о меропах. Вкладывая свой рассказ в уста третьего лица, Феопомп следует диалогической традиции Платона и сократиков. Онесикрит использует тот же прием в своей кинической басне, но, очевидно, не делает этого при описании земли Мусикана. Между этими двумя писателями существует большая разница: Онесикрит идеализирует землю, которую он видел, а Феопомп дает себе полную свободу, иногда заимствуя у других авторов, иногда изобретая, а часто комбинируя. Феопомп не претендует на правдоподобие. Он пишет аллегорию, о чем ясно свидетельствуют названия Эвсебес (святой), Махим (воинственный), Аност (нет возврата), Гедонес (наслаждение) и Лупес (боль). У жителей Эвсебеса есть кое–что общее с идеализированными индами Онесикрита, например, долголетие, досуг, презрение к золоту и серебру, свобода от болезней и правильное поведение. В рассказе Феопомпа больше остроты, с его утверждением, что худшие люди сказочного континента должны отвернуться от лучших людей нашего мира из–за страха заражения. Якоби и Роде согласны с тем, что мы не располагаем достаточной частью рассказа Феопомпа, чтобы составить точное представление о тенденции в целом. Роде предполагает, что меропы, вероятно, были врагами воинственных людей Махима. На Феопомпа, вероятно, повлияла борьба между древними афинянами и жителями Атлантиды у Платона. Как и следовало ожидать, описание страны более подробно у Онесикрита, где даже чудесам дается рациональное объяснение; у Феопомпа же магия имеет полную власть, а подробности размыты. Онесикрит не рассказывает ничего невозможного и подчеркивает, что обычаи индов являются причиной их счастья; Феопомп же подразумевает, что люди счастливы только в стране грез. Его рассказ похож на рассказ Платона в том, что касается религии. Боги посещают людей за океаном. Фрагменты о Земле Мусикана, хотя в них и упоминаются суды, медицина, порядок питания, фауна и флора, долголетие, не упоминают ни богов, ни их храмы. Это упущение может быть случайностью выживания, но более вероятно, что автор так и задумал. Даже в басне о Калане Зевс упоминается только как отдаленная сила, которая однажды лишила человека легкого образа жизни и может сделать это снова. Манданис ничего не говорит о богах. Философы, по его словам, делают свои прогнозы благодаря своему умению предсказывать. Об отсутствии традиционной набожности у Онесикрита следует помнить, когда мы переходим к следующему писателю, Эвгемеру.
В то время как Феопомп и Онесикрит представляют свои утопии как часть более общей истории, Эвгемер посвящает всю свою работу панхейцам. Франц Зуземиль согласен с утверждением Диодора, что Эвгемер был другом Кассандра, для которого он совершал исследовательские экспедиции, но Якоби настроен более скептически. Якоби считает, что он написал свой труд около 280 года до н. э. Он, вероятно, читал рассказы о Востоке в работах спутников Александра, и, вполне возможно, знал труды Патрокла и, возможно, книги Мегасфена. Есть два основных источника наших знаний об Эвгемере: Диодор Сицилийский и фрагменты Энния. Энний перевел Священную запись на латынь, а Лактанций сохранил часть его перевода. Священное писание можно кратко изложить следующим образом.
Пройдя через многие земли и моря, Эвгемер посетил острова Аравийского моря напротив Кедросии (т. е. Гедросии, современного Белуджистана). Далее следует описание Гедросии и обычное этимологическое объяснение термина Аравия Феликса. Из Аравии Эвгемер и его товарищи поплыли к островам панхейцев, три из которых описаны. Один из них использовался для погребения; на другом, Гиере, погребение было запрещено. С восточной оконечности третьего острова вдали видна Индия. На Гиере не растет ни один из обычных фруктов, но там есть большое количество ладана и мирры, а также палиур, специфическое средство от диареи. Пряные деревья описаны довольно подробно, как и способы получения пряностей из них. Гиеру населяют панхейцы, которыми правит царь. Эвгемер рассказывает, как их пряности переправляются арабским купцам на материк и как, наконец, они попадают в западный мир.
Остров Панхея имеет смешанное население, состоящее из панхейцев, океанитов, индов, скифов и критян. Жители Панары, главного города, не имеют царя, но ежегодно выбирают магистратов. Граждане называются сторонниками трифилийского Зевса, храм которого находится всего в шестидесяти стадиях от города. Вокруг храма — густо засаженная деревьями равнина. Рядом с храмом бьет источник со сладкой водой, образуя реку. Река превращает всю равнину в рай, с роскошными деревьями, садами, птицами и виноградниками. Затем храм и остальная часть священной ограды описываются более подробно. Уже упоминавшийся источник называется водой Гелиоса и обладает целебными свойствами. Доступ на огороженную территорию имеют только жрецы, но вся равнина посвящена богам.
За равниной возвышается высокая гора. Она имеет два названия — «Место Урана» и «Трифилийский Олимп», и предполагается, что она была любимым местом отдыха Урана, когда он правил миром. С его вершины он наблюдал за звездами. Название Трифилия происходит от трех народов, которые жили там до того дня, когда Аммон изгнал два из них.
За горой находится остальная часть земли Панхеи, где в изобилии водятся дикие животные, в том числе слоны, львы, леопарды и олени. Земля дает много сортов вина. Здесь есть три города. Воинственные жители сражаются на колесницах. Люди делятся на три класса: первый — жрецы, к которым приписаны ремесленники; второй — земледельцы; третий — воины, с которыми связаны пастухи. Жрецы являются верховной властью в государстве. Земледельцы и пастухи сдают результаты своего труда правительству, а наиболее успешные получают награды в качестве стимула для остальных. Частной собственности нет, кроме дома и сада, каждый житель получает свою долю, выделенную жрецами, которые получают двойные порции. Люди одеваются великолепно; даже мужчины носят украшения из золота. Воины лишь упомянуты, но жрецы обсуждаются подробно. Их одежда роскошнее, чем у других групп. Они проводят время за приготовлением жертвоприношений и воспеванием богов и их благодеяний людям. Свои привилегии они связывают с Зевсом, который привел их предков с Крита. В их речи до сих пор сохранились критские обороты. Они хранят записи, сделанные Зевсом, когда он жил среди людей и основал храм.
В стране много металлов — золота, серебра, меди, олова и железа, но их экспорт запрещен. Ни один жрец не может покинуть остров, а если он попытается это сделать, его могут безнаказанно убить.
Возвращаясь к храму, мы узнаем, что в нем находится большой и красиво украшенный стол, на котором стоит золотая стела, начертанная египетским священным письмом. В другом месте Диодор говорит, что это панхейское письмо. Из этой стелы мы узнаем, что Уран, Кронос и Зевс последовательно правили Панхеей. Зевс учредил божественные почести для своего деда, а в результате его собственных завоеваний Зевс сам стал повсеместно почитаться как бог. Но Уран первым принес жертву небесным богам. От Энния мы получаем дополнительную информацию о том, что Зевс жил на Олимпе и решал споры между своими людьми. Если кто–то открывал что–то полезное для человечества, он приходил на Олимп, чтобы показать это Зевсу. Из того же источника мы узнаем, что Зевс отменил антропофагию.
Среди древних Каллимах, Секст Эмпирик и Плутарх нападали на Эвгемера за его нечестивость, а Страбон, Полибий и Эратосфен упрекали его за недостоверность. Диодор и Энний, очевидно, отнеслись к «священному письму» так, как будто оно было буквальной правдой. Среди современников Пельман считает Эвгемера социальным реформатором, Роде оправдывает его от обвинения в мистификации, а Якоби считает, что он намеренно пытался ввести в заблуждение своих читателей.
Интерпретация Пельмана нова, но ошибочна. Называя Эвгемера ребенком своего века, он утверждает, что тот был заинтересован прежде всего в устранении ограничений на свободное проявление интеллекта и природных способностей. Для Эвгемера бог — это апофеозированный гений. Пельманн также ссылается на теорию просвещенного деспотизма и замечает, что панхейский социализм не без значения проистекает из монархии. Он сравнивает Эвгемера с Мором.
В жрецах Эвгемера он видит культурную аристократию. Таким образом, Пельман парадоксальным образом подчиняет ту самую теорию, которая сделала эвгемеризм ругательным словом, социальной программе, о которой ни один античный критик даже не упоминает. Зуземиль видит в Эвгемере более раннего Лукиана или Вольтера, которого не следует воспринимать всерьез. Поэтому, хотя он отмечает, что Эвгемер не отрицает, а скорее утверждает существование реальных богов, Зуземиль считает его атеистом из–за общего тона его работ. Роде обращает внимание на влияние рассказов об Индийском океане на Эвгемера и утверждает, что эвгемеризм предшествует Эвгемеру.
Якоби внес свой вклад в понимание Эвгемера, указав на то, что в нашем сознании должны быть разделены два аспекта произведения: обстановка, то есть сама сказка, и теория, к которой она нас готовит. Рассказ свободен от мелких невероятностей; здесь нет волшебных деревьев, как в Феопомпе; не предполагается, что жители живут дольше других людей, как подданные Мусикана и уроженцы Эвсебеса.[11]
Теория Эвгемера о происхождении олимпийских богов не была совсем уж оригинальной. Ксенофан отвергал современные представления о богах как искусственные. Критика Ксенофана была направлена на более благоговейное отношение к богам; Эвгемер же представляет другую тенденцию. Если Зевс завоевал всеобщее восхищение и божественные почести своими делами как человек, то почему бы последующим правителям не подражать его добрым делам и не получить божественные почести после смерти от благодарного народа Это лишь на шаг дальше обоснования Онесикритом царской власти в лице Александра «Цивилизатора». Возможно, Онесикрит даже сам сделал этот шаг, так как культ Александра был хорошо известен, когда он писал. Существенное различие между Онесикритом и Эвгемером, с одной стороны, и Ксенофаном, с другой, заключается в том, что Ксенофан рассматривал это очеловечивание богов как деградацию божественности, в то время как Онесикрит и Эвгемер смотрели на это с точки зрения облагораживания человечности в лице царя. Идея о том, что человек своими делами может заслужить апофеоз, характерна для эллинистического периода. Существование такой идеи противоречит мрачному утверждению Бевана о том, что древнему миру не хватало «причины» и что христианство «вошло в мертвую атмосферу, как глоток нового воздуха». Считать Эвгемера нечестивым, потому что он проследил блуд Афродиты, значит смотреть на древний мир через протестантские очки. Зевс Эвгемера был провозглашен богом еще при жизни, как и Александр. Как Александр Онесикрита не позволил согдийцам и бактрийцам бросать старых и немощных людей на съедение собакам, так и Зевс, как предполагается, отменил практику поедания человека человеком. Кроме того, Зевс способствует открытию новых и полезных вещей; это напоминает нам о поощрении индов, нашедших новое противоядие в стране Мусикана.
Был ли Эвгемер серьезен или нет, но в использовании описательных подробностей он ближе к Онесикриту, чем к Феопомпу, и во многих отношениях ближе к Платону, чем к любому из них. Более того, и Эвгемер, и Онесикрит описывают реальные живые деревья, которые один видел, а другой о них читал; ни один из них не упоминает о каких–либо неприятных природных особенностях. Якоби неохотно принимает любую попытку отождествить острова Эвгемера с какими–либо реальными островами индийского побережья, но он признает, что Эвгемер находился под влиянием историков Александра. Особенно привлекательна параллель с Курцием Руфом, который делает вид, что следует за Неархом и Онесикритом. В качестве доказательства того, что на Эвгемера повлияли другие авторы, нежели те, что писали об Индии, Якоби справедливо подчеркивает, что панхейцы носили шерстяную одежду, и что «шерстоносные» деревья не упоминаются; он предполагает египетскую окраску.
Когда мы рассматриваем описание политических институтов панхейцев, мы должны решить, являются ли эти идеи греческими или индийскими, так же, как мы это делаем при обсуждении Земли Мусикана. В обоих случаях, вероятно, преобладает греческий элемент. Простота обычаев в стране Мусикана является утонченной, а не примитивной, основанной на сознательном избегании пагубного влияния роскоши, о котором не знал ни один первобытный человек. Панхейцы также изощрены в своем утопизме; мы даже находим награды, выдаваемые для стимулирования инициативы. Панхея Эвгемера имеет мало сходства с Индией Неарха, или с Аравией Счастливой, описанной Страбоном. Хотя в панхейском государстве не упоминаются рабы, было бы большой ошибкой полагать, что Эвгемер намеревался уничтожить рабство. Если бы он намеревался это сделать, то постарался бы подробно обсудить этот вопрос, поскольку идея рабства была само собой разумеющейся в древнем мире. То, что Платон не упоминает о рабстве в «Государстве», заставило некоторых ученых считать, что он выступал за его отмену. Гленн Морроу опроверг это мнение в своей монографии «Закон Платона о рабстве». Это особенно стоит иметь в виду, поскольку «Священная запись» Эвгемера имеет много сходства с платоновским рассказом об Атлантиде. Деление Эвгемером людей на три класса напоминает нам об аналогичном делении, сделанном Гипподамом из Милета. Взгляды Гипподама, кратко изложенные Аристотелем, также не содержат упоминаний о рабах. Что касается рабства, то мы не находим параллели между Онесикритом и Эвгемером. Основал ли Онесикрит свои замечания на том, что он видел в Индии, или он принципиально возражал против рабства? Морроу упоминает хорошо известное во времена Платона мнение о том, «что рабство противоречит природе». Он также говорит: «Киник Диоген, кажется, учил той же доктрине…».
Можно упомянуть один или два незначительных момента сравнения между Онесикритом и Эвгемером. Эвгемер приводит надпись, чтобы придать правдоподобие своей теории происхождения божественного поклонения. Хотя Онесикрит не ссылается ни на одну индийскую надпись, он цитирует надгробные надписи Кира и Дария. Странно, что Онесикрит говорит, что эпитафия Кира была написана по–гречески, но персидскими буквами. Очевидно, что Эвгемер следует практике современных историков, используя для доказательства своей точки зрения надписи и указывая язык и шрифт, на котором они были написаны. В то время как Онесикрит ограничивается сравнением между молодыми людьми в Индии и афамиотами, Эвгемер связывает своих идеализированных панхейцев непосредственно с почитаемым Критом, заставляя Зевса привести критскую колонию в Панхею в качестве жрецов. Чтобы сделать это более правдоподобным, он говорит нам (как было отмечено выше), что панхейские жрецы все еще сохраняли критянизмы в своей речи. В своем описании природных явленийЭвгемер отличается от Онесикрита. Он изо всех сил старается сделать свой фон достоверным, и для этого вводит подробности, заимствованные из литературы о путешествиях. Онесикриту, естественно, интереснее описывать Индию, поскольку он там бывал и ему не нужно было полагаться на чужие рассказы. Онесикрит искренне восхищается чудесами Востока; Эвгемер же просто использует современный интерес к Востоку, чтобы обеспечить для своей теории привлекательную среду.
Тот факт, что Диодор кратко излагает повествование Ямбула, является единственным определенным указанием на даты Ямбула, хотя существование «филэллинского царя» в Палимботре наводит Зуземиля на мысль, что даты создания этого рассказа должны лежать где–то между 315 и 226 гг. до н. э. Краткое изложение Диодора сильно сокращено, а также омрачено неточностями. Тем не менее, наши знания об Ямбуле зависят от этого ошибочного рассказа. Эти отрывки можно перефразировать следующим образом:
Ямбул, после юности, посвященной учебе, стал купцом, когда умер его отец. По дороге через Аравию он и его попутчики были захвачены разбойниками. Прослужив некоторое время пастухами, он и его спутник снова попали в плен, на этот раз к эфиопам. Эфиопы, следуя велениям местного оракула, привыкли раз в шестьсот лет очищать свою землю, посылая двух чужеземцев в море к острову Счастья. Если чужеземцы достигнут острова, их примут радушно, и эфиопы будут счастливы шестьсот лет. Ямбула и его друга посадили в небольшую лодку с провизией на шесть месяцев. Через четыре месяца они достигли острова. В целом он имел круглую форму и пять тысяч стадий в окружности.
Они были радушно приняты аборигенами, которые поделились с ними своим имуществом. Островитяне обладали определенными физическими особенностями. Ростом в четыре локтя, они имели гибкие кости и более мускулистое тело, чем у других людей. Их кожа была мягкой на ощупь, а тело гладким и безволосым. Красивые и изящные на вид, они имели очень широкие ноздри, которые закрывались и открывались, как надгортанник. Их языки были раздвоены до самых корней. Это позволяло им подражать любой человеческой речи, а также звукам птиц. Они даже могли вести два разговора одновременно. Климат был приятным, не слишком жарким и не слишком холодным. Фрукты созревали круглый год. В полдень солнце не давало тени, так как находилось прямо над головой.
Туземцы жили вместе, объединившись в ассоциации по четыреста человек в каждой. Пища произрастала в дикой природе. Из белых плодов тростника они готовили муку, которую использовали для приготовления сладких лепешек. Горячие и холодные источники были в изобилии, и вода из них была целебной. Люди были хорошо образованы, особенно искусны в астрологии. Их алфавит состоял из семи букв, которые заменяли двадцать восемь и каждая из которых использовалась четырьмя различными способами. Они часто доживали до ста пятидесяти лет, как правило, без каких–либо болезней. Любой, кто оказывался постоянно нетрудоспособным, по закону должен был покончить жизнь самоубийством. Их письмо: было перпендикулярным, а не горизонтальным. Когда человек достигал положенного возраста, он ложился рядом с особым растением, которое вызывало сначала сон, а затем смерть.
У них не было брака и женщины были общими. Дети, чье происхождение было неизвестно, были одинаково дороги всем. Их никогда не беспокоили гражданские раздоры. Маленькое животное, похожее на черепаху, с четырьмя глазами, четырьмя ртами и большим количеством ног, было наделено кровью свойством прикреплять любой отрезанный член к живому телу. Каждая ассоциация держала огромную птицу для испытания маленьких детей. Только те, кто мог бесстрашно летать на спине птицы, считались достойными воспитания. Самый старший мужчина в каждой группе выполнял обязанности правителя, пока не достигал возраста ста пятидесяти лет; затем его сменял самый старый из оставшихся в живых. Море вокруг острова было бурным, приливы и отливы сильными, но вода была сладкой. Большинство созвездий, включая Большую Медведицу, с острова не было видно. Всего островов было семь; они были одинаково удалены друг от друга, и у их жителей были одинаковые обычаи.
Несмотря на изобилие пищи, местные жители были умеренны в еде. Не зная сложных соусов, они готовили все путем запекания или варки. Они поклонялись небу, солнцу и другим небесным светилам. Они были искусными рыбаками и ловцами птиц. Орехи были в изобилии, как и растения, дающие масло или вино. Из тростника с пухом в центре они делали одежду, которую красили пурпурной краской, приготовленной из толченых раковин. Там были животные такого вида, что в них почти невозможно было поверить. Их образ жизни был тщательно регламентирован, рацион питания менялся изо дня в день в соответствии с планом. Каждый из них регулярно занимался различными ремеслами. Они пели гимны Солнцу и назывались людьми Солнца. Они хоронили своих мертвых во время отлива в песке. Тот же тростник, из которого они носили одежду, рос и убывал вместе с луной. Вода из горячих источников сохраняла свое тепло, если ее не смешивать с холодной водой или вином.
Через семь лет Ямбул и его попутчик были вынуждены уехать из–за своих дурных привычек. После более чем четырехмесячного плавания спутник Ямбула погиб в кораблекрушении на побережье Индии. Дружелюбные жители деревни привели Ямбула к царю в Палимботру. Царь был хорошо образован и дружил с греками. Он отправил Ямбула в Персию с эскортом, откуда тот позже смог вернуться в Грецию. Там он написал отчет о своих приключениях и рассказал много неизвестного ранее об Индии.
Солнечный народ Ямбула имеет много общего с панхейцами, людьми Эвсебеса и подданными Мусикана. Для всех них природа была более чем щедра, но каждый из них остался неиспорченным посреди изобилия. Тем не менее, земли Феопомпа остаются в тени. Автор не утверждает, что посетил их, и он явно занят созданием мифа, мораль которого заключается в безнадежности человеческой жизни. Но Ямбул, подобно Эвгемеру и Платону, прилагает большие усилия, чтобы сделать свою историю правдоподобной. Он тщательно объясняет, как он узнал о людях, которых описывает. Но, в отличие от Эвгемера и Платона, он похож на Феопомпа в своем увлечении растениями с магическими свойствами. Есть и разница в акцентах. У Эвгемера панхейские институты являются частью фона; у Ямбула социальная организация народа Солнца является ядром всего произведения.
Ямбул, очевидно, читал рассказы о Востоке, чтобы создать убедительную обстановку для своего рассказа. Изюминка, с которой он говорит о странных растениях на острове, была принята Лассеном за пыл очевидца, но мнение Лассена было эффективно опровергнуто Роде. Итак, Ямбулу нельзя доверять ни в одном утверждении о факте, если только мы не знаем этот факт независимо. Его важность заключается в том, что он типизирует вкус раннего эллинистического периода, до того как Каллимах ввел моду на составление списков чудес. Поскольку его целью было развлечь, а иногда и возвысить своих читателей, а не информировать их, он был совершенно свободен заимствовать подробности у любого количества авторов и вписывать их в свой собственный план. Таким образом, его рассказ, который вряд ли мог быть основан на каком–то одном источнике, полезен тем, что дает общие характеристики этого типа литературы. Насколько он мог использовать Онесикрита, определить невозможно, но сходство можно заметить. Таким образом, мы можем получить лучший стандарт для суждения об утопических характеристиках «Земли Мусикана» и других частей сохранившихся фрагментов Онесикрита.
Кролл считает, что Ямбул использовал рассказ Онесикрита о кафеях. В другом месте он утверждает, что Онесикрит путает подробности о кафеях с подробностями о земле Сопифа. Якоби показывает трудности в оценке рассказа Онесикрита о кафеях. У нас нет возможности сказать, сколько Страбон почерпнул у Онесикрита, а сколько — в других местах. В любом случае, сходства между рассказом Страбона и рассказом Ямбула немного. Кафеи, как и люди Солнца, отвергают некоторых маленьких детей как непригодных, но Онесикрит просто подражает спартанскому обычаю, тогда как летающие страусы Ямбула не имеют известных аналогов. Оба народа любят украшения, но это сходство недостаточно специфично, чтобы предположить, что эти два рассказа связаны. В Ямбуле не упоминается яркая иллюстрация любви индов к ярким цветам — окрашивание бороды, хотя и Онесикрит, и Неарх зафиксировали этот обычай. Утверждая связь между Онесикритом и Ямбулом, Кролл, возможно, имел в виду аналогичное отсутствие брачных уз. У кафеев действительно были особые представления о сексуальных отношениях, но отрывок из Страбона, возможно, не заимствован из Онесикрита; если он заимствован из Онесикрита, то, скорее всего, подразумевает брак как замену более раннего состояния распущенности. Следовательно, мы не имеем оснований утверждать, что Ямбул вообще использовал Онесикрита, хотя, возможно, он мог это сделать. Ямбул, очевидно, был достаточно искусен, чтобы замаскировать свои источники.
Ямбул в хвалебных выражениях говорит о физических характеристиках Людей Солнца. Их рост составляет четыре локтя. У них нет волос на теле. Они редко страдают от болезней и удивительно долго живут.
В добыче мяса охотой и в обычае есть то, что и когда предписывает закон, мы напоминаем о пищевых обычаях страны Мусикана. Самоубийство негодных людей как обязанность, предписанная законом, наводит на мысль о различных рассказах о самоубийстве Калана. Интерес Ямбула к деталям письменности чужого народа уже был показан как характерный для других писателей, а также для Онесикрита.
Гимны и энкомии богам можно сравнить с теми, которые пели панхейские жрецы. Два утверждения напоминают рассказ Онесикрита о Тапробане. Ямбул называет окружность острова в пять тысяч стадий, и говорит, что там водились почти невероятные виды животных. Пять тысяч стадий — это цифра Онесикрита для Тапробана, и он говорит о многих странных земноводных чудовищах, обитавших там.
Замечания Ямбула о невидимости Большой Медведицы и его родственное замечание о том, что в полдень не видно теней, соответствуют фрагментам из Онесикрита. Возможно, он основывался на высказываниях Онесикрита об открытом море и приливах, но, несомненно, эти и другие подробности встречаются у многих авторов помимо Онесикрита.
Ямбул упоминает об огромных змеях на островах Солнца. Они совершенно безвредны и являются вкусной пищей. Онесикрит рассказывает нам о двух прирученных змеях, которых держал царь Абисар, одна из которых была длиной восемьдесят локтей, а другая — сто сорок, но он осторожно указывает, что сам их не видел, заявляя, что слышал о них от посланников Абисара. Имея в виду этих змей, Ямбул, возможно, добавил утверждение, что они хорошая пища.
Как и Эвгемер, Ямбул добавляет интересные подробности об экзотических растениях. Его описания неточны и омрачены замечаниями об их магических свойствах, например, о том, что они растут и убывают вместе с луной. «Тростник», из плодов которого делают сладкие лепешки, вполне может быть рисом, как предполагает Кролл, но описание не убедительно. Другой «тростник», из которого Люди Солнца собирают пушистый материал для изготовления одежды, возможно, был предложен чьим–то описанием хлопка.
Оставив эти подробности, рассмотрим произведение Ямбула в целом. Нравственный тон — кинический или стоический. Возможно, Кролл делает наиболее острое наблюдение, когда говорит, что Ямбул был знаком с «кинической идеализацией» индов, которую он, должно быть, частично почерпнул у Онесикрита. Однако не стоит быть догматичным. Тот факт, что Ямбул одобряет самоубийство немощных, не является, как предполагает Роде, надежным тестом на киника. На самом деле автор, на которого ссылается Роде, Бион из Бористена, не является настоящим киником. Более того, Онесикрит, ученик Диогена, с презрением смотрит на Калана, наиболее яркий современный пример самоубийства. Кролл также указывает на разнообразную природу философских влияний, представленных в Ямбуле. Причины, по которым Ямбул покинул Острова Солнца, могут быть бледным отражением пессимизма Феопомпа. Ямбул уходит, потому что местные жители не потерпят его порочности в своем безгрешном государстве. Воины Махима из Феопомпа получают отпор от лучших людей нашего мира, гиперборейцев. Социальные теории, подразумеваемые в рассказе Ямбула, все направлены в сторону большего регулирования со стороны государства. Это было сделано для того, чтобы отойти от Онесикрита, который, будучи киником, естественно, предпочел бы минимум регламентации.

---

[1] См. Страбон, XV, 1, 21-24 (F 22); XV, 1, 34 (F 24); XV, 1, 54 (F 25). Servius Danielis ad Verg. Aen. I, 649 (F 23) ничего не добавляет.
[2] Рассказы об этом регионе см. в Arr. Anab. VI 16-17; Diod. XVII, 102; Curt. IX, 8, 7 и далее. Смит, указав, что наши точные знания о течении рек Пенджаба относятся только к 712 году н. э., говорит: «Но за двенадцать сотен лет, прошедших после арабского завоевания, произошли изменения огромного масштаба, и можно с уверенностью сказать, что подобные эффекты должны были быть вызваны постоянно действующими причинами в течение тысячи лет, прошедших между Александром и Мухаммадом бин Касимом». Далее он упоминает о развитии дельты Инда, исчезновении реки Хакра и далеко идущих сдвигах других рек Пенджаба. Он добавляет: «Никто не может сказать, в каком из древних русел протекал Чинаб или любая другая из названных рек во времена Александра». Однако можно сделать одно обобщение: «…все места слияния должны были располагаться значительно севернее, чем сейчас». Страбон, якобы следуя Онесикриту, говорит о Земле Мусикана как о «самой южной части Индии» (XV, 1, 21). Это противоречит Арриану и вряд ли является ошибкой, которую мог допустить Онесикрит.
[3] Возможно, Онесикрит имел в виду «мусиканца» в том смысле, в каком Ксенофонт использует термин «армянин» вместо собственного имени царя этой страны (Xen. Cyrop. II, 4, 22 и др.).
[4] Дибнер и Миллер в своем издании фрагментов приписывают описание Страбоном Земли Мусикана Аристобулу. Берве принимает эту идентификацию. Однако более внимательное прочтение текста показывает, что Якоби прав, считая, что отрывок в целом принадлежит Онесикриту, с рядом цитат из других авторов, имена которых всегда приводятся (F. G. H. II D, p. 477).
[5] Curt. IX, 8, 22; Diod. XVII, 103. См. также H. Strasburger, Ptolemaios und Alexander (Leipzig, 1934), p. 45, где Arr. Anab. VI 14, 4-18, 1, как утверждается, основывается главным образом на Неархе и Птолемее. Отрывок включает в себя завоевание земли Мусикана. Поскольку Неарх описывал то, что видел, и поскольку он не мог присутствовать при завоевании Пифоном этой области, Арриан, вероятно, следует источнику, основанному на Птолемее.
[6] Киник Кратет не проявляет такой уверенности в человеческой природе, когда описывает Перу. Ведь в Пере есть только простые вещи, такие как чеснок, фиги, пшеница и тимьян, поэтому злодеев туда не привлекают. Там нет рабства (там же, фрагмент 5), люди не порабощены ни золотом, ни страстью, ни чем–либо еще, что ведет к насилию (фрагмент 6). Кратет демонстрирует неприязнь к войне, которая схожа с невоинственностью подданных Мусикана. Он, очевидно, считает роскошь причиной войн, поскольку говорит, что люди не воюют друг с другом за пшеницу, тимьян, чеснок и фиги (фрагмент 4). Его ужас перед высокомерием параллелен замечаниям Онесикрита о судах (F 24; см. также замечания Калана и Манданиса, F 17a). Следует отметить, что тон Кратета совсем иной, ибо Кратет насмехается над цивилизацией. Его утопийцы немыты и наслаждаются грубыми удовольствиями. Диоген более точно отражен в Кратете, чем в придворном Онесикрите, когда речь идет о таких бытовых подробностях. Растущая роскошь четвертого века стимулировала развитие идеи «естественной простоты».
[7] Онесикрит подразумевает, что скупость может быть преодолена простым приемом отказа от золота и серебра, и эта точка зрения отнюдь не ограничивается древними. Это не отличается от решения Ликурга, который, как предполагается, ввел в Спарте железные деньги, чтобы предотвратить накопительство (см. Xen. Laced. Const. 7. 6.). Диоген, как говорят, выступал за использование костяной валюты вместо золота или серебра (Athenaeus, Dep. IV, 159c).
[8] Strabo XV, 1, 54. Джонс переводит: «Но хотя Мегасфен говорит, что ни один инд не использует рабов, Онесикрит утверждает, что рабство было не чуждо индам в стране Мусикана». Смысл Онесикрита становится совершенно ясен, если сравнить его с более ранним отрывком Страбона о Земле Мусикана (XV, 1, 34), где мы находим: «вместо рабов у них прислуживали юноши». Это также согласуется с заявлением Страбона о том, что Онесикрит хвалил Землю Мусикана «за вещи, некоторые из которых являются общими и для других индов».
[9] Эти два утверждения Мегасфена также встречаются во фрагментах Николая Дамасского (см. F. G. H. II A, p. 386, F 103y). Элиан (V. H. IV, 1) говорит, что инды не заключали формальных договоров. Якоби связывает отрывки у Элиана и Николая с двумя заявлениями Мегасфена (F. G. H. II C, p. 295, примечание к Николаю F 103y), но он не замечает их соответствия Онесикриту.
[10] Согласие между Онесикритом и Мегасфеном, упомянутое в предыдущем примечании, вероятно, не случайно, поскольку два писателя вряд ли могли независимо друг от друга допустить одинаковые ошибки. Мегасфен, следовательно, должен был воспользоваться работой Онесикрита. Если он это сделал, то язык Страбона приобретает новое значение. Страбон жалуется, что Онесикрит имел привычку приписывать только земле Мусикана то, что было общим для всей Индии (XV, 1, 34). В частности, он говорит, что Онесикрит говорит об отсутствии рабства в этом регионе как о положительной динамике, в то время как Мегасфен, по словам Страбона, утверждает, что в Индии вообще не было рабов (XV, 1, 54). Оба утверждения ложны. Смит, однако, неточно резюмирует Страбона, XV, 1, 54, когда говорит: «Страбон на основании Онесикрита указывает, что другие авторы, похоже, не имеют оснований утверждать, что рабство было неизвестно в Индии повсюду». Как указывает Якоби, Страбон скорее упрекает Онесикрита, а заявление Мегасфена вполне может быть основано на Онесикрите. Другими словами, Мегасфен неосторожно приписал всем индам обычай, ограниченный Онесикритом подданными Мусикана, что ставит под сомнение авторитет Мегасфена как историка. Страбон, писавший гораздо позже, не понял, что произошло, и, вероятно, предположил, что Онесикрит виноват в том, что приписал общий индийский обычай какому–то конкретному народу. Одним из наиболее обсуждаемых высказываний Мегасфена является его отрицание того, что у индов была система письма (Страбон, XV, 1, 53). Неарх, однако, говорит о том, что инды писали на ткани (Strabo, XV, 1, 67). Возможно, Мегасфен делает обобщение на основе описания Онесикритом земли Мусикана. Онесикрит вполне мог отрицать, что этот счастливый народ умел писать, и он мог рассматривать их неграмотность как очередное «усовершенствование». Если это так, то он повторял презрение киников к обучению. Это более разумно, чем считать, как это делает Лассен, что Мегасфен не говорил того, что заставляет его говорить Страбон.
[11] Здесь Эвгемер гораздо ближе к Онесикриту, поскольку Онесикрит избегает невозможного. Вместо того чтобы полностью исключить болезни, он подчеркивает крепкое здоровье и долгую жизнь подданных Мусикана. Он также упоминает об их мастерстве в медицине и о существовании полезных трав в этом регионе. О здоровье и долголетии подданных Мусикана см. F 24; об их изучении медицины см. F 24; о полезных травах см. F 22).